Исторический форум: история России, всемирная история

Древнеруское мир - из готского?

Нет. Имя Володимер превратилось в Володимир  и ц-слав. Владимир под влиянием народной этимологии. 

спрошу иначе мер в имени - германский? (в первоначальном)

спрошу иначе мер в имени - германский? (в первоначальном)

Точно неизвестно, потому что у болгарского хана Бориса был сын Владимир ( греч. Βαλδίμερ), живший в 9 веке. 

При этом Т.В. Топорова "Древнегерманские двучленные имена собственные" М..,1996.  с.236 пишет следующее:

http://iling-ran.ru/...lars/toporova_t

Древнеруское мир - из готского?

Нет. Имя Володимер превратилось в Володимир  и ц-слав. Владимир под влиянием народной этимологии.

А польское Казимир тоже из готского и тоже Казимер ?

польск. Kazimierz > лит. Kazimieras. Но Владимир и Казимир не готские имена, так как первая часть имен чисто славянская -*vold- и *kaziti-. Имена-гибриды.

Царей германцы выби­ра­ют из наи­бо­лее знат­ных, вождей — из наи­бо­лее доб­лест­ных. Но и цари не обла­да­ют у них без­гра­нич­ным и без­раздель­ным могу­ще­ст­вом, и вожди началь­ст­ву­ют над ними, ско­рее увле­кая при­ме­ром и вызы­вая их вос­хи­ще­ние, если они реши­тель­ны, если выда­ют­ся досто­ин­ства­ми, если сра­жа­ют­ся все­гда впе­ре­ди, чем наде­лен­ные под­лин­ной вла­стью. Впро­чем, ни карать смер­тью, ни нала­гать око­вы, ни даже под­вер­гать биче­ва­нию не доз­во­ле­но нико­му, кро­ме жре­цов, да и они дела­ют это как бы не в нака­за­ние и не по рас­по­ря­же­нию вождя, а яко­бы по пове­ле­нию бога, кото­рый, как они верят, при­сут­ст­ву­ет сре­ди сра­жаю­щих­ся. И они берут с собой в бит­ву неко­то­рые извле­чен­ные из свя­щен­ных рощ изо­бра­же­ния и свя­ты­ни, но боль­ше все­го побуж­да­ет их к храб­ро­сти то, что кон­ные отряды и бое­вые кли­нья состав­ля­ют­ся у них не по при­хо­ти обсто­я­тельств и не пред­став­ля­ют собою слу­чай­ных ско­пищ, но состо­ят из свя­зан­ных семей­ны­ми уза­ми и кров­ным род­ст­вом; к тому же их близ­кие нахо­дят­ся рядом с ними, так что им слыш­ны вопли жен­щин и плач мла­ден­цев, и для каж­до­го эти свиде­те­ли — самое свя­тое, что у него есть, и их похва­ла доро­же вся­кой дру­гой; к мате­рям, к женам несут они свои раны, и те не стра­шат­ся счи­тать и осмат­ри­вать их, и они же достав­ля­ют им, деру­щим­ся с непри­я­те­лем, пищу и обод­ре­ние.

Как рас­ска­зы­ва­ют, неод­но­крат­но быва­ло, что их уже дрог­нув­ше­му и при­шед­ше­му в смя­те­ние вой­ску не дава­ли рас­се­ять­ся жен­щи­ны, неот­ступ­но молив­шие, уда­ряя себя в обна­жен­ную грудь, не обре­кать их на плен, мысль о кото­ром, сколь бы его ни стра­ши­лись для себя вои­ны, для гер­ман­цев еще нестер­пи­мее, когда дело идет об их женах. Вот поче­му проч­нее все­го удер­жи­ва­ют­ся в пови­но­ве­нии пле­ме­на, кото­рым было предъ­яв­ле­но тре­бо­ва­ние выдать в чис­ле залож­ни­ков так­же деву­шек знат­но­го про­ис­хож­де­ния. Ведь гер­ман­цы счи­та­ют, что в жен­щи­нах есть нечто свя­щен­ное и что им при­сущ про­ро­че­ский дар, и они не остав­ля­ют без вни­ма­ния пода­вае­мые ими сове­ты и не пре­не­бре­га­ют их про­ри­ца­ни­я­ми. В прав­ле­ние боже­ст­вен­но­го Вес­па­си­а­на мы виде­ли сре­ди них Веледу, дол­гое вре­мя почи­тав­шу­ю­ся боль­шин­ст­вом как боже­ство; да и в древ­но­сти они покло­ня­лись Аль­бруне и мно­гим дру­гим, и отнюдь не из лести и не для того, чтобы впо­след­ст­вии сде­лать из них богинь.

Из богов они боль­ше все­го чтят Мер­ку­рия и счи­та­ют долж­ным при­но­сить ему по извест­ным дням в жерт­ву так­же людей. Гер­ку­ле­са и Мар­са они уми­ло­стив­ля­ют закла­ни­я­ми обре­кае­мых им в жерт­ву живот­ных. Часть све­бов совер­ша­ет жерт­во­при­но­ше­ния и Изи­де; в чем при­чи­на и како­во про­ис­хож­де­ние это­го чуже­стран­но­го свя­щен­но­дей­ст­вия, я не мог в доста­точ­ной мере выяс­нить, но, посколь­ку их свя­ты­ня изо­бра­же­на в виде либур­ны, этот культ, надо пола­гать, заве­зен к ним извне. Впро­чем, они нахо­дят, что вслед­ст­вие вели­чия небо­жи­те­лей богов невоз­мож­но ни заклю­чить внут­ри стен, ни при­дать им какие-либо чер­ты сход­ства с чело­ве­че­ским обли­ком. И они посвя­ща­ют им дуб­ра­вы и рощи и наре­ка­ют их име­на­ми богов; и эти свя­ти­ли­ща отме­че­ны толь­ко их бла­го­че­сти­ем.

Нет нико­го, кто был бы про­ник­нут такою же верою в при­ме­ты и гада­ния с помо­щью жре­бия, как они. Выни­ма­ют же они жре­бий безо вся­ких затей. Сруб­лен­ную с пло­до­во­го дере­ва вет­ку они наре­за­ют плаш­ка­ми и, нане­ся на них осо­бые зна­ки, высы­па­ют затем, как при­дет­ся, на бело­снеж­ную ткань. После это­го, если гада­ние про­из­во­дит­ся в обще­ст­вен­ных целях, жрец пле­ме­ни, если част­ным обра­зом, — гла­ва семьи, воз­не­ся молит­вы богам и устре­мив взор в небо, три­жды выни­ма­ет по одной плаш­ке и тол­ку­ет пред­ре­кае­мое в соот­вет­ст­вии с выскоб­лен­ны­ми на них зара­нее зна­ка­ми Если оно сулит неуда­чу, повтор­ный запрос о том же пред­ме­те в тече­ние это­го дня воз­бра­ня­ет­ся, если, напро­тив, бла­го­при­ят­но, необ­хо­ди­мо, чтобы пред­ре­чен­ное, сверх того, было под­твер­жде­но и пти­це­га­да­ни­ем. Ведь и здесь так­же при­ня­то отыс­ки­вать пред­ве­ща­ния по голо­сам и поле­ту птиц; но лишь у гер­ман­цев в обык­но­ве­нии обра­щать­ся за пред­ска­за­ни­я­ми и зна­ме­ни­я­ми так­же к коням. При­над­ле­жа все­му пле­ме­ни, они выра­щи­ва­ют­ся в тех же свя­щен­ных дуб­ра­вах и рощах, осле­пи­тель­но белые и не понуж­дае­мые к каким-либо работам зем­но­го свой­ства; запря­жен­ных в свя­щен­ную колес­ни­цу, их сопро­вож­да­ют жрец с царем или вождем пле­ме­ни и наблюда­ют за их ржа­ньем и фыр­ка­ньем. И ника­ко­му пред­зна­ме­но­ва­нию нет боль­шей веры, чем это­му, и не толь­ко у про­сто­го наро­да, но и меж­ду знат­ны­ми и меж­ду жре­ца­ми, кото­рые счи­та­ют себя слу­жи­те­ля­ми, а коней — посред­ни­ка­ми богов. Суще­ст­ву­ет у них и дру­гой спо­соб изыс­ки­вать для себя зна­ме­ния, к кото­ро­му они при­бе­га­ют, когда хотят пред­узнать исход тяже­лой вой­ны. В этом слу­чае они стал­ки­ва­ют в еди­но­бор­стве захва­чен­но­го ими в любых обсто­я­тель­ствах плен­ни­ка из чис­ла тех, с кем ведет­ся вой­на, с каким-нибудь избран­ным ради это­го сопле­мен­ни­ком, и те сра­жа­ют­ся, каж­дый при­ме­няя оте­че­ст­вен­ное ору­жие. Победа того или ино­го вос­при­ни­ма­ет­ся ими как пред­у­ка­за­ние буду­ще­го.

О делах, менее важ­ных, сове­ща­ют­ся их ста­рей­ши­ны, о более зна­чи­тель­ных — все; впро­чем, ста­рей­ши­ны зара­нее обсуж­да­ют и такие дела, реше­ние кото­рых при­над­ле­жит толь­ко наро­ду. Если не про­ис­хо­дит чего-либо слу­чай­но­го и вне­зап­но­го, они соби­ра­ют­ся в опре­де­лен­ные дни, или когда луна толь­ко что наро­ди­лась, или в пол­но­лу­ние, ибо счи­та­ют эту пору наи­бо­лее бла­го­при­ят­ст­ву­ю­щей нача­лу рас­смот­ре­ния дел. Счет вре­ме­ни они ведут не на дни, как мы, а на ночи. Таким обо­зна­че­ни­ем сро­ков они поль­зу­ют­ся, при­ни­мая поста­нов­ле­ния и всту­пая в дого­во­ры друг с дру­гом; им пред­став­ля­ет­ся, буд­то ночь при­во­дит за собой день. Но из их сво­бо­ды про­ис­те­ка­ет суще­ст­вен­ная поме­ха, состо­я­щая в том, что они схо­дят­ся не все вме­сте и не так, как те, кто пови­ну­ет­ся при­ка­за­нию, и из-за мед­ли­тель­но­сти, с какою они при­бы­ва­ют, попу­сту тра­тит­ся день, дру­гой, а порою и тре­тий. Когда тол­па сочтет, что пора начи­нать, они рас­са­жи­ва­ют­ся воору­жен­ны­ми. Жре­цы велят им соблюдать тиши­ну, рас­по­ла­гая при этом пра­вом нака­зы­вать непо­кор­ных. Затем выслу­ши­ва­ют­ся царь и ста­рей­ши­ны в зави­си­мо­сти от их воз­рас­та, в зави­си­мо­сти от знат­но­сти, в зави­си­мо­сти от бое­вой сла­вы, в зави­си­мо­сти от крас­но­ре­чия, боль­ше воздей­ст­вуя убеж­де­ни­ем, чем рас­по­ла­гая вла­стью при­ка­зы­вать. Если их пред­ло­же­ния не встре­ча­ют сочув­ст­вия, участ­ни­ки собра­ния шум­но их отвер­га­ют; если, напро­тив, нра­вят­ся, — рас­ка­чи­ва­ют под­ня­тые вверх фра­меи: ведь воздать похва­лу ору­жи­ем, на их взгляд, — самый почет­ный вид одоб­ре­ния.

На таком народ­ном собра­нии мож­но так­же предъ­явить обви­не­ние и потре­бо­вать осуж­де­ния на смерт­ную казнь. Суро­вость нака­за­ния опре­де­ля­ет­ся тяже­стью пре­ступ­ле­ния: пре­да­те­лей и пере­беж­чи­ков они веша­ют на дере­вьях, тру­сов и опло­шав­ших в бою, а так­же обес­че­стив­ших свое тело — топят в гря­зи и боло­те, забра­сы­вая поверх валеж­ни­ком. Раз­ли­чие в спо­со­бах умерщ­вле­ния осно­вы­ва­ет­ся на том, что зло­де­я­ния и кару за них долж­но, по их мне­нию, выстав­лять напо­каз, а позор­ные поступ­ки — скры­вать. Но и при более лег­ких про­ступ­ках нака­за­ние сораз­мер­но их важ­но­сти: с изоб­ли­чен­ных взыс­ки­ва­ет­ся опре­де­лен­ное коли­че­ство лоша­дей и овец. Часть нало­жен­ной на них пени пере­да­ет­ся царю или пле­ме­ни, часть — постра­дав­ше­му или его роди­чам. На тех же собра­ни­ях так­же изби­ра­ют ста­рей­шин, отправ­ля­ю­щих пра­во­судие в окру­гах и селе­ни­ях; каж­до­му из них дает­ся охра­на чис­лен­но­стью в сто чело­век из про­сто­го наро­да — одно­вре­мен­но и состо­я­щий при них совет, и сила, на кото­рую они опи­ра­ют­ся.

Римская скульптура молодого германца, обычно идентифицируемая как бюст Арминия.

Когда они не ведут войн, то много охотятся, а еще больше проводят время в полнейшей праздности, предаваясь сну и чревоугодию, и самые храбрые и воинственные из них, не неся никаких обязанностей, препоручают заботы о жилище, домашнем хозяйстве и пашне женщинам, старикам и наиболее слабосильным из домочадцев, тогда как сами погрязают в бездействии, на своем примере показывая поразительную противоречивость природы, ибо те же люди так любят безделье и так ненавидят покой. У их общин существует обычай, чтобы каждый добровольно уделял вождям кое-что от своего скота и плодов земных, и это, принимаемое теми как дань уважения, служит также для удовлетворения их нужд. Особенно радуют их дары от соседних племен, присылаемые не только отдельными лицами, но и от имени всего племени, каковы отборные кони, великолепно отделанное оружие, фалеры и почетные ожерелья; а теперь мы научили их принимать и деньги.

Хорошо известно, что народы Германии не живут в городах и даже не терпят, чтобы их жилища примыкали вплотную друг к другу. Селятся же германцы каждый отдельно и сам по себе, где кому приглянулись родник, поляна или дубрава. Свои деревни они размещают не так, как мы, и не скучивают теснящиеся и лепящиеся одно к другому строения, но каждый оставляет вокруг своего дома обширный участок, то ли, чтобы обезопасить себя от пожара, если загорится сосед, то ли из-за неумения строиться. Строят же они, не употребляя ни камня, ни черепицы; все, что им нужно, они сооружают из дерева, почти не отделывая его и не заботясь о внешнем виде строения и о том, чтобы на него приятно было смотреть. Впрочем, кое-какие места на нем они с большой тщательностью обмазывают землей, такой чистой и блестящей, что создается впечатление, будто оно расписано цветными узорами. У них принято также устраивать подземные ямы, поверх которых они наваливают много навоза и которые служат им убежищем на зиму и для хранения съестных припасов, ибо погреба этого рода смягчают суровость стужи, и, кроме того, если вторгается враг, все неприбранное в тайник подвергается разграблению, тогда как о припрятанном и укрытом под землей он или остается в неведении или не добирается до него, хотя бы уже потому, что его нужно разыскивать.

Верхняя одежда у всех – короткий плащ, застегнутый пряжкой, а если её нет, то шипом. Ничем другим не прикрытые, они проводят целые дни у разожженного в очаге огня. Наиболее богатые отличаются тем, что, помимо плаща, на них есть и другая одежда, но не развевающаяся, как у сарматов или парфян, а узкая и плотно облегающая тело. Носят они и шкуры диких зверей, те, что обитают у берегов реки, – какие придется, те, что вдалеке от них, – с выбором, поскольку у них нет доставляемой торговлей одежды. Последние убивают зверей с разбором и по снятии шерсти нашивают на кожи куски меха животных, порождаемых внешним Океаном или неведомым морем. Одежда у женщин не иная, чем у мужчин, разве что женщины чаще облачаются в льняные накидки, которые они расцвечивают пурпурною краской, и с плеч у них не спускаются рукава, так что их руки обнажены сверху донизу, как открыта и часть груди возле них.

Германский совет. Римское изображение.