Прикажи нам, Боже, старину сказать,
Старину сказать да стародавнюю,
Стародавнюю старинушку, бывалую,
Про того царя про Грозного,
Про Ивана да Васильевича.
Когда в небе воссияло красно солнышко,
Становилась звезда восточная,
Когда зачиналась каменна Москва,
Тогда воцарился Грозный царь,
Грозный царь Иван Васильевича
У того царя Ивана да Васильевича
Во палатушках во блокаменных,
На столах на белодубовых
Скатерти разостланы да браные,
Яствушки поставлены сахарные.
Во большом углу сидит сам Грозный царь,
А вокруг сидят его князья да бояре,
Пьют они да хлеба кушают,
Била лебедя да рушают,
Во полу-пиру да порасхвастались:
Сильный хвалится своею силою,
А богатый — золотой казной.
Государь-царь распотешился,
Выходил из-за стола с-за белодубова,
По палатушкам похаживал,
Во красно окно поглядывал,
Черны кудри чистым гребешком расчёсывал,
Сам возговорил да таковы слова:
„Ой вы, глупые бояре, неразумные!
Чем вы хвалитесь, перехваляетесь?
Силушка-то к вам от Господа,
А богатство от меня пришло.
Уж как мне-то можно похвалитися:
Вынес я порфиру из Царя-града,
Взял Казань-город и славну Астрахань,
Вывел я туман из-за сини моря,
Вывел я изменушку из Ново-города,
Вывел и изо-Пскова, из каменной Москвы!"
Говорит Малюта сын Скурлатович:
„Ах ты гой еси, наш родный батюшка,
Грозный царь Иван Васильевич!
Вывел ты изменушку из Ново-города,
Вывел ты измену и изо-Пскова,
Да не вывести тебе ее из каменной Москвы:
Может быть, измена за столом сидит,
За столом сидит да во глаза глядит,
Ест и пьет с тобою с одного блюда,
Цветно платье носить с одного плеча."
За то слово царь спохватится,
На царевича сам злобдо озирается:
„А скажи, скажи-ка, в чем измена есть?
Говорить злодей Малюта сын Скурлатович:
„Где с тобой мы улицею ехали,
Грешничков все били-вешали,
А где ехал улицей изменщик твой,
Грешных он не бил, а миловал.
Ерлычки давал им потаённые,
Да велел виновным укрыватися".
Как воскликнет тут, возгаркнет Грозный царь,
Грозный царь Иван Васильевич:
„У меня ль не стало грозных палачей моих?"
Все князья-бояре испужалися,
Из палаты разбежалися.
Соходились палачи десятками,
Соходилися и сотнями.
„Гой еси вы, грозны палачи мои!
Сослужите-ка мне службу вирную,
Службу верную и неизменную:
Вы берите-ка царевича да за белы руки,
Распоясайте-ка с него шелковый пояс,
Скидывайте с него платье цветное,
Надавайте платье черное, опальное,
Отведите самого далече во чисто поле,
За ворота Москворецкие,
На то озеро зыбучее,
На ту лужу на Поганую,
Ко той плахе белодубовой,
Да снесите буйну голову!"
Палачи не знают, как ответь держать:
Болыше за малыми хоронятся,
Малых же за большими и не видать давно.
Выступает тут Малюта сын Скурлатович,
Говорить сам таковы слова:
„У меня ли не дрогнёт рука
На роды на ваши царские!"
Взял царевича да за белы руки,
Распоясал с него шелковый пояс,
Скидывает платье цветное,
Надевает платье чёрное, опальное,
И ведёт его на озеро зыбучее,
На ту лужу Поганую, кровавую.
По сеням по новым, по косящатым,
Как не красно солнышко катилось по земли
Проходила-то царица блоговерная,
Молода Настасьюшка Романовна,
К своему ко братцу ко любезному,
К молоду Никитушке Романычу:
„А и гой еси ты, милый братец мой,
Молодой Никита свет Романович!
Спишь-лежишь ли, опочив держишь?
Аль тебе Никите мало можется?
Над собой невзгодушки не ведаешь:
Упадает звезда поднебесная,
Угасает свеча воску ярого
Не становится у нас млада царевича,
Твоего любима крестничка!"
Много тут Никита не выспрашивал,
Скоро пометался на широкий двор,
Воскричал сам зычным голосом:
„Эй вы, конюхи мои, приспешники!
Вы ведите на-скоро добра коня,
Что неседлана, неуздана."
Скоро конюхи металися,
Подводили на-скор добра коня.
Сел Никита на добра коня,
Поскакал далече во чисто поле,
За ворота Москворецкие,
Шайкой машет, головой трясет,
Во всю голову кричит-ревет:
„Вы раздайтесь, люди добрые,
Не убейтесь, православные:
За мной дело государево!"
Настигает палача он во полу-пути,
Не дошел до озера кровавого;
По щеке его, злодея, бьет:
„Ох, Малюта ты Скурлатович, лютой палач!
Не за свойский кус ты принимаешься:
Этим кусом ты подавишься,
Этим пойлицем поперхнешься!"
Взял царевича тут за белы руки,
Посадил с собою на добра коня,
И увез в свое село боярское,
Во боярское Романовское.
По утру было раным-ранёхонько,
Ото сна встает царь Грозный — пробуждается,
Сына милого хватается,
Млада-зелена царевича.
Вызнав дело, рвется-мечется;
„Ой вы, слуги мои верные!
Вы зачем меня не уняли,
Попустили дело окаянное?
Отвечают ему слуги верные:
„Ой ты, батюшка наш,
Грозный царь, Царь Иван, сударь, Васильевич
Не поcмели мы перечить те,
Убоялись твоего гнева скорого!"
Отдает тут Грозный царь строгий приказ
По церквам служить молебны частые,
Заводить печальны звоны колокольные,
Надавать всем платье черное,
Собираться во большой собор,
Служить панихиду по царевиче.
Вот ударили к заутрене;
У той церкви у соборные
Собиралися попы и дьяконы,
Все причетники церковные,
Отпивать любимого царевича.
Вот идет и батюшка наш Грозный царь,
На нем платье черное нерадошно,
Во правдй руке царскбй костыль;
Богу молится и поклоняется,
Сам горючими слезами заливается.
А Никита свет Романович
Нарядился в платье цветное,
Взял с собой млада царевича
И поставил позади дверей,
Позади дверей у права крылоса.
Как на шурина тут опаляется
Грозный царь Иван Васильевич,
Костылем пришил его в правит ногу
К половице ко дубовой:
„Ай же ты, любезный шурин мой!
Что в глаза мне насмехаешься,
Надо мною наругаешься?
Аль не сведался про горе царское,
Про кручинушку несносную,
Что звезда упала поднебесная,
Что свеча угасла воску ярого?
У меня поеле заутрени
Всем боярам перебор пойдет,
А тебе ли, шурин, перва петелька!"
Говорит Никита свет Романович:
„А я, батюшка-царь, все в отлучки был,
Все в отлучке за охотою,
Ясна сокола поймал тебе,
Что ни есть лучшего и ближнего
Твоего ли сына родного".
Поднебесная звезда тут высоко взошла,
Свеча воску ярого затеплилась
Выходил царевич из-за крылоса,
Подходил ко государю-батюшке.
Брал царевича тут за белы руки
Грозный царь Иван Васильевич,
Целовал его в уста сахарные,
Воскричал сам зычным голосом:
„Ох ты гой еси, любезный шурин мой!
Уж и как мне тебя назвать теперь?
Али дядюшкой, аль батюшкой?
Али будешь ты мне больший брат?
Обратил мое ты ретиво сердце,
Взвеселил мою ты буйну голову,
Воротил ты мне мою жемчужину!
Еще чем тебя пожаловать?
Аль тебе за то полцарства дать,
Аль бессчетной золотой казны?"
„Гой еси ты, царь Иван Васильевич!
Ни полцарства мне не надобно, ни золотой казны;
Ты меня пожалуй грамотой Тарханною:
Кто церкву ограбит, мужика убьет,
Кто жену у мужа со двора сведет,
Да уйдет в село боярское
К молоду Никите ко Романовичу
Не было б ни взыску там, ни выемки".
И пожаловал Никите Грозный царь
По той грамоте Тарханноей
Новое село боярское,
Что теперь село Преображенское,
Тем поныне ли слывет оно и довеку.
