Рыбы зимой живут.
Рыбы жуют кислород.
Рыбы зимой плывут,
задевая глазами
лед.
Туда.
Где глубже.
Где море.
Рыбы.
Рыбы.
Рыбы.
Рыбы плывут зимой.
Рыбы хотят выплыть.
Рыбы плывут без света.
Под солнцем
зимним и зыбким.
Рыбы плывут от смерти
вечным путем
рыбьим.
Рыбы не льют слезы:
упираясь головой
в глыбы,
в холодной воде
мерзнут
холодные глаза
рыбы.
Рыбы
всегда молчаливы,
ибо они --
безмолвны.
Стихи о рыбах,
как рыбы,
встают поперек
горла.
Стих Юрия Арабова, душевно, оптимистично, точно и справедливо
Я слышал вчера по радио, что есть православные концлагеря. Я понял, что наши мозги украдены, а слова вылетают зря. Что все перемены временны, я их, как умник, читал, И все зеркала беременны в царстве кривых зеркал. Что если жить в точке большого взрыва, где зародится галактика, То лучше в обличии блудного сына уйти за чужой грамматикой. Улететь в Ришикеш, обмочиться в Ганге, зажечься свечкой на парафине… Враг постоянен, ешь его или не ешь. А друзья мимолётны, как косточки в апельсине. А друзья мимолётны, почти всегда неизвестны, Они не дружат с тобой, а только со смертью дружат. И это будет, во всяком случае, честно, Если из всех вариантов ты выберешь тот, что хуже.
1. душевно, потому что лучше заняться чужой грамматикой или математикой, когда из тебя пытаются сделать умника 2. очень точно, про друзей мои друзья дружат всё больше со смертью, а некоторые уже и умерли правда, я этого не заметила 3. оптимистично и справедливо не надо выбирать сразу всё наконец, можно что-то одно
Сообщение отредактировал Swetlana: 23.11.2012 - 16:29 PM
- Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,-
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастет на сердце рана,
Прольется чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана -
Прольется пламенной смолой.
- Пока жива, с тобой я буду -
Душа и кровь нераздвоимы,-
Пока жива, с тобой я буду -
Любовь и смерть всегда вдвоем.
Ты понесешь с собой повсюду -
Ты понесешь с собой, любимый,-
Ты понесешь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.
- Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
- За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернемся оба - я и ты.
- Но если я безвестно кану -
Короткий свет луча дневного,-
Но если я безвестно кану
За звездный пояс, в млечный дым?
- Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал,
Когда состав на скользком склоне
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал.
Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них,-
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!
Ал. Кочетков.
Да славится спичка – сгорела, но пламя зажгла, Да славится пламя – чья пламенность в сердце вошла, Да славится сердце, сумевшее пламя сберечь, Да славится спичка, сгоревшая, чтобы разжечь.
Анна Ахматова
Подражание Кафке Другие уводят любимых, - Я с завистью вслед не гляжу, - Одна на скамье подсудимых Я скоро полвека сижу. Вокруг пререканья и давка И приторный запах чернил. Такое придумывал Кафка И Чарли изобразил. И в тех пререканиях важных, Как в цепких объятиях сна, Все три поколенья присяжных Решили: виновна она.
Меняются лица конвоя, В инфаркте шестой прокурор... А где-то темнеет от зноя Огромный небесный простор, И полное прелести лето Гуляет на том берегу... Я это блаженное "где-то" Представить себе не могу. Я глохну от зычных проклятий, Я ватник сносила дотла. Неужто я всех виноватей На этой планете была? 1960
Семен Кирсанов
БОЙ БЫКОВ
В. В. Маяковскому
Бой быков! Бой быков! Бой! Бой!
Прошибайте проходы головой!
Сквозь плакаты, билеты номера -
веера, эполеты, веера!..
Бой быков! Бой быков! Бой! Бой!
А в соведстве с оркестровой трубой, поворачивая черный бок, поворачивался черный бык.
Он томился, стеная: - Мм-му!.. Я бы шею отдал ярму, у меня перетяжки мышц, что твои рычаги, тверды,- я хочу для твоих домищ рыть поля и таскать пуды-ы...
Но в оркестре гудит труба, и заводит печаль скрипач, и не слышит уже толпа придушенный бычачий плач.
И толпе нипочем! Голубым плащом сам торреро укрыл плечо. Надо брови ему подчеркнуть еще и взмахнуть голубым плащом.
Ведь недаром улыбка на губах той, и награда ему за то, чтобы, ярче розы перевитой, разгорался его задор: - Тор реа дор, веди смелее в бой!
Торреадор! Торреадор!
Пускай грохочет в груди задор, песок и кровь - твоя дорога, взмахни плащом, торреадор, плащом, распахнутым широко!..
Рокот кастаньетный - цок-там и так-там, донны в ладоши подхлопывают тактам. Встал торреадор, поклонился с тактом,- бык! бык!! бык!!!
А бык даже крикнуть не может: ой! Он давится хриплым: - Ммм-уу... Я шею хотел отдать ярму, ворочать мышщ шатуны, чтоб жить на прелом его корму... Мммм... нет у меня во рту слюны, чтоб плюнуть в глаза ему!..
Антонио Мачадо
Перевод Н. Горской
ПРЕСТУПЛЕНИЕ БЫЛО В ГРАНАДЕ... (На смерть Федерико Гарсиа Лорки)
I ПРЕСТУПЛЕНИЕ
По улице длинной он шел под конвоем, брезжило еле-еле, холодно было в поле, звезды заледенели.
Слегка посветлело небо, и Федерико убили. Палачи трусливы и равнодушны были. "Да не поможет тебе всевышний!" - шептали и отводили взгляды. Мертвым упал Федерико... Кровь чело обагрила, в тело вошла прохлада.
Преступление было в Гранаде... в его Гранаде! Знаешь ли ты, Гранада?..
II ПОЭТ И СМЕРТЬ
По улице длинной шел он со смертью рядом. Коса холодна, но не страшен холод. Сказал Федерико: "Ты видишь, с солнцем играют башни, а с наковальней - молот". Слушала смерть, как невеста. А он говорил ей: "Твои ладони такт отбивали в моем романсеро, твой серп - в серебряном звоне моих трагедий. Я навсегда прославлю взгляд твоих глаз незрячих, бесплотную легкость тела и губы твои - на моих горячих... О смерть! О цыганка моих напевов! Словно ветер, волос твоих пряди. Нам хорошо под гранадским небом, в нашей Гранаде, в моей Гранаде!"
III
Он уходил по улице длинной... Постройте ему, живые, надгробье из сна и камня среди фонтанов Альгамбры. И струи начертят на водной глади невысыхающими слезами: "Преступление было в Гранаде... в его Гранаде!"
Он же
Я думал, - в моем очаге Давно уже умер огонь. Поднес я руку к золе И опалил ладонь.
Сообщение отредактировал Бероэс: 23.11.2012 - 21:08 PM
I Я долго был в чужой стране, Дружин Днепра седой певец, И вдруг пришло на мысли мне К ним возвратиться наконец. Пришел -- с гуслями за спиной -- Былую песню заиграл... Напрасно! -- князь земли родной Приказу ханскому внимал...
II В пустыни, где являлся враг, Понес я старую главу, И попирал мой каждый шаг Окровавленную траву. Сходились к брошенным костям Толпы зверей и птиц лесных, Затем что больше было там Число убитых, чем живых.
III Кто мог бы песню спеть одну? Отчаянным движеньем рук Задев дрожащую струну, Случалось, исторгал я звук; Но умирал так скоро он! И если б слышал сын цепей, То гибнущей свободы стон Не тронул бы его ушей.
IV
Вдруг кто-то у меня спросил: "Зачем я часто слезы лью, Где человек так вольно жил? О ком бренчу, о ком пою?" Пронзила эта речь меня -- Надежд пропал последний рой, На землю гусли бросил я И молча раздавил ногой.
Из поэмы "Литвинка"
21
Арсений был чудесный тот боец. Он кровию решился наконец Огонь в груди проснувшийся залить. Он ненавидит мир, чтоб не любить Одно созданье! Кучи мертвецов Кругом него простерты без щитов, И радостью блистает этот взор, Которым месть владеет с давных пор. Арсений шел, опередив своих, Как метеор меж облаков ночных. Когда ж заметил он, что был один Среди жестоких, вражеских дружин, То было поздно! «Вижу, час настал!» — Подумал он, и меч его искал
Своей последней жертвы. «Это он!» — За ним воскликнул кто-то. Поражен, Арсений обернулся — и хотел Проклятье произнесть, но не умел. Как ангел брани, в легком шишаке, Стояла Клара с саблею в руке, И юноши теснилися за ней, И, словом и движением очей Распоряжая пылкою толпой, Она была, казалось, их судьбой. И, встретивши Арсения, она Не вздрогнула, не сделалась бледна, И тверд был голос девы молодой, Когда, взмахнувши белою рукой, Она сказала: «Воины! вперед! Надежды нет, покуда не падет Надменный этот русский! Перед ним Они бегут — но мы не побежим. Кто первый мне его покажет кровь, Тому моя рука, моя любовь!»
22
Арсений отвернул надменный взор, Когда он услыхал свой приговор. «И ты против меня!» — воскликнул он, Но эта речь была скорее стон, Как будто сердца лучшая струна В тот самый миг была оборвана. С презреньем меч свой бросил он потом И обернулся медленно плащом, Чтобы из них никто сказать не смел, Что в час конца Арсений побледнел. И три копья пронзили эту грудь, Которой так хотелось отдохнуть, Где столько лет с добром боролось зло, И наконец оно превозмогло. Как царь дубровы, гордо он упал, Не вздрогнул, не взглянул, не закричал. Хотя б молитву или злой упрек Он произнес! Но нет! он был далек От этих чувств: он век счастливый свой Опередил неверящей душой;
Он кончил жизнь с досадой на челе, Жалея, мысля об одной земле, — Свой ад и рай он здесь умел сыскать. Других не знал и не хотел он знать!..
Сообщение отредактировал Бероэс: 23.11.2012 - 21:03 PM
Никогда не говори: "Пришёл конец", Пусть уже почти не слышен стук сердец. Пусть свинцовой тьмою день заволокло — Всё равно мы будем жить врагам назло.
Соберёмся мы со всех концов земли, Зубы сжав от боли, скажем: "Мы пришли!" И где сейчас на землю льётся наша кровь — Встанет дух наш, встанет сила наша вновь.
Солнце снова озарит наш небосклон, Враг исчезнет навсегда, как страшный сон, А если так и не придет рассвета час, Эта песня сквозь века дойдет до вас.
Не чернилами написана она — Кровью красною в лихие времена, И поют её не птицы в облаках, А народ в бою с наганами в руках.
Никогда не говори: "Пришёл конец", Пусть уже почти не слышен стук сердец. Пусть свинцовой тьмою день заволокло — Всё равно мы будем жить врагам назло.
В Гамале все погибли, кроме двух сестёр Филиппа.
Во время тройной зачистки их не смогли найти.
Гамала относилась к городам крепостного типа,
куда очень трудно ворваться и откуда нельзя уйти.
С трёх сторон высокие стены, а с четвёртой - гребень обрыва,
висящий над чёрной прорвой, куда страшно даже смотреть.
Около пяти тысяч жителей, когда ещё были живы,
бросились в эту пропасть, предпочитая лёгкую смерть.
С ними были деньги и вещи - довольно странный обычай!
Спуститься туда сложно, подниматься ещё трудней.
Но кое-кто из солдатиков всё же вернулся с добычей.
(И некоторые предметы сохранились до наших дней.)
Хронист, описавший все это, был горек, сух и спокоен.
Он пришёл туда с победителями, в одних цепях, налегке.
До того, как попасть в плен, он был храбрый и стойкий воин,
и командовал обороной в небольшом городке.
Потом их загнали в пещеры и обложили туго,
и когда между смертью и рабством им пришлось выбирать,
они после долгих споров поклялись, что убьют друг друга.
Он остался последним. И он не стал умирать.
Он писал прекрасные книги. Он улыбался славе.
Его любили красавицы. У него удалась судьба.
Он и сегодня известен нам как Иосиф Флавий.
Флавий - это имя хозяина. А Иосиф - имя раба.
Мы обязаны памятью предателям и мародёрам.
Мы обязаны сладостью горьким всходам земли.
Мы обязаны жизнью двум девочкам, тем, которым
удалось спрятаться так, что их не нашли.
В тот раз мы выпивали возле рынка,
Колян и я. И вяленая вобла.
Как вдруг идёт какой-то хрен с горы.
Как звать, не помню, Толик или Вова.
На голове поношенная кепка,
а на плечах потёртое пальто, и
одно лишь пиво у него в руке
отсвечивало, будто золотое.
Он начал со слияния монад.
Так зачастил, что ясно - всё взаправду.
И я сказал: ты, видно, космонавт.
А ну, Колян, давай за космонавта.
А этот, кепкой в сумерках маяча,
ответил: я вообще из палестин.
Но, коли так, то выпивка моя, чё.
И в нас её, как в космос, запустил.
И я глотнул. Затем глотнул Колян.
Нам вдарило, как камнем по стамеске.
Он по-латыни начал, как школяр,
а я пошёл чесать по-арамейски.
В нас Дух Пятидесятницы плясал,
он огоньками двигался по венам.
В каком-то озарении мгновенном
мы взобрались на церковь по лесам.
Созвали всех - Ларису из ларька
и Колькиных друзей из института.
И продолжали проповедь, пока
пожарные не сняли нас оттуда.
скоро светлый праздник Рождества
мой любимый стих замечательного белорусского поэта и переводчика Андрея Хадановича "Рождество в Белоруссии"
Вечар на мытні. Католікі п’юць заварку.
На ўкраінскай, вядома, сідають йісты.
На беларускай, магчыма, кульнулі чарку.
Добра ім, бульбашам, яны атэісты.
Снег на заставах такі ж, як у Вільні й Рызе.
Зорнае неба гоніць думкі аб хлебе.
У Эўразвязе эканамічны крызіс:
эканомяць святло — і зоркі відаць лепей.
Трое бадзягаў. Два з візамі, трэці бяз візы.
Твары такія, што можна крычаць: «горка!»
Кажуць, па Эўраньюс выступалі ганцы з Пізы,
быццам на ўсход ад шэнгену гарыць зорка.
Пенсіянэр-фальксваген — нібы вярблюд аднагорбы.
Фатаробат кіроўцы вядомы мясцовым уладам.
На рухомую стужку складаюць свае торбы.
На маніторы ў мытніцы: золата, смірна, ладан.
Першы з пакетам прэзентаў. На пакеце багоўка.
Ясна, што з беластоцкага супэрмаркету. Пагаварым-с?
Пан Бальтазарскі Караль, дзе ваша страхоўка?
— Мэта паездкі? — Пішыце «зорны турызм».
Вы, Мэльхіёрас Валхваўскас, пачаму без
візы? Па ксэраксе?! Групавой?!! Трохгадовае даўніны?!!!
Хто падпісаў дазвол? Генерал-лейтэнант Анубіс?
Так, харэ выдурняцца. Ну вы й звіздуны
Раптам: «Здароў, Каспяровіч! Зямляк. З-пад Валожына.
На Каляды дадому — у нашым стылі!»
Тут здараецца цуд, хоць і не паложана:
ўсіх траіх — нават лабаса — прапусцілі.
Ражджаство ў Беларусі? Будуць прыгоды на сраку вам —
падарунак для мага. (Валхва? Караля?Звіздуна?)
Недзе над Ракавам
вернікам і абыякавым,
нібы зорка з ялінкі, свеціць яна.
Зимы холодное и ясное начало
Сегодня в дверь мою три раза простучало.
Я вышел в поле. Острый, как металл,
Мне зимний воздух сердце спеленал,
Но я вздохнул и, разгибая спину,
Легко сбежал с пригорка на равнину,
Сбежал и вздрогнул: речки страшный лик
Вдруг глянул на меня и в сердце мне проник.
Заковывая холодом природу,
Зима идет и руки тянет в воду.
Река дрожит и, чуя смертный час,
Уже открыть не может томных глаз,
И все ее беспомощное тело
Вдруг страшно вытянулось и оцепенело
И, еле двигая свинцовою волной,
Теперь лежит и бьется головой.
Я наблюдал, как речка умирала,
Не день, не два, но только в этот миг,
Когда она от боли застонала,
В ее сознанье, кажется, проник.
В печальный час, когда исчезла сила,
Когда вокруг не стало никого,
Природа в речке нам изобразила
Скользящий мир сознанья своего.
И уходящий трепет размышленья
Я, кажется, прочел в глухом ее томленье,
И в выраженье волн предсмертные черты
Вдруг уловил. И если знаешь ты,
Как смотрят люди в день своей кончины,
Ты взгляд реки поймешь. Уже до середины
Смертельно почерневшая вода
Чешуйками подергивалась льда.
И я стоял у каменной глазницы,
Ловил на ней последний отблеск дня.
Огромные внимательные птицы
Смотрели с елки прямо на меня.
И я ушел. И ночь уже спустилась.
Крутился ветер, падая в трубу.
И речка, вероятно, еле билась,
Затвердевая в каменном гробу.
Пожалуй, трудно найти лучшее стихотворение на тему зимы чем у А.С. Пушкина.
Александр Пушкин Зимнее утро
Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный — Пора, красавица, проснись: Открой сомкнуты негой взоры Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись!
Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, На мутном небе мгла носилась; Луна, как бледное пятно, Сквозь тучи мрачные желтела, И ты печальная сидела — А нынче... погляди в окно:
Под голубыми небесами Великолепными коврами, Блестя на солнце, снег лежит; Прозрачный лес один чернеет, И ель сквозь иней зеленеет, И речка подо льдом блестит.
Вся комната янтарным блеском Озарена. Веселым треском Трещит затопленная печь. Приятно думать у лежанки. Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь?
Скользя по утреннему снегу, Друг милый, предадимся бегу Нетерпеливого коня И навестим поля пустые, Леса, недавно столь густые, И берег, милый для меня.
Гиганты выбору верны. Предательство - страшнее смерти. Там правят праведные сны, А не циклопы личной мести.
Сияют гнутые клыки. В них скрыта мудрость мирозданья. Драконы в воздухе легки, Как свет и мгла в огне слиянья.
2
С доисторических времён Мы, как они парить могли бы. Когда бы приняли закон: Ростка пронзающего глыбы.
Но мы неверию верны . Драконы не вернутся снова. Где нет звучащей тишины Не обрести надолго крова.
В недосягаемых мирах Парят рассвета властелины. Им чужды ненависть и страх Обман петляюще - змеиный.
Застыл неторопливый глаз. Молчит приспущенное веко. Наверное, в последний раз? Дракон вселился в человека.
* * *
И немного о самом дорогом, о детях:
Поцелуй Ангела Корнева Ольга
От чего у деток ямочки на щёчках? – Прикоснулись к щёчкам губы Ангелочка. Кто-то рассмеётся – разве так бывает? В это можно верить? – каждый сам решает... Детская улыбка – нет её чудесней, Словно солнца лучик светит в поднебесье. Как же симпатичны ямочки на щёчках – Будто на лужайке расцвели цветочки, А вокруг порхают бабочки, стрекозы, Серебром блистают утренние росы, В озере прозрачном – золотые рыбки… Радость взрослым дарят детские улыбки. Говорят, что счастья Ангелы желали, Когда наших деток в щёчки целовали.
Виктор Соснора, самый загадочный и изысканный петербургский поэт в этом году ему 76 исполнилось
Гамлет и Офелия Фрагмент
Гамлет
Неуютно в нашем саду, соловьи да соловьи. Мы устали жить на свету, мы погасим свечи свои.
Темнота, тихо кругом, лает пес, теплится час. Неведимка-ангел крылом овевает небо и нас.
Неуютно в нашем дворце, все слова, Гамлет, слова. И сидит в вечном венце на твоем троне сова. Это рай или тюрьма? Это блеск или луна? В небесах нежная тьма, Дух Святой, дьявол она.
Неуютно в наших сердцах, целовать да целовать. Уплывём завтра, сестра, в ту страну, где благодать.
Офелия
Где страна, где благодать? Благо дать - и умереть. Человек - боль и беда. Только быть, и не уметь
умереть. В нашем саду лишь пчела с птицей поют, лишь цветы, лишь на свету паучки что-то плетут
да летят искры стрекоз, ласки сна, тайны тоски. В золотых зарослях роз лепестки да лепестки.
Ты потрогай - рвётся струна, Аполлон требует стрел. Этот знак "сердце-стрела" устарел, брат, устарел.
Не струна, а тетива, - или их, или себя! Этот сад весь в деревах, огнь и меч их истребят.
Гамлет
Про деянья или про дух, про страданья или про страх. Вот и вся сказка про двух - жили-были брат и сестра.
В той стране, в той голубой (журавли не долетят!), там была только любовь, у любви - только дитя.
До зари звёзды дрожат. Вся цена жизни - конец. Ты послушай: дышит душа - бьётся, бьётся в теле птенец.
Их любовь слишком светла. Им Гефест меч не ковал. Жили-были брат и сестра, и никто их не карал.
Ничего нет у меня - ни иллюзий и ни корон, ни кола и ни коня, лишь одна родина - кровь.
В степи, покрытой бренной пылью,
Сидел и плакал человек.
А мимо шел творец Вселенной.
Остановившись, он изрек:
"Я друг униженных и бедных,
Я всех убогих берегу,
Я знаю много слов заветных
Я есмь твой Бог. Я все могу.
Меня печалит вид твой грустный.
Какой бедою ты тесним?"
И человек сказал: "Я - русский",
И Бог заплакал вместе с ним.
