Но у монголов кажется вообще не было пехоты, а самая боеспособная часть турецкой армии были пехотинцами.
Кочевники при необходимости воевали и спешенными, так что разговор была/не было пехоты носит относительный характер. В Европе пехота тоже любила ездить на лошадях из пункта А в пункт Б. С чего вы взяли, что "самая боеспособная" часть армии османов была пехотинцами? Во-первых пехота была разного качества, была хуже, но была и лучше - ени чери. Сипахи https://ru.wikipedia...org/wiki/Сипахи всегда составляли важную ударную часть армии османов.
Но у монголов кажется вообще не было пехоты, а самая боеспособная часть турецкой армии были пехотинцами.
Кочевники при необходимости воевали и спешенными, так что разговор была/не было пехоты носит относительный характер. В Европе пехота тоже любила ездить на лошадях из пункта А в пункт Б. С чего вы взяли, что "самая боеспособная" часть армии османов была пехотинцами? Во-первых пехота была разного качества, была хуже, но была и лучше - ени чери. Сипахи https://ru.wikipedia...org/wiki/Сипахи всегда составляли важную ударную часть армии османов.
Янычары обычно изображаются с ружьями, а кавалерист не мог стрелять из ружья.
Битва при Креси. История Столетней войны с 1337 по 1360 год Бёрн Альфред
Ну так надо указывать. Хотя нужно учитывать, что наши переводы работ иностранных авторов по средневековью страдают несовершенством, в данном случае еще и автор достаточно старый. Среди наших спецов по Столетней не слышал, чтобы кто-то всерьёз сомневался в возможности англичан использовать тогдашние варианты артиллерийских орудий.
Если у меня тут все правильно, то Макс Нечитайлов следующее мнение высказывал:
"Напротив, традиционное объяснение победы – демонстрация технологического превосходства английских лучников и пороховой артиллерии – не совсем оправданно. С одной стороны, лучники проявили себя блестяще – потому что их было очень много (свыше 7 тыс. чел. из 13 тыс. комбатантов на поле боя) и потому что их главной целью были лошади атакующей кавалерии. Напротив, в пресловутую тему противостояния лука и арбалета Креси почти ничего не добавляет, поскольку генуэзские арбалетчики действовали в исключительно невыгодных условиях и ограничились 1–2 залпами. Продолжить стрельбу они не смогли, зато и понесли минимальные потери. Что до артиллерии, то дым и грохот выстрелов внесли свой вклад в деморализацию атакующих, но не нанесли им сколько-нибудь серьезный урон.
Что же по факту показали англичане? Во-первых, отличную работу логистики – собрать почти 15-тысячную армию (не считая большого количества некомбатантов), обеспечить ее необходимым оружием, провиантом и лошадьми (английская армия была высокомобильной структурой, благодаря широкому применению ездящей пехоты), сосредоточить в портах огромный флот (сотни реквизированных кораблей, тысячи моряков) и благополучно перевезти армию на континент. Стоит напомнить, что войска, высадившиеся летом 1346 года в Нормандии, оказались крупнейшей английской армией, когда-либо десантировавшейся во Франции единовременно на протяжении всего Средневековья."
Что до артиллерии, то дым и грохот выстрелов внесли свой вклад в деморализацию атакующих, но не нанесли им сколько-нибудь серьезный урон.
Это правильно, в те времена огнестрельное оружие было очень несовершенным.
Как сказал один комментатор - пушки были более опасны для тех, кто стреляет, чем для тех, по кому стреляют. Даже намного позже существовал обычай по которому первые несколько выстрелов из орудия делал мастер или продавец, он и должен был пострадать если пушка взорвется.
Когда Эдуард IV, сын английского короля и принц Уэльский, командовавший вторым полком из тысячи рыцарей и шести тысяч валлийских стрелков, увидел, что французские арбалетчики побежали, он приказал своим людям сесть в седло и выйти из-за повозок.
Возможно бОльшее количество лучников и делало английскую армию сильней. В Англии уже отменили крепостное право и простолюдины были обязаны тренироваться в стрельбе из лука.
С чего вы это взяли? Насколько мне известно, альбом по османам (который у меня в наличии) откуда взято изображение, датируется последней четвертью 16 века.
С чего вы это взяли? Насколько мне известно, альбом по османам (который у меня в наличии) откуда взято изображение, датируется последней четвертью 16 века.
Вот, качеством лучше
В Википедии написано, что это Мурад IV, но в любом случае ружья это намного позже 100летней войны.
В любом случае могущество османов относится к более позднему периоду, чем 100летняя война.
Битва при Никополе, показывает , что в конце 14 века османы была достаточно могущественны, чтобы нанести решительное поражение западноевропейской армии.
В Википедии написано,
Я умываю руки. Раз такие дела ... Это целый альбом с картинами жизни оттоманов второй половины 16 века. Выполнен, видимо, художником имперского посланника при османском дворе.
Я умываю руки. Раз такие дела ... Это целый альбом с картинами жизни оттоманов второй половины 16 века. Выполнен, видимо, художником имперского посланника при османском дворе.
Ничего страшного, в Википедии полно ошибок, в некоторых источников говорится, что это султан Мехмед без номера. А Мехмед 3 жил в 16 веке. Период можно определить по конструкции ружей.
Битва при Никополе, показывает , что в конце 14 века османы была достаточно могущественны, чтобы нанести решительное поражение западноевропейской армии.
Мне кажется круче всех был Тамерлан, но у него тоже руки не дошли до Европы.
, в некоторых источников говорится, что это султан Мехмед без номера. Но Мехмед 3 тоже жил в 17 веке.
Авторство альбома приписывают конкретному художнику, который работал при "австрийском" после и жил в 16 веке. Посол находился в Стамбуле во второй половине 16 в. Датировка вроде как 1575-1600 гг.
, в некоторых источников говорится, что это султан Мехмед без номера. Но Мехмед 3 тоже жил в 17 веке.
Авторство альбома приписывают конкретному художнику, который работал при "австрийском" после и жил в 16 веке. Посол находился в Стамбуле во второй половине 16 в. Датировка вроде как 1575-1600 гг.
Мы о чем говорим? О датировке альбома, который относится таким образом ко второй половине 16, а не к 17 веку.
Правильно, к 16 веку.
Тогда - да. Османы разбили западноевропейскую армию, а Тимур разбил османов (и Улус Джучи).
Когда я читал биографию Тимура, меня это поразило. Похоже он кроме войны вообще ничем не интересовался, по сравнению с ним монголы - цивилизованные государственники. Только Грузию он никак не мог покорить, не с первого раза.
События Столетней войны широко отражены в источниках. Не одно поколение людей прожило свою жизнь в обстановке непрекращающегося вооруженного конфликта между Англией и Францией. В их сознании факты истории англо-французской борьбы получили различное, но неизменно заметное отражение. Наиболее полно и непосредственно оно дошло до нас в трудах средневековых хронистов.
Хроники – интереснейший источник для изучения фактической истории международных отношений и англо-французской борьбы. Только с их помощью можно воссоздать относительно полную картину многоплановых и масштабных событий международной жизни. Степень достоверности и полноты этих важнейших источников зависит от многих факторов: времени жизни хрониста, его социальной принадлежности и занимаемого в обществе положения, его осведомленности и политических убеждений, наконец, от личных вкусов и привязанностей. Первым показателем достоверности данных хроники служит время жизни автора. Естественно предположить, что наиболее полны и точны сведения о тех событиях, очевидцем которых был хронист. Это обстоятельство строго учитывалось автором настоящей книги. Были использованы около тридцати хроник, написанных в период со второй половины XII в. до середины XV в. в основном в Англии и во Франции; в меньшей степени привлекались также шотландские и испанские хроники. События начального этапа англо-французского соперничества освещены преимущественно в официальных хрониках, отражающих взгляды и позиции правящих кругов. Наиболее показательны в этом смысле, например, произведение аббата Бенедикта «Деяния короля Генриха II» или первая часть хроники Роджера Вендоверского «Цветы истории» (сам автор писал в первой половине XIII в., но начало хроники, посвященное Генриху II, скомпилировал из трудов своих предшественников)[163]. Сочинения этих хронистов еще обнаруживают свою генетическую связь с анналистикой эпохи раннего Средневековья (большинство из них имело «всемирный» масштаб), но в них уже ощущается большой интерес к политическим событиям и пристрастность авторов при описании деятельности «своего» короля. При конфликтном характере отношений между английской и французской монархиями это уже на самом раннем этапе обусловливало некоторую предвзятость оценок и даже освещения событий.
Эта тенденция сделалась еще более заметной в хрониках XIII в., когда хронистика достигла высокого уровня как во Франции, так и в Англии. Знаменитая хроника монаха Сент-Олбанского монастыря Матвея Парижского в Англии или труд советника Людовика IX Жана Жуанвиля о деяниях французского короля окрашены отчетливым осознанием глубоких противоречий между Англией и Францией и стремлением авторов передать потомкам убежденность в правоте «своего» монарха[164]. Посвященная преимущественно событиям второй половины XIII в., хроника одного из монастырей в Восточной Англии (т. е. созданная не в официальном королевском скриптории Сент-Олбанса) еще более пристрастна, чем труд Матвея Парижского[165]. В ней уже чувствуется не только одобрение деяний английского короля, но и острая неприязнь к тем странам и народам, с которыми он враждует (Франция, Шотландия). Далеки от беспристрастного описания и две испанские хроники XIII в., отразившие завоевательные экспедиции Франции на Пиренейский полуостров[166]. Хотя их авторы отдают дань рыцарским достоинствам французов, они не могут сочувствовать самому факту их завоеваний за Пиренеями. Процесс формирования народностей, расцвета самостоятельной государственности в большинстве западноевропейских стран привел к тому, что хронисты далеко отошли от беспристрастного описания событий, в особенности – международных.
Наивысшей степени предвзятость авторов английских и французских хроник достигла в эпоху Столетней войны. В условиях острого и бесконечно долгого военно-политического конфликта в трудах хронистов стали проявляться зачатки национального самосознания, связанные с завершением формирования народностей и появлением предпосылок для возникновения национальных государств. По мере обострения борьбы между Англией и Францией они становились все более яркими, углубляя предвзятость хронистов в передаче и освещении фактов. Так, аббат монастыря св. Марии в Йорке Томас Бертон, живший в конце XIV – начале XV в., попытался представить англо-французскую войну как исключительно оборонительную со стороны Англии. Его предшественники Уолсингем и анонимный монах того же монастыря в XIV в. были и сдержаннее и объективнее[167]. Откровенно пристрастно излагали и оценивали события заключительных десятилетий войны французские хронисты, находившиеся под впечатлением высокого подъема освободительной борьбы во Франции[168]. Сопоставление данных английских и французских хроник позволяет внести поправки на проявление такого рода субъективности, отбросив крайние преувеличения и откровенные искажения.
Важный отпечаток на качество содержащейся в хрониках информации налагают социальное происхождение и общественное положение авторов. Это сближает содержание официальной французской хроники монастыря Сен-Дени и труда Томаса Уолсингема, возглавлявшего скрипторий Сент-Олбанского аббатства в Англии. При всей своей пристрастности обнаруживают большое внутреннее сходство в оценках и подходе к характеру происходящих событий автор «Хроники Англии» Джон Капгрейв и такие французские хронисты, как Тома Базен и Гийом Кузино или бургундский придворный хронист Ангерран Монстреле. Это люди одного круга, сходного общественного положения и единых, по существу, взглядов, хотя их оценки диаметрально противоположны вследствие их принадлежности к разным государствам. Капгрейв – видный церковный деятель и придворный, друг герцога Глостерского – брата английского короля Генриха V; Базен – епископ, известный политик; Кузино – секретарь, а затем канцлер французского короля Карла VII; Монстреле – приближенный герцога Филиппа Доброго. Все это сближает их позиции в основных вопросах внутренней и внешней политики, делает сходными их по существу.[169]
Принципиально отличаются от них по своим взглядам анонимный автор «Хроники первых четырех Валуа» и хронист Жан де Венетт[170]. Не имея данных о биографии первого из них, мы можем получить довольно полное представление о его личности. Она проявилась на страницах хроники. По всей видимости, он происходил из городского сословия и сохранил горячую симпатию к «добрым горожанам» Франции. Показательно, что в его сочинении патриотические чувства прозвучали гораздо раньше и отчетливее, чем в официальных придворных хрониках. Выходец из крестьян, Жан де Венетт горячо сочувствовал испытаниям, выпавшим на долю народа Франции в первые десятилетия Столетней войны. В силу этого именно он наиболее ярко отразил обострение социальных противоречий, вызванное военными поражениями и предательским поведением правящей верхушки. По той же причине труд Жана де Венетта – один из наиболее полных и ценных источников по истории массового освободительного движения во Франции во второй половине XIV в.
При всей важности фактора социального происхождения хрониста он не всегда играет определяющую роль. Яркий пример этого – Жан Фруассар[171]. Выходец из мелкого нидерландского бюргерства, он полностью оторвался от своих социальных корней. Придворная служба и страстная привязанность к куртуазной поэзии сделали Фруассара восторженным певцом рыцарских добродетелей и подвигов. История англо-французской войны представляла для него неоценимый материал. Фруассар одинаково пылко восхищался подвигами рыцарей любой страны. Это отнюдь не означает, что его хроники беспристрастно рисуют борьбу между Англией и Францией. Напротив, в их разных редакциях проступает сначала яркая проанглийская, а затем профранцузская окраска. Она, однако, не имеет ничего общего с ростками национального самосознания. Фруассар строго ориентировался на интересы своих покровителей и служил сначала при английском дворе, а затем во Франции.
При всех отмеченных слабостях труд Фруассара представляет большую ценность при изучении истории борьбы английской и французской монархий. Прежде всего его огромным достоинством является основательная источниковая база. Известно, что Фруассар активно собирал свидетельства очевидцев и даже документы в нескольких европейских странах. В силу любви к рыцарству он придавал в своей хронике большое значение чисто военным вопросам: вооружению, тактике, численности войск и т. п. При изучении истории конфликтных отношений между Англией и Францией это представляется существенным. Заметим, что подобные данные почти полностью отсутствуют в трудах большинства хронистов – служителей церкви.
Возвращаясь к вопросу о влиянии социального происхождения авторов хроник на содержание их произведений, следует отметить «отступление от правила» в трудах еще двух известных французских хронистов XV в. – Робера Блонделля и Жака де Бувьера, по прозвищу Берри[172]. Блонделль – рыцарь из Нормандии, Берри – герольд Карла VII. Под впечатлением высокого накала массового освободительного движения во Франции оба автора описали историю освобождения Северной Франции в манере, нетипичной для рыцарей. Страницы их хроник пронизаны горячим патриотическим чувством и презрением к англичанам, не исключая и английских баронов, – например, главнокомандующего Тальбота. Еще большим отступлением от рыцарской идеологии является внимание Блонделля и Берри к простым людям Франции. Горожане и даже крестьяне показаны как помощники Карла VII и его армии в деле освобождения Нормандии. Все это превращает записки Блонделля и Берри в источники неодноплановые: помимо богатого фактического материала, основанного у Берри на личном участии в Нормандской кампании, в них ценно свидетельство особой духовной атмосферы во Франции середины XV в. Они помогают воссоздать то, что называют «духом армии» – фактор, имеющий решающее значение в массовых освободительных движениях.
При всей ценности источников нарративного характера их данные недостаточно полны и надежны для воссоздания истории международных отношений. Они нуждаются в корректировке с помощью других материалов. Государственные акты заинтересованных стран, международные договоры, официальная переписка служат самым естественным источником относительно объективной информации. Договоры о мире, тексты соглашений о временных перемириях, инструкции послам, журналы переговоров, заключения по итогам третейских судов – таков основной видовой состав этой группы документов. Наиболее важны универсальные издания первой половины XVII в., такие, как собрание мирных договоров европейских государей, опубликованное Бернаром Жаком, или известное многотомное издание дипломатических документов английской короны Фомы Раймера[173]. При всех недостатках археографического характера эти издания отличаются важным достоинством: состав документов в них позволяет исследователю максимально приблизиться к работе с архивным фондом, в котором не произведен тематический отбор под углом зрения той или иной конкретной темы. Среди современных документальных публикаций такой подход почти не встречается. В качестве исключения можно отметить издание дипломатических документов из Государственного архива в Лондоне.[174]
Начиная с конца XIX в. среди изданий документов по истории международных отношений абсолютно преобладают тематические сборники и подборки документов, посвященные отдельным событиям или межгосударственным связям. Как правило, их отличает высокий уровень археографической работы: подробные комментарии, содержательные предисловия и т. п.[175] В работе с этими весьма ценными источниками приходится постоянно иметь в виду возможную предвзятость издателей, вследствие которой самый отбор документов может повлиять на освещение событий. Например, английские публикации по истории англо-шотландских отношений или союза Шотландии и Франции желательно корректировать с помощью данных шотландских или французских изданий и т. д.
Важным дополнением к публикациям дипломатических документов являются издания официальной переписки королей[176]. Они позволяют проследить процесс подготовки того или иного международного соглашения или нарастания конфликтной ситуации, выявить направления поиска международной поддержки, прочесть то, что подчас оставалось за строками официальных договоров и соглашений. Кроме того, в переписке проступает личность короля, индивидуальные особенности которой налагали заметный отпечаток на развитие международных отношений.
Исследование существа отношений между государствами невозможно без пристального внимания к их внутреннему развитию. Автором книги широко использовались акты и распоряжения королей – французских, английских, шотландских, кастильских (последние представлены в приложениях к монографии Ж. Доме)[177]. Эта группа документов позволяет проследить неразрывное единство внутренней и внешней политики государства, непосредственную связь централизаторских или универсалистских устремлений монархии с ее действиями на международной арене. Содержание королевских распоряжений дает представление о состоянии и эволюции государства, необходимое при изучении значительного исторического периода. Особое место в источниковой базе книги занимает издание приговоров Парижского парламента середины XIII – начала XIV в.[178] Поскольку издание включает все приговоры, вынесенные примерно за полстолетия, оно позволяет увидеть место англо-французского конфликта из-за английских континентальных владений в развитии противоречий между двумя монархиями. Содержание решений королевского суда (для английского короля он был в тот период сеньориальным судом) ярко отражает глубину противоречий между двумя странами в период, предшествовавший Столетней войне.
При исследовании одной из крупных проблем истории международных отношений интересно не только воссоздать объективную картину прошедших событий, но и представить ее отражение в сознании современников. Это не только любопытно, но и существенно важно для понимания истинного характера и масштаба изучаемых исторических явлений. Отчетливо осознавая неизбежность искажений объективной картины в субъективном восприятии очевидцев, автор стремился использовать сами эти искажения как важное свидетельство эпохи, как источник для более адекватной реконструкции событий прошлого. Такого рода материал содержат хроники, которые в той или иной мере всегда отражают личность хрониста и состояние общественного мнения. Кроме того, были использованы некоторые памятники художественной литературы, в которых нашло отзвук англо-французское соперничество: романы, стихи, баллады о крупнейших сражениях, подвигах рыцарей, победах Бертрана Дюгеклена и т. п.[179] Литературные произведения – это особый тип исторического источника, их использование требует большой осторожности и корректировки с помощью других документов. Вместе с тем они способны дать то, чего нет в документальных памятниках. В частности, при изучении данной темы литературные произведения позволяют понять степень значимости тех или иных событий, их влияние на внутреннюю жизнь стран, действовавших на международной арене.
Например, анонимная поэма «Жалобная песнь о битве при Пуатье» демонстрирует глубокое потрясение жителей Франции от поражения 1356 г. и первые симптомы зарождения народной войны. Широко распространенные в 20-х гг. XV в. насмешливые стихи и песенки об англичанах свидетельствуют о выросшей неприязни к завоевателям, которая стала питательной средой для развития народно-освободительного движения. Особенно чутко художественная литература отразила такой важный для истории международных отношений процесс, как зарождение национального самосознания.
Как у всякого заметного сюжета в истории прошлого, у темы Столетней войны есть своя историографическая судьба. Вполне естественно, что этот сюжет занимал и занимает преимущественно английских и французских историков. Ведь это – одна из ярких страниц истории Англии и Франции в эпоху, когда их судьбы были связаны гораздо более тесно, чем в наше время.
В отечественной исторической науке Столетняя война еще не была предметом специального исследования. Ей посвящены разделы в обобщающих исторических трудах и ряд статей по отдельным аспектам англо-французского конфликта.
Глубокая связь причин Столетней войны с экспансией складывающейся централизованной монархии была показана А. Д. Люблинской в соответствующем разделе трехтомной «Истории Франции». Автор подчеркнул, что столкновение англо-французских интересов во Фландрии было обусловлено экспансионистскими устремлениями Франции: «Это была экспансия: погоня за фьефами и деньгами – для сеньоров, овладение областью – для короля»[180]. В этой работе также была указана огромная значимость гасконской проблемы. Следует особо отметить книгу В. И. Райцеса о Жанне д’Арк[181]. В небольшой по объему работе автору удалось ярко и убедительно доказать связь между появлением Жанны д’Арк и общей атмосферой назревающего народно-освободительного движения во Франции, зарождением элементов национального самосознания. Исследователь первым в отечественной историографии сумел на основе источников провести интересный анализ общественного сознания в один из переломных моментов средневековой истории Франции.
Раз такие дела ... Это целый альбом с картинами жизни оттоманов второй половины 16 века. Выполнен, видимо, художником имперского посланника при османском дворе.
