Они не пользовались популярностью даже среди... офицеров. По приикдкам в Белую армию пошли 50 кил ваших благородий, в Красной Армии служили 75 тысяч. Упс.
я выше приводил цифры, наиболее распространенное мнение в КА служило 30-40 проц. офицеров, и 40-50 проц. офицеров и генералов ГШ. У белых служило все же больше. Многие офицеры вообще не хотели участвовать в гражданской войне.
На Екатиренодар они наступали ровно с этим составом. Гарнизон Екатеринодара - 27000 красной гвардии и батарея в сотню орудий. В таком составе они были должны добровольцев размазать по степи, как сопли (пусть Новобранец или aleseybo выдадут справку, как спецы, я думаю, что однозначно).
Но, в реалии, произошло нечто другое, красные разбежались и Екатиринодар был взят. НуЮ такие были сорвиголовы в русском офицерсом корпусе
Но, в реалии, произошло нечто другое, красные разбежались и Екатиринодар был взят.
Где Вы такое вычитали? Бред полнейший.
Приведенные Вами цифры состава соответствуют лишь началу Первого Кубанского похода (Ледяного) для Добровольческой армии. Вообще этот поход был не в целях наступления, а именно в целях отступления (Сиверс Р.Ф. наступал на Ростов-на-Дону) и объединения с войсками Кубанской Рады (генерала Покровского В.Л.). Однако силы Красных сумели не дать объединиться сразу, заняв Батайск (Автономов А.И.) и позднее Екатеринодар. Добровольческая армия была вынуждена двигаться в сторону Майкопа. После соединения Добровольческой армии с отрядами Покровского В.Л. была предпринята попытка наступления на Екатеринодар.
Численно Добровольческая армия была значительно меньшей, чем силы Красных (Автономов А.И., Сорокин И.Л.), но имела преимущество в боеспособности и тактической грамотности. Артиллерия в Добровольческой армии имелась, но был сильный недостаток в боеприпасах к орудиям. Красные недостатка в боеприпасах для артиллерии не имели. Бои за Екатеринодар (9-13 апреля 1918 г.) были ожесточенными. Добровольческая армия потерпела поражение и была вынуждена отступить, едва избежав полного поражения. Марковский полк своей стойкостью спас Добровольческую армию, а Сорокин И.Л. не проявил стремления к дальнейшему преследованию и уничтожению остатков Добровольческой армии.
Деникин в своих воспоминаниях сообщает, что красные не только превосходили добровольцев числом и вооружением, но и проявляли стратегическую и тактическую грамотность, что он объясняет именно участием царских военных в разработке операций КА.
Еще интересный момент - Деникин с возмущением пишет о том, что красные убивали, грабили и насиловали, но позже признает что и добровольцы (напомню это были офицеры) убивали, грабили и насиловали, но делали это вынужденно, например из-за плохого снабжения или по каким-то другим "обстоятельствам непреодолимой силы".
Деникин в своих воспоминаниях сообщает, что красные не только превосходили добровольцев числом и вооружением, но и проявляли стратегическую и тактическую грамотность, что он объясняет именно участием царских военных в разработке операций КА.
Надо смотреть к какому периоду Гражданской войны относится это высказывание. Первый Кубанский поход Добровольческой армии был в период с 22 февраля по 13 мая 1918 года и относился к начальному периоду Гражданской войны. На тот момент Красная Армия существовала в большей степени на бумаге. По факту это были по большей части вчерашние красногвардейские отряды, переименованные в полки, бригады и т.п. Они не соответствовали своим наименованиям ни по штату, ни по организации. Это была не монолитная организация, а совокупность формирований, образовавшихся вокруг своих лидеров, действовавших на определенной "своей" территории. Дисциплина была очень слабой, еще более слабой была стойкость этих частей в боях. Единому командованию они подчинялись неохотно, действовали в больше степени не в силу приказа, а в силу своего понимания ситуации. Это был еще "партизанский" период Красной Армии, с которым и последствиями которого боролись до конца Гражданской войны. Да и не были в тот период вооруженные формирования Красной Армии идейно однородными.
На мой взгляд, вклад военспецов в победы Красной Армии на фронтах Гражданской войны был не мал, но совсем не существенен.
Деникин в своих воспоминаниях сообщает, что красные не только превосходили добровольцев числом и вооружением, но и проявляли стратегическую и тактическую грамотность, что он объясняет именно участием царских военных в разработке операций КА.
Надо смотреть к какому периоду Гражданской войны относится это высказывание. Первый Кубанский поход Добровольческой армии был в период с 22 февраля по 13 мая 1918 года и относился к начальному периоду Гражданской войны. На тот момент Красная Армия существовала в большей степени на бумаге. По факту это были по большей части вчерашние красногвардейские отряды, переименованные в полки, бригады и т.п. Они не соответствовали своим наименованиям ни по штату, ни по организации. Это была не монолитная организация, а совокупность формирований, образовавшихся вокруг своих лидеров, действовавших на определенной "своей" территории. Дисциплина была очень слабой, еще более слабой была стойкость этих частей в боях. Единому командованию они подчинялись неохотно, действовали в больше степени не в силу приказа, а в силу своего понимания ситуации. Это был еще "партизанский" период Красной Армии, с которым и последствиями которого боролись до конца Гражданской войны. Да и не были в тот период вооруженные формирования Красной Армии идейно однородными.
На мой взгляд, вклад военспецов в победы Красной Армии на фронтах Гражданской войны был не мал, но совсем не существенен.
Белые объясняют победы КА подавляющим численным превосходством в живой силе и вооружении. Такое преимущество действительно имело место, однако из истории мы знаем, что талантливый полководец с хорошо обученными сознательными солдатами легко преодолевает численное превосходство противника. Получается, что либо белые полководцы были плохи, либо красные военачальники были не хуже их.
Правда при первом же столкновении с иностранной армией на чужой территории "красные маршалы" позорно провалились. Это говорит о том, что в гражданской войне большую роль играла политическая ловкость и демагогия, в которой красные конечно намного превосходили белогвардейцев. На поляков большевистские лозунги не действовали, поэтому и победить их не удалось.
Белые объясняют победы КА подавляющим численным превосходством в живой силе и вооружении.
В самом деле, не признавать же им свое поражение отсутствием их поддержки со стороны широких слоев общества. Отправляясь в Первый Кубанский поход Добровольческая армия уже убедилась в отсутствии поддержки донским казачеством и большинством офицеров. В ходе похода они смогли убедиться и в отсутствии поддержки со стороны кубанского казачества. В Новочеркасске и Ростове-на-Дону была масса офицеров, однако в ряды Добровольческой армии вступили лишь около 10 % от их состава. Но в воинском искусстве они были более искушенными, чем вожди Красной Армии.
Получается, что либо белые полководцы были плохи, либо красные военачальники были не хуже их.
Результат показывает, что одни были не так уж и хороши, а вторые - не так уж плохи.
Это говорит о том, что в гражданской войне большую роль играла политическая ловкость и демагогия, в которой красные конечно намного превосходили белогвардейцев.
Значит для победы в Гражданской войне "политическая ловкость и демагогия" красных была более убедительна, чем "политическая принципиальность и нравственная чистота" белых. Идеи красных были более привлекательны, чем перспектива прихода к власти белых. Правда в том, что народ в большей степени оказался за большевиков.
Большевики пришли к власти и дали народу то, что требовал он: мир, землю. Белые выступили против большевиков, т.е. против исполнения народных требований. Потому оказались без поддержки и потерпели поражение.
Белые объясняют победы КА подавляющим численным превосходством в живой силе и вооружении.
В самом деле, не признавать же им свое поражение отсутствием их поддержки со стороны широких слоев общества. Отправляясь в Первый Кубанский поход Добровольческая армия уже убедилась в отсутствии поддержки донским казачеством и большинством офицеров. В ходе похода они смогли убедиться и в отсутствии поддержки со стороны кубанского казачества. В Новочеркасске и Ростове-на-Дону была масса офицеров, однако в ряды Добровольческой армии вступили лишь около 10 % от их состава. Но в воинском искусстве они были более искушенными, чем вожди Красной Армии.
Получается, что либо белые полководцы были плохи, либо красные военачальники были не хуже их.
Результат показывает, что одни были не так уж и хороши, а вторые - не так уж плохи.
Это говорит о том, что в гражданской войне большую роль играла политическая ловкость и демагогия, в которой красные конечно намного превосходили белогвардейцев.
Значит для победы в Гражданской войне "политическая ловкость и демагогия" красных была более убедительна, чем "политическая принципиальность и нравственная чистота" белых. Идеи красных были более привлекательны, чем перспектива прихода к власти белых. Правда в том, что народ в большей степени оказался за большевиков.
Большевики пришли к власти и дали народу то, что требовал он: мир, землю. Белые выступили против большевиков, т.е. против исполнения народных требований. Потому оказались без поддержки и потерпели поражение.
Если белогвардейцы не понимали что золотые погоны ненавистны народу. значит их политический потенциал был равен нулю.
Они не пользовались популярностью даже среди... офицеров. По приикдкам в Белую армию пошли 50 кил ваших благородий, в Красной Армии служили 75 тысяч. Упс.
я выше приводил цифры, наиболее распространенное мнение в КА служило 30-40 проц. офицеров, и 40-50 проц. офицеров и генералов ГШ. У белых служило все же больше. Многие офицеры вообще не хотели участвовать в гражданской войне.
"А. Синегуб, командир роты юнкеров в ночь 25–26 октября 1917 г. так описал услышанный им разговор офицеров ГУГШ: «...мы подошли и, случайно остано-вившись около группы из Генерального Штаба, услышали восторги по адресу Смольного: “Они без нас, конечно, не могут обойтись!.. там видно головы, что знают вещам цену”, — говорил один... “Да, это не Керенского отношение к делу!..” — глубокомысленно подхватил другой». (Синегуб А. Защита Зимнего Дворца // АРР. Берлин, 1922. Т. 4. С. 195, 196.)
«… спрашивается, кто-же составляет ядро красной армии, кто первый пошел на зов большевиков поступить к ним на службу, как не те же офицеры Генерального Штаба». (Гурко В. И. Из Петрограда через Москву, Париж и Лондон в Одессу 1917–1918 гг.)
У большевиков «… наиболее ценным материалом были спецы…» и, преимуще ственно, офицеры Генштаба. (Щепихин С. А. Под стягом Учредительного Собрания // Гражданская война на Волге в 1918 г. Сборник 1. Изд. Общества участников Волжского движения, 1930. С. 179.)
Генштаба генерал-майор А. И. Андогский, успевший в 1917–1919 гг. попеременно побывать начальником «красной» и «белой» АГШ, о решающей роли «лицГенштаба» в создании РККА высказался достаточно ясно: «Организация Красной
Армии и оперативное руководство ее боевыми операциями были выполнены представителями старого Генштаба…» (Андогский А. И. Как создавалась Красная Армия Советской России (уроки недавнего прошлого). Критико-исторический очерк. Владивосток, 1921.)
«… попав на службу и «устроившись», обыватель довольно быстро менялся и начинал опасаться как бы не было хуже в случае новых перемен. … Эту психологию мне пришлось наблюдать как у штатских, так и у военных. Офицеры Генштаба старались выслужиться в погоне за прибавками. Рассуждение было самое примитивное — лучше пусть остается то, что есть, а то и этого не будет. Продоволь ственные подачки дей ст вовали далеко не только на одних рабочих».(Борман А. В стане врагов. Воспоминания о Советской стране в период 1918 г.)
«… большин ство бывших… поручиков, капитанов, полковников и генералов…в первый период пошло к /большевикам/ на службу только ради куска хлеба». (Троцкий Л. Д. Военные специалисты и Красная Армия. Брошюра была издана 31 декабря 1918 г. походной типографией поезда Троцкого.)
«… коммунисты нуждались в бывших офицерах, которые могли бы организовать управление “красными” вооруженными силами, тогда как бывшие офицеры стремились сохранить свой профессиональный и материальный статус, способный оградить их от гонений». (Pipes R. Russia under the Bolshevik regime. 1919–1924. London, 1995.)
Это начало книги Валерия Каминского "Выпускники Николаевской академии Генерального штаба на службе в Красной армии".
А вот конкретные данные по фронтам:
Конкретное участие «генштабистов» в строительстве и управлении РККА легко прослеживается на самых различных уровнях.
Дивизионный уровень. Из 57 боевых дивизий РККА, принявших непосредственное участие в решающих боях на Восточном и Южном фронтах гражданской войны, едва ли наберется десяток, которыми непосредственно командовали бы «лица Генштаба». Однако следует иметь ввиду, что из указанного общего количества дивизий, 40 в 1918–1919 гг. формировались 430 Заключение
на территории «провинциальных» округов. Военруками этих округов, начальниками окружных штабов, начальниками важнейших окружных отделов и управлений неизменно являлись «специалисты Генштаба». Остальные 17 дивизий были сформированы непосредственно приказами по армиям Южфронта; аналогичные должности в них также занимали «генштабисты».40 Причем, те дивизии, в чьем формировании и в управлении которыми прямое или косвенное участие приняли «генштабисты», отличались особой боевой стойкостью и показывали наибольшие военные успехи (7-я, 9-я, 12-я, 13-я, 42-я сд. и др.).
В любом случае, указывая конкретное количество «лиц Генштаба», принявших участие в формировании той или иной «красной» дивизии, к такому количеству необходимо прибавить тех «генштабистов», кто служил на территории округа, где указанная дивизия была сформирована, если речь идет об окружных формированиях (40 дивизий), либо тех, кто служил в штабах Южфронта, если вопрос касается тех 17 дивизий, которые формировались приказами по его армиям. Иными словами, имеются основания утверждать, что 57 боевых дивизий РККА были сформированы при прямом или опосредованном участии 267 «лиц Генштаба», занимавших на разных этапах периода 1918–1919 гг. ответственные должности в окружных штабах и в штабах армий Южфронта!
Армейский уровень.
При анализе участия «лиц Генштаба» в управлении армиями Восточного и Южного фронтов выявляется следующая закономерность: в то время, как доля «генштабистов» среди командующих фронтовыми армиями не поднималась выше одной четвертой части; эта же доля среди начальников армейских штабов резко возрастала, достигая, как минимум половины! Так, среди 40 Командармов Востфронта «генштабистов» было только 9 чел. (чуть больше 1/4); зато из 36 персон, занимавших должность Наштарм в пяти армиях Востфронта, 26 были «лицами Генштаба», т. е. почти 3/4. Аналогичную картину можно наблюдать на Южфронте: среди 61-го чел., замещавших должность Командарм в 7-ми армиях фронта, «генштабистов» было только 15 (1/4). В то же время, из 62-х чел., пребывавших в должности Наштарм в тех же армиях «спецов Генштаба» было 40 чел. (2/3 ). Мало того, в каждой армии на обоих фронтах во время решающих сражений находилось определенное количество«генштабистов» (от 3-х до 9-ти), которые и обеспечивали данной армии победу.42 Причем, концентрация «лиц Генштаба» в штабах Южфронта, по сравнению с Востфронтом возросла с 86 чел. (Востфронт) — до 126 (Южфронт).
Фронтовой уровень.
Анализ служебной занятости «лиц Генштаба» в штабах Восточного и Южного фронтов не оставляет сомнений в их решающем участии как в управлении фронтами, так и в организации штабной деятельности таковых.
Так, Востфронт РККА почти с момента своего образования и до расформирования (13 июня 1918 г. — 15 января 1920 г.) постоянно находился под «опекой» «специалистов Генштаба». В самой должности Командвостфронт с 11 июля 1918 г. до 27 января 1920 г. поочередно состояли пятеро «лиц Генштаба»: Вацетис, С. Каменев, Самойло, П. Лебедев и Ольдерогге. Если среди Командующих фронтом мог все же «затесаться» «военный самоучка» Фрунзе, то Начальниками Штаба Востфронта с 26 июня 1918 г. до середины января 1920 г. являлись исключительно «лица Генштаба» (!): Н. Соллогуб, В. Ф. Тарасов, Майгур, Меженинов
(врид), А. Коленковский, Гарф, П. Лебедев. Важнейшими управлениями и отделами в Штабе Востфронта к осени 1918 г. — на лето 1919 г. заведовали 16 «специалистов Генштаба».
«Красный» Южфронт демонстрирует аналогичную картину. Хотя саму должность Командюжфронта «лица Генштаба» (П. Сытин и В. Егорьев) замещали со значительным перерывом (около 7.5 месяцев), тем не менее, есть основания считать, что «красный» Южфронт без «опеки» «лиц Генштаба» никогда не оставался. Прежде всего, за все время своей борьбы с Донской Армией Краснова, а затем — с деникинскими ВСЮР (11 сентября 1918 г. — 10 января 1920 г.) Штаб Южфронта непрерывно управлялся «лицами Генштаба». Ими поочередно были Защук, В. Ф. Тарасов, Пневский, Петин. Кроме того, с осени 1918 г. на протяжении всего 1919 г. во главе важнейших отделов и управлений Штаба Южфронта стояли все те же «лица Генштаба» (не менее 21-го чел.).
Даже в советский период почти никогда не рассказывалось о том... о тех "деталях" создания Красной Армии, которые отражены в этой книге. Фигура Троцкого за последние четверть века и вовсе "деградировала" или "упростила" историю создания армий большевиков. Не принижая роль Льва Давыдовича, всё же должен заметить, что она сводилась по сути лишь к кадровым проблемам. Что само по себе важно, но не определяло непосредственное создание регулярных красных военных подразделений, а главное - их успешное действие на фронтах.
По статистике количество офицерства из разных источников, могу сказать что официальные данные в советской историографии завышены. Вместо семидесяти тысяч были привлечены только примерно 45-50 тысяч бывших офицеров царской России. Хотя по указанному источнику, большая часть выпускников высшей российской военной академии, а также представители Генерального Штаба оказались на стороне большевиков. За белых воевало примерно 110-130 тысяч офицеров. И примерно семьдесят тысяч не принимали участие в гражданской войне на той или другой стороне. Общее количество офицерского корпуса до февральской революции - примерно 250 тысяч офицеров.
И повторю то, что уже как-то указывал: численное превосходство красных частей несомненно было, но не настолько резким как можно было предположить. В 1920 году Каменев сетовал, что в армии на одного солдата приходится "десять небоевых". То есть в реальных числах это выглядело следующим образом: из пяти миллионов численности Красной Армии на сентябрь 1920 года, непосредственно в военных операциях было лишь один миллион семьсот тысяч солдат и офицеров. Причем, треть находилась в различного рода резервах армий фронтов. В остальные более трех миллионов человек входили, к примеру, железнодорожники, обеспечивающие ремонт и прокладку путей, снабженческие продотряды (хлеб), отряды собственно снабжения, ремонтные бригады от техники до вооружения, медицинские подразделения и прочая, прочая, прочая. Кстати, руководителями этих подразделений были также бывшие царские офицеры - спецы.
И ещё. Анализ источников жестокостей гражданкой войны - отдельный разговор. Но начиналось всё не так. И Феликс Дзержинский отпускал монархистов из тюрьмы под честное слово, да из воспоминаний А.И. Деникина в первых столкновениях добровольческой армии с большевиками не было той злобы, животной ненависти, которая появляется довольно быстро чуть позднее с обеих сторон.
А если попробовать расставить по значимости должности командира, комиссара и начальника штаба, то они так и будут стоять. Среди комиссаров с приставкой "генштаба" много было?
Вот "образец" штабного документа одного из "генштаба" - Указание Наштаверха М.Д. Бонч-Бруевича начальнику отряда моряков Балтийского флота П.Е. Дыбенко (в Нарву) об овладении Ревелем от 03.03.1918 г. № 40: http://www.e-reading..._1917-1920.html
Отмечу, что Наштаверх является должностным лицом органа управления армией, которая не в состоянии оказать сопротивление противнику и отходит на восток для демобилизации. По сути, это командующий без войска, решивший проявить инициативу и покомандовать теми, кто ему не подчинен.
Дыбенко П.Е. на тот момент не просто начальник отряда моряков, а еще и нарком по морским делам. Наштаверх Бонч-Бруевич М.Д. находится в непосредственном подчинении у такого же наркома Крыленко Н.В. Их утвердил в этом качестве (наркомами) II Всероссийский Съезд Советов рабочих и солдатских депутатов.
Дыбенко П.Е. привел под Нарву моряков. Кого привел под Нарву Бонч-Бруевич М.Д.? Генерала Парского Д.П., с двумя офицерами, женой и водителем, т.е. еще одного командующего без войска.
В своем Указании Бонч-Бруевич М.Д. проявляет не только отсутствие знания обстановки на фронте (на 3 марта 1918 года бои шли уже непосредственно под Нарвой, а в ночь на 4 марта Нарва была оставлена), но и ставит задачи отряду моряков без всякого учета наличия сил и средств сторон, т.е. абсолютно нереальные. Такое вот его военное искусство.
Военспецы конечно действовали под строгим присмотром комиссаров и чекистов. В случае измены и перехода на сторону белых, семьи военспецов могли стать заложниками
Приказ Троцкого от 30 сентября 1918 г. гласил: «Предательские перебеги лиц командного состава в лагери неприятеля, хотя и реже, но происходят до настоящего дня. Этим чудовищным преступлениям нужно положить конец, не останавливаясь ни перед какими мерами. Перебежчики предают русских рабочих и крестьян англо-французским и японо-американским грабителям и палачам. Пусть же перебежчики знают, что они одновременно предают и свои собственные семьи: отцов, матерей, сестер, братьев, жён и детей. Приказываю штабам всех армий Республики, а равно окружным комиссарам, представить по телеграфу члену Реввоенсовета Аралову списки всех перебежавших во вражеский стан лиц командного состава со всеми необходимыми сведениями об их семейном положении. На т[оварища] Аралова возлагаю принятие, по соглашению с соответственными учреждениями, необходимых мер по задержанию семейств перебежчиков и предателей».
Самим военспецам служба в Красной Армии была выгодна. Ведь на территории, занятой большевиками генералы и офицеры легко могли стать жертвой как "законных" расстрелов со стороны органов ЧК, так и стихийных расправ. А служащие в КА находились под защитой Соввласти.
Москве открылась выставка к 100-летию начала Гражданской войны
25 декабря 2018 г. в Москве в Выставочном зале федеральных архивов прошла церемония открытия выставки, посвященной 100-летию начала Гражданской войны, «И пошел брат на брата... Гражданская война в России. 1918 - 1922». Её организаторы - Федеральное архивное агентство, Государственный архив РФ, Российский государственный военный архив. Экспозиция, по словам выступившего на открытии заместителя руководителя Росархива Андрея Юрасова, показывает масштабную национальную трагедию, которая связана с огромными материальными потерями, с террором, с тяжелыми морально-нравственными последствиями для общества.
...
Для посетителей экспозиция открыта в Выставочном зале федеральных архивов (ул. Большая Пироговская, 17) до 28 февраля 2019 года ежедневно, кроме понедельника, вторника, а также 2 и 6 января. Часы работы - с 12 до 18. Вход свободный при предъявлении документа, удостоверяющего личность.
И Феликс Дзержинский отпускал монархистов из тюрьмы под честное слово
Известнейший реакционер Пуришкевич был арестован ЧК, но быстро отпущен под каким-то смехотворным предлогом, после чего благополучно уехал к белым.
18 ноября Пуришкевич был арестован в гостинице «Россия» по обвинению в контрреволюционном заговоре. Приговор оказался необыкновенно мягким: 4 года принудительных общественных работ при тюрьме. Но уже 17 апреля Пуришкевича выпустили из тюрьмы, после личного вмешательства Ф. Э. Дзержинского и комиссара юстиции Северной коммуны Н. Н. Крестинского. Формальной причиной освобождения стала «болезнь сына». С него взяли честное слово о неучастии в политической деятельности во время отпуска из тюрьмы. А 1 мая по декрету Петроградского Совета Пуришкевич был амнистирован.
Заложничество семей военспецов — реальность или миф?
В постсоветской историографии, в СМИ, а через них и в общественном сознании уже довольно прочно утвердился тезис о том, что в годы Гражданской войны бывшие офицеры служили в Красной армии под жесточайшим контролем. Одной из основных составляющих такого контроля над военспецами считается учёт их семейного положения в целях ареста, а возможно, и последующего уничтожения их близких в случае измены. Вопрос о заложничестве и репрессиях в отношении членов семей военспецов крайне политизирован. Однако почему-то исследователи и публицисты, отстаивающие такую дополнительную кровожадность большевиков, не только не приводят конкретных примеров, но и закрывают глаза на находящиеся в явном противоречии с этой точкой зрения сотни случаев измены военспецов советской власти, имевших место на всём протяжении Гражданской войны. Ведь, казалось бы, окажись родственники военспецов в заложниках с угрозой неминуемого ареста и расстрела, массовые измены были бы немыслимы. Тем не менее этого не произошло. Попробуем разобраться, как же обстояло дело в действительности.
Сразу оставим за рамками эксцессы бандитизма и мародёрства, в ходе которых могли страдать семьи военспецов, и сосредоточимся лишь на вопросе о наказании в отношении семей тех, кто изменил советской власти. В центре нашего внимания будут прежде всего семьи бывших офицеров Генерального штаба — представителей военной элиты и людей, находившихся вследствие своей немногочисленности и особого, исключительно высокого положения в комсоставе, на виду и, соответственно, более удобных в плане надзора.
Очевидно, что военспецы не были группой лиц, полностью лояльных большевикам. Последние в свою очередь также относились к спецам с подозрением, не исключая даже тех, кто служил новой власти вполне добросовестно. Как ещё в 1962 году справедливо отметил С. А. Федюкин: «Фактов измены и предательства было бы значительно больше, а последствия их тяжелее, если бы партия не установила твёрдого и бдительного контроля за деятельностью военных специалистов в лице института военных комиссаров»[1]. Первоначально вся ответственность за измены военспецов возлагалась на комиссаров, однако события лета 1918 года показали недостаточность такого контроля. Комиссары не могли предотвращать измены даже в немногочисленной касте генштабистов, не говоря уже об остальной офицерской массе. Взаимоотношения командиров и комиссаров приобретали личностный характер, при котором имели место как конфликты и конфронтации, так и симпатии. Не случайно председатель РВСР Л. Д. Троцкий 21 мая 1919 года сообщал своему заместителю Э. М. Склянскому для последующей передачи Ленину: «Эти фронтовые привязанности — наша общая беда»[2]. Разумеется, наличие дружеских отношений командиров и комиссаров вело к снижению уровня контроля за военспецами. Недостаточность комиссарского контроля для предотвращения измен привела к поискам иных форм борьбы с ними.
Обязательная регистрация бывших офицеров в Советской России началась в основном летом 1918 года, но в регистрационных материалах того периода (в частности, при регистрациях в Москве[3]) ещё не было данных о семейном положении регистрируемых. В учётных карточках и списках фиксировались только адреса офицеров, что пока ещё не было увязано с адресами семей, но во многих случаях позволяло установить их местонахождение. Однако уже осенью 1918-го в анкетах встречаются разделы «Адрес семьи», а, например, 1920 годом датированы анкеты с пунктом «Адрес семьи, а для холостых — ближайших родственников»[4]. Вопрос о проверке указывавшихся анкетных данных остаётся открытым.
5 сентября 1918 года в Советской России официально появился институт заложничества, легализованный приказом главы НКВД Г. И. Петровского. Инициативу поддержал и Троцкий, распространив её на семьи бывших офицеров и военных чиновников. Его приказ от 30 сентября гласил: «Предательские перебеги лиц командного состава в лагери неприятеля, хотя и реже, но происходят до настоящего дня. Этим чудовищным преступлениям нужно положить конец, не останавливаясь ни перед какими мерами. Перебежчики предают русских рабочих и крестьян англо-французским и японо-американским грабителям и палачам. Пусть же перебежчики знают, что они одновременно предают и свои собственные семьи: отцов, матерей, сестёр, братьев, жён и детей. Приказываю штабам всех армий Республики, а равно окружным комиссарам, представить по телеграфу члену Реввоенсовета Аралову списки всех перебежавших во вражеский стан лиц командного состава со всеми необходимыми сведениями об их семейном положении. На т. Аралова возлагаю принятие, по соглашению с соответственными учреждениями, необходимых мер по задержанию семейств перебежчиков и предателей»[5]. Пока что речь шла только о семьях ранее изменивших советской власти военспецов. Однако не было указано, что делать с задержанными.
К октябрю 1918 года, по некоторым данным, в заложниках находилось свыше 8000 бывших офицеров. Очевидно, что массовое заложничество было бессмысленным. Поэтому по предложению Троцкого те из заложников, кто не был причастен к контрреволюционной деятельности, решением ЦК РКП(б) были освобождены. Освобождаемые должны были представить списки своих семей, которые были бы арестованы в случае перехода этих бывших офицеров к противнику[6]. Постановлением VI Всероссийского Чрезвычайного съезда Советов от 6 ноября 1918 года освобождению подлежали все заложники, «кроме тех из них, временное задержание которых необходимо как условие безопасности товарищей, попавших в руки врагов»[7]. Брать заложников по этому постановлению отныне могла только ВЧК.
Учётом военспецов в РККА занимались сами же военспецы. Они едва ли могли выступать активными проводниками репрессивной политики в отношении семей таких же бывших офицеров. Вполне можно допустить, что они сознательно саботировали требования Троцкого. Однако, как выясняется, даже семьи многих заведомых контрреволюционеров, в том числе видных деятелей антибольшевистского лагеря, спокойно жили в Советской России и не подвергались серьёзным репрессиям.
Например, семья известнейшего белого генерала Владимира Оскаровича Каппеля проживала в Перми. Его супруга, Ольга Сергеевна Строльман, жила под девичьей фамилией, в 1918—1919 годах она даже работала в штабе 3-й армии красных машинисткой. В одной из анкет она указала, кто её муж, после чего, разумеется, была уволена без права поступления на службу в военные учреждения. По одной из версий, она уехала в Москву, где смогла устроиться в государственное казначейство. В мае 1919 года Строльман была арестована как заложница ВЧК, находилась в Бутырской тюрьме до марта 1920 года, когда ей сообщили о смерти мужа и предложили оформить развод[8]. По свидетельству дочери Каппеля, арест матери произошёл в Глазове (штаб 3-й армии с декабря 1918 года), а затем за Строльман вступились (!) руководители ВЧК Ф. Э. Дзержинский и В. Р. Менжинский, причём последний предложил ей работу в Наркомфине на условиях оформления заочного развода с мужем, более того, с 1 апреля 1919 года Строльман там и работала[9].
Таким образом, супруга одного из самых известных вождей антибольшевистского лагеря провела в заключении, по различным версиям, от четырёх до десяти месяцев. Назвать «заложничеством» этот непродолжительный арест с противоречивыми обстоятельствами можно лишь с натяжкой. Достоверность же эмигрантских рассуждений о некоем предложении Каппелю «ослабить свои удары по красным» в обмен на освобождение супруги и пафосном ответе генерала: «Расстреляйте жену, ибо она, как и я, считает для себя величайшей наградой на земле от Бога — это умереть за Родину. А вас я как бил, так и буду бить»[10], кажется крайне сомнительной. Хотя бы потому, что своих ударов Каппель не ослаблял, а его жена, несмотря на это, была довольно быстро освобождена. Тем более сложно предположить, при каких обстоятельствах могло быть сделано подобное предложение.
В Советской России находились семьи и других видных деятелей антибольшевистского лагеря, например, семья начальника петлюровского ГУГШ и военного министра генерала Сергея Ивановича Дядюши (1870—1933)[11]. О том, что она подвергалась преследованиям, данных нет. Во всяком случае, его близкие благополучно пережили Гражданскую войну, а после войны Дядюша вёл интенсивную еженедельную переписку с проживавшей в Москве семьёй уже из эмиграции. Весной—летом 1918 года в занятом красными Оренбурге спокойно проживал отец знаменитого вождя Белого движения атамана Дутова.
Лишь через месяц с лишним после приказа Троцкого, в ноябре 1918 года, военком Полевого штаба РВСР Семён Иванович Аралов (1890—1969), на которого председателем РВСР были возложены обязанности задерживать семьи перебежчиков и предателей, действительно потребовал арестовать семьи перебежчиков из предложенного им сравнительно небольшого списка. Впрочем, единственным высокопоставленным лицом в этом списке был генштабист И. Г. Пехливанов; остальные же, за некоторым исключением, серьёзных постов не занимали[12]. Было ли что-то предпринято в действительности, неизвестно, тем более что семья Пехливанова находилась за пределами Советской России. Документов, отражающих другие инициативы Аралова в этом отношении, обнаружить не удалось.
Стоит отметить, что Аралов и сам являлся бывшим офицером. Недоброжелатели считали его человеком, намеренно искажавшим свою биографию и приписывавшим себе партийный стаж сверх имевшегося на самом деле, меньшевиком по взглядам и чуть ли не покровителем военспецов-изменников, создателем «араловщины». Уже после смерти Аралова несколько ветеранов Гражданской войны — щорсовцев — составили о нём довольно нелицеприятный рукописный очерк. Ветераны утверждали, что «в годы Гражданской войны с именем Аралова связана и около высокого араловского поста подвизается целая полдюжина шпионов и предателей». И это обстоятельство объясняется опять чистой «случайностью». Не слишком ли уж много «случайностей» — случайных совпадений связано с именем Аралова? Бывает ведь и так, что «случайности» связаны с закономерностью»[13]. При всей предвзятости такой характеристики Аралов действительно не проявил усердия в деле исполнения воли Троцкого.
Небезынтересно и то, что чекисты самоустранились от работы по сбору подписок об ответственности семей военспецов. Председатель Петроградской ЧК В. Н. Яковлева 2 ноября 1918 года сообщила на запрос Троцкого, что подписка об ответственности семейств является делом военного ведомства и может быть осуществлена приказом по армии[14]. Речь шла об арестованных военспецах, с которых, видимо, должны были взиматься соответствующие подписки перед их освобождением.
Поскольку измена штабного офицера могла быть гораздо опаснее измены строевого[15], заложничество, казалось бы, должно было использоваться прежде всего для устрашения «лиц Генштаба», тем более что их было сравнительно мало. Однако анализ документов показал, что это была скорее декларированная угроза большевиков.
Как уже отмечалось, Троцкий 30 сентября 1918 года потребовал установления семейного положения изменивших большевикам военспецов, однако в конце года, учитывая многочисленные новые случаи измены, он вернулся к этому вопросу. 20 декабря он телеграфировал в отдел военного контроля РВСР, что со времени прошлой телеграммы «произошёл ряд фактов измены со стороны бывших офицеров, занимающих командные посты, но ни в одном из случаев, насколько мне известно, семья предателя не была арестована, так как, по-видимому, регистрация бывших офицеров вовсе не была произведена. Такое небрежное отношение к важнейшей задаче совершенно недопустимо. Предлагаю Вам в кратчайший срок заняться выполнением возложенной на Вас в своё время задачи, используя для этого аппарат Всебюркомвоен[16] с одной стороны и аппарат Военного Контроля — с другой»[17]. Речь шла теперь о превентивных мерах — учёте семейного положения пока ещё лояльных большевикам военспецов. Завершить сбор данных требовалось не позднее 1 января 1919 года. Телеграмма была разослана также на все фронты и всем начальникам окружных штабов. Таким образом, по состоянию на конец декабря суровое распоряжение всё ещё оставалось на бумаге.
Как оказалось, Троцкий не учёл перегруженности штабов оперативной и организационной работой, при которой штабам не хватало времени на такие излишества, как установление семейного положения всех подчинённых военспецов. Большевистская бюрократическая машина едва справлялась с учётом самих военспецов, не говоря уже о членах их семей. По всей видимости, централизованный учёт данных о десятках тысяч военспецов с их семьями оказался всё же непосильной задачей для советской военной бюрократии.
В некоторых случаях[18] анкеты спецов предусматривали заполнение пункта «Адрес семьи», но далеко не всегда и не везде. Кроме того, неизвестно, проверялись ли анкетные данные, записанные со слов бывших офицеров. Нисколько не смущаясь прямым указанием Троцкого, работники штаба Северного фронта в январе 1919 года даже пожаловались, что данное требование загружает их работой в ответственный период реорганизации армии[19].
В других местах по пути прямого игнорирования приказа не пошли и начали составлять бумаги с требованиями присылать списки военспецов с данными об их семьях и адресами. Штаб Орловского военного округа, например, 28 декабря 1918 года рассылал следующий приказ: «По приказанию Председателя Революционного Совета Республики товарища Троцкого требуется установление семейного положения командного состава бывших офицеров и чиновников и сохранение на ответственных постах только тех из них, семьи которых находятся в пределах советской России, и сообщение каждому под личную расписку — его измена и предательство повлечёт арест семьи его и что, следовательно, он берёт на себя, таким образом, ответственность за судьбу своей семьи…»[20] Для этого должны были быть составлены списки со всей необходимой информацией, причём не только по перебежчикам, как требовалось изначально, но уже по всем военспецам вообще. В случае измены военспецов члены их семей подлежали аресту. Удивительно, что составление списков началось лишь в самом конце 1918 года, через три месяца после изначального приказа Троцкого.
Нам не удалось обнаружить документов, в которых Троцкий требовал бы оставления на службе только тех военспецов, семьи которых находились на советской территории. Не стоит забывать, что в РККА существовала острейшая нехватка квалифицированных командных кадров, а заниматься чисткой рядов в связи с казавшимся надуманным обвинением в отсутствии семьи на советской территории командованию из таких же бывших офицеров или комиссарам явно не хотелось. Особенно много семей военспецов находилось на территории Украины. Например, дочь крупного военспеца бывшего генерала-генштабиста А. Ф. Добрышина жила в Купянске Харьковской губернии, в том числе в то время, когда город находился на территории белых[21]. Семья одного из создателей Полевого штаба РВСР П. М. Майгура находилась на Украине, но его службе в РККА это обстоятельство никак не мешало[22]. Семья генштабиста З. И. Зайченко также находилась на Украине, причём военспец не имел с ней никакой связи[23]. Семья известного белого агента в РККА В. Я. Люндеквиста находилась в Крыму[24]. Там же проживали дети генштабиста С. Г. Лукирского, причём в августе 1918 года военспецу было разрешено лично забрать их оттуда[25]. Один из видных перебежчиков бывший генерал В. Е. Борисов вообще был холостяком.
Известны документы о том, что, например, слушателей курсов разведки и военного контроля, родственники которых находились на территории противника, считали неблагонадёжными[26]. Вместе с тем нет данных о каких-либо ограничениях по службе в отношении этих лиц.
В начале 1919 года аппарат военного контроля, который должен был арестовывать семьи военспецов, был упразднён (путём поглощения органами ВЧК), а его функции перешли к Особому отделу ВЧК. Кроме того, борьба с семьями могла вызвать недовольство лояльных красным военспецов и повлечь ответные меры антибольшевистских сил, ведь фронты Гражданской войны разделили и семьи большевиков. Всё это, по всей видимости, привело к тому, что на уровне системы заложничество семей военспецов в Советской России не практиковалось. Не может быть никаких иллюзий и сомнений в том, что в случае настоятельной необходимости репрессии против членов семей изменников могли быть применены. Военспецы, очевидно, были осведомлены об этом. Одной подобной угрозы уже было достаточно, чтобы многие решали не испытывать судьбу и не рисковать жизнью и здоровьем ближайших родственников. В то же время слухи о заложничестве семей были удобным оправданием при попадании в плен. Взятые белыми в плен военспецы на Северном фронте на вопрос, почему они не переходили к белым добровольно, отвечали, что не могли этого сделать, поскольку семья была в заложниках. По всей видимости, подобные оправдания службы у красных были достаточно распространены и не особенно убедительны для белых: мемуарист приводит недовольный ответ опрашивавшего пленных: «Рассказывайте… все вы так говорите»[27]. Однако без лишней необходимости военспецы старались не искушать судьбу. Не случайно, например, известный перебежчик, командующий 9-й армией генштабист Н. Д. Всеволодов, перебежал к белым летом 1919 года вместе с семьёй[28].
Что же происходило на практике? Генштабист Г. И. Теодори после ареста беспокоился, не были ли арестованы его жена и сестра[29]. Между тем с его жены была лишь взята подписка о невыезде[30]. Весной 1919 года через несколько месяцев после исчезновения бывшего Генштаба капитана А. Н. Цурпалёва установлением его семейного положения занялись сотрудники Всероссийского Главного штаба, где он ранее служил на ответственной должности старшего делопроизводителя оперативного управления. Однако их постигла неудача. Послужного списка Цурпалёва в штабе не оказалось, в последнем подробном списке Генштаба на 1914 год он не значился, поскольку только поступил в академию в 1913 году, а по частным сведениям родных в Москве у него не было[31]. Пример Цурпалёва наглядно свидетельствует об отсутствии учётных данных о семейном положении даже высокопоставленных военспецов весной 1919 года. В то же время длительные поиски родственников Цурпалёва такими же, как он, военспецами без подключения чекистов скорее свидетельствуют о попытке разобраться в произошедшем, чем о стремлении подвергнуть семью пропавшего репрессиям.
Известен случай, когда жена арестованного военспеца, генштабиста Н. Н. Доможирова, в 1919 году добровольно предложила себя в качестве заложницы за мужа. В обращении к Троцкому отчаявшаяся женщина писала: «Если же дело затягивается, на коленях умоляю Вас освободить моего мужа, а меня посадить в тюрьму заложницей за него — ведь тогда само собой отпадёт недоверие к мужу — единственная причина его заключения»[32]. Подобное предложение принято не было, а Доможирова вскоре освободили.
В переписке Полевого штаба РВСР приводились сведения о семьях перебежчиков[33], однако упоминаний о репрессиях в их отношении обнаружить не удалось. Фактически же массовое заложничество членов семьи оставалось лишь декларированной угрозой, поскольку документальных свидетельств применения такого рода репрессий не обнаружено. Антибольшевистская мемуаристика, являющаяся основным источником подобных сведений, хотя и на уровне единичных упоминаний, представляется ненадёжным источником. Тем не менее объективность требует упоминания этих свидетельств.
В частности, военспец РККА генштабист Махров в конце августа 1919 года передал через линию фронта своему родному брату, начальнику военных сообщений Кавказской армии Генерального штаба генерал-майору П. С. Махрову, известие о том, что он служит в РККА по принуждению, находится под контролем военного комиссара и не может перейти к белым, поскольку в заложниках у большевиков остаются его жена и дочь[34]. О том, насколько такого рода сведения соответствовали действительности, данных нет. К тому же нельзя полностью исключить возможное стремление Махрова обеспечить своё будущее на фоне успешного продвижения белых к Москве и изобразить себя в качестве вынужденного сотрудника большевиков (по нашим данным, в РККА Махров поступил добровольно[35]).
По свидетельству одного из мемуаристов, после перехода к белым бывшего генерала и руководителя антибольшевистского военного подполья в Москве Н. Н. Стогова большевиками была казнена его жена[36]. Проверить эти сведения не представляется возможным. По данным на 1914 год у Стогова была большая семья из пятерых детей[37]. Необходимо учесть, что бегство Стогова, одного из самых высокопоставленных военспецов РККА, было настоящей пощёчиной для большевиков, которые даже на уровне первых лиц знали о подозрениях против него, а сам Стогов дважды арестовывался в 1918—1919 годах. Реакция большевиков могла быть совершенно не предсказуемой. Не исключено, что на волне возмущения репрессиям могла подвергнуться семья перебежчика. Кроме того, по некоторым данным, как заложница была казнена супруга бывшего военного министра генерала В. А. Сухомлинова[38]. Разумеется, в этом случае не шла речь о семье военспеца-изменника, хотя бы потому, что Сухомлинов не служил в РККА.
Всего в 1919 году был взят 5491 заложник[39]. На заседании ЦК РКП(б) 15 июня 1919 года был рассмотрен проект декрета о расширении права расстрела, предложенный Дзержинским[40]. По утверждению историка спецслужб О. Б. Мозохина, Дзержинский предлагал расстреливать семьи перебежчиков и преступников, что не встретило поддержки[41]. Впрочем, Мозохин неверно датирует это заседание ЦК, а об отклонённом предложении расстреливать семьи в изученных нами документах не упоминается.
Троцкий не оставил идеи с арестами семей изменников и в 1919 году. Так, в секретной «Инструкции ответственным работникам 14-й армии», составленной 9 августа 1919 года, он среди прочих мер, необходимых для восстановления боеспособности армии отмечал: «Каждый комиссар должен точно знать семейное положение командного состава (выделено в документе. — А. Г.) вверенной ему части. Это необходимо по двум причинам: во-первых, чтобы прийти на помощь семье в случае гибели командира в бою, во-вторых, для того, чтобы немедленно арестовать членов семьи в случае измены или предательства командира. Все сведения о семейном положении командного состава и политработников должны быть сосредоточены в политотделе Реввоенсовета армии»[42]. Подобное требование Троцкого напрямую свидетельствует о том, что эта мера к августу 1919 года всё ещё не применялась в РККА. Кроме того, едва ли арест семьи с последующим её освобождением (о более суровых мерах в отношении семей изменников не говорилось) мог остановить решившихся на измену.
Наконец 17 декабря 1919 года был издан приказ президиума ВЧК № 208 об аресте заложников и буржуазных специалистов, в котором за подписями Дзержинского и М. Я. Лациса разъяснялось, что заложник — «это пленный член того общества или той организации, которая с нами борется. Причём такой член, который имеет какую-нибудь ценность, которым этот противник дорожит, который может служить залогом того, что противник ради него не погубит, не расстреляет нашего пленного товарища. Из этого вы поймёте, что заложниками следует брать только тех людей, которые имеют вес в глазах контрреволюционеров… Они чем дорожат… Высокопоставленными сановными лицами, крупными помещиками, фабрикантами, выдающимися работниками, учёными, знатными родственниками находящихся при власти у них лиц и тому подобным. Из этой среды и следует забирать заложников. Но так как ценность заложника и целесообразность на месте не всегда легко установить, то следует всегда запросить центр. Без разрешения президиума ВЧК впредь заложников не брать. Ваша задача взять на учёт всех лиц, имеющих ценность как заложники, и направлять эти списки нам»[43]. По этому приказу было предписано взять на учёт всех бывших офицеров. В то же время необходимость получения в каждом случае санкции Президиума ВЧК на взятие заложников существенно ограничивала применение этой меры. О семьях бывших офицеров речь не шла.
Фактически заложничество членов семьи было крайне жестоким, слишком сложным и при этом неэффективным средством борьбы. Неотъемлемой составляющей заложничества является доведение сведений о нём до заинтересованных лиц и предъявление им соответствующих условий освобождения заложников. Требовалось не только установить факт измены, а не простого исчезновения или гибели в сложной боевой обстановке того или иного военспеца (что было нелегко) — необходимо было, кроме того, определить местонахождение его семьи (что в случае заранее подготовленной измены было практически невозможно), осуществить арест, а затем обнародовать сведения о взятии семьи в заложники и, видимо, выдвинуть какие-то требования. В противном случае механизм не работал.
Замысел Троцкого, очевидно, сводился к запугиванию тех, кто ещё не перебежал к противнику. Возведёнными в систему арестами членов семей перебежчиков, наверное, можно было запугать ещё колеблющихся военспецов, но едва ли такие действия могли остановить людей, готовых бороться до конца. Реальных рычагов воздействия на белых офицеров, даже оставивших свои семьи на советской территории, у красных не было.
Заложничество членов семей белогвардейцев и перебежчиков с предъявлением им требований через линию фронта было бессмысленным и, вероятно, даже не рассматривалось большевистским руководством.
Кроме того, репрессии против семей уже перебежавших к противнику лиц могли только озлобить перебежчиков, дав им дополнительный стимул в борьбе с большевиками. Активные контрреволюционеры при этом не ликвидировались, а преследованиям подвергались лишь невинные и беззащитные члены семьи. Подобный подход противоречил логике даже наиболее радикальных чекистов, считавших, что «в таком деле половинчатость хуже всего, она озлобляет врага, не ослабив его»[44].
Именно поэтому в роли заложников в Советской России, особенно в 1918 году, скорее могли оказаться сами бывшие офицеры, нежели их семьи.
Как мы знаем, в ранг системы репрессии против семей военспецов возвести не удалось. На уровне угрозы заложничество семей действительно выглядело устрашающе, однако попытка реализовать эту угрозу провалилась. Прежде всего красные не располагали данными обо всех семьях белых офицеров и перебежчиков, а учёт семейного положения десятков тысяч военспецов оказался слишком сложным и не был должным образом осуществлён. Ведавшие учётом кадров специалисты, по всей видимости, препятствовали взятию семей на учёт и саботировали аресты членов семей перебежчиков. Взятие заложников из семей военспецов могло озлоблять бывших офицеров, но при этом не способствовало борьбе с контрреволюцией. Возможно, советское руководство также понимало, что, начав террор против семей, оно рискует столкнуться с ответной реакцией белых.
Итак, в силу ряда объективных причин репрессии в отношении семей военспецов не получили распространения в Советской России. Если бы подобные меры практиковались красными, антибольшевистская печать не стала бы их замалчивать, а, наоборот, многократно преувеличивая, постаралась придать им максимальную огласку. Однако ничего похожего не было. Даже в антибольшевистских источниках упоминания о заложничестве семей военспецов единичны, а достоверность их не поддаётся проверке. Разумеется, мы не можем в полной мере исключать отдельных эксцессов в обстановке Гражданской войны, однако нельзя не признать, что подобные репрессии не носили системного характера.
Статья опубликована в журнале «Родина» № 6, 2010 [Оригинал статьи]
5. Троцкий Л. Д. Как вооружалась революция. Т. 1. Тысяча девятьсот восемнадцатый год. М. 1923. С. 151.
6. Реввоенсовет Республики (6 сент. 1918 г. — 28 авг. 1923 г.). М. 1991. С. 36.
7. В. И. Ленин и ВЧК. Сб. док. (1917—1922 гг.). М. 1975. С. 117.
8. Лобанов Д. А., Станковская Г. Ф. Судьба семьи генерала Владимира Оскаровича Каппеля // Белая армия. Белое дело. Исторический научно-популярный альманах (Екатеринбург). 2004. № 14. С. 82.
9. Харитонова Е. Д. Судьба семьи русского офицера Владимира Каппеля // Военно-исторический журнал. 2007. № 1. С. 48.
10. Каппель и каппелевцы. Изд. 2-е, испр. и доп. М. 2007. С. 112.
15. Об этом достаточно ярко написал генерал А. И. Деникин в своем рассказе «Исповедь» // Деникин А. И. Офицеры. М. 1991. С. 33—47.
16. Всебюркомвоен — Всероссийское бюро военных комиссаров. Образовано 8 апреля 1918 г. в целях координации деятельности военных комиссаров. С 14 октября 1918 г. в подчинении РВСР. Упразднено по решению VIII съезда РКП(б) на пленарном заседании ЦК РКП(б) нового состава 25 марта 1919 г. Функции Всебюркомвоена в дальнейшем выполнял Политотдел РВСР, а с мая 1919 г. — Политуправление РВСР.
20. Цит. по: Критский М. Красная Армия на Южном фронте в 1918—1920 гг. (по документам и секретным приказам, захваченным в боях 1-ым Корпусом Добровольческой Армии) // Архив русской революции. Т. 18. Берлин. 1926. С. 270.
33. Например: Там же. Ф. 6. Оп. 10. Д. 11. Л. 332.
34. Махров П. С. В белой армии генерала Деникина. Записки начальника штаба Главнокомандующего Вооружёнными Силами Юга России. СПб. 1994. С. 88—89.
35. Подробнее о биографиях и обстоятельствах службы офицеров-генштабистов можно узнать из готовящегося к печати биографического справочника А. В. Ганина «Корпус офицеров Генерального штаба в годы Гражданской войны 1917—1922 гг.», выход которого ожидается в ближайшее время в московском издательстве «Русский путь».
36. Трубецкой С. Е. Минувшее // Князья Трубецкие. Россия воспрянет! М. 1996. С. 262.
37. Список Генерального штаба. Исправлен по 1-е Июня 1914 года (С приложением изменений, объявленных в Высочайших приказах по 18 Июля 1914 г.). Пг. 1914. С. 360.
В случае измены и перехода на сторону белых, семьи военспецов могли стать заложниками
Вам известны факты, когда семьи военспецов перешедших на сторону белых пострадали в качестве заложников?
Лень искать цитату, но Троцкий писал в мемуарах, что эта мера практически не применялась. Впрочем большевики широко практиковали расстрел заложников, а в заложники брали "социально чуждых" граждан, в первую очередь офицеров.
В частности, военспец РККА генштабист Махров в конце августа 1919 года передал через линию фронта своему родному брату, начальнику военных сообщений Кавказской армии Генерального штаба генерал-майору П. С. Махрову, известие о том, что он служит в РККА по принуждению, находится под контролем военного комиссара и не может перейти к белым, поскольку в заложниках у большевиков остаются его жена и дочь
Можно вспомнить, что Зиновий Пешков - родной брат Я.Свердлова и воспитанник Горького, служил во французской армии и во время ГВ выполнял дипломатическую миссию у Колчака. Родственники Дзержинского жили в "белой" Польше.
Известны документы о том, что, например, слушателей курсов разведки и военного контроля, родственники которых находились на территории противника, считали неблагонадёжными
В царской армии офицеры-поляки считались неблагонадежными, им было запрещено поступать в академию ГШ.
Впрочем большевики широко практиковали расстрел заложников, а в заложники брали "социально чуждых" граждан, в первую очередь офицеров.
Белые тоже широко практиковали расстрел заложников, а заложников брали из "социально чуждых" граждан, в первую очередь революционно настроенных.
Родственники Дзержинского жили в "белой" Польше.
И он туда нелегально ездил с санкции партии.
В царской армии офицеры-поляки считались неблагонадежными, им было запрещено поступать в академию ГШ.
Вот было бы интересно посмотреть на представленный Вами документ, запрещавший поступление в академию Генерального штаба офицеров-поляк. Покажите?
Для примера обратного - Довбор-Мусницкий Иосиф Романович, Витковский Константин Константинович, Воликовский Ромуальд Иосифович. Других Вы сможете найти на страницах:
гражданская война, золотой запас и 6 еще...
Copyright © 2024 Your Company Name
