Рейтинг Контента

Уважаемый Алтаец,язык не может существовать без своего носителя,то есть народа,говорящего на данном языке.Когда народ сходит с исторической сцены,язык становится мёртвым,но пока существует народ язык живёт и развивается.

Это верно. Язык без народа-носителя мертв. Но это не значит, что язык не может умереть, пока жив народ. Народ может развить другой язык.
С другой стороны, один и тот же язык может запросто быть родным для самых разных народов. Англичане, американцы, австралийцы – это разные народы? Разные. А язык – один.

При этом,народ может даже поменять своё название,либо другие народы будут называть его по иному,это ничего не меняет.Будет всё тот же народ и всё тот же язык.

При таком подходе вообще невозможно выделить никакие критерии для разграничения народов и языков.
Есть такая наука – лингвистика. Так вот она выводит достаточно четкие критерии для разграничения разных языков. Она может вполне определенно сказать: вот это – один язык. А вот это – тоже один язык, но разные диалекты (скажем, американский и британский варианты английского). А вот это – уже разные языки, хотя и близкородственные (скажем, русский и украинский). А вот это – тоже разные языки, хотя один – потомок другого (скажем, латинский и испанский).
Ваша же позиция идет вразрез не только со всей лингвистикой, но и с элементарным здравым смыслом. Получатся совершенно абсурдные вещи: праславянский язык 2-1 тысячелетия до н.э. Вы будете по-прежнему считать русским, в то время как, например, болгарский – отдельным языком. А между тем у болгарского с родным нам русским куда больше сходства, чем у русского с праславянским. Не странно ли? Поэтому я и говорю: каковы тогда критерия для разграничения языков? Почему более похожие русский и болгарский – это разные языки, а менее похожие – это один язык?
Вспомните плавный цветовой переход от желтого к зеленому. Вы же понимаете, что это – разные цвета, хотя при этом они составляют единое целое и границу между ними провести невозможно. Точно так с древнерусским и русским. Никакой лингвист не назовет их одним языком, но при этом во временном протяжении они составляют единое целое, без каких бы то ни было четких границ.
Это закон бытия, который называется "единство и борьба противоположностей".
А вот по каким законам строится Ваша гипотеза? По принципу "мне так хочется, потому что нравится"?

Теперь посмотрим,с какого момента исторического развития появился русский народ.

Когда бы он ни появился, это был совершенно не тот народ, что сейчас. Это был предок современного русского народа. А его язык был предком русского языка, а отнюдь не одним и тем же языком.
Вот ответьте конкретно: что общего между "русским народом", скажем, первого тысячелетия до н.э. и нынешним русским народом? Язык? Он был совершенно другим. Культура? Она тоже была другой. Территория проживания? Это и вовсе не аргумент. Тогда что? Что дает основание говорить, что это все – один народ с одним языком? Сможете ответить – я от Вас отстану.
Без твердых аргументов насчет "общности" это – разные народы и разные языки, но во временном протяжении они составляют единое целое, поскольку один постепенно перетекает в другой и четкой границы между ними нигде провести нельзя. Истина в том, что это "плавное перетекание" идет не в одном направлении, а в нескольких – отсюда и разные славянские языки.

В силу традиции решил поддержать ветку. 

 

Сегодня вечерком решил выгулять детей по центру. В связи с тем, что сельские горожане уехали на историческую родину, процент русского языка в центре резко подскочил, почти достигнув того уровня, который я помню в детстве. Видимо, у меня на лице написано, что я хорошо владею русским: подошла женщина, по акценту, вроде, россиянка. Звонкие не смягченные шипящие и гласные. Спрашивала дорогу до оперного. Интересно то, что я стоял в толпе народа, а она направилась ко мне метров за 20, хоть около неё было куча других людей, у кого она могла спросить дорогу. 

 

Сделал пару ознакомительных фоток. Их движок форуме уменьшил, но фотки кликабельны. За качество прошу простить, фоткал на телефон Гнусмос А5 2017. Чёт, не очень, ну да других нет. Видимо, суиерки сыграли свою роль.

 

Ратуша

 

 

Эхо войны и осады Львова турками в 1672 году. Турецкое ядро. 

 

Улица Галицкая. Именно там ко мне подошли поинтересоваться маршрутом. Народу валом. Но именно в центре. Остальной город вымер. 

 

 

 

 

 

Вид на иезуитку. То есть, на иезуитский костёл. 1630-ый год. Махина меня всегда впечатляла. По описанию, построен по проекту римского костёла Эль-Джезу. Я пока там не был, но видел иезуитский костёл в Кракове, который, якобы, тоже построен по тому же образцу. Похожи фасадом. 

 

Дома на площали Рынок.

 

 

Вход в ратушу

 

 

Сегодня на площадь Рыногк вывели вот такую панду. За бабки можно было сфотографировать детей. 

 

В этом доме в 1702 по памяти годе живал Пётр 1. Он тогда в Польшу ездил договариваться о координации действий против Карла 12 с Августом Сильным.

 

 

Вид на улицу Русскую. Она так ещё в средневековом городе звалась. Это наверное последнее, что защищает её от переименования. 

 

 

На площади Рынок под Ратушей какие-то люди (судя по ожежде, не актёры) танцевали какой-то народный танец. Руки подняты вверх. Не совсем понял, то ли греческий, то ли, иудейский. Но скорее всё таки первый.

 

 

 

Успенка. Успенская церковь. Оплот православия на землях Короны Польской. На фото БАншня Корнякта, который был видным богатым мещанином, греком по происхождению. Построил эту башню. 

 

 

городской Арсенал. Увы, большинство львовян даже близко не представляют, почему в горожде был и городской, и королевский арсеналы, и чем они отличались. 

 

 

 

Костёл ордена кармелитов босых. Тоже начало 17 ст. Возвышается над центральной частью города.

 

 

Глинянская брама и фрагмент крепостной стены не самого Львова, а только лишь рядом построенного монастыря Бернардынцев. Они сначала деревянный построили, православное население сожгло. Потом каменный, с аналогичной участью. Потом построили дошедшее до нас сооружение, окружив его отдельной крепостной стеной. В 1648 это аукнулось казацкому войску Богдана Хмельницкогого. В общем, это 16 ст. Новгорода пока ещё не видел, но кажись, чем-то похожи. Надеюсь сравнить в мае.

 

 

 

Ну это образец австрийского периода в архитектуре. Губернаторский  дворец. 

 

Молодец Трактароист, как же голова этого русского покатилась Аж смех, ей богу - начинаю понемногу понимать чеченцев - и впрямь, как можно жить в одной стране с такими, как Вы - Вперед, Чечня, ждем новых кадров на Ютубе

Я рад, что Вы наконец открыто приобщились к скотам, среди которых чувствуете себя своим. Тем, которым все равно кого резать - они могут оказаться и на службе у турок! 

На этом "дискуссию с варваром" прекращаю и сосредотачиваюсь непосредственно на теме. Еще ответы Энди любопытно увидеть............ 

Мог просто товарищ Сталин позвонить и сказать - делаем так. Ну или рангом пониже кто...

Сталин - не мог.
Дело происходило в 1920г, Сталин в ту пору не велика птичка.

А вот здесь подробный разбор «Мифа о паровозной афере большевиков»

 

В этом плане бывший общевойсковой офицер оказался грамотней коллектива военных историков, состоящего из почти 30-ти человек.

Т.е Вы не находите странным, что "офицер", ранее не замеченный в исторических изысканиях, вдруг волшебным образом превратился в рупор альтернативной, на тот момент, истории ВОВ? Концепт у нее есть. В этом не откажешь. И фактологическая база хорошо подведена. Многих убедил. Меня лишь в том, что британская разведка - одна из лучших в мире с солидным и основательным штатом. Хорошо поработали.

 

Для начала надо доказать, что МИ-6 помогала Резуну с подбором фактов. Но даже если это имело место на самом деле, то я очень благодарен англичанам за помощь. Они сделали вместе с Резуном то, что обязаны были сделать советские историки. Объяснить народу, людям, почему так все плохо было с первых дней войны. Именно с первых, потому что уже через несколько недель в развитие военных событий вмешались другие не менее весомые причины, приведшие в масштабному поражению РККА в 1941 году.

Для истории нет разницы, кто раскопал Трою, Шлиман, (кстати тоже самоучка, энтузиаст) или кто то еще. Главное, что Троя была найдена, что древняя легенда перестала быть легендой.

Потому как последнему интересно и важно общение на данном форуме и с его участниками, а мне - нет.

А мне показалось, что это у вас позерство такое. Вам будет скучно,без написания подобного. Кто не хочет ничего писать, просто ничего не пишет, без пафоса. У вас же, подобная констатация - регулярно повторяющийся лозунг  

Попалась на глаза статья "О пользе жадности", вот решил ее разместить на обсуждение.
Вероятно эта тема, причины возвышения Европы, неоднократно поднималась, но мне не удалось её найти на форуме.
О пользе жадности
Давайте посмотрим на Европу 1500 года. Европейцы только что избавились от угроз с юга и северо-востока - Кастилия и Арагон завершили Реконкисту, а Великое княжество Московское окончательно избавилось от золотоордынского ига.
Но с юго-востока надвигается новая гроза - могущественная Османская империя, которая уже покорили Балканы, взяла штурмом последний осколок Римского мира- Константинополь, вскоре захватит Венгрию и подойдёт к стенам Вены.
Европа не в лучшей форме.
Намного раньше, в XI веке, в Китае строят доменные печи и используют бумажные деньги (до Гуттенберга остаётся ещё четыреста лет). Китайцы строят "корабли-сокровищницы" водоизмещением в тысячу тонн. В Европе такая техника появится только в XVIII веке - одновременно с открытием тайны производства фарфора. Около половины серебра, добываемого европейцами в Америке в XVI-XVII веках, в итоге оседало в Китае: европейцам просто нечего было предложить китайцам в обмен на продукцию их промышленности — кроме драгоценных металлов.
Адам Смит называл Китай “одной из самых богатых, наиболее трудолюбивых и самых населённых стран в мире... Китай богаче любой части Европы”. В это время длина Великого канала, соединяющего Пекин и Нанкин, достигает полутора тысяч км- фантастика для европейца.
Император Юнлэ в XV веке приказывает создать компендиум китайских знаний — объём полученной энциклопедии в 11 тысяч томов Запад превзошёл только благодаря Википедии в 2007 году. Сам великий Лейбниц предлагал повесить на двери своего кабинета табличку «Бюро китайских знаний».
Европа в 1500 году всё ещё евразийская периферия. Её армии не способны противостоять османам, её техническое развитие намного уступает китайскому уровню.
Повернём стрелочку на четыреста лет вперёд, окажемся в 1900 году.
Весь мир под властью Европы. Страны мира находятся либо под прямым управлением европейских держав - как колонии, либо управляются элитами из людей европейского происхождения - как США или страны Латинской Америки, либо находятся под сильным внешним контролем - как Китай.
Османская империя, некогда угрожавшая Европе, теперь разделена на куски европейцами.
К этому времени европейская наука - масло масляное: другой науки просто не существует.
А вот Китай деградировал. Марко Поло в XIII веке восхищался сложными угольными шахтами китайцев, но в XIX веке уголь добывался только в примитивных неглубоких ямах.
Само по себе это удивительно. Если мы возьмём в качестве начальной даты не 1500 год, а 1000 или 500, мы снова не увидим превосходства Европы над цивилизациями Китая, Индии и Ближнего Востока. Мы можем взглянуть даже на эпоху расцвета Римской империи - времена Пяти хороших императоров, и снова мы не увидим подавляющего превосходства Рима.
Ключевой частью Римского мира, после Италии, был Египет - одна из двух колыбелей цивилизации, житница империи со столицей в блистательной Александрии (с её великими Библиотекой и Маяком). Западная Европа, ставшая центром мира к началу прошлого века, оставалась периферией империи.
Как бы ни были сильны римляне в военном деле, окончательно одолеть, к примеру, парфян они так и не смогли.
Но это не всё.
Итальянский крестьянин в XVI веке - эпоха Возрождения, времена Леонардо и Микеланджело - жил немногим богаче, чем крестьянин в древнем Шумере, Египте, Китае, в античной Греции, в имперском Риме, в средневековой Германии или сёгунской Японии. На протяжении тысячелетий бОльшая часть человечества жила в мальтузианской ловушке — если не на грани голодной смерти, то, в общем, недалеко от этой грани. Численность населения на заданной территории определялась тем же, чем определяется численность популяции животных - количеством доступной еды. Как только пищи оказывалось вдоволь - смертность падала, население быстро росло. В конце-концов еды становилось мало, страдающие от недоедания люди оказывались лёгкой жертвой болезней, детская смертность повышалась - и численность населения стабилизировалась.
И вдруг в начале XIX века всё меняется: начинается Промышленная революция, навсегда изменившая человечество.
“Современный человек появился 100.000 лет назад. Следующие 99.800 лет ничего не происходило. Ну, почти ничего. Были войны, политические интриги, изобретение сельского хозяйства - но всё это не оказывало значимого влияние на уровень жизни. Почти все жили с годовым доходом почти на уровне физического выживания… Потом - два столетия назад - люди начали становиться богаче. И до сих пор продолжают." Стивен Ландсбург
В чём же тут причина европейского рывка?
К примеру, известный гарвардский историк экономики Нил Фергюсон предлагает такой список ключевых факторов в своей книге «Цивилизация»:

• Наука

2. Медицина
3. Конкуренция
4. Частная собственность
5. Потребительская культура
6. Трудовая этика
В этом списке нет ещё одного пункта, о котором автор говорит позднее — это наркотики. Наркотики — чай, кофе, табак, сахар, а позднее опиум — стали одним из главных стимулов европейской заморской экспансии. Впрочем, не будем об этом.
Проблема с этим — и подобными — ответами в том, что они просто переформулируют вопрос. Промышленная революция в Англии произошла потому, что ей предшествовали научная, аграрная и финансовая революции заодно с Великими географическими открытиями; но почему все они случились именно в Европе, а не где-то ещё?
Самый простой ответ, который любят профессиональные историки — античное наследие.
К примеру, в XI веке в Европе происходит так называемая «городская революция» — появляются самоуправляющиеся корпорации свободных горожан, «вольные города». Они сыграют ключевую роль в экономическом развитии Европы в последующие века. Историки, ничтоже сумняшеся, выводят «городскую революцию» напрямую из античных традиций полисной демократии.
Здесь сразу возникают проблемы.
Во-первых, классические античные институты по большей части исчезли ещё к концу жизни Римской империи.
Например, исчезла полисная демократия.
«Общее направление развития города IV-VI вв. от самоуправляющегося коллектива граждан к политически аморфной податной единице, управляемой бюрократическим аппаратом, не вызывает сомнения» (О. Г. Большаков, «Средневековый город», Москва, 2001).
Другой античный принцип — свободный гражданин не платит прямых налогов (за исключением экстренных военных сборов) — также был забыт. «Редко когда в истории можно найти случаи более громких и постоянных жалоб на налоги, чем в позней Римской империи. Уже при Диоклетиане Лактанций пишет о невыносимом бремени налогов. Тимистиус в 364 году говорит о примерном удвоении налогов за предшествующие сорок лет» (Jones A.H.M., «The Roman Economy», Oxford, 1974).
И вдруг в XI веке, после нашествий варваров, после Тёмных веков, институты, исчезнувшие как минимум шесть веков назад, внезапно воскресают! Легко понять, как скульптор, вдохновившись видом античной статуи, решает изваять нечто подобное. Но общественные институты формируются не потому, что кто-то вычитывает умную мысль в древней книге — тем более что в XI веке европейские горожане были в основном неграмотны. Звучит фантастично.
Вторая проблема связана с географией. Англия была отсталой периферийной провинцией Римской империи, равно как и Голландия, но именно в этих странах зарождается современный экономический рост. Лучше всего античное наследие сохранилось, конечно, в Византии, но за семь веков, от Юстиниана до захвата Константинополя крестоносцами, мы не видим в Византии никакого радикального технического, экономического или институционального прогресса.
Наконец, заимствование институтов было удивительно избирательным. Многие римские императоры были простолюдинами - к примеру, Диоклетиан в детстве пас коз. В средневековом обществе представить простолюдина, ставшего королём, было попросту невозможно. Римскую социальную мобильность средневековая Европа решила не заимствовать. Почему?
Другое объяснение европейского подъёма — география. В самой простой форме её предложил ещё Монтескье. Он считал, что жаркий климат Азии способствует лени и женственности её обитателей, а умеренный климат Европы способствует трудолюбию и стойкости. Монтескье вряд ли знал, чего стоит изнурительный труд крестьянина, выращивающего рис.
Немногим лучше объяснение Джареда Даймонда. Климат и флора умеренного пояса Евразии лучше всего подходили для ведения сельского хозяйства и дали местным жителям преимущество перед всеми остальными. Как заметил Аджемоглу, эта теория никак не объясняет, почему промышленная революция случилась в Англии, а не в Молдавии.
Третий вариант географической гипотезы заслуживает внимания. Европа с её разнообразным ландшафтом — горы, долины, реки, изрезанное побережье, леса — была плохим местом для формирования централизованного государства. Из-за географии один правитель не мог объединить субконтинент, и постоянная вражда отдельных европейских государств, остававшихся в поле единой христианской культуры, заставляла их развиваться. В экономической истории это принято называть «эффектом Джонсона».
Многие немецкие князья старались запретить печатный станок Гуттенберга. Но всегда находился курфюрстр, готовый принять у себя печатников — и книгопечатание в Европе росло с каждым годом. Османскому султану было достаточно один раз ввести запрет — и до конца XVIII века все книги на арабском оставались рукописными. Китайцы на своих огромных кораблях — сокровищницах доплывали до южной Африки задолго до Васко да Гаммы; но стоило императору запретить дальние морские плавания — и они закончились навсегда. В Европе, если один монарх не хотел финансировать плавание за сокровищами и новыми землями, это делал его конкурент. Сёгуны Токугава, победив в гражданской войне XVII века, просто запретили развитие огнестрельного оружия; в Европе с таким же успехом короли могли запретить думать или дышать.
Между монархами постоянно шла борьба, и тот, кто не желал в этой борьбе проиграть, должен был постоянно стимулировать и перенимать инновации в технике и институтах. Порой конкуренция принимала просто комический характер: к примеру, в XVII веке французы просто украли группу шведских металлургов. Всякий правитель — от Медичей и до Фридриха и Петра Великих — если он хотел, чтобы с ним считались, должен был завести у себя академию наук и пригласить в неё лучших учёных со всей Европы; так распространялось научное знание.
Звучит логично. Но ещё один евразийский субконтинент — Индия — имел ту же историю постоянной вражды государств, делящих земли одной цивилизации. В Индии никогда не существовало государства, способного объединить бОльшую часть её территории хотя бы на сотню лет. Постоянная конкуренция индусских раджей не приводила ни к какому развитию - напротив, Индия оставалась даже более статичной, чем Китай или Османская империя.
К тому же римлянам удалось объединить подавляющее большинство европейского населения под своей властью. В их времена европейская география была другой?
Связанное объяснение — кочевники.
Великий французский историк Марк Блок, основатель Школы Анналов, считал ключевым фактором возвышения Европы её защищённость от набегов степняков, которые регулярно разрушали цивилизации Ближнего и Дальнего Востока. Действительно, Паннонская равнина недостаточно велика, чтобы на ней могли развернуться степняки: после прихода в VIII-IX веках венгров и краткого похода монгольского экспедиционного корпуса в XIII веке на Европу уже не обрушивались орды конных степняков.
(Прочесть: Великй француз Марк Блок объяснял успех Европы тем, что в неё с X века не вторгались кочевники, а вот в Китай и на Ближний Восток вторгаться не переставали).
С ним соглашается наш современник Ниалл Фергюсон: «Монголам было проще добраться до Китая. Европа же была менее проходима для орд и поэтому испытывала меньшую потребность в единстве. Мы не можем сказать точно, почему после Тимура азиатские нашествия на Европу прекратились. Может быть, российский щит стал крепче? Или монгольские лошади окончательно предпочли степную траву?»
Но ведь на другой стороне Евразии расположилась Япония — большая страна (втрое больше Англии), вовсе никогда не испытывавшая вторжений кочевников (кроме американцев). Вплоть до середины XIX века эта цивилизация оставалась статичной, и для покорения планеты японцам пришлось перенять западные технологии и создать аниме.
Есть и очень простое объяснение: европейцы лучше других. Высокие светлоглазые белокурые (иногда чуть безволосые) белые люди покорили мир, потому что они есть высшая раса. Не вдаваясь в споры (можно заметить, что сегодня самый высокий средний IQ населения характерен, видимо, для стран Восточной Азии - Гонконг, Япония, Южная Корея, Сингапур, Тайвань), заметим, что такой вариант никак не отвечает на вопрос: почему, скажем, в середине VIII века, когда на Ближнем Востоке царил могущественный Халифат со столицей-миллионником Багдадом, а на Дальнем Востоке существовала огромная и богатая китайская Империя Тан, Европа была отсталой периферией Евразии — вечно воюющей, живущей натуральным хозяйством и не способной даже перенимать передовые технологии, не говоря уже о том, чтобы самостоятельно их создавать?
Перейдём к версиям посерьёзнее.
Наверное, один из самых известных историков экономики - американец МакНилл. В его картине главной движущей силой истории служат технологии, особенно военные.
МакНилл отмечает поразительно высокий уровень развития Китая тысячу лет назад. Металлургия империи Сун не уступала европейской XVIII века ни по объёмам, ни по технологиям. Империя была настолько могущественна, что могла себе позволить содержать миллионную армию - вдвое больше армии Древнего Рима.
К началу XII века в Китае были созданы все предпосылки для промышленной революции. Но тщательный анализ документов (благо китайские чиновники генерировали их в гигантских количествах) показывает, что на протяжении следующего столетия Сунская империя деградировала — и в итоге пала под натиском монголов. Это так называемая «проблема Нидхэма» — по имени известного кембриджского историка.
«В китайскую систему политической администрации были встроены системные ограничения на промышленную экспансию, коммерческую экспансию и военную экспансию… в каждой стычке предприниматель был в невыгодном положении, тогда как чиновник был хозяином положения. Так происходило, по существу, оттого, что большинство китайцев полагало, что накопление огромного частного богатства от торговли и промышленности глубоко аморально…» Lin, 1992, «The Needham Puzzle: Why Did The Industrial Revolution Did Not Originate in China»
У Макнилла есть решение этой проблемы. И технологии, и армия стали жертвами конфуцианской идеологии правящей бюрократии с её неприятием как насилия, так и жажды наживы. Сунская металлургия была в конце-концов национализирована, после чего начала разваливаться. Миллионная армия, служба в которой - даже на офицерских должностях — считалась уделом отбросов, была раздавлена армией Чингисхана. Оружие и рынок вызывали отращение у китайского чиновника - прямо-таки либертарианцы наоборот. История Китая с XII по XIX века - история деградации, а не развития.
Из докладной китайскому императору, 1426 г.: "Оружие является орудием зла, и мудрец не должен использовать его до самой крайности. Благородные правители и мудрые министры древности не уменьшали силу народа пороком оружия. Это была дальновидная политика". Знаменитый министр-реформатор Ван Ань-Ши (ум. в 1086): «Образованные люди страны считают ношение оружия бесчестьем"
Конфуцианскую статику МакНилл сравнивает с европейским "военным предпринимательством", тесной связке фигур воина и купца. Но рассказ о Европе он начинает с XI века, когда уже сформировались и феодализм, и свободные города, и мощная церковь. Кстати, та же католическая церковь тоже пыталась ограничить насилие, а уж с ростовщичеством боролась активнее китайских мандаринов.
Но именно в Италии - центре католичества - зародились капитализм и современное банковское дело, и именно крестоносцы стали символами европейской воинственности. Христианство столь же враждебно насилию и духу рынка, как конфуцианство, но оно не смогло одолеть их в Европе.
Так почему именно Западная Европа?
Ответа на этот вопрос у МакНилла вы не найдёте. Он много пишет о роли тяжёлой бронированной рыцарской коннице, о построениях пикинёров -граждан вольных городов, о генуэзских и барселонских арбалетчиках, о навигационном искусстве; но тяжёлую конницу создали парфяне, строй пикинёров был хорошо известен уже древним грекам, арбалет - это китайское изобретение, а лучшими мастерами в навигации долгое времы были арабы.
Всё, что Макнилл может предложить нам в ответ на наш вопрос — одно предложение: "Если папская монархия состоялась бы, то история Западной Европы не стала бы зеркальным отражением китайской - однако различий было бы немного". Не густо.
Чарльз Тилли, знаменитый социолог, предлагал в своей известной книге "Принуждение, капитал и европейские государства" сосредотачивать внимание на балансе, вы не поверите, принуждения и капитала.
В некоторых периферийных европейских странах принуждение победило городские корпорации: центральная власть или могущественные группы земельных аристократов свели на нет независимость и процветание вольных городских корпораций - главных источников капитала. Так произошло в России, Венгрии, Польше-Литве. Разница в том, что Россия в итоге смогла построить сверхмощную армию и огромную империю, а Венгрия и Речь Посполитая оказались под властью иностранных правителей, но все три страны испытывали проблемы со своей экономической отсталостью на протяжении столетий.
Напротив, страны, оказавшиеся в сердце Европы - такие как города Северной Италии (в первую очередь Венеция - "шарнир Европы", по выражению Макнилла, некогда богатейшее государство Европы), Нидерланды, города Швейцарской Конфедерации и Палатината - не смогли построить современное централизованное государство, поскольку капитал одолел принуждение: эти государства могли купить себе защиту, а власть в них оказалась в руках богатых олигархов, для которых любые изменения в структуре экономики означали риск потери своего положения - в итоге перечисленные страны оказались обречены на стагнацию с сохранением примитивных позднесредневековых институтов. Уже к концу XVIII века эти некогда богатейшие и могущественные образования оказались (даже Республика Объединённых Провинций, нынешние Нидерланды) относительно отсталыми регионами,служащими разменной монетой в игре Великих держав.
А настоящего успеха добились те страны, в которых оказалось достаточно и капитала, и принуждения: Англия, Франция, позднее - Пруссия. В этих странах сильное централизованное государство было ограничено интересами капитала и обеспечивало своё могущество благодаря всё тому же капиталу; эти страны оказались лучше всего подготовлены и к борьбе на международной арене, и к индустриализации и современному экономическому росту.
Эта концепция оригинально и интересна, но почему баланс между капиталом и насилием установился в нескольких странах именно в Европе?
Встречаются и эзотерические объяснения. К примеру, культ героя, характерный для индоевропейской культуры, в то время как для семитских культур (арабы и евреи) характерен культ праведника, и для восточно-азиатских — культ мудреца. Культ героя проявляется и в гомеровском эпосе, и в древнеримской истории, и в Артуровском цикле, и в гуманизме Возрождения, и в культе Наполеона, и в «сверхчеловеке» Ницше, и даже в нацистких «белокурых бестиях». Якобы именно героический культ породил культуру конкуренции и позволил Европе возвыситься. Вопрос: почему Индия стала британской колонией, а не наоборот? Ведь культура Северной Индии тоже имеет индоевропейские корни.
Или, скажем, Шпенглер с его «Закатом Европы»: для него причина подъёма Европы — её механистическое, математическое восприятие Вселенной, выраженное в механических часах и бухгалтерских книгах. Занятно, но не более.
Примерно из этой же серии вот такое объяснение. На севере Европы долгое время сохранялось мясное животноводство. (Действительно, в конце XVIII рацион англичанина на 28 % состоял из мяса и молока, а у японца 95 % рациона занимали злаки; средний английский заключённый в том веке имел рост 170 см, средний японский воин — 158 см). Европейцы ели много мяса и часто забивали животных. Поэтому они были агрессивны, а значит, более склонны к конкуренции. Хорошая теория; подробно её обсуждать я, конечно, не буду.
Или вот: европейцы строили дома из камня, а восточноазиаты — из дерева или чего-то подобного, поскольку их дома регулярно разрушались цунами и землетрясениями. После каждого природного катаклизма азиатам приходилось начинать всё заново, в то время как европейцы могли эффективно накапливать капитал.
Наконец, самое интересное объяснение, которое я встречал, было таким. В Европе использовали лошадей, а на Ближнем Востоке — верблюдов. Лошадям дороги всё-таки нужны, а верблюдам не нужны совсем. Поэтому в Европе дороги строили, а на Ближнем Востоке нет. Додумывайте сами.
Нобелевского лауреата по экономике Стиглера однажды спросили, почему нобелевские премии не могут получить социологи, политологи и историки. Стиглер ответил: "Они уже получают нобелевские премии - по литературе".
Там, где беспомощны осколки прошлого - историки, строевым шагом пройдут пророки будущего - экономисты.
Наверное, самое простое объяснение предлагают Аджемоглу и Робинсон в своей знаменитой книге "Why nations fail".
Отвлекаясь от темы, заметим, что книга эта вызывает множество нареканий. Из неё мы можем узнать, что венецианцы начали формирование инклюзивных институтов с создания "коменды" - Проблема в том, что римляне знали коменду за тысячу лет до венецианцев; её активно использовали купцы Византии, институты которой очень сложно назвать инклюзивными. Николай Первый и Франц Второй неожиданно оказываются противниками железных дорог и вообще развития промышленности; это при том, что хорошо известно из документов, как Николай с огромными усилиями продавливал проект железной дороги из Петербурга в Москву через слои косной бюрократии, а выпуск текстильной промышленности в Российской империи при нём вырос в тридцать раз. Аджемоглу и Робинсон с лёгкостью рассуждают об институтах Натуфийской культуры и цивилизации Майя, о которых вообще мало чего известно, и с лёгкостью, одним движением, решают двухвековой спор о причинах падения Римской империи - оказывается, во всём виноваты экстрактивные институты, и только они. Наконец, в своей книге авторы приветствуют арабскую революцию, считая её началом перехода от экстрактивных к инклюзивным институтам (революция привела к власти исламистов, которых свергли и частично казнили военные, установившие значительно более жёсткий режим, чем режим Мубарака), и посвящают почти половину главы восхвалению бразильского президента Лулы и бразильской демократии, сменившей неэффективную хунту: сегодня, когда Лула по уши в обвинениях в коррупции, Бразилия десять лет находится фактически в состоянии стагнации (за десять лет военной хунты её ВВП вырос вдвое), по качеству государственного управления она уступает многим странам Африки, а президентом страны стал фанат той самой хунты, эти восхваления выглядят... забавно. Мы посмеиваемся над Марксом, потому что его предсказания оказались неверны, но считаем книгу Аджемоглу-Робинсона истинной истиной.
Но вернёмся к нашей теме. Ключевая концепция в анализе Аджемоглу и Робинсона - дихотомия экстрактивных, направленных на извлечение ренты, и инклюзивных, направленных на шумпетерианское "созидательное разрушение", институтов.
Объясняет ли Аджемоглу причины возвышения Европы? А как же! Его концепция берёт начало от старой статьи «Был ли Прометей освобождён случайно» http://economics.mit.edu/files/234 и во многом базируется на ранних работах Дугласа Норта.
Норт объяснил, почему Великобритания, будучи не самой передовой страной в XVI веке, выбилась в лидеры к веку XIX, а Испания - ровно наоборот, из лидера превратилась в аутсайдера. Две страны имели примерно одинаковый уровень экономического и политического развития накануне Великих географических открытий. Но приток золота и серебра из Америки в испанскую королевскую казну позволил ей усилиться и подавить независимость страны - как экономическую, так и политическую. Напротив, специфика атлантической торговли (в первую очередь работорговли) Англии позволила усилиться классу торговцев и в конце-концов прийти к конституционной парламентской монархии и капиталистической рыночной экономике.
(Здесь следовало бы упомянуть блестящую гипотезу Энгермана-Соколоффа о том, как разница в характере сельского хозяйства предопределила разные пути развития Северной и Южной Америк, но у нас на это нет времени https://www.nber.org/papers/w9259).
Подъём Европы они объясняют одним фактором: Чёрной смертью. Эпидемия чумы XIV века разделила Европу на две части. Перед началом чумы крепостное право к западу от Эльбы было чуть более жёстким, чем к востоку. Уменьшение количества рабочих рук в результате эпидемии на востоке привело в итоге ко "второму изданию крепостного права" - усилению зависимости крестьян от могущественных феодалов: чтобы крестьяне не уходили с их земель, аристократы установили над ними намного более жёсткий контроль, чем раньше. А на западе, где контроль был чуть слабее, аристократы не смогли удержать крестьян в узде и в итоге были вынуждены согласиться с правом крестьян свободно менять себе господина, выбирая того, который предлагает лучшие условия работы на своей земле.
Отказ от крепостничества позволил позднее построить инклюзивные институты. В конце-концов, случилась Славная революция 1686 года, установившая в стране парламентскую конституционную монархию. В Англии появился эффективный институт защиты прав собственности, в Европе появилось по-настоящему инклюзивное общество, проложившее путь к промышленной революции и доминирования Европы над всей планетой.
(Концепция «случайных» изменений берёт своё начало в работе «Был ли Прометей освобождён случайно?» http://economics.mit.edu/files/234)
Не будем говорить о том, что "второе издание крепостного права"в Восточной Европе - термин, созданный Энгельсом - произошло в Европе в XVI веке, а чума случилась на двести лет раньше. Это частности. Нам интересно другое: почему в других странах и эпохах, где и когда тоже случались страшные эпидемии (достаточно вспомнить ту же Юстинианову чуму, убившую двести миллионов человек и ставшую, видимо, истинным гробовщиком Римской империи - много более эффективным, чем гунны или вандалы), не случалось никакого перехода к инклюзивным институтам? Ответа нет.
Конечно, концепция Аджемоглу базируется на огромном числе работ других исследователей. Конечно, мало кто сегодня предлагает считать институты второстепенным фактором в экономическом развитии. Но какими бы институтами мы ни объясняли европейское возвышение - свободным крестьянским трудом, протестансткой этикой, рыцарскими традициями, уникальным феноменом средневекого свободного города, римским правом, Великой Хартией вольностей (её Аджемоглу и Робинсон тоже упоминают, но мельком) - мы не приближаемся к ответу на наш фундаментальный вопрос: почему ИМЕННО в Европе?
Мало кто считает институты второстепенным фактором, но кое-кто всё же предлагает. Например, Грегори Кларк, автор книги "Прощай, нищета".
Аргументацию институционалистов Кларк доводит до абсурда. В Австралии на протяжении ста тысяч лет существовали сотни различных племенных объединений. Если всё дело в случайной мутации институтов, то почему за все эти годы в одном из племён не появились условия для Промышленной революции?
Все институты, необходимые для современного экономического роста, уже были в Англии XIII века. Рынки были свободными, государство в них почти не вмешивалось, и частная собственность была защищена. Последнее утверждение Кларк доказывает, анализируя уровень ренты - отношения дохода от земли к её стоимости - в средневековой Англии. Рента составляет 9-11 %, почти не меняясь со временем. Если бы риск экспроприации был высок, рента должна была бы быть намного выше - кто будет покупать участок земли, приносящей каждый год десятую часть своей стоимости, если уже завтра этот участок могут отобрать? К томе же рента почти "не замечает" смены королей, феодальных войн и других политических событий.
Возможно, права на землю были хорошо защищены, а все другие права собственности - плохо? Возможно. Но что изменилось в XVIII веке, после Славной Революции, которую считал переломной Дуглас Норт? Чтобы показать, как плохо были защищены права на интеллектуальную собственность в Англии накануне Промышленной революции, Кларк просто приводит судьбы ключевых инноваторов. Ни один из них не стал богачом.
Больше того: промышленники, делавшие Промышленную революцию, тоже не особо разбогатели. Среди британских завещателей, умерших с 1860 по 1880 год и завещавших больше полумиллиона фунтов стерлингов - огромные деньги по тем временам — 68 % были землевладельцами, то есть аристократами, и только 4 % - текстильными магнатами, хотя во время Промышленной революции именно текстиль был драйвером прогресса, а доля занятых в сельском хозяйстве уменьшалась.
Институционалистов Кларк не любит.
"Этот подход пользуется громадным влиянием среди экономистов, поскольку большинство из них обладает ограниченными историческими знаниями. Их представление о мире до Промышленной революции карикатурно и является мешаниной образов из всех когда-либо плохо снятых исторических фильмов"
Скептично Кларк воспринимает и утверждения Норта с Аджемоглу о том, что после Славной революции в Англии появилась пусть примитивная, но демократия. Действительно, в XVIII веке места в Палате Лордов вообще были невыборными, а в Палате общин через реальные выборы проходила только треть депутатов (притом, что голосовать имели права очень немногие) — остальные две трети мест покупались или просто наследовались. Существовали "гнилые местечки» - опустевшие города, по традиции имевшие право посылать депутатов в Парламент. Каноничный пример — Старый Сарум: город продолжал посылать двух человек в Парламент до 1834 года, хотя вымер он ещё в XV веке - все жители переехали в соседний Солсбери с его знаменитый собором.
Кларк приводит ещё один аргумент. Британцы пытались создать ткацкую промышленность в своём Бомбее, в Индии. В Бомбее действовали британские институты, использовались самые современные британские станки, фабрики управлялись британскими менеджерами. Работа ткача не требовала никакой особой квалификаци — только высокой трудовой дисциплины. Хотя неквалифицированный труд в Бомбее был впятеро дешевле, чем в Англии, фабрики оказывались убыточными, поскольку производительность труда индуса-ткача была в ШЕСТЬ раз ниже его британского собрата, и никакие меры не могли это изменить.
К 1900 году почти половина мировой хлопчатобумажной продукции выпускалась в радиусе 40 миль от центра Манчестера - города с очень дорогой неквалифицированной рабочей силой. Англичане обгоняли индусов не квалификацией, а простой рабочей дисциплиной. И даже сегодня, показывают исследования, индусский ткач из каждого часа рабочего времени работает 15 минут.
Так в чём же причина возвышения Европы и Англии в частности? "В мире, созданном неолитической революцией, экономический и репродуктивный успех (способность рожать и выращивать детей) пришли к людям терпеливым, способным отказаться от чего-то сегодня ради более высокого потребления в будущем и способным хорошо считать в мире с огромным числом данных…
По крайней мере начиная со Средневековья те люди, которые накапливали активы, приобретали навыки, учились грамоте, увеличивали свою относительную численность в следующем поколении. В течении долгой аграрной эпохи, которая завершилась промышленной революцией, человек становился биологически адаптированным к современному миру».
Проанализировав завещания XVIII-XVII веков, Кларк показал, что способность оставить потомство была тесно связаны с уровнем богатства завещателя. Богатые оставляли свои гены в обществе, гены бедных исчезали. Это явления прослеживается по крайней мере на протяжении шести веков английской истории - с того самого XIII века.
Но почему именно в Англии? С одной стороны, здесь сказалась стабильность британского общества и отсутствие иностранных вторжений - они позволили «отбору» происходить быстрее. Ещё один фактор, ускорявший «отбор» — высокая смертность в XVII веке, особенно среди городской бедноты, от эпидемий. Англичане, в отличие от, к примеру, японцев с их многовековой чистоплотностью, были жуткими грязнулями: к примеру, в театре "Глобус», где ставил пьесы Шекспир, не было отхожих мест, и зрители справляли нужду обоих видов прямо на лестнице.
Кажется, объяснение наконец найдено: богатые страны богаты потому, что их жители биологически лучше приспособлены к рынку. Или нет?
Кларка очень часто ругают. При оценке средневековых институтов он забывает о таких «мелочах», как крепостничество и феодализм (хотя они перестали влиять задолго до Промышленной революции).
А что с низкой производительностью? Иммигранты из стран с низким выпуском на одного работника, оказавшись в Новой Англии, внезапно меняли свой ДНК и начинали работать так же эффективно, как и коренные американцы.
Но главное — Кларк просто был неаккуратен с данными. Анализ завещаний он ограничил тремя южными графствами, в которые стекалась бездетная голытьба с Севера Англии. Тщательная проверка данных на более широкой базе показала, что богатые в Англии оставляли не больше, а меньше детей, чем в среднем.
Впрочем, не один Кларк скептичен к институциональной теории, теориям Норта и значению Славной революции. К примеру, Джоэль Мокир считает главной причиной Промышленной революции появление «промышленного просвещения»: если раньше техникой и наукой занимались узкие группы специалистов, то в XVIII веке и наука, и техника стали предметами всеобщего интереса - образованный человек просто не имел права не интересоваться научными и техническими новинками. Корни этого интереса Мокир видит в бэконианском эмпиризме. Всё это интересно, но к нашему вопросу прямого отношени не имеет.
«Характерной чертой современной эпохи, похоже, является распространение общ их знаний и страсть к науке, охватившая все классы людей во всех нациях Европы и европейского происхождения» химик Джеймс Кер, 1789
Роберт Лукас, нобелевский лауреат и один из основателей современной теории эндогенного экономического роста, предлагал свою версию развития событий. Как макроэкономист, он дела акцент на смене двух динамических равновесий - в первом из них внутренних (эндогенных) источников роста нет, а во втором рост сам по себе приводит к накапливанию знаний и становится самоподдерживающимся. Лукас разбирает вопрос о причине и процессе перехода от одного равновесия к другому, но, конечно, не предлагает строгое объяснение глубинных причин начала перехода именно в Западной Европе, а не в Китае или Японии - всё-таки он макроэкономист, а не историк.
Майкл Кремер выводит вроде бы простую, но важную взаимосвязь: чем больше людей, тем больше интересных идей. Высокая численность и плотность населения сами по себе являются условием для экономического роста - по крайней мере, в масштабах всей планеты: идеи и инновации - главный факто развития. Но эта теория требует дополнения: нужно, чтобы люди не просто жили, но и были способны генерировать идеи. Иначе никак не получится объяснить, почему родиной Промышленной Революции стала 6-миллионная Англия (и 50-миллионная Западная Европа), а не 300-миллионный Китай.
Но, пожалуй, самый серьёзный критик институционалистов и Норта в частности — Роберт Аллен. Он приводит множество доводов, споря с Нортом - например, доказывает, что в бурбоновской Франции перед Французской Революцией права собственности были защищены даже лучше, чем в Англии, но это не помогло Франции стать мировым промышленным лидером.
Аллен считает, что Промышленная революция случилась в Англии из-за двух факторов. Первый - высокие зарплаты англичан, достигнутые ещё до начала Промышленной революции. Действительно, уровень зарплат в двух европейских городах — Лондоне и Амстердаме - уже в XVIII веке, видимо, перестал подчиняться мальтузианским законам. Англия 1700 года была единственной страной в мире, где рабочие регулярно ели мясо — здесь Англия обогнала Россиию лет на триста.
Второй фактор — дешёвый и качественный уголь: Англии просто повезло с угольными месторожденими - намного больше, чем французам или голландцам. Триста лет назад 80 % угля в Европе добывалось в Англии; в Германии, для сравнения — 4 %. Теоретические основы создания парового двигателя создали итальянец Торичелли и голландец Гюйгенс, но парвоые машины англичанина Ньюкомена почти сто лет работали только в Англии - в других странах Европы они были неприбыльны.
Оба фактора стимулировали бизнес заменять ручной труд на труд машинный. Паровой двигатель Ньюкомена или знаменитая прялка «Дженни» могли быть изобретены во Франции — стране с передовой наукой того времени, но там их было бы невыгодно использовать.
«Британцы не были прозорливее, чем французы, и не превосходили их в технических навыках - просто им больше повезло с геологией» — пишет Аллен. Возможно, многим из современных левых, ратующих за импорт дешёвой рабочей силы и запрет на использование углевородов, стоило бы знать, что Промышленная революция, а значит, и современный мир были сотворены уникально высокой зарплатой и уникально дешёвыми энергоносителями.
Но почему зарплаты в Англии стали такими высокими ещё до Промышленной революции? Ведь нам важны глубинные причины. Аллен приводит много объяснений, но главное из них — высокая производительность труда, в первую очередь в ткацкой промышленности. Иными словами, англичане были богатыми, потому что они были богатыми.
Проблема и в другом. Уже задолго до Промышленной революции европейцы добились подавляющего превосходства в военном деле. В 1757 году в битве при Плесси тысяча англичан и две тысячи сипаев разбили стотысячное индийское войско. Арабские джонки и индийские дау были беспомощны перед европейскими кораблями уже во времена Васко да Гамы. Острова Индокитая - от Явы до Филиппин — стали колониями голландцев, англичан и испанцев, а не китайцев или японцев. В науке и технике европейцы добились первенства как минимум триста лет назад, а то и раньше. Вряд ли всё это объясняется углём и высокими зарплатами.
Похожа на концепцию Аллена теория Кеннета Померанца, изложенная в его книге «Великое расхождение». Померанец — представитель мир-системного анализа, тесно связанного с марксистским восприятия истории.
Он обращает внимание на некорректность сравнения передовой части Европы — Англии — с Индией и Китаем в целом. В Англии в XVIII веке жило 6 миллионов человек, в Китае — 300 миллионов. Уж если и проводить сравнения, то с самыми передовыми регионами — устьем Жёлтой руки (окрестности Шанхая) и отдельными землями в долине Ганга. И тут, доказывает Померанец, подробно анализируя зарплаты и цены, мы не увидим никакого Великого расхождения в уровне жизни до начала XIX века.
Причина английской Промышленной революции, позволившей Европе вырваться на новый уровень развития, тройная. Первое: работорговля и колонии в Карибском море, обеспечившие Англию дешёвыми сахарными калориями и позволившие вырваться из мальтузианской ловушки. Второе: эксплуатация Индии, уничтожение индийской промышленности и превращения её в рынок сбыта для британской индустрии. (Действительно, ещё в начале XVIII века англичане защищали свою промышленность от дешёвой и качественной индийской ткани высокими пошлинами, а уже в начале XIX века миллионы индийских ткачей умерли от голода, неспособные противостоять дешёвому английскому текстилю). Ну и третий фактор — всё тот же уголь.
Концепция Померанца, как несложно догадаться, популярна среди левых. Мы не должны отвергать её только поэтому: из всех упоминаемых здесь теория она, пожалуй, самая красивая и в то же время сложная. Но подробно останавливаться на ней мы не будем.
Во-первых, у нас нет времени. Во-вторых, после долгих споров внутри научного соощества сам Померанц вынужден был отказаться от своего базового тезиса и согласиться с Алленом: Англия была более развита, чем любой регион Индии или Китая, ещё до XIX века. Возможно, эксплуатация чернокожих рабов и несчастных индусов помогла британской экономике, но всё же она вряд ли была главным фактором. В-третьих, даже если Померанец прав, остаётся вопрос: почему во всех других отношениях Европа обогнала Азию задолго до XIX века?
Ну и последнее. Макс Вебер и его "Протестантская этика и дух капитализма". Его идея такова: высшие блага в протестантизме, способствующие спасению души —это профессионализм, упорный труд и накопление богатства за счёт бережливости и расчётливости, они-то и проложили дорогу для капитализма и лидерства Северной Европы.
Идея Вебера до сих пор вызывает споры. Исследование германских городов XVI и XVII веков, принявших и не принявших протестантизм, не показало существенных различий в темпах роста http://www.davidecan..._jeea_paper.pdf. С другой стороны, из Англии Промышленная революция первым делом перекинулась не в протестантские Нидерланды или Пруссию, а в католические Францию и Бельгию. С третьей стороны, возможно, дело не в этике, а в высокой грамотности среди протестантов, считавших необходимым для спасения души читать Библию https://sites.hks.ha...Papers/aaa01592. (Кстати, Вебер замечал, что в Германии студенты-католики предпочитали гуманитарные дисциплины, а протестанты - технические). Исследования можно перечислять долго, но наш вопрос остаётся: почему ИМЕННО В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ?
Современная версия Вебера - гарвардский историк Дэвид Ландс. Он доказывает, что западноевропейские трудовая этика, страсть к инновациям (пробудившаяся в XI веке), уважение к частной собственности и предпочтение индивидуальной свободы перед государством сделали европейскую культуру «лучше» и эффективнее всех прочих. Не будем спорить. Нам важно только одно: почему в Европе? Тут Ландс делает туманные отсылки к античности и даже библейской истории, ссылается на географические гипотезы (все сразу) и вспоминает о противостоянии церкви и светской власти, обеспечившем плюрализм в средневековой Европе (запомним последний пункт). В общем, как сказал бы Стиглер, Ландс - это «литература».
Мы оказались прямо-таки на кладбище теорий. Все рассмотренные концепции в той или иной степени нерелеванты. И дело не в низком уровне дискуссии в Восточной Европе: мы касались почти исключительно западных авторов в нашем рассказе. Как сказал классик, сложно, сложно, ничего не понятно, почему так сложно.
И всё же ответ есть.
Анвер Грейф в великолепной работе "Культурные убеждения и организация общества" описал, используя теоретико-игровые модели, два средневековых купеческих сообщества: генуэзцев и магрибцев (Магриб — Северная Африка).
Корпорация магрибских купцов, занимавшихся морской торговлей, состояла почти исключительно из евреев — выходцев из Ирака. Генуэзские купцы, напротив, имели крайне разнообразное происхождение — в Геную стекались люди со всей Европы. Обе общины должны были решать проблему принципал-агент: как мог богатый купец быть уверен, что его приказчик, отправляющийся в плавание, его не обманет?
Магрибцы склонялись к коллективизму: "все сыны Израиля ответственны друг за друга". Если один из приказчиков нарушал договор, ни один купец больше никогда его не нанимал. В результате мошенничество встречалось очень редко. В то же время доступ в купеческую корпорацию был жёстко ограничен, позиции внутри ниго жёстко заданы, а значит, был ограничен приток новаторов и просто талантов.
Генуэзцы основывались на христианской доктрине индивидуальной ответственности. Зарплаты приказчиков были выше, обмануть купца было не столь опасно - и обманывали часто, но зато в корпорацию постоянно приходили новые таланты. Генуэзцы спокойно торговали за пределами своей общины, магрибцам это было очень сложно - их ограничивали жёсткие правила и косность их корпорации.
Поначалу магрибцы со своей эффективной защитой от мошенничества доминировали на Средиземном море. Но постепенно перевес оказался на стороне Генуи. Магрибские купцы не создавали никаких формальных институтов, генуэзцы создали эффективную систему судов, быстрее всех внедряли авизо и путевые накладные, создали фирму и прообраз фондового рынка. Со временем магрибцы были вытеснены в сферу прибрежной торговли, а Генуя создала настоящую империю, следы которой можно видеть повсюду от Феодосии до Брюгге.
Заметим, что причиной успеха Генуи стали индивидуализм и личное чувство ответственности - в противовес коллективизму магрибцев.
Дальнейший рассказ основан на книге Дипака Лала. Рассказ будет до обидного коротким — желающие могут прочесть книгу сами — но всё сказанное основано на широчайшей базе исследований. Ключевой момент этой истории — жадность католической церкви случайно породила индивидуализм, заменив культуру стыда на культуру вины.
«Род людской испытывает постоянные общие потребности, порождающие нравственные законы, несоблюдение которых все люди естественным образом повсеместно и во все времена связывали с идеями вины и стыда» — Алексис де Токвиль, «Демократия в Америке».
Когда человечество перешло от естественных охоты и собирательства к сельскому хозяйству и создало сложные, большие общества вместо привычных небольших племён, появилась необходимость придумать что-то, что могло бы ограничить естественные человеческие инстинкты, в первую очередь – сексуальные. Для этого была создана расширенная семья, когда несколько десятков родственников живут под одной крышей, нередко заключают близкородственные браки, имеют общую собственность и вместе работают. В рамках этой же семьи происходила социализация - через культуры стыда, чувство ответственности перед обществом.
Раньше считалось, что переход от расширенной семьи к семье нуклеарной - мама, папа и дети – произошёл только после Промышленной Революции. Последние исследования показывают, что такая семья преобладала, к примеру, в Англии как минимум с 13 в. и была уникальной европейской особенностью. Почему?
Лал пишет: «Считалось, что Промышленная революция привела к замене расширенной семьи нуклеарной... две программы исследований опровергли это мнение. Первай - итог сбора данных Кембриджской группой по изучению истории населения. Вторая - работа антропологов, тоже из Кембриджа, которые показали, что уникальная структура семей Северо-Западной Европы восходит к очень давним временам, возможно, к VI веку"
С римских времён ключевым источником богатства церкви были завещания вдов — это известный факт. Но вот беда: в расширенной семье у бездетной вдовы обязательно находился родственник, которому можно было оставить наследство. Начиная с папы Григория I в VI веке церковь начала планомерно разрушать расширенную семью, запрещая традиционные практики. Вдобавок под нажимом церкви Западная Европа стала уникальна ещё в одном отношении: только в ней романтическая любовь стала считаться не угрозой, а основой семьи.
Список запретов, введённых папой Григорием I в 597 году:

• Браки с близкими кровными родственниками
• Браки со вдовами близких родственников
• Передача детей через усыновление
• Сожительство (конкубинат)

Но разрушая традиционную расширенную семью, церкви нужно было создать альтернативу для прививаемой в такой семье культуры стыда, которая в рамках такой семьи прививалась. И тут пригодился Святой Августин — один из «отцов церкви», в теологии которого ключевую роль играл первородный грех (он придумал этот термин, да и само понятие тоже). Каждый христианин, учило католичество, должен постоянно каяться, испытывать чувство вины за грехи — не обязательно даже свои — если он хочет не попасть в ад.
«Всепроникающее христианское учение, направленное против секса, основанное на концепции первородного греха и порождаемой им неизбежной вины, было необходимым противоядием от «животных страстей», которые в противном случае высвобождало корыстный подрыв Церковью традиционной евразийской системы брака. Но, поскольку смертные грехи включали не только похоть, вина была весьма мощнм средством поддержания социального контроля»
Все общества, кроме европейского в последнюю тысячу лет, были коллективистскими и скреплялись стыдом. Для древнего грека изгнание из полиса было равносильно казни; для римлянина служение государству было высшей обязанностью. Про азиатские культуры и говорить нечего. Индивидуализм в этих обществах был возможен только как индивидуализм отшельника. Европейское общество стало первым обществом настоящего индивидуальной этики: это было первым непреднамеренным последствием папской революции жадности.
Церковь, получая наследство бездетных пар, стала быстро богатеть - за VIII и IX века её земельные владения во Франции, Италии и Германии многократно увеличиваются. Лакомый кусок, и церковные владения начинаются, "отчасти со стороны феодалов, а отчасти со стороны развращённых клириков". Вопрос «сколько у Папы Римского дивизий» был актуален уже в то время. Ответом на хищничество стала вторая папская революция Григория VII: превращение церкви в государство, параллельное феодальным образованиям — так появилась концепция разделения властей, неизвестная другим евразийским культурам — и создание для защиты объявленного священного права собственности канонической системы права, из которого берёт начало вся европейская юриспруденция.
Непреднамеренным последствием второй революции жадности стало появление ключевого европейского института: верховенства права.
Короче говоря, причиной взлёта Европы стали две папские революции: революция индивидуализма Григория I, создавшая индивидуализм и нуклеарная семью; и революция Григория VII, создавшего систему европейского права и формальных институтов. Отрыв Европы от остальной Евразии начинается со второй революции, с XI века — как раз когда повляются вольные города и европейцы, как мы уже заметили, удивительно быстро начинают генерировать технические новинки.
Эта концепция объясняет почти всё. Почему в Европе оказался возможен быстрый институциональный прогресс, а в Индии и Китае — нет? Коллективистская этика азиатских цивилизаций была тормозом для их прогресса; для отказа от традиций требовался индивидуализм, созданный церковниками. Европа избавилась от «проблемы Нидхэма», заменив социализацию внешним принуждением — через стыд — принуждением внутренним, через вину; европеец был способен бросать вызов сложившимся порядкам, если они не соответствовали его внутренней морали. Почему английские рабочие были вшестеро эффективнее, чем индийские? Индусы привыкли трудиться в рамках расширенной семьи, где всё определялось традициями. У них не было личных связей с владельцем фабрики, и заставить их работать много и упорно было невозможно — стопором служила культура. Возможно, отчасти прав и Кларк, и значимую роль сыграл дрейф генов, ускоренный нуклеарной семьи и свободой выбора партнёра. Почему появился протестантизм с его трудовой этикой? Лютер лишь довёл папскую революцию индивидуализма до конца, заменив коллективное спасение души, изначально несущей в себе первородный грех, спасением личным.
Жадность, простая жадность церковных иерархов имела своим непреднамеренным последствием замену культуры стыда на культуру вины, коллективисткой этики на этику индивидуализма. Жадность церковников создала Европу и обеспечила ей величие. Можно ли было придумать более неожиданный ответ на наш вопрос?
Можем ли мы считать эту версию единственно верной? Конечно, нет! Сегодня я попытался очень коротко рассказать вам о мире, где ведутся свои войны, где статья считается за батальон, книга — за дивизию, где есть свои кланы, свои демиурги — и простолюдины-любители, вроде меня.
Главное: какой вывод мы можем сделать из всего этого рассказа? Понятия не имею. Моя задача была скромной: заинтересовать вас вопросом — как когда-то я сам им заинтересовался — и побудить самостоятельно попытаться найти ответ по душе. А насколько у меня получилось — судить вам.

Двойная статуя Мефистофеля и Маргариты — Музей Салар Джунг, Хайдарабад, Индия.

 

 

Франция, 19 век

 

Она высечена из цельного куска древнейшего дерева Сикомор. Позади двойной статуи специально разместили огромное зеркало, чтобы видеть два изображения одновременно, и иметь возможность оценить безупречное мастерство автора.

 

Справка : Сикомо́р (лат. Fícus sycómorus), так называемая библейская смоковница — один из видов рода фикус семейства Тутовые.

CFHB 2: Agathiae Myrinaei historiarum libri quinque (1967)

CFHB 2-A: Agathias The histories (1975)

CFHB 3: Nicetae Choniatae orationes et epistulae (1972)

CFHB 4: Ioannis Caminiatae De expugnatione Thessalonicae (1973)

CFHB 5: Ioannis Scylitzae Synopsis historiarum (1973)

CFHB 6: Nicolai I Constantinopolitani Patriarchae epistolae (1973)

CFHB 7: Athanasii I Patriarchae Constantinopolitani epistulae CXV (1975)

CFHB 8: Manuelis II Palaeologi epistulae (1977)

CFHB 9: Nicephori Bryennii historiarum libri quattuor (1975)

CFHB 10: Ignoti auctoris Chronica Toccorum Cephalleniensium (1975)

CFHB 11-1: Nicetae Choniatae Historia (1975)

CFHB 11-2: Nicetae Choniatae Historia (1975)

CFHB 12-1: Chronica Byzantina Breviora: Einleitung und Text (1975)

CFHB 12-2: Chronica Byzantina Breviora: Historischer Kommentar (1977)

CFHB 12-3: Chronica Byzantina Breviora: Teilübersetzung, Indices (1979)

CFHB 13: Nikephoros Patriarch of Constantinople, Short History (1990)

CFHB 14: Iosephi Genesii regum libri quattuor (1978)

CFHB 15: Synodicon Vetus (1979)

CFHB 16-1: Theophylacti Achridensis orationes, tractatus, carmina (1980)

CFHB 16-2: Theophylacti Achridensis epistulae (1986)

CFHB 19-2: Registrum Patriarchatus Constantinopolitani (1995)

CFHB 19-3: Registrum Patriarchatus Constantinopolitani (2001)

CFHB 20: Nicolai I Constantinopolitani Patriarchae opuscula diversa (1981)

CFHB 21: Gregorii Acindyni epistulae (1983)

CFHB 22: Critobuli Imbriotae Historiae (1983)

CFHB 23: Leonis Synadorum metropolitae et syncelli epistolae (1985)

CFHB 24-1: Georgii Pachymeris relationes historicas. L. I-III (1984)

CFHB 24-2: Georgii Pachymeris relationes historicas. L. IV-VI (1984)

CFHB 24-3: Georgii Pachymeris relationes historicas. L. VII-IX (1999)

CFHB 24-4: Georgii Pachymeris relationes historicas. L. X-XIII (1999)

CFHB 24-5: Georgii Pachymeris relationes historicas. Index (2000)

CFHB 25: Three Byzantine Military Treatises (1985)

CFHB 26: Manuel II Palaeologus, Funeral Oration on his Brother Theodore (1985)

CFHB 27: Ephraem Aenii Historia Chronica (1990)

CFHB 28: Constantini Porphyrogeniti tres tractatus de expeditionibus militaribus imperatoris (1990)

CFHB 29: Georgii Sphrantzae Chronicon (1990)

CFHB 30: Michaelis Pselli Historia Syntomos (1990)

CFHB 31-1: Theodori Studitae epistulae (1992)

CFHB 31-2: Theodori Studitae epistulae (1992)

CFHB 32: Eustathii Thessalonicensis opera minora (2000)

CFHB 33: Leonis Sapientis Librum Praefecti (1991)

CFHB 34: Ioannis Mauropodis Euchaitorum Metropolitae epistulae (1990)

CFHB 35: Ioannis Malalae Chronographia (2000)

CFHB 36-1: Constantini Manassis Breviarium Chronicum. Prolegomena et textus (1996)

CFHB 36-2: Constantini Manassis Breviarium Chronicum. Indices (1996)

CFHB 37: Anonymi Professoris epistulae (2000)

CFHB 38: Demetrii Chomateni ponemata diaphora (2002)

CFHB 39: Ignatii Diaconi epistolae (1997)

CFHB 40-1: Annae Comnenae Alexias. Prolegomena et textus (2001)

CFHB 40-2: Annae Comnenae Alexias. Indices (2001)

CFHB 41: Michaelis Choniatae epistulae (2001)

CFHB 42. Chronographiae Quae Theophanis Continuati (2011)

CFHB 43-1: Stephani Byzantii Ethnica, vol. I: A[lpha]-G[amma] (2006)

CFHB 43-2: Stephani Byzantii Ethnica, vol. II: D(elta)-I(ota) (2010)

CFHB 43-3: Stephani Byzantii Ethnica, vol. III: K-O (2014)

CFHB 46: Theodori Scutariotae Chronica (2015)

CFHB 47: Ioannis Antiocheni fragmenta quae supersunt omnia (2008)

CFHB 48. Theodori Metropolitae Cyzici Epistulae (2012)

Вообще, топикстартер занимается чистой пропагандой. Смысл не проанализировать события и факты, а осудить какое-то знаковое по его мнению, событие. Классика жанра, выдирается из контекста времени одно событие и муссируется.
Если бы вернуть то время, то иного выхода, как заключить пакт, я не вижу. Альернативы тому, чтобы занять часть буферных государств тоже нет. Иначе их заняли бы фашисты. Заняв их, фашисты приобрели бы доп плацдармы, а СССР, напротив потерял бы их. Этих сотен км как раз могло не хватить, чтобы отстоять Москву и Ленинград, как собственно и всю страну. Что стоило бы жизней десятков миллионов людей с запада страны. Уже это оправдывает любые действия советских властей, они спасли много жизней, в т.ч. и мою. Мой дед жил в Запорожье в оккупацию, если бы Германия победила, он подлежал бы ликвидации как и большинство других.
С другой стороны, победа над Советами, предоставила бы Германии безграничные ресурсы и безопасный тыл. Для Англии и Франции это закончилось бы фатально. Так что никакой ошибки Сталин по большому счету не не допустил, ошибку допустил запад, отказавшись от союза с СССР. Если бы был союз может никакой войны бы и не было.

"мягше" нужно... Ведь здесь никто не понимает ни в математике, ни в астрономии так, как Фоменко... Судить можете только опираясь на мнения других математиков и астрономов, уровень компетенции которых тоже большой вопрос... Вообще от привлечения "точных" наук к историческим исследованиям, эта дисциплина только выиграет... И НХ поэтому очень полезна... Главное, заставит думать историков (некоторых) над вещами, о которых они никогда прежде и не задумывались

Я по специальности астрофизик, поэтому могу судить о деятельности Фоменко в этой области. Скажем его мысли на эту тему, для меня пустое место.

Во-первых, Лайон предъявил школьные учебники. Это официальная версия целого государства, значит, это уже имеет вес.

Это крайне печально, что "целое государство" занимается такими вещами. Ну представьте себе, что в России на официальном уровне начали бы выводить отечественную историю с этруссков, которые типа впоследствии переселились волею судьбы в Восточную Европу и создали значит наш нынешний русский этнос. За "доказательствами" дело не станет, дайте только знак и экспертов-доказателей вагон и маленькая тележка тут же набежит, всё обоснуют, и лингвистически, и исторически, и даже археологически, хватает и у нас таких. ... Но нельзя же в подобный бедлам всем скатываться, разве это непонятно.

Не надо ерничать, господа "историки"

Михаил Николаевич задал верный вектор в исследовании нашей истории, а самое главное, он призывает нас думать.
В отличие от него подавляющее большинство современных историков заниматься этим не желают. Основная забота у них, не входя в противоречие с основными постулатами (не опубликуют), принятыми в научном учреждении, набрать необходимое количество публикаций для допуска к защите диссертации. Далее, собрав все предидущие публикации в диссертацию представляют ее в ученый совет. Не дай бог, шаг влево, шаг вправо и защититься вам никто не позволит. А защитив докторскую, получив звание профессора кто ж откажется от руководства кафедрой?
Вот и барахтаемся в "вековечных истинах".


я как неисторик обязан выписывать бан за оскорбление соц.группы историков
см.п.правил форума 1.2
бан - неделя
ддд

Так, господа хорошие, все кто хочет уйти с форума - уходите. Мы тут насильно никого не держим. Ваше хлопанье дверями никому не нужно.
Я хочу, чтобы на форуме остались только те люди, которым интересна история, которые готовы отстаивать в честном споре свою точку зрения, которые готовы делать попытки понять точку зрения других. Все остальные пускай катятся подальше, на форумы, где их срач будет вызывать живой интерес.

Мне обидно, что вы хотите превратить этот форум в склочный бордель. Я вам этого не позволю. Либо общайтесь на тему истории, либо уйдите сами, иначе вас "уйдут".

Характер кризиса III века и причины его возникновения

 
«Вопрос о характере кризиса III века является ключевым при рассмотрении других указанных выше теоретических аспектов проблемы. От ответа на него зависят и трактовка причин возникновения этого кризиса, и определение его хронологических рамок и особенностей развития, и установление места данного кризиса в истории римского государства.

В литературе характер кризиса III века в Римской империи определяется далеко не однозначно. Историки называют этот кризис политическим², внутри- и внешнеполитическим³, социальным⁴, экономическим и финансовым⁵, политическим, военным и финансовым⁶, политическим, социальным, экономическим и культурным⁷, всеобщим⁸. При этом они не всегда обосновывают свои суждения по данному вопросу и опровергают другие мнения по нему.

На наш взгляд, определение характера кризиса III века в Римской империи невозможно без уяснения трактовки самого понятия “кризис”.

Историки, исследующие события римской истории III века н.э., достаточно часто употребляют термин “кризис”. Но не все объясняют, что следует под ним понимать. Сравнение же имеющихся трактовок данного понятия показывает, что представления современных антиковедов о сущности кризисных явлений весьма различны.
 
По мнению П. Галлиона, кризис – это эра политических и военных трудностей⁹. Р. Рис полагал, что кризис – не просто механизм перемен. Лучше всего, считал ученый, понятие кризис трактовать в медицинском смысле – как момент достижения болезнью в своем развитии высшей точки, когда разрешается вопрос о дальнейшем выздоровлении или смерти пациента¹⁰. Д.С. Поттер понимал кризис как “время обострения трудностей или опасности”¹¹.
 
А. Шастаньоль отмечал, что в политэкономии под кризисом понимается короткий момент трудностей, но в случае с кризисом III века в Римской империи нужно вести речь о длительном периоде неурядиц и упадка¹². Ф. Жак считал, что термин “кризис” применим для обозначения периода трансформации, нарушения равновесия¹³.

По сравнению с антиковедами других стран больше внимания понятию “кризис” уделяют немецкие историки. Некоторые из них обращаются к толкованию этого термина Я. Буркхардтом¹⁴, считавшим, что кризисы в мировой истории представляют собой совокупность экономических, социальных, политических и духовных перемен, в результате которых происходит ускоренный процесс замены старой системы новой¹⁵. По его мнению, такой кризис наблюдался в эпоху переселения народов¹⁶. Но Г. Альфельди, возражая против последнего утверждения Я. Буркхардта, “настоящим кризисом” (“echte Krise”) Римской империи называет именно кризис III века¹⁷. По его мнению, под кризисом следует понимать такие структурные изменения , которые ведут к ликвидации существующего порядка вещей или, по меньшей мере, к возникновению угрозы его существованию¹⁸. К. Фитчен описывает два варианта представлений о кризисе и его преодолении: во-первых, кризис может пониматься как угроза существованию имеющегося положения вещей, а преодоление кризиса – как устранение данной угрозы и сохранение существующего порядка; во-вторых, кризисом следует называть не только угрозу, но и глубокие изменения в положении вещей и формах сознания, а его преодолением – чисто физическое устранение угрозы с целью спасения прежнего порядка¹⁹. Ф. Кольб предлагает толковать понятие “кризис” в соответствии с древнегреческим значением этого слова, как “момент решения” (“Augenblick der Entscheidung”). По его мнению, этот термин ошибочно применяется при характеристике развития Римской империи в III в. н.э. По отношению к римскому государству, считает историк, понятие “кризис” следует использовать для тех отрезков времени, когда имелась угроза самому его существованию; в III в. н.э. такое положение было только в 60-е годы²⁰.

Наибольшее внимание трактовке понятия “кризис” уделил немецкий антиковед К. Штробель. В фундаментальном исследовании он анализирует представления об этом понятии у историков, философов, простых обывателей разных эпох. На основе проведенного анализа историк излагает и свою трактовку данного термина. При повседневном, поверхностном толковании этого понятия, пишет К. Штробель, под кризисом понимают любые изменения, которые ведут к (субъективно) негативным, нежелательным последствиям, независимо от длительности протекания самих изменений²¹. По его убеждению, понятие “кризис” нужно связывать с феноменами обострения отношений, ясно проявляющихся возможностей преобразований или прекращения существования определенных структур и систем²². В истории римского мира, пишет далее историк, ускоренный всеобщий переворот после I в. до н.э., несомненно, происходил в десятилетия после 284 г. н.э. и продолжался до 30-х годов IV в. н.э., а в период между правлением последних императоров династии Северов и созданием тетрархии в Римской империи существовала стабильная система²³.

В публикациях советских историков, освещающих события римской истории III века н.э., термин “кризис” употребляется также достаточно часто, но его толкование фактически полностью отсутствует.

Советскими философами исследование категории “кризис” было начато сравнительно поздно, и к настоящему времени опубликовано не так много работ, посвященных толкованию этого понятия. Можно считать, что изучение данной проблемы отечественными философами ждет своего продолжения. Однако уже сейчас в нем имеются определенные результаты, которые вполне могут быть полезными при изучении теоретических аспектов проблемы кризиса III века в Римской империи.

Возникновение кризисного состояния исторического явления советские философы связывали с процессом обострения его внутренних противоречий. Они исходили из того, что любое историческое явление представляет собой систему, имеющую определенную структуру. Составляющие структуру элементы находятся друг с другом в определенных взаимосвязях и занимают в структуре определенное место, играют в ней соответствующую роль. Взаимосвязи между структурообразующими элементами системы не являются слишком жесткими. В определенных границах существует свобода для изменений взаимосвязей между элементами и роли, которую играет в структуре каждый элемент. При этом, если мы имеем дело с достаточно сложным историческим явлением, каждый элемент структуры данного явления может быть рассмотрен как отдельная система с собственной структурой и набором образующих ее элементов²⁴.

Если применить эти представления философов к материалу римской истории, то мы можем рассматривать Римскую империю эпохи Принципата как историческое явление с определенной структурой. Элементами этой структуры являются: территория, население, хозяйство, политический строй и т.д. В свою очередь, и каждый из этих элементов может быть рассмотрен как система. Например, политический строй ранней империи – система Принципата – в качестве структурообразующих элементов имел такие институты как народное собрание (комиции), сенат, принцепс, магистратуры, армия и т.д. Каждый из этих элементов занимал в структуре определенное место, находился в определенных взаимосвязях с остальными элементами и играл соответствующую роль в функционировании системы. Известно, что, например, сенат в правление отдельных императоров эпохи Принципата имел не одинаковое значение в политической жизни Римской империи. Но эти изменения роли сената не оказывали серьезного влияния на сущность политического строя римского государства рассматриваемого времени.

Итак, пока структурообразующие элементы системы в границах относительной свободы играют присущую для каждого из них роль, система функционирует нормально, и ее сущность остается неизменной. К изменению сущности явления могут привести перемены в наборе элементов и характере их взаимосвязей, следствием может стать ломка структуры системы. Таким образом, элементы выступают в процессе развития явления носителями тенденции изменчивости, а структура – тенденции устойчивости²⁵.
 
По определению Н.Г. Левинтова, кризис – момент в развитии противоречия между структурой явления и ее элементами, при котором создается возможность разрыва единства между этими двумя сторонами явления²⁶. Т.е. это такой момент, когда в результате перемен в характере взаимосвязей между элементами или возникновения возможности изменения набора элементов появляется вероятность изменения структуры явления и его сущности. Таким образом, кризисное состояние явления наступает тогда, когда какой-либо элемент (или несколько элементов) его структуры под влиянием определенных процессов, тенденций, изменений, происходящих внутри данной системы или вне ее, в своих взаимосвязях с другими элементами структуры начинает выходить за границы относительной свободы, претендует играть не ту роль, которая отведена ему в рамках конкретной структуры. Такой “бунт” элемента может привести к разрыву взаимосвязей между элементами структуры и создает угрозу существованию данной конкретной структуры. Чтобы сохранить свое существование, структура стремится вернуть “взбунтовавшийся” элемент на его прежнее место.

Начинается борьба между этим элементом и элементом (или элементами), который играет господствующую роль в данной структуре и заинтересован в ее дальнейшем существовании. Нормальное функционирование системы становится невозможным. Именно состояние, когда система не может нормально функционировать, советские философы называют кризисом²⁷.

Подобная кризисная ситуация может охватить сложную систему целиком (например, все сферы жизни Римской империи). Такой кризис мы можем считать всеобщим. Но в кризисном состоянии может оказаться лишь один из элементов сложной системы. Тогда следует говорить о конкретном (экономическом, социальном, политическом и т.д.) кризисе. Конкретный кризис может быть составной частью всеобщего кризиса. Не исключено, что кризисом может быть охвачен только один элемент структуры, в то время как система в целом функционирует нормально²⁸. Как подчеркивал Н.Г. Левинтов, важно различать кризис всей общественной системы, ее общий кризис от кризисов отдельных ее подсистем, ибо смешение разных видов кризисов приводит к перенесению особенностей, временных рамок и т. п. одних видов кризисов на другие²⁹.

Продолжительность кризиса зависит от соотношения сил борющихся сторон – “взбунтовавшегося” элемента и структуры. Если в этой борьбе побеждает структура, результатом преодоления кризиса становится восстановление (возможно, с не оказывающими значительного влияния на ее сущность изменениями) прежней системы. Поражение структуры ведет к ломке прежней структуры, к образованию новой структуры с другим набором элементов, имеющих между собой определенные взаимосвязи, т.е. к замене одной системы другой. Так возникает новое историческое явление.

Конечно, изучение советскими философами категории “кризис” не может быть признано достаточно полным³⁰. Думается, что внимания философов заслуживает проблема вызревания кризиса в случае “внедрения” в структуру системы новых элементов. Нет в исследованиях философов ответа, например, на такой вопрос: может ли в период протекания всеобщего кризиса общества в отдельных его подсистемах произойти не один, а несколько кризисов? Но и имеющиеся к настоящему времени результаты исследования советскими философами категории “кризис” могут оказать существенную помощь в осмыслении теоретических аспектов проблемы кризиса III века в Римской империи.

Попытаемся рассмотреть вопрос о характере кризиса III века в Римской империи с учетом вышеизложенных взглядов советских философов. Можно согласиться с выводом К.-П. Йоне, что общество и хозяйство Римской империи при Константине и правителях основанной им династии были совсем не такими, как при Антонинах³¹. Из этого вытекает, что в период между концом II и началом IV вв. н.э. римское государство прошло через кризис, результатом преодоления которого явилась замена одной системы другой. Но означает ли это, что данный кризис был всеобщим по своему характеру, т.е. что в указанный период в кризисном состоянии находились все сферы общественной жизни империи, а не некоторые из них? Ибо, как подчеркивал М.А. Селезнев³², признаки кризиса какой-либо из подсистем нельзя считать признаками начала кризиса всей общественной системы. (Начало кризиса экономической структуры общества этот философ связывал с возникновением конфликта между производительными силами и производственными отношениями. Социальный кризис, по его определению, есть кризис социально-классовой структуры общества, а политический – кризис его политической структуры³³.) Следует ли из вышеуказанного заключения, что в данный период Римская империя пережила и политический кризис, являвшийся составной частью кризиса всеобщего?

Итак, о возникновении кризиса той или иной сферы общественной жизни Римской империи мы можем в том случае, если в ней наблюдаются явления, которые не были характерны для нее ранее, и они развились уже настолько, что угрожают существованию структуры этой сферы.
 
Сторонники взгляда на кризис III века как на всеобщий, охвативший все сферы жизни империи, называют такие явления: в экономике – разорение многих ранее доходных хозяйств, основывавшихся на эксплуатации труда рабов, распространение латифундий с колонами в качестве основной рабочей силы, упадок благосостояния городов вследствие развития ремесленных производств в латифундиях, использование в латифундиях примитивных форм хлебопашества и скотоводства, падение урожайности, запустение многих ранее обрабатывавшихся земель; в социально-классовой структуре общества – вытеснение рабского труда трудом колонов, прикрепление свободных ремесленников к профессиональным коллегиям, разорение мелких и средних муниципальных собственников, усиление экономических и политических позиций в обществе собственников крупных земельных владений, не входящих в городские общины; в политической жизни – частая смена императоров, возведение на императорский престол многих претендентов и их ожесточенная борьба за власть; в идеологии – падение значения традиционных римских духовных ценностей и культов, распространение восточных культов, в частности христианства³⁴.

Тем не менее трактовка кризиса III века как всеобщего, охватившего все сферы жизни римского государства, нуждается в более глубоком обосновании. Можно согласиться с тем, что в III в. н.э. в экономике, социальной структуре общества, идеологии Римской империи наблюдались серьезные изменения. Но при этом возникает ряд вопросов: когда начались эти изменения – в III в. н.э. или раньше; имели ли они общеимперский характер или происходили только в отдельных регионах империи; были ли эти изменения настолько глубокими, что соответствующие сферы жизни римского государства не могли нормально функционировать в прежнем качестве? На эти вопросы к настоящему времени нельзя дать безусловно положительные ответы. Например, изучение развития экономики конкретных регионов Римской империи в III в. н.э. показывает, что далеко не «все они переживали худшие, по сравнению со II в. н.э., времена. На основе анализа свидетельств нарративных, эпиграфических источников, результатов археологических исследований историки приходят к заключению, что вплоть до середины III в. н.э. наблюдалось процветание (allgemeine Blute, the prosperity) главных отраслей экономики провинций Африки, Испании, Галлии, Германии, Британии, придунайских областей, Малой Азии³⁵.
 
Ухудшение же экономического положения этих регионов в последующие десятилетия III в. н.э. было вызвано прежде всего событиями политического характера (вторжениями варваров, борьбой между претендентами на императорский престол), а не процессами, происходившими в сфере экономики.

На этом фоне положение в сфере политической жизни Римской империи в III в. н.э. выглядело явно кризисным. Политическая обстановка в римском государстве в этот период была далеко не стабильной. Частая смена императоров, многочисленные попытки узурпации императорской власти, решение вопроса о занятии императорского престола с помощью оружия, отказ населения значительной части территории государства признавать над собой власть Рима отнюдь не говорят о нормальном функционировании римской политической системы этого времени. Поэтому можно вполне уверенно говорить о политическом по своему характеру кризисе III века в Римской империи. Причем совсем не обязательно считать его составной частью всеобщего кризиса. Это был, если пользоваться формулировками советских философов, конкретный кризис – кризис политической системы, а именно системы Принципата. И в роли “бунтующего” структурообразующего элемента этой системы в данном кризисе выступала римская армия.
 
В структуре государственного строя Римской империи периода Принципата армия, как один из элементов этой структуры, занимала определенное место и была призвана играть в ней соответствующую роль. Она являлась важнейшей опорой власти принцепса, обеспечивала безопасность границ римских владений, мир и спокойствие внутри государства. Но в ходе бурных событий политической истории Римской империи в III в. н.э. отчетливо проявились претензии армии на совершенно другую роль в системе органов государственной власти: солдаты пытались влиять на характер внутренней и внешней политики императоров, брали на себя решение вопроса о том, кто должен быть правителем государства. Результатом этого “бунта” армии стала борьба между структурой и элементом политической системы империи, нарушение нормального функционирования системы. Этот политический кризис имел конкретные причины возникновения, свои хронологические рамки, особенности протекания и определенный результат его преодоления.

Различия в трактовке характера кризиса III века в Римской империи определяют и неоднозначность представлений историков о причинах возникновения этого кризиса.
Г. Ферреро считал кризис III века политическим по его характеру и полагал, что в его основе лежало полное уничтожение авторитета сената в глазах варваризовавшихся легионов римской армии. Это привело к тому, что в империи исчез всякий принцип законности императорской власти. Легионы стали возводить на престол своих ставленников, но они не признавались всей армией, следствием чего была частая смена императоров. Уничтожение же авторитета сената Г. Ферреро связывал с революцией, осуществленной Септимием Севером³⁶.

По мнению М.И. Ростовцева, III в. н.э. – время социальной и политической революции в римском государстве, а кризис III века был не политическим, но определенно социальным³⁷. Главную движущую силу развития Римской империи в III в. н.э. он видел в антагонизме между городом и деревней, между городской буржуазией и сельскими жителями. Интересы последних, считал авторитетный историк³⁸, в политической борьбе III века выражали набиравшаяся из сельских жителей армия и выдвигавшиеся ею императоры³⁹.

По концепции Ф. Альтхайма, ход событий римской истории в III в. н.э. определяла не классовая борьба, и вообще социальный момент не может иметь первостепенное значение. Историк считал приемлемым для объяснения причин возникновения кризиса III века учение Ранке о примате внешней политики. Сложная обстановка на границах империи, полагал он, сделала армию решающим фактором в деле выживания римского государства. В армии же к этому времени важнейшую роль стали играть представители варварских народов, которые начали оттеснять слабеющий народ италиков⁴⁰.

В новейшей зарубежной историографии высказываются соображения, согласно которым при определении причин возникновения кризиса III века не следует преувеличивать значение каких-то конкретных факторов; развитие римского государства определялось влиянием на него целого комплекса разнообразных по своему характеру явлений, значение которых в отдельных регионах Римской империи не было одинаковым⁴¹.

В советском антиковедении 30-х – начала 50-х годов история Римской империи освещалась в соответствии с положениями сталинской концепции революции рабов, сокрушившей рабовладельческий Рим. В работах советских историков данного периода кризис III века рассматривался как один из этапов социальной революции, содержанием которой была борьба широких масс населения империи в союзе с армией и варварами против римских рабовладельцев. В соответствии с этими представлениями о сущности кризиса истоки его усматривались в обострении классовых противоречий в римском обществе в условиях кризиса рабовладельческой формации и зарождения новых феодальных отношений⁴².

С середины 50-х годов большое влияние на представления историков марксистского направления о характере и причинах возникновения кризиса III века оказывали взгляды Е.М. Штаерман. Данный кризис Е.М. Штаерман трактовала как всеобщий, т.е. охвативший все сферы жизни римского государства, по своему характеру, как явление, связанное с начавшимся с конца II в. н.э. кризисом рабовладельческого строя в Римской империи⁴³.
 
Политическая история римского государства, согласно ее концепции, определялась не только борьбой широких эксплуатируемых масс против эксплуататоров, но и борьбой внутри господствующих слоев населения империи – между собственниками крупных земельных имений, уже не связанных с городами и эксплуатацией труда рабов, и муниципальными собственниками-рабовладельцами. Эта борьба внутри господствующего класса в политической сфере вылилась в борьбу между “сенатскими” императорами, выражавшими интересы собственников экзимированных сальтусов, и “солдатскими” императорами, которые, опираясь на армию, защищали интересы средних и мелких муниципальных собственников⁴⁴.

Представления Е.М. Штаерман о характере кризиса III века и причинах его возникновения стали определяющими при трактовке этих вопросов другими советскими и зарубежными историками-марксистами⁴⁵. Но утверждения Е.М. Штаерман о всеобщем характере кризиса и обусловленности его возникновения и развития социальными противоречиями в римском обществе вызвали и возражения как зарубежных⁴⁶, так и некоторых советских историков.

H.Н. Белова и М.Я. Сюзюмов выступили против трактовки Е.М. Штаерман кризиса III века как проявления кризиса рабовладельческого способа производства в Римской империи. По их мнению, данный кризис порожден не разложением рабовладельческих отношений, а традиционной политикой управления империей как полисом и концентрацией богатств в Риме, что вызвало серьезное перенапряжение материальных сил, особенно в среде мелких и средних собственников⁴⁷.

Изложенные соображения H.Н. Беловой и М.Я. Сюзюмова не получили оценки в историографии. Можно отметить, что в их концепции более глубокого обоснования требуют вопросы о целях, которые ставили перед собой выдвигавшиеся в провинциях претенденты на императорский престол, о результатах преодоления кризиса и др.

А.В. Игнатенко разделяла взгляд Е.М. Штаерман на кризис III века как на всеобщий по его характеру. Но она считала, что римская армия вследствие происходивших в ней процессов варваризации, провинциализации и демократизации утратила тесные связи с центральной властью; легионы, а также жители колоний военнопоселенцев и поселений ветеранов перестали осознавать себя представителями римского правительства на местах и нередко объединялись с провинциалами, участвуя в их национальной и социальной борьбе. Следовательно, римская армия вышла из подчинения центру, перестала быть орудием власти класса рабовладельцев. В этом, по мнению А.В. Игнатенко, состояла суть политического кризиса III века⁴⁸.

Несомненно, указанные А.В. Игнатенко процессы, происходившие в армии, влияли на отношение солдат к центральной власти империи. Однако она преувеличивает степень единства армейских кругов с гражданским населением провинций, участия солдат в “национальной и социальной борьбе” провинциалов. Утверждая, что римская армия перестала быть орудием власти класса рабовладельцев, А.В. Игнатенко оставляет открытым вопрос о том, орудием какого же другого класса являлась теперь эта армия.

Особую концепцию причин возникновения кризиса III века излагает А.В. Коптев. Обострение социально-политических отношений в римском государстве в III в. н.э. он напрямую связывает с эдиктом императора Каракаллы от 212 г. н.э. В результате расширения гражданского коллектива до границ империи, считает историк, изменилось соотношение классов, расширились масштабы распространения частной собственности, что потребовало реорганизации политической системы. На этом основании он приходит к заключению, что в категориях марксистской науки события римской истории в III в. н.э. можно назвать социальной революцией, а кризис III века, хотя и связанный в своих проявлениях с политическими неурядицами и экономическими проблемами, “был по существу не экономическим или чисто политическим, а кризисом социальным. Точнее, в связи с неполной расчлененностью социального и политического строя ранней империи его можно определить как социально-политический кризис”⁴⁹. Глубинная же основа кризиса III века “состояла в существенном изменении отношений собственности на основное средство производства – землю”⁵⁰.

При оценке изложенных взглядов А.В. Коптева на характер кризиса III века и причины его возникновения следует, конечно, учитывать тот момент, что в его задачи не входило детальное изучение особенностей социально-политического развития Римской империи во II–III вв. н.э., поскольку в целом его работа посвящена более позднему периоду римской истории. Анализируя такое явление, как кризис, он не раскрывает свое понимание этого термина. На наш взгляд, в его концепции переоценивается влияние эдикта Каракаллы на социально-политическую жизнь Римской империи в III в. н.э. и совершенно игнорируется значение в этом плане других процессов и явлений.

При определении причин политического по своему характеру кризиса III века в Римской империи необходимо, по нашему мнению, не ограничиваться выяснением значения для вызревания этого кризиса явлений и процессов, происходивших в социально-политических отношениях римского государства в период, непосредственно предшествовавший началу критического положения. В этом плане весьма ценны суждения Г. Альфельди о том, что было бы неправильным искать какую-то одну главную причину возникновения кризиса III века; данный кризис вызрел под влиянием совокупности причин внутреннего и внешнего характера (“Zusammenwirken innerer und äusserer Ursachen”)⁵¹.
 
Вызреванию кризиса политической системы Римской империи способствовали и сложности экономического характера, и изменения в социальной структуре римского общества, и обстановка на границах империи, и сдвиги в идеологии и психологии римлян. Конечно, совершенно нереально определить, в какой степени каждый из названных факторов способствовал возникновению данного кризиса. Но поскольку речь идет о кризисе политическом по своему характеру, при выяснении причин его вызревания необходимо исходить из особенностей политической системы Римской империи накануне начала кризиса.

Возможность возникновения политических кризисов в римском государстве периода ранней Империи была заложена в самой системе Принципата. По определению А. фон Премерштейна, “ахиллесовой пятой” этой системы являлся вопрос о наследовании власти принцепса⁵².
 
Официально принцепс не был наследственным монархом. Законность власти каждого нового правителя Римской империи базировалась на признании его полномочий носителями высшего суверенитета в государстве – сенатом и римским народом (а фактически – одним сенатом). До тех пор, пока законность власти императора не оспаривалась какой-либо политической силой, такая система функционировала нормально. Но как только какой-либо из элементов структуры этой политической системы (сенат, преторианская гвардия, пограничные войска) ставил под сомнение законность власти императора или правильность проводимой им политики, система переставала нормально функционировать, возникал политический кризис в форме дворцового переворота, военного мятежа или гражданской войны.

Прочность позиций правившего императора определялась в первую очередь лояльностью по отношению к нему армии. Поэтому солдаты должны были быть уверены в законности власти императора, удовлетворены условиями службы и проводимой императором внутренней и внешней политикой. Но к началу III в. н.э. под влиянием ряда факторов лояльность армии по отношению к центральной власти существенно ослабла. К этому времени заметно падает авторитет сената – органа, обеспечивавшего своим решением о предоставлении ему соответствующих полномочий законность власти императора. Как отмечал Э. Гримм, авторитет сената базировался не на его фактическом положении в государстве в данный период, а на римской традиции. Но чем дальше от Рима, тем меньшее значение в глазах жителей империи имела эта традиция⁵³.
 
Важность сената как государственного учреждения была связана с особым положением в империи города Рима. Но постепенно значение и самого Рима, и связанных с ним институтов, включая и римское гражданство, все более уменьшалось. По наблюдению А. Альфельда⁵⁴, падению роли города Рима способствовало то, что он переставал быть постоянной резиденцией императора. По крайней мере со времен императора Коммода Римом считается то место, где находится император (Herodian. I, 65). Это вело к переменам в социальной психологии римских граждан. К концу II в. н.э. идеалы старой римской гражданственности, в особенности по отношению к самому понятию общины римских граждан, в значительной степени успели выветриться⁵⁵.
 
Дальнейшее обесценивание этих идеалов связано с дарованием прав римских граждан всем свободным жителям империи по эдикту Каракаллы. Несомненно, все это негативно отражалось на основах законности власти римских императоров. К ослаблению лояльности армии по отношению к императору вели и процессы, происходившие в вооруженных силах Римской империи. В глазах солдат провинциализированной и варваризованной римской армии рубежа II–III вв. н.э. признание императора римским сенатом не являлось в такой же мере достаточным основанием законности его власти, как для солдат I в. н.э.

Большое влияние на роль армии в политической жизни Римской империи оказало ухудшение с конца II в. н.э. внешнеполитического положения римского государства. Как отметил И. Бляйкен⁵⁶, в условиях все более усиливавшегося давления на границы империи и ухудшавшегося финансового положения римского государства рушились казавшиеся само собой разумевшимися представления, армия фактически самостоятельно решала вопрос о наследовании императорской власти. Теперь армия, по определению Г. Альфельди⁵⁷, перестала быть в руках императоров послушным инструментом власти, обеспечивавшим стабильность положения в государстве. Солдаты пытались сбрасывать с престола правивших императоров и возводить на него своих кандидатов. Однако армия в это время не имела внутреннего единства. Существовавшие внутри вооруженных сил Римской империи противоречия сказывались и на особенностях протекания и на длительности политического кризиса III века» (Сергеев И.П. Римская империя в III веке нашей эры. Проблемы социально-политической истории. Харьков, 1999. С. 145–158).
 

Сноски и примечания

«² Ферреро Г. Гибель античной цивилизации. – Киев; Лейпциг. 1923. – С. 26; Potter D.С. Prophecy and history in the crisis of the Roman empire: A historical commentary on the Thirteenth Sibylline Oracle. – Oxford, 1990. – P. 15.
³ Mazza M. Lotte sociali... – P. 15.
⁴ Rostovtzeff M. The social and economic history... Vol. 1. ... – P. 448, 500.
⁵ Demougeot E. La formation de l’Europe et les invasions barbares. – Paris, 1994. – P. 27.
⁶ Carson R. A. G. Principal coins of the romans. Vol. 2. ... – P. 89.
⁷ Cizek E. L’empereur Aurelien et son temps. – Paris, 1994. – P. 27.
⁸ Федосик В.A. Церковь и государство... – С. 8; Held W. Die Vertiefung der allgemeinen Krise... – S. 15–16; Alföldy G. Römische Sozialgeschichte. 3. voll. überarb. Auflage... – S. 133; Heinen H. Trier und Treverland... – S. 82; Kotula T. Trzeci wiek cesarstwa rzymskiego – kryzys czy przemiany? // Meander. – 1987. – № 4–5. – S. 230.
⁹ Gallion P. Western Gaul in the Third Century // The Roman West in the Third Century. P. 2. – Oxford, 1981. – P. 259.
¹⁰ Reece R. The third century: crisis or change? // The Roman West in the Third Century. Contributions from Archeology and History. P. 1. – Oxford, 1981. – P. 27.
¹¹ Potter D.S. Prophecy and history... – P. VIII.
¹² Chastagnol A. L’evolution politique... – P. 9.
¹³ Jacques F. L’ordine senatorio attraverso... – P. 82.
¹⁴ См.: Alföldy G. Historisches Bewusstsein während der Krise des 3. Jh. n. Chr. // Krisen in der Antike... – S. 112; Demandt A. Die Spätantike... – S. 36.
¹⁵ Burckhardt J. Weltgeschichtliche Betrachtungen. – Berlin; Stuttgart, 1905. – S. 160.
¹⁶ Ibid.
¹⁷ Alföldy G. Historisches Bewusstsein... – S. 112.
¹⁸ Ibid. – S. 124.
¹⁹ Fittschen K. Die Krise des 3. Jhs. n. Chr. im Spiegel der Kunst // Krisen in der Antike... – S. 113.
²⁰ Kolb F. Wirtschaftliche und soziale Konflikte... – S. 277.
²¹ Strobel K. Das Imperium Romanum im “3. Jahrhundert”... – S. 344.
²² Ibid.
²³ Ibid. – S. 345–347.
²⁴ См.: Левинтов H.Г. Социально-философское содержание категории “кризис” // Философские науки. – 1980. – № 1. – С. 40.
²⁵ Там же.
²⁶ Там же.
²⁷ Левинтов Н.Г. Теоретически-методологический аспект проблемы общенационального кризиса. – Ульяновск, 1980. – С. 15.
²⁸ Селезнев М.А. Социальная революция (методологические проблемы). – М., 1971, – С. 220.
²⁹ Левинтов Н.Г. Теоретически-методологический аспект... – С. 15.
³⁰ Об изучении этой категории российскими философами в 80-е – 90-е годы см.: Сергеев И.П. К вопросу о трактовке понятия “кризис” в философии и антиковедении // Античный мир. Византия. – Харьков, 1997. – С. 205–213.
³¹ Gesellschaft und Wirtschaft des Römischen Reiches... – S. 14.
³² Селезнев M.A. Социальная революция... – C. 220.
³³ Там же. – C. 216.
³⁴ См.: Кудрявцев О.В. Исследования по истории... – С. 300; Хрестоматия по истории Древнего Рима / Под ред. В.И. Кузищина. – М., 1987. – С. 314–315; Федосик В.А. Церковь и государство... – С. 8.
³⁵ См.: Мартемьянов А.П. Сельское хозяйство и аграрные отношения в Нижней Мезии и Фракии в первых веках н.э.: Автореф. дисс. канд. ист. наук. – Харьков, 1990. – С. 4; Jones A.H.M. The Later Roman empire... – P. 20; Fitz J. Das Jahrhundert der Pannonier... – S. 29 ff.; Drinkwater J. F. The Gallic empire... – P. 19–21; King A. Roman Gaul and Germany... – P. 172, 176; Fischer H. Zu Problemen von Stadt und Stadtentwicklung im Römischen Reich während des 3. Jahrhunderts // Gesellschaft und Wirtschaft des Römischen Reiches... – S. 164; von Bulow G. Die archäologischen Quellen zur Entwicklung der Villenwirtschaft // Gesellschaft und Wirtschaft des Römischen Reiches... – S. 33 ff.
³⁶ Ферреро Г. Гибель античной цивилизации... – С. 26–29.
³⁷ Rostovtzeff M. The social and economic history... Vol. 1. ... – P. 448, 500.
³⁸ Ibid. – P. XIII, 128, 500.
³⁹ Если концепция Г. Ферреро о причинах возникновения кризиса III века не нашла широкого отклика в историографии, то трактовка этого вопроса М.И. Ростовцевым вызвала возражения не только советских (См.: Штаерман Е.М. Кризис рабовладельческого строя... – С. 3–4), но и зарубежных историков. Так, А. Альфельди считал ошибочным преувеличение М.И. Ростовцевым связей между римскими солдатами и низами населения империи, хотя бы потому, что не все солдаты были выходцами из бедных слоев населения и не имели собственности (См.: The Cambridge Ancient History. Vol. 12. .... – P. 264).
⁴⁰ Altheim F. Die Soldatenkaiser... – S. 13–14, 133.
⁴¹ См.: Alföldy G. Römische Sozialgeschichte. 3. voll. überarb. Auflage... – S. 136 – 137; Christ K. The Romans. An Introduction to their history and civilisation. – Berkley; Los Angeles, 1984. – P. 169; Gesellschaft und Wirtschaft des Römischen Reiches... – S. 14, 31 – 32.
⁴² См.: Тюменев A.И. История античных рабовладельческих обществ... – C. 267; Сергеев В. Кризис III века... – С. 52; Ковалев С.И. К вопросу о характере социального переворота III–V вв. н.э. в Западной Римской империи // ВДИ. – 1954. – № 3. – С. 34 сл.
⁴³ Как уже было отмечено во введении, позже E.М. Штаерман стала идентифицировать кризис III века и кризис рабовладельческого строя в римском государстве.
⁴⁴ См.: Штаерман E.М. Кризис рабовладельческого строя... – С. 320 сл.; Ее же. Древний Рим: проблемы экономического развития... – С. 207.
⁴⁵ См.: Федосик В.А. Киприан и античное христианство... – С. 6–8; Die Römer an Rhein und Donau... – S. 26; Held W. Die Vertiefung der allgemeinen Krise... – S. 15–16; Oliva P. Pannonia and the onset of crisis in the Roman empire. – Praha, 1962. – P. 71.
⁴⁶ См.: Demandt A. Die Spätantike... – S. 38; Kolb F. Wirtschaftliche und soziale Konflikte... – S. 279.
⁴⁷ Белова H.H., Сюзюмов M.Я. К вопросу о кризисе в Римской империи... – С. 13 сл.
⁴⁸ Игнатенко А.В. Армия в Риме в период кризиса... – С. 27–31.
⁴⁹ Коптев А.В. От прав гражданина к праву колоната... – С. 11.
⁵⁰ Там же. – С. 29.
⁵¹ Alföldy G. Römische Sozialgeschichte. 3. voll. überarb. Auflage... – S. 136–137.
⁵² Von Premerstein A. Vom Werden und Wesen des Prinzipats. – München, 1937. – S. 271.
⁵³ Гримм Э. Исследование по истории развития римской императорской власти. Т. 2. Римская императорская власть от Гальбы до Марка Аврелия. – СПб., 1901. – С. 262.
⁵⁴ The Cambridge Ancient History. Vol. 12. ... – P. 375.
⁵⁵ Нетушил И.В. Обзор Римской истории... – С. 267.
⁵⁶ Bleicken J. Verfassungs- und Sozialgeschichte... Bd. 1. ... — S. 120» (Там же. С. 176–180).
⁵⁷ Alföldy G. Römische Heeresgeschichte... – S. 41–42.

Года два,вообще не обращал внимания,пока случайно не заметил эту функцию..Шторм прав,надо что бы было видно..И прикройте ради Бога мене 13, хоть в минус,я суеверный..

Попалась в руки современная книжка по истории денежного обращения, чтение которой натолкнуло на любопытную параллель: два самых ярких российских самодержца — Петр Великий и Екатерина Великая — оставили денежное хозяйство страны в таком разгроме, последствия которого пришлось заглаживать поколениям их потомков.
Судите сам: при Петре медь стала монетным металлом — царь сделал все нужные выводы из медного бунта 1662 года и медь в обращение вводилась постепенно, вначале только как разменная фракция серебряной копейки денга, полушка, полуполушка. Стопа — 12 рублей 80 копеек из пуда меди, при цене самой меди около 8 рублей за пуд.
Все делается очень-очень осторожно, первые четыре года медных монет делают не больше чем на 10 000 рублей в год. Все прекрасно.
Дальше появляется медная копейка, уже по стопе около 20 рублей из пуда — и опять все прекрасно, никаких бунтов. Дальше — круче: в 1718 году стопа медной монеты (и без того не низкая) УДВАИВАЕТСЯ. Из пуда меди теперь выходит медных денег (полушек) на 40 рублей, что дает казне 5-кратную прибыль.
А в 1723 году по 40-рублевой стопе начинают чеканить пятаки! Сразу на полмиллиона рублей! Недаром Сперанский называл их первыми российскими ассигнациями — что это, как не кредит на неотложные нужды, взятый у собственного населения? Как всегда, возвращать его никто не торопился — наоборот, в 1726 году при Меншикове принимается решение о выпуске обеспеченных всего на 20% монет еще на 2 миллиона рублей, в 1728 году — еще на полмиллиона копеек по той же 40-рублевой стопе, в 1729 году — еще на миллион рублей пятаков. В итоге к 1730 году общая сумма этих неполноценных монет достигнет 4,5 миллионов рублей, что приводит к девальвации, росту цен на отечественные и особенно иностранные товары, падению вексельного курса. Расстройство денежного обращения пагубно сказывается на состоянии финансов, торговли, всей экономики в целом. Правительство с тревогой констатирует, что государство «излишнею медною монетою наполнено, напротиву же того серебряные деньги и слитки сливают и за границу вывозят».
Исправление монетного дела началось при Анне Иоанновне, а окончательно зловредные пятаки изъяли только к 1755 году, при Елизавете.

Великая Екатерина в 1763 году вначале приказывает изготовить медных монет на 5,5 миллионов рублей (по стопе 16 рублей из пуда), в 1768 году — еще на 3 миллиона, а с началом первой войны с Турцией все ограничения сняты, главное, чтобы было сырье - более 60% добываемой казенными и частными заводами меди идет в монетный передел. В итоге денежная система встает с ног на голову: за екатерининское правление в основном монетном металле, серебре, отчеканено 70 млн рублей, в золоте — на 16 миллионов, а в меди — «разменной монеты» на 80 миллионов рублей!! И это не говоря об ассигнациях, которых к 1786 году выпустили на 46 млн рублей (обеспечены медной монетой они были менее чем на четверть, но это все еще было приемлемо), а вот дальше — в 1787 году разом выпустили еще ассигнаций на 54 миллиона рублей, а к концу царствования Великой императрицы объем бумажных денег достиг 157 миллионов рублей, обеспеченных меньше чем на 10 %.
Но и этого было мало — перед смертью Екатерина решила перечеканить медные монеты, удвоив их стопу! С 16 рублей из пуда меди до 32! И это при полностью расстроенных финансах!
Павел пытался поправить ситуацию, а потом было нашествие французов, так что разгребать ассигнационно-медные завалы пришлось уже Николаю I. Только в 40-х годах XIX века российское денежное обращение более-менее восстановилось.

Ну и кто более велик — правитель, вгоняющий народ в нищету, а экономику в разруху, или их наследники, терпеливо десятилетиями разгребающие то, что наворотили Великие?

Однажды к английскому хирургу Джону Абернети (John Abernethy; 1764—1831), известному необычайной лаконичностью речи, обратилась на прием обладавшая той же чертой женщина с сильно опухшей рукой.

Между ними произошел такой диалог:

- Ожог?

- Ушиб.

- Компресс.

На следующий день:

- Лучше?

- Хуже.

- Еще компресс.

Через два дня.

- Лучше?

- Здорова. Сколько?

- Ничего.

После ухода дамы Абернети произнес длинноватую для него фразу:

- Удивительно умная женщина!