Алчность лишает людей не только осторожности, но и разума. Разве современные чиновники не погрязли в коррупции и роскоши? А ведь они не имеют никаких особых заслуг перед страной. Почему же Вы думаете что раньше было по-другому? Маршалов прославляли и осыпали наградами, они вполне могли решить, что заслуживают и материального вознаграждения. Тем более, что речь шла о ценностях, изъятых у побежденного врага.
Кстати для Сталина это было типично - создавать какую-то проблему, а потом с ней же и бороться. Сначала он разрешил вывозить ценности из Германию, а потом возмутился - народ голодает (в 46-47 гг. в СССР был голод), а генералы набивают карманы золотом. К тому же сам Сталин жил относительно скромно и без сочувствия относился к коррупционерам.
Странные у Вас взгляды. Где-то Вы все прекрасно понимаете, где то нет.
Сталин был идеальным диктатором, он не создавал себе никаких проблем. Он заранее создавал ловушки, что бы репрессировать . Жукова Сталин заказал, как заказал и адмирала Кузнецова. Не мог он терпеть подобных людей рядом с собой. Он их смертельно боялся.
Вы не будете отрицать, что письмо Новикова- это заказ Сталина? Вы не будете отрицать, что посланные самим Сталиным с обыском чекисты не могли не привести устраивающий Сталина результат? Причем результат должен был быть понятен каждому советскому гражданину. И если , что такое золото и бриллианты советский человек не очень понимал, то сколько метров ткани нужно на костюм знал хорошо, так как никто не покупал готовую одежду, все шили.
Сталин видимо хотел поставить военных на место, но он сам не говорил "напишите мне такое-то и такое-то письмо". Там речь шла о чемодане с бриллиантами, и где бы чекисты взяли такой чемодан? Пришли бы в Гохран и одолжили? Или может свои бриллианты бы отдали?
Вообще в органах НКВД считалось плохой работой диктовать показания обвиняемым. За это наказывали. Арестованный должен был "чистосердечно признаться". Отсюда и известный диалог - За что меня арестовали? Сам знаешь за что, признавайся, такой-сякой.
Сталин работал с руководителем спецслужб, давал ему указания, а найти конкретный материал это уже была задача органов. Причем руководитель органов безопасности не мог сказать - Знаете, Иосиф Виссарионович, у нас нет ни шпионов, ни террористов, ни заговорщиков, тишь да гладь. Он докладывал об имеющимся материале, а Сталин уже давал ему следующие указания - кого трогать, а кого нет, в каком направлении вести следствие.
Сталин не любил полностью вымышленные дела. Ему хотелось, чтобы были какие-то бумажки - признания, протоколы, очные ставки.
Алчность лишает людей не только осторожности, но и разума. Разве современные чиновники не погрязли в коррупции и роскоши? А ведь они не имеют никаких особых заслуг перед страной. Почему же Вы думаете что раньше было по-другому? Маршалов прославляли и осыпали наградами, они вполне могли решить, что заслуживают и материального вознаграждения. Тем более, что речь шла о ценностях, изъятых у побежденного врага.
Кстати для Сталина это было типично - создавать какую-то проблему, а потом с ней же и бороться. Сначала он разрешил вывозить ценности из Германию, а потом возмутился - народ голодает (в 46-47 гг. в СССР был голод), а генералы набивают карманы золотом. К тому же сам Сталин жил относительно скромно и без сочувствия относился к коррупционерам.
Странные у Вас взгляды. Где-то Вы все прекрасно понимаете, где то нет.
Сталин был идеальным диктатором, он не создавал себе никаких проблем. Он заранее создавал ловушки, что бы репрессировать . Жукова Сталин заказал, как заказал и адмирала Кузнецова. Не мог он терпеть подобных людей рядом с собой. Он их смертельно боялся.
Вы не будете отрицать, что письмо Новикова- это заказ Сталина? Вы не будете отрицать, что посланные самим Сталиным с обыском чекисты не могли не привести устраивающий Сталина результат? Причем результат должен был быть понятен каждому советскому гражданину. И если , что такое золото и бриллианты советский человек не очень понимал, то сколько метров ткани нужно на костюм знал хорошо, так как никто не покупал готовую одежду, все шили.
Сталин видимо хотел поставить военных на место, но он сам не говорил "напишите мне такое-то и такое-то письмо". Там речь шла о чемодане с бриллиантами, и где бы чекисты взяли такой чемодан? Пришли бы в Гохран и одолжили? Или может свои бриллианты бы отдали?
Вообще в органах НКВД считалось плохой работой диктовать показания обвиняемым. За это наказывали. Арестованный должен был "чистосердечно признаться". Отсюда и известный диалог - За что меня арестовали? Сам знаешь за что, признавайся, такой-сякой.
Сталин работал с руководителем спецслужб, давал ему указания, а найти конкретный материал это уже была задача органов. Причем руководитель органов безопасности не мог сказать - Знаете, Иосиф Виссарионович, у нас нет ни шпионов, ни террористов, ни заговорщиков, тишь да гладь. Он докладывал об имеющимся материале, а Сталин уже давал ему следующие указания - кого трогать, а кого нет, в каком направлении вести следствие.
Сталин не любил полностью вымышленные дела. Ему хотелось, чтобы были какие-то бумажки - признания, протоколы, очные ставки.
Оставьте, там человек меряет по себе. Всё, что не совпадает с его взглядами априори признаётся неверным. Он не в состоянии увидеть оттенки.
Алчность лишает людей не только осторожности, но и разума. Разве современные чиновники не погрязли в коррупции и роскоши? А ведь они не имеют никаких особых заслуг перед страной. Почему же Вы думаете что раньше было по-другому? Маршалов прославляли и осыпали наградами, они вполне могли решить, что заслуживают и материального вознаграждения. Тем более, что речь шла о ценностях, изъятых у побежденного врага.
Кстати для Сталина это было типично - создавать какую-то проблему, а потом с ней же и бороться. Сначала он разрешил вывозить ценности из Германию, а потом возмутился - народ голодает (в 46-47 гг. в СССР был голод), а генералы набивают карманы золотом. К тому же сам Сталин жил относительно скромно и без сочувствия относился к коррупционерам.
Странные у Вас взгляды. Где-то Вы все прекрасно понимаете, где то нет.
Сталин был идеальным диктатором, он не создавал себе никаких проблем. Он заранее создавал ловушки, что бы репрессировать . Жукова Сталин заказал, как заказал и адмирала Кузнецова. Не мог он терпеть подобных людей рядом с собой. Он их смертельно боялся.
Вы не будете отрицать, что письмо Новикова- это заказ Сталина? Вы не будете отрицать, что посланные самим Сталиным с обыском чекисты не могли не привести устраивающий Сталина результат? Причем результат должен был быть понятен каждому советскому гражданину. И если , что такое золото и бриллианты советский человек не очень понимал, то сколько метров ткани нужно на костюм знал хорошо, так как никто не покупал готовую одежду, все шили.
Сталин видимо хотел поставить военных на место, но он сам не говорил "напишите мне такое-то и такое-то письмо". Там речь шла о чемодане с бриллиантами, и где бы чекисты взяли такой чемодан? Пришли бы в Гохран и одолжили? Или может свои бриллианты бы отдали?
Вообще в органах НКВД считалось плохой работой диктовать показания обвиняемым. За это наказывали. Арестованный должен был "чистосердечно признаться". Отсюда и известный диалог - За что меня арестовали? Сам знаешь за что, признавайся, такой-сякой.
Сталин работал с руководителем спецслужб, давал ему указания, а найти конкретный материал это уже была задача органов. Причем руководитель органов безопасности не мог сказать - Знаете, Иосиф Виссарионович, у нас нет ни шпионов, ни террористов, ни заговорщиков, тишь да гладь. Он докладывал об имеющимся материале, а Сталин уже давал ему следующие указания - кого трогать, а кого нет, в каком направлении вести следствие.
Сталин не любил полностью вымышленные дела. Ему хотелось, чтобы были какие-то бумажки - признания, протоколы, очные ставки.
Оставьте, там человек меряет по себе. Всё, что не совпадает с его взглядами априори признаётся неверным. Он не в состоянии увидеть оттенки.
Что касается "дела авиаторов" и "трофейного дела", то они велись на основе определенного фактического материала. В деле моряков обвинение менее обосновано - икриминировалась передача чертежа торпеды англичанам во время войны. Если ущерб от бракованных самолетов действительно был существенным, то передача чертежей союзникам не могла нанести какого-то серьезного вреда интересам СССР.
Что касается ленинградского дела и дела врачей, то они уже напоминают довоенные процессы - и по надуманности обвинений и по жестокости приговоров. Сюда же можно отнести и политические процессы в Венгрии и Чехословакии.
Жадность это вовсе не идиотизм, а древний человеческий инстинкт.
В 1982 г. был произведен обыск у М.Геоградзе - секретаря Президиума ВС СССР
В своем доме Георгадзе хранил более 20 килограммов изделий из золота, драгоценности, золотые слитки, подлинные полотна известных мастеров живописи, в том числе и Леонардо да Винчи, а также огромные денежные средства: несколько десятков миллионов в рублях, долларах, фунтах и другой валюте. Как писал известный публицист Игорь Бунич, больше всего сотрудников КГБ удивили унитазы, которые были сделаны из чистого золота.
Ну Георгадзе мог рассчитывать на свои связи, а вот недавний случай.
У семьи бывшего полицейского Игоря Качкина конфискуют 22 квартиры стоимостью 50 миллионов рублей
Незначительный офицер ГИБДД уж мог бы предвидеть, что его начальники рано или поздно узнают про квартиры, и им это сильно не понравится.
Что уж тут говорить про Жукова, который был заместителем самого Сталина, и однажды выгнал Абакумова, за то, что он хотел арестовать кого-то из подчиненных Жукову офицеров.
Итак, передо мной дело № 1762 по обвинению Крюковой-Руслановой Лидии Андреевны. Начато оно 27 сентября 1948-го и окончено 3 сентября 1949 года. Открывается дело постановлением на арест, утвержденным заместителем министра государственной безопасности Союза ССР генерал-лейтенантом Огольцовым.
«Я, старший следователь Следчасти по особо важным делам МГБ СССР майор Гришаев, рассмотрев материалы о преступной деятельности артистки Мосэстрады Крюковой-Руслановой Лидии Андреевны, 1900 года рождения, уроженки города Саратова, русской, гр-ки СССР, беспартийной, с низшим образованием,
НАШЕЛ:
Имеющимися в МГБ материалами установлено, что Крюкова-Русланова, будучи связана общностью антисоветских взглядов с лицами, враждебными к советской власти, ведет вместе с ними подрывную работу против партии и правительства.
Крюкова-Русланова распространяет клевету о советской действительности и с антисоветских позиций осуждает мероприятия партии и правительства, проводимые в стране.
Кроме того, Крюкова-Русланова, находясь вместе со своим мужем Крюковым В.В. в Германии, занималась присвоением в больших масштабах трофейного имущества.
Руководствуясь ст. ст. 145 и 158 УПК РСФСР,
ПОСТАНОВИЛ:
Крюкову-Русланову Лидию Андреевну, проживающую в гор. Москве по Лаврушинскому пер., 17, кв. 39, подвергнуть обыску и аресту».
— Где вы были арестованы?
— В Казани.
— Как вы там оказались?
— Вначале в составе концертной бригады я была в Ульяновске, а оттуда меня пригласили в Казань.
— Кто был с вами на гастролях?
— Мои аккомпаниаторы Максаков и Комлев, а также конферансье Алексеев.
— Имеющимися в распоряжении следствия фактами установлено, что вы вместе с Алексеевым неоднократно вели разговоры антисоветского содержания. Вы признаете это?
В протоколе паузы не фиксируются, но пауза, судя по всему, была — ведь Лидия Андреевна брала на душу грех, и грех немалый. Справедливости ради надо сказать, что много лет спустя она этот грех искупила, но тогда... тогда она предала человека, которого знала без малого двадцать лет. Не могу не предположить и другого: Лидия Андреевна не догадывалась, что самые главные и самые коварные вопросы еще впереди, а пока что хитрован-следователь ее, если так можно выразиться, разогревает и проверяет готовность «сдавать» друзей. Первый экзамен Русланова не выдержала, но позже, поняв, что к чему и чего от нее хотят, стала как скала. Об Алексееве же она сказала, что он допускал антисоветские высказывания, враждебные выпады в адрес Сталина, критиковал политику партии и правительства в области науки и искусства... Обвинения по тем временам чудовищные — и Алексеева, конечно же, арестовали, а потом и осудили.
То же самое произошло и с Максаковым: по словам Руслановой, он тоже допускал антисоветские высказывания, не очень хорошо отзывался о Сталине, критиковал колхозный строй. Вскоре Максаков тоже оказался за решеткой, не помогло даже то, что Лидия Андреевна квалифицировала эти высказывания как обычное старческое ворчание. Этот грех Русланова тоже искупила... Эх, Лидия Андреевна, святая простота! Вы, как только смогли, бросились на защиту своих друзей. А знали бы вы, как они вели себя на допросах и в каком свете выставляли вас: по их словам, вы самое настоящее исчадие ада и средоточие антисоветчины. Максаков, например, так и сказал.
Между тем допросы шли своим чередом, они продолжались утром и вечером, днем и ночью, иногда по шесть-семь часов. Постепенно, исподволь следователь подбирался к самому главному.
— Когда, где и как вы познакомились с генералом Крюковым?
— В мае 1942-го в составе концертной бригады я выступала во 2-м гвардейском кавалерийском корпусе, которым командовал Крюков. Там мы и познакомились.
Но вот наступил день одного из самых главных допросов — он состоялся 5 октября 1948 года.
— Какие правительственные награды вы имеете? — с ходу начал следователь.
— Я награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».
— А разве других наград не имеете? — уточняет майор Грашаев.
— Имею, — поникла Русланова. — В августе 1945-го я была награждена орденом Отечественной войны I степени... Однако в 1947-м по решению правительства этот орден, как незаконно выданный, у меня отобрали.
И вот наконец последовал самый главный вопрос, ради ответа на который, теперь в этом нет сомнений, арестовали Лидию Андреевну.
— Кем вы были награждены?
— Награждена я была по приказу (имя вымарано. — Б.С.), командовавшего в то время оккупационными войсками в (вымарано. — Б.С.).
Начиная с этого момента и этот, и последующие протоколы носят весьма странный характер: все, что касается этого человека, тщательно закрашено черной тушью. Правда, то ли в спешке, то ли
по недомыслию сделано это довольно неумело: оставили имя жены, забыли вымарать название должности, фамилии людей из его ближайшего окружения. Словом, нетрудно установить, что речь идет о Георгии Константиновиче Жукове.
Но кто посмел копаться в протоколах? Как это могло случиться? Ведь фальсификация такого рода документов — тягчайшее должностное преступление. На мой взгляд, объяснение лежит на поверхности. Для начала сопоставим даты. Русланова арестована в 1948-м, а это был период опалы Жукова: с 1946-го по 1953-й он командовал то Одесским, то Уральским округами. Но недругам Георгия Константиновича этого было мало — его хотели упрятать за решетку. Подбирались, как водится, с тыла. Сперва арестовали бывшего члена Военного совета 1-го Белорусского фронта К.Ф. Телегина, потом — кое-кого из друзей, адъютантов, добрались и до генерал-лейтенанта В.В. Крюкова — мужа Лидии Андреевны Руслановой. На одном из допросов Крюков упомянул о том злосчастном награждении — и машина завертелась: такого шанса враги Жукова упустить не могли. Ну а то, что пришлось арестовать Русланову, — пустяки, тогда всерьез считали, что был бы человек, а статья найдется.
Но Жуков бериевцам не дался. В 1953-м он становится первым заместителем министра, а в 1955-м министром обороны СССР. Зная крутой нрав Георгия Константиновича, чиновники с Лубянки изрядно струсили: они понимали, что при первой же проверке будет установлено, что это дело состряпано не столько против Руслановой, сколько против Жукова, — и замазали тушью все, что касается Георгия Константиновича.
Но все это будет потом, в середине пятидесятых, а пока что следователь тянул жилы из Лидии Андреевны.
— За какие заслуги вас наградили?
— Я точно не знаю. Насколько мне помнится, за культурное обслуживание воинских частей и за то, что на мои деньги были куплены две батареи минометов.
— В каких взаимоотношениях вы находились с Жуковым?
— Мы с Жуковым были хорошими знакомыми. Мой муж Крюков и Георгий Константинович старые сослуживцы: когда Жуков в Белоруссии командовал дивизией, Крюков у него был командиром полка. Как мне рассказывала жена Жукова Александра Диевна, они дружили домами, бывали друг у друга в гостях. Познакомившись с Жуковым и его семьей, я тоже неоднократно бывала у них на квартире. Один раз Жуков с женой был в гостях у нас.
— Теперь, может быть, скажете правду, за что Жуков наградил вас орденом?
— Справедливости ради я должна сказать, что если бы не была женой Крюкова и не была лично знакома с Жуковым, то навряд ли меня бы наградили орденом. А получила я его во время празднования годовщины со дня организации корпуса, которым командовал Крюков.
Потом с чисто женским кокетством Лидия Андреевна рассказала, как ее пригласили на трибуну, как она была удивлена и растрогана, когда Телегин объявил, что по приказу Жукова она награждена орденом Отечественной войны I степени.
По поводу этого ордена было изведено немало чернил, но суть дела — проще простого. В деле есть приказ № 109/Н от 24 августа 1945 года, подписанный Жуковым и Телегиным, в котором написано черным по белому: «За успешное выполнение заданий Командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество, за активную личную помощь в деле вооружения Красной Армии новейшими техническими средствами — награждаю орденом Отечественной войны I степени Русланову Лидию Андреевну».
Ну какой, скажите, в этом криминал?! Были концерты под бомбежками и обстрелами? Были. Пела бойцам прямо на передовой? Пела. А что это, как не доблесть и мужество! О помощи в деле вооружения Красной Армии не говорю: две батареи легендарных «катюш», приобретенные на личные средства, тоже чего-то стоят. Так в чем же дело, из-за чего шум? А из-за Жукова. Вы только представьте, летом 1947-го этому вопросу было посвящено специальное заседание ЦК ВКП(б), на котором и Георгий Константинович, и Телегин схлопотали по выговору. Такого рода выговор в те времена был преддверием ареста. С Телегиным именно так и случилось. Жуков же чудом уцелел.
А Лидию Андреевну продолжали допрашивать... Ее обвиняли в распространении клеветы на советскую действительность. Русланова виновной себя не признавала. Тогда ее снова вывели на тему отношений с Жуковым. И тут Лидия Андреевна предстала во всем блеске!
— Когда его понизили в должности и отправили в Одессу, в канун октябрьских праздников я послала ему телеграмму, которую подписала: «Преданная вашей семье Русланова». А в устных беседах говорила, что считаю его великим полководцем, великим человеком и я готова идти за ним хоть в Сибирь.
— А что за антиправительственный тост произнесли вы на одном из банкетов?
— Это был банкет на даче Жукова. Он принимал самых близких друзей. Посчастливилось там быть и мне. А тост был за тех женщин — жен офицеров, которые прошли с мужьями большой жизненный путь и умели ждать, когда они были на фронте. Потом я сказала, что так как нет орденов, которыми бы награждали за верность и любовь, то я, желая отметить одну из таких жен, Жукову Александру Диевну, хочу наградить ее от себя лично. С этими словами я сняла с себя бриллиантовую брошь и вручила ее Александре Диевне.
И тут, видя, что Русланова непреклонна и никакого компромата на Жукова не даст, следователь зашел с другой стороны.
— Материалами следствия вы изобличаетесь в том, что во время пребывания в Германии занимались грабежом и присвоением трофейного имущества в больших масштабах. Признаете это? — вкрадчиво спросил он.
— Нет!
— Но при обыске на вашей даче изъято большое количество ценностей и имущества. Где вы его взяли?
— Это имущество принадлежит моему мужу. А ему его прислали в подарок из Германии... По всей вероятности, подчиненные, — неуверенно добавила она.
— А оружие? При обыске на принадлежащей вам даче обнаружена винтовка, а также автомат и карабин. Где вы все это взяли?
— Не знаю. Я этого оружия никогда не видела... Могу лишь предположить, что оно принадлежало тем трем солдатам, которые сопровождали вагон с имуществом, которое привез из Германии мой муж.
Два с лишним месяца не вызывали Лидию Андреевну на допросы, и она стала успокаиваться: значит, никаких новых данных у следователя нет и ее скоро выпустят. Но майор Гришаев не сидел без дела. 5 февраля 1949 года он ошарашил ее такой новостью, что она едва пришла в себя.
— Дополнительным обыском в специальном тайнике на кухне под плитой в квартире вашей бывшей няни Егоровой, проживающей на Петровке, 26, были изъяты принадлежащие вам 208 бриллиантов и, кроме того, изумруды, сапфиры, рубины, жемчуг, платиновые, золотые и серебряные изделия. Почему вы до сих пор скрывали, что обладаете такими крупными ценностями?
— Мне было жаль... Мне было жаль лишиться этих бриллиантов. Ведь их приобретению я отдала все последние годы! Стоило мне хоть краем уха услышать, что где-то продается редкостное кольцо, кулон или серьги, и я не задумываясь покупала их, чтобы... чтобы бриллиантов становилось все больше и больше.
— А где вы брали деньги?
— Я хорошо зарабатывала исполнением русских песен. Особенно во время войны, когда «левых» концертов стало намного больше. А скупкой бриллиантов и других ценностей я стала заниматься с 1930 года и, признаюсь, делала это не без азарта.
— С не меньшим азартом вы приобретали и картины, собрав коллекцию из 132 картин, место которым в Третьяковской галерее.
— Не стану отрицать, что и приобретению художественных полотен я отдавалась со всей страстью.
Страсть — страстью, но когда я ознакомился с описью изъятых картин и другого имущества, честное слово, стало не по себе и в душе шевельнулось что-то похожее на неприязнь. Судите сами. У семейства Крюковых-Руслановых были две дачи, три квартиры, четыре автомобиля, антикварная мебель, многие километры тканей, сотни шкурок каракуля и соболя, рояли, аккордеоны, радиоприемники, редчайшие сервизы и... 4 картины Нестерова, 5 — Кустодиева, 7 — Маковского, 5 — Шишкина, 4 — Репина, 3 --Поленова, 2 — Серова, 3 — Малявина, 2 — Врубеля, 3 — Сомова, 1 — Верещагина, 1 — Васнецова, 3 — Айвазовского, а также полотна Сурикова, Федотова, Мясоедова, Тропинина, Юона, Левитана, Крамского, Брюллова и других всемирно известных художников.
Судя по всему, история с картинами и бриллиантами для майора Гришаева была неожиданной и несколько сбила с толку, но, приняв от Лидии Андреевны заявление о разделе имущества со своим последним мужем — все, что в квартире, мое, а то, что на даче, его, — он вернулся к основной теме следствия. Время от времени стращая Русланову ее личными антисоветскими высказываниями, он выпытывал главное: «А что говорил Жуков в Свердловске, когда к нему ездили общие знакомые? А о чем он говорил с драматургом Погодиным, когда последний решил написать пьесу об обороне Москвы? Не приписывал ли себе лишних заслуг в этой битве? Не занимался ли самовосхвалением? Не окружал ли себя людьми, которые курили ему фимиам? Не жаловался ли на то, что после войны его отстраняют на задний план?»
То ли в силу искренности, то ли от недопонимания сути происходящего, но на некоторые из этих вопросов Лидия Андреевна ответила положительно.
Параллельно шли допросы ее мужа генерала Крюкова. Он признал все: и то, что посещал притон «Веселая канарейка», и то, что при своем госпитале содержал самый настоящий бордель, а девушек награждал боевыми наградами, и то, что превратился в мародера и грабителя — в дом тащил все, от мехов, тканей и ковров до зубных щеток, унитазов и водопроводных кранов. Ордена, в том числе и Золотую звезду Героя, получил по личному указанию Жукова. А потом брякнул и то, чего так и не выбили из Руслановой. Не исключено и другое: он просто понял, чего от него хотят.
— Жуков не раз называл себя спасителем Родины, — заявил старый друг и сослуживец. — Он говорил, что Родина ему обязана всем, а не он ей. В своем зазнайстве он дошел до того, что стал противопоставлять себя Верховному Главнокомандующему, бесстыдно заявляя, что заслуга в разгроме немцев принадлежит только ему, Жукову. И к разгрому немцев под Москвой Верховный не имеет никакого отношения, поручив все ему, Жукову. Это он рассказал и Погодину, который писал пьесу о разгроме немцев под Москвой. К тому же Жуков всегда относился враждебно к политаппарату и партии.
А теперь представьте такую картину: на стол Берии ложится подписанная Крюковым страничка этого протокола, а тот передает ее Сталину. Что дальше? А дальше было заседание ЦК, на котором гремели такие громы и молнии, что только чудом можно объяснить, почему не арестовали и не расстреляли Георгия Константиновича Жукова. Но в опалу он попал серьезную и от руководства армией его фактически отстранили. Само собой, он оставался под бериевским колпаком и его агенты отслеживали каждый шаг опального полководца.
В принципе, цель, поставленная первыми лицами МГБ, была достигнута: Жуков, за плечами которого армия и непререкаемый авторитет в народе, от власти отстранен и теперь всеми делами в стране будут заправлять генералы с Лубянки. Осталось совсем немногое — подчистить хвосты и упрятать в лагеря арестованных, которые хоть раз упоминали имя Жукова. Прежде всего надо разобраться с Руслановой: не на волю же ее выпускать. А сколько дать?
Сперва запросили справку о состоянии здоровья Лидии Андреевны: а как же, надо же знать, на сколько ее хватит, выдержит ли морозы и работу на лесоповале. Вот она, эта совершенно секретная справка, выданная санчастью Лефортовской тюрьмы:
«При освидетельствовании здоровья заключенной Руслановой Лидии Андреевны оказалось, что она имеет хроническое воспаление желчного пузыря и печени, катар и невроз желудка, вегетативный невроз. Годна к легкому труду». А раз годна, то получайте, Лидия Андреевна, 10 лет исправительно-трудового лагеря, само собой, с конфискацией принадлежащего вам имущества.
С выпиской из протокола № 56 ознакомили Лидию Андреевну и предложили, как это и положено, расписаться на обратной стороне. Но они плохо знали заслуженную артистку РСФСР Русланову! Поняв, что все позади и больше жаться и осторожничать нечего, Лидия Андреевна, судя по всему, послала всех этих деятелей куда подальше и расписываться отказалась. Это подтверждено подписью тюрьмы и заверено печатью.
Но этим дело не ограничилось. Оказывается, оказавшись в лагере города Тайшета Иркутской области, Русланова «распространяет среди своего окружения антисоветские клеветнические измышления и вокруг нее группируются разного рода вражеские элементы из числа заключенных; на основании изложенного, полагал бы войти с ходатайством о замене десяти лет ИТЛ на тюремное заключение на десять лет», — пишет капитан Меркулов. Генерал-лейтенант Огольцов в мгновенье ока удовлетворил эту просьбу. А как же, ведь по всем бумагам Русланова проходит как «особо опасный государственный преступник».
В июне 1950-го Лидию Андреевну переводят в печально известную Владимирскую тюрьму. Говорят, что тюремное начальство, намекая на возможные послабления, не раз просило Русланову спеть на праздничном вечере, посвященном очередной годовщине Октября, на что Русланова, выразительно глядя на решетку, отвечала: «Соловей не поет в клетке».
Прошло три года... Многое изменилось в стране за это время и прежде всего не стало Сталина и не стало Берии. На дворе потеплело, люди раскрыли глаза и заговорили вслух о том, о чем раньше только шептались. Но впрямую с судьбой Руслановой я это не связываю — ведь Сталина не стало в марте 1953-го, а заключение о пересмотре ее дела датировано 22 июля. Думаю, что главную роль сыграло другое: в марте 1953-го Георгий Константинович Жуков становится первым заместителем министра обороны СССР. Убежден: первое, что он сделал, это позаботился о друзьях, которые оказались за решеткой. Так и появилось то самое заключение, в котором говорится, что материалов причастности Руслановой к деятельности какой-либо антисоветской группы не имеется, что ее высказывания носят обывательский характер и не могут быть квалифицированы как проведение антисоветской агитации, не установлена и ее виновность в присвоении государственного имущества.
Нарком и одновременно главком ВМФ адмирал Николай Герасимович Кузнецов своей компетентностью, независимым характером и нежеланием угодничать явно диссонировал со сталинским окружением и вызывал большое раздражение у стареющего вождя и его окружения. Когда по окончании войны заместитель Сталина по Наркомату обороны Н.А. Булганин предложил план реорганизации системы управления вооруженными силами, при которой права наркома ВМФ значительно сокращались, адмирал аргументированно выступил против, хотя понимал, что булганинский план до последней запятой составлен по указаниям Сталина.
Намеченное в главном кремлевском кабинете все же было проведено в жизнь. В марте 1946 г. самостоятельный Наркомат ВМФ был упразднен, флот переподчинен вновь созданному Министерству Вооруженных Сил, а сам Кузнецов из членов правительства стал одним из заместителей министра вооруженных сил - главнокомандующим ВМС. Не секрет, что ликвидация Наркомата ВМФ была продиктована еще и желанием ближайшего окружения вождя понизить служебный статус Кузнецова, лишив тем самым права личного доклада первому лицу государства.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения вождя, стали возражения главкома ВМС против наметок первой послевоенной кораблестроительной программы. Высказываясь за более сбалансированный подход к развитию флота и глядя тем самым далеко вперед, Кузнецов настаивал на проектировании и закладке авианосцев, считая, что за ними и за подводными лодками - будущее. Сталин же с 1930-х годов отдавал предпочтение линкорам и тяжелым крейсерам с мощным артиллерийским вооружением. «Почему, Кузнецов, ты все время ругаешься со мной? Ведь органы уже давно просят у меня разрешения тобой заняться…» - как-то спросил Сталин. Чего было в этих словах больше: желания предостеречь или скрытой угрозы?
И едва завершилась полемика вокруг кораблестроительной программы, Кузнецова немедля убрали: уже в марте 1947 года он оказался в Ленинграде на незначительной должности начальника управления военно-морских вузов.
А менее чем через год над группой адмиралов во главе с Николаем Герасимовичем было устроено показательное судилище.
Началось с традиционного для «охоты на ведьм» повода: некто капитан 1-го ранга В.И. Алферов, научный сотрудник НИИ минно-торпедного управления ВМС, уловив политические ветры, повеявшие над страной, написал на Кузнецова донос. Адресатом стал министр Вооруженных Сил СССР маршал Н.А. Булганин, только и ждавший повода, чтобы насолить строптивому моряку. Так что пасквиль Алферова пришелся как нельзя кстати.
Получив оформленный в нужном духе доклад главы военного ведомства, Сталин дал указание привлечь Кузнецова к суду чести. 19 декабря 1947 года он подписал постановление, в соответствии с которым, кроме бывшего наркома ВМФ, к общественному разбирательству были привлечены еще три адмирала - бывший всю войну заместителем наркома Л.М. Галлер и бывшие начальники Главного Морского штаба В.А. Алафузов и Г.А. Степанов, то есть элита советского флота.
Обвинение сводилось к антипатриотическому преклонению перед иностранным вооружением и передаче бывшим союзникам - англичанам немецкой акустической торпеды, чертежей отечественной торпеды высокого бомбометания, некоторых образцов артиллерийского вооружения и топографических карт Севастополя и отдельных районов Дальнего Востока.
12 января 1948 года открылось судебное заседание. Адмирал Кузнецов и его товарищи по процессу пытались донести до сведения суда, что предъявленные им обвинения не имеют под собой никакой разумной почвы. Скажем, карта Севастополя. Ее невозможно было не передать англичанам и американцам, поскольку по решению советского руководства севастопольские бухты использовались кораблями союзников во время Крымской конференции в феврале 1945 года. Причем все меры предосторожности были выполнены - союзникам передали специальную карту, то есть без указания береговых объектов. Таким же абсурдным было обвинение и в передаче карты Северных Курил. Не передать ее Главный штаб флота тоже не мог, поскольку в войне с Японией в августе-сентябре 1945 года американцы выполняли важные для советского ВМФ союзнические задачи в акватории Тихого океана.
Аналогична ситуация и с передачей союзникам якобы секретной техники и вооружения. Немецкую торпеду с потопленной подводной лодки передали Великобритании с согласия самого Сталина, который дал на этот счет обещание У. Черчиллю, что и было зафиксировано в переписке глав государств.
Но Кузнецов не был новичком в политике, и, конечно, даже не пытался довести эту информацию до сведения суда, хорошо понимая, что попытка разделить ответственность с вождем лишь усугубит положение подсудимых.
Не выдерживают никакой критики и обвинения в передаче якобы «сверхсекретных» чертежей. На самом деле это были чертежи крайне неэффективной торпеды, купленной СССР у Италии и уже снятой с вооружения.
Тем не менее, выполняя политический заказ, члены суда вслед за председательствующим маршалом Говоровым пытались любой ценой доказать, что карты и образцы вооружения, которые были переданы союзникам, в силу секретности представляли большую ценность, что факт их передачи фактически означает измену Родине. «Мы считали весь суд какой-то гнусной комедией, так как ни один из привлеченных к этому "суду" адмиралов ни в чем не был виновен», - такую оценку позднее дал присутствовавший в зале заседаний адмирал Ю.А. Пантелеев, служивший в те дни начальником оперативного управления Главного штаба ВМС.
Но то была опасная «комедия». Сталинская режиссура была выстроена детально. Обвинения сыпались, как из рога изобилия, а все реплики были выверены. По ходу суда его инициаторам удалось «сломать» большинство экспертов, от первоначальных показаний отказались даже многие свидетели защиты, по существу примкнувшие к лагерю обвинителей, - заместитель начальника Минно-торпедного управления контр-адмирал К.И. Сокольский, начальник факультета Военно-морской академии кораблестроения и вооружения им. А.Н. Крылова контр-адмирал В.В. Чистосердов, председатель Научно-технического комитета ВМФ вице-адмирал М.И. Акулин, главный артиллерист ВМФ капитан 1-го ранга А.А. Сагоян.
Лишь один из свидетелей защиты - начальник Минно-торпедного управления ВМС контр-адмирал Н.И. Шибаев сохранил верность правде и офицерской чести: и на предварительном следствии, и на суде он давал объективные показания. В результате он был снят с должности еще до начала процесса.
Но, увы, это было единственное исключение. Остальные же лица, вовлеченные в разбирательство, тщились доказать, что деятельность четырех адмиралов носила антигосударственный характер и способствовала подрыву обороноспособности страны.
Особо выделялся вице-адмирал Кулаков, которому была отведена роль общественного обвинителя. Не исключено, что Кулаков (как и Булганин) тоже мстил Кузнецову. В марте 1944 года постановлением ГКО за плохую организацию набеговой операции и потерю трех эсминцев он был снят с должности члена военного совета Черноморского флота и понижен в звании с контр-адмирала до капитана 1-го ранга. Представление о наказании Кулакова подписал Кузнецов. И высокопоставленный политработник поспешил взять реванш. Он требовал как можно строже наказать адмиралов, «потерявших бдительность и опозоривших советский флот». С трибуны то и дело раздавались формулировки: «преклонение перед Западом», «лизоблюдство», «раболепие».
«Мы обвиняем адмирала флота Кузнецова, - пылал праведным гневом Кулаков, - в том, что, преклоняясь перед иностранщиной, барски-пренебрежительно относясь к интересам советского государства, не вникая в существо дела, он самовольно, без ведома советского правительства, разрешил передачу английским и американским миссиям ряда ценных секретных сведений об отечественном вооружении, составляющем государственную тайну и приоритет советского ВМФ в области высотного торпедометания и артиллерийского вооружения. Мы обвиняем адмиралов Галлера, Алафузова и Степанова в том, что, раболепствуя перед иностранщиной, они поступились интересами нашей Родины.., нанесли серьезный ущерб нашему государству и боевой мощи советского ВМФ». Но апофеозом стало обвинение в том, будто боевые адмиралы, «потеряв чувство национальной гордости и политической зоркости, оказались на поводу иностранных разведок и пошли на национальное уничижение».
То есть служебные упреки постепенно подменялись политическими - это была самая настоящая «адская смесь», такой состав преступления, за который ни одно самое суровое наказание уже не казалось суду избыточным.
Сталинская судебная режиссура предусмотрела даже эффектную паузу, за умение держать которую всегда ценили актеров. Когда заседание завершилось, был объявлен перерыв, чтобы судьи могли вынести свой вердикт. Подсудимых успели накормить обедом, смогли перекурить и обменяться мнениями. Но пауза затягивалась…
Впрочем, для посвященных никакой загадки не существовало - председательствующий поехал в Кремль, чтобы получить указание, каким именно должен быть приговор. Наконец маршал Говоров вернулся. Решение, продиктованное вождем, гласило: ходатайствовать перед Советом Министров о передаче дела в Военную коллегию Верховного суда СССР.
Главнокомандующий ВМС СССР адмирал флота Н.Г. Кузнецов приветствует премьер-министра Великобритании У. Черчиля, прибывшего на Ялтинскую конференцию. 3 февраля 1945 г.
Дружеское рукопожатие. Главнокомандующий ВМС СССР и президент США Ф. Рузвельт на Симферопольском (флотском) аэродроме. 3 февраля 1945 г.
Маршал Советского Союза Г.К. Жуков и Адмирал Флота Советского Союза Н.Г. Кузнецов. Потсдам, июль 1945 г.
Когда был закончен первый акт драматического действа под названием «суд чести над адмиралами», сценические подмостки для продолжения спектакля перенесли в другое место. Второй акт проходил уже по новому адресу - Никольская улица, дом 23. Сегодня здесь располагается Мосгорвоенкомат, а в 1948 году в этом здании заседала Военная коллегия.
13 февраля 1948 года адмиралов вызвали в Главкомат ВМС и пока еще без конвоя в одной автомашине направили на Никольскую. Здесь их по очереди стали вызывать в небольшой зал, где члены Военной коллегии во главе с генерал-полковником юстиции В.В. Ульрихом допрашивали подсудимых. Задавали те же самые вопросы, что и на суде чести. «Никто не ссылался на соседа, и каждый готов был принять на себя полную ответственность», - вспоминал Н.Г. Кузнецов.
От себя добавим, что Николай Герасимович, как бывший нарком, считал себя ответственным за действия подчиненных и настоятельно просил Галлера, Алафузова и Степанова ссылаться на то, что и чертежи, и торпеда, и карты были переданы с его разрешения.
- Не слишком ли, Николай Герасимович, вы рискуете? - спросил адмирал Алафузов. - Похоже, что «охота» идет именно на вас.
- Я - нарком, и мне за все отвечать. Если в этом деле и есть чья-то вина, то не ваша, - был ответ.
Неискушенные в юридических тонкостях, моряки и сами, судя по всему, не заметили, что суд, в общем-то, уже начался, театр абсурда продолжался. Причем следователи четко вели линию на обвинение адмиралов в антигосударственной деятельности.
Ничего хорошего не сулило и участие Ульриха в процессе, который в тридцатые годы приговорил к расстрелу тысячи политических противников Сталина, включая представителей так называемой ленинской гвардии - Каменева, Зиновьева, Бухарина, Серебрякова, Крестинского, а также крупных военачальников - Тухачевского, Уборевича и Якира.
...Председатель Военной коллегии листал странички дела и лениво позевывал. Кузнецов вспоминал: «Разве его могли вывести из равновесия такие фигуры, как мы! Он видывал здесь и людей покрупнее, и дела посерьезнее… Позднее, продумывая этот процесс до деталей, я пришел к выводу, что Ульрих - это слепое орудие в руках вышестоящих органов. Ничего вразумительного он нам не предъявил».
Следствие и суд закончились в течение одного дня, но точно так же, как перед вынесением приговора судом чести, здесь тоже возникла большая тягостная пауза. Куда ездил Ульрих, зачем ездил - очевидно. Антракт, правда, затянулся. В Кремле почему-то не очень спешили.
Лишь около двух часов ночи, вспоминал Кузнецов, подсудимых по очереди стали вызывать в зал заседаний и в отсеке за высокими прочными перилами расставлять по новому порядку - Алафузов, Степанов, Галлер, Кузнецов. Адмиралы, конечно, сохраняли внешнее спокойствие, но неизвестность предстоящего тяготила.
«Встать», - раздалась тихая, даже какая-то будничная команда, и на возвышении появилась фигура Ульриха. Началось чтение приговора. Алафузова и Степанова приговорили к 10 годам лишения свободы каждого. «Я прикинул: начали с младшего по должности, я - старший, - вспоминал Кузнецов. - Если начинают с 10 лет, то мне, пожалуй, грозит и "вышка"». Но вот Ульрих доходит до Галлера. Льву Михайловичу присудили 4 года лагерей. Кузнецов подумал: «Видимо, мне тоже - четыре. На четверых - 28 лет...»
Но наш вождь, вероятно, решил, что бывшему наркому достаточно будет публичного избиения. Суд постановил: уголовному преследованию Кузнецова не подвергать, а снять с должности и понизить в воинском звании на три ступени - до контр-адмирала. «Вот что сделала записка карьериста Алферова и пакость Булганина», - напишет позже Кузнецов.
После команды «Решение суда исполнить!» Николая Герасимовича оставили в зале суда, а троих адмиралов увели под конвоем. Кузнецов очень переживал за своих товарищей, но ничего не мог сделать, чтобы хоть как-то облегчить их судьбу.
А она была жестокой. Если адмиралы Степанов и Алафузов поплатились силами и здоровьем, то Галлер умер в заключении. Судя по некоторым сведениям, Лев Михайлович и не надеялся выйти из тюрьмы. Многих его боевых товарищей еще по Императорскому флоту репрессировали в 1930-е годы, и он, как представитель старого офицерства, хорошо знал, что представителей этой служивой касты Сталин редко выпускал из тюрем и лагерей.
Разжалованного до контр-адмирала Кузнецова вскоре направили на Дальний Восток - в заместители по военно-морским делам к командующему войсками Дальнего Востока маршалу Р.Я. Малиновскому. Здесь, на Тихоокеанском флоте, которым Николай Герасимович командовал еще до войны, его встретили тепло, морально поддержали. Не пройдет и двух с половиной лет, как Сталин совершит административный кульбит на 180 градусов: Кузнецов вновь встанет во главе флота, теперь уже в должности военно-морского министра. И это еще раз подтверждает, что наказание, которому были подвергнуты адмиралы, носило политический характер. Надо было как следует припугнуть тех, кто надышался воздухом победы.
«Подонками и пошляками» были названы Михаил Зощенко и Анна Ахматова. Вообще, они стали жертвами политической интриги. При других обстоятельствах, вероятно, прозвучали бы другие фамилии. После войны в окружении Сталина шла серьёзная аппаратная борьба между ленинградской группировкой во главе с Андреем Ждановым и тандемом Маленков — Берия. На рубеже 1940−50-х годов эта борьба завершилась полным разгромом ждановцев. Жертвами репрессий стали все руководители Ленинграда, Ленинградской области, в том числе признанные героями блокадники; все «питерские» в высших эшелонах советской власти (единственным исключением был будущий премьер Алексей Косыгин, который тоже был снят со всех постов и почти год ждал ареста). Расстреляны были — смертную казнь, отмененную в 1947 году, специально вернули к «ленинградскому делу» — все выходцы из Ленинграда, оказавшиеся на партийной работе в крупных городах СССР.
Всего по делу проходило больше двух тысяч человек. Вероятно, такая судьба могла ожидать и самого Жданова, но до полного разгрома он не дожил и скончался раньше. В этой аппаратной борьбе важной вехой было Постановление ЦК о ленинградских журналах. Сталина крайне раздражали настроения свободомыслия, распространившиеся в советском обществе в результате победы над гитлеровской Германией. Многие считали, что после того, что пережила страна, уже не может быть возврата к довоенным порядкам.
Миллионы советских солдат, оказавшихся за границей, увидели, как живут люди в Европе — сытно и свободно. Появилось в среде интеллигенции даже понятие «новый декабризм» по аналогии с декабристским движением XIX века, одним из источников появления которого были заграничные походы русской армии 1813−1815 годов.
Через 12 дней после постановления о ленинградских журналах вышло еще одно погромное Постановление ЦК «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению». 4 сентября — «О кинофильме «Большая жизнь». Суть постановления о репертуаре лучше всего выразил один из организаторов травли Зощенко и Ахматовой Константин Симонов в газете «Правда» в ноябре 1946 года: «Мы все упомянуты в постановлении, даже если там нет наших имён». То же самое Симонов мог сказать и о постановлении о журналах «Ленинград» и «Звезда».
13 апреля 1946 года Политбюро ЦК ВКП (б) приняло продиктованное самим Сталиным решение по вопросам работы Оргбюро и Секретариата ЦК ВКП (б). Секретарю ЦК Жданову и начальнику Агитпропа Александрову поручалось «представить предложения о мероприятиях по значительному улучшению руководства агитпропработой». 18 апреля Жданов собрал большое идеологической совещание, где ставил задачи своим подчинённым. Жданов говорил тогда: «Товарищ Сталин дал очень резкую критику нашим толстым журналам… Товарищ Сталин назвал как самый худший из толстых журналов «Новый мир» … самым лучшим товарищ Сталин считает журнал «Знамя», затем «Октябрь», «Звезда»… он указывал на целый ряд слабых произведений, указывал на то, что появилась «Дорога времени», затем «Под стенами Берлина» Иванова».
Как видно из текста выступления главного партийного идеолога, «худшим» журналом Сталин считал на тот момент «Новый мир». А в качестве примеров «слабых» произведений Сталин назвал роман Всеволода Иванова «При взятии Берлина» (Жданов ошибся в названии), опубликованный в «Новом мире», и пьесу Григория Ягдфельда «Дорога времени», появившуюся в «лучшем» с его точки зрения журнале «Знамя». Ни Зощенко, ни Ахматова в докладе Жданова не упоминались. В критическом контексте не упоминались и ленинградские журналы.
Однако начальник Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП (б) Георгий Александров, который был креатурой Маленкова, составил в Политбюро совсем другую записку, подставляя под удар своего шефа Жданова. Он перевёл стрелки на ситуацию с литературными журналами в Ленинграде, возложив ответственность не столько на редакторов (они, кстати, особо не пострадали, главред «Звезды» Виссарион Саянов ушёл с должности за два дня до Постановления 12 августа, а через два года получил Сталинскую премию за роман «Небо и земля»; редактор «Ленинграда» Борис Лихарев получил выговор), сколько на руководство ленинградского горкома ВКП (б).
