На исходе дня 15 июля 1841 года в городе Пятигорске разразилась
страшная гроза с проливным дождем. Такого разгула стихии не помнили
даже старожилы. На исходе этого же дня, в городе Пятигорске, убивали
великого русского поэта М.Ю. Лермонтова. Убийство поэта потрясло
тогда всю Россию. Такого подлого убийства поэта Россия еще не знала.
На следующий день комендантом города была назначена следственная
комиссия, которой поручили провести расследование обстоятельств гибели
поэта.
Единственной рассматриваемой тогда версией, была версия убийства
Лермонтова на дуэли отставным майором Мартыновым. Других вариантов
убийства поэта ни комиссия, ни затем суд не рассматривали.
Согласно сохранившимся материалам судных дел видно, что власти и
следственная комиссия провели после убийства следующие мероприятия.
Был арестован и направлен в городскую тюрьму Мартынов; отправлены на
гауптвахту, а потом под домашний арест, заявившие о своём участии в
дуэли, секунданты корнет Глебов и князь Васильчиков. Проведён осмотр
места происшествия, где была обнаружена кровь. Осуществлен осмотр
квартиры, в которой проживали Лермонтов и его родственник Столыпин.
При этом была составлена опись имущества поэта. Комиссия изъяла и
описала пистолеты, из которых якобы дуэлянты стрелялись.
Врач, осмотрев тело убитого, составил акт освидетельствования, косвенно подтверждающий версию убийства поэта на дуэли.
Через три дня!.., после убийства, допросили Мартынова, Глебова и
Васильчикова. Позже, были допрошены слуги и госпожа Верзилина, в доме
которой, по словам обвиняемых, произошла ссора между дуэлянтами.
Для изучения личности обвиняемых, комиссия, из воинских частей, где
подследственные служили, затребовала документы о порядке прохождении
ими воинской службы, наградах и т.д.
Проведя вышеперечисленные действия, следственная комиссия через
коменданта города Пятигорска Ильяшенкова, направила материалы
расследования в гражданский суд.
Что же установило следствие? Накануне дуэли, 13 июля, на одном из
вечеров в доме госпожи Верзилиной, Лермонтов допустил очередную остроту
в адрес Мартынова. Поэт в шутку назвал его «горцем с большим
кинжалом», (Мартынов, будучи в отставке, носил черкесскую военную
форму и для усиления эффекта, перед дамами, на пояс вешал большой
кинжал, что вызывало улыбки у окружающих – А.К.). Услышав остроту,
Мартынов резко ответил Лермонтову, а по окончании вечера вызвал его на дуэль, (из документов судных дел видно, что никто из гостей, выходивших
вместе с ними, ссоры и вызова на дуэль не слышал – А.К.) Через два дня
в Пятигорске, у подножья горы Машук, состоялась дуэль. Лермонтов
стрелять отказался, подняв пистолет вверх. Мартынов, подойдя к барьеру,
выстрелил, убив поэта наповал.
Начавшееся в гражданском суде рассмотрение дела вскоре было приостановлено.
Всероссийский монарх повелел направить дело в военный суд. Очень
трогательное участие в судьбе обвиняемых, со стороны строгого к
нарушителям закона, Николая 1 (военный суд, для офицеров - дворян, был
более снисходителен - А.К.) Решение царя, тотчас, было исполнено.
Рассмотрение дела в военном суде длилось три дня. Формально допросив
подсудимых и исследовав, имеющиеся в деле другие материалы, суд вынес
«объективный» приговор, который царь смягчил: секундантов Глебова и
Васильчикова освободить от наказания, убийцу поэта – Мартынова,
содержать под арестом в крепости три месяца, затем подвергнуть
церковному покаянию. По действовавшему тогда законодательству,
максимальное наказание за дуэль была – смертная казнь.
Вот краткая канва официальных следственно - судебных действий, проведенных после убийства Лермонтова.
ЧАСТЬ 1
Трагедия Лермонтова с властями, начавшаяся в 1837 году с написания и
распространения стихотворения «Смерть Поэта», посвященного гибели
А.С. Пушкина, окончательно обострилась весной 1841 года. Власти поняли:
Лермонтов опасен и неисправим. К его словам прислушиваются, стихи
читаются и переписываются. Это уже вольнодумство. Поэтому, когда царь
увидел, находящегося в отпуске поэта, весело танцующим на балу,
который посещала и царская фамилия, он в гневе велел Дежурному
адъютанту Штаба Клейкмихелю: в 48 часов, выслать поручика Лермонтова
из Петербурга на Кавказ. Поэта направляли в Тенгинский пехотный полк,
который вел тяжелейшие бои на Черноморье. Полк в дальнейшем будет
практически истреблен от пуль, ран и болезней. Поэт уезжал в армию
удрученный, говорил, что с Кавказа больше не вернется. При этом много
рассказывал друзьям о своих литературных планах. Теплилась у него
надежда выпросить отставку и заняться литературой. В конце своего
маршрута в армию, уже на Кавказе, решает путь изменить. Вместо
действующей армии, со своим попутчиком и родственником Столыпиным,
едет в Пятигорск. Навстречу своей смерти.
Изучая опубликованные материалы судного дела о дуэли Лермонтова с
Мартыновым, нашёл много нарушений закона и явных нестыковок, которые
допустили следователи, а впоследствии и судьи.
Обвиняемым: Мартынову, Глебову и Васильчикову были предоставлены
вопросные листы, на которые они должны были, обдумав, письменно
ответить. Суть вопросов заключалась в следующем. Следователей
интересовала причина ссоры, как дуэлянты ехали к месту поединка, как
проходила сама дуэль, «употребляли ли они средства к примирению» и, как
увозили тело Лермонтова?
Письменно отвечая на вопросы, обвиняемые давали следователям
противоречивые показания, ложно поясняя, как они ехали к месту дуэли,
и как проходил сам поединок. При этом у них была возможность письменно
общаться между собой. Читатель задастся вопросом: «А как же дворянская
честь!» Отвечу: « Ни о какой чести там и речи не было». Вскоре вы сами
в этом убедитесь.
Вот как обвиняемые поясняли о том, как они добирались до места дуэли. В деле этот вопрос значится под номером четыре:
- Мартынов ответил, что Лермонтов и Васильчиков ехали верхом. Глебов на дрожках, сам же выехал раньше.
- Глебов: Мартынов, Васильчиков и Лермонтов - на верховых. Лермонтов на
моей лошади, (у поэта были свои две лошади - А.К.), я на беговых
дрожках.
- Васильчиков: Лермонтов и я верхом. Проводников не было, (больше ничего не сказал, а следствие не поинтересовалось - А.К.)
Комментарий автора: Задаю вопрос: чего не хватало следователям, чтобы
потребовать более четких ответов на вопросы? Тоже мешал царь? Вопросы
задавались 17 июля. В день похорон поэта. В Петербурге об убийстве
поэта еще не знали.
Уже тогда точно было известно, что Лермонтов уехал в Железноводск. И
на место трагедии ехал оттуда. В деле имеются показания слуги Ивана
Соколова: « ... в тот день, когда отставным майором Мартыновым был
вызван барин мой… на дуэль… я при нем не был, а был на Железных
водах….». Но ведь туда после приехал и Лермонтов! Свой последний
день и ночь жизни Лермонтов провел в Железноводске. Тогда почему
крепостной Соколов не говорит об этом? А может показания неграмотного
крепостного следователям были не нужны?
В деле имеется множество противоречий, а судьи безмолвны! Например, на
вопрос, стрелял ли Лермонтов из своего пистолета - Мартынов ничего не
ответил; Глебов показал, что не стрелял; Васильчиков ответил: позже
сам выстрелил из его пистолета в воздух, чтобы разрядить пистолет. А
ведь для следствия правдивость их показаний очень важна!
Комментарий автора: Сознавая накаляющуюся вокруг него обстановку, так
называемого «водяного общества», Лермонтов, перед гибелью, переезжает
в Железноводск, (это час езды от Пятигорска на лошади). Покупает
билеты, для принятия минеральных ванн, на несколько дней вперед.
Намереваясь окончательно уехать из Пятигорска, и обосноваться в
Железноводске, куда уже была перевезена часть его вещей.
Сохранилось несколько четверостиший, написанных поэтом в это время:
Им жизнь нужна моя, - ну, что же, пусть возьмут,
Мне не жалеть о ней!
В наследие они приобретут –
Клуб ядовитых змей.
И еще одно, характеризующее душевное состояние поэта тем трагическим летом 41 года:
Мои друзья вчерашние – враги,
Враги – мои друзья,
Но, да простит мне грех Господь благий,
Их презираю я…
Теперь приведу выдержку из переписки находящегося в тюрьме Мартынова с содержащимся под домашним арестом Глебовым.
Записка Глебова в тюрьму Мартынову: «…прочие ответы твои согласуются с
нашими, исключая того, что Васильчиков поехал со мной; ты так и скажи.
Лермонтов же поехал на моей лошади - так мы и пишем... Не видим ничего
дурного с твоей стороны в деле Лермонтова… тем более что ты в третий
раз в жизни своей стрелял из пистолетов; второй, когда у тебя пистолеты
рвало в руках и это третий…. Надеемся, что ты будешь говорить и
писать, что мы тебя всеми средствами уговаривали… ты напиши, что ждал
выстрела Лермонтова». Это пишет человек, который и сейчас в
лермонтоведении считается другом Лермонтова!
Выдержка из «Устава о строевой кавалеристской службы» XIX века: «Для
большего к стрельбе навыка учить… сперва на месте, потом … на скаку из
пистолетов в мишень стрелять…». Так умел отставной майор Мартынов,
окончивший юнкерскую школу, из пистолетов стрелять!?
Комментарий автора: Зачем они инструктировали Мартынова, как надо
говорить, кто, как и на чем ехал? Так уж это важно? Важно! Потому что
этой поездки не было. Лермонтов ехал из Железноводска и в трактире
мадам Рошке, , что находился в пос. Шотландка, (на пути в Пятигорск)
остановился пообедать. Его там видели примерно за час до смерти. Так
мог офицер, прошедший войну, готовившейся к дуэли, спокойно набивать
свой желудок едой. Раны в живот тогда, были самые опасные. Зачем надо
было выдумывать не существовавшую поездку из Пятигорска? Бытует мнение,
что таким путем они скрывали участие в дуэли Столыпина и Трубецкого.
Неубедительно!
Следователи о переписке знают и мер не предпринимают. Понимая, что
подследственные дают ложные показания, приобщают их к материалам дела,
оставляя без положенной, в таких случаях, проверки. Явное нарушение
закона.
Во время следствия выяснилось еще одно грубое, преступное нарушение
закона. Пистолеты, которые следователи изъяли во время обыска, и из
которых, как они считали, убили Лермонтова, подменили!!!
ЧАСТЬ 2
Прежде чем начать рассказ о подмененных пистолетах, необходимо вспомнить предысторию этих событий.
Лермонтова убили примерно в 18 часов 30 минут (по нашему
времяисчислению). Участники, они же подследственные, в один голос
утверждали, что поэт умер сразу. Поэтому они по очереди под проливным
дождем ездили в город в поисках или врача, или извозчика, но все
безрезультатно. Никто в такую погоду ехать не хотел. И только к 21
часу нашлась подвода и, лежавшего все это время под проливным дождем
Лермонтова, слуги повезли домой. Имеется свидетельства слуги
Христофора Саникидзе, который сообщил, что когда мы везли Михаила
Юрьевича, он был еще жив, стонал и едва слышно шептал: умираю, потом
на половине пути затих, умер.
Комментарий автора: Допустим, произошла дуэль, на которой Лермонтов
был убит или ранен. Тогда зачем боевым офицерам, прошедшим войну,
оставлять умирать под дождем своего друга и бегать по дворам, искать
мифических врачей или подводу? Были эти господа состоятельные люди.
Сами имели лошадей (один из них даже на дрожках приехал), имели
дворовых людей, которые куда быстрее доставили тело поэта, для
оказания медицинской помощи. Да у горцев и в армии есть простой и
давний способ доставки раненных и убитых – через седло. Пользы от этого
было бы наверно больше, чем, бросить человека, истекающего кровью.
Ехать пришлось всего - то четыре версты. Видно живой Лермонтов был
не нужен? Чем они в Пятигорске в это время занимались? Теперь не
установишь. Но вот сосед, родственник и «близкий друг» поэта
Столыпин, судя по документам, объявился только на следующий день, после
убийства. Даже опись имущества в их доме составляли без него.
Первым о происшествии, в этот же вечер, пошел докладывать коменданту
корнет Глебов, Мартынов трусливо сидел дома. Глебов заявил, что между
Лермонтовым и Мартыновым состоялась дуэль, при которой он был
секундантом. Лермонтов на дуэли смертельно ранен, (уже потом они на
следствии, в один голос будут говорить, что убит был на повал – А.К )
Сразу же комендант набросал черновик депеши Командующему Кавказской
армией, в котором уведомлял о происшествии. Депеша сохранилась как в
черновике, так и подлиннике. Настораживает в этом документе
расплывчатая формулировка причины смерти Лермонтова: «…ранил… из
пистолета в бок…, от каковой раны Лермонтов помер на месте…». Если в
человека стреляют, и он сразу же умирает, то считается, что его убили.
А может он действительно был ранен, но «помер» не сразу? Получается,
бросили убийцы или убийца поэта живым! А разве бывает такое на
дуэлях? Уже в октябре, направляя дело в военный суд писали: « …на
которой сей последний убит на месте…», (к тому времени «разобрались»
- А.К.)
Глебова арестовали. Послали конвой за Мартыновым….
Комментарий автора: « Закулисный режиссер» убийства поэта понял, что
дуэль при одном секунданте не может состояться, это не по правилам
Дуэльного кодекса, получается – чистое убийство. Тем более Мартынов и
Глебов проживали в одной комнате. Выходит: один убил другого, а
товарищ убийцы при этом еще - единственный секундант и свидетель
убийства. Нужно срочно найти второго секунданта. И он нашелся.
Коменданту пришлось сочинять новую депешу.
Рано утром к коменданту явился князь Васильчиков с заявлением, что он
был вторым секундантом на дуэли, со стороны Лермонтова. Васильчикова,
как и Глебова, арестовали, а потом перевели под домашний арест. Кто
такой Александр Васильчиков? Обычный молодой человек,прикомандированный
к гражданской экспедиции, занимавшейся проверкой гражданских учреждений
Кавказа. В Пятигорске проходил курс лечения от геморроя. Лермонтов
сочинил на него эпиграмму:
Велик князь Ксандр и тонок, гибок он,
Как колос молодой,
Луной сребристой ярко освещен,
Но без зерна – пустой.
Но у «князя Ксандра» был один маленький плюсик. Он был сыном Канцлера
Российской империи - Иллариона Васильчикова, второго человека в
государстве Российском. Отличившись, после подавления восстания
Декабристов, князь-отец стал доверенным лицом императора Николая1.
Забегая вперед, скажу, царь простит сынка Канцлера, с формулировкой -
учитывая предыдущие заслуги отца.
Уж очень не подходил Васильчиков на роль секунданта
Лермонтова. Обычно в секунданты брали преданных друзей или хороших
товарищей. Больно уж они разные были в жизни. Да и эпиграмма,
написанная Лермонтовым, не могла давать князю покоя.
Комментарий автора: Возможно, складывается впечатление, что
Лермонтов действительно был злой и ехидный человек, который над всеми
смеялся. Его короткая жизнь прошла в армии. Вначале учеба в юнкерской
школе, потом служба в четырех полках: Гвардейском гусарском,
Нижегородском драгунском, Гродненском гусарском и Тенгинском пехотном.
Когда поэта хоронили, то гроб с телом несли представители всех четырех
полков, в которых служил поэт.
В армии умеют подмечать слабые стороны человека и подсмеиваться над
ними. Кто служил, меня поймет. Таким был и Лермонтов. Только у него
все получалось с юмором, интересно, поэтично. Да…, и, язвительно!
Если в своих шутках заходил слишком далеко - сразу извинялся. Смеялись
и над ним (тот же Мартынов). С юнкерской школы, за Лермонтовым
закрепилось прозвище «Маёшка», что означало безобразный (поэт слегка
прихрамывал и сутулился - А.К.)
С честными, добрыми, храбрыми и открытыми в общении людьми, Лермонтов
был дружен. Он их любил и уважал. В коллективе Лермонтов был всегда
заводилой. И сейчас в памяти остались: лермонтовский кружок,
лермонтовский отряд, лермонтовская банда. Вопрос: тянулись бы люди к
поэту, если он был таким, едким и злым, каким его сейчас представляют?
Переходим, наконец, к пистолетам (сохраняю стилистику документов 19 века – (А.К.):
Через три дня после убийства,18 июля, из следственной комиссии в
Пятигорскую управу поступает запрос: «Находящиеся в оной управе два
пистолета, взятые ею после поединка... прислать к нам при описи для
приобщения оных…». 21 июля пистолеты из управы были отправлены в
следственную комиссию. Привожу документ полностью: «Опись пистолетам,
которыми стрелялись на дуэли отставной майор Мартынов и поручик
Лермонтов. № 1. Пистолеты одноствольные с фистонами с серебряной
скобами и с серебряною насечкою, из коих один без шомпола и без
серебряной трубочки».
Описание пистолетов следователями сделано поверхностно.
Читаем следующий документ, от 3 октября (с момента убийства поэта
прошло более двух месяцев, - А.К.). Комиссия военного суда уведомляет
пятигорского коменданта: «В последствие предписания… от 29 сентября…
имеет честь донести, что препровожденные в оную два пистолета,
принадлежащие убитому на дуэли поручику Лермонтову, из которых он
стрелялся с отставным майором Мартыновым, в комиссии получены, а
имеющиеся в оной таковые же пистолеты, принадлежащие ротмистру
Столыпину, взятые частною управою по ошибке при описи имения
Лермонтова… комиссия обратно предоставляет». Причем делается пометка:
пистолеты, принадлежащие Столыпину, возвращены другому участнику
трагедии - Глебову. Но ведь Столыпин с Кавказа не уезжал! Подумайте. Не
странно ли, сразу после дуэли изымают пистолеты, как потом выясняется,
принадлежащие Столыпину, из которых якобы произошло убийство, описывают
их и приобщают к делу в качестве вещественных доказательств. Потом,
через два месяца появляются другие пистолеты, якобы принадлежащие
самому Лермонтову, и оказывается, из них уже дуэлянты стрелялись. Так
откуда они взялись?
Комментарий автора: Когда стреляли в Лермонтова, был сильный дождь.
Пистолеты должны быть в грязи, из них исходил бы запах сгоревшего
пороха. Неужели следователи на это не обратили внимание? Или убийцы
заранее их почистили и уложили в пистолетную коробку Столыпина? В это
слабо верится. Никто из этих пистолетов не стрелял.
Теперь почитаем составленную после смерти поэта опись имения Лермонтова
(так тогда называлась опись имущества дворянина – А.К.). За номером 86
значится изъятым - «пистолет черкесский в серебряной обделке с золотою
насечкою (ранее изъятые пистолеты были с серебряной насечкою - А.К.) в
чехле азиатском». Это личное оружие Лермонтова. Никаких других
пистолетов, принадлежащих поэту, в его доме не изымали!!!
Как же получилось, что в октябре в деле появились другие пистолеты,
которые стали фигурировать как «лермонтовские», из которых «дуэлянты»
стрелялись? Где и у кого они два месяца хранились? Как они оказались у
коменданта Пятигорска и, кто их ему передал?
По законодательству, если улики получены с нарушением закона, они не
могут быть признаны доказательствами. Это было во все времена
судопроизводства. Просто способы получения доказательств были разные.
Когда-то оговор, «чистосердечное признание», а когда и плеть.
Прочитав судное дело, не нашёл описания пистолетов, доставленных в следственную комиссию в октябре 1841 года.
Ещё несколько слов о поведении родственника поэта - Столыпина. Он
знает, у него в доме, где он проживал с Лермонтовым, изъяли пистолеты,
которые проходят по делу об убийстве поэта. Ему бы бить тревогу - это
его пистолеты, они не стреляли! Не знаю, бил ли он тревогу или как мышь
тихо сидел, ожидая, как все обернется. Но с его молчаливого согласия
следствие получило ложную улику, подтверждающую дуэль. Получается, есть
люди, заявившие об участии в дуэли, и тут же обнаруживается орудие
убийства, что подтверждает состоявшуюся дуэль.
Комментарий автора: Во всей этой истории роль Столыпина довольно
странная. Давний друг поэта, родственник, однополчанин. В последние дни
жизни поэта, жил с ним под одной крышей. А вот после смерти Лермонтова
не оставил о нем ни одного воспоминания, даже своим родственникам. Все
унес в могилу. Не выполнил дворянского обязательства (реверса)
доставить имущество убитого родственника на родину к бабушке. С кем-то
его передал. Видно боялся показаться на глаза бабушки поэта. Вот вам и
дворянская честь на деле!
Такое же молчание хранил и Глебов, но он прожил недолго, был убит.
Дольше всех прожили Мартынов и Васильчиков. Мартынов, после убийства,
удачно поправил своё материальное состояние, жил в Киеве, где числился
в ссылке. Не пропускал балов, светских развлечений.
Получив разрешение жить в столицах, переехал в Москву, где до своей
смерти проживал в собственном доме в Леонтьевском переулке. Это
примерно в километре от Кремля. Его отец сколотил состояние на винных
откупах, т.е. торговал вином. В конце жизни попытался написать
покаянное письмо в виде исповеди, но дальше описания, каким хулиганом в
юнкерской школе был Лермонтов не пошёл. Не хватило мужества.
В Советское время, в середине двадцатых годов, учитель литературы
проводил открытый урок в интернате с бывшими беспризорниками. Проходя
мимо кладбища, он указал на склеп, в котором был похоронен Мартынов
(нельзя ему было говорить об этом). Наутро склеп был разрыт, а
останки рода Мартыновых разбросаны по деревьям.
Последним умер Васильчиков. Он сделал все, чтобы себя обелить и
очернить Лермонтова. Спустя годы, на вопрос биографа Лермонтова
Висковатого: «Кто собственно был секундантом Лермонтова?» Васильчиков
ответил, что собственно не было определено, кто чей секундант. Прежде
всего, Мартынов просил Глебова, с коим жил, быть его секундантом, а
потом как-то получилось, что Глебов был как бы со стороны Лермонтова….
На следствии они говорили совсем по-другому. Хитрый Васильчиков ответил
следователям уклончиво: секундантами были он и Глебов. Более наивный
Глебов ответил, что у Мартынова был он, а у Лермонтова - Васильчиков….
Разве так могла проходить дуэль?! И мог Лермонтов это допустить?
(Среди них он был самый старший по возрасту). К концу жизни,
Васильчиков договорился до того, что когда Мартынов целился в
Лермонтова, последний обозвал его умником…. Представьте себя, стоящим
под дулом пистолета. Чтобы вы делали?
Почему верят свидетельству Васильчикова? А не верят Лермонтову, который в двадцать шесть лет назвал его «пустым».
Приведу выдержку из книги профессора А.А. Герасименко «Из Божьего
света…»: «Сценарий « дуэли» интриганы разрабатывали поэтапно: вначале
будто бы стрелялись без секундантов, нет – при одном (М.П. Глебове),
нет – при двух (тот же Глебов и он, Васильчиков), и, наконец, - при
четырёх (включили ещё А.А. Столыпина и С.В. Трубецкого), О последнем
варианте А.И. Васильчиков стал говорить после их смерти…»
Вернемся к пистолетам. Так, где с начала следствия находились пистолеты
Кухенрейтора, из которых противники стрелялись? И были ли они?
Так же в деле не нашел свидетельств, что стрелялись дуэлянты из мощных
дальнобойных пистолетов Кухенрейтора (но об этом в другой главе –
А.К.). Понимаю, что полностью доверять судному делу нельзя, как нельзя
верить и так называемым участникам, свидетелям и некоторым
исследователям гибели поэта.
Имеется в деле еще одна странность. Непонятная поездка корнета Глебова, находящегося под арестом, на три дня в Кисловодск.
27 июля доктор Рожер, лечивший Глебова и Васильчикова, ходатайствует
перед властями о направлении арестованных на лечение в Кисловодск. 29
июля власти дают разрешение. В деле имеется (сохранившийся в черновике
– А.К.) сопроводительный документ на имя военного начальника
Кисловодска, написанный комендантом Пятигорска: «…в следствии чего
Корнета Глебова… за присмотром препровожая предписываю иметь … за
присмотром, в квартире его, а по истечения курса (лечения – А.К.)
прислать в Пятигорск …». Читаю следующий документ подписанный военным
начальником Кисловодска. В нем он извещает, что 1 августа Глебова
отправляет (!!!) обратно в Пятигорск (без объяснения причин – А.К.).
Вскоре, 8 августа Глебов опять уезжает в Кисловодск. Отдохнув и попив
нарзана, 11 сентября, уже вместе с Васильчиковым возвращается в
Пятигорск.
Зачем по предписанию коменданта Глебов ездил на три дня в Кисловодск?
Возможный ответ нахожу в этом же деле. Имеется рапорт следователя
Унтилова от 30 июля всё тому же пятигорскому коменданту, в котором
следователь уведомляет Ильяшенкова об окончании следствия и направлении
ему дела, для дальнейшего рассмотрения и передачи в суд. В конце депеши
следователь уведомляет: «… при сем представляю и пару пистолетов,
которыми поединщики стрелялись». Но мы теперь знаем, что эти пистолеты
не стреляли! Далее, 7 сентября из окружного суда поступает коменданту
запрос: «…дело получили и просим о присылке к делу пистолетов коими
произведены выстрелы».
Но не очень спешит комендант Ильяшенков отдавать пистолеты. Только 3 октября, когда дело поступает в военный суд, председатель суда
уведомляет коменданта, что пистолеты получены. Но это уже были другие -
«лермонтовские» пистолеты, о которых писал ранее. Спустя два дня,
Глебову в управе отдают изъятые «по ошибке» столыпинские пистолеты.
Так может, ездил Глебов в Кисловодск за пистолетами Кухенрейтора? Отдал их и взамен получил ранее изъятые.
Комментарий автора: Получается, убили Лермонтова в упор из обычного
пистолета, а потом, чтобы увеличить расстояние между убитым и убийцей
(не с каждого пистолета того времени, с расстояния в двадцать шагов
можно убить человека выстрелом навылет через всю грудь) придумали, что
стрелялись из мощных, крупнокалиберных дальнобойных пистолетов? Я не
касаюсь такой науки, как судебная - медицина. Но, согласно
современным исследованиям: Лермонтов получил пулю справа налево,
снизу вверх, под углом 60 градусов по отношению к продольной оси
туловища... Это же в какой позе надо стоять во время дуэли?
Версию об оружии и дуэли подбрасывали не только для следствия, но и для нас, для истории….
ЧАСТЬ 3
В работах некоторых исследователей обстоятельств гибели поэта
приходится читать, что следствие и суд сделали всё возможное, чтобы
установить причины гибели поэта. При этом они признают, что
следователями все же были допущены некоторые ошибки. В частности,
оправдывая действия должностных лиц, они ссылаются, что действовали
пятигорские власти под сильным нажимом сверху.
Также приходится читать, что нельзя сравнивать уровень развития
криминалистики и уголовного судопроизводства начала 19 века с нашим
временем. Ведь тогда действовавшее законодательство сильно отличалось
от настоящего. Соглашусь с этим, но только частично.
Основным, действовавшим тогда законодательным документом, был, Свод
законов Российской империи. Многотомное издание, разработку которого
еще при Александре 1, начал видный государственный деятель своего
времени М.Сперанский.
Законодательными актами, регулирующими деятельность властей, по
предупреждению и раскрытию преступлений были: Указ об учреждении
губерний, Устав уголовного судопроизводства и Устав о предупреждении и
пресечении преступлений.
Таким образом, к середине тридцатых годов в России была создана
целостная система мер по пресечению, раскрытию преступлений и
изобличению преступников (пусть по нашим меркам и не очень совершенная
– А.К.)
Комментарий автора: Что представлял собой Пятигорск в середине 19 века?
Да, это был не губернский город, но уже тогда он считался «курортной
столицей» России.
Гражданской жизнью в городе распоряжалась частная управа,
подчинявшаяся коменданту. При ней находилась полиция и пожарная
команда. В городе, особенно в летнее время, проживало большое
количество отдыхающих из разных уголков России, в большинстве своем
дворяне и военные. Таким образом, власти, хотели они этого или нет, но
обязаны были поддерживать порядок жизнеобеспечения города на должном
уровне.
Пятигорск, в те времена, не был той глухоманью, какой, к примеру, была
«лермонтовская» Тамань, где не существовало эффективной власти и слабо
действовали законы Российской империи.
Таким образом, к середине 19 века российские власти, в деле раскрытия
преступлений, не были такими беспомощными, как нам кажется сегодня, из
глубины веков. В их распоряжении был судебно-следственный,
судебно-медицинский и полицейский аппарат (пусть и не очень
образованный – А.К.) И что очень важно, в их распоряжении была довольно
внушительная законодательная база – Свод законов Российской империи,
состоявший из пятнадцати томов.
Приведу некоторые выдержки из книги 2, тома 15 Свода законов…, издания
1832 года. Это первое издание, действовавшее до 1845 года, как раз на
момент убийства Лермонтова. Говоря современным юридическим языком,
книга являлась - уголовно-процессуальным кодексом.
В статье 792 говорится: «…Полиция приступает к следствию по всякому
сведению, дошедшему к ней как о явном преступлении…,так и о которых,
без предварительного следствия, нельзя заключить, случайно ли они
учинились или по какому либо умыслу».
Правами производства следствия наделялся частный пристав, обязанности
которого определялись ещё Уставом Благочиния от 8 апреля 1782 года.
Частному приставу предписывалось следить, «… чтобы уголовные дела не
остались без наказания».
Вернемся к Своду законов... Статья 929 разъясняет, что
является доказательствами по уголовным делам, это: 1) собственное
признание, 2) письменные доводы, 3) личный осмотр следов преступления и
вещей обличающих виновного, 4) показания сведующих лиц, 5) показания
свидетелей, 6) повальный обыск, 7) очные ставки.
Хочу обратить внимание на четвертый пункт. Сведующие люди. Кто они?
Так тогда называли специалистов - экспертов. В Законе следователям
вменялось в обязанность задействовать при расследовании дел узких
специалистов (экспертов) и, если у местных чиновников не хватало
квалификации, то их необходимо было приглашать из вышестоящих
учреждений. Специалистам запрещалось отказываться от помощи следствию.
При этом они несли уголовную ответственность за допущенные нарушения.
Почему следователи поверили акту врача Барклай-де Толли,а не обратились к более "сведующим" специалистам?...
Подробно в Законе объяснялся порядок проведения очных ставок. Так в
статье 994 говорилось: «Очные ставки даются для объяснения противоречий
и для взаимного уличения подсудимого…и других, причастных к делу лиц…».
В статье 1001: « Речи обеих бывших на очной ставке сторон записываются
и подписываются по общим правилам о порядке допроса подсудимых и
свидетелей».
Какие хорошие статьи, применительно к рассматриваемому нами делу об убийстве поэта!?
Комментарий автора: Почему следователи не применили эти статьи, при
расследовании убийства Лермонтова? Почему они не провели очные ставки?
Не назначили, повторно, судебно-медицинскую экспертизу!?... Не хотели
или им не дали?
Рассмотрим вопрос о процедуре допроса обвиняемого. Почему решил
обратить на это внимание? В судном деле по делу о дуэли Лермонтова
приводятся письменные вопросы, которые следователи задали обвиняемым
и по которым они сделали путанные и лживые показания.
Исследователи гибели поэта объясняют это тем, что таков был тогда
порядок допросов. Приведу выдержки из Свода законов... Статья 905:
«Обвиняемого надлежит расспросить сперва о его имени, отчестве,
фамилии, летах, звании, жительстве…». Статья 906: «Потом расспрашивать
обвиняемого подробно о приводимом против него обвинении, не упуская
никакого обстоятельства, прямо или непрямо связанного с существом
дела». В статьях 908 и 909 разъясняется следователям, что обвиняемые
должны отвечать на вопросы лично и допрашивать их надо порознь. И самое
главное в статье 916: « Вопросы и ответы в то же время при следователе
и обвиняемом должны быть записаны…»
Значит, основным способом допроса был личный допрос следователем
обвиняемого. И только статья 917 разрешала допрос по «записке» и то,
тогда протокол «… после допроса подписывается обвиняемым и скрепляется
следователем…»
Допрос с помощью письменных вопросов практиковался, чтобы экономить
время следователей, когда было большое количество обвиняемых, или по
делу с многочисленными эпизодами. К примеру, дело Декабристов. В случае
с Лермонтовым, чтобы установить истину, тактически правильней было
допрашивать обвиняемых лично. Вопрос-ответ. Это следователи тогда
хорошо знали.
Теперь о надзоре за следствием. В своей записке из тюрьмы Мартынов
писал «секунданту» Глебову: «А бестия стряпчий пытал меня, не
проболтаюсь ли. Когда увижу тебя, расскажу в чем ». Кто такой
стряпчий? Это и был прокурорский чиновник, обязанный следить за ходом
следствия и суда, пресекая нарушения закона. Интересно, чего так боялся
прокурорский работник? В чем мог проболтаться Мартынов? Не менее
интересен ответ Глебова Мартынову: «Непременно и непременно требуй
военного суда. Гражданским тебя замучают. Полицмейстер на тебя зол, и
ты будешь у него в лапках…».
Вот еще одна выдержка из письма Мартынова к Глебову: «…сегодня
отправляю письмо графу Бенкендорфу…». Далее он пишет, что просит
влиятельного графа предать его не гражданскому, а военному суду. И
затем: «…Чего я могу ожидать от гражданского суда? Путешествия в
холодные страны? Вещь совсем не привлекательная. Южный климат гораздо
полезней для моего здоровья…». Какой цинизм! В этом же письме Мартынов
откровенно пишет, что письмо к графу ему сочинил Диамид Пассек: «…ибо
он таких писем не писал…». Кто такой Пассек? Зачем его пустили в камеру
к Мартынову и почему, он помогает убийце? В то время на Кавказе был
один Диамид Пассек, подполковник, впоследствии генерал-майор. Нигде не
нашел свидетельств, чтобы Пассек имел дружеские отношения с Мартыновым
или Лермонтовым. Тогда зачем он в это дело ввязался? Или ему поручили?
Комментарий автора: Так может, боялись они, что полиция все же
приступит к объективному расследованию и изобличит заказчиков и убийц
поэта? Зря боялись, Российский император за них все решил: обвиняемых
из-под стражи освободить и передать дело на рассмотрение военному суду!
Вернусь к медицинскому освидетельствованию тела поэта врачом Барклай-де
Толли. Осматривая убитого, врач, как специалист, допустил грубейшие
нарушения действовавшей в начале 19 века, процедуры вскрытия тел. «
Наставление врачам при судебном осмотре и вскрытию тел», изданное в
1829 году, предписывало: « … Сначала определить род повреждения…описать
величину, вид, длину и ширину самого повреждения и сличить оное (как
предполагается) с орудиями, коими оное причинено…»
Комментарий автора: Ничего не сделали! А ведь могли. Специалистов медиков в прифронтовом городе Пятигорске, было достаточно.
Некоторые исследователи, признавая в своих работах, нарушения закона
властями и участниками трагедии 15 июля 1841 гола, все же пытаются их
оправдать и обелить.
Коменданта Ильяшенкова, без участия которого трудно было подменить
пистолеты, называют добрым стариком, жалевшим молодых повес – «
дуэлянтов». Сами повесы оказываются мальчишками, не понимавшими величия
таланта Лермонтова. Врача Барклай-де-Толли, освидетельствовавшего тело
поэта и нарушившего порядок вскрытия тел, оправдывают тем, что он не
имел должной квалификации и, он якобы не мог предположить, что его
заключение будут досконально изучать через сто и более лет. О
следователях отзываются двойственно; то они сделали все что, могли, то
наоборот, представляют их марионетками в руках власти.
Но убийство поэта следователи не раскрыли…, а могли! В их распоряжении
было всё: и средства, и методы, и время, и законы. Не было только
желания!
Получается!.. Все участники трагедии, в большей или меньшей степени
оправданы, и в своей смерти виноват сам Лермонтов. Его язвительный
характер, эпиграммы и шаржи, привели его к смерти. И не имеет права
великий поэт на понимание и объективное расследование обстоятельств
гибели, как не имеет права и на возможно совершенную им ошибку. Для
него «судьбы свершился приговор». Ошибка, допущенная поэтом, была в
одном: ему надо было срочно уезжать…, бежать, от своих убийц, из
Пятигорска! Проблем этим Лермонтов не решил бы, а жизнь, пусть на
короткое время, себе сохранил.
Он это чувствовал. Незадолго до смерти с горечью написал:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы мундиры голубые,
И ты им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Укроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
Не укрылся. Всё равно нашли и убили!
Комментарий автора: Лермонтов не хотел посвящать свою жизнь военной
службе. Но, поступив в Школу гвардейских подпрапорщиков и
кавалеристских юнкеров, своему другу М.А. Лопухиной написал: «…и вот
теперь я воин,…если будет война, клянусь вам Богом, буду всегда
впереди». Это он написал в 1832 году, а в 1840 году, во время боевых
действий на Кавказе, доказал, что это не пустые слова….
ЧАСТЬ 4
Многие десятилетия не умолкают споры о причинах и обстоятельствах
гибели поэта М.Ю. Лермонтова. Учеными, почитателями таланта великого
поэта, по этой теме написано множество работ, статей и проведено
исследований. А тайна гибели поэта так и остается не разгаданной.
Правда, авторы исследований идут разными путями. Одни добросовестно
переписывают «своими словами» уже ранее изданное. Другие, очевидно,
«высасывают факты из пальца» и делают на этом основании такие выводы,
что задаешься вопросом - какими источниками авторы пользовались? И не
так много проводится серьезных, смелых исследований, где авторы
действительно пытаются разобраться, что же произошло в Пятигорске в том
трагическом июле 1841 года.
В 60-х годах прошлого столетия учеными криминалистами, судебными
медиками и музейными работниками проводилась попытка разобраться в
убийстве Лермонтова криминалистическими методами. Правда, целью их
исследований было в очередной раз доказать официальную дуэльную
версию. Хотя причины, побудившие экспертов это сделать, были совсем
другие.
Но давайте все по порядку. В 1954 году в журнале «Новый мир» была
опубликована повесть Константина Паустовского, в которой была фраза:
«И последнее, что он заметил на земле, - одновременно с выстрелом
Мартынова ему почудился второй выстрел, из кустов над обрывом, над
которым он стоял».
Через несколько лет эту тему развил В. Швембергер. В «Трагедии у
Перкальской скалы» он писал, как один священник в 1896 году причащал
умирающего казака и тот ему поведал, как в молодости, чтобы избежать
суда, по приказу начальства, убил из засады армейского офицера во
время дуэли. Через несколько лет он узнал, что убил Лермонтова.
Для опровержения этой абсурдной версии и была создана экспертная комиссия.
В нее вошли специалисты из Ленинграда: судебные медики, хирурги, научные сотрудники музея Эрмитаж.
Представительная комиссия опровергла версию убийства Лермонтова
наемным убийцей в спину с отходящей от горы Машук Перкальской скалы.
Но все же, некоторые выводы экспертов вызывают у меня настороженность и сомнение в их объективности.
Так в пункте 2 экспертного заключения делается вывод: «… Все эти и
другие данные позволяют сделать вывод, что на дуэли … применен дуэльный
набор пистолетов с ударно-кремневыми замками … немецких оружейников
Кухенрейтор…»
Режет слух фраза: «… и другие данные…». Для экспертизы, пусть и не
имеющей юридической силы, такая ссылка не допустима. Эксперт, в своих
исследованиях, должен ссылаться на все доводы как «за», так и «против».
И только потом делать выводы и давать заключения.
Теперь о главном. Вот выдержка из описания пистолетов, изъятых в
доме, где проживали Лермонтов и его родственник Столыпин, на основании
которого эксперты дали заключение, признав их Кухенрейторами.
«…Пистолеты одноствольные с фистонами с серебряными скобами и с
серебряной насечкою на стволах, из коих один без шомпола и серебряной
трубочки…»
Зная, что данное заключение экспертов ранее подвергалось критике, все
же решил пройти весь исследовательский путь и самому разобраться в
идентификационных признаках оружия, на основании которых эксперты
сделали свое заключение.
Итак – фистоны. В словаре Брокгауза и Эфрона есть фестоны – гирлянда из
листьев и цветов, зубчатые складки на оконных дверных занавесках,
дамских платьях. Что-то на элемент оружия не похоже! В других словарях
аналогичная информация. Все про цветы, украшения, женские подолы и.т.п.
И ни слова об оружии. Подумал, может, следователи ошиблись и вместо
фистонов подразумевали пистоны. Так тогда назывались капсюли. Тогда
получается, изъятое оружие было не ударно-кремневым, а
ударно-капсюльным. Но моя догадка не подтвердилась. В одном из
справочников по оружию нашел увеличенное фото ствола старинного
пистолета, на котором изображены фестоны. Чтобы не утомлять читателя
их описанием, скажу, что похожи они на морские волны из детских
рисунков. Значит, фестоны - это элемент украшения оружия. В 19 веке
пистолеты, особенно дуэльные имели красивую отделку, поэтому и стоили
дорого. Вывод: наличие на пистолетах фестонов не позволяет точно
определить систему пистолета.
Серебряные скобы. Согласно оружейному справочнику, спусковая скоба –
деталь стрелкового оружия, представляющая собой рамку, прикрывающую
спусковой крючок и устанавливаемую на абсолютном большинстве образцов
стрелкового оружия всех типов. Понятно, что и по этой детали
принадлежность оружия не определить.
Серебряная насечка на стволах. Насечка – техника украшения
металлических изделий, в том числе огнестрельного оружия, заключавшаяся
в инкрустировании золотом, серебром или медью. Насечка имелась
практически на всех видах старинного стрелкового оружия.
Шомпол. Тут вроде все понятно. Это элемент так называемых принадлежностей любого огнестрельного оружия.
Трудность вызвала серебряная трубочка. Думал это тоже одна из
принадлежностей к пистолету. Оказалось, это шомпольное гнездо –
горизонтальный канал или выемка (в последнем случае, оснащенная
трубками), в нижней части ложа стрелкового оружия и предназначенная
для хранения шомпола.
Комментарий автора: Таким образом, все перечисленные в описи элементы
изъятого в доме оружия не позволяют сделать вывод, что принадлежат они
к кавалеристским, дальнобойным, нарезным пистолетам системы
Кухенрейтора.
Отвечая на критику экспертного заключения, один из ее участников М.
Любарский ссылается на свидетельства, родственника Лермонтова,
Шан-Гирея и первого биографа поэта Висковатого. В мемуарах Шан-Гирея,
написанных в 1860 году упоминается: «… пистолет из которого
был убит Лермонтов, находится не там, где рассказывают, - это
кухенрейтор № 2 из пары: я его видел у Алексея Аркадьевича Столыпина,
на стене над кроватью, подле портрета, снятого живописцем Шведе с
убитого Лермонтова».
П. Висковатый в 1881 году видел этот же пистолет « в Москве над
кроватью Дмитрия Аркадьевича Столыпина», родного брата умершего тогда
А.А. Столыпина.
Получается на их воспоминаниях эксперт Любарский и делает вывод: «
Теперь все становится на свои места. Подмена пистолетов действительно
произошла. Только у следствия изъяли (похитили - А.К.) именно те
пистолеты, которые были на дуэльной площадке. Просто Столыпин (один из
неофициальных секундантов) хотел их сохранить. В противном случае для
чего бы он стал вешать кухенрейтор № 2 из пары рядом с рисунком
Лермонтова...?»
Теперь и у меня все стало на свои места. Вот они, «другие данные», на которые ссылались эксперты.
Хочу сразу заметить. Ссылка на воспоминания, в такой точной науке, как
криминалистика, недопустима. Историческая наука допускает подобные
ссылки, но только не криминалистика. Второе. Ни Шан-Гирей, ни
Висковатов не упоминают, что братья Столыпины указывали на пистолет,
висящий на стене, как на оружие, из которого стреляли в Лермонтова. И
третье. Если А. Столыпину удалось у следователей «похить» пистолеты, то
это же целая детективная история. Неужели из многочисленного рода
Столыпиных - Лермонтовых (продолжателем их династии был Петр Столыпин,
премьер-министр России, также подло убитый наемным убийцей), о ней
никто не знал. Да и не похож Алексей Столыпин на авантюриста,
способного выкрасть у следователей пистолеты. Тем более для сохранения
на память. О Лермонтове Столыпин молчал до самой смерти. Какая уж тут
память?
Возможно, и висели на стене Кухенрейторы, но стреляли из них в Лермонтова? Но это уже мое предположение, а не факт.
В двухтомном издании «Русские уголовные процессы», изданном А.Любарским
(не путать с экспертом Любарским - А.К.)в 1867 году, имеется описание
дуэли Лермонтова с Мартыновым. Прочитал дело бегло, т. к. ничего
нового для себя не нашел. Всё та же ложь. Но меня заинтересовал совсем
другой процесс. В книге он описан следующим, за «лермонтовским». Дело о
дуэли между бароном Иваном Остен-Сакеном и дворянином Юлиусом Клейстом
в июле 1843 года.
События проходили в Курляндской губернии. В лесном массиве был
обнаружен трупп Клейста с огнестрельным ранением, на вылет, грудной
клетки. Рядом с телом лежал пистолет. В кармане убитого нашли записку,
в которой он извещал, что в его смерти никто не виноват. На первый
взгляд, типичное самоубийство. Судебный медик сравнил диаметр входящего
огнестрельного ранения с калибром пистолета и сделал вывод, что
стреляли из обнаруженного на месте происшествия пистолета, (что мешало
следователям провести аналогичную и совсем не сложную экспертизу по
делу Лермонтова?)
Но в этом деле следователей насторожило то, что верхняя и нижняя одежда
на труппе Клейста была расстегнута. Не мог же он сам себя, после
выстрела, раздеть.
О совершенном убийстве стало известно Николаю 1. Царь дал указание
провести тщательное расследование. В результате расследования,
преступников нашли и осудили.
Следствие установило, что на одном из вечеров барон Остен-Сакен донимал
Клейста своими остротами, касающимися его чести. Не выдержав насмешек,
Клейст вывел обидчика в другую комнату, обозвав его подлецом, вызвал
барона на дуэль. Секунданты пытались обидчиков примирить, но Клейст от
примирения отказался.
Понимая, что дуэли не избежать её участники решили выехать на поединок
под предлогом поездки на охоту. Одевшись соответствующим образом и,
взяв охотничьи ружья, дуэлянты поехали в лес. В их охотничьих сумках
были спрятаны дуэльные пистолеты. Во время поединка, обиженный Клейст
быстро подошел к барьеру и стал целиться в противника с явным
намерением его убить. Остен-Сакен, понимая это, и, чтобы сохранить
себе жизнь выстрелил первым, убив Клейста наповал. Предсмертные записки
дуэлянтами были написаны заранее, чтобы обмануть следствие. Одежду на
убитом расстегивали, чтобы осмотреть рану, но в спешке, всё так и
оставили. Бросив убитого, участники дуэли разбежались. Убийца скрылся в
Германии.
Следователям удалось раскрыть это преступление, а убийцу вернуть в
Россию и предать суду. Участники дуэли всё вышесказанное подтвердили.
Ради объективности, отмечу: император, и в этом случае, значительно смягчил приговор суда.
Зачем я привел в пример этот процесс? Очень он внешне схож с делом
Лермонтова, как по описываемым событиям, так и по времени совершения
(разница между убийствами всего в два года); и месту, где события
проходили (та же российская глубинка). Но в последнем случае
преступление раскрыли и виновных наказали! Смогли же!!!… Так что
мешало следователям разобраться в деле Лермонтова?
В заключение хочу отметить. Чтобы ни писали об убийстве Лермонтова
противники дуэли, их доводы отвергаются, а действия убийц и других
участников трагедии объясняются житейскими проблемами (обычной
ссорой). Если что-то объяснить не удается, ссылаются на давность
времени, на загадочные или не выясненные обстоятельства гибели поэта.
Ох, уж эти загадочные обстоятельства!?
Если же отбросить версию убийства поэта на дуэли, то все становится на
свои места, и в действиях участников «дуэли» ничего загадочного нет.
Они поступали так, как обычно поступают все преступники, пытающиеся
уйти от ответственности, скрыть, или смягчить свое участие в
преступлении, а в рассматриваемом нами деле – умышленном убийстве
поэта.
Было убийство подготовленным или спровоцированным? Теперь уже не
установишь. Если только не произойдет чудо, и что-то обнаружится в
архивах.
Как хочется оказаться в том жарком июле сорок первого года! И воочию увидеть, что же, тогда произошло в Пятигорске?
В чём полностью уверен: у следователей были все возможности раскрыть
убийство Лермонтова и установить, что же произошло 15 июля 1841 года у
подножия горы Машук. Но Лермонтов, к тому времени, был уже обречен….
Что произошло потом у подножия Машука, кто и когда туда приехал, ход
самой дуэли – всё это мы знаем из путаных показаний людей, заведомо
симпатизировавших Мартынову. Но события могли происходить и иначе.
Например: Мартынов и Лермонтов просто договорились о встрече. Уже на
месте Мартынов (после резкого разговора!?) с близкого расстояния
выстрелил в сидящего на лошади поэта (потому такой угол проникновения
пули в тело). После чего бросился к Глебову: выручай, была дуэль с
Лермонтовым без секундантов, я его убил!
Далее придумывается «сценарий» (но спешно, с массой нестыковок). Тогда
понятно, почему лежало под дождём три часа тело Лермонтова (пока за ним
не приехали). Почему возникла необходимость в появлении пистолетов
Кухенрейтера (раз была дуэль – нужны более мощные). Остаётся гадать,
отчего молчал Столыпин. Но, может, оттого и молчал, что чувствовал
вину: не предотвратил смерть друга! А раскручивать историю до конца,
задевать влиятельных в Пятигорске лиц, уличать людей с репутацией
достойных офицеров – нужно ли это было коменданту Ильяшенкову?
Пора набраться смелости и честно признать - убийство поэта совершенно
не на дуэли! И убийца!... Мартынов,не только не понёс заслуженного
наказания, но и не был признан виновным в умышленном убийстве поэта!
Незадолго до смерти поэт писал:
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
Его отец сколотил состояние на винных откупах, т.е. торговал вином.
Откуда такая информация ?
Дворянский род Мартыновых восходил к XV веку.
А заниматься виноторговлей для дворянина (тем более родовитого) было позором- и в своих и в чужих глазах.
Трагедия Лермонтова с властями, начавшаяся в 1837 году с написания и
распространения стихотворения «Смерть Поэта», посвященного гибели
А.С. Пушкина, окончательно обострилась весной 1841 года. Власти поняли:
Лермонтов опасен и неисправим. К его словам прислушиваются, стихи
читаются и переписываются. Это уже вольнодумство. Поэтому, когда царь
увидел, находящегося в отпуске поэта, весело танцующим на балу,
который посещала и царская фамилия, он в гневе велел Дежурному
адъютанту Штаба Клейкмихелю: в 48 часов, выслать поручика Лермонтова
из Петербурга на Кавказ. Поэта направляли в Тенгинский пехотный полк,
который вел тяжелейшие бои на Черноморье. Полк в дальнейшем будет
практически истреблен от пуль, ран и болезней.
Неоднократно доводилось читать, что за убийством Лермонтова именно Николай Первый и стоял.
Мне такая версия представляется спорной, ведь он Лермонтова уже и так на смерть отправил.
В любом случае царь защитил убийц.
Сообщение отредактировал Бероэс: 01.04.2013 - 11:09 AM
Откуда такая информация ? Дворянский род Мартыновых восходил к XV веку. А заниматься виноторговлей для дворянина (тем более родовитого) было позором- и в своих и в чужих глазах.
Откуда известно - понятно. Лета указала источник. Родоначальник Мартыновых (равно как и Кульневых, Неглиновых и Сарафановых) выехал из Польши в 1460 г при Василии Васильевиче Темном.
Относительно отца Николая Мартынова можно сказать немногое. Пензенский помещик, полковник лейб-гв. Преображенского полка, Соломон Михайлович Мартынов родился р. в 1774 г. и ум. после 1840 г. (по Руммелю). Женат был на Елизавете Михайловне Тарновской. Проживали в родовом имении Иевлево-Знаменское на Клязьме. О том, что Соломон Михайлович составил себе состояние на винных откупах, помимо указанного Летой автора, пишет исследователь русского масонства нижегородский краевед Лушин А.Н. (доцент кафедры государственно-правовых дисциплин, полковник милиции):
"Князь И.М. Долгоруков вспоминал о Мартынове, что "вся Нижегородская губерния у него на откупу. Это делало его тутошним жителем". Заработанные деньги смекалистый предприниматель сразу пускал в оборот, что увеличивало его и без того уже немалое состояние, поэтому порой свободных денег у него не было. Крупный российский чиновник Ф.Ф. Вигель писал о том, что "нижегородский откупщик Мартынов за проданную и поставленную ему водку был должен 15 тыс. рублей отцу моему, но под разными предлогами отказывался уплачивать сии деньги, как ни просили его, так что долг почитали мы пропавшим. Видно вдруг ему стало совестно, ибо он прислал эту сумму сполна, при письме, объяснив, что, узнав о стесненном положении нашего семейства, хотя и сам находится в затруднительных обстоятельствах, далее откладывать уплаты не хочет".
Конечно это была дуэль по правилам. Другое дело, некоторые очевидцы говорят, что виноват был сам Лермонтов, поскольку постоянно допекал Мартынова не очень приличной шуткой насчет его кинжала, причем он намеренно довел Мартынова до бешенства. Другие утверждают, что Лермонтов ничего уж очень оскорбительного не делал, а про его тяжелый характер все знали. Нужно также иметь в виду, что в обществе где разыгралась ссора, были в основном офицеры, прибывшие с "горячих точек" и нервы у них были не в порядке.
Лермонтов и вправду частенько острил насчет Мартынова. Тот любил пофорсить при дамах, вел себя при этом весьма комично (по свидетельству Панчулидзева и др.) - принимал картинные позы или (как говорится у Половцева) "напускал на себя байронизм". При этом наголо брил голову "по-черкески", носил на поясе огромный кинжал и т.д. На барышень это производило впечатление конечно. Все это было подмечено Лермонтовым и смешило оного, а следствие - постоянные остроты насчет Мартынова и язвительные карикатуры.
Мартынов, надо отметить, пошел добровольцем (волонтером) в экспедицию генерала Вельяминова против шапсугов, натухайцев и джигетов (в 1837 г.), проявил "отменную храбрость, в особенности в делах 12 июня, 18 августа и 2 сентября" и был награжден орденом св. Анны 3-й степени с бантом. Правда как дуэлянт он был так себе, стрелять из пистолета не умел хорошо и, по словам М. Поливанова, явился "слепым орудием Провидения".
В другой биографии Лермонтова мне довелось прочесть, что дуэль произошла при стечении всего светского общества Пятигорска "что делало примирение невозможным".
Пустяковость причины дуэли, дружеские отношения дуэлянтов, а также близость секундантов обоим противникам привели к тому, что не было четко определено, кто вызвавший, а кто вызванный. Не были даже по-настоящему распределены секунданты. Не было на дуэли даже врача. Но самое главное последствие несерьезного отношения секундантов к дуэли — это вопиющее нарушение дуэльного кодекса, нарушение, безусловно повлиявшее на поведение Мартынова: присутствие на дуэли посторонних лиц — зрителей,для которых дуэль была своего рода спектаклем.
Видимо, все это и имел в виду сдружившийся с Лермонтовым в Пятигорске Лев Сергеевич Пушкин, говоря, что “эта дуэль никогда бы состояться не могла, если б секунданты были не мальчики, она сделана против всех правил и чести”.
Да, можно с уверенностью говорить о присутствии на месте дуэли, кроме четырех секундантов — Глебова, Васильчикова, Столыпина,
Трубецкого, и других лиц. Почти точно установлено еще Дружининым и Висковатовым присутствие Р. Дорохова. Висковатов предполагал, что были и другие, и Васильчиков не отрицал этого. Об этом слышал и дальний родственник Лермонтова Лонгинов, а Арнольди прямо указывал в своих воспоминаниях: “Я полагаю, что вся молодежь, с которою Лермонтов водился, присутствовала скрытно на дуэли, полагая, что она кончится шуткой и что Мартынов, не пользовавшийся репутацией храброго, струсит и противники помирятся... Не присутствие ли этого общества, собравшегося посмеяться над Мартыновым, о чем он мог узнать стороной, заставило его мужаться и крепиться и навести дуло пистолета на Лермонтова?” .
Если это так, то версия про убийство сама собой отпадает, не мог же Мартынов убить из-за угла Лермонтова на виду у всего Пятигорска.
Да в этом, собственно, не сомневались ранее. Это в советские времена гипотезы стали строить определенной направленности. Лермонтов поэт конечно талантливый, но это не обязывает его быть идеальным во все прочих отношениях. Мартынов пользовался успехом у барышень, ну, а быть на вторых ролях Лермонтову зазорно было (вспомните поединок Лермонтова с сыном французского посла Барантом из-за кн. М. А. Щербатовой 18.02.1840 г.). Бретером М.Ю. конечно не был, но в делах сатисфакции Мартынов ему был не чета.
К сожалению, нет.
К гибели Лермонтова привело стечение многих факторов- его собственного злого языка, мелочного самолюбия Мартынова, неопытности секундантов, преступной халатности Пятигорского света (явившегося на поединок) и злого умысла местных жандармов III отделения, которые были по долгу службы обязаны предотвращать дуэли, но ничего не сделали, чтобы спасти опального поэта.
При этом почти уверен, что ни Бенкендорф, ни сам Николай Первый к дуэли не были причастны.
Какой смысл устраивать запутанную интригу, чтобы убить человека, уже и так (простым росчерком пера) отравленного на смерть (в Тенгинский пехотный полк ) ?
Не легче ли было просто подождать месяц-другой ?
Нужно также иметь в виду, что в обществе где разыгралась ссора, были в
основном офицеры, прибывшие с "горячих точек" и нервы у них были не в
порядке.
Характер Лермонтова с его пребыванием на войне никоим образом связан не был.
Ядовитая сатира "Булевар" была написана ещё в 1830 (!) году.
Сообщение отредактировал Бероэс: 02.04.2013 - 20:07 PM
К сожалению, нет.
К гибели Лермонтова привело стечение многих факторов- его собственного злого языка, мелочного самолюбия Мартынова, неопытности секундантов, преступной халатности Пятигорского света (явившегося на поединок) и злого умысла местных жандармов III отделения, которые были по долгу службы обязаны предотвращать дуэли, но ничего не сделали, чтобы спасти опального поэта.
При этом почти уверен, что ни Бенкендорф, ни сам Николай Первый к дуэли не были причастны.
Какой смысл устраивать запутанную интригу, чтобы убить человека, уже и так (простым росчерком пера) отравленного на смерть (в Тенгинский пехотный полк ) ?
Не легче ли было просто подождать месяц-другой ?
Характер Лермонтова с его пребыванием на войне никоим образом связан не был.
Ядовитая сатира "Булевар" была написана ещё в 1830 (!) году.
"По правилам" я имею в виду что это был поединок а не какое-то "убийство из-за угла". В Герое нашего времени описано как пьяные офицеры сговариваются нарушить правила дуэли, но ведь это кавказские армейские офицеры, которым терять особо нечего. Чтобы бывшие гвардейцы, имеющие светскую репутацию, как Лермонтов и Мартынов совершали бесчестные поступки это маловероятно.
Сообщение отредактировал Ученый: 02.04.2013 - 22:53 PM
Какой смысл устраивать запутанную интригу, чтобы убить человека, уже и так (простым росчерком пера) отравленного на смерть (в Тенгинский пехотный полк ) ?
Не легче ли было просто подождать месяц-другой ?
кто знает? П.А. Висковатов пишет о каких-то "подстрекателях" к дуэли:
Как в подобных случаях это бывало не раз, искали какое-либо подставное лицо, которое, само того не подозревая, явилось бы исполнителем задуманной интриги: Так, узнав о выходках и полных юмора проделках Лермонтова над молодым Лисаневичем, одним из поклонников Надежды Петровны Верзилиной, ему через некоторых услужливых лиц было сказано, что терпеть насмешки Михаила Юрьевича не согласуется с честью офицера. Лисаневич указывал на то, что Лермонтов расположен к нему дружественно и, в случаях, когда увлекался и заходил в шутках слишком далеко, сам первый извинялся перед ним и старался исправить свою неловкость. К Лисаневичу приставали, уговаривали вызвать Лермонтова на дуэль - проучить. "Что вы, - возражал Лисаневич, - чтобы у меня поднялась рука на такого человека!"
кто знает? П.А. Висковатов пишет о каких-то "подстрекателях" к дуэли:
Светские интриги это одно, а какое-то тайное убийство по заданию правительства это совсем другое. И против Лермонтова, и против Пушкина велись активные интриги в светских кругах, близких к придворным. Но подозревать Н1 или Бенкендорфа в том, что они организовали убийство Лермонтова под видом дуэли это неосновательно. Н1 если бы счел нужным, засадил бы Лермонтова в крепость или разжаловал в солдаты, он на такие действия был весьма горазд. У Н1 и Бенкендорфа не было в распоряжении спецслужб, натренированных на политические преступления, как спецслужбы 20 века. Вот арестовать или сослать это они могли.
Существует очень хорошее научное исследование в котором подробно анализируются все причины роковой дуэли.
В. Левин "Дуэль Лермонтова"
(Еще одна гипотеза)
В 1843 году друг и родственник Лермонтова А. А. Столыпин, прозванный
поэтом “Монго”, впервые перевел на французский язык “Героя нашего времени”.
Столыпин, живший в то время в Париже, увлекался идеями Фурье и свой перевод
поместил в фурьеристкой газете “La Democratic pacifique”.
В редакционной заметке, анонсировавшей начало печатания
в ближайших номерах газеты лермонтовского романа, говорилось о его теме и реакции
на него русского читателя и критики. Заметка заканчивалась весьма значительной
фразой: “Г. Лермонтов недавно погиб на дуэли, причины которой остались неясными”.
Б. Эйхенбаум, а вслед за ним Э. Герштейн с полным основанием
утверждают, что материал для этой заметки мог быть сообщен редакции только Столыпиным,
и последняя фраза отражает, таким образом, его мысли о лермонтовской дуэли.
Попытаемся взглянуть на события не только глазами современного
исследователя, но и глазами А. А. Столыпина.
Думается, что при скрещении этих двух точек зрения
многое должно проясниться.
Более ста двадцати пяти лет прошло со дня дуэли
Лермонтова с Мартыновым, и на протяжении последних семидесяти с лишним
лет немало исследователей стремились прочитать эту роковую страницу биографии
поэта, однако вряд ли можно считать, что современные ученые по сравнению
с первым лермонтовским биографом — П. А. Висковатовым значительно продвинулись
в своих розысках. Точно так же, как многое в этой дуэли было неясно Висковатову,
точно так же это вынуждена признать и Э. Герштейн — автор последнего и
наиболее полного исследования о дуэли Лермонтова с Мартыновым.
Попробуем на основании имеющихся материалов
еще раз воссоздать картину этой дуэли, а главное, подвести итоги тому,
что нам известно, а что и сейчас составляет загадку.
Прежде всего — причины дуэли.
Факты таковы.
До последнего приезда поэта в Пятигорск Лермонтов и
Мартынов были если не друзьями, то по крайней мере близкими приятелями. Их добрые
отношения, сложившиеся еще в юнкерском училище, сохранялись, несмотря на частые
и продолжительные разлуки. Дружеские отношения были у Лермонтова и с семьей
Мартынова: по свидетельству А. И. Тургенева, поэт в течение всего своего пребывания
в Москве в 1840 году (сам Мартынов в это время был на Кавказе) постоянно бывал
у Мартыновых, предпринимал совместные загородные поездки с сестрами своего будущего
убийцы, появлялся в их ложе в театре. К этому времени относится и небезынтересное
письмо матери Мартынова к сыну на Кавказ:
“Лермонтов у нас чуть ли не каждый день. По
правде сказать, я его не особенно люблю; у него слишком злой язык, и, хотя
он выказывает полную дружбу к твоим сестрам, я уверена, что при первом
случае он не пощадит и их; эти дамы находят большое удовольствие в его
обществе. Слава богу, он скоро уезжает; для меня его посещения неприятны”.
Мать Мартынова, по всей видимости, опасалась метких острот несколько невоздержанного
на язык поэта, но, безусловно, она ничем не выдала своей неприязни к нему,
продолжавшему бывать у них в доме на правах старого друга ее сына.
Одна из сестер Мартынова — Наталья Соломоновна
— была в тот период весьма неравнодушна к Лермонтову. “Говорят, что и Лермонтов
был влюблен и сильно ухаживал за ней, а быть может, и прикидывался влюбленным”,
— писал еще в 90-х годах автор публикации материалов о взаимоотношениях
Лермонтова с семьей Мартынова Д. Д. Оболенский. “Одной нашей родственнице,
старушке, — читаем у него же, — покойная Наталья Соломоновна не скрывала,
что ей Лермонтов нравится...”
Вполне естественно, что, только-только приехав
в Пятигорск и остановившись в гостинице Найтаки, Лермонтов, узнавший, что
и Мартынов в Пятигорске, радостно предвкушает встречу со старым и близким
товарищем. Как вспоминает Магденко, приехавший вместе с Лермонтовым и Столыпиным,
минут через двадцать после их приезда, “потирая руки от удовольствия, Лермонтов
сказал Столыпину: “Ведь и Мартышка, Мартышка здесь... Я сказал Найтаки,
чтобы послали за ним”.
Это было 13 мая, а ровно через два месяца
— 13 июля — Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль.
В свое время исследователи придавали немалое
значение версии о якобы давней и затаенной обиде Мартынова на Лермонтова,
обиде, явившейся истинной причиной дуэли. Согласно этой версии Мартынов
якобы выступил заступником за свою сестру. Однако современные исследователи
убедительно доказали ее несостоятельность. Следует признать безусловным,
что к моменту приезда Лермонтова в Пятигорск его добрые отношения с Мартыновым
ничем не были омрачены.
В этом вопросе никакой неясности для Столыпина
не могло быть.
Говоря о причинах дуэли Лермонтова с Мартыновым,
вряд ли следует хоть сколько-нибудь принимать во внимание недокументированные
предположения некоторых романистов-биографов, согласно которым Мартынов,
зная о резко отрицательном отношении к поэту со стороны высших кругов (о
влиянии этих кругов на Мартынова мы скажем дальше), готов был выступить
в роли наемного убийцы, надеясь тем самым восстановить свою подорванную
карьеру
Дуэль тяжко каралась в те времена, и Мартынов
в первые последуэльные дни лучшим исходом для себя считал солдатскую службу
в кавказской армии. “Что я могу ожидать от гражданского суда? — писал он
Глебову с гауптвахты. — Путешествия в холодные страны? Вещь совсем не привлекательная.
Южный климат гораздо полезнее для моего здоровья, а деятельная жизнь заставит
меня забыть то, что во всяком другом месте было бы нестерпимо моему раздражительному
характеру”.
Итак, варианты “Мартынов — заступник за сестру”
и “Мартынов — наемный убийца” отпадают.
Что же произошло в те два месяца, которые
отделяют приезд Лермонтова в Пятигорск от вызова его на дуэль?
Надо отметить, что насмешливый по своему характеру
Лермонтов постоянно выбирал кого-либо из знакомых в качестве мишени для
своих острот. “Он не мог жить без того, чтобы не насмехаться над кем-либо;
таких лиц было несколько в полку”, — писал М. Б. Лобанов-Ростовский. Ф.
Боденштедт был свидетелем того, как Лермонтов на протяжении всего обеда
вышучивал Олсуфьева и Васильчикова; существуют данные, что немало пришлось
претерпеть и молодому офицеру Лисаневичу. По воспоминаниям Н. М. Сатина,
эта черта еще летом 1837 года в Пятигорске помешала сближению Лермонтова
с Белинским и с кружком ссыльных декабристов.
Летом 1841 года мишенью для лермонтовских
острот стал Мартынов. Прозвища “горец” и “человек с кинжалом”, большая
серия карикатур — из самых разных источников узнаем мы о граде насмешек,
обрушившихся на голову Мартынова.
Черкеска Мартынова и особенно его кинжал стали
притчей во языцех у Лермонтова. Как рассказывал Васильчиков Висковатову,
Лермонтов “просто рисовал характерную кривую линию да длинный кинжал, и
каждый тотчас узнавал, кого он изображает”.
Мартынов первое время пытался отшучиваться,
но где ему было соперничать с блестящим и остроумным поэтом! В дальнейшем
он уже не столь добродушно реагировал на лермонтовские остроты и карикатуры.
Однако шутки продолжались.
И тут вступили в действие новые факторы.
У Лермонтова было немало врагов. Кто они —
возможно, мы до конца так и не узнаем. Какими мотивами руководствовались
— тоже. Есть подозрение, что интрига против Лермонтова плелась в доме генеральши
Мерлини, но кто участвовал в ней — Висковатову это было, по-видимому, известно,
однако он предпочел не называть имен.
Очень возможно, что здесь-то и сыграло свою
роль III отделение.
Весьма вероятно, что кто-либо из подстрекателей
был связан с ведомством Бенкендорфа и действовал согласно полученным инструкциям.
“Как в подобных случаях это бывало не раз,
— пишет Висковатов, — искали какое-либо подставное лицо, которое, само
того не подозревая, явилось бы исполнителем задуманной интриги. Так, узнав
о выходках и полных юмора проделках Лермонтова над молодым Лисаневичем,
одним из поклонников Надежды Петровны Верзилиной,. ему через некоторых
услужливых лиц было сказано, что терпеть насмешки Михаила Юрьевича не согласуется
с честью офицера. Лисаневич указывал на то, что Лермонтов расположен к
нему дружественно и в случаях, когда увлекался и заходил в шутках слишком
далеко, сам первый извинялся перед ним и старался исправить свою неловкость.
К Лисаневичу приставали, уговаривали вызвать Лермонтова на дуэль — проучить.
“Что вы, — возражал Лисаневич, — чтобы у меня поднялась рука на такого
человека”.
С Мартыновым дело обстояло иначе. Вынужденный
по неизвестным нам причинам уйти в отставку, злящийся на весь свет и скрывающий
свои чувства под весьма модной маской разочарованного романтического героя,
Мартынов должен был в этом состоянии особенно болезненно воспринимать любые
шутки, хоть как-то затрагивающие его честь. Нетрудно было объяснить глупому
и мнительному фату, что в глазах света он станет посмешищем, если не найдет
способа дать должную отповедь Лермонтову. В сознании Мартынова на одной
чаше весов оказались дружеские чувства к Лермонтову, которого он, видимо,
искренне любил, а на другой — уязвленное чувство чести. Последнее в конце
концов перевесило. 13 июля Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль.
“...На вечере у генеральши Верзилиной, — писал
впоследствии князь А. И. Васильчиков, — Лермонтов в присутствии дам отпустил
какую-то новую шутку, более или менее острую, над Мартыновым. Что он сказал,
мы не расслышали”.
Э. А. Шан-Гирей, дочь Верзилиной от первого
брака (впоследствии жена А. Шан-Гирея, друга и родственника Лермонтова),
сидевшая рядом с поэтом, вспоминает: “Мартынов побледнел, закусил губы,
глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным
сказал Лермонтову:
“Сколько раз просил я вас оставить свои шутки
при дамах”, и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться
Лермонтову”.
“...выходя из дома на улицу, — продолжает
князь Васильчиков, — Мартынов подошел к Лермонтову и сказал ему очень тихим
и ровным голосом по-французски: “Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто
терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах”, на что Лермонтов
таким же спокойным тоном отвечал: “А если не любите, то потребуйте у меня
удовлетворения”. (Э. Шан-Гирей пишет, что в передней Мартынов повторил
свою фразу: “Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах”, “на
что Лермонтов спросил: “Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?”
Мартынов ответил решительно: “Да”, — и тут же назначили день”.)
Примерно так же излагают события А. Шан-Гирей,
Лорер и многие другие.
В поведении Мартынова опять-таки пока нет
ничего, что могло бы показаться странным Столыпину, достаточно близко знавшему
убийцу Лермонтова.
Друзья Лермонтова и Мартынова не придали сколько-нибудь
серьезного значения их ссоре. Вероятно, ссора была бы ликвидирована, предприми
Лермонтов хотя бы один шаг к примирению.
Но Лермонтов этого шага не сделал.
Переговоры с Мартыновым тоже ничего не дали.
Он продолжал настаивать на дуэли. Возможно, что в это время Мартынов испытывал
на себе действие подстрекателей. Возможно, что они убедили его или хотя
бы намекали ему, что отказ от дуэли, согласие на примирение без извинения
противника выставят его, Мартынова, трусом, сделают посмешищем в глазах
“света”. На этой стадии развития событий свою черную роль, видимо, и сыграло
III отделение. Э. Герштейн в своей книге приводит примеры того, как III
отделение, получив информацию о какой-либо предстоящей дуэли, предотвращало
ее. Ведомство Бенкендорфа было, безусловно, осведомлено о готовящейся дуэли
Лермонтова с Мартыновым — недаром на следующий после дуэли день Пятигорск
был буквально наводнен жандармами, — но не в интересах III отделения было
уберечь Лермонтова от опасности.
Так или иначе, но переговоры успеха не принесли,
и 15 июля состоялась дуэль.
Друзья Лермонтова и тут были уверены в мирном
исходе. Они (включая секундантов) считали, что дуэль будет носить чисто
формальный характер: нелепо, чтобы из-за пустяка друзья стрелялись бы насмерть.
“Мы... были убеждены, — писал Васильчиков,
— что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения
чести двумя пулями. противники подадут себе руки и поедут... ужинать”.
Васильчиков считал что и Лермонтов не принимал всерьез предстоящую дуэль.
Пустяковость причины дуэли, дружеские отношения
дуэлянтов, а также близость секундантов обоим противникам привели к тому,
что не было четко определено, кто вызвавший, а кто вызванный. Не были даже
по-настоящему распределены секунданты. Не было на дуэли даже врача. Но
самое главное последствие несерьезного отношения секундантов к дуэли —
это вопиющее нарушение дуэльного кодекса, нарушение, безусловно повлиявшее
на поведение Мартынова: присутствие на дуэли посторонних лиц — зрителей,
для которых дуэль была своего рода спектаклем. Видимо, все это и имел в
виду сдружившийся с Лермонтовым в Пятигорске Лев Сергеевич Пушкин, говоря,
что “эта дуэль никогда бы состояться не могла, если б секунданты были не
мальчики, она сделана против всех правил и чести”.
Да, можно с уверенностью говорить о присутствии
на месте дуэли, кроме четырех секундантов — Глебова, Васильчикова, Столыпина,
Трубецкого, и других лиц. Почти точно установлено еще Дружининым и Висковатовым
присутствие Р. Дорохова. Висковатов предполагал, что были и другие, и Васильчиков
не отрицал этого. Об этом слышал и дальний родственник Лермонтова Лонгинов,
а Арнольди прямо указывал в своих воспоминаниях: “Я полагаю, что вся молодежь,
с которою Лермонтов водился, присутствовала скрытно на дуэли, полагая,
что она кончится шуткой и что Мартынов, не пользовавшийся репутацией храброго,
струсит и противники помирятся... Не присутствие ли этого общества, собравшегося
посмеяться над Мартыновым, о чем он мог узнать стороной, заставило его
мужаться и крепиться и навести дуло пистолета на Лермонтова?” .
Чувствуя себя словно на сцене, Мартынов, боявшийся
обвинений в трусости или в пустом позерстве, вынужден был вести себя решительно:
быстрыми шагами, как вспоминает Васильчиков, подошел он к барьеру и выстрелил.
Много позже Мартынов рассказывал родственнику
Лермонтова Д. А. Столыпину, что он “отнесся к поединку серьезно, потому
что не хотел впоследствии подвергаться насмешкам, которыми вообще осыпают
людей, делающих дуэль предлогом к бесполезной трате пыжей и гомерическим
попойкам”.
Безусловно, для Столыпина—Монго, бывшего очевидцем
событий, вся линия Мартынова — и вызов на дуэль, и поведение в ходе ее
— не могла не быть ясной.
Что же тогда составляло для него загадку?
Не следует забывать, что в этой истории было
два действующих лица: не только Мартынов, но и Лермонтов.
И, проследив линию поведения Лермонтова, которой,
к сожалению, по существу, никто из исследователей не уделял достаточно
серьезного внимания, можно прийти к выводу, что именно она — почти с самого
начала и до конца — не могла не быть загадочной для ближайшего друга и
родственника поэта. То, что Лермонтов осыпает Мартынова градом насмешек,
не могло удивить Столыпина — он достаточно хорошо был знаком с этой чертой
характера поэта. Но почему, видя, что Мартынов — человек, которого Лермонтов
любил и предстоящей встрече с которым радовался, — всерьез обижается, почему
и тогда Лермонтов не прекратил своих шуток, — это был первый вопрос, стоявший
перед Столыпиным. Ведь Столыпин знал лермонтовскую незлобивость по отношению
к друзьям, его доброту. Почему же поэт повел себя по отношению к Мартынову
не так, как по отношению к другим жертвам своего остроумия? Лисаневич,
как мы знаем от Висковатова, неизменно отвечал подстрекателям, что он хотя
бы потому не может сердиться на лермонтовские шутки, что когда поэт видит,
что он, Лисаневич, всерьез начинает обижаться, то немедленно извиняется
перед ним. А Боденштедт вспоминал, что когда однажды князь Васильчиков
был уязвлен остротами Лермонтова и сказал ему об этом, “Лермонтова искренне
огорчило, что он обидел князя... и он всеми силами старался помириться
с ним, в чем скоро и успел...”.
Почему же поэт повел себя по отношению к Мартынову
иначе, чем в других подобных ситуациях?
Далее. На балу у графини Лаваль, где произошла
его ссора с Барантом, Лермонтов на первый вопрос своего будущего противника,
“правда ли, что в разговоре с известной особой вы говорили на мой счет
невыгодные вещи”, не счел нужным ответить сколько-нибудь резко или вызывающе.
Он спокойно заявил: “Я никому не говорил о вас ничего предосудительного”,
и лишь когда Барант, настаивая на своем, попытался выговаривать ему, лишь
тогда поэт — как человек чести — дал Баранту соответствующую отповедь.
Почему же в ответ на слова Мартынова: “Вы
знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы
их повторяли при дамах”, Лермонтов не только не пытается как-то уладить
назревающий конфликт, но и отвечает фразой, после которой Мартынов почти
наверняка должен вызвать его на дуэль? Не искал ли Лермонтов по каким-то
неизвестным причинам сам повода для дуэли с Мартыновым — таков второй вопрос,
который должен был впоследствии возникнуть перед Столыпиным.
В дальнейшем, хотя Лермонтов и не возражает
против примирения, он тем не менее не предпринимает никаких попыток к нему.
Безусловно, строго придерживаясь правил чести, он, будучи вызванным на
дуэль, не мог бы сделать попытки к примирению, но ведь секунданты так и
не смогли определить зачинщика, ибо, как писал Васильчиков, “слова Лермонтова
“потребуйте от меня удовлетворения” заключали в себе уже косвенное приглашение
на вызов”.
С большой неопределенностью ведет себя Лермонтов
и на дуэли. Что мешало ему выстрелить в воздух, если бы он по-настоящему
хотел помириться с Мартыновым, — вероятно, и этот вопрос стоял перед Столыпиным.
Здесь необходимо уточнить одно обстоятельство:
в лермонтоведческой литературе временами встречается сведение о том, что
поэт якобы на месте дуэли заявил Мартынову о своем нежелании драться с
ним, но разгневанный Мартынов отверг всякие мирные предложения. Некоторые
лермонтоведы (не все из них при этом настаивают на обращении Лермонтова
к Мартынову) утверждают, что поэт демонстративно выстрелил в воздух, тем
самым предлагая Мартынову последовать его примеру. Хотя все эти утверждения
и основываются на документальных данных — на письмах современников Лермонтова,
— трудно, однако, с ними согласиться.
Дело в том, что смерть Лермонтова вызвала
в прогрессивных кругах русского общества столь широкое и яростное негодование
против его убийцы, что истинные обстоятельства дуэли под влиянием этих
чувств подчас передавались неточно.
В условиях всеобщего справедливого возмущения
рождались все новые и новые подробности трагической гибели поэта, рождались
слухи, что Мартынов, отвергнув извинения Лермонтова и застрелив его — безоружного,
так как поэт разрядил свой пистолет в воздух, — пытался бежать не то в
Одессу, не то к чеченцам и был пойман по дороге. Все эти слухи нашли свое
отражение в письмах многих современников поэта. На них-то и основываются
некоторые лермонтоведы.
Однако воспоминания и письма родственников
Лермонтова, друзей его и вообще сколько-нибудь близких ему людей, находившихся
в то время на Кавказских водах, начисто опровергают этот вариант, исходивший
или от людей малознакомых или вовсе незнакомых Лермонтову, или от тех,
кто не был в это время на Кавказе.
Наиболее подробно воссоздают картину дуэли
воспоминания Васильчикова:
“Мы отмерили с Глебовым 30 шагов; последний
барьер поставили на 10-ти и, разведя противников на крайние дистанции,
положили им сходиться каждому на 10 шагов по команде: “Марш”. Зарядили
пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермонтову и скомандовали:
“Сходись!” Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет
дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста.
В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду
того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта
перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами
подошел к барьеру и выстрелил, Лермонтов упал...”
Впоследствии в разговоре с Висковатовым Васильчиков
дополнил свой рассказ существенной подробностью:
“Вероятно, вид торопливо шедшего и целившегося
в него Мартынова, — пишет со слов Васильчикова Висковатов, — вызвал в поэте
новое ощущение. Лицо приняло презрительное выражение, и он, все не трогаясь
с места, вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета”.
Выстрелить в воздух Лермонтов не успел...
Итак, все в поведении Лермонтова должно было
представлять загадку для Столыпина: почему Лермонтов не прекратил насмешек
над Мартыновым, видя, что тот обижается всерьез; почему Лермонтов резко
углубил конфликт, когда они с Мартыновым выходили от Верзилиных; почему
Лермонтов не сделал попытки примириться с обиженным другом; и наконец,
почему он не выстрелил сразу же в воздух? Вот почему Столыпин даже спустя
два года после смерти поэта считал, что “причины дуэли остались неясными”.
Чтобы объяснить линию поведения Лермонтова,
необходимо, на наш взгляд, проанализировать некоторые стороны его романа
“Герой нашего времени”.
Многие исследователи подробно говорили о печоринском
самоанализе как об одной из главных черт его характера. Однако самоанализ
Печорина никак нельзя рассматривать отдельно, как самостоятельную черту.
Это часть значительно более сложного, более глубокого явления в его характере,
одна из двух сторон того замечательного мастерства, которого достиг он
в искусстве психологического анализа: с не меньшим успехом, чем свой собственный,
анализирует Печорин и характеры окружающих, он абсолютно точно предугадывает
многие их поступки. И дело не только в результативности анализа. Важнее
другое: анализ психологии окружающих занимает по своей значимости в жизни
Печорина не меньшее место, нежели самоанализ.
Для людей печоринского склада — эта мысль
неоднократно варьируется в романе — условия жизни в России 30-х годов прошлого
века исключали какую-либо возможность общественной деятельности. Обреченные
на прозябание, они вынуждены искать какие-то иные, необщественные выходы
для бурлящих в них духовных сил.
“...честолюбие у меня подавлено обстоятельствами,
— записывает в своем дневнике Печорин, — но оно проявилось в другом виде,
ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие
— подчинять моей воле все, что меня окружает...” Печорин совершенно трезво
оценил ситуацию: единственная точка приложения его духовных сил, единственная
сфера, где возможна борьба, где возможны победы, — это стратегическая игра
с окружающими, подчинение их своей воле. Победы в этой игре, казалось бы,
должны удовлетворять его самолюбие, они должны быть для него непрекращающимся
свидетельством незаурядности его личности, но удовлетворение или бывает
очень коротким, или не наступает вообще. Более того — победа подчас приносит
разочарование: когда результаты налицо, у Печорина окончательно спадает
повязка с глаз — иллюзорность деятельности, борьбы становится особенно
наглядной при виде ничтожности результатов.
“Неужели мое единственное назначение на земле
— разрушать чужие надежды?” — думает Печорин в преддверии одной из таких
побед.
И тем не менее он не может отказаться от этой
игры: только она вызывает у него духовный подъем, концентрацию всех его
сил — интеллекта, воли. Только она дает ему — пусть временно — сознание
своего превосходства над другими, ощущение необъятности сил, таящихся в
его душе. Это ощущение ему необходимо: оно является подтверждением того,
что не в нем, не в его заурядности, а в обстоятельствах заключается причина
его общественного прозябания.
И в этой игре, где главным оружием является
интеллект, а необходимейшим компонентом его — умение обобщать все эпизоды
своего богатого жизненного опыта, — в этой игре победа зависит от точности
психологического анализа.
“Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они
меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый
взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать разговоры,
притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и
многотрудное здание их хитростей и замыслов, — вот что я называю жизнью!”
— записывает Печорин в своем дневнике.
Да, для того, чтобы одерживать победы в такой
игре, необходимо быть незаурядным психологом-аналитиком. И в жизни Печорина
психологический анализ занимает важнейшее место. Познать себя и познать
других — в этом заключается, пожалуй, главный жизненный интерес Печорина.
Его равнодушие к какой бы то ни было общественной деятельности — равнодушие
вынужденное — и вместе с тем невозможность и нежелание жить так, как живут
другие, — делать карьеру в ненавистном, полном фальши обществе или мирно,
ни о чем не думая, коротать свои дни у семейного очага, — все это сосредоточило
лучшие силы его блестящего интеллекта на познании человека. Интерес к психологии
людей проникает все существо печоринского интеллекта, действуя постоянно
— ежечасно, ежеминутно.
Этот интерес выражается не только в логическом,
но и в экспериментальном психологическом анализе.
Прекрасной иллюстрацией последнего являются
три эпизода повести “Фаталист”.
В пари, которое держат Печорин и Вулич, стороны
преследуют совершенно различные цели.
Вулич настолько глубоко верит в предопределение,
что совершенно безбоязненно рискует своей жизнью. Цель предлагаемого им
пари (помимо материальной стороны) заключается в том, чтобы доказать собравшимся
существование предопределения. Ради этого он ставит свой опыт.
Ради чего принимает пари Печорин? Ведь он
знает, что при любом исходе его будут обвинять в бессердечии и эгоизме.
Может быть, он хочет проверить, существует ли предопределение?
Отнюдь нет. Вне зависимости от результатов
опыта у него твердое мнение на этот счет. Печорина в этом пари интересует
вовсе не содержание его, не объект, а субъект — Вулич. Печорину не важно,
заряжен пистолет или нет, — его как психолога-экспериментатора интересует
другое: решится ли верящий в судьбу человек выстрелить себе в лоб. От такого,
пожалуй, неповторимого опыта Печорин не может отказаться.
Необходимо отметить, что ради психологического
эксперимента Печорин готов рисковать и своей жизнью. Что заставляет его
броситься в окно навстречу пуле и обезоружить зарезавшего Вулича казака?
Необходимость? Ее нет. Желание отомстить за Вулича? Тоже нет — они вовсе
не были друзьями. И уж отнюдь не вера в предопределение, хотя Печорин и
записывает в своем дневнике, что “вздумал испытать судьбу”. Объяснение
поступка Печорина находится в следующем: в этот момент объектом его психологического
эксперимента становится казак. Печорин, заглянув в окно, “не прочел большой
решимости” в его “беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он
не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это
сделать теперь, нежели позже, когда он совсем опомнится”.
И чтобы убедиться в правильности своего психологического
анализа, Печорин рискует жизнью. Вовсе не как Вулич испытывает он судьбу.
Вулич делает это слепо, в то время как в основе действий Печорина лежат
точный расчет и анализ.
Эксперимент, чисто внешней стороной которого
является проблема существования предопределения, продолжает Печорин и дальше:
вернувшись в крепость, он спрашивает мнение Максима Максимыча на этот счет.
Безусловно, его не интересует суть мыслей доброго, но недалекого штабс-капитана,
даже не знающего значения слова “предопределение”. Его занимает лишь, как
относятся к этому предмету — предопределению — люди типа Максима Максимыча.
Но наиболее ярко проявляется мастерство печоринского
психологического анализа в повести “Княжна Мери”.
Печорин, видимо, очень гордится этим своим
качеством. Присутствие его в других является в известной мере определяющим
в их оценке лермонтовским героем. В его понимании поэтичность (в самом
широком смысле) души человеческой невозможна без постоянной склонности
к психологическому анализу.
Грушницкий, с точки зрения Печорина, вообще
не способен на какой-либо психологический анализ, и, следовательно, в его
душе, как пишет Печорин, “ни на грош поэзии”. Именно поэтому он смешон
и ничтожен в глазах Печорина, быть может, именно поэтому Печорин избирает
его жертвой в своей игре.
В чем заключается эта игра?
Все началось с забавы. Импозантность Грушницкого
— его внешность романтического героя, исполненная разочарования фраза (“Милый
мой, я ненавижу людей, чтобы их не презирать, потому что иначе жизнь была
бы слишком отвратительным фарсом”) — все это произвело на княжну Мери немалое
впечатление.
А Печорин скучает. Ему, по существу, нечем
занять себя на водах. И тут перед ним открывается возможность вдоволь посмеяться,
позабавиться — дать возможность Грушницкому добиться расположения Мери,
ни в коем случае не мешать ему в этом, а потом разом сбросить романтического
юнца “с небес на землю”.
Итак, жертва игры — Грушницкий. А Мери? На
первой стадии Мери не играет самостоятельной роли в этой истории. Она или
любая другая на ее месте — Печорину это безразлично. Ему важен Грушницкий.
Но низвергнуть Грушницкого можно, только заняв в сердце княжны место, на
которое тот рассчитывает. Так оказывается вовлеченной в довольно жестокую
игру и ни в чем не повинная юная княжна.
“Бедный страстный юнкер”, как называет Грушницкого
в своем дневнике Печорин, ни о чем не подозревает. Он хвастает Печорину
своими успехами и даже в какой-то мере смотрит на него свысока — как же,
ведь он принят у Литовских, в то время как Печорин своим поведением закрыл
перед собой, казалось бы, навсегда двери их гостиной. Грушницкий не подозревает,
как развлекает весь этот спектакль Печорина, у него и в мыслях нет, что
Печорин играет им как кот с мышью: то он высказывает предположение, что
княжна влюблена в Грушницкого, и несчастный юнкер краснеет до ушей и надувается
от самолюбия, а через пять минут Печорин длинной тирадой разрушает надежды
Грушницкого, и последний в бешенстве ударяет кулаком по столу и буквально
мечется по комнате. Наблюдая это, Печорин “внутренне хохотал и даже два
раза улыбнулся”.
Можно привести еще немало примеров того, как
“развлекается” Печорин, следя за каждым “движением души” несчастного Грушницкого.
Для него как для психолога вся линия поведения его жертвы представляет
интерес; правда, не как познание нового, а как подтверждение правильности
своих психологических выкладок. Ему доставляет удовлетворение сознавать,
что Грушницкий — марионетка в его руках, что он может не только предвидеть
все его поступки, но и, по желанию, вызывать в нем любые эмоции (гнев,
радость, смущение и т. д.).
Параллельно с этим Печорин ведет игру с Мери.
“Все эти дни я ни разу не отступил от своей
системы”, — записывает он в дневнике. С первого взгляда поняв, что на воображение
Мери больше всего подействует романтика, Печорин надевает на себя романтические
одежды, но, разумеется, не те, которые носит Грушницкий, — одежды сентиментального,
восторженного и вместе с тем вызывающего сочувствие юнца. Холодным и сильным
героем байроновских поэм предстанет он перед Мери. Печорин отказывается
просто познакомиться с ней. “Помилуйте, — смеясь, говорит он Вернеру, —
разве героев представляют? Они не иначе знакомятся, как спасая от верной
смерти свою любезную...” А пока что он презрительно лорнирует Мери, всячески
вызывает ее раздражение и гнев. Началом перелома в их отношениях, конечно,
является сцена на балу, когда случай помог Печорину выступить благородным
заступником княжны. Но только началом. Потребовался еще целый ряд точно
рассчитанных тактических ударов, чтобы выиграть эту буквально шахматную
партию: то он запутанной фразой дает княжне понять, что она ему давно нравится,
то подчеркнуто равнодушен к ее пению; вот он изображает притворную досаду,
а вот — принимает смиренный вид и оставляет ее наедине с Грушницким и т.
д. Но самое главное — он рассказывает ей “некоторые из странных случаев”
своей жизни, и, как записывает в дневнике, “она начинает видеть во мне
человека необыкновенного. Я смеюсь над всем на свете, особенно над чувствами:
это начинает ее пугать. Она при мне не смеет пускаться с Грушницким в сентиментальные
прения и уже несколько раз отвечала на его выходки насмешливой улыбкой...”.
Итак, Мери попала под. власть могучего печоринского интеллекта. И тут следует
завершающий удар, после которого Мери буквально готова броситься в объятия
Печорина. Это знаменитый монолог о том, как люди читали на лице юного Печорина
“признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали, и они родились”
и т. д. Монолог этот он начинает, “приняв глубоко тронутый вид”, закончив
же, внимательно следит за реакцией княжны. Если на первой стадии своих
отношений с Мери Печорин выступал лишь как опытный охотник, знаток женской
психологии, идущий по знакомой дороге, то в дальнейшем он в значительно
большей степени выступает уже как психолог-экспериментатор. Дело в том,
что, узнав Мери ближе, он понял, что перед ним отнюдь не обыкновенная,
московская романтически настроенная светская барышня, не пустенькая кокетка,
а человек очень глубоких и ярких духовных качеств. И Печорин уже по-настоящему
заинтересован княжною, Грушницкий — фигура ясная для него — отступает на
второй план, предметом игры, предметом психологического анализа и даже
эксперимента становится более интересная и менее изведанная натура — княжна
Мери. Теперь уже не как охотник (ибо цель достигнута), а лишь как экспериментатор
следит за нею Печорин. И даже то, что в душе его пробудились сложные чувства
к княжне (здесь и ответная, пожалуй, любовь, и даже пусть незначительные,
но колебания — жениться или нет), все равно ничто не может даже на один
миг помешать его деятельности психолога-экспериментатора. Опыт с княжной
достигает кульминации в тот день, когда при переезде через быструю горную
речку Мери становится дурно. Вот как рассказывает об этом сам Печорин:
“...Я быстро наклонился к ней, обвил рукою
ее гибкую талию.
— Смотрите наверх, — шепнул я ей, — это ничего,
только не бойтесь, я с вами.
Ей стало лучше, она хотела освободиться от
моей руки, но я еще крепче обвил ее нежный, мягкий стан; моя щека почти
касалась ее щеки; от нее веяло пламенем.
— Что вы со мною делаете!.. боже мой!..
Я не обратил внимания на ее трепет и смущение,
и губы мои коснулись ее нежной щечки; она вздрогнула, но ничего не сказала;
мы ехали сзади: никто не видал. Когда мы выбрались на берег, то все пустились
рысью. Княжна удержала свою лошадь; я остался возле нее; видно было, что
ее беспокоило мое молчание, но я поклялся не говорить ни слова, из любопытства.
Мне хотелось видеть, как она выпутается из этого затруднительного положения”
(подчеркнуто мною. — В. Левин). Как видим, не как донжуан, а лишь
как экспериментатор выступает здесь Печорин.
В заключительной части повести предметом эксперимента
вновь становится Грушницкий. Эта часть имеет самое непосредственное отношение
к судьбе самого Лермонтова, и поэтому проследим содержание некоторых ее
эпизодов наиболее подробно.
Грушницкий, до этого не представлявший в психологическом
отношении какой-либо загадки для Печорина, теперь, после своей неудачи,
начинает вызывать его интерес. Печорин внимательно следит за борьбой совести
с самолюбием, которая происходит в душе Грушницкого.
Вот он случайно становится свидетелем гнусного
предложения драгунского капитана, чтобы Грушницкий, придравшись к чему-нибудь,
вызвал Печорина на дуэль на шести шагах, но... с незаряженными пистолетами
(об этом, разумеется, не должен знать Печорин, который, таким образом,
станет жертвой мистификации). “Я с трепетом ждал ответа Грушницкого...
Если б Грушницкий не согласился, я бросился б ему на шею”, — записывает
в дневнике Печорин.
Грушницкий соглашается... Спустя четыре дня
Печорин в ресторане опять-таки случайно слышит рассказ Грушницкого о том,
как ночью он сам видел, что Печорин выходил от Мери.
Печорин требует, чтобы Грушницкий отказался
от своих слов. “Поддерживая ваше мнение, — говорит он, — вы теряете право
на имя благородного человека и рискуете жизнью”.
“Грушницкий, -- читаем мы в дневнике Печорина,
— стоял передо мною, опустив глаза, в сильном волнении. Но борьба совести
с самолюбием (подчеркнуто мною. — В. Левин) была непродолжительна”.
Вызов на дуэль состоялся.
Далее Печорин и Вернер узнают, что на этой
дуэли заряжен будет только пистолет Грушницкого.
“Должны ли мы показать им, что догадались?”
— спрашивает Печорина Вернер. “Ни за что на свете, доктор”, — категорически
отказывается Печорин.
Решение его закономерно — ведь для него начинается
самый интересный, пусть рискованный, но зато невиданный и неповторимый
психологический эксперимент...
Противники сходятся на месте дуэли. И здесь
Печорин делает сильнейший ход: он предлагает перенести дуэль на маленькую
площадку над пропастью, так, чтобы даже легкое ранение стало бы смертельным.
Тем самым он лишает Грушницкого последней лазейки, последней возможности
компромисса в борьбе совести и самолюбия.
Грушницкий колеблется. “Посиневшие губы его
дрожали”.
Следует отметить, что на этой стадии эксперимента
Печорин преследует и конкретную цель: вынудив Грушницкого действовать решительно,
он получает моральное право действовать столь же решительно — в том, разумеется,
случае, если Грушницкий не откажется от своего подлого плана.
“Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я
хотел испытать его (подчеркнуто мною. — В. Левин); в душе его
могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему;
но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!..”
Это пока все предположения. Посмотрим, как
развивались события дальше.
И при жребии Печорин предоставляет инициативу
Грушницкому: он ждет, чтобы тот назвал сторону подброшенной кверху монеты.
Грушницкий получает право стрелять первым.
“Он покраснел: ему было стыдно убить человека безоружного, — пишет Печорин,
— я глядел на него пристально; с минуту мне казалось, что он бросится к
ногам моим, умоляя о прощении; но как признаться в таком подлом умысле?..
Ему оставалось одно средство — выстрелить на воздух; я был уверен, что
он выстрелит на воздух!”
Это опять-таки предположение, и ему не суждено
сбыться — правильным было первое предположение.
Вернер хочет разоблачить заговор, но Печорин
все еще не позволяет ему сделать это. “Вы все испортите”, — говорит он,
рискуя ради своего опыта жизнью.
“Грушницкий стал против меня, — вспоминает
Печорин, — и по данному знаку начал поднимать пистолет. Колена его дрожали.
Он целил мне прямо в лоб.
...Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев
как полотно, повернулся к своему секунданту.
— Не могу, — сказал он глухим голосом.
— Трус! — отвечал капитан.
Выстрел раздался”.
Противники меняются местами. Печорин , продолжает
следить за каждым “движением души” Грушницкого.
“Я несколько минут смотрел ему пристально
в лицо, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния. Но мне показалось,
что он удерживал улыбку”.
После того как Печорин разоблачает заговор,
Грушницкий стоит, “опустив голову на грудь, смущенный и мрачный.
— Оставь их! — сказал он наконец капитану,
который хотел вырвать пистолет из рук доктора. — Ведь ты сам знаешь, что
они правы”.
Печорин ставит еще один опыт. Вовсе не из
милосердия — слишком был он взбешен, — предлагает находящемуся в почти
безнадежном положении Грушницкому возможность остаться в живых. Признание
Грушницкого дает ему моральное право на это. “Откажись от своей клеветы,
и я тебе прощу все”, — говорит Печорин. В борьбу совести и самолюбия в
душе Грушницкого вступают два новых начала: возможность жить — с одной
стороны, и с другой — ненависть к Печорину, морально уничтожившему его
и в истории с Мери, и здесь, на дуэли. Последний эксперимент. Самолюбие
и ненависть побеждают. Лицо Грушницкого “вспыхнуло, глаза засверкали.
— Стреляйте! — отвечал он. — Я себя презираю,
а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла.
Нам на земле вдвоем нет места...”
Итак, ради психологического эксперимента Печорин
балансирует даже на грани смерти...
Эта — можно с полным правом сказать — главная
черта печоринского характера имеет самое что ни на есть прямое отношение
к трагическому финалу жизни Лермонтова.
Если понимать слово “автобиографизм” в узком смысле, то есть как отражение в
художественном произведении каких-либо событий, случившихся с автором или его
знакомыми, то вряд ли есть какие-либо основания считать “Героя нашего времени”
автобиографическим романом: в сложной биографии главного героя исследователи
не находят ничего общего ни с кем из знакомых Лермонтова, ни тем более с ним
самим. Действительно, ведь нельзя же считать образ Печорина слепком с Лермонтова
только потому, что оба они — и Лермонтов, и его герой — были переведены из Петербурга
на Кавказ, или потому, что оба в совершенстве овладели горской посадкой при
езде верхом! Больше же никаких сходных фактов в биографиях Печорина и Лермонтова
нет. Да и характер Лермонтова, вырисовывающийся перед нами в воспоминаниях современников
поэта, имеет не много общего с характером Печорина.
Весьма показательна резкая и возмущенная лермонтовская
отповедь тем критикам, “которые очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал
свой портрет и портреты своих знакомых”.
“Старая и жалкая шутка! — писал Лермонтов в предисловии
ко второму изданию своего романа. — Но, видно, Русь так уж сотворена, что все
в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок
у нас едва ли избегает упрека в покушении на оскорбление личности!”
Но если подходить к автобиографичности произведения
шире — то есть не обязательно искать сюжетные параллели, а распространять это
понятие и на самовыражение автора в герое, то в этом смысле роман “Герой нашего
времени” безоговорочно попадает в круг автобиографических произведений: не отдавая,
видимо, себе в этом отчета, Лермонтов вложил в образ Печорина очень много своего,
личного, такого, о чем, быть может, не подозревал в себе ни он сам, ни его близкие.
И, несмотря на огромное различие в биографиях Печорина
и Лермонтова и внешнюю несхожесть их характеров. оказалась у них и общая очень
существенная для обоих черта — это склонность к психологическому анализу.
Один из первых лермонтовских биографов, А. В. Дружинин,
встречавшийся со многими знакомыми поэта, писал, что Лермонтов, “соприкасаясь
со всем кругом столичного и провинциального общества, имел множество знакомых,
но во всех сношениях с ними держал себя скорее наблюдателем...”.
“Этот человек слушает и наблюдает не за тем, что вы
ему говорите, а за вами”, — писал еще при жизни Лермонтова в одном из своих
писем Ю. Ф. Самарин.
Но если у Печорина психологический анализ не нашел
себе какого-либо общественного применения, то лермонтовский интерес к психологии
человека находил свое выражение во всем его творчестве. Большая часть творчества
поэта проходила в русле романтизма, а, как известно, одной из главных черт этого
направления был интерес к внутреннему миру человека. Но и в дальнейшем, отходя
от романтизма и создавая свой реалистический роман, Лермонтов сохранил верность
этой принесенной из романтизма и типичной для него черте: исследователи “Героя
нашего времени” неоднократно отмечали как важнейшую особенность лермонтовского
реализма то, что главный объект художественного внимания Лермонтова — это внутренний
мир героя времени; его психология”.
Итак, не только для Печорина, но и для самого Лермонтова
очень характерен интерес к психологии человека. Оба они — и герой и автор —
исследователи человеческой души. Однако в отличие от Печорина, являющегося не
только психологом-аналитиком, но и психологом-экспериментатором, Лермонтов ограничивается
лишь первой сферой. Его роман “Герой нашего времени” — свидетельство огромного
мастерства психологического анализа. Но что касается второй сферы — психологического
эксперимента, — то в жизни Лермонтова (до создания им “Героя нашего времени”)
никаких фактов, свидетельствующих о подобного рода деятельности, мы не обнаруживаем.
Но вот Лермонтов выпускает свой роман. И тут происходит
чрезвычайно интересное явление. В широко известной восточной сказке джинн, заточенный
в бутылку, вселяется в освободившего его человека и подчиняет себе его. Нечто
подобное произошло и с Лермонтовым: сойдя со страниц романа, Печорин словно
начинает воздействовать на поступки и мировосприятие автора.
Предпосылки для такого влияния были. Не следует забывать,
что Лермонтов был очень молод, что характер его, как мы видим из воспоминаний
современников, был еще недостаточно устойчив и полон противоречий, так как находился,
видимо, еще в процессе формирования. В то же время Печорин, человек, умудренный
значительно большим жизненным опытом, закаливший свой характер в различных бурях,
уже. прошедший в своих отношениях с обществом тот этап, на котором пока еще
находился Лермонтов, натура в данный момент, пожалуй, более сильная, чем Лермонтов.
Очень существенно также, что герой и автор находятся
по своему интеллекту на одном уровне. Лермонтов создал образ человека, в этом
плане ничем не уступающего ему самому. Интеллектуальная близость Печорина и
Лермонтова такова, что, встреться они в жизни, между ними вполне могли бы возникнуть
близкие отношения — в тех пределах, разумеется, в каких допустил бы их Печорин,
который-, безусловно, был бы в этой дружбе старшим.
Важно и другое. В представлении Лермонтова Печорин
вовсе не был “отрицательным героем”, типичным сыном века, зараженным всеми его
болезнями и пороками.
Печорин находится в оппозиционном положении по отношению
к своему времени, по отношению к тлетворному духу николаевской России. При всей
своей силе он бессилен перед временем. Но для Лермонтова важно то, что Печорин,
который имеет все возможности (имя, состояние, способности), чтобы сделать карьеру
в общественных условиях того времени, не идет на это, сознательно предпочитая
общественное прозябание. В этой абсолютной бескомпромиссности Печорина выражен
определенный лермонтовский идеал: поэт так же относился к своей карьере в николаевской
России, как и его герой.
И наконец, последнее: в характерах героя и автора была
очень существенная для обоих общая черта, которая вполне могла послужить своего
рода плацдармом для возникновения и роста влияния Печорина на Лермонтова, для
развития общности в их характерах: это глубочайший интерес обоих к психологии
человека. При том — одинаковом — отношении к русскому обществу 30-х годов, которое
отличало и Лермонтова, и Печорина, эта черта приобрела жизненно важное значение
для них обоих.
По этой линии вполне могло развиваться влияние героя
на автора.
Мы не знаем, когда впервые возникло это влияние: в
процессе ли работы Лермонтова над романом или когда “Герой нашего времени” был
уже закончен. Но, в сущности, это не имеет значения. Важен самый факт: создание
оказывает влияние на создателя!
Вряд ли сам Лермонтов сознавал развивающуюся в его
характере близость Печорину. (Эту близость отметил Белинский, посетивший в апреле
1840 года находившегося под арестом поэта.)
И тем не менее...
Вспомним, как после смерти Бэлы Печорин молча сидит
и что-то чертит палочкой на песке. Максим Максимыч хочет утешить его, он начинает
говорить какие-то приличествующие случаю слова, и тут Печорин поднимает голову
и смеется. “У меня мороз пробежал по коже от этого смеха”, — рассказывал впоследствии
Максим Максимыч.
Вряд ли у нас может возникнуть какое-либо сомнение
в характере этого смеха. Печорин тяжко переживал смерть Бэлы, он был долго нездоров,
исхудал. И даже при упоминании о Бэле спустя много лет он побледнел и отвернулся,
хотя тотчас же принужденным зевком постарался скрыть свои чувства. И “дьявольский”
смех Печорина после смерти Бэлы — это не что иное, как поза чуждого сентиментальности,
сурового романтического героя, никогда и никому не выдающего своих переживаний.
И вот совершенно аналогичная ситуация:
По дороге в свою вторую кавказскую ссылку в мае 1840
года Лермонтов останавливается в Москве. Здесь он проводит больше двух недель
и все это время постоянно бывает у Мартыновых, ухаживает за Натальей Соломоновной.
Как мы уже упоминали, Наталья Мартынова признавалась своей родственнице, что
была влюблена в Лермонтова. Отнюдь не в радостном настроении покидает поэт Москву.
Все близкие понимают его состояние и переживают за него. И вот, когда Лермонтов
пришел попрощаться с Мартыновыми, взволнованная Наталья Соломоновна вышла проводить
его до лестницы. Видимо, она хотела сказать ему какие-то сочувственные слова,
но тут “Лермонтов вдруг обернулся, громко захохотал ей в лицо и сбежал с лестницы,
оставив в недоумении провожавшую”.
Это тот же “дьявольский” смех, которым смеялся Печорин
после смерти Бэлы. Лермонтов, видимо, начинает перенимать даже манеру поведения
своего героя.
Дальше это влияние, по-видимому, становится все сильнее.
Этому, безусловно, способствует общность положения Лермонтова и Печорина, общность,
возникшая уже после создания романа.
Печорин — изгнанник. За какую-то “провинность” он переведен
(фактически выслан) на Кавказ. Общественное положение его здесь незавидное.
Но главное — он отлично сознает, что никакого будущего в условиях подекабрьской
России у него нет, что все силы, которыми так щедро наделила его природа, пропадут
попусту.
А Лермонтов? Поэт-изгнанник, мечтающий об отставке,
о литературной деятельности, вынужденный по воле. презираемых им социальных
верхов подставлять свой лоб пулям горцев. Удары со стороны правящей верхушки
сыплются на него один за другим: Николай вычеркивает его из списка награжденных,
хлопоты родных и друзей о его возвращении из ссылки терпят неудачу, и даже отпуск
его прерван бессмысленным и грубым приказом: в 48 часов покинуть Петербург и
вернуться в Тенгинский полк. Рушатся все надежды...
По отношению к николаевской государственной машине,
по своему социальному положению Лермонтов оказался в тех же условиях, в которых
находился его герой.
Поэт не мог не осознать, не думать об общности своего
и печоринского положения. И это должно было вызвать усиление печоринского влияния
на него.
Особенно резким и роковым для поэта образом проявилось
оно в истории с Мартыновым. Документальных данных об этом мы не имеем. Поэтому, с точки зрения строго документальной, наша версия может носить лишь гипотетический
характер, без серьезной надежды когда-либо стать абсолютной истиной.
Но если под предлагаемым углом прослеживать все пятигорские
события, то ни один, даже самый мелкий факт не вступает с этой версией в противоречие.
Возникает ситуация, аналогичная теореме о равенстве треугольников, когда — при
известном условии — после наложения одного треугольника на другой все их точки
совпадают.
В данном случае возьмем на себя смелость принять за
известное факт влияния Печорина на Лермонтова, или — если говорить мягче — факт
возрастания близости автора герою, и тогда вся линия поведения поэта — то есть
единственная область, представлявшая загадку для Столыпина, — становится ясной.
Все, как в истории Печорин — Грушницкий, началось с
забавы.
Лермонтов, приехав в Пятигорск, с радостным нетерпением
ждет Мартынова. Их первая встреча. Как должен был отнестись к Мартынову Печорин?
Да, Печорин, именно Печорин, а не Лермонтов! Ведь Печорин видит Мартынова, можно
сказать, впервые (после создания романа Лермонтов мог видеть Мартынова лишь
в походных условиях., и то изредка: они служили в разных частях), в то время
как у Лермонтова с ним уже давно сложившиеся дружеские отношения. Но сейчас
Лермонтов уже не тот, что раньше. Он уже почти тождествен Печорину, который
влияет на него, заставляет поэта смотреть на мир его, печоринскими, глазами.
И оттого, как воспринимает Печорин Мартынова, зависит лермонтовское отношение
к своему старому товарищу.
Безусловно, Печорин может воспринять Мартынова только
иронически — столько общего между Мартыновым и Грушницким. Оба они — и Грушницкий
и Мартынов — избрали линией своего поведения постоянную позу романтического
героя, по выражению Печорина, “важно драпирующегося в необыкновенные чувства,
возвышенные страсти и исключительные страдания”. Печорин знал цену тому показному
разочарованию в жизни, в которое играли и Грушницкий и Мартынов. Он знал, что
эта поза ничего общего с истинно романтическими героями — героями поэзии Байрона
и Рылеева — не имеет.
Внешний облик Мартынова тоже отличается мниморомантическим
характером. “Он носил азиатский костюм, за поясом пистолет, через плечо на земле
плеть, прическу a la мужик и французские бакенбарды с козлиным подбородком”,
— писал К. Любомирский о Мартынове.
Как не вспомнить здесь эпизод из “Героя нашего времени”
— шумную кавалькаду, во главе которой едут Грушницкий с Мери. “Грушницкий сверх
солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов: он был довольно смешон в
этом геройском облачении”. Смешон, разумеется, не своим спутникам, а Печорину.
И вот, когда в таком же героическом облачении щеголяет Мартынов, то естественно,
что у Лермонтова, смотрящего на мир глазами Печорина, он может вызвать только
ироническое отношение.
И так же, как показной романтизм Грушницкого явился
причиной того, что Печорин именно его выбрал для своей забавы, так и позерство
и фатовство Мартынова привлекли к себе лермонтовскую иронию.
Лермонтов всячески вышучивает Мартынова. Тот всерьез
обижается и, видимо, не раз просит Лермонтова прекратить свои шутки. Для Лермонтова
Мартынов не только играющий в романтизм позер, но и старый, пусть недалекий,
друг — Мартышка, Мартыш. Но для Печорина этой второй части в Мартынове не существует.
И может быть, если бы не Печорин, Лермонтов оставил бы Мартынова в покое (так,
как он оставил в покое Васильчикова или извинился перед Лисаневичем). Он даже
перестает открыто вышучивать Мартынова, видимо, в какой-то мере щадит его (Лермонтов
не показывает ему карикатуру, которую они нарисовали вместе с Глебовым), но
полностью удержаться от шуток поэт не может — этого ему не позволяет сделать
Печорин.
Но все это пока забавы. Забавы Печорина и Лермонтова.
Совершенно иной характер приобретает отношение Лермонтова (и Печорина) к Мартынову
на роковой вечеринке у Верзилиных. И тут, еще в начале вечеринки, вышучивая
Мартынова в разговоре с Э. Шан-Гирей, Лермонтов пока только забавляется. Перелом
в отношении Лермонтова к Мартынову наступает в ту минуту, когда гости расходятся
и в передней Мартынов повторяет свою фразу. В душе Лермонтова просыпается психолог-исследователь.
Здесь уже его словами и поступками полностью руководит Печорин. И поэт начинает
действовать по-печорински. Теперь уже нет места каким-либо дружеским отношениям.
Лермонтову интересно: а как будет вести себя Мартынов, хватит ли у этого позера
духу вызвать его на дуэль? А может быть, Лермонтова интересовало другое: что
победит в Мартынове — оскорбленное самолюбие или чувство дружбы? Так или иначе,
но вся дальнейшая линия поведения поэта показывает, что с этого момента Мартынов
становится для него уже не объектом забавы, а объектом психологического эксперимента.
И если раньше психологическое изучение окружающих ограничивалось у Лермонтова
психологическим анализом, то теперь — под влиянием Печорина — поэт становится
на путь практического эксперимента, ради которого он, как и Печорин, готов рисковать
даже жизнью. Печорин вывел ученого-аналитика из-за письменного стола, и тот
ставит опаснейший опыт: он отказывается прекратить насмешки. “Что ж, на дуэль,
что ли, вызовешь меня за это?” — спрашивает Лермонтов. (Напоминаем, что, по
другому источнику, он сказал: “А если не любите насмешек, то потребуйте у меня
удовлетворения”. Смысл лермонтовской фразы в обоих вариантах один и тот же.)
Мартынов вызывает Лермонтова на дуэль...
Принципиально неверным было бы полагать, что в сознании
Лермонтова в этот момент Мартынов отождествлялся с Грушницким и что поэт хотел
проверить на собственной практике те ситуации, через которые прошел его герой.
Мартынов мог напоминать Лермонтову Грушницкого лишь
на той стадии, когда был объектом забавы. Как объект же эксперимента он являлся
для Лермонтова новой, неизведанной областью.
Однако вернемся к событиям.
И в последующие дни поэт не делает никакой попытки
уладить конфликт (хотя против примирения и не возражает). Быть может, Лермонтов
знал, что Мартынова всячески подстрекали, но ведь от этого обстоятельства эксперимент
для него становится интересней!..
Опыт продолжается и на месте дуэли. Лермонтов говорит
своему секунданту, что не намерен стрелять в Мартынова (действительно, ведь
злобы к нему поэт не питает). Но Мартынов-то не знает намерений Лермонтова.
В нем борются (не слабее, чем в Грушницком) самые разные чувства: с одной стороны,
его подстрекают, и он боится стать в глазах многочисленных свидетелей дуэли
трусом; с другой стороны, перед ним старый друг. И невозможно, чтобы — при всей
своей ограниченности — он не сознавал, на кого поднимает руку!
И если бы Лермонтов выстрелил в воздух, то, может быть,
и Мартынов все же последовал бы его примеру. Но Лермонтов-экспериментатор по-прежнему
предоставляет Мартынову инициативу, внимательно, с любопытством следя за каждым
его движением.
Лермонтов ведет себя с истинно печоринским хладнокровием.
Именно Печорин “заставляет” его неподвижно стоять, взведя курок, подняв пистолет
дулом вверх, “заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста”.
Мартынов быстрыми шагами идет к барьеру. Сомневаться
не приходится — сейчас он будет стрелять.
Ну что ж, Мартынов ясен — и Лермонтов, с презрением
глядя на него, поднимает руку, чтоб выстрелить в воздух.
Выстрелить в воздух поэт не успел...
Владимир Исаакович Левин — литературовед
и литературный критик.
Родился в 1932 году в Ленинграде. Окончил филологический
факультет Азербайджанского государственного университета. Работал в Институте
мировой литературы имени Горького, в еженедельнике “Литературная Россия”. Сейчас
научный редактор журнала “Известия АН СССР (серия литературы и языка)”.
В. Левин — автор статей о Блоке, Лермонтове, Грибоедове,
о проблемах и отдельных произведениях советской литературы.
Публикуемая с небольшими сокращениями статья В. Левина
“Дуэль Лермонтова” была напечатана в еженедельнике “Литературная Россия” и вызвала
много споров читателей и литературоведов.
По мнению одних, несмотря на то, что В. Левин относится
к своей концепции лишь как к гипотезе, она все равно не имеет права на существование.
Другие же, присоединяясь к автору, считали, что ему следовало выдвигать свою
концепцию более решительно и категорично.
Привлекла статья и внимание писателей, многие из которых
полагают, что она, выходя за рамки лермонтоведения, приоткрывает завесу над
одним из уголков такой сравнительно малоизведанной области, какой является психология
творчества.
Если вы хотите поспорить с В. Левиным или просто углубить свои
знания в разбираемом им вопросе, советуем вам обратиться к следующим материалам:
М. Лермонтов, "Герой нашего времени."
П. А. Висковатов, "Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество."
В VI томе “Сочинений М. Ю. Лермонтова". М., изд-во Рихтера, 1891.
Э. Герштейн, "Судьба Лермонтова"— Изд-во “Советский
писатель”, 1964.
"М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников”. Изд-во
“Художественная литература”, 1964.
"История русской литературы в трех томах”, т. 2. Изд-во
АН СССР, 1963.
Тут правильно писали, что по поводу дуэли Лермонтова есть множество различных не совпадающих между собой свидетельств. Есть и записки самого Мартынова. Нет сомнений, что поводом для дуэли было поведение Лермонтова. Если бы он не насмехался над Мартыновым или уехал, дуэли бы не было. Если бы царские сатрапы захотели убить Лермонтова, это было бы проще сделать не в Пятигорске на глазах у множества свидетелей, а на фронте, где Лермонтов постоянно участвовал в очень рискованных военных действиях.
Означает ли это что Мартынов не виноват? Конечно виноват. Все говорят, что Лермонтов был очень злым. Добрый человек не напишет стих "Прощай, немытая Россия". С чего ему было быть добрым, если из Москвы и Петербурга его загнали на Кавказ? Но в 1841 г. все уже знали о его огромном литературном таланте. Поэтому страрались не реагировать на его выходки. Не помню фамилию, но у него была ссора с другим офицером, который когда стала назревать дуэль сразу уехал, сказав что не может же он драться с таким выдающимся человеком. Поэтому обиды Мартынова не идут ни в какое сравнение со значением таланта Лермонтова для России.
Если Дантесу было так сказать "некуда деваться", взаимные оскорбления уже достигли критического значения и стали известны в свете, то все эти шутки насчет кинжала, к тому же в Пятигорске где обращение было гораздо проще чем в Петербурге, вовсе не обязывали Мартынова к вызову. К тому же для Лермонтова дуэль была более опасна, чем для Мартынова. Он уже был один раз наказан за дуэль, а при крайне негативном отношении императора, последствия для него были бы гораздо хуже. Поэтому негодование против Мартынова вполне оправданно.
В заключение нужно сказать, что и личность и творчество Лермонтова настолько трагичны, что трудно представить чтобы он умер естественной смертью. Пушкин был вполне добродушным человеком и если бы не финансовые и светские затруднения, мог бы преспокойно жить до старости. Ранняя же смерть Лермонтова была как бы запрограммированна, недаром некоторые обращают внимание на "нехорошие" цифры готов его рождения и смерти - 14 и 41.
Порылся в Русском архиве и в т. 1 за 1885 г. нашел письмо двух секундантов Мартынова (к нему) с комментарием Бартенева П.И. (издателя журнала). Решил привести его полностью, для полноты картины:
Чуть позже, если разыщу, дам статью помянутого второго секунданта (кн. Васильчикова).
P.S.
Разыскал, но она довольно объемистая. Потому вот ссылка на Руниверс. Кого интересует - ознакомьтесь (статья на 205 стр.).
Как видите сведения о том, что чуть ли не весь Пятигорск наблюдал из кустов за поединком - не подтверждаются. Присутствовали только секунданты с обеих сторон. А из-за разыгравшейся непогоды с трудом разыскали доктора и извозчиков.
Получается, Лермонтов в своем романе описал свою собственную будущую дуэль. Правда исход ее оказался другой. Вообще все творчество Лермонтова наполнено обреченностью и глубоким трагизмом. Особенно произведения последних лет жизни:
Земле я отдал дань земную Любви, надежд, добра и зла; Начать готов я жизнь другую, Молчу и жду: пора пришла; Я в мире не оставлю брата, И тьмой и холодом объята Душа усталая моя; Как ранний плод, лишенный сока, Она увяла в бурях рока Под знойным солнцем бытия.
Создается впечатление, что поэт относился к своей жизни равнодушно и не дорожил ею. Отсюда - его легкомысленное поведение во время дуэли и откровенные провокации противника...
Р.S. Наткнулась на хороший фильм о последних днях жизни Лермонтова:
Лично я из текста его "Демона" вынес мнение, что Лермонтов страдал манией величия, гиперторофированным самомнением и подсознательно стремился к смерти - "Я - Бог..." Но эти качества - беда многих одарённых людей...
История его семьи ("Салтычиха" - одна из ближайших его родственниц) тоже "льёт воду" на эту т.з. ИМХО.
