Верьте. Религия не запрещается. А точного соответствия для warang в германских нет. Ее не вывести оттуда без должной доли фантазии. Странное заимствование что не имеет ни прототитипа ни по фонетике ни по значению.
А в славянских полно? Что ни возьми слово то на -ang заканчивается.
Сообщение отредактировал Jim: 28.08.2012 - 19:35 PM
Кончар, полаш. Сабля, ятаган, шашка... - достаточно небольшая модификация или какое-то различие чтоб появилось собственное название. В Европе названий видов мечей было еще больше.
А в славянских полно? Что ни возьми за слово то на -ang заканчивается.
Прототип - ороннг(-ьйе/-ъ). Остальное регулярно по законам наших языков. Оружие - содержал носовой, который в полабском был асинхронным, как и в польском.
Кончар, полаш. Сабля, ятаган, шашка... - достаточно небольшая модификация или какое-то различие чтоб появилось собственное название. В Европе названий видов мечей было еще больше.
Да уж... Нет у слова "меч" синонимов в русском языке-откройте любой словарь синонимов.
Конкретно, о времени правления Михаила Третьего (842 - 867 г. г.), последнего из числа императоров Аморейской династии, Скилица пишет: Внутри же Эвксинского Понта и всё его побережье флот росов брал [силой] и грабил (народ же росов скифский, близ арктического [иначе - северного] Тавра обитающий, неодомашненный и дикий)...
[Mich3.18] Τὰ δὲ ἐντὸς Εὐξείνου καὶ πᾶσαν τὴν αὐτοῦ παραλίαν ὁ τῶν Ῥῶς ἐπόρθει καὶ κατέτρεχε στόλος (ἔθνος δὲ οἱ Ῥῶς Σκυθικόν, περὶ τὸν ἀρκτῷον Ταῦρον κατῳκημένον, ἀνήμερόν τε καὶ ἄγριον)... http://users.uoa.gr/...historiarum.htm Скифский (это тоже византийский географический термин) означает северный. Выходит, что согласно Скилице, росы - народ северный, и живёт он в горах Северного Тавра. А где находится Северный Тавр - остаётся только догадываться (Скилица этот вопрос не проясняет никак). Может Северный Тавр лежит в Крыму, может - в Киевской Руси. А может и в Скандинавии...
Михаил Пселл, Хронография: гл. Василий II XIII. Царь Василий порицал неблагодарных ромеев, и поскольку незадолго перед тем явился к нему отряд отборных тавроскифских воинов[18], задержал их у себя, добавил к ним других чужеземцев и послал против вражеского войска. Те застали неприятелей врасплох, готовившихся не противника побить, а вина попить, многих убили, а остальных рассеяли, и поднялся среди мятежников бунт против самого Фоки. События 988 г. - сопоставьте с ПВЛ (рассказ о варягах и князе Владимире).
гл. Михаил V XVI. ... Михаил ... привлек к себе избранный городской люд, а также людей с рынка и ремесленников и завоевал их расположение милостями, чтобы в случае необходимости получить от них помощь для достижения поставленной цели. И они льнули к нему и выражали чувства всевозможными изъявлениями преданности; так, например, они не позволяли царю ступать по голой земле и считали для себя позором, когда шел он не по коврам, а конь его не был разукрашен шелковыми тканями[9]. ... Императрицу и – вопреки здравому смыслу – собственную мать он возненавидел еще раньше, когда получил царскую власть, а за то, что некогда назвал ее госпожой, готов был сейчас откусить себе язык и выплюнуть его изо рта. XVII. Царь был вне себя, слыша, как в совместных славословиях ее имя упоминают на первом месте. Сначала он отталкивал и отдалял от себя царицу, перестал делиться с нею своими планами, не позволял ей брать даже малой толики из царских сокровищ, всячески унижал и, можно сказать, выставлял ее на посмешище. Михаил держал ее в осаде, как врага, окружил позорной стражей, расположил к себе ее служанок, выведывал обо всем, что делается на женской половине, и не считался с договором, который с ней заключил. Но и этого ему показалось мало, и он обрек ее на худшее из зол: решил изгнать из дворца, причем воспользовавшись не каким-нибудь благопристойным поводом, а под позорным и выдуманным предлогом, будто лишь для одного зверя дворец. Задумав такое, он пренебрег прочими царскими делами и весь свой ум и изворотливость направил на осуществление этого бесстыдного намерения. XVIII. Сначала он посвятил в замысел только самых отважных из близких, но на этом не остановился, стал спрашивать мнения и других людей, известных ему умом и рассудительностью. Одни из них его поддерживали и советовали осуществить план, другие решительно отговаривали, третьи убеждали подвергнуть дело тщательному рассмотрению, иным же казалось нужным узнать предсказания астрологов и выяснить, насколько благоприятен момент для действий и не препятствует ли его начинанию расположение светил. Он всех внимательно выслушал, но, готовый добиться своей цели любыми средствами, и не подумал последовать полезным советам и, махнув рукой на всех прочих, осведомился о будущем у астрологов. XIX. В то время было немало людей, посвященных в сию науку... XX. И вот царствовавший тогда император, не раскрывая сути дела и придав вопросу неопределенную форму, спросил только, не препятствует ли расположение светил тому, кто отважился на многое. Астрологи произвели наблюдение, исследовали, насколько благоприятен момент, и, ничего не увидев, помимо крови и скорби, стали отговаривать царя от решительных действий; впрочем, те, что похитрее, советовали только отложить их до другого времени. Но в ответ царь лишь громко расхохотался, с издевкой назвал их науку лживой и сказал: «Убирайтесь вон, своей отвагой я опрокину расчеты вашей науки». XXI. Он немедленно приступил к делу и сразу проявил себя во всей красе. Выдумав всякие небылицы, этот жалкий сын объявил свою ни в чем неповинную мать отравительницей и изгнал ее, и не думавшую ни о каких посягательствах, из царских покоев; так поступил чужак с рожденной во дворце, безродный – с благородной. Представив лжесвидетелей, он стал допытываться о том, о чем она и понятия не имела, привлек ее к ответу и наказал, как тяжкую преступницу: немедленно посадил на корабль, дал ей сопровождающих, которым было велело всячески оскорблять царицу и, удалив ее таким образом из дворца, сослал на один из находящихся перед столицей островов по названию Принкип[11]. XXII. Позднее я беседовал с некоторыми из тех, кто отвозил ее, и они рассказывали мне, что, когда корабль вышел в море, Зоя подняла глаза к царским покоям и, обратившись ко дворцу, произнесла скорбную речь. В ней она помянула отца и предков (уже пять поколений владел ее род царской властью), а заговорив о дяде своем и императоре (я имею в виду знаменитого Василия, затмившего сиянием всех прочих самодержцев, драгоценное благо Ромейской державы), вдруг залилась слезами и сказала: «О, мой дядя и царь, это ты завернул меня, только что родившуюся, в царские пеленки[12], любил и отличал меня среди сестер, потому что я походила на тебя лицом – об этом потом мне часто рассказывали очевидцы. Это ты говорил, целуя и обнимая меня: «Спасения тебе, дитя, жить тебе долгие годы, рода нашего побег и царской власти прекрасный образ». Это ты напитал и воспитал меня и во мне видел надежду для государства. Но ошибся ты в своих ожиданиях: я опозорена сама и опозорила весь род, постыдно осуждена и изгнана из дворца, и не знаю даже, в какую землю везут меня для наказания, и боюсь, как бы не отдали меня на съедение хищным зверям и не бросили в морские волны. Но взгляни с небес на меня, сделай все, что в силах твоих, и спаси свою племянницу». Прибыв, однако, на остров, определенный ей местом ссылки, она немного отвлеклась от дурных предчувствий, возблагодарила бога, сохранившего ей жизнь, принесла жертву и вознесла молитвы своему спасителю. XXXIII. Царица и не помышляла ни о чем, да и что она могла бы сделать, оказавшись в изгнании с одной единственной служанкой. Тем не менее этот страшный человек строил все новые козни и подвергал царицу одному испытанию за другим, и в конце концов отправил людей, чтобы постричь, а вернее сказать – убить ее и отдать на заклание, уж не знаю господу ли или гневу пославшего их государя. Осуществив и это намерение, он оставил ее в покое, будто с ней все было кончено, но разыграл комедию, устроил спектакль и объявил синклиту о мнимом заговоре против него императрицы – он-де давно подозревал ее, более того, много раз заставал се на месте преступления, но скрывал этот позор из стыда перед синклитиками. Сочинив такие небылицы, он заполучил (вопреки сути дела) голоса синклитиков, а оправдавшись перед ними, принялся обрабатывать простолюдинов и некоторых сделал послушным орудием своих желаний. Царь выступал перед ними, выслушал и их речи, а когда понял, что они одобряют его поступок, распустил и это собрание и, как после великих подвигов, стал отдыхать от тяжких трудов, предался веселым развлечениям и разве что не пустился в пляс и не прыгал от радости. Но не в дальнем будущем, а уже совсем близко ждало его наказание за эту чудовищную спесь. XXIV. Что же касается дальнейшего, то речь моя бессильна поведать о событиях, а ум постичь меру провидения. Я говорю сейчас о себе, но это относится и ко всем другим... философ... третий увидит в случившемся не самопроизвольное движение, но действие разумных причин, по которым произошло великое и всенародное (так лучше его назвать) таинство. Поэтому я и обошел бы молчанием это великое потрясение и ураган, если бы не понимал, что таким образом опущу из своей «Хронографии» самое существенное... XXV. Император предавался удовольствиям и был полон высокомерия, а весь город – я имею в виду людей всякого рода, состояния и возраста, – будто распалась гармония его тела, уже приходил по частям в брожение, волновался, и не осталось в нем никого, кто бы не выражал недовольства сначала сквозь зубы, но, тая в душе замыслы куда более опасные, не дал бы в конце концов волю языку. Когда повсюду распространился слух о новых бедах императрицы, город явил собой зрелище всеобщей скорби; как в дни великих и всеобщих потрясений все пребывают в печали и, не в силах прийти в себя, вспоминают о пережитых бедах и ожидают новых, так и тогда страшное отчаяние и неутешное горе вселились во все души, и уже на другой день никто не сдерживал язык – ни люди вельможные, ни служители алтаря, ни даже родственники и домочадцы императора. Проникся великой отвагой мастеровой люд[14], и даже союзники и иностранцы – я имею в виду тавроскифов и некоторых других, которых цари обычно держат при себе, – не могли тогда обуздать своего гнева; все готовы были пожертвовать жизнью за царицу[15]. XXVI. Что же до рыночного народа, то и он распоясался и пришел в возбуждение, готовый отплатить насильнику насилием. А женское племя... но как я рассказу о нем тем, кто не наблюдал всего этого собственными глазами? Я сам видел, как многие из тех, кто до того никогда не покидал женских покоев, бежали по улицам, кричали, били себя в грудь, и горестно оплакивали страдания царицы или носились, как менады, и, составив против преступного царя изрядное войско, кричали: «Где ты, наша единственная, душой благородная и лицом прекрасная? Где ты, одна из всех достойная всего племени госпожа, царства законная наследница, у которой и отец – царь, и дед, и деда родитель? Как мог безродный поднять руку на благородную и против нее замыслить такое, чего ни одна душа и представить себе не может?» Так они говорили и ринулись ко дворцу, чтобы спалить его, и ничто уже не могло их остановить, ибо весь народ поднялся против тирана. Сначала они по группам и поотрядно построились к битве, а потом вместе со всем городом целым войском двинулись на царя. XXVII. Вооружены были все. Одни сжимали в руках секиры, другие потрясали тяжелыми железными топорами, третьи несли луки и копья, простой же народ бежал беспорядочной толпой с большими камнями за пазухой или в руках. В тот день я стоял перед входом во дворец (издавна служа царским секретарем, я незадолго до того посвящен был в таинство царского приема[16]). Итак, я находился в тот момент в наружной галерее[17] и диктовал секретные документы. Вдруг до нас донесся гул, будто от конского топота, вселивший страх во многие души, а затем явился человек с известием, что весь народ взбунтовался против царя и, как по мановению чьей-то руки, объединился в одном желании. Все происходящее казалось тогда многим чем-то неожиданным и невероятным, но благодаря виденному и слышанному мною ранее я понял, что искра разгорелась костром, гасить который нужно целыми реками и потоками воды, и, сразу оседлав коня, поскакал через город и своими глазами видел то, во что теперь и сам верю с трудом. XXVIII. Людей словно обуяла какая-то высшая сила, никто не остался в прежнем состоянии: все носились, как бешеные, их руки налились силой, глаза метали молнии и светились неистовством, мышцы тела окрепли, ни один человек не желал, да и не мог настроить себя на благочинный лад и отказаться от своих намерений. XXIX. Решено было прежде всего двинуться к царским родичам и разрушить их красивые и роскошные дома. Немедля приступив к делу, толпа разом бросилась на приступ, и дома рухнули, частью открывшись, а частью и закрывшись. Закрыты были упавшие вниз кровли, а открылись торчащие из-под земли фундаменты; казалось, будто сама земля, не вынося их бремени, выкинула из себя основания домов. Разрушили же большинство зданий не руки цветущих и зрелых мужчин, а девицы и всякая детвора обоего пола, утварь же получал тот, кто первый схватит. Разрушитель спокойно взваливал на себя то, что разрушил или сломал, выставлял этот скарб на рынке и не торговался о цене[18]. XXX. Такое творилось в городе, так быстро переменился его обычный облик. Царь в то время находился во дворце и сначала не проявлял никакого беспокойства по поводу происходящего: подавить восстание граждан он намеревался без пролития крови. Но когда начался открытый бунт, народ построился по отрядам и составил значительное войско, он пришел в страшное волнение и, оказавшись как бы в засаде, не знал, что и делать: выйти опасался, но осады боялся еще больше, союзных отрядов во дворце у него не было, послать за ними тоже было нельзя; что же касается вскормленных во дворце наемников, то часть их колебалась и уже беспрекословно не слушалась его приказов, а часть взбунтовалась, покинула его и присоединилась к толпе. XXXI. В это время к уже отчаявшемуся было царю явился на помощь новелисим. Когда начался бунт, его во дворце не было; узнав о случившемся и опасаясь беды, он сначала заперся в своем доме и не показывался из него, боясь, что у входа толпа не отпустит его живым, если он выйдет, но потом новелисим вооружил всех слуг и домочадцев (сам при этом не одел и панциря), и они, незаметно покинув убежище, с быстротой молнии помчались по городу с кинжалами в руках, готовые уложить на месте каждого, кто встанет на их пути. Пробежав таким образом через город, они забарабанили в дворцовые ворота и явились, чтобы помочь императору. Тот принял их с радостью и только что не расцеловал дядю, решившегося умереть вместе с ним. И вот они решают немедленно вернуть из ссылки царицу, из-за которой взбунтовалась толпа и разразилась битва, а самим спешно превратить дворцовых людей в копейщиков и пращников и выстроить их против тех, кто бесстыдно рвался на приступ. Устроившись в укрытиях, те принялись метать сверху камни и копья, многих убили и разорвали плотный строй нападающих, но восставшие, разобравшись в чем дело, снова обрели силу духа и встали теснее прежнего. XXXII. Между тем во дворец доставили императрицу; она, однако, не столько радовалась тому, как с ней распорядился всевышний, сколько ждала еще худших бед от мерзкого царя. Поэтому-то она и не воспользовалась удобным случаем, не попрекнула тирана за свои страдания, обличия не изменила, но посочувствовала ему и пролила слезы о его судьбе. Михаил же, вместо того чтобы переменить ей одежды и облечь ее в пурпурное платье, потребовал ручательств, что не станет она жить по-другому, когда уляжется буря, и смирится с уготованной ей участью. Царица все обещала, и перед лицом грозящей беды заключили они между собой союз. И тогда они вывели ее на самую высокую площадку Великого театра[19] и показали взбунтовавшемуся народу, ибо думали, что смирят бурю его гнева, если вернут ему его госпожу. Но одни так и не успели увидеть ту, которую им показывали, а другие, хотя и узнали ее, еще больше возненавидели тирана, который и в гуще бед не освободил своего сердца от злонравия и свирепости. XXXIII. После этого битва вспыхнула с новой силой, но затем многие из бунтовщиков, опасаясь, как бы тиран вместе с царицей не обратил их в бегство, поддались на ее уговоры и приняли иное решение, единственное, способное сорвать козни тирана. XXXIV. Чтобы мое повествование развивалось по порядку, хочу предварить его несколькими словами. Мне нужно вспомнить для этого о предшествующих событиях и с ними связать свой рассказ. Как я уже говорил, у Константина была не одна дочь, а три; старшая из них умерла[20], а младшая какое-то время жила вместе с воцарившейся и в каком-то смысле царствовала совместно с ней, и хотя в славословиях имя ее не упоминалось, ей воздавались великие почести, и сиятельностью уступала она во дворце только сестре. Однако родство и материнское чрево, из которого обе они вышли, не стали надежной защитой против ревности – царица возревновала Феодору (так звали сестру) даже к меньшим почестям; и поскольку какие-то горлопаны распространяли в это время о ней дурные слухи, она убедила самодержца удалить сестру из дворца, постричь ее и определить местом почетного заключения один из самых роскошных императорских домов[21]. Так все сразу и было сделано, и ревность, разъединившая сестер, одной уготовила участь повыше, другой пониже, но в то же время и более святую. XXXV. Феодора смирилась с этим решением и не огорчалась ни переменой одежд, ни удалением от сестры. Что же до самодержца, то он не совсем лишил ее прежнего расположения, но оказывал ей кое-какие из царских милостей. Но он умер, а взявший в свои руки скипетр Михаил по прошествии недолгого времени – об этом уже говорилось – отвернулся от императрицы, а сестрой пренебрег и вовсе. Когда же и он, прожив отведенный ему срок, скончался, к власти пришел его племянник, который уже совсем не имел никакого понятия, кто такая Феодора и происходит ли она от царского корня, и ему было совершенно безразлично, существует она или нет, жива или не жива. Так обстояли дела с Феодорой, вернее – так обращались с ней императоры, и она ничего не сделала вопреки их воле и вела себя так скорее по доброму желанию, чем по принуждению. Вот предисловие к моему рассказу. XXXVI. Между тем восставший, как уже говорилось, народ опасался дурного оборота событий и боялся, что тиран возьмет над ним верх и все дело кончится только шумом; в то же время заполучить себе первую царицу он не мог – узурпатор уже успел привлечь ее на свою сторону и привести в свою гавань – и потому обратился к ее сестре – второму побегу царского корня; толпа не двинулась к ней без порядка и строя, но избрала предводителем одного из ее отцовских слуг, родом не эллина, человека отменного нрава, по виду героя, из почтенного старинного и знатного рода, и полками во главе с полководцем отправилась к Феодоре. XXXVII. Пораженная и не ожидавшая ничего подобного Феодора на первую попытку не поддалась, укрылась в храме и оставалась глухой ко всем уговорам. Однако войско горожан, отчаявшись убедить ее, прибегло к силе, и несколько человек с обнаженными кинжалами ринулись вперед, будто готовые ее убить; они дерзнули вытащить ее из церкви, вывели на улицу, облачили в царские одеяния, усадили на коня и, окружив со всех сторон, доставили в великий храм божьей мудрости. После этого уже не только простой народ, но и все лучшие люди встали на сторону Феодоры, и все тогда отвернулись от тирана и в славословиях стали провозглашать Феодору царицей[22]. XXXVIII. О случившемся донесли тирану, и он, опасаясь, как бы неожиданно нагрянувшая толпа не схватила его в самом дворце, сел на один из царских кораблей, приплыл вместе с дядей к святому Студийскому монастырю[23] и сменил там царское обличье на облик молящего и ищущего защиты. Об этом стало известно в городе, и сразу облегченно вздохнули все, чьи души до того были полны страха и робости. Одни стали приносить благодарение богу за избавление, другие славить царицу, а простой и рыночный народ принялся водить хороводы и распевать о событиях, на ходу сочиняя песни[24]. Большинство же прямым ходом устремилось к узурпатору, чтобы растерзать, зарубить его. XXXIX. Это о них. Тем временем люди Феодоры отправили к царю отряд стражников во главе с начальником, человеком из благородных; рядом с ним шел и я – его друг, которого он взял и для советов, и для содействия. Подойдя к воротам храма, мы увидели другую, уже самозванную стражу. Этот отряд простолюдинов со всех сторон окружил святой дом и разве что не готов был его разрушить. Поэтому нам не без труда удалось войти в церковь, а вместе с нами влилась туда и огромная толпа, осыпавшая преступника проклятиями и выкрикивавшая непристойности по его адресу. XL. Я и сам вошел туда отнюдь не в мирном настроении, ибо не остался бесчувственным к страданиям царицы и горел гневом на Михаила. Но когда я приблизился к святому алтарю, где тот находился, и увидел их обоих, ищущих защиты, царя, ухватившегося за священный престол Слова, и справа от него новелисима, изменившихся и видом и духом, совершенно пристыженных, в душе моей не осталось и следа гнева, и, будто пораженный молнией, я застыл на месте, не в силах прийти в себя от неожиданного зрелища. Затем, собравшись с духом, я послал проклятия нашей земной жизни, в которой происходят столь нелепые и страшные вещи, и из глаз моих хлынул поток слез, будто забил во мне некий источник, и страдания мои вылились стенаниями. XL 1 Вошедшая в храм толпа со всех сторон окружила обоих мужей и, как стая диких зверей, готова была их растерзать. Я же остановился у правой алтарной преграды и зарыдал[25]. Заметив, что я сочувствую им, не исхожу ненавистью и веду себя вроде бы благопристойно, они приблизились ко мне, и тогда я, держа себя уже немного иначе, сначала без раздражения укорил новелисима и попрекнул его за то, что он помогал царю мучить императрицу, а затем спросил и самого царя, какое такое зло претерпел он от своей матери и госпожи, что обрек ее неописуемым страданиям. Отвечали мне они оба: новелисим – что не был в этом деле заодно с племянником и вообще ни к чему его не подстрекал. «Мне бы не сдобровать, – сказал он, – если бы я попытался его остановить, ведь этот человек (тут он обернулся к царю), когда чего-нибудь желал или добивался, не признавал никаких препятствий. Если бы только я мог его утихомирить, он не искалечил бы весь наш род и не предал его огню и железу». XLII. Здесь я хочу немного прервать рассказ и сообщить о том, что имел в виду новелисим. Император изгнанием Орфанотрофа как бы потряс основание рода, а потом принялся искоренять его целиком, и всех родственников – а в большинстве случаев были это бородатые мужи во цвете лет и отцы семейств, занимавшие высшие должности, – лишил детородных членов и в таком виде, полумертвых, оставил доживать жизнь. Он совестился открыто предать этих людей смерти и хотел, подвергнув оскоплению, погубить их более пристойным образом. XLIII. Такими речами ответил мне новелисим. Тиран же, слегка покачав головой и с трудом выдавив из глаз слезу, сказал: «Бог справедлив, а справедливость карает меня теперь за содеянное», и с этими словами он снова ухватился за божественный престол и стал просить, чтобы ему дали, как положено, одеть монашеские одежды. Над ними обоими совершился обряд переоблачения, и они стояли рядом подавленные, оробевшие, страшащиеся народной ярости. Я со своей стороны полагал, что беспорядки на этом кончатся, и с любопытством наблюдал за происходившим действом и поражался бурлению страстей, но это был лишь краткий пролог трагедий куда более тяжких. Расскажу обо всем по порядку. XLIV. День уже клонился к вечеру, когда неожиданно явился некий человек из нововозведенных в должность[26], сказавший, что ему ведено Феодорой перевести ищущих защиты в другое место, за ним следовала толпа горожан и воинов. Приблизившись к алтарю, где они укрывались, этот человек решительным тоном приказал им выйти. Видя, однако, кровожадные намерения толпы и главаря, подающего знак начинать (вопреки обычаю он начал держать себя дерзко), они отказались покинуть алтарь и еще крепче ухватились за колонки, на которых покоится священный престол. Тогда он, переменив тон, заговорил с ними помягче, поклялся на святынях и, призвав на помощь все свое красноречие, постарался убедить их, что ничего плохого им не сделают и что посланец царицы не обойдется с ними суровее, нежели само время. Но они, раз напуганные, уже во всем видели для себя угрозу, остались глухи к увещеваниям и предпочли, чтобы их отдали на заклание в храме, чем подвергли мучениям под открытым небом. XLV. Поэтому, не убедив их словами, он прибегнул к силе. По его приказу из толпы протянулись руки, и пошло твориться беззаконие. Будто дикие звери, погнали они их из святилища, а царь и новелисим, испуская горестные вопли, устремляли свои взоры к святому сонму, умоляя не обмануть их надежд и не позволить безжалостно изгнать из алтаря тех, кто ищет защиты у бога. Большинство было потрясено их страданиями, но пойти против стихии ни у кого не хватало духа, и поэтому, войдя в соглашение с толпой, поверив клятвам ее главаря и как бы заключив с ним договор, они выдали ему этих людей, да и сами последовали за ними, чтобы быть им чем-либо полезными. Но ничто уже не могло помочь несчастным – обстоятельства были против них, и сердце всех горели к ним ненавистью. XLVI. Люди Феодоры знали, что Зоя ревнует к ней и скорее согласится увидеть на царском престоле какого-нибудь конюха, чем разделит власть с сестрой, и потому, не без причины опасаясь, как бы императрица не пренебрегла сестрой и тайными кознями не вернула на трон прежнего царя, единодушно решили устранить бежавшего[27]. Людям, наиболее из них умеренным, не хотелось приговаривать его к смерти, они судили и рядили, каким иным способом погасить в нем всякие надежды, и в конце концов отправили отважных и дерзких мужей с приказом немедленно железом выжечь глаза обоим, как только встретят их за пределами святого храма. XLVII. И вот они выходили из храма, а их уже поджидала позорная процессия. Чернь, как ей и положено в этих случаях, потешалась над несчастными, и одни хохотали и осыпали их насмешками, другие, поддаваясь гневу, тащили их с намерением провести через город. Пройдя совсем немного, они повстречали людей, которым было приказано погасить глаза пленникам. Те сообщили о приговоре и, готовясь привести его в исполнение, принялись точить железо. Прослышав о беде, несчастные расстались с надеждами (все кругом или одобряли приказ, или, во всяком случае, не препятствовали исполнить назначенное), они сразу лишились голоса и, наверное, упали бы замертво, если бы некий муж из сената, подойдя к ним, не утешил бы их в горе и мало-помалу не вселил бодрость в их отчаявшиеся души. XLVIII. Беды и горести сломили царя, он пребывал все время в душевном смятении и то принимался рыдать, то голос его прерывался, он просил о помощи каждого подходящего к нему, смиренно взывал к богу, вздымал в мольбах руки к небу, к храму, к чему угодно. Дядя же его сначала и сам вел себя так же, но когда потерял всякую надежду на спасение (а был он человеком более стойкого и крепкого нрава и умел обуздать свои чувства), взял себя в руки и, как бы вооружившись против урагана бедствии, приготовился мужественно встретить страдания, а когда увидел, что палачи уже готовы приступить к делу, сам первый пошел навстречу пытке и спокойно отдал себя в смертоносные руки. Поскольку строй горожан стоял не на расстоянии, а вплотную к нему, и каждый рвался вперед, стремясь увидеть зрелище казни, новелисим спокойно оглянулся кругом в поисках того, кому была доверена эта трагическая роль, и сказал: «Прикажи расступиться этому строю, чтобы лучше могли увидеть, с каким мужеством буду я переносить свои страдания». XLIX. Палач принялся было его вязать, чтобы он не вырывался во время операции, но новелисим сказал: «Если я стану вырываться, пригвозди меня». С этими словами он распростерся на земле и лежал, не изменившись в лице, сохраняя полное молчание, не испуская ни единого стона и не обнаруживая никаких признаков жизни. И ему вырвали глаза, сначала один, потом другой. Царь же, по чужим страданиям наперед представляя свои собственные, переполнился его болью, размахивал руками, бил себя по лицу и жалобно мычал. L. Лишившийся глаз новелисим, поднявшись с земли и опершись на руку одного из близких, заговаривал с теми, кто приближался к нему и, будто ему нипочем и сама смерть, был сильнее обрушившихся горестей. Что же до царя, то палач, видя, как тот боится и как без конца взывает к состраданию, связал его потуже и схватил покрепче, чтобы не разворотить ему лицо во время наказания[28]. Когда вырвали глаза и у царя, всеобщее возбуждение и злоба улеглись, и толпа, оставив их в покое, снова устремилась к Феодоре. Из двух императриц одна в то время находилась в царском дворце, другая – в великом храме божьей мудрости[29]. Мать Михаила, о которой пишет Пселл, что император ("вопреки здравому смыслу") возненавидел - усыновившая его императрица Зоя, племянница Василия Болгароубойцы. Хотя причины ненависти понятны без слов - император с ней родственных связей не имел, и делить с ней власть не был намерен. Когда Михаил сверг Зою и сослал её в монастырь - и данный эпизод описан в нескольких источниках, а не только у Пселла - народ взбунтовался не сам по себе: его поднял в пользу императрицы ("рождённой в порфире", в отличие от пройдохи Михаила, неизвестно как пробравшегося во дворец и ставшего императором) на бунт патриарх. Упоминаемый в тексте новелисим - это дядя Михаила Константин, чья ревность к власти своего брата, всесильного временщика, евнуха Иоанна Орфанотрофа, незадолго до того привела к падению власти того, и к кратковременному вознесению самого Константина, ставшего новелисимом. В тексте упоминаются охранники дворца, вставшие на сторону восставших, а также возглавивший люд, шедший к Феодоре иноземец благородного происхождения. Далее следует эпизод с ослеплением Михаила и новелисима. Феодора отправила к ним (укрывшимся в Студийском монастыре) отряд стражников во главе с человеком из благородных и в сопровождении самого Пселла, автора Хроники. Вскоре прибыл новый отряд, а затем и вовсе было решено ослепить царя и новелисима (якобы это было решение толпы, а не Феодоры или её окружения). Ослепление произвёл палач. Это я поясняю к тому, что согласно рассказам Снорри Стурлусуна о Харальде Хардраде, вожде варягов в то время, он участвовал в этих событиях. Более того, якобы именно Харальд Хардрада ослепил императора Михаила Пятого. Однако отрывок из очевидца Пселла не отрицая участия варягов (по крайней мере части из них) в восстании, говорит, что ослепление произвёл палач. Не думаю, чтобы Пселл не стал упоминать, если бы ослепление произвёл знаменитый вождь варяжского корпуса в Константинополе.
гл. Зоя и Феодора. Константин IX III. Царские церемонии они обставляли для сестер так, как это было в обычае и при прежних самодержцах. Обе царицы восседали на царском троне как бы в одну линию, слегка отклонявшуюся в сторону Феодоры, рядом стояли равдухи[2], воины с мечами и племя тех, кто потрясает секирой на правом плече[3], подальше – самые преданные царю люди и распорядители; их окружала другая стража, рангом пониже первой, самой верной, все с почтительным видом и потупленными взорами; за ними располагался совет и избранное сословие, затем чины второй и третьей степени[4], выстроенные по рядам и на определенном расстоянии друг от друга. Тут все и происходило: разрешение тяжб, споры по казенным делам, назначение податей, прием послов, прения, соглашения и все прочее, что было предметом царских забот. Речи держали большей частью должностные лица, но при необходимости и сами царицы спокойным голосом отдавали приказания или отвечали на вопросы, иногда следуя наставлениям сведущих людей, иногда по собственному разумению. ... LXXXIV. В конце концов нашим воинам все-таки удалось построиться в боевые порядки, но и тогда они оказались скорее в роли зрителей, нежели соперников Маниака, а многим он даже и взглянуть на себя не позволил: слепил их, как молния, оглушал громом боевых команд, врывался в наши ряды и сеял ужас везде, где только появлялся. Благодаря своей доблести он сразу одержал верх над нашим воинством, но сам отступил перед высшим решением, смысл которого нам неведом. Когда Маниак приводил одни за другим в замешательство наши отряды (стоило ему появиться, как сомкнутые ряды разрывались и строй воинов подавался назад) и весь строй уже распадался на части и приходил в смятение, в правый бок полководца вдруг вонзилось копье, которое не только задело кожу, но проникло в глубь тела, и из раны тут же хлынул поток крови. Сначала Маниак вроде бы и не ощутил удара, но, увидев текущую кровь, приложил руку к месту, откуда она струилась, понял, что рана смертельна, и распрощался со всеми надеждами; сначала он сделал попытку вернуться в свой лагерь и даже отъехал на некоторое расстояние от войска, но, почувствовав слабость во всем теле, не смог управлять конем. Перед его глазами поплыл туман, он тихо, сколько позволяли силы, застонал, сразу выпустил из рук поводья, вывалился из седла и – о, скорбное зрелище! – рухнул на землю. ... LXXXVII. Когда войско вернулось (большинство воинов шли, украшенные победными венками) и раскинуло лагерь у стен города, самодержец решил устроить триумф в честь победы. Зная толк в зрелищах, умея торжественно обставить любое дело, он устроил эту процессию следующим образом: впереди, по его приказу, с оружием в руках, неся щиты, луки и копья, но без порядка и строя шли легковооруженные воины. За ними следовали отборные всадники – катафракты, наводящие ужас своим облачением и боевыми рядами, а затем уже мятежное войско – не в строю и не в пристойном виде, но все на ослах, задом наперед, с обритыми головами, с кучей срамной дряни вокруг шеи; дальше уже справлялся триумф над головой узурпатора, а за ней несли его облачение, потом шли воины с мечами, равдухи и потрясающие в своих десницах секирами[60] – вся эта огромная толпа двигалась перед полководцем, вслед ей ехал и он сам, приметный благодаря коню и платью, а за ним и вся свита.
гл. Михаил VI. Исаак I Комнин XIII. Когда их правый фланг узнал о случившемся, стоявшие там воины не стали дожидаться боевых криков и наступления врага, но сразу отошли и рассеялись из страха, как бы победители не обратились теперь против них и, вдохнув мужество в бегущих, не навалились на них всеми своими силами. Итак, правый фланг неприятеля тоже обратился в бегство, и полная победа осталась за нами[13]. В самой гуще толпы, возвышаясь над бегущими и преследующими, как вкопанный стоял узурпатор. Несколько наших воинов (это были тавроскифы, числом не более четырех), заметили его и с двух сторон направили на Комнина свои копья. Удары, однако, пришлись на доспехи Исаака, и железо не коснулось его тела. Тавроскифы не смогли даже с места сдвинуть этого мужа, ибо с противоположных сторон его с такой же силой подпирали копьями и все время возвращали его тело в прежнее положение, не позволяя ему потерять равновесие и отклониться от центра. Исаак принял случившееся за добрый знак, что-де останется он недвижим, сколько бы ударов ни сыпалось на него с обеих сторон, и тут же приказал своему войску с удвоенной силой напасть на нас, завязать бой, обратить противника в бегство и преследовать его как можно дальше[14]. ... XXII. Пока мы беседовали, занялся день, и вынырнувший из-за горизонта сверкающий круг солнца поднялся в небо. Едва успело оно пройти полпути до зенита, как явились с приглашением первые люди совета, которые, будто стража, нас окружили и повели к своему предводителю. На этот раз нас доставили к шатру гораздо большему, которого хватило бы и для ромейского войска, и для союзников. Вокруг шатра стояло множество воинов, не праздных и беспорядочно толпящихся, но одни были подпоясаны мечами, другие потрясали железными секирами, третьи держали в руках копья; расположились они кругами, один за другим, на небольшом расстоянии друг от друга. Никто не произносил ни звука, но, сдвинув ноги, в оцепенении страха все напряженно смотрели на того, кто охранял вход в шатер. А был это начальник отряда телохранителей дука[21] Иоанн, муж не только храбрый, но деятельный и решительный, умевший красно говорить, а еще лучше молчать и думать про себя, от предков своих унаследовавший доблесть и мужество. ... XXIV. Шум постепенно умолк, и мы смогли рассмотреть, что происходило внутри шатра (когда распахнулась дверь, мы не вошли сразу, а встали поодаль, ожидая специального приглашения). Нам предстала следующая картина. Сам царь сидел на двуглавом кресле[22], высоком и отделанном золотом, опирал ноги на скамейку, и роскошные одежды сверкали на нем. Он гордо поднял голову, выпятил грудь, багрянец битвы румянил его щеки, глаза были сосредоточены и неподвижны и свидетельствовали о напряженной работе мысли; потом он поднял взор и, как бы уйдя от пучины, причалил в спокойной гавани. Воины несколькими кругами опоясывали Исаака. Внутренний и самый малочисленный из них был составлен из первых людей, доблестных отпрысков знатнейших родов, осанкой не уступавших древним героям. Эти отборные воины служили живым примером всем, стоявшим за ними. Их опоясывал второй круг, оруженосцы первых, бойцы передовой линии (некоторые заполняли следующие отряды), также лучшие из начальников полуотрядов, они стояли на левом фланге[23]. Окаймляло их кольцо простых воинов и свободных[24]. А дальше уже располагались союзные силы, прибывшие к мятежникам из других земель, италийцы[25] и тавроскифы, сам вид и образ которых внушали ужас. Глаза тех и других ярко сверкали. Если первые подкрашивают глаза и выщипывают ресницы, то вторые сохраняют их естественный цвет. Если первые порывисты, быстры и неудержимы, то вторые бешены и свирепы. Первый натиск италийцев неотразим, но они быстро переполняются гневом; тавроскифы же нс столь горячи, но не жалеют своей крови и не обращают никакого внимания на раны. Они заполняли круг щита[26] и были вооружены длинными копьями и обоюдоострыми секирами; секиры они положили на плечи, а древки копий выставили в обе стороны и как бы образовали навес между рядами. Отрывки, которые так или иначе касаются носителей секир или тавроскифов. В обоих случаях вероятно, что речь идёт о варангах. Интересно, что норманнов в войске Исаака Комнина Пселл называет италийцами (в отличие от Анны Комниной, которая ни разу не применила слова италийцы).
гл. Евдокия. Роман IV XXVIII. Так обстояло дело, и царь Михаил, опасаясь за свою судьбу и остерегаясь свирепого нрава Диогена, принял решение, сулящее ему безопасность и, надо полагать, весьма разумное. Он удалился от матери, стал действовать самостоятельно и, воспользовавшись советами двоюродных братьев – я имею в виду сыновей кесаря[22], – заручился поддержкой дворцовых стражников (племя это – все из щитоносцев, потрясающих в руках тяжелыми железными и обоюдоострыми секирами). И вот разом ударили эти воины по щитам, закричали во всю силу своих глоток, лязгая секирами и завывая, явились к царю, чтобы защитить его от опасности: они окружили его кольцом и, не прикоснувшись к нему и пальцем, отвели в верхние этажи дворца[23]. XXIX. Так поступили эти люди. Те же, кто находился с царицей (среди них оказался и я), не могли понять, что происходит, и чуть не остолбенели от ужаса в ожидании приближающейся беды. Удержать царицу было нельзя – закутав покрывалом голову, она бросилась бежать к потаенной пещере и укрылась в этой норе[24], а я остался стоять у входа, не зная, ни что со мной будет, ни куда мне деться. Однако царь, оказавшись в безопасности, в первую очередь позаботился обо мне и разослал по всему дворцу людей с приказом искать и найти меня. Они меня обнаружили, приняли в руки свои и, как счастливую находку и бесценный дар, с ликованием доставили самодержцу. Увидев меня, он, будто спасшись от бури, вздохнул с облегчением и велел мне распорядиться наилучшим образом. Михаил Седьмой, сые Евдокии и Константина Десятого Дуки, сверг мать и воцарился единолично при помощи отряда варангов.
... А дальше уже располагались союзные силы, прибывшие к мятежникам из других земель, италийцы[25] и тавроскифы, сам вид и образ которых внушали ужас. Глаза тех и других ярко сверкали. Если первые подкрашивают глаза и выщипывают ресницы, то вторые сохраняют их естественный цвет. Если первые порывисты, быстры и неудержимы, то вторые бешены и свирепы. Первый натиск италийцев неотразим, но они быстро переполняются гневом; тавроскифы же нс столь горячи, но не жалеют своей крови и не обращают никакого внимания на раны. Они заполняли круг щита[26] и были вооружены длинными копьями и обоюдоострыми секирами; секиры они положили на плечи, а древки копий выставили в обе стороны и как бы образовали навес между рядами. Отрывки, которые так или иначе касаются носителей секир или тавроскифов. В обоих случаях вероятно, что речь идёт о варангах. Интересно, что норманнов в войске Исаака Комнина Пселл называет италийцами (в отличие от Анны Комниной, которая ни разу не применила слова италийцы).
Энди, нельзя ли этот момент разъяснить подробнее? Кто здесь по-Вашему... италийцы тавроскифы норманны варанги ???
И кто в Европе той эпохи не применял в бою щиты, длинные копья и секиры? Что такое обоюдоострая секира по Вашему разумению? И каким народом она применялась в бою?
Сообщение отредактировал Сергий: 29.08.2012 - 02:05 AM
Энди, нельзя ли этот момент разъяснить подробнее? Кто здесь по-Вашему... италийцы тавроскифы норманны варанги ???
И кто в Европе той эпохи не применял в бою щиты, длинные копья и секиры? Что такое обоюдоострая секира по Вашему разумению? И каким народом она применялась в бою?
1. По-крайней мере если судить по приведённым текстам, то как минимум в византийской армии времён Алексея Первого Комнина (а судя по всему - и задолго уже до него) далеко не у всех были щиты (Комнина пишет чуть ли не с удивлением, что все варанги имеют щиты). Поскольку Алексей Первый Комнин приравнивал пехотинцев безоружным, можно предполагать также, что почти полностью армия состояла из всадников. Варанги тоже были всадниками (Анна Комнина пишет, что в битве при Диррахии с Робертом Гвискаром Алексей Первый специально приказал варангам спешиться). Слово фаланга, постоянно применяемая Анной Комниной к войску Алексея Первого относится к конным отрядам. Поэтому могу предположить, что щитов не имела лёгкая конница (лучники) - это в первую голову пачанакиты, куманы (половцы) и турки, тогда как конные копейщики, какими были норманны, были полностью закованы в броню (Анна Комнина по отношении к катафрактам, то-есть закованных в броню всадников, почти всегда применяет эпитет кельты-катафракты; можно с определённой долей уверенности уже только по одному этому заключить, что норманны и франки, основу войск которых составляла конница с копьями, были закованы в латы). В добавок ко всему, Анна Комнина в одном месте своего труда подробно описывает вооружение кельтов войска Боэмунда (то-есть норманнов). Подтверждение (Анна Комнина, Алексиада 4, 6): ... самодержец... Разделив уже войско, он не прекратил наступления варваров, которые двинулись к лагерю Роберта, но удержал вместе с их начальником Намбитом тех, кто носит на плечах обоюдоострые мечи. Этим последним он приказал спешиться и рядами двигаться на небольшом расстоянии впереди строя, так как все воины этого племени носят щиты. Все воины варяжского вождя (ηγεμων) Намбита (Ναμπίτης) носят щиты - и это послужило причиной, по которой Алексей в битве при Диррахии с Робертом Гвискаром велел им спешиться, согласно с Анной Комниной. Следовательно, далеко не все воины византийского войска имели щиты. 2. Иногда обоюдоострый меч, а иногда секира - постоянный аттрибут варангов в византийских текстах. Поскольку текст Анны Комниной (Алексиада, кн. 2): ἐκ τῆς Θούλης Βαράγγους (τούτους δὴ λέγω τοὺς πελεκυφόρους βαρβάρους) http://el.wikisource...λεξιάς/Βιβλίο_2 http://khazarzar.ske...131/Alexias.pdf переводят на русский как "варягов из Фулы (так я называю вооруженных секирами варваров)" в то время как в тексте сказано: "из Фулы варягов (так я называю носящих ТОПОРЫ варваров)". Под словом топор можно подразумевать и алебарду. Вот тут можно просмотреть разновидности боевых топоров средневековья типа алебарды, которыми могли обладать дворцовые стражники: http://www.castlemania.ru/gun.html Алебарда: http://www.castleman...c157d50ada3.jpg Глефа: http://www.castleman.../guns/glefa.jpg Боевой топор-секира: http://www.castlemania.ru/guns/top.jpg http://www.castlemania.ru/guns/axe.jpg 3. Длинные копья почти не носили кочевники - печенеги, половцы и турки: их всех Комнина отличает как лучников, которые нападают издалека и уходят от приближающегося врага, особенно турок она считает при этом делающими по пути своего отступления засады. Возможно, эта лёгкая конница не имела почти никаких защитных предметов - тем более щитов.
4. В приведённом тексте о войске Исаака Комнина (Пселл) союзные италийцы это норманны, а также считается, что под союзными тавроскифами подразумеваются варяги (или, как их синоним - русы).
Сообщение отредактировал andy4675: 29.08.2012 - 03:38 AM
1. По-крайней мере если судить по приведённым текстам, то как минимум в византийской армии времён Алексея Первого Комнина (а судя по всему - и задолго уже до него) далеко не у всех были щиты (Комнина пишет чуть ли не с удивлением, что все варанги имеют щиты).
Да нет. Никакого удивления даже и намека нет. Просто тут надо знать структуру войск средневиковья. Те кто носил длинные копья, пики, аллебарды и конные лучники щитов не имели, так как им нужны были обе руки для управления их оружием. Это рода войск. А во фразе "варваров, которые двинулись к лагерю Роберта, но удержал вместе с их начальником Намбитом тех, кто носит на плечах обоюдоострые мечи. Этим последним он приказал спешиться и рядами двигаться на небольшом расстоянии впереди строя, так как все воины этого племени носят щиты." просто констатируется что эти воины щитоносцы - род войск со щитами. Из текста видно что были и другие. В средние века все прекрасно понимали эту особенность. Щит - совершенно обычная вещь, просто не всем он был нужен. Щит кстати не совместим с алебардой (она принципильно двуручное оружие). И алебарды как и бердыши распространяются после того как щиты становятся бессмысленными из-за стрелкового оружия.
4. В приведённом тексте о войске Исаака Комнина (Пселл) союзные италийцы это норманны, а также считается, что под союзными тавроскифами подразумеваются варяги (или, как их синоним - русы).
Русы тех времен это стопроцентные славяне - даже по самым маргинальным теориям. Тавроскифы там сильно отличаются от италийцев, поэтому между ними вообще нет ничего общего. И никакой родственности даже близко предпологать нельзя.
Сообщение отредактировал avera: 29.08.2012 - 03:57 AM
Да нет. Никакого удивления даже и намека нет. Просто тут надо знать структуру войск средневиковья. Те кто носил длинные копья, пики, аллебарды и конные лучники щитов не имели, так как им нужны были обе руки для управления их оружием. Это рода войск. А во фразе "варваров, которые двинулись к лагерю Роберта, но удержал вместе с их начальником Намбитом тех, кто носит на плечах обоюдоострые мечи. Этим последним он приказал спешиться и рядами двигаться на небольшом расстоянии впереди строя, так как все воины этого племени носят щиты." просто констатируется что эти воины щитоносцы - род войск со щитами. Из текста видно что были и другие. В средние века все прекрасно понимали эту особенность. Щит - совершенно обычная вещь, просто не всем он был нужен. Щит кстати не совместим с алебардой (она принципильно двуручное оружие). И алебарды как и бердыши распространяются после того как щиты становятся бессмысленными из-за стрелкового оружия.
Не пойму - я что, о чём-то другом сказал? Или вас смутили мои слова о том, что Комнина считает щиты у всех поголовно варягов чем-то необычным? Но я ведь не сам то придумал - в тексте это есть...
Русы тех времен это стопроцентные славяне - даже по самым маргинальным теориям. Тавроскифы там сильно отличаются от италийцев, поэтому между ними вообще нет ничего общего. И никакой родственности даже близко предпологать нельзя.
Опять вы со своей нац. гордостью. Никто пока не касался того, кем были русы или варяги этнически. В данный момент я рассматривал ВИЗАНТИЙСКИЕ ТЕРМИНЫ. Как такие, слова варанги, русы и тавроскифы очень близки по смыслу. В текстах их ьрудно различить. Вы понимаете, о чём речь? Только не надо мне опять карт генетиков, доказывающих вашу правоту... Я говорю о терминах. Понимаете слово термин, господин лингвист? Почему вы с таким трудом понимаете на самом простом русском языке, о чём здесь ведётся речь? А если не понимаете - зачем комментировать? Читайте и учитесь. Всего и делов то...
Тавроскифы в данном случае (то бишь в тексте Пселла) - варяги, а италийцы - норманны. И Пселл подчёркивает, что есть общего у этих народов, а также и что их разделяет.
Первое упоминание варангов.
Иоанн Скилица, Хроника: глава Михаил IV Пафлагон.
[Mich4.4] В это время случилось и другое событие, достойное памяти. Один из Варангов, рассеянных в теме Фракисийской для зимовки, встретив в пустынном месте туземную женщину, сделал покушение на ее целомудрие. He успев склонить ее убеждением, он прибег к насилию; но женщина, выхватив (из ножен) меч этого человека, поразила варвара в сердце и убила его на месте. Когда ее поступок сделался известным в окружности, Варанги, собравшись вместе, воздали честь этой женщине, отдав ей и все имущество насильника, а его бросили без погребения, согласно с законом о самоубийцах.
[Mich4.4] Τούτῳ τῷ χρόνῳ καὶ ἄλλο τι συνέβη ἀξιαφήγητον. τῶν εἰς παραχειμασίαν ἐν τῷ θέματι τῶν Θρᾳκησίων διεσπαρμένων Βαράγγων γυναῖκά τις ἐγχωρίαν εὑρὼν ἐπ' ἐρημίας ἀπεπειρᾶτο τῆς σωφροσύνης αὐτῆς. ὡς δ' οὐκ ἔπειθε, καὶ βίαν ἤδη ἐπῆγεν, ἡ δὲ τὸν ἀκινάκην σπασαμένη τἀνδρὸς παίει κατὰ καρδίας τὸν βάρβαρον καὶ εὐθὺς ἀναιρεῖ. τοῦ δὲ ἔργου διαδοθέντος ἐν τῇ περιχώρῳ συναθροισθέντες οἱ Βάραγγοι τήν τε γυναῖκα στεφανοῦσι, δόντες αὐτῇ καὶ τὴν ἅπασαν οὐσίαν τοῦ βιαστοῦ, κἀκεῖνον ἄταφον ῥιπτοῦσι κατὰ τῶν βιοθανάτων τὸν νόμον.
Иллюстрация из мадридской рукописи Скилицы: http://s004.radikal....32222c1d8a4.jpg
О тождестве варягов и русов в византийских источниках - пример Атталиата и Продолжения Скилицы.
В.Г. Васильевский.
О варяго-руссахъ
Мы отмѣчаемъ упоминанiе о Русскихъ у Скилицы (писатель самаго конца XI вѣка), въ исторiи похода Романа Дiогена противъ Турокъ-Сельджукидовъ, останавливаемся на этомъ извѣстiи и спрашиваемъ: откуда взялъ это свѣдѣнiе о Русскихъ и вообще о походѣ Романа Дiогена этотъ писатель? Всякiй, кто дастъ себѣ маленький трудъ сличить разсказъ Скилицы съ сочиненiемъ его старѣйшаго современника Атталiоты, спутника Романа IV въ его турецкихъ походахъ, тотъ убѣдится, что Скилица не имѣетъ ни одного своего факта, и увидитъ, что онъ буквально всю исторiю походовъ Романа Дiогена выписалъ изъ книги Атталiоты. Значитъ, и свѣдѣнiе объ участiи русскихъ въ походѣ онъ, Скилица, долженъ былъ заимствовать у Атталiоты. Но у Атталiоты совсѣмъ не упоминается о Русскихъ. Помянуты Франки, которые есть потомъ и у Скилицы, помянуты Печенѣги, которые есть потомъ у Скилицы - хотя подъ другимъ именемъ Узовъ; а Русскихъ нѣтъ. Русскихъ нѣтъ, но за то есть Варяги, которыхъ, обратно, не находится у Скилицы. Мы заключаемъ отсюда, что Скилица взялъ своихъ Русскихъ также у Атталiоты, какъ и все другое, но нашелъ или увидѣлъ ихъ въ лицѣ Варяговъ, т.-е., замѣнилъ словомъ «Русскiе» слово «Варяги». Такое заключенiе мы подтверждаемъ нѣкоторыми наблюденiями надъ порядкомъ размѣщенiя, въ какомъ разныя составныя части армiи византiйской являются у того и другого писателя; а дѣйствительное присутствiе Русскихъ въ походахъ Романа подкрѣпляемъ свидѣтельствомъ арабскаго писателя Ибнъ-Атира.
О роли времени: что пишут современники, и что - компиляторы: Лучшiе и по качеству и по древности источники - Атталiота и Пселлъ, а также грамоты - говорятъ, что современные имъ Варяги были pyccкie люди. Писатели позднѣйшiе (XII и XIII вв.), излагавшiе исторiю своего времени (Киннамъ, Хонiатъ), говорятъ, что Варяги были Англо-Саксы. Противорѣчiя между тѣми и другими нѣтъ: они говорятъ каждый о своемъ времени, а составъ варяжской дружины, какъ это принимаетъ теперь и Д. И. Иловайскiй, могъ измѣниться; мы даже имѣемъ положительныя доказательства, когда это сдѣлалось (послѣ 1081 года). Но вотъ есть еще третiй разрядъ писателей, жившихъ также въ XII вѣкѣ, но описывавшихъ событiя XI вѣка: это составители компиляцiй, совершенно неоригинальныхъ, а вполне извлеченныхъ изъ другихъ готовыхъ авторовъ: относительно XI вѣка изъ того же самаго Атталiоты и Пселла. И вотъ эти послѣднiе писатели противорѣчатъ своимъ древнѣйшимъ источникамъ: говорятъ, что въ XI вѣкѣ Варягами были - кто? Не Русские, а кто-то другой, по одному Кельты, а по другому жители страны близкой къ океану. - Какъ слѣдуетъ понимать это и въ комъ нужно предположить ошибку? – Развѣ такое необычайное дѣло, что не только средневѣковые писатели, но и новые ученые переносятъ воззрѣнiе и обстановку своего времени напрошедшiя времена; Кельты и жители страны, близкой къ океану, во всякомъ случаѣ, суть тѣ же самые Англо-Саксы, которые извѣстны подъ такими же обозначенiями другимъ писателямъ XII вѣка. Итакъ, всего проще предположить, что Кедринъ и Врiеннiй просто-напросто, хотя совершенно ошибочно, думали, что то, чтò было при нихъ, было и прежде. Почему «Кельты» или «жители страны близкой къ океану» должно обозначать именно Скандинавовъ, этого мы никогда не въ состоянiи будемъ понять.
О том, почему в текстах Кедрина и Скилицы варанги названы кельтским племенем: Изъ замѣчанiй Ксиландра (Holzmann), издавшаго въ первый разъ (въ 1565 году) до сихъ поръ перепечатываемый текстъ Кедрина, мы видимъ теперь, что въ одномъ изъ древнѣйшихъ списковъ Кедрина при словѣ «Варяги» въ томъ именно мѣстѣ, которое насъ интересуетъ, стояла замѣтка переписчика, указывающая на его незнанiе, откуда и кто были Варяги, и на его намѣренiе объяснить это потомъ. Итакъ – словъ «Варяги же кельтическая нацiя, служащая по найму Грекамъ», по крайней мѣрѣ въ главномъ спискѣ Кедрина первоначально не было, и они явились только въ отвѣтъ на высказанное или представившееся недоумѣнiе. Какъ бы ни почтенна и стара была интерполяцiя по отношенiю къ тексту Кедрина, она относится только къ началу XIII вѣка, какъ это видно изъ другихъ замѣтокъ того же переписчика, слѣдовательно, къ такому времени, когда русскiе Варяги давно были забыты, /402/ а существовали только англо-саксонскie и датскiе. Что касается до латинскаго Скилицы, то интерполяцiя попала сюда, очевидно, изъ буквально-тождественнаго текста Кедрина. Вставка сдѣлана до такой степени неловко, что она разрываетъ даже грамматическiй строй предложенiя; сдѣлана она, конечно, самимъ Габiемъ (переводчикомъ XVI столѣтiя). http://annales.info/...ljevsk/1_04.htm
Не пойму - я что, о чём-то другом сказал? Или вас смутили мои слова о том, что Комнина считает щиты у всех поголовно варягов чем-то необычным? Но я ведь не сам то придумал - в тексте это есть...
Где что необычно?
Опять вы со своей нац. гордостью. Никто пока не касался того, кем были русы или варяги этнически. В данный момент я рассматривал ВИЗАНТИЙСКИЕ ТЕРМИНЫ. Как такие, слова варанги, русы и тавроскифы очень близки по смыслу. В текстах их ьрудно различить. Вы понимаете, о чём речь? Только не надо мне опять карт генетиков, доказывающих вашу правоту... Я говорю о терминах. Понимаете слово термин, господин лингвист? Почему вы с таким трудом понимаете на самом простом русском языке, о чём здесь ведётся речь? А если не понимаете - зачем комментировать? Читайте и учитесь. Всего и делов то...
Из этого пустопорожнего текста каждый может видеть степень вашей неодекватности. Вы так много слов потратили чтоб утверждать национальности норманнов и кельтов, что когда только одно предложение по констатации факта что вам неудобен, вы тут же взбелинились кучей слов. Показательно что Только вы имеете право строить гипотезы, а другие должны заткунуться со своими фактами. Ну-ну - неодекватность зашкаливает - и все это увидели.
Этим последним он приказал спешиться и рядами двигаться на небольшом расстоянии впереди строя, так как все воины этого племени носят щиты. Приказал спешиться Комнин ТОЛЬКО варангам. Почему? Комнина утверждает: так как все воины этого племени носят щиты. Значит, далеко не все подразделения были оснащены щитами целиком. Иначе как объяснить слова Комниной? А вот служащие при дворце варанги были оснащены полностью, с головы до ног. И щиты они имели ВСЕ.
Из этого пустопорожнего текста каждый может видеть степень вашей неодекватности. Вы так много слов потратили чтоб утверждать национальности норманнов и кельтов, что когда только одно предложение по констатации факта что вам неудобен, вы тут же взбелинились кучей слов.
Взбеленились здесь только вы. Где я утверждал в этой теме об этнической принадлежности? Читайте внимательно, и не попадёте в очередной казус. Я пишу о ТЕРМИНАХ и об их значении в византийской литературе. Когда дойдёт черёд до Кекавмена, скажу и о национальной принадлежности варангов конца 10 - первой половины 11 века (критический период для варягов ПВЛ).
Показательно что Только вы имеете право строить гипотезы, а другие должны заткунуться со своими фактами. Ну-ну - неодекватность зашкаливает - и все это увидели.
Какие ещё гипотезы? Где ваши гипотезы? Где доказательства ваших "гипотез" из текстов не современных писак (и к тому же не историков), а из текстов византийских первоисточников? Вы первоисточники читаете, вообще?
Этим последним он приказал спешиться и рядами двигаться на небольшом расстоянии впереди строя, так как все воины этого племени носят щиты. Приказал спешиться Комнин ТОЛЬКО варангам. Почему? Комнина утверждает: так как все воины этого племени носят щиты. Значит, далеко не все подразделения были оснащены щитами целиком. Иначе как объяснить слова Комниной? А вот служащие при дворце варанги были оснащены полностью, с головы до ног. И щиты они имели ВСЕ.
Какие ещё гипотезы? Где ваши гипотезы? Где доказательства ваших "гипотез" из текстов не современных писак (и к тому же не историков), а из текстов византийских первоисточников? Вы первоисточники читаете, вообще?
Где что необычно? Где что удивительно? Вы читаете между строк как хотите.
Остальное, бла-бла-бла, Вот вы то как раз первоисточники читать не умеете, вы все время читаете между строк того что не написано и фантазируете за автора, и пропускаете то что написано открытым текстом. С вами разговаривать бессмысленно.
... вы все время читаете между строк того что не написано и фантазируете за автора, и пропускаете то что написано открытым текстом...
Где я не читаю того, что первоисточник пишет прямым текстом?
Комнина называет войско Боэмунда кельтами. В западных источниках это же войско называется норманнами. Я на этот очевидный факт и указал. Если это называется "читать между строчками" - то что же в этом плохого?
Хроника Константина Манассия (рассказ о Василии Болгароубойце): Царство Василия и Константина, сыновей Романа.
…И потом много бывало войн, и сталкивались власть имущие в междоусобных битвах. Была подчинена арабским мечом Азия, посягали на греческие рубежи сирийцы, болгары же посягали на Подунавье и захватывали земли Фракии, лежащие близ их границ. Царь оказался посреди этого, как в пучине бурной ладьи, как птенец в пасти змеиной. Но внезапно воссияла после зимы весна, вместо бури дохнуло глубокой тишиной, навевающей на всех спокойствие. И склонился перед жезлоносцем Варда, и все повиновались царствующему. Подчинил Василий и арабов-язычников, видели его и фасидские сладкие воды, и земли финикийские, как огня, страшились его иверы, боялись таврийские скифы, в бег обратился гордый иверский князь. Так вскоре прошёл он всю Азию, не давая глазам своим покоя, ни век не смежил, ни сна не знал, пока не прогнал волков, овец терзающих. http://www.vostlit.i...a/frametext.htm
чеченцы, ингуши, крымские татары и 6 еще...
Copyright © 2024 Your Company Name
