Тридцатилетняя война
Стефан
03.06 2021
Необходимо было трагическое стечение обстоятельств в одном из самых взрывоопасных регионов, способное вызвать потрясение всего имперского здания. Таковым пунктом стала Богемия – ахиллесова пята всей Империи и наследственных земель Габсбургов.
В Богемии столкнулись прежде всего острые религиозные противоречия: с одной стороны, консолидированные силы протестантов в лице объединенных одной формулой веры «богемских братьев», утраквистов и лютеран, с другой – католиков, энергия которых возросла по мере поддержки со стороны младшей линии Габсбургов, воссевшей в Богемии с 1617 г. в лице Фердинанда Штирийского.
То, что Фердинанд был одним из самых последовательных защитников католического дела в Империи, не подлежит сомнению, то, что он стремился резко радикализировать силы католицизма в своих наследственных владениях, кажется очевидным. Но при этом не следует сбрасывать со счетов и крайности протестантской партии. Свыше 200 выпускников кальвинистских европейских центров в начале века были выходцами из Богемии. Многие из них стали впоследствии активными деятелями событий 1618 г. Многие участники чешского восстания были вскормлены в стенах Йенского и Альтдорфского университетов, всегда считавшихся ультрарадикальными в ряду лютеранских академий Германии. Фердинанд, жаловавшийся в 1622 г. на то, что кальвинистские школы воспитали мятежников в его землях, в общем был не далек от истины. Впрочем, он и сам приложил немало усилий к ссоре с сословиями: из 10 членов правительственного совета в 1618 г. протестантами оставались лишь трое. Распоряжение наместников Фердинанда о сносе и закрытии двух протестантских церквей в Богемии (Браунау и Клостерграб) было безукоризненно точным выполнением имперских предписаний {369} Аугсбургского религиозного мира. Как законный государь Богемии Фердинанд имел право на определение конфессии для своих подданных. Однако этот имперский закон вступал в противоречие с «грамотой величества» 1609 г.
Столкновение двух норм создавало безвыходную ситуацию, и события 23 мая 1618 г. стали ее естественным следствием. Не контрреформационные амбиции Фердинанда, но уязвимость собственно богемского вопроса лежали в основе взрыва 1618 г. Случись подобные инциденты с закрытием церквей или даже с расправой над правительственными чиновниками в каком-либо другом центре Империи, движение можно было бы, вероятно, погасить. Большой новостью все эти инциденты со времен Аугсбургского мира не были. Юлих-Бергский кризис, в конце концов успешно разрешенный, свидетельствовал о возможностях мирного исхода.
То, что война вспыхнула в 1618 г., было делом случая, но отнюдь не было случайностью ее возникновение в Богемии. Ситуация, сложившаяся там, была слишком взрывоопасна, она неизбежно затрагивала общеимперские структуры.
Пражское восстание 23 мая 1618 г. стало началом войны. Вся полнота власти в мятежной Богемии перешла в руки тридцати директоров («богемская директория»). Ключевой фигурой среди прочих сделался граф Генрих Матфей Турн. Были организованы касса и армия. Историки долго спорили вокруг программ восстания. Радикальные элементы с самого начала преобладали в организации восставших сил, и, видимо, желание мятежников устроить у себя в Богемии некое подобие нидерландского сословного республиканизма не стоит считать слишком иллюзорным.
Восстание сотрясло имперские структуры в целом. Для обеих сторон – и для короны, и для мятежников – логика событий выступала в амбивалентном значении. Противостоя Фердинанду в его же собственных наследственных землях, мятежники не располагали достаточными силами принудить короля к капитуляции. Исследования последних лет позволяют констатировать военную слабость восстания. Даже несмотря на весенние успехи Турна в 1619 г. в северной Австрии и под Веной, дело восставших рисовалось {370} с самого начала в неутешительном свете. То, что в конечном счете мятежники смогли продержаться до 1620 г., объяснялось не военными ресурсами конфедерации, а военной слабостью Фердинанда. Отсутствие больших перспектив на поле Марса понуждало восставших к лихорадочному поиску кандидатов на вакантную с весны 1619 г. богемскую корону. Но обретая подспорье в лице иноземного кандидата, восставшие обрывали все нити компромисса: низложение Фердинанда резко обостряло противостояние с короной, вынося его за рамки правового поля Империи. Поиски реальных претендентов в то же время расширяли имперскую значимость конфликта. Уния во главе с Фридрихом Пфальцским сделалась единственным и главным союзником мятежников. Фридрих V в ноябре 1619 г. был коронован чешской короной и поселился в Праге, фактически взяв на себя всю ответственность за судьбы восставшей страны. Тем самым узкий по размаху конфликт в наследственных землях оказался «вскрыт» вовне: в него вмешались альтернативные распавшимся имперским учреждениям структуры радикальных сил. С этого момента богемский вопрос стал общеимперским делом и приобрел черты общеимперского кризиса.
В условиях отсутствия каналов к диалогу Фердинанд был вынужден – за недостатком собственных военных сил – блокироваться одновременно с Лигой и Испанией. По достигнутому в 1619 г. соглашению Габсбурги де-факто признавали баварское руководство Лигой, а также – правда, пока лишь в устной форме – ленные права герцога Максимилиана на Верхний Пфальц. В обмен Фердинанд получал военную поддержку лигеров. Испанская корона, пользуясь правами на «рейнский коридор», смогла развернуть на верхнем Рейне вспомогательные войска для комбинированного удара по Нижнему Пфальцу. Так кризис оказался обостренным участием еще одной имперской структуры, теперь уже с католической стороны. Помощь же Испании придавала элемент интернациональности конфликту.
Но именно на гребне противостояния для Фердинанда создавались условия – парадокс! – консолидировать силы династии и Империи. В глазах лютеранских чинов, и {371} прежде всего Саксонии, чехи были лишь нарушителями земского мира и бесспорными мятежниками. Кроме того, дух кальвинистского радикализма, привнесенный новоизбранным чешским государем курфюрстом Фридрихом Пфальцским в Прагу, неизменно отталкивал лютеранских ортодоксов от сближения с восставшими. Тем самым было спровоцировано «центростремительное» движение во имя сохранения стабильности в Империи. Во главе его стояли традиционно лояльные престолу князья Гессен-Дармштадта и Саксонии – важные партнеры Фердинанда в усмирении богемского восстания. В 1620 г. это партнерство было расширено до совместных военных операций против богемских мятежников (оккупация Лаузица саксонскими войсками). Другим шагом в этом же направлении было избрание самого Фердинанда в августе 1619 г. новым императором после смерти Матфея: тем самым была засвидетельствована стабильность в правящем Доме и общая лояльность короне подавляющего большинства имперских чинов. Таким образом, участие радикальных сил перекрывалось общей тенденцией к умиротворению.
В этих условиях Фердинанду удалось легко сокрушить военное сопротивление мятежной Богемии. Летом 1620 г. армия Лиги под командованием Тилли и верховным началом самого Максимилиана оказалась в Чехии, а испанские войска развернули наступление на берегах Рейна и Неккара, парализуя силы Унии в Верхней Германии. Принципиально важным было то, что в условиях общеимперской значимости конфликта восстание нельзя было подавить только в Богемии. Богемский и пфальцский этапы войны не могли стать автономными событиями: Чехию можно было усмирить лишь одновременно с разгромом Унии. Фердинанд не внедрялся в Империю из Богемии, он с самого начала действовал как государь всей Империи и, желая ликвидировать важнейший источник кризиса, неизбежно должен был нанести удар по Пфальцу. Опала Фридриха Пфальцского была логичным следствием вмешательства последнего на стороне имперских мятежников, а оккупация Пфальца шла параллельно оккупации Богемии, поскольку обе территории оказались в равной мере вне сферы действия {372} имперского закона. Но, с другой стороны, этот во многом образцовый образ действий Фердинанда как правомочного властителя радикализировал силы католицизма, нашедшие теперь реальных и вполне состоятельных защитников в лице Лиги и испанских войск. Разрушая прибежище радикальных сил протестантов – Унию, Фердинанд тем самым усиливал блок католических радикалов – Лигу. Таким образом, все более иллюзорными становились надежды на затухание войны после усмирения Пфальца и Богемии.
Фридрих с восставшими чехами был разбит на Белой Горе в ноябре 1620 г. Прага была потеряна тотчас, сам злополучный король бежал в Голландию, предоставив своим генералам еще защищаться в Пфальце. После нескольких сражений (Вислох, Вимпфен, Гехст и Штадлон) последовала сдача всех крупных крепостей на Неккаре, включая сам Гейдельберг и ключ к нему – Маннгейм. Весной 1623 г. весь Пфальц находился в руках католических испано-лигистских сил.
Завершение кампании в Пфальце, казалось, создавало еще одну возможность для восстановления нарушенного баланса сил в Империи. Роспуск Унии играл на руку умеренному крылу лютеранского лагеря, а вывод испанских войск за имперские пределы убирал повод к сословным протестам в связи с нарушением имперских свобод. Тем более что возобновившаяся в 1621 г. испано-нидерландская война отвлекала в какой-то мере Мадрид и Гаагу от имперских дел.
Однако резко возросший в своей мощи «католический полюс» становился все менее контролируемым в самой Империи. Фердинанд не решился ограничить его после столь впечатляющего триумфа. В Богемии император заложил основы к полной католической конфессионализации богемского общества, хотя и сохранив структуру сословных институтов (издание «Обновленного Земского уложения» в 1627 г.). Во всяком случае, Богемия была рекатолизирована в той мере, в каковой это было возможно сделать в условиях полной победы, но с оглядками на протесты лютеранских князей – партнеров императора. В рамках же Империи Фердинанд по-прежнему стоял на позициях {373} соблюдения имперского закона, но манипулирование этим законом в пользу католиков создавало благоприятную предпосылку к католическому реваншу в рамках всей Империи. Два шага были сделаны императором в этом направлении: он допустил имперскую инвеституру Максимилиана на Верхний Пфальц в феврале 1623 г. и позволил занять католическим силам часть нижненемецких протестантских территорий.
Первый шаг вызвал раскол в княжеской элите: лютеранские государи были вновь разочарованы после, казалось бы, наметившегося компромисса в дни богемского восстания, второй – повлек новый раунд консолидации протестантских сил теперь уже в северной Германии. {374}
Прокопьев А.Ю. Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648. Изд. 2-е, исправ. и доп. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2008. С. 369–374.
Gurga
03.06 2021
С верхнего этажа этой башни были выброшены имперские советники
))))))
Какая должна была быть куча навоза, чтобы люди остались живы?!
Ученый
03.06 2021
С верхнего этажа этой башни были выброшены имперские советники
))))))
Какая должна была быть куча навоза, чтобы люди остались живы?!
Католики объясняли спасение советников тем, что их подхватили ангелы, а протестанты навозной кучей.
Между прочем была еще и третья пражская дефенестрация - выпадение из окна чехословацкого министра Яна Масарика в 1948 г. Тоже было две версии - самоубийство в состоянии депрессии и убийство агентами советских спецслужб.
Стефан
03.06 2021
Уезжая в Вену, Маттиас приказал подавлять сопротивление жителей Клостерграба и Браунау, если надо, силой. Католические «заместители», воспользовавшись его указаниями, заключили в тюрьму самых строптивых бюргеров Браунау. Разъединенная прежде оппозиция в Богемии сразу же начала сплачиваться. Протестантов возмутило попрание их свобод, горожан оскорбил арест вольных бюргеров, дворянство решило умерить территориальные аппетиты церкви.
Турн созвал собрание протестантских депутатов и чиновников всей Богемии и потребовал освободить заключенных. Когда его призыв остался без ответа, он обратился к дефензорам «Грамоты величества» и предложил {94} организовать еще более представительный форум. Его назначили на май 1618 года, а пока еще был март. Время, остававшееся до съезда, противоборствующие стороны использовали для обработки общественных настроений, прежде всего в Праге. Несмотря на противодействие католиков, 21 мая в Праге собралась грозная протестантская сила – влиятельные дворяне, помещики, рыцари, бюргеры со всей провинции. Имперские представители тщетно пытались разогнать съезд, и 22 мая, когда Славата и Мартиниц поняли, что им угрожает нешуточная опасность, в Вену за помощью отправился секретарь канцелярии1.
Но было поздно. В тот же вечер Турн предложил дворянам план действий. Игнорируя протесты Шлика, он потребовал предать смерти Славату и Мартиница и сформировать чрезвычайное протестантское правительство. Вести о конфликте взбудоражили весь город, и когда на следующее утро депутаты направились к королевскому замку в Градчанах, за ними следовала огромная толпа возбужденных людей. Они прошли через ворота, над которыми распростерся габсбургский орел, во двор, поднялись по лестнице в зал аудиенций и ворвались в комнату, где прятались наместники короля. Славата и Мартиниц оказались зажатыми между столом и каменной стеной, как загнанные звери. Оба ясно понимали, что близится конец.
Десятки рук схватили их и потащили к высокому окну, подбросили вверх и перекинули через подоконник. Первым полетел вниз Мартиниц. «Приснодева Мария! Помоги!» – кричал он, падая. Славата продержался дольше под градом кулаков, цепляясь за раму и взывая к Пресвятой Богородице, пока кто-то не ударил его так, что он потерял сознание, окровавленные руки разжались, и его тело тоже рухнуло в ров. Их дрожащий от страха секретарь прижался к Шлику, ища у него спасения, но разгоряченная толпа выбросила в окно и его. {95}
Один из бунтовщиков перегнулся через карниз и, глумясь, прокричал: «Посмотрим, поможет ли вам Мария!» И через мгновение он тут же воскликнул, изумляясь: «Боже мой, их Мария им помогла!» Действительно, Мартиниц зашевелился. Из соседнего окна кто-то спустил лестницу. Мартиниц и секретарь, осыпаемые камнями, пытались по ней подняться. Слуги Славаты, пренебрегая угрозами толпы, сошли во двор, чтобы вынести оттуда своего хозяина, без сознания, но живого1.
Удивительное спасение трех несчастных, для кого-то чудотворное, а для кого-то комическое, не имело никакого политического значения. Той же ночью Мартиниц позорно бежал, а больной Славата в качестве узника пребывал в доме, куда его принесли. Вечером его супруга на коленях упрашивала графиню Турн сохранить ему жизнь, и леди обещала это сделать в расчете на то, что графиня Славата отплатит за услугу услугой после следующей чешской революции2.
Хотя и практически бескровный, если не считать кровоподтеков, но соир ďétat свершился. Поскольку Турн все-таки настоял на казни наместников короля, для его сторонников было благом то, что жертвы спаслись, свалившись на кучу гниющего навоза во дворе Градчан. {96}
1 Gindely, Geschichte, I, p. 275. {95}
1 Р. Skály ze Zhoře Historie Česká, ed. K. Tieftrunk. Prague, 1865; Monumenta Historiae Bohemiae, II, pp. 132–133; Paměti Nejvyššiho Kancléře Království českeho Viléma Hraběte Slavaty, ed. Jirecek. Prague, 1866; Monumenta Historiae Bohemiae, I, p. 81. Впоследствии Славата приукрасил историю падения, дополнив ее перечислением того, сколько раз он отскочил от земли, свалившись из окна. Об этом он поведал спустя двенадцать лет Христиану Ангальтскому. История излагается на испанском языке у Палафокса: Palafox, Dialogo Politico, p. 59. Там же приводится и такая апокрифическая деталь: секретарь якобы даже не ушибся, он вскочил на ноги и принес извинения за то, что неосмотрительно упал на своих господ.
2 Annales, IX, p. 32. {96}
Веджвуд С.В. Тридцатилетняя война / Пер. с англ. И.В. Лобанова. М.: АСТ; Астрель; Полиграфиздат, 2012. С. 94–96.
Ученый
07.03 2023
Замок Скоклостер
Замок Скоклостер (Skoklosters slott) в Швеции был построен в 1653 - 1668 годы архитекторами Никодемусом Тессином Старшим (Nicodemus Tessin the Elder) и Каспаром Вогелем (Caspar Vogel) для фельдмаршала Карла Густава Врангеля (Carl Gustof Wrangel), щедро награжденного королём полководца и участника Тридцатилетней войны. Это один из немногих замков в Европе, который сохранился почти на 100 процентов неизменным с XVII века. Даже некоторые реставрационные работы проводились с использованием только тех материалов, которые были 300 лет назад. Замок – олицетворение роскоши эпохи барокко, это крупнейшая частная резиденция из когда-либо построенных в Швеции. Лепнина потолков, паркетные полы, резьба по дереву, гобелены, картины, мебель, книги и многое другое прекрасно сохранились до наших дней.
Ученый
07.03 2023
Зверства во время Тридцатилетней войны
Отрывок из романа немецкого писателя XVII в. Ганса Якоба Кристоффеля фон Гриммельстаузена «Симилициссимус» (1668 г.). Действие происходит в Европе в годы Тридцатилетней войны. Повествование ведется от лица главного героя. Герой романа Эйленшпигель описывает разгром деревни, в которой он жил. Солдаты напали на дом Эйленшпигеля...
Хотя и не расположен я вести миролюбивого читателя вслед за той бездельнической ватагой в дом и усадьбу моего батьки, ибо там случится много худого, однако ж добрый порядок моей повести, которую оставлю я любезному потомству, того требует, чтобы поведал я, какие мерзкие и поистине неслыханные свирепости чинились повсюду в нашу немецкую войну, и особливо своим собственным примером свидетельствовал, что таковые напасти часто ниспосланы нам благостным провидением и претворены нам на пользу. Ибо, любезный читатель, кто бы сказал мне, что есть на небе бог, когда бы воины не разорили дом моего батьки и через такое пленение не принудили меня пойти к людям, кои преподали мне надлежащее наставление? До того мнил я и не мог вообразить себе иначе, что мой батька, матка, Урселе и прочая домашняя челядь только и живут одни на земле, понеже иного какого человека я не видывал и о другом человеческом жилье, кроме описанной перед тем шляхетской резиденции, где я тогда дневал и ночевал, не ведал.
Но вскорости узнал я, каково происхождение людей на сем свете, что нет у них постоянного пристанища, а весьма часто, прежде всякого чаяния, принуждены они покинуть сию юдоль; был я тогда только по образу своему человек и по имени христианин, а в остальном совершенно скот. Однако ж всевышний, взирая милостивым оком на мою простоту, пожелал привести меня вместе к познанию его и самого себя. И хотя были у него к тому тысячи различных путей, нет сомнения, восхотел избрать тот, на коем батька мой и матка в назидание другим за нерадивое воспитание должным образом наказаны будут.
Первое, что учинили и предприняли те всадники в расписанных копотью покоях моего батьки, было то, что они поставили там лошадей; после чего всяк приступил к особливым трудам, кои все означали сущую погибель и разорение. Ибо в то время, как некоторые принялись бить скотину, варить и жарить, так что казалось, будто готовится тут веселая пирушка, другие свирепствовали во всем доме и перешарили его сверху донизу, так что не пощадили даже укромный покой, как если бы там было сокрыто само золотое руно Колхиды. Иные увязывали в большие узлы сукна, платья и всяческую рухлядь, как если бы сбирались открыть ветошный ряд, а что не положили взять с собою, то ломали и разоряли до основания; иные кололи шпагами стога соломы и сена, как будто мало им было переколоть овец и свиней; иные вытряхивали пух из перин и совали туда сало, сушеное мясо, а также утварь, как будто оттого будет мягче спать. Иные сокрушали окна и печи, как если бы их приход возвещал нескончаемое лето; сминали медную и оловянную посуду, после чего укладывали ее погнутой и покореженной; кровати, столы, стулья и скамьи они все пожгли, хотя на дворе лежало сухих дров довольно. Напоследок побили все горшки и миски, либо оттого, что с большей охотой ели они жаркое, либо намеревались тут всего один раз оттрапезовать.
Со служанкой нашей в хлеву поступили таким родом, что она не могла уже оттуда выйти, о чем, по правде, и объявлять зазорно. А работника они связали и положили на землю, всунули ему в рот деревянную пялю да влили ему в глотку полный подойник гнусной навозной жижи, кою называли они «шведский напиток»1, что, однако ж, не пришлось ему по вкусу и произвело на лице его удивительные корчи, через то принудили они его свести некоторых из них в иное место, где взяли людей и скот и пригнали на наш двор, а были там посреди них мой батька, моя матка и наша Урселе.
Тут стали они отвинчивать кремни от пистолетов и на их место ввертывать пальцы мужиков и так пытали бедняг, как если бы хотели сжечь ведьму, понеже одного из тех пойманных мужиков уже засовали в печь и развели под ним огонь, хотя он им еще ни в чем не признался. Другому обвязали голову веревкой и так зачали крутить палкой ту веревку, что у него изо рта, носа и ушей кровь захлестала. Одним словом, у каждого из них была своя хитрость, как мучить крестьян, и каждый мужик имел свою отличную от других мýку. Однако ж батька, по тогдашнему моему разумению, был всех счастливее, понеже он смеючись признавался во всем, что иные принуждены были сказать с болью и жалостливыми воплями, и такая честь случилась ему, нет сомнения, для того, что он был хозяин, ибо они связали его по рукам и ногам так, что он не мог пошевелиться, посадили к огню и натерли ему подошвы мокрой солью, а наша старая коза ее тотчас же слизывала, через что происходило щекотание, так что он, казалось, мог лопнуть со смеху. Сие показалось мне столь приятным и любезным (понеже я моего батьку в таком долгом смехе никогда не видывал и не слыхивал), так что и я ради доброго кумпанства либо оттого, что не слишком много разумел, принужден был от всего сердца рассмеяться. С тем смехом признал он свою вину и объявил сокрытое сокровище, где золота, жемчуга, драгоценных каменьев было больше, чем можно было надеяться сыскать у мужика. О захваченных женах, дочерях и служанках не могу особливо ничего сообщить, ибо воины не допускали меня смотреть, как они с ними поступали. Однако ж я довольно знаю, как инде в различных уголках были слышны ужасающие вопли, почитай что и моя матка, и наша Урселе не избежали той общей участи. Посреди такого несчастия вертел я жаркое на роженьке и ни о чем не заботился, ибо я еще всего того надлежащим образом не разумел; пополудни я помогал поить лошадей, каким средством и привелось мне попасть в хлев к нашей служанке, которая была диковинным образом вся растрепана; я не узнал ее, она же сказала мне хворым голосом: «Малой, удирай‑ко отсюдова, а не то заберут тебя те всадники, норови как бы уйти, видишь, как тут худо». Сверх того не смогла она ничего сказать.
Зверства во время Тридцатилетней войны — КиберПедия (cyberpedia.su)
Ученый
07.03 2023
Гравюра "Аллегория войны" нарисована Георгом-Филиппом Харсдёрфером в 1642 году.
Ученый
07.03 2023
Резня в Магдебурге в 1631 г.
Во время Тридцатилетней войны озлобленные долгой осадой Магдебурга имперские солдаты учинили в городе жуткую резню. Город был разграблен, разрушен и сожжён, из 30 тысяч горожан выжило не более 5 тысяч. Гибель процветающего мирного вольного города, чье название было символом городского самоуправления (Магдебургское право), шокировала Европу и укрепила ненависть между католиками и протестантами. В обиход вошел термин «магдебургизация», обозначающий полное разрушение и разграбление.
...Город горел до глубокой ночи, и пожарища тлели еще три дня, черные дымящиеся руины вокруг величественного готического собора. Как это все случилось, никто не знал и тогда, не знает и сегодня. Тилли и Паппенгейм, глядя на развалины и повозки, в продолжение четырнадцати дней увозившие к реке обуглившиеся тела, понимали только одно: Магдебург теперь не сможет накормить и приютить ни друга, ни врага.
Это обстоятельство и навело некоторых историков на мысль о том, что пожары заранее спланировал Дитрих фон Фалькенберг, поручив проведение операции доверенным жителям города и солдатам, его фанатичным сторонникам. Он намеревался в случае сдачи Магдебурга уничтожить и сам город, и армию Тилли, празднующую победу. Такой сценарий вполне возможен. И в то время слухи на эту тему имели хождение. Падший город некоторые называли протестантской Лукрецией, поскольку она убила себя, чтобы не жить с позором. Никаких свидетельств умышленного поджога не существует, руины их не оставили. Во время массовых грабежей легко могут возникнуть пожары, а сильный ветер моментально распространит их по деревянным строениям. Не вызывает сомнений лишь одно: ни Тилли, ни Паппенгейм не были заинтересованы в том, чтобы разрушить город, в котором собирались жить, есть, пить и добывать средства для содержания армии.
Основные запасы продовольствия в городе выгорели, но когда солдаты вернулись, чтобы осмотреть руины в поисках чего-нибудь ценного, они то там, то сям обнаруживали подвалы с винными бочками, уцелевшими от огня. И воинство Тилли продолжало гулять еще два дня, манкируя своими обязанностями, напиваясь вусмерть и плюя на офицеров.
22 мая Тилли начал наводить порядок. Беженцев вывели из собора, накормили и разместили в монастыре, где они пролежали три недели, сгрудившись под одеялами; не многие из них имели на себе что-нибудь еще. На винограднике монахов был разбит лагерь для потерявшихся детей; из восьмидесяти найденных детишек выжили только пятнадцать. Голод косил одинаково и горожан и солдат, бродячие собаки дрались за трупы и разрывали захоронения. Дабы предотвратить чуму, Тилли распорядился сбрасывать тела в Эльбу. Ниже города берега были усеяны распухшими трупами, колыхавшимися в тростнике, и над ними кружило горластое воронье.
Из тридцати тысяч жителей в Магдебурге уцелело около пяти тысяч, в основном женщины. Солдаты спасали их первыми и уносили в лагерь, а потом уж начинали заниматься грабежом. Когда все закончилось, Тилли попытался внести какую-то организацию в отношения между полами. Генерал послал к солдатам священников уговаривать их жениться на своих жертвах, забыв, правда, дать им хоть немного денег. Оставшимся в живых в Магдебурге мужчинам разрешалось выкупить своих женщин за наличные, предлагая себя взамен или нанимаясь в услужение к поработителям.
Тилли не забыл позаботиться и о церкви. Через пять дней после падения Магдебурга он устроил торжественную церемонию освящения собора. Солдат и офицеров согнали в собор со всеми знаменами, отслужили мессу, послушали «Те Деум». На одну из уцелевших городских стен подняли пушку и произвели салют, ознаменовав возвращение собора в подлинную веру. После этого генерал провозгласил, что эти черные руины под его ногами называются теперь не Магдебург, а Мариенбург, в честь его покровительницы.
Деревянную статую девы, которая венчала городские ворота, после пожара нашли в канаве, обугленную и разбитую. Она наконец обрела своих истинных возлюбленных.
Европа, узнав о трагедии Магдебурга, ужаснулась. В Вене хранили гробовое молчание, в протестантских странах возмущались и негодовали. Злодеяние, совершенное в городе и затмившее военную победу католиков, преподносилось как преднамеренный акт завоевателей, и Тилли навеки вошел в историю в образе «истязателя» Магдебурга. И многие годы после трагедии имперские солдаты могли найти для постоя только так называемые магдебургские квартиры, то есть чистое поле...
Европа, узнав о трагедии Магдебурга, ужаснулась. (runivers.ru)
Ученый
07.03 2023
поставил бы вам плюс - да кончились...
В этом Вы похожи на Новобранца, любите когда вам ставят плюсы, а сами ставить не любите.
Новобранец
08.03 2023
поставил бы вам плюс - да кончились...
В этом Вы похожи на Новобранца, любите когда вам ставят плюсы, а сами ставить не любите.
Плюсов не хватает. А по мне, так ставлю плюс - когда понравилось. Приятно и мне, когда поставили. На форуме есть те, кто не любит, когда им ставят плюсы?
Ученый
01.10 2024
Фельдмаршал Хольк
Как и у многих великих полководцев Тридцатилетней войны, жизнь немецкого фельдмаршала Генриха Фон Холька была увлекательной, противоречивой и короткой.
Отец Холька сам был высоким армейским начальником, командиром гарнизона крепости Кронборг, однако вовсе не желал сыну военной карьеры. Напротив, он видел его гражданским чиновником и постарался обеспечить ему лучшее образование в университетах Дании и Германии.
Но Генриха гражданская служба не привлекала, и он, вопреки желанию отца, решил пойти по стопам того: в 1622 году Хольк записывается под командование Кристиана Брауншвейгского.
Сам Брауншвейгский снискал славу истового протестантского фанатика, храброго благородного рыцаря и алчного кондотьера-мародера. Что любопытно – одновременно все три характеристики были и заслуженны и правдивы. Вероятно, служба под начало именно такого командира в будущем обеспечила карьере Холька весьма специфическую репутацию.
Когда в 1625 году Дания вступила в войну на стороне Евангелической унии, Хольк уже командовал полком. Три года спустя 29-летний полковник доказал, что является не просто лихим командиром банды сорвиголов, а еще и толковым стратегом. Он руководил первоначальным этапом обороны Штральзунда, который осаждал не кто-нибудь, а сам прославленный Албрехт Валленштайн. Имперский полководец, так и не сумевший взять крепость, в полной мере оценил своего молодого противника.
После заключения Любекского мира в 1630 году Генрих Хольк к неожиданности и сторонников и противников переходит на сторону Священной Римской империи. Его новым командиром становится не кто иной, как Валленштайн. Хольк служил верой и правдой, успешно воевал в Саксонии, где потерял правый глаз, и стал доверенным лицом Валленштайна. Правда, современники больше запомнили не военный талант Генриха, а его участие в чудовищном разорении Магдебурга, где подчиненные ему отряды, впрочем, как и иные прочие, "отличились" грабежом и насилием.
Звездным часом Холька стала знаменитая битва при Лютцене, после которой он получил чин фельдмаршала, а год спустя и графский титул. Впрочем, сполна насладиться своим новым статусом Хольк не успел – годом позже, в 1633-м он умер от чумы в возрасте 34 лет.
Протестанты не оценили личной храбрости датского генерала, заклеймив его как грешника и мародера. Переход под имперские знамена и участие в осаде Магдебурга были в их глазах предательством веры и родины, а скоропостижная смерть Холька в самом зените славы – не иначе как заслуженной Божьей карой.
Сообщение отредактировал Ученый: 01.10.2024 - 18:22
Ученый
01.10 2024
Хольку посвящено стихотворение, входящее в антологию старинной немецкой поэзии.
ГЕНЕРАЛ ХОЛЬК, УМИРАЯ В 1633 ГОДУ В АДОРФЕ ОТ ЧУМЫ, ГОВОРИТ:
Спаси меня, о боже!
Лежу на смертном ложе —
В какую влип беду!
Господь, подумай только,
Что генерала Холька
Ждут дьяволы в аду!
Я — лютеранской веры.
Но все из-за карьеры
(Черт бы ее побрал!)
Сказал себе: "Не струшу,
Продам-ка папе душу!" —
И вот я — генерал.
В бою и перед боем
Не брезговал разбоем,
Добром набил сундук.
Ах, то был труд излишний!
Спаси меня, всевышний!
Избавь от вечных мук!
Как подведут итоги,
Раздастся голос строгий:
"Ты Лейпциг разорил!
Все пропил, промотал ты,
Деньгами, что украл ты,
Бессовестно сорил!"
Жаль, смерть меня скрутила...
А я ведь был кутила,
Знал, что такое страсть!
Мы пели, пили, жрали,
А люди помирали,
Чтоб нам кутилось всласть.
Все полетело прахом!
Дрожу, охвачен страхом,
Вот-вот сойду с ума...
В кишках — сплошное жженье,
Я проиграл сраженье,
И верх взяла чума.
Стращайте не стращайте —
Пришел конец... Прощайте!
Издам последний вздох.
Я в лапах у соблазна
Жизнь прожил безобразно
И грешником подох.