Сильнейшее возбуждение царило в Париже, как и в Версале, и в провинциях, которые регулярно держались в курсе событий, благодаря письмам своих представителей, читавшимся публично. С начала июня биржа все время отмечала понижательное настроение. При объявлении о предстоящем королевском заседании все парижские банки прекратили свои операции. Учетная Касса послала своих директоров в Версаль, чтобы указать на грозившие опасности. Против двора были все финансовые сферы. При таких условиях приказания короля были невыполнимы. Даже скромные уличные глашатаи отказывались оглашать их на улицах. 24 июня большинство духовенства, сделавшееся в свою очередь непокорным, явилось на заседание третьего сословия, а на другой день 47 членов дворянства, следом за герцогом Орлеанским, поступили так же.
Людовик XVI проглотил оскорбление, но в тот же вечер он тайно решил вызвать 20 000 войска, преимущественно иностранные полки, которых считал более надежными. Приказы об этом были разосланы 26-го, а на другой день, чтобы усыпить недоверие, он пригласил представителей дворянства и духовенства соединиться в свою очередь с Национальным собранием, а чтобы они согласились, он велел сказать им через графа Артуа, что такое соединение необходимо для защиты его жизни, находящейся в опасности.
Против короля не подготовлялось никаких выступлений, но патриоты после королевского заседания были на страже. 25 июня 400 парижских выборщиков, избравшие депутатов в Генеральные Штаты, самовольно {68} собрались в Парижском музее, а оттуда спустя некоторое время перешли в ратушу, чтобы следить за происками аристократов и поддерживать тесное общение с Национальным Собранием. 29 июня они выработали главные основания проекта гражданской гвардии, которая должна была состоять из видных жителей кварталов. Пале-Рояль, принадлежавший герцогу Орлеанскому, превратился в клуб под открытым небом, не пустовавший ни днем, ни ночью. Проекты двора становились здесь известны, как только возникали, и подвергались обсуждению.
Патриоты уже обрабатывали войска. Французские гвардейцы, первый полк Франции, были быстро завоеваны. Они были недовольны своим полковником, подчинявшим их суровой дисциплине, а среди низших офицерских чинов они насчитывали таких людей, как Гюлен, Лефевр, Лазарь Гош, которые никогда не получили бы эполет, если бы оставался в силе устав 1781 года. 30 июня 4 000 обычных посетителей Пале-Рояля освободили десяток французских гвардейцев, заключенных в тюрьме аббатства за нарушение дисциплины, и торжественно водили их по улицам. Вызванные для водворения порядка гусары и драгуны кричали: «Да здравствует нация!» и отказались атаковать толпу. Даже солдаты лейб- гвардии проявляли в Версале признаки неповиновения. Будут ли более послушными иностранные полки?
Если бы Людовик XVI сел на лошадь, если бы он лично принял на себя командование войсками, как это сделал Генрих IV, быть может, ему удалось бы удержать войска в повиновении и успешно совершить переворот, но Людовик XVI был буржуа.
Прибытие войск, которые расположились лагерем в Сен-Дени, Сен-Клу, Севре и даже на Марсовом поле, было встречено бурными протестами. Все эти лишние рты, которые надо кормить, лишь увеличат нужду! Нет сомнения, хотят силою разогнать Национальное Собрание! Деятели Пале-Рояля предложили 2 июля низложить Людовика XVI и заменить его герцогом Орлеанским. Парижские выборщики требовали от Национального Собрания удаления войск. Мирабо 8 июля провел их предложение после грозной речи, в которой изобличал плохих советников, колеблющих трон. Людовик XVI ответил, что он вызвал войска для охраны его, но если оно боится за свою безопасность, он готов перевести его и Нуайон или Суассон. Это значило прибавить к угрозе насмешку. Вечером после этого ответа 100 депутатов {69} собрались в бретонском клубе на бульваре Сен-Клу, чтобы столковаться о сопротивлении.
Людовик XVI ускорил развязку событий. 11 июля он в большой тайне уволил в отставку Неккера и преобразовал министерство, во главе его поставив барона Бретейля, явного контрреволюционера. На другой день разнесся слух, что ожидается объявление банкротства. Сейчас же собрались биржевые маклеры и решили в знак протеста против отставки Неккера закрыть биржу. Раздавались деньги, чтобы привлечь солдат. Некоторые банкиры, как Этьен Делессер, Превото, Куандр, Боскари вместе со всеми своими служащими записались в формирующуюся гражданскую гвардию. По улицам Парижа носили бюсты Неккера и герцога Орлеанского. Народ заставил отменить все спектакли. По предложению Камилла Демулена, возвещавшего в Пале-Рояле близкую Варфоломеевскую ночь патриотов, шляпы украсились зеленой кокардой, по цвету ливреи Неккера. Наконец при известии, что королевский немецкий полк князя Ламбеска атаковал у сада Тюильри толпу, забили в набат, собрали жителей в церквах для записи и вооружения их, причем оружие брали в оружейных магазинах. Люди без определенного положения тщательно отстранялись. Вооружение продолжалось на другой день, 13 июля, при помощи захвата 28 000 ружей и нескольких пушек, найденных в здании Инвалидов. Со своей стороны Национальное Собрание постановило, что Неккер уносит с собой сожаление и уважение нации. Оно заседало непрерывно и объявило новых министров ответственными за события.
Странное дело, двор в смущении бездействовал и не вмешивался. Безенваль, командовавший полками, собранными на Марсовом поле, ожидал приказаний и не осмеливался войти в Париж.
14 июля выборщики, образовавшие в ратуше вместе с парижским муниципалитетом «Постоянный Комитет», несколько раз предлагали коменданту Бастилии выдать оружие милиции и убрать пушки, стоящие на башнях крепости. Когда последнюю депутацию, несмотря на то, что она несла белое знамя парламентеров, встретили выстрелами, началась осада. Явившись на подкрепление рабочим Сен-Антуанского предместья, французские гвардейцы, приведенные Гюленом и Эли, привезли пушку и навели ее на подъемный мост, чтобы разбить ворота. После очень жаркого боя, в котором осаждающие потеряли сотню убитыми, инвалиды, которые вместе {70} с несколькими швейцарцами составляли гарнизон крепости и сидели голодными ввиду отсутствия продовольствия, принудили коменданта Де-Лонэ сдаться. Толпа отдалась жестокой расправе. Де-Лонэ, который, как полагали, распорядился стрелять в парламентеров, городской голова Флессель, пытавшийся обмануть выборщиков относительно существования складов оружия, были убиты, а головы их стали носить по городу воткнутыми на пики. Через несколько дней были повешены на фонаре у ратуши государственный советник Фуллон, который ведал снабжением провиантом армии, стоявшей под Парижем, и его зять интендант Бертье. Бабеф, с тяжелым сердцем присутствовавший при их казни, в письме к своей жене высказал следующие соображения: «Всякого рода казни, четвертование, пытки, колесование, сожжение на костре, виселицы, повсеместное палачество воспитали у нас такие ужасные нравы! Власти, вместо того, чтобы сделать нас мягче, превратили нас в варваров. Они пожинают и пожнут то, что посеяли!»
Париж можно было подавить лишь ценой уличного боя, а войска, даже иностранные, были ненадежны. Людовик XVI, отчитанный герцогом Лианкуром, вернувшимся из Парижа, 15 июля явился в Собрание, чтобы объявить ему об удалении войск. Национальное Собрание настаивало на возвращении Неккера, но король еще не решился на полную капитуляцию. В то время, как депутация Национального Собрания отправилась в Париж, а победители-парижане назначили мэром города Байльи, председателя в заседании в зале для игры в мяч, а Лафайета, друга Вашингтона, командиром Национальной гвардии; в то время, как архиепископ парижский велел отслужить в соборе божьей матери благодарственный молебен по поводу взятии Бастилии, а молоты разрушителей обрушились на стены старинной политической тюрьмы, – в это время принцы упорно старались убедить слабого монарха бежать в Мец, откуда он должен был вернуться затем во главе армии. Но маршал Брольи, командующий войсками, и граф Прованский противились отъезду. Опасался ли Людовик XVI, что в его отсутствие Национальное Собрание провозгласит королем герцога Орлеанского? Это вполне возможно. Он остался и должен был выпить чашу до дна. {71}
Матьез А. Французская революция. Ростов-на-Дону: Феникс, 1995. С. 68–71.
сумасшедшие дворяне, а также знатные люди, которые за «неподобающее поведение»
Противники королевского режима возмущались существовавшей практикой ареста и заключения без суда по приказу короля (леттр де каше). Но часто такая мера применялась против дворян, позоривших свою семью безнравственным поведением - развратников, картежников и мошенников. Например известный писатель маркиз де Сад был арестован за "отравление и содомию".
когда бастилию взяли штурмом, там заключено было всего 7 узников, из них двое умалишенных, в т.ч. "Юлий Цезарь".
Зато самого де Сада перевезли в Шарантон за несколько дней до штурма, однако не разрешили взять его рукописи, многие из которых пропали в день взятия Бастилии.
Это не очень понятно, почему потомок Людовика Святого был буржуа. Скорее Луи 16 был нерешительным и застенчивым человеком, неспособным к лидерству. Революция была нацелена не против личности Луи 16, а против абсолютистского режима, сформировавшегося при Луи 14 и Луи 15.
Граф Прованский в 1791 г. сам бежал за границу, он строил козни против своего брата и до и после революции.
Опасался ли Людовик XVI, что в его отсутствие Национальное Собрание провозгласит королем герцога Орлеанского
Герцог Орлеанский пытался вписаться в революцию и докатился до того, что проголосовал за казнь своего кузена Луи 16. Когда арестовали самого герцога, то он был обвинен в том, что голосовал за казнь притворно, а в душе не желал казни короля. Орлеан-Эгалите защищался - нет-нет, когда я голосовал за казнь короля, то действительно хотел смерти короля. Такой вот черный юмор.
Людовик XVI в день взятия Бастилии записал в своём дневнике: «14 июля 1789. – Ничего».
Король очень любил охоту и слово rien означало что он не убил ни одной единицы дичи.
Другой анекдот про день взятия Бастилии -
«Это бунт?» – «Нет, Ваше Величество, это революция». // «S’est une r?volte?» – «Non, Sir, s’est une r?volution».
Диалог с Людовиком XVI в Версале в ночь с 14 на 15 июля 1789 г., после взятия Бастилии. Приведен в «Очерке истории Французской революции» Рабо Сент-Этьенна (1792), в несколько иной форме: «Это большой бунт?» – «Нет, <…> это большая революция». ? Guerlac, p. 266–267; Boudet, p. 997.
Записи в дневнике Людовика XVI свидетельствуют о том, что этот король интересовался охотой и не был увлечён политикой.
Еще этот монарх любил настраивать часы и заниматься слесарным делом. Луи 16 был настолько замкнутым, что часто выходил на крышу Версальского дворца и с удовольствием там прогуливался, не рискуя встретиться с придворными.
Луи 13 тоже был очень замкнутым - он занимался разными ремеслами - плел корзины, ремонтировал колеса карет, и даже лично готовил варенье. Но у него на службе был отличный специалист по подавлению революций - Ришелье.
Предание гласит, что король Франции Людовик XVI, узнав о взятии Бастилии, воскликнул: «Но это же бунт!». В ответ он услышал: «Нет, Ваше Высочество Величество, это революция».
Однако дневник монарха свидетельствует о совершенно иной реакции. Запись, датированная 14 июля 1789 года, гласит: «Ничего». Так кратко и емко король оценил события дня, впоследствии вошедшего в учебники истории. К слову, подобные записи периодически встречались в дневнике Людовика. Такой ярлык он вешал на дни скучные и непримечательные. Иногда запись могла выглядеть следующим образом: «Ничего. Не охотился». Охоту король любил, и уж она-то точно становилась для него событием, требующим фиксации.
Королевский дневник: бумагомарание или хроника событий?
Во время революции Людовик писал в дневнике о чем угодно, кроме революции. Он удивлялся найденным в ящичке деньгам, подсчитывал, сколько дней в году ночевал не в Версале, вел учет подстреленной дичи. «Доставка фарфора; видел с террасы, как коням давали зеленый корм; смотрел в Малой конюшне, как дрессировали лошадь; фарфор увезли; в зале комедии встретил одного голландского врача», — вот что вносил Людовик в дневник в том же 1789 году.
Во время революции Людовик писал в дневнике о чем угодно, кроме революции.
Луи был настолько пассивен, что его жена Мария-Антуанетта, известная своим легкомыслием, была вынуждена отказаться от развлечений и возглавить политическую борьбу с революцией.
Начнем с вопроса: зачем народ разрушил тюрьму для аристократов и почему это событие вызвало бурное ликование у так называемых простых людей?
Действительно, Бастилия долгое время существовала как привилегированная тюрьма, рассчитанная на 42 персоны. Но вплоть до царствования Людовика XIV в ней редко сидело больше одного-двух узников одновременно - в основном мятежные принцы крови, маршалы Франции, герцоги или, на худой конец, графы. Им отводили просторные верхние комнаты (правда, с железными решетками на окнах), которые они могли меблировать по своему вкусу. В соседних помещениях жили их лакеи и прочая прислуга.
При Людовиках XIV и XV Бастилия несколько "демократизировалась", но осталась тюрьмой для благородного сословия. Простолюдины попадали туда крайне редко. Условия содержания заключенных соответствовали аристократическому статусу тюрьмы. Узники получали довольствие соответственно своему званию и сословию. Так, на содержание принца выделялось 50 ливров в день (вспомним, что на эту сумму четверка знаменитых мушкетеров Дюма жила почти месяц, не зная печали), маршала - 36, генерал-лейтенанта - 16, советника парламента - 15, судьи и священника - 10, адвоката и прокурора - 5, буржуа - 4, лакея или ремесленника - 3 ливра.
Пища для заключенных делилась на два разряда: для высших сословий (из расчета от 10 ливров в день и выше) и для низших сословий (меньше 10 ливров). Например, обед первого разряда состоял в скоромные дни из супа, вареной говядины, жаркого, десерта, а в постные - из супа, рыбы, десерта. К обеду ежедневно полагалось вино. Обеды второго разряда состояли из такого же количества блюд, но были приготовлены из менее качественных продуктов. В праздничные дни - святого Мартина, святого Людовика и на Крещение - предусматривалось лишнее блюдо: полцыпленка или жареный голубь. К тому же заключенные имели право гулять в саду Арсенала и на башнях.
С воцарением Людовика XVI Бастилия потеряла характер государственной тюрьмы и превратилась в обычную, с той лишь разницей, что преступников содержали в ней в сравнительно лучших условиях. В Бастилии окончательно отменили пытки и запретили сажать заключенных в карцер. 11 сентября 1775 года министр Малесерб, много способствовавший смягчению тюремных правил, писал коменданту крепости: "Никогда не следует отказывать заключенным в занятиях чтением и письмом. Ввиду того, что они так строго содержатся, злоупотребление, которое они могли бы сделать при этих занятиях, не внушает опасений. Не следует также отказывать тем из них, которые пожелали бы заняться какого-либо другого рода работой. Надо только следить, чтобы в их руки не попадали такие инструменты, которые могут послужить им для бегства. Если кто-либо из них пожелает написать своим родным и друзьям, то это надо разрешать, а письма прочитывать. Равным образом надлежит разрешать им получать ответы и доставлять им таковые при предварительном прочтении. Во всем этом полагаюсь на ваше благоразумие и человечность".
Такое вот достаточно гуманное учреждение - прообраз современных тюрем цивилизованных стран - почему-то вызывало самую лютую ненависть французов. Две другие тюрьмы, Бисетр и Шарантон, где умирали с голоду и копошились в грязи политзаключенные и уголовники из простолюдинов, никто и пальцем не тронул.
С величайшим энтузиазмом взяв и разрушив тюрьму для аристократов, французы скоро стали этих самых аристократов бросать не в одну, а во множество тюрем, резать и гильотинировать. Чисто революционная логика!
Тюрьма, которой уже не было
Нужно ли было разрушать Бастилию? С 1783 по 1789 год Бастилия стояла почти пустой, и если бы в нее иногда не помещали преступников, место которым было в обыкновенных тюрьмах, то крепость оказалась бы необитаемой. Уже в 1784 году за неимением государственных преступников пришлось закрыть Венсенскую тюрьму, которая служила своего рода филиалом Бастилии. Конечно, Бастилия обходилась казне очень дорого. Только ее комендант получал ежегодно 60 тысяч ливров жалованья, а если к этому добавить расходы на содержание гарнизона, тюремщиков, врача, аптекаря, священников плюс деньги, выдаваемые на пропитание заключенных и их одежду (в одном 1784 году на это ушло 67 тысяч ливров), то сумма получалась громадная.
Исходя именно из этих соображений - "ради экономии", - министр финансов Неккер предложил упразднить Бастилию. И об этом говорил не он один. В 1784 году городской архитектор Парижа Курбе представил официальный план, предлагая открыть на месте крепости "площадь Людовика XVI". Есть сведения, что и другие художники разрабатывали проекты разнообразных сооружений и памятников на месте Бастилии. Особенно любопытен один из них, предлагавший срыть семь башен крепости и на их месте воздвигнуть памятник Людовику XVI. На пьедестале из груды цепей государственной тюрьмы должна была возвышаться фигура короля, который жестом освободителя протягивает руку по направлению к восьмой, сохраненной башне. (Возможно, теперь стоит пожалеть, что этот замысел остался неосуществленным.) А 8 июня 1789 года, уже после созыва Генеральных штатов, в Королевскую академию архитектуры поступил схожий проект Дави де Шавинье. Именно этим проектом Генеральные штаты хотели почтить Людовика XVI, "восстановителя народной свободы". Памятник так и не установили, но сохранились эстампы: король протягивает руку к высоким башням тюрьмы, разрушаемым рабочими.
В архиве Бастилии хранятся два рапорта, представленные в 1788 году Пюже, вторым лицом в крепости после коменданта. Он предлагал снести государственную тюрьму, а землю продать в пользу казны.
Все эти проекты вряд ли существовали бы и обсуждались, если бы не отражали настроение верховной власти: разрушение Бастилии было предрешено, и, не сделай это народ, сделало бы само правительство.
К 14 июля 1789 года все башни и бастионы Бастилии еще целы, но ее уже как бы не существует - она превратилась в призрак, в легенду. Как известно, взявшие крепость после долгих поисков нашли в этой "твердыне деспотизма" всего семь узников. Четверо из них оказались финансовыми мошенниками, пятый - распутник, заключенный в Бастилию по желанию своего отца, шестой проходил по делу о покушении на Людовика XV, седьмой насолил одной из фавориток короля. За день до штурма из Бастилии в Шарантон был переведен еще один узник - небезызвестный маркиз де Сад, сидевший за свои многочисленные преступления. Иначе 14 июля и он был бы освобожден народом как "жертва королевского произвола".
Штурм на бис
Взятие Бастилии - результат чисто французского легкомыслия. Верх легкомыслия проявила, прежде всего, власть. Хотя после созыва Генеральных штатов Париж с каждым днем все более революцинизировался, Людовик XVI (недурной в общем-то человек, больше всего на свете обожавший охоту и столярное ремесло) упорно отказывался предпринять контрмеры. Надо отдать ему должное - он любил свой народ. На все предложения ввести в Париж войска и силой подавить мятеж король в ужасе восклицал: "Но ведь это значит пролить кровь!". В Версале старались не замечать, к чему идет дело.
13 июля город очутился во власти вооруженных шаек. Очевидец вспоминает, что в ночь на 14 июля "целое полчище оборванцев, вооруженных ружьями, вилами и кольями, заставляли открывать им двери домов, давать им пить, есть, деньги и оружие". Все городские заставы захвачены ими и сожжены. Среди бела дня пьяные "твари выдергивали серьги из ушей гражданок и снимали с них башмаки", нагло потешаясь над своими жертвами. Одна банда этих негодяев ворвалась в Лазаристский миссионерский дом, круша все на своем пути, и разграбила винный погреб. После их ухода в приюте осталось тридцать трупов, среди которых была беременная женщина.
"В течение этих двух суток, - пишет депутат Генеральных штатов Бальи, - Париж чуть ли не весь был разграблен; он спасен от разбойников только благодаря национальной гвардии". Днем 14 июля разбойничьи шайки удалось обезоружить, нескольких бандитов повесили. Только с этого момента восстание приняло чисто политический характер.
Легкомысленно повели себя парижане. Правда, на призыв Камила Демулена идти на Бастилию откликнулось человек восемьсот. (Вот строки из этой барабанно-революционной демагогии: "Раз животное попало в западню, его следует убить... Никогда еще такая богатая добыча не давалась победителям. Сорок тысяч дворцов, отелей, замков, две пятых имущества всей Франции будут наградой за храбрость... Нация будет очищена".) Остальной Париж собрался в Сент-Антуанском предместье полюбоваться зрелищем. Площадь перед Бастилией была забита глазеющим народом, аристократия заняла места получше - на валах и возвышенностях, знатные дамы наблюдали за происходящим, сидя в специально захваченных с собой креслах. Аплодисменты "артистам с ружьями" не умолкали.
Ценой этого шикарного зрелища стали голод, террор, всеобщее озверение, двадцатипятилетние войны, гибель шести миллионов французов.
Победители инвалидов
Взятие Бастилии в военном отношении - дело более чем скромное. Успех штурма следует целиком отнести на счет численного превосходства восставших и испуга осажденных. 14 июля комендант Бастилии де Лоне имел в своем распоряжении лишь 32 швейцарцев Салис-Самадского полка, 82 инвалидов и 15 пушек. Но даже с этими ничтожными силами де Лоне сумел продержаться почти двенадцать часов.
Сигнал к началу штурма ранним утром подали двое молодых людей, Даван и Дассен. Они спустились по крыше парфюмерной лавки на крепостную стену, примыкавшую к гауптвахте, и спрыгнули во внешний (комендантский) двор Бастилии; Обер Бонмер и Луи Турне, бывшие солдаты, последовали за ними. Вчетвером они перерубили топорами цепи подъемного моста, который рухнул вниз с такой силой, что подпрыгнул от земли чуть ли не на два метра, - появились первые жертвы: один из горожан, толпившихся у ворот, был раздавлен, другой покалечен. Народ с криками торжества ринулся через комендантский двор ко второму подъемному мосту, непосредственно ведущему в крепость. Но здесь их встретил мушкетный залп. Толпа в замешательстве рассыпалась по двору, оставив на земле тела убитых и раненых. Большинство штурмующих не знали, каким образом были открыты первые ворота, и решили, что это сделал сам комендант, чтобы завлечь их в ловушку. Между тем комендант де Лоне, несмотря на постоянный обстрел крепости, до сих пор удерживал солдат от ответного огня.
Раненых понесли в город как доказательство "измены" коменданта Бастилии. Среди них был умирающий гвардеец, чей вид заставил его товарищей по оружию двинуться на помощь осаждавшим. Около двух тысяч гвардейцев провозгласили своим командиром Гюллена, директора королевской прачечной, и гренадера Лазара Гоша, будущего знаменитого революционного генерала.
Когда солдаты входили в комендантский двор, густой дым заволакивал крепость - то горели казармы и лавки. Перед вторым подъемным мостом штурмующие подожгли несколько телег с сеном, которые, однако, лишь мешали навести на ворота пушки. Гарнизон в свою очередь через бойницы у ворот наудачу осыпал осаждавших картечью из двух небольших орудий. Эли, офицер полка королевы, и купец Реоль бросились вперед, чтобы оттащить от ворот телеги. Как только место перед воротами удалось расчистить, подъемный мост стали обстреливать из пушек, надеясь перебить удерживающие его цепи. Одновременно по крепости стреляли из ружей со всех окрестных крыш, правда, не причиняя гарнизону ни малейшего вреда.
Ответный орудийный огонь из крепости только увеличивал ярость толпы, беспрестанно повторявшей кем-то брошенную яркую фразу: "Мы наполним своими трупами рвы!"
К воротам крепости приволокли девушку, обнаруженную в казармах. Поймавшие ее уверяли, что это дочь самого коменданта. Девушка объясняла: "Я дочь командира инвалидов Мансиньи", - как это и было на самом деле. Но ей не верили, толпа, окружившая ее, кричала: "Надо сжечь ее живьем, если комендант не сдаст крепость!". Мансиньи с высоты башни увидел свою дочь, лежавшую без чувств на земле, и бросился ей на помощь, но был убит двумя выстрелами. А девушку действительно стали обкладывать соломой, чтобы сжечь, но один из штурмующих, уже упоминавшийся Обер Бонмер вырвал ее из рук озверевшей толпы и отнес в безопасное место, после чего вернулся под стены Бастилии.
Шестой час шел штурм крепости, и надежды на его успешное завершение постепенно таяли. У восставших не было ни единого руководства, ни военного опыта (гвардейцы ограничивались огневой поддержкой, не участвуя непосредственно в штурме). За это время гарнизон потерял, за исключением Мансиньи, только одного защитника, инвалида, убитого ядром. Потери же осаждавших составили 83 убитых и 88 раненых.
В ход пошли самые несуразные проекты, с помощью которых хотели заставить гарнизон сложить оружие. Качали насосом воду в надежде залить пороховые ящики, расставленные на башнях возле орудий, но струя едва достигала середины башни. Какой-то пивовар предлагал сжечь "эту каменную глыбу", поливая ее лавандовым и гвоздичным маслом, смешанным с порохом. А некий молодой плотник, питавший, видимо, страсть к истории и археологии, носился с чертежом римской катапульты.
Бастилия, безусловно, устояла бы, не будь в числе ее защитников инвалидов, с большой неохотой стрелявших в соотечественников. "Бастилия была взята не приступом, - свидетельствует один из участников штурма, - она сдалась еще до атаки, заручившись обещанием, что никому не будет сделано никакого зла. У гарнизона, обладавшего всеми средствами защиты, просто не хватало мужества стрелять по живым телам, с другой стороны, его сильно напугал вид огромной толпы. Осаждающих было всего восемьсот-девятьсот человек - рабочие и лавочники из ближайших мест, портные, каретники, суровщики, виноторговцы, смешавшиеся с национальной гвардией. Но площадь Бастилии и все прилегающие улицы были переполнены любопытными, которые сбежались смотреть на зрелище". Гарнизону же с высоты стен казалось, что на них идет весь миллионный Париж. И инвалиды, с самого начала штурма выражавшие недовольство комендантом, заставили де Лоне согласиться на капитуляцию.
Подъемный мост опустился. Бонмер, Эли, Гюллен и другие руководители штурма вошли в крепость. Между тем остальные, не зная о капитуляции крепости, продолжали стрельбу. Один из офицеров гвардии, Гумбер, взобрался на вал, чтобы подать народу знак о сдаче Бастилии, но его мундир ввел в заблуждение толпу, и он был убит несколькими выстрелами. Тогда гренадер Арне сорвал с головы шляпу, нацепил ее на ружье и замахал ею. Не прекращая стрелять, народ повалил к воротам.
В четыре часа сорок минут пополудни Бастилия пала.
Над комендантом Бастилии восставшие учинили зверскую расправу. Аббат Лефевр, очевидец этой расправы, свидетельствовал, что де Лоне "защищался, как лев". Желая избавиться от мук, он пнул одного из нападавших в пах и крикнул:
- Пусть меня убьют!
Эти его слова прозвучали как последний приказ, его подняли на штыки и поволокли к канаве, вопя: "Это чудовище предало нас! Нация требует его головы!". Человеку, получившему пинок, было предоставлено право самому отсечь коменданту голову. Этот безработный повар, рассказывает историк Тэн, "пришедший в Бастилию просто, чтобы поглазеть на происходящее... рассудил, что если, по общему мнению, дело это такое "патриотическое", то за отсечение головы чудовищу его еще могут наградить медалью", и без лишних слов принялся за дело.
Расправу учинили почти над всеми офицерами гарнизона. Трупы убитых офицеров отнесли в морг, кроме тела де Лоне, которое не нашли. Только полгода спустя какой-то солдат принес семье коменданта его часы и другие драгоценные вещи, но категорически отказался объяснить, каким образом они попали к нему.
На следующий день в городе началось массовое избиение аристократов. Франция вступала в эпоху, о которой позже один депутат выразился так: "Престол Божий - и тот пошатнулся бы, если бы наши декреты дошли до него".
До основанья, а затем? Затем осколки продадим
В Версале узнали о взятии Бастилии только в полночь (король в этот день отметил в дневнике: "Ничего"). Как известно, лишь один придворный - герцог де Лианкур - понял смысл случившегося. "Но ведь это бунт!" - удивленно воскликнул Людовик XVI, услышав новость. "Нет, ваше величество, это не бунт, это революция", - поправил его Лианкур.
А когда королю доложили о смерти де Лоне, он равнодушно отозвался: "Ну что ж! Он вполне заслужил свою участь!". (Интересно, думал ли он так о себе, всходя на эшафот три года спустя?) Людовик в тот же день надел трехцветную кокарду, увидев которую Мария-Антуанетта брезгливо поморщилась: "Я не думала, что выхожу замуж за мещанина".
Так отреагировал двор на событие, возвещавшее будущую гибель монархии.
Зато в обоих полушариях взятие Бастилии произвело огромное впечатление. Всюду, особенно в Европе, люди поздравляли друг друга с падением знаменитой государственной тюрьмы и с торжеством свободы. В Петербурге героями дня стали братья Голицыны, участвовавшие в штурме Бастилии с фузеями в руках. Генерал Лафайет послал своему американскому другу, Вашингтону, ключи от ворот Бастилии - они до сих пор хранятся в загородном доме президента США. Из Сан-Доминго, Англии, Испании, Германии слали пожертвования в пользу семейств погибших при штурме. Кембриджский университет учредил премию за лучшую поэму на взятие Бастилии. Архитектор Палуа, один из участников штурма, из камней крепости изготовил копии Бастилии и разослал их в научные учреждения многих европейских стран. Камни из стен Бастилии шли нарасхват: оправленные в золото, они появились в ушах и на пальцах европейских дам.
В день взятия Бастилии, 14 июля, мэрия Парижа, приняв предложение Дантона, создала комиссию по разрушению крепости. Работы возглавил Палуа. Когда стены Бастилии снесли более чем наполовину, на ее руинах устроили народные гулянья и вывесили табличку: "Здесь танцуют". Окончательно крепость разрушили 21 мая 1791 года. Камни ее стен и башен были проданы с аукциона за 943 769 франков.
Разрушение Бастилии вовсе не означало того, что новая власть больше не нуждалась в тюрьмах. Напротив, очень скоро наступили времена, когда о Бастилии, как, пожалуй, и обо всем старом режиме, многие французы стали вспоминать с ностальгией. Революционный произвол оставил далеко позади себя злоупотребления королевской власти, а каждый город обзавелся собственной якобинской Бастилией, которая, в отличие от Бастилии королевской, не пустовала.
Цветков С. Кому мешала Бастилия? // Наука и жизнь. Июль 2021. № 7.
Начнем с вопроса: зачем народ разрушил тюрьму для аристократов и почему это событие вызвало бурное ликование у так называемых простых людей?
Бастилия была символом абсолютизма и произвола в отношении оппозиционеров, хотя в 1789 политзаключенных там не было. Существует версия, восставшие хотели захватить хранившиеся в Бастилии запасы оружия и пороха, чтобы дать отпор наступавшим на Париж королевским войскам.
На самом деле братья Голицыны не участвовали в штурме Бастилии. Бориса Голицына включили в число участников штурма Бастилии исключительно по недоразумению, поскольку 14 июля 1789 г. он еще находился на водах в Бурбоне и отсутствовал в Париже. Дмитрий Голицын, по его словам (сказанным в 1839 г.), «еще мальчиком, проходя со своим наставником чрез Бастильскую площадь, во время первой Французской революции, в те самые минуты, когда Парижская чернь обрушилась на крепость, был вместе с чужестранцами принужден принять участие в этом штурме и должен был переносить кое-какие вещи с одного места на другое».
