1Феодализм - общественно-экономическая формация, пришедшая на смену рабовладению, основанная на собственности феодала на землю и на эксплуатации крестьян, находящихся от него в личной зависимости.
Феодализм характеризуется:
- наличием натурального хозяйства;
- наделением непосредственных производителей (крестьян) землей и другими средствами производства;
- личной зависимостью крестьян в виде прикрепления к земле;
- низким уровнем техники.
Монархия, да буде вам известно, форма правления, а не общественный строй.
путин - рюрик. вы - банкир ротшильд. Больных сейчас хватает, не только в нете.
"Э-э-э-э... батенька, вы марксист. Это неизлечимо" Вы дали марксистское определение феодализма, которое сильно отличается от общепринятого. Вы действительно историк? Кроме того я же написал, что "Если же речь идет о марксистском определении феодализма, то даже и в этом случае Россия начала ХХ века не была феодальной." Вы вообще хоть иногда читаете что вам отвечают? или читаете только себя?
Ну, откуда вам знать? Это современная (одобренная нынешним режимом) формулировка.
А вот марксистская (Ожегов): ФЕОДАЛИЗМ, -а, м. Предшествующая капитализму общественно-экономическая формация, характеризующаяся существованием двух основных классов - феодалов и находящихся в личной от них зависимости крестьян. || прил. феодальный, -ая, -ое. Феодальные порядки (также перен.: самоуправные).
Неизлечимо холуйство. А марксизм - это идеология. Как и любая другая, кроме фашистской, имеющая право на существование. Но вы ярлычок не в кассу наклеили - или вас плохо проинструктировали? Я - социалист. Мой эталон - Франция времен Миттерана.
А вот что писал "Брокгауз" по этому поводу. Гл. элементы феодальной системы: 1) соединение в одном лице (сеньоре) землевладельца и носителя политической власти, 2) закрепощение населения, живущего на территории землевладельца-сеньора, и 3) образование лестницы крупных и мелких феодальных владельцев, связанных особой системой ленных (вассальных) отношений друг к другу и объединяемых общими вассальными отношениями к главному сеньору (сюзерену) страны, королю или императору. Примерно то же самое пишет википедия. in its most classic sense, refers to the Medieval European political system composed of a set of reciprocal legal and military obligations among the warrior nobility, revolving around the three key concepts of lords, vassals, and fiefs. Но, как вы правильно пишете, современное русское понимание неудивительно. Читая современных русских историков и экономистов, я понимаю, что большинство из них все еще живет марксистскими понятиями середины 19го века.
Это проблема с Фином. Он делает вид, что не может понять о чем идет речь, путает кто что сказал и мешает понятия. Поэтому приходится объяснять. В даном случае объяснять, что кроме советского и современного российского понимания терминов, есть еще общепринятые. Но это важно, так как его тезис заключатся в том, что Россия в 17 году была феодальным государством, что может быть верно с точки зрения человека, пропагандирующего коммунизм детям, но совершенно неверно по сути общепринятого определения феодализма. Впрочем, довольно размытого.
Нууу... господа историки... вы оказывается ничего не знаете про февральскую революцию. Впрочем это неудивительно, на самом деле никто ее еще серьезно не изучал. План, надо полагать, был поставить Михаила Александровича регентом при Алексее и вернуть Николая Николаевича в Генштаб.
Для упраэднения лигитимности такого государства как Россия подходят как Февраль (ликвидация монархии) , так и октябрь (ликвидация учредительного собрания). В обоих случаях Россия оставалась "нечейной". Временной же отрезок между этими событиями неболее чем игра в поддавки А.Ф.Керенского с В.И.Лениным.
Слишком мало было воображений и извлечения выводов из Французской революции. С большой горечью пережили последний этап своей жизни главарии Родзянко и Гучков, оказывающие давление на отречение от престола Николая II и умершие в изгнании. Первый материально в хороших условиях, но второй – недостатках и депрессии. Гучков умирает от рака кишечника в сознании, что его дочь - это доносящий на него агент ГПУ. Ну – как страшной смертью скончался активный участник событий 1-2 марта 1917 г. - генерал Рузский.
Россия вообще никогда не была феодальным государством (только не надо начинать дикуссию о местничестве) Если же речь идет о марксистском определении феодализма, то даже и в этом случае Россия начала ХХ века не была феодальной. В феврале 17 года речь уже шла о превращении России в конституционную монархию. Глядя на то, как в нынешние времена Путину приписывают происхождение от Рюриковичей, это был бы совсем не самый дурной выход из положения, в котором Россия оказалась по вине Николая Второго.
Библиограф, по другим постам у меня о Вас сложилось впечатление как о человеке имеющем сказать что-то по существу, а не вступать пусто-порожнюю перепалку, с определением "марксистских" терминов, что бесперспективно по определению. Трагическая судьба России была предопределена с потерей нравственных её основ, с м.т.з. Проявилось это со всей очевидностью в 1903 г. в реакции на убийство Сербского царя и его семьи Аписом. Неизбежно, Романовы должны были быть отстранены от власти, но таким путём... Здесь, конечно, месть за царевича Антона. Извиняюсь перед материалистами и пр. марксистами, но возрастом всё более убеждаюсь, что за все деяния приходится платить. Хорошо - когда самому. Чем более дальним потомкам - тем более трагичная расплата.
Поздним вечером 28 февраля 1917 года генерал от инфантерии Михаил Алексеев пересмотрел точку зрения о необходимости вооруженного подавления петроградских беспорядков, высказанную им перед отъездом императора Николая II из Могилева в Царское Село.[1] Государь и новоназначенный главнокомандующий Петроградским военным округом (ПВО) генерал от артиллерии Николай Иванов, не желавшие кровопролитной междоусобицы, отказались от ввода фронтовых частей в мятежную столицу еще ночью 28 февраля.[2] Теперь Алексеев тоже изменил свою позицию в связи с донесениями о положении в Петрограде, поступившими в Ставку в тот день между пятью и одиннадцатью часами вечера, в первую очередь от военных представителей союзного командования, из Главного Морского штаба (ГМШ), а также от командира XLII армейского корпуса, Генерального штаба генерал-лейтенанта Арсения Гулевича.[3] К исходу суток
28 февраля Ставка познакомилась и с приказом председателя Государственной Думы железнодорожникам, в котором Михаил Родзянко заявил о том, что Дума «взяла в свои руки создание новой власти» — вместо самораспустившегося правительства князя Николая Голицына, — и призвал во имя спасения родины поддерживать непрерывное движение поездов.[4] Под влиянием принятых сообщений начальник Штаба Верховного Главнокомандующего в интересах фронта счел более целесообразным умеренный компромисс с Временным комитетом Государственной Думы (ВКГД), чем кровавый штурм Петрограда.
Постфактум некоторые современники и историки сочли предосудительным поведение генерала Алексеева и его намерение поддержать уступки Думе[5] — при этом предшествовавший отказ от ввода войск в Петроград Николая II и генерала Иванова им в вину не ставился. Британский историк Георгий Катков полагал: «Произошло что-то такое, что заставило Алексеева примириться с революцией».[6] Однако о примирении Алексеева и Ставки с революцией, если под ней Катков подразумевал забастовочное движение, массовые беспорядки и бунт петроградского гарнизона, речи ни шло. В начале второго ночи 1 марта генерал-квартирмейстер при Верховном Главнокомандующем Генерального штаба генерал-лейтенант Александр Лукомский в разговоре с начальником штаба армий Западного фронта Генерального штаба генерал-лейтенантом Михаилом Квецинским категорически заявил: «Нужно принять все меры к тому, чтобы эшелоны следовали безостановочно».[7] Речь шла о движении войск, направляемых с фронта для сосредоточения в Петроградском районе под командованием генерала Иванова. «Долг службы и присяги, — резюмировал Лукомский, — обязывает всех нас исполнять лишь приказания законных властей, а с теми, кои этого не будут исполнять, <следует> поступать по всей строгости военных законов».[8] Проблема, однако, заключалась в том, что никакие приказания от императора и Верховного Главнокомандующего в Ставку не поступали.
Вечером 27 февраля в Могилеве Николай II отдал единственный приказ Алексееву — о направлении фронтовых частей в столичный район, и этот приказ выполнялся.[9] Чуть позже члены Совета министров во главе с князем Голицыным из Петрограда обратились к государю с просьбой назначить нового премьера и предоставить Думе право формировать правительство, а затем заявили о своей отставке. Тем самым Совет министров высказался за ликвидацию самодержавия в России и фактически самораспустился.[10] «Поражает отсутствие у этих агентов павшей власти убеждения в ее состоятельности», — отмечал в эмиграции Генерального штаба генерал-лейтенант Николай Головин.[11] Но вплоть до ночи 1 марта царь так и не назначил новый кабинет, оставив Российскую империю и центральные ведомства без управления. Кроме того, с ночи 28 февраля император отсутствовал в Могилеве и не реагировал на политические события. При этом неоднократное оставление Верховным Главнокомандующим Ставки по личным причинам производило неприятное впечатление на высший генералитет.[12] Вместе с тем в военное время огромная империя не могла существовать без правительства, и тот факт, что Государственная Дума — легитимный институт — взяла в свои руки временное управление, объяснялся недееспособностью и исчезновением Совета министров Голицына. Статус ВКГД зависел от решения и воли Николая II. Ему следовало подтвердить его полномочия или объявить центром мятежной власти. Однако государь не сделал ни того ни другого: он не назвал Родзянко преступником и не запретил военным и государственным органам, включая Ставку, вступать в какие-либо переговоры с ВКГД.
Решение о целесообразности компромисса с Думой, к которому вечером 28 февраля склонился Алексеев, вполне соответствовало более ранним намерениям генерала Иванова и настроениям самого царя.[13] Политические уступки служили необходимым фундаментом для умиротворения и с точки зрения императрицы Александры Федоровны.[14] Расхождения вызывал лишь вопрос о пределах компромисса — по мере стремительного роста революционных беспорядков. «Развивавшиеся с невероятной быстротой фатальные события нам в Ставке просто не дали времени придти в себя: кружилась голова, точно почва уходила под ногами»[15], — писал контр-адмирал Александр Бубнов. В тот момент главная задача, по мнению русского командования, заключалась в том, чтобы удержать фронт, продолжить борьбу с внешним врагом, завершить подготовку наступательной операции, обеспечить бесперебойное снабжение и не позволить петроградской смуте перекинуться в Действующую армию.[16]
Формально Алексеева можно упрекнуть в том, что он решил контактировать с ВКГД без Высочайшего повеления. Но Верховный Главнокомандующий почти сутки как покинул Ставку по личным причинам и потерял с ней связь[17], а острая ситуация требовала неотложного реагирования в интересах Действующей армии, зависевшей от ежесуточной доставки необходимых грузов.[18] При этом их поток неуклонно снижался в связи с расстройством транспортной системы и уменьшением количества подвижного состава при возросшей численности войск на театре военных действий. Так, например, в январе в армию в среднем подавались 2041 вагон в день при норме в 3032.[19] В таких условиях начальнику Штаба трудно поставить в вину нежелание «воевать» с ВКГД, тем более если введения фронтовых частей в Петроград — ради мирного исхода — не хотели Иванов и Николай II.[20] Таким образом, в глазах Ставки переговоры с ВКГД диктовались реальной обстановкой, сложившейся к ночи 1 марта, снижали риски дезорганизации тыла и отвечали поставленным военным целям. Поэтому обвинения Алексеева в личном «примирении» с революцией беспочвенны и придуманы задним числом, чтобы дезавуировать управленческие ошибки расстрелянного императора, допущенные им в период с 26 февраля по 2 марта 1917 года.
В четверть второго ночи 1 марта Алексеев направил в Царское Село для передачи генералу Иванову телеграмму № 1833, в которой сообщал главнокомандующему ПВО:
«Частные сведения[21] говорят, что 28 февраля в Петрограде наступило полное спокойствие. Войска, примкнув к Временному Правительству (ВКГД. — К. А.) в полном составе, приводятся в порядок. Временное Правительство, под председательством Родзянки, заседая в Государственной Думе, пригласило командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию порядка.[22] Воззвание к населению, выпущенное Временным Правительством, говорит о незыблемости монархического начала России, о необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства.[23] Ждут с нетерпением приезда Его Величества, чтобы представить ему все изложенное и просьбу принять это пожелание народа. Если эти сведения верны, то изменяются способы ваших действий, переговоры приведут к умиротворению, дабы избежать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу, дабы сохранить учреждения, заводы и пустить в ход работы. Воззвание нового министра путей Бубликова к железнодорожникам, мною полученное кружным путем, зовет к усиленной работе всех, дабы наладить расстроенный транспорт. Доложите Его Величеству все это и убеждение, что дело можно привести мирно к хорошему концу, который укрепит Россию».[24]
Предел компромисса с ВКГД был обозначен Алексеевым расплывчато и заключался в «необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства». Под новациями в тот момент мог подразумеваться и план по созданию «министерства доверия» — запоздало Николай II с ним уже согласился, — и принципиальное дарование России «ответственного министерства», о чем просили государя князь Голицын и Иванов. В первом случае царь участвовал в формировании правительства, во втором — это право целиком передавалось Государственной Думе. Ключевых фраз в алексеевской телеграмме № 1833 три: «О незыблемости монархического начала России»; «Ждут с нетерпением приезда Его Величества»; «Если эти сведения верны». Если же поступившие сведения оказывались неверными, что Иванову, очевидно, предстояло выяснить на месте, то «способы действий» не изменялись. В то же время, несмотря на согласие Алексеева с целесообразностью компромисса, движение войск с фронта в Петроградский район продолжалось, и Ставка требовала обеспечить беспрепятственное следование воинских эшелонов.[25]
Примерно в то же время — между половиной первого и половиной второго ночи — Генерального штаба подполковник Борис Сергеевский, заведовавший службой связи Ставки Верховного Главнокомандующего, получил приказ Алексеева доставить и вручить лично полевому генерал-инспектору артиллерии Великому князю Сергею Михайловичу пакет особой важности. В пакете находились телеграммы, которые адресат прочитал в гостиной своего дома, в присутствии штаб-офицера Ставки. «Он довольно долго расспрашивал меня о последних сведениях, связанных с революцией, и, наконец, дал мне короткий словесный ответ для генерала Алексеева, — вспоминал в эмиграции Сергеевский. — „Я вполне согласен с Вами“. Пакет он оставил у себя».[26] Содержание пакета осталось неизвестным.
Однако вскоре Великий князь Сергей Михайлович направил Его Величеству свою официальную просьбу, заявив «о безусловной необходимости» принять меры, указанные Алексеевым в качестве единственного выхода из создавшегося положения.[27] Поэтому мы полагаем, что Алексеев при помощи Сергеевского познакомил генерал-инспектора артиллерии с содержанием своей телеграммы № 1833 на имя Иванова и, возможно, с какими-то другими сообщениями о деятельности ВКГД в Петрограде. В свою очередь Великий князь Сергей Михайлович тоже счел целесообразным поиск компромисса с ВКГД на основе изменения принципов формирования правительства. При этом о наделении царем Думы правом назначать кабинет министров речи еще не шло. Кроме того, взгляды Алексеева, изложенные им в телеграмме № 1833, одобрил и поддержал главнокомандующий Кавказской армией генерал от кавалерии Великий князь Николай Николаевич (Младший).[28]
Ночью и утром 1 марта петроградская смута начала выплескиваться за пределы столицы. В Ревеле забастовали рабочие судостроительных мастерских. В Кронштадте под влиянием беспорядков, начавшихся вечером предыдущего дня в сухопутных частях и береговых командах Балтийского флота, вспыхнул матросский бунт с убийствами офицеров. С четырех утра сообщение с городом-крепостью прекратилось.[29] На Якорной площади революционная толпа растерзала главного командира Кронштадтского порта и военного губернатора Кронштадта, георгиевского кавалера адмирала Роберта Вирена (по другой версии, его закололи штыками), затем от рук убийц пал начальник штаба порта контр-адмирал Александр Бутаков.[30] Мятежники создали Временный Кронштадтский комитет народного движения, претендовавший на полноту власти и руководство революцией.
Около шести утра Родзянко направил из Петрограда две телеграммы (№ 1360 и № 1660) на имя начальника Штаба Верховного Главнокомандующего, главнокомандующих армиями фронтов, командующих Балтийским и Черноморским флотами:
«Временный Комитет членов Государственной Думы сообщает Вашему Высокопревосходительству, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета министров правительственная власть перешла в настоящее время к Временному Комитету Государственной Думы. <...>
Временный Комитет Государственной Думы, взявший в свои руки создание нормальных условий жизни и управления в столице приглашает Действующую армию и флот сохранить полное спокойствие и питает полную уверенность, что общее дело борьбы против внешнего врага ни на минуту не будет прервано или ослаблено. Так же стойко и мужественно, как и доселе, армия и флот должны продолжать защиту своей родины.
Временный Комитет при содействии столичных войск и частей и при сочувствии населения в ближайшее время водворит спокойствие в тылу и восстановит правильную деятельность правительственных установлений.
Пусть и со своей стороны каждый офицер, солдат и матрос исполнит свой долг и твердо помнит, что дисциплина и порядок — есть лучший залог верного и быстрого окончания вызванной старым правительством разрухи и создания новой правительственной власти».[31]
Командующий Балтийским флотом вице-адмирал Адриан Непенин сообщил содержание телеграмм ВКГД главнокомандующему армиями Северного фронта генералу от инфантерии Николаю Рузскому, командиру XLII армейского корпуса, Генерального штаба генерал-лейтенанту Арсению Гулевичу, командирам отдельных частей и приказал прочесть их в подчиненных командах. В десять утра Непенин направил на Высочайшее имя донесение (№ 236/оп) и так объяснил свои действия: «Только таким прямым и правдивым путем я могу сохранить в повиновении и боевой готовности вверенные мне части. Считаю себя обязанным доложить Его Величеству мое искреннее убеждение в необходимости пойти навстречу Государственной Думе, без чего немыслимо сохранить в дальнейшем не только боевую готовность, но и повиновение частей».[32] Непенин не только высказался за компромисс с Думой, но и по собственной инициативе распространил среди чинов Флота сведения о создании ВКГД и намерениях думцев приступить к восстановлению порядка управления.
Поведение Непенина легко назвать предосудительным, однако утром 1 марта он действовал в экстремальной ситуации. Император не объявил мятежным органом власти думский комитет, взявший на себя правительственные функции после самоустранения Совета министров князя Голицына. Следовательно, по причине отсутствия каких-либо распоряжений и приказов Верховного Главнокомандующего Непенин должен был сам определять свое отношение к ВКГД, исходя из содержания телеграмм Родзянко. Ставка расценила действия Непенина однозначно: «В Кронштадте восстание, и Балтийский флот, с согласия командующего флотом, перешел на сторону Временного Комитета. Решение адмирала Непенина вызвано стремлением спасти флот».[33] При этом помощник начальника Штаба Верховного Главнокомандующего генерал от инфантерии Владислав Клембовский лишь констатировал известные ему факты и не спешил обвинять Непенина в измене, так как статус ВКГД, с точки зрения царя, выглядел неясным. Поэтому в глазах Ставки поступки Непенина определялись конкретной обстановкой и последствиями бунта в кронштадтской базе.
По нашим оценкам Ставка, получила сведения о матросском бунте не позднее десяти-одиннадцати часов утра[34], скорее всего, через начальника Морского штаба Верховного Главнокомандующего адмирала Александра Русина. Одновременно ГМШ докладывал Русину из Петрограда, подчеркивая необходимость неотложных мероприятий: «Думе удалось собрать под свою власть довольно большое количество войск, количество коих растет. По городу ставятся караулы и патрули, порядок понемногу восстанавливается. Необходимы, однако, решительные акты власти для удовлетворения требований общественного мнения, иначе все может рушиться, так как растет пропаганда социал-революционеров».[35] Тем самым для генерала Алексеева, адмирала Русина и других высших чинов Ставки все более очевидной становилась необходимость политического урегулирования разраставшегося кризиса. Бездействие Николая II провоцировало дальнейшее углубление революции, постепенно принимавшей всероссийский характер. Вслед за донесениями о бунте в Кронштадте тревожные новости поступили в Ставку из Москвы. Командующий войсками Московского военного округа (МВО) генерал от инфантерии Иосиф Мрозовский доложил о беспорядках, начавшихся в Москве днем 28 февраля.[36]
Главнокомандующий армиями Западного фронта генерал от инфантерии Алексей Эверт по сравнению с вице-адмиралом Непениным отреагировал на вышеупомянутые телеграммы Родзянко более сдержанно: «Сначала я предполагал ничего не отвечать, но это может иметь вид принятия их к сведению или, еще хуже, к исполнению, поэтому, думаю, лучше ответить так: армия присягала своему государю и родине, ее обязанность исполнять повеления верховного вождя и защищать родину».[37] И далее Эверт запросил мнение Алексеева. Лукомский доложил: «Генерал Алексеев хотел ответить (Родзянко. — К. А.), что подобными телеграммами вносится совершенно недопустимое отношение к армии и что необходимо посылку таких телеграмм прекратить. Но эту телеграмму пока генерал Алексеев не послал, так как прежде всего хотел выяснить, прибыли ли в Царское Село государь и генерал-адъютант Иванов, так как до настоящего времени мы этих сведений получить не можем».[38] Разговор между Эвертом и Лукомским состоялся в одиннадцать утра. К тому моменту Алексеев, считавший желательным «избежать применения открытой силы»[39], не мог установить местопребывание Николая II и генерала Иванова, чтобы согласовать действия Ставки с их намерениями. Одновременно начальник Штаба считал невозможным вести войну в условиях революции и собирался просить императора издать акт, способный успокоить смятенное население. Тем самым Алексеев поддержал точку зрения, высказанную в последнем докладе ГМШ Русину.[40]
Царские поезда, следовавшие из Лихославля через Бологое, поздней ночью 1 марта дошли лишь до Малой Вишеры, так как восставшие заняли станции Любань и Тосно. После доклада дворцового коменданта Свиты генерал-майора Владимира Воейкова о рисках дальнейшего движения на Царское Село Николай II решил: «Ну тогда поедемте до ближайшего <аппарата> Юза».[41] Поэтому новой целью маршрута был избран Псков, где находился штаб армий Северного фронта. При этом царь столь же необъяснимо не отдавал каких-либо внятных повелений, которые бы четко определили его отношение к ВКГД, а также распоряжений Ставке и местным органам власти. Новая социальная смута распространялась по России, а ее император сохранял пассивную безмятежность.
Молчание Николая II парализовало военную и гражданскую вертикаль управления, в то время как даже в Свите понимали неизбежность решительных перемен в политическом устройстве государства. История российского самодержавия заканчивалась. «Ночной поворот в Вишере есть историческая ночь в дни нашей революции, — записал в дневнике свитский историограф генерал-майор Дмитрий Дубенский. — Государь по-прежнему спокоен и говорит мало о событиях. Для меня совершенно ясно, что вопрос о конституции окончен, она будет введена наверное. Царь и не думает спорить и протестовать. Все его приближенные за это: граф Фредерикс, Нилов, граф Граббе, Федоров, Долгорукий, Лейхтенбергский, все говорят, что надо только сторговаться с ними, с членами Временного правительства».[42] Некоторые свитские возлагали искренние надежды на генерала Рузского, способного благодаря своим качествам вступить в переговоры с ВКГД, чтобы достичь скорейшего умиротворения, — и подобные пожелания ночью 1 марта совершенно не воспринимались современниками в качестве «изменнических». Лишь немногие чины Свиты разумно советовали вернуться в Ставку.[43] Утром литерные поезда достигли станций Старая Русса и Пола и около полудня направились в Псков. Со Старой Руссы генерал Воейков телеграммой известил генерала от инфантерии Юрия Данилова, исполнявшего должность начальника штаба армий Северного фронта, о прибытии Верховного Главнокомандующего через станцию Дно в Псков. В Ставке об этом узнали примерно в половине первого дня[44], в то время, когда Алексееву уже поступили сведения о бунте в Кронштадте и беспорядках в Москве.
В Ставке возрастало напряжение, так как ситуация становилась все более опасной, а намерения и приоритеты Верховного Главнокомандующего оставались неизвестными. Возникла проблема связи с центральными органами военного управления в столице. По свидетельству Генерального штаба полковника Сергеевского, его служба в Ставке располагала двумя прямыми проводами на Петроград — с Генеральным штабом, а через него и с Военным министерством, а также с Таврическим дворцом, где находился ВКГД. Первый провод оказался отключен со стороны Петрограда. По приказу Алексеева аппарат связи с Таврическим дворцом работал только на прием, а поступавшие сообщения обобщались для доклада на Высочайшее имя.[45] «Этот факт показывает, — утверждал Сергеевский, — насколько ложно было обвинение, будто Ставка поддерживала связь с инсургентами и имела какое-то отношение к тогдашним руководителям русской революции. <…> Все обвинения чинов Ставки в сношениях с петербургскими мятежниками и революционерами являются сплошным вымыслом и гнусной клеветой».[46] Вместе с тем Ставка не могла дистанцироваться от происходивших событий, так как они непосредственно затрагивали интересы Действующей армии.
Неопределенность позиции Николая II по отношению к ВКГД создали затруднительное положение, так как Ставка без Высочайшего повеления, по собственной инициативе должна была принять на себя часть функций столичных ведомств, в первую очередь Министерства путей сообщения (МПС). «Как же объявить: „Государь император повелел“, когда Он НЕ повелел?» — справедливо задавался вопросом Сергеевский.[47] Вместе с тем думский комитет призывал железнодорожников поддерживать бесперебойную работу коммуникаций и обеспечивать режим перевозок. Вмешательство Ставки в работу МПС вело к двоевластию на транспорте в глубоком тылу, возникали риски взаимоисключающих распоряжений и хозяйственных конфликтов, способных отразиться на регулярном снабжении фронта. Поэтому после утреннего доклада товарища министра путей сообщения на театре военных действий, Генерального штаба генерал-майора Владимира Кислякова, начальник Штаба отложил подчинение себе всех железных дорог империи «до нарушения действий центрального управления».[48]
На присланные телеграммы Родзянко Алексеев отреагировал твердо и — в отличие от вице-адмирала Непенина — ни о каком «признании» ВКГД разговор вести не стал. Ранним днем начальник Штаба заявил председателю Думы (телеграмма № 1845) о необходимости «оградить армию от вмешательства постороннего влияния, чуждого и недопустимого», призвал немедленно пропустить царские поезда в Псков и восстановить связь Ставки с центральными органами военного управления. Никто не имел права обращаться к армии помимо Ставки. «Временный Комитет Государственной Думы, — писал Алексеев, — не считается с тем, что является азбучным в управлении военными силами, и своими распоряжениями не способствует внесению успокоения, а скорей может привести к непоправимым последствиям и нарушениям дисциплины, без поддержания которой победа немыслима».[49] Назначенные думцами агенты мало понимали «сущность военной дисциплины». В итоге Алексеев предвидел нарушение снабжения и предрекал голодные бунты в войсках.
В Петрограде в тот момент как будто наступило некоторое успокоение. Войска гарнизона бесконечными колоннами шли к Таврическому дворцу приветствовать Думу, о чем писала в дневнике поэтесса Зинаида Гиппиус:
«С утра текут, текут мимо нас полки к Думе. И довольно стройно, с флагами, со знаменами, с музыкой. <…> Мы вышли около часу на улицу, завернули за угол, к Думе. Увидели, что не только по нашей, но по всем прилегающим улицам течет эта лавина войск, мерцая алыми пятнами. День удивительный: легко-морозный, белый, весь зимний — и весь уже весенний. Широкое, веселое небо. Порою начиналась неожиданная, чисто внешняя пурга, летели, кружась, ласковые белые хлопья и вдруг золотели, пронизанные солнечным лучом. Такой золотой бывает летний дождь; а вот и золотая весенняя пурга. <…>
В толпе, теснящейся около войск, по тротуарам, столько знакомых, милых лиц, молодых и старых. Но все лица, и незнакомые, — милые, радостные, верящие какие-то... Незабвенное утро, алые крылья и марсельеза в снежной, золотом отливающей, белости».[50]
Явился в Думу во главе батальона Гвардейского экипажа Свиты Его Величества контр-адмирал Великий князь Кирилл Владимирович, признавший ВКГД в качестве правительства. Выступая перед думцами, он заявил: «Мы все — русские люди. Мы все за одно. Нам всем надо заботиться о том, чтобы не было излишнего беспорядка и кровопролития. Мы все желаем образования настоящего русского правительства».[51] Соответственно, предыдущие составы Совета министров Великий князь Кирилл Владимирович считал «ненастоящими» (недееспособными?) и действовавшими не в национальных интересах. В Таврический дворец на встречу с членом ВКГД, известным общественным деятелем и терским казаком Михаилом Карауловым прибыла группа чинов Собственного Его Величества Конвоя (12—15 человек), преимущественно из нестроевой команды. Караулов велел конвойцам вернуться в казармы под командованием урядника Строчака и распорядился приставить к офицерам Конвоя часовых, чтобы обеспечить их безопасность. Позднее благодаря этому визиту родилась легенда о том, что в Думу «пришел Конвой в полном составе».[52] На столичных улицах царило радостное возбуждение[53] — и все это происходило на фоне разрастания революции в России.
Демонстрации и забастовки начались в Нижнем Новгороде и Твери, при участии органов самоуправления возникли альтернативные центры местной власти во Владимире, в Вологде, Иркутске, Тамбове, назревал солдатский мятеж в Пскове… В Вологде и Ярославле силами представителей разных организаций и политических партий создавались Комитеты общественной безопасности «для поддержания порядка». Известия о революции в Петрограде пришли в Архангельск и Астрахань. В революционный протест, постепенно охватывавший всю страну, вовлекались тыловые гарнизоны и гражданское население. Между часом и половиной третьего пополудни генерал Мрозовский доложил в Ставку:
«Несколько тысяч артиллеристов 1-й запасной бригады на Ходынке захватили орудия и сараи с вооружением для формирований, часть коего передана революционерам. Громадное число учреждений, требующих охраны, большие толпы забастовщиков, большие расстояния и недостаток надежных войск препятствуют обезоружить бунтующих. Число воинских чинов, переходящих к революционерам, все увеличивается» (№ 8196).[54]
«В Москве полная революция. Воинские части переходят на сторону революционеров» (№ 8197).[55]
По долгу и духу присяги, обязавшей каждого чина «благовременно объявлять» об ущербе интересам Его Величества, вреде и убытках, Алексеев стремился донести свою точку зрения до Николая II и изложил ее в телеграмме № 1847. Теперь, когда маршрут царских поездов был выяснен, утреннюю телеграмму начальника Штаба на Высочайшее имя передали в Псков, где около четырех часов дня ее принял помощник начальника разведывательного отделения управления генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего армиями Северного фронта Генерального штаба подполковник Василий Медиокритский. В частности, Алексеев докладывал:
«Беспорядки в Москве, без всякого сомнения, перекинуться в другие большие центры России, и будет окончательно расстроено и без того неудовлетворительное функционирование железных дорог. А так как армия почти ничего не имеет в своих базисных магазинах и живет только подвозом, то нарушение правильного функционирования тыла будет для армии гибельно, в ней начнется голод и возможны беспорядки. Революция в России — а последняя неминуема, раз начнутся беспорядки в тылу, — знаменует собой позорное окончание войны со всеми тяжелыми для России последствиями. Армия слишком тесно связана с жизнью тыла, и с уверенностью можно сказать, что волнения в тылу вызовут таковые же и в армии. Требовать от армии, чтобы она спокойно сражалась, когда в тылу идет революция, невозможно. Нынешний молодой состав армии и офицерский состав, в среде которого громадный процент призванных из запаса и произведенных в офицеры из высших учебных заведений, не дает никаких оснований считать, что армия не будет реагировать на то, что будет происходить в России. Мой верноподданнический долг и долг присяги обязывает меня все это доложить Вашему Императорскому Величеству. Пока не поздно, необходимо немедленно принять меры к успокоению населения и восстановить нормальную жизнь в стране. Подавление беспорядков силою при нынешних условиях опасно и приведет Россию и армию к гибели. Пока Государственная Дума старается водворить возможный порядок, но если от Вашего Императорского Величества не последует акта, способствующего общему успокоению, власть завтра же перейдет в руки крайних элементов, и Россия переживет все ужасы революции. Умоляю Ваше Величество, ради спасения России и династии, поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия, и поручить ему образовать кабинет. В настоящую минуту это единственное спасение. Медлить невозможно, и необходимо это провести безотлагательно. Докладывающие Вашему Величеству противное бессознательно и преступно ведут Россию к погибели и позору, и создают опасность для династии Вашего Императорского Величества» (1847).[56]
Таким образом, днем 1 марта генерал Алексеев еще не ставил вопрос об «ответственном министерстве» и высказывался за более умеренный компромисс царя с Думой. Начальник Штаба молил императора «ради спасения России и династии поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия», и просил «поручить ему образовать кабинет». Такой же точки зрения придерживался Великий князь Сергей Михайлович.[57] О необходимости политических уступок — ради прекращения междоусобной брани и продолжения войны — телеграфировал государю и главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта генерал от кавалерии Алексей Брусилов.[58] В последующие часы в Псков на Высочайшее имя передавались доклады Алексеева об обстановке и развитии беспорядков.[59] Однако революционные события происходили гораздо быстрее, чем их участники успевали реагировать на изменение обстановки, и в тот момент, когда Николай II познакомился с телеграммой № 1847, советы начальника Штаба уже запоздали.
Около семи часов вечера Николай II благополучно прибыл в Псков. Некоторая задержка литерных поездов на станции Дно на протяжении предыдущих часов была вызвана ожиданием приезда председателя ВКГД. Однако Родзянко выехать из Петрограда не смог или не захотел. Среди свитских, по признанию Воейкова, царили испуг и надежды на выяснение обстановки в штабе генерала Рузского[60], а у Рузского создалось впечатление, что чины Свиты вообще не отдавали себе отчета в серьезности положения и возлагали эфемерные надежды на «карательную экспедицию» Иванова.[61] «Старый Псков опять занесет на страницы своей истории великие дни, когда пребывал здесь последний самодержец России, Николай II, и лишился своей власти, как самодержец»[62], — записал в дневнике генерал Дубенский, считавший введение конституции решенным делом.
По прибытии государь познакомился с обстановкой и разными донесениями, поступившими на Высочайшее имя, в частности с телеграммой № 1847 Алексеева. Но обсуждение неотложных дел состоялось позже. К царскому обеду в вагон Его Величества получили приглашения генералы Рузский, Данилов, а также главный начальник снабжений армий Северного фронта генерал от инфантерии Сергей Саввич. Кроме них за царским столом обедали министр Двора граф Владимир Фредерикс, генерал Воейков и еще несколько свитских. «Настроение у всех во время обеда было минорное. Разговор не клеился, — вспоминал в эмиграции Саввич. — По существовавшему этикету он не мог касаться переживаемых нами исторических событий, а посторонние банальные темы не имели никакого успеха. Часто наступало общее молчание. Государь волновался, был сильно озабочен, но великолепно владел собою».[63] После обеда Рузский получил Высочайшую аудиенцию с получасовой задержкой, и примерно с девяти часов начался разговор, затянувшийся за полночь.
Частичные уступки в виде «министерства доверия» теперь уже потеряли всякий смысл. Поэтому главнокомандующий армиями Северного фронта настойчиво уговаривал царя наделить Думу правом формировать кабинет министров — и делал он это под влиянием прямых контактов с Родзянко, осуществлявшихся помимо Ставки.[64] В свою очередь Николай II принципиально противился реформе, означавшей завершение процесса превращения России в конституционную монархию, который объективно начался в 1905—1906 годах с учреждением законодательной Думы и фактическим ограничением самодержавия. Новая форма правления противоречила представлениям государя о религиозно-мистическом смысле самодержавной власти и вызывала его искреннее сопротивление: Николай II считал Россию еще неготовой для конституционно-монархического строя. С его точки зрения, проблема заключалась в неравномерности социального и культурного развития элиты, общества — и дремучего малограмотного народа. Поразительно, но император даже не подверг сомнению право Рузского вести подобный разговор, очевидно, выходивший за пределы компетенции фронтового главнокомандующего. Царь, по свидетельству генерала Саввича, «то не соглашался, то проявлял согласие при условии включения в кабинет того или иного министра из бывших в момент начала революции».[65] Переговоры шли долго, трудно и продолжались более трех часов. Психологически Николаю II было очень трудно расстаться с идеей самодержавного управления огромной страной.
По более поздним рассказам Рузского, основная мысль государя заключалась в том, что «Он для Себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает Себя не в праве передать все дело управления Россией в руки людей, которые, сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, „подав с кабинетом в отставку“». «Я ответственен перед Богом и Россией за все, что случилось и случится, — сказал Государь. <…> Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается Министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность».[66] С точки зрения Николая II, все общественные деятели, претендовавшие на участие в работе правительства, были известны ему как «люди совершенно неопытные в делах управления» и неспособные справиться с бременем власти.[67] Рузский спорил, возражал и доказывал, что уступка необходима в связи с крайне опасной ситуацией, сложившейся в Петрограде, и разрастанием революции.
В тот момент, когда царь прибыл в Псков, главнокомандующий ПВО генерал Иванов вместе со своей экспедицией находился примерно в трех перегонах от Царского Села.[68] Несмотря на распоряжение комиссара ВКГД Александра Бубликова, требовавшего от железнодорожников не пропускать к Петрограду воинские составы, фронтовые части без особых препятствий прибывали в намеченные районы сосредоточения близ столицы: 67-й пехотный Тарутинский полк достиг станции Александровская, а 68-й лейб-пехотный Бородинский — Луги. Остальные находились в пути, а еще три полка гвардейской пехоты готовились к погрузке на Юго-Западном фронте. Эшелон Иванова благополучно пришел в Царское Село к девяти часам вечера[69] в тот момент, когда в салон-вагоне императорского поезда в Пскове кипели страсти вокруг конституционной реформы. Однако главнокомандующий ПВО не имел никакого воинственного настроения, и все поведение «диктатора» основывалось на одобрении царем его неизменного решения не вводить войска в Петроград и не устраивать междоусобицы.
В разгар горячего обсуждения Николаем II и Рузским проблемы «ответственного министерства» около половины одиннадцатого вечера в Псков из Могилева пришла телеграмма № 1865 от генерала Алексеева. Под влиянием тревожных сообщений из Москвы и Гельсингфорса он изменил свою точку зрения и наконец-то поддержал представителей русской военно-политической элиты, ранее высказывавшихся в пользу «ответственного министерства». Только такая вынужденная мера, по мнению начальника Штаба, еще могла успокоить умы. «Утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайне левыми элементами», — полагал Алексеев.[70] Поэтому генерал предлагал немедленно опубликовать манифест об «ответственном министерстве» и возложить его образование на Родзянко. Тем самым достигался компромисс с ВКГД и разрешался застарелый конфликт между царем и Думой. Для борьбы с революцией «ответственное министерство» должно было сыграть роль бархатной перчатки на железной руке, подобно тому как в 1905 году ее сыграл манифест 17 октября. Коллизия заключалась в том, что в тот момент ни Рузский, ни Николай II, ни Алексеев еще не знали о неизбежности отречения и обсуждали уступку, потерявшую всякий смысл.
1 марта стало критическим днем в отношении Ставки и высшего русского генералитета к событиям Февраля. Солдатский бунт в Петрограде начал перерастать во всероссийскую смуту. Ее опасной и угрожающей силой, как показали кровавый мятеж в Кронштадте и волнения в Москве, становились гарнизоны и военнослужащие глубокого тыла. Вместе с тем революция вспыхнула и развивалась в обстановке острой зависимости Действующей армии от ежесуточного снабжения, недостаточного по потребностям фронта и в нормальных условиях. За предыдущие годы тяжелой войны в результате невосполнимых в качественном отношении потерь кадровый состав армии, особенно офицерского корпуса пехоты, решительно изменился. Поэтому, по мнению генерала Головина, на фоне стремительно разраставшейся революции генералитет с большой тревогой «относился к возможности опереться на армию для защиты колеблющегося трона»[71], особенно в связи с дискредитацией верховной власти в предыдущие годы. Неменьшую роль играли обоснованные сомнения русского командования в возможности продолжать вооруженную борьбу с сильным врагом в условиях гражданской войны — вполне вероятной, если бы император решил защищать самодержавие при помощи армии.
Прямым следствием сомнений и опасений высшего генералитета следует считать решение начальника Штаба Верховного Главнокомандующего генерала от инфантерии Михаила Алексеева о предпочтительности политического компромисса с Думой (телеграмма № 1833), поддержанное Великими князьями Сергеем Михайловичем, Николаем Николаевичем (Младшим) и другими старшими начальниками. При этом никакой «измены» в действиях Алексеева не было — в отличие от вице-адмирала Непенина он без всяких симпатий отреагировал на телеграммы Родзянко, осудив чуждое и недопустимое вмешательство ВКГД в дела фронта, и потребовал от председателя Думы, чтобы никто, кроме Ставки, не поддерживал никаких сношений с Действующей армией (телеграмма № 1845). Тем более что с необходимостью уступок соглашались и Николай II, и императрица Александра Федоровна, и генерал Иванов. Вопрос заключался лишь в пределах компромисса.
Однако на протяжении 1 марта царь совершенно самоустранился от обязанностей государственного управления. В пути он по-прежнему вел себя пассивно, по свидетельству генерала Дубенского, «спал, кушал и занимал даже разговорами ближайших лиц Свиты»[72], но не отдавал никаких распоряжений Ставке и органам местного управления, которые бы четко определили статус ВКГД, отношение императора к Родзянко, а также цели и задачи военных и гражданских властей. По существу, старшим начальникам Действующей армии и Флота пришлось самостоятельно решать вопрос о том, как воспринимать деятельность и амбиции ВКГД при отсутствии легитимного правительства Российской империи.[73] Своим необъяснимым молчанием Верховный Главнокомандующий не оставил им выбора. В наибольшей степени готовность «сторговаться» с ВКГД, если вспомнить запись Дубенского, вечером 1 марта показал генерал Рузский. При этом его поведение вполне может объясняться прагматичными мотивами — необходимо помнить о потенциальной угрозе революционного Петрограда тыловым коммуникациям Северного фронта.
По мере ухудшения общественно-политической ситуации условия компромисса и умиротворения становились все более серьезными, а неохотные и половинчатые царские уступки[74] запаздывали. Если ночью, утром и днем
1 марта речь еще шла о «министерстве доверия» и совместном участии государя и думцев в формировании правительства, то поздним вечером о необходимости даровать Думе право назначать кабинет министров независимо друг от друга заговорили и Рузский и Алексеев, редко приходившие к согласию.[75] Рузский взял на себя обременительную задачу: ведь ему требовалось убедить Николая II в несоответствии традиционных принципов самодержавного управления новому состоянию общества и страны. К сожалению, все ошибки императора за революционные дни — от отъезда из Ставки до самоустранения от военно-политического управления во время государственного кризиса — казалось, свидетельствовали в пользу позиции Рузского. Но события развивались слишком быстро, и к ночи 2 марта актуальным стал вопрос не о полномочиях и правах Думы, а о том, сможет ли Николай II сохранить за собой престол даже в условиях обновленного конституционно-монархического строя.
в) смена технологического уклада, требующего принципиально новых - образованных, умелых и инициативных работников,
г) инстинкт самосохранения общества, понимающего, что если ничего не предпринимать, "добрые соседи" вырежут всех, без оглядки на сословную принадлежность.
То есть понимание, что "эта власть - не жилец" и "надо что-то делать, а то песец" витал над всеми сословиями Российской империи, вследствие чего гады - капиталисты наперегонки финансировали революционное движение, в великий князь Николай Михайлович носился по родственникам с требованием добровольно отказаться от находящихся в частной собственности землевладений.
Наверно единственным человеком, кто не верил в революцию в России, был лидер большевиков В.И. Ленин, который в январе 1917 писал:
"Русская революция (1905 года) … остаётся прологом грядущей европейской революции (…) Эта грядущая революция покажет ещё в большей мере, с одной стороны, что только суровые бои, именно гражданские войны, могут освободить человечество от ига капитала, а с другой стороны, что только сознательные в классовом отношении пролетарии могут выступить и выступят в качестве вождей огромного большинства эксплуатируемых.
(…) Мы, старики, может быть, не доживём до решающих битв этой грядущей революции…"
(Из «Доклада о революции 1905 года». Прочитан Лениным на собрании, организованном швейцарской рабочей молодежью в Цюрихе 22 (9) января 1917 года).
Попался в сети интереснейший документ, описывающий положение в столице Российской империи накануне февральской революции 1917 года.
Документ - просто вилы в бок всем антисоветчикам-русофобам, царебожникам и прочим .... , на голубом глазу вещающим: "Россия в 1917 году была на пороге победы над Германией и только крофафые терайбл большеффик всё испортили своей революцией, заключив предательский мир с уже поверженным противником и отдав ему всё завоёванное кровью русских солдат".
Ценность его в том, что его автором является ни кто иной как начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачёв, т.е. лицо, в высшей степени осведомлённое о подлинной ситуации в столице империи.
И пишет он не в стол и не в газету, а своему непосредственному начальнику - директору Департамента полиции. На сопроводительном письме резолюция директора Департамента полиции Васильева: «Во всеподданнейшую записку. 5 февр[аля]». Что означает, что доклад не только вызвал интерес, но и был включен в записку, подаваемую высшему руководству страны.
Итак:
Доклад начальника Петроградского охранного отделения К. И. Глобачева директору Департамента полиции
Глобачев К.И. Правда о русской революции: Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. М., 2009. С. 381-402.
На сопроводительном письме резолюция директора Департамента полиции Васильева: «Во всеподданнейшую записку. 5 февр[аля]».
381
При сем имею честь представить Вашему Превосходительству нижеследующий, вновь добытый от секретной агентуры вверенного мне Отделения, осведомительный материал по вопросу о положении продовольственного дела в столице.
Приложение: записка на 10-ти полулистах.
Генерал-майор Глобачев
Ежедневно газеты всех направлений без исключения, пишут чуть ли не половину статей очередного номера про дороговизну, недостаток продуктов и т. п.; некоторые даже завели особые рубрики под названием: «продовольственная разруха», и рубрика эта читается большинством публики раньше остальных, даже раньше телеграмм с войны. С каждым днем продовольственный вопрос становится острее, заставляя обывателей ругать всех лиц, так или иначе имеющих касательство к продовольствию, самыми нецензурными выражениями.
Наступление нового года ознаменовалось новой волной недовольства, вызванной как новым повышением цен, так и исчезновением с рынка различного рода товаров первой необходимости. Продовольственный кризис, еще недавно ощущавшийся в Петрограде лишь низами населения, проклинавшими бесконечное стояние в «хвостах», ныне задел все слои столичного общества без исключения: на многие продукты совершенно исчезли «хвосты», так как продуктов этих не стало в продаже совершенно, на другие же торговцы нагнали такие цены, что они стали большинству не по карману (например, стерилизованное молоко, продаваемое по 60-65 коп. за бутылку без посуды).
Следствием этого явился новый взрыв недовольства публики и нареканий на Правительство, не принимающее никаких мер к прекращению продовольственной разрухи. Этот взрыв охватил даже консервативные слои чиновничества, оказавшегося вдруг в одном положении с наименее обеспеченными элементами пролетарских масс столицы. Результат недовольства - один: публика громко осуждает правительственные распоряжения, язвительно критикует действия администрации и не скрывает больше своей «усталости от войны».
Тщетно публицисты в газетах призывают к терпению, к сравнению неудобств жизни тыла с теми ужасами, которые переживают защитники родины в окопах, большинство населения с озлоблением читает подобные статьи и делает вывод: «журналисту-то хорошо, они тысячи сейчас зарабатывают, да почти все холостые, а тут попробуй-ка обернуться на 3 рубля в день; нет, нечего и воевать соваться, коли не умеешь...» и т. д.
Подобные речи стали обычной приправой в жизни обывателей: «сведения, протекающие в печать об организации тыла в Германии и Англии, лишь подливают "масла в огонь"; публика сплошь и рядом занимается сравнением мер немцев с нашими, делая отсюда вывод, резко осуждающий нашу администрацию. Благоденствие в продовольственном отношении Финляндии заставляет публику винить во всем происходящем наших "продажных администраторов", якобы подкупленных на германские деньги "вызвать в России голод и тем принудить нас к миру"».
По Петрограду циркулируют десятками рассказы об уничтоженных администрацией или по вине администрации товарах, о миллионных злоупотреблениях в министерствах и органах, ведающих доставкой и распределением товаров и пр. Если в «низах» населения особенно популярен слух о «десяти миллионах рублей», данных Вильгельмом Совету министров за назначение министром «немца Риттиха», то в интеллигентных кругах считают вполне достоверным слух о запрещении министром внутренних дел подвозить товары к Петрограду: «если будет много продуктов, то население не согласится на мир с Германией».
382
Подобные легенды (а их тысячи) циркулируют ежедневно по Петрограду и поддерживают то тревожное настроение, которое овладело столицей еще с осени; озлобление это ныне достигло своего апогея: никогда еще не было столько ругани, драк и скандалов, как в настоящее время, когда каждый считает себя обиженным и старается выместить свою обиду на соседе.
Недостаток продуктов на Петроградском рынке продолжает ощущаться все с большей остротой: отмена ограничений вывоза и такс, действительно, поспособствовала подвозу в столицу многих товаров, но исключительно таких, которые давали при продаже огромную прибыль торговцу, вследствие этого в Петрограде появились из съестных припасов - поросята, гуси, зайцы и пр. продукты, доступные по цене очень немногим; но нисколько не увеличился, а скорее уменьшился выпуск на рынок мяса, колбасы, ветчины, яиц, молочных продуктов и т. п.
Особенную опасность для столичного населения представляет то обстоятельство, что подвоз сырья для петроградских (все еще довольно многочисленных) фабрик почти совершенно прекратился: ежедневно закрывают фабрики, и рабочие (часто опытные и единственные в своем деле специалисты) выбрасываются, таким образом, на улицу.
Бесконечной трагедией веет от рассказов владельцев различного рода мастерских и небольших фабрик, рассказывающих в ремесленной управе, Военно-промышленном комитете и т. п. учреждениях о своем тяжелом положении: почти все их капиталы вложены в дело, на которое теперь не найти покупателя; вести дело без сырья невозможно, а сырья не подвозят почти год; запасы же, бывшие в столице, давно иссякли; в результате - полное банкротство, лишение всего имущества и разорение на старости лет.
По мнению большинства подобных владельцев, в Петрограде с начала войны закрылось до 20 000 ремесленных предприятий из-за недостатка сырья; тут и колбасные мастерские, и сыроварни, и булочные, и водопроводные, и конфетные фабрики, и элек-тромонтерные и пр. В ближайшем будущем, по данным Биржи труда, в Петрограде надвинется небывалый кризис мелкой промышленности, 3/4 которой принуждены будут прекратить свое существование; десятки тысяч специалистов рабочих будут выброшены в ряды чернорабочих, так как по их специальности им не найти работы. И это в то время, когда каждый день требует расширения промышленности, а не сокращения ее.
383
Ремесленники уверяют, приводя в доказательство ряд фактов, что год тому назад «можно было предотвратить наступивший ныне голод», организовав правильную доставку сырья: у многих видных фабрикантов имеются списки тех продуктов, которые шли в столицу целыми поездами и которые нужны лишь для кучек мародеров, так как вслед за тем эти же продукты уходили из столицы, сделав путешествие, приносившее до 1000% прибыли изобретательным коммерсантам; продукты же, необходимые для поддержки петроградской промышленности, не пропускались «за неимением свободных нарядов поездов».
Результаты получились такие, что многие продукты больше не выделываются в столице, а имеющихся запасов уже и сейчас не хватает; вследствие этого надо ждать, что шведы и англичане, помимо крупной промышленности, возьмут в свои руки и мелкую: уже сейчас легче достать шведские белье, карандаши, чернила, бумагу, перчатки, английские кожаные изделия, металлические вещи и пр. и пр., чем найти русское; и это во время войны, когда не существует правильного импорта; что же будет после окончания войны?
Один из коммерсантов, читая доклад о положении русской промышленности и торговли за время войны, указал, что в 40 из 50 разобранных им отраслей промышленности совершенно не участвует русский капитал и русские люди терпятся только на второстепенных ролях; в десяти же других русский капитал выражен почти исключительно еврейскими фамилиями. Получается странная картина, глубоко возмущающая русских людей, но совершенно не интересующая, по-видимому, соответствующие инстанции администрации, в Петрограде нельзя купить никакого сырья в магазинах и складах солидных фирм, ведущих торговлю свыше 100 лет и ныне ликвидирующих из-за отсутствия торговли дело; но достаточно взять задние страницы газет или пойти по одному из известных заинтересованному петроградскому обывателю адресов, чтобы узнать, что вы все нужное можете получить у такого-то представителя «русско-американской», «русско-шведской» или «английской компании», или же просто у японца-комиссионера, проникающего всюду, куда русскому закрыт вход.
Подобное положение в минуты, когда «патриотизм так дорог и нужен во всех слоях общества», наносит этому патриотизму самые чувствительные раны, и приходится большинству населения повторять вслед за немецкими агентами: «попался русский медведь на выучку англичанину».
384
Экономическое разорение, вызванное недостатком и дороговизной рук, усиливается с каждым днем: тщетно Петроградские ремесленники и фабриканты обращаются в соответствующие высшие инстанции и в разные комитеты с просьбами о разрешении подвоза сырья, помощи им реальной пока не оказано и предприятия их продолжают закрываться или переходить в руки шведских, английских, японских и др. иностранных подданных, умеющих покупать сырье за границей и «таинственными путями» доставлять его в Петроград.
Один из владельцев большого бельевого магазина в центре города рассказывает по этому поводу поучительную историю: «В июле 1916 года Сыскная полиция ходила по магазинам и разыскивала доставленные контрабандой заграничные чулки, кружева, прошивки и пр.; у многих торговцев их нашли, но большинство откровенно показывало, что у них этих товаров нет вообще, так как русских не производят из-за отсутствия сырья в достаточном для рынка количестве, а заграничные не провозятся из-за войны. Каково же было удивление всех этих торговцев, когда чуть ли не на следующий день к ним приходит комиссионер-швед, предлагавший все подобные товары, полученные из-за границы, в неограниченном количестве и, конечно, без пломб. В результате оказалось, что шведские (с плохо стертыми следами германских « ») товары наводнили магазины столицы».
Это бы казалось неправдой, если бы только у говорившего не лежали горы приобретенного им таким образом товара, который после этого уже никем не разыскивался.
Но если недостаток сырья грозит тяжелыми последствиями в недалеком будущем, то недостаток пищевых продуктов представляет опасность для столицы в настоящем. Чем питается Петроград? Один лавочник-мелочник с изумлением спрашивал покупательниц: «и во что вы жрете? раньше хлеб пекли на 3 дня и всегда оставалось, теперь пеку два раза в день и никогда не хватает до вечера... А, ведь, мужики взяты на войну... Кто же это столько стал жрать?» В этих словах лавочника скрыта глубокая правда: бедные слои населения стали в неимоверном количестве потреблять хлеб, который заменил собою исчезнувшие с рынка продукты; семья, до войны бравшая на день 4 фунта хлеба, теперь потребляет 8-9 фунтов, хлеб заменил собою не только булки, но и молоко, колбасу, яйца и пр.
Так в тексте.
385
С исчезновением с рынка ряда продуктов (а они исчезают ежедневно и систематически) усиливается роль и значение хлеба в домашнем хозяйстве. После Рождества Петроградский рынок еще более опустел: в продаже нет достаточного количества молока, масла, мясных продуктов, суррогатов, сахара, а, главное, нет муки. Отсутствие муки (даже не крупчатки) ставит население в ужасные условия жизни: «из-под полы» еще можно кое-где достать фунт муки (пшеничной) за 23-25 коп., но эта цена для большинства населения недоступна. А между тем мука необходима: дети, лишенные молока, сладкого чая, свежих яиц, масла, имели одно питание - кусок домашнего ситного или булки; теперь большинство детей этого лишено и вынуждено питаться плохо выпеченным хлебом.
Все родители, учительницы, учителя и все имеющие отношение к детскому воспитанию сейчас указывают на невозможность подобного положения: необходимо, что семьи, имеющие детей, получали муку хорошего сорта (по карточкам) и чтобы она не шла к Филипповым, а от последних к разного рода мародерам, охотно платящим за «хорошую» булочку 1 р. - 1 р. 50 к. Необходимость пожалеть детский организм, и без того изнуренный недостаточным питанием, заставляет все слои общества с волнением следить за теми операциями, которые производятся с распределением муки: в булочных Филиппова и Кривоносова можно «по знакомству» купить чудный белый домашний хлеб из лучшей муки за 40 коп., но в продаже его нет; в тех же булочных можно купить муки, по 25 коп., 2-3 фунта, а по 35 коп. - хоть мешок (есть пирожники покупают так).
Эта ненормальность служит предметом обсуждения почти в каждой семье: всюду в муке ощущается страшная нужда, и отсутствие ее - при отсутствии в продаже мяса и молочных продуктов, при безумной дороговизне рыбы и грибов - является наиболее тяжким лишением в последнее время. Публика уверена в злоупотреблениях, так как для обывателя непонятны следующие факты: 1) муки привозится в Петроград очень много и, судя по газетам и официальным заявлениям, мучной голод столице не угрожает, 2) в газетах часто появляются заметки, никем не опровергаемые, о порче десятков тысяч пудов муки в столичных складах, 3) булочным Филиппова и др. выдается муки столько, что они могут продавать излишек на сторону и другим торговцам, 4) в ресторанах всегда продают белые хорошо пропеченные булки и пр. и пр.; как же со всем этим согласовать то, что муки все же
386
иначе, как «по знакомству», не достать». Правда, у кого есть знакомый, близко стоящий к «мучному вопросу», те говорят нечто другое про «мучной кризис», но такие люди обычно не очень разговорчивы, так как всегда обеспечены мукой. Все это заставляет волноваться столичное население и желать вмешательства в мучной вопрос высшей администрации, хотя бы в виде введения карточек.
Помимо муки, население по-прежнему волнуют и другие кризисы: с мясом продолжают твориться изумительные чудеса - за 1 р. 20 к. за фунт мяса можно найти без очереди: по таксе же ничего, кроме костей, не получить, да вдобавок еще приходится выслушивать издевательство приказчиков («от костей навар больше»); с каждым днем все большему количеству населения приходится поневоле отказываться от потребления мяса и переходить на более дешевые и легче добываемые продукты. К сожалению, число последних тает с каждым днем: достать в столице молока дешевле 35 коп. за бутылку нельзя, да и за 35 коп. оно будет очень неважным. Ветчина и колбаса стали недоступны по цене, сыр и масло тоже; мучных суррогатов не достать (макароны, вермишель, лапша достаются с большим трудом). Таким образом, обыватель сидит на хлебе с чаем, имея на обед щи без мяса из одной капусты, а на второе - селедку (что все же стоить не дешевле 40-50 коп.).
По мнению городских деятелей, ждать появления продуктов на столичном рынке - нечего; скорее возможно обратное явление - исчезновение того, что сейчас достается с таким трудом. В любой лавке хозяин жалуется на то, что нечем торговать; что товары привозятся с опозданием на несколько месяцев и в половинном размере по сравнению с требованием; что часто товары приходят в негодном виде или даже наполовину расхищенными по дороге. Отсутствие продуктов бросается в глаза всем и каждому: достаточно указать, что булочная, продававшая до войны 10.000 булок в день, теперь продает их не более 800, вследствие чего может торговать 2-3 часа в день.
То же самое наблюдается и в других лавках, торгующих предметами первой необходимости. Вновь обострился «сапожный голод»: сапог почти не имеется в продаже, особенно женских, на которые устанавливается очередь; нет в продаже галош, сукна, шерстяных изделий и пр.; холст, полотно дешевых сортов и др. материи также исчезли с рынка; бумага и книги, лампы и грелки аптекарские товары и мыло, и пр. и пр. достаются с трудом, после
387
долгих поисков. Конечно, отсутствие товаров и закрытие ряда магазинов на каждой улице не может проходить бесследно для настроения населения: публика с тревогой смотрит на происходящее, по своему оценивая значение, например, того, что до войны за булками можно было ходить через дом, в 1916 году надо было ходить за две улицы, а ныне надо пойти на полдня в очередь к Филиппову; стоя в очереди, публика делает предположение, что через полгода за булками придется ходить «с Обводного на Невский».
Урезывая себя во всем необходимом, не имея возможности разумно тратить свои деньги, петроградский обыватель озлобленно бросает деньги на ненужные вещи, говоря: «все равно, ничего путного от этих денег не жди: мяса на них не купишь, так истратить их хоть на кинематограф, отвести там свою душеньку». Полуголодный обыватель с восторгом приветствует всякое проявление оппозиции, будет ли она направлена на городское самоуправление или кондукторшу трамвая, на министров или мародеров, на Правительство или на немцев, все равно. Отсутствие продуктов, не давая обывателю тратить деньги по его усмотрению, является главным фактором того озлобленного, на все брюзжащего настроения, которое овладевало всеми слоями столичного общества.
Но недостаток продуктов начинает уже серьезно тревожить обывателя: нельзя же каждый день вместо молока читать оппозиционную газету, а вместо мяса ходить в театр миниатюр. В результате обыватель волнуется и грозит пока неизвестно кому -«рассчитаться по окончании войны». Хуже и озлобленное настроение многосемейных, где дети голодают в буквальном смысле слова и где не раздаются другие голоса, кроме: «мира, скорее мира; мира во чтобы то ни стало». И эти матери семей, изнуренные бесконечным стоянием в хвостах у лавок, исстрадавшиеся при виде своих полуголодных и больных детей, пожалуй сейчас гораздо ближе к революции, чем г.г. Милюковы, Родичевы и К°; и, конечно, они гораздо опаснее, так как представляют собою тот склад горючего материала, для которого достаточно одно искры, чтобы вспыхнул пожар. С каждым днем все большее количество голосов требует в столице:«или обеспечьте нас продуктами, или кончайте войну». И эти массы — самый благодарный материал для всяческой, открытой или подпольной, пропаганды: им терять нечего от невыгодного мира.
Наступление Нового года, как известно, сопровождалось новой вспышкой дороговизны: осложнение внутреннего политиче-
388
ского положения вызвало сильное колебание рубля, в результате чего оказалось, что многие товары вновь поднялись в стоимости на 50-100 и даже больше процентов. Политика недоверия к Правительству, пропагандируемая председателями прогрессивного блока в провинции, а конституционно-демократической (кадетской) партией и за границей, дает свои плоды: отдельные группы капиталистов, особенно еврейских, под влиянием слухов о реквизициях и репрессиях, вынули свои капиталы из торговых предприятий, следствием чего явилась новая заминка в торговле, все последствия которой не могут быть вполне учтены в данный момент: напр., целый ряд обществ, производивших доставку и перепродажу муки из провинции в столицу, вдруг стал ликвидировать свои дела и отказывается от новых контрактов, «ввиду неясности политического положения» и из боязни «потерпеть убытки в связи с колебаниями правительственного курса».
Конечно, сокращение торговых и банковых операций вызвало новую волну дороговизны, которая, поднявшись на юге, ныне докатилась до Петрограда, вызывая на своем пути полное расстройство продовольственной организации. Результатом этого было то, что в настоящее время вновь поднялись цены почти на все продукты, особенно же на те, производство и продажа которых зависит от компаний капиталистов: конфетные, молочные, мясные, рыбные, жировые, осветительные и др. продукты вновь повысились у оптовиков, что не может не отразиться и на розничных ценах. Сейчас биржевики упорно твердят о необходимости повысить цены на керосин, растительное масло, муку, мясо, рыбу, сахар и пр., причем на некоторые продукты (сахар, хлеб, мясо) цена и без того уже повысилась.
Но не только внутренняя политическая «неурядица» отразилась на внутреннем рынке: предложение Германией мира и отклонение союзниками этого предложения, а в последние дни - объявление Германией подводной войны, - привели к тому, что банковские круги стали спекулировать с игрой «на мир и войну», что вызвало приливы и отливы капиталов в банках, вследствие чего вновь нарушилось экономическое равновесие страны. Газеты полны сведениями о колебании цен на металлы в связи с последними дипломатическими новостями: колебание цен заставило продавцов не торопиться с заключением сделок и задерживать товары у себя, в ожидании более выгодного «момента».
Однако международное положение остается неопределенным: вместо фактов царят слухи, которыми руководствуются спеку-
389
лянты, еще более возвышая цены на продукты; известие о начале подводной войны, отразившееся на иностранных биржах, вызвало среди петроградских коммерсантов сильное волнение и мечты «с момента, когда можно нажить деньгу, попридержав товар» (так оценили момент столичные оптовики - торговцы аптекарскими товарами, сразу объявившие о предстоящем подъеме оптовых цен на инструменты, привозившиеся из Англии). Оптовики, стесняемые банками в своих операциях, выражают уверенность, что к февралю цены на многие продукты поднимутся на 75-100 %, ввиду того, что сведения, поступающие из провинции о состоянии внутреннего рынка, очень неутешительны: повсюду царит анархия, цены бешено «прут кверху», продуктов не хватает, деньги «продолжают дешеветь»: «если Петроград хочет иметь товары, то он должен платить за них дороже провинции», - вот принцип, хорошо усвоенный всеми экспортерами товаров из провинции.
Еще большую опасность предстоящей дороговизны представляют отношения города и деревни, результатами которых является то, что города рискуют оказаться без хлеба. «Хлебные цены», о которых много и горячо спорили как газеты, так и различные учреждения, не обеспечили городам подвоза хлеба, который разыскивается с большим трудом и уступается крестьянами неохотно. Дороговизна городских товаров заставила крестьян припрятывать деньги, а также и не продавать хлеба, пока на него не будет «настоящей цены»; эти мечты о «настоящей цене», охватившие всю крестьянскую Россию, сделали то, что фактически ни один город не обеспечен в должной степени хлебом.
К этому прибавилось еще и то, что землевладельцы, не желая отдавать всю «военную прибыль» в руки капиталистов и фабрикантов, стали организоваться в одну партию с целью более дружного проведения высоких цен на хлеб. Одно это известие вызвало среди петроградского населения слухи о повышении цены на хлеб и содействовало огромному недовольству низших кругов, разжигаемому к тому же оппозиционной и левой прессой. Повышение цены на 1 к. с фунта и одновременное ухудшение продаваемого хлеба породило в Петрограде грязные слухи о предстоящем голоде и о введении «голодного хлеба» (по примеру Германии). Уже наблюдался ряд столкновений в мелочных лавках из-за того, что хлеб по 7 коп. продается плохо выпеченный и из негодной муки, с горьким привкусом; тут же продаются хлебы «формами» в 4 фунта по 10 коп. за фунт - очень хорошей выпечки и из
390
свежей муки, что не может не вызывать недовольства недостаточных и малоимущих покупателей.
Итак, дороговизна, судя по всем признакам, должна в ближайшие дни усилиться: на некоторых продуктах повышение цен уже отразилось; мелочные торговцы жалуются, что оптовики повысили цену на все: там, где такса не позволяет увеличить оптовую цену, прибегают к накладным расходам — заставляют платить за упаковку и доставку товара, без чего не отпускают продукты. Некоторые товары мелочники предпочитают не иметь в продаже, дабы избежать споров с покупателями; напр., свечи и мыло, достигшие невероятной цены, почти нигде не продаются, хотя их на складах можно получить немало, но по очень высокой цене. Торговцы не перестают жаловаться на мародерство оптовиков, обыватель - на торговцев; однако, жалобы мало помогают делу и никого не успокаивают.
Картина дороговизны в настоящее время прямо-таки ужасна: молоко достигло 40 коп. (не стерилизованное), мясо 80-85 коп., грибы 6-7 и 8 р. за фунт, леденцы 2 р. (вместо 25 к. в 1914 г.) и т. д., причем в сравнении с декабрем 1916 года изменение цен рисуется в таком виде:
Цены повысились на:
картофель - на 25 %
морковь, брюква, репа - 35 %
капуста - 25 %
мясо - 20 %
колбаса - 50 %
ветчина - 60 %
масло (русское) - 15 %
сыр - 25 %
яйца - 20 %
молоко - 40 %
хлеб-15%
шоколад - 100 %
леденцы - 75 %
печенье и сладкая булка - 100 %
яблоки - 70 %
груши, апельсины - 150 %
материи - 50-60 %
обувь - 30 %
белье - 25 %
и т. д.
391
Конечно, рядовому обывателю этот новый прилив дороговизны совершенно не по карману: многие продукты совершенно исчезли из обихода даже не низшего класса населения; и обыватель с тоской спрашивает: «что же будет дальше? не настанет ли день, когда обывателю придется действительно голодать?» Все признаки предвещают, что подобный день может наступить в весьма недалеком будущем. И обыватель с отборной руганью набрасывается на всех действительных и мнимых виновников дороговизны.
Вновь распространились слухи о различных злоупотреблениях по распределению и доставке в столицу продуктов. Наиболее подробно рассказывают историю, не лишенную правдоподобности: вафельные и пирожные продолжают печь пирожки и вафли, подавать чай и кофе с сахаром, а между тем карточек эти учреждения из Градоначальства не получают; как же они обходятся, если в средней вафельной в день выходит не менее 15 фунтов сахару. Оказывается, что хозяева пирожных и вафельных занимаются скупкой карточек на сахар, причем за карточку платят от 1 до 2 рублей; оказывается, что есть скупщики карточек, добывающие каким-то образом по несколько сот карточек на «мертвые души», по общему и до сего времени никем неопровергнутому убеждению в сахаре и др. предметах первой необходимости совершенно не нуждающиеся. К счастью, сахара хватает, и пока эта история может служить больше в виде иллюстрации к современному недостатку продуктов, чем поводом к острому возбуждению недовольства.
Большое недовольство вызывает распределение муки, про которое рассказывают прямо чудеса, ничем не объяснимые: уверяют, будто бы для получения муки булочники должны платить по 2 и 3 р. с мешка «за хлопоты»; иначе будто бы мука «исчезает» и попадает в булочные Филиппова, Кривоносова и др. крупных булочников, откуда продается лишь «по знакомству». Ввиду того, что названные булочные действительно продают муку «из-под полы», публика охотно верит рассказу, в истинности которого клянутся многие булочники, якобы из-за этого оставшиеся на Рождество без муки. Ввиду того что недостаток хорошей муки сильно чувствуется всеми, подобные слухи очень нервируют население, видящее косвенное их подтверждение в продаже чудных булок во всевозможных ресторанах, тогда как булочные закрыты «за недостатком муки».
Не меньшее возмущение вызывает продажа мяса: городские мясные превратились в притоны мародеров, где за полтинник «на
392
чай» приказчику, можно всегда купить сколько угодно хорошего мяса без очереди (в пятницу) и где по очереди поступают в продажу лишь кости и неудобные для варки части. Со всех сторон раздаются жалобы на то, что лучшие куски припрятываются приказчиками, что по знакомству с заведующими отпускаются в рестораны целые туши, что публику не только обвешивают, но избивают и пр.
Значительная доля правды в этих рассказах заставляет думать, что слухи верны: никогда мясная «вакханалия» не достигала таких размеров, как в настоящее время; жалобы несутся со всех сторон, причем «продовольственная комиссия», признавая их основательность, уверяет, что она «ничего не в силах сделать». Публика же вполне стоит на точке зрения женщины, простоявшей в очереди у городской мясной 5 часов для того, чтобы узнать, что мяса нет: женщина вцепилась в лицо приказчика и исцарапала его до крови, пока не вмешался городовой и не закипела общая свалка, кончившаяся тем, что мясо в лавке нашлось и было роздано женщинам.
Эксцессы на почве скрывания товаров частными мародерами имеют все же оправдание в том, что трудно проверить наличность товаров в лавке; но эксцессы в городских лавках падают всецело на голову руководителей лавок и городского общественного самоуправления: нельзя же допустить, чтобы город действовал подобно мародерам.
Не меньше слухов в столице о злоупотреблениях с перевозкой продуктов: в то время, как по газетным сведениям, исходящим из официального источника, злоупотреблений по перевозке очень немного, петроградские слухи рисуют совершенно иную картину. Прежде всего, по уверениям купечества, нелегальные способы доставки продуктов продолжают существовать, но пользование ими благодаря деятельности комиссии Савича по раскрытию железнодорожных злоупотреблений стало гораздо дороже: по-прежнему кондуктора привозят в столицу масло, спирт, рыбу, мясо, колбасу и пр. из Сибири, но цена за доставку очень возвысилась благодаря риску операций подобного рода: в то время как до раскрытия злоупотреблений кондуктор брал «за рейс» 200-300 руб., теперь он не хочет и слышать менее 500, уверяя, что ему нужно делиться с «ревизорами»: сливочное масло, получаемое из Сибири, стоило в ноябре «пакет» в 2 пуда 96 руб., теперь то же масло при той же цене на месте обходится в 212 руб.
О железнодорожных злоупотреблениях ходят по городу целые легенды; особенно популярна история о том, как накрыли в поез-
393
де 200 ведер спирта из Маньчжурии: ревизор якобы конфисковал весь этот спирт, но, получив 1000 руб., вдруг увидел свою «ошибку» - конфискованный спирт превратился в «молоко», которое и посейчас продается в одном из ресторанов около Николаевского вокзала по «хорошей» цене 25 руб. за бутылку. Ввиду того, что в комиссии Савича находились лица с достаточно подозрительным прошлым (кажется, ныне уволенные), в Петрограде сложилась легенда о «честном прокуроре, окруженном 12-ю подлецами»; легенда эта вышла из путейских кругов и рассказывает про невероятные вещи, творившиеся при производстве ревизий: уверяют будто бы доносы на злоупотребления писались самими мародерами, что-нибудь не поделившими; что комиссию обманывали на каждом шагу (под видом «военных грузов» провозились фрукты, под видом «сушенных овощей» для интендантства провезен, якобы, спирт и пр.). Как бы то ни было, публика верит в возможность железнодорожных злоупотреблений: провозимая ежедневно контрабанда (коньяк с Кавказа, масло из Сибири, фрукты из Крыма, спирт из Маньчжурии и пр.) является показателем того, что в вере публики есть известная доля правды.
Газеты поддерживают недовольство публики сообщением сведений о злоупотреблениях при закупках на местах: конечно, публика уверена, что в газеты проникает сквозь военную цензуру лишь сотая часть тех злоупотреблений, которые происходят в действительности; получается в убеждении публики картина, что закупка, перевозка и распределение продуктов одно сплошное злоупотребление; что в организации продовольственного дела царит хаос, из которого может быть один лишь выход - передача всего дела в другие руки. Петроградские обыватели, испытывая особенно сильную нужду во многих продуктах, охотно верят всему, что говорится о «продовольственной разрухе» и, конечно, полны негодования против администрации, якобы виновной за все происходящие непорядки.
Обострение политических выступлений придает продовольственному вопросу особенно важное значение и ставит его в центр многих программ политических партий: недовольный, изголодавшийся обыватель, конечно, настроен оппозиционно к Правительству и левые партии заранее уверены, что им удастся сделать обывателя орудием своих политических выступлений. Всеобщее недовольство мерами Правительства служит залогом того, что пропаганда революционных партий найдет готовую почву. Поэтому вполне понятно, что левые партии уделяют продовольственному вопросу одно из главных мест своей программы.
394
Для прогрессивного блока продовольственный вопрос является своего рода последним козырем в борьбе с Правительством: в случае роспуска Государственной Думы большая часть блока окажется вне всякой связи с местным населением и не сможет реально осуществлять свои программные пункты. Наоборот, если бы блоку (как его члены надеялись осенью) удалось получить в свои руки все продовольственное дело, то блок мог бы играть крупную роль и оказывать сильнейшее влияние на население. Передача продовольственного дела в руки общественных организаций повлекла бы за собою те же последствия, какие наблюдаются в деятельности земского и городского союзов: получив казенные деньги, эти организации приписывают весь успех своих действий исключительно себе и стараются уверить, что главное - не деньги, а «организация».
Потеряв связи с избирателями, сильно полевевшими за время войны, и практически не имея никакого влияния на массы населения, члены прогрессивного блока боятся не на шутку, что большинству из них не придется быть избранными в новую Думу и потому они без устали кричат о необходимости «реорганизации продовольственного дела» и о передаче его в руки «народных представителей», которые одни, якобы, способны «спасти Россию от голода». С этой целью левые группы Думы, левые газеты и земский союз ведут упорную борьбу против министра земледелия, критикуя все его меры, обвиняя его чуть ли не в пангерманизме и сея на все стороны смуту. Земские уполномоченные на местах стараются всеми силами показать, что политика министра земледелия ни к чему хорошему не приводит, что она вызывает лишь недовольство населения и сопровождается ростом цен на продукты.
Благодаря такому их отношению к правительственным мероприятиям в области продовольственного вопроса, - действительно, оказалось, что купечество и крестьяне нисколько не доверяют Правительству и склоняются в пользу той политики, которая грозит оставить Россию хотя и голодной, но зато при «либеральных тезисах» и при участливом хозяйничаньи пресловутой «общественности». Со всех сторон России поступают сведения, показывающие то глубокое недоверие населения к Правительству и его мерам, которое сеется «Земгором» и подобными ему оппозиционно-настроенными организациями: уполномоченные «Земгора» конкурируют при закупках с уполномоченными других ведомств и тем повышают цену; они распространяют среди населения слу-
395
хи о Правительстве, возбуждающие темную массу; они ведут агитацию в духе кадет, распространяя запретные речи и пр.
Все это приводит к тому, что продовольственная разруха смешивается в одно целое с политической смутой и грозит России крахом, какого еще не знала русская история: в то время как кучка политиканов в Таврическом дворце не дает возможности работать Государственной Думе, в стране продолжает расти разруха, угрожая всему государственному организму катастрофой. Недовольство правительственными мероприятиями, распространяясь среди широких масс населения, влечет за собою ту приостановку хозяйственной жизни страны, которая особенно проявилась в первые дни нового года: товарообмен приостанавливается, продукты один за другим исчезают с рынка, меры администрации ни к чему не приводят...
Это положение хорошо учли евреи, оценивающие современное экономическое положение России, быть может, резко, но, в общем, верно: «за русскую торговлю сейчас нельзя дать гроша; с минуты на минуту немцы или англичане захватят рынок без товаров, но с миллионным потребителем; русский рынок - умер и его не воскресишь правительственными циркулярами; Россия не хочет мириться, когда предлагает Германия, ну так она должна будет помириться, когда этого захочет Англия: а это будет тогда, когда русский рынок станет пустым и его смогут разделить между собою Англия и Германия». Евреи осторожно отходят сейчас от торговли, которая недавно была всецело в их руках: они не скрывают того, что боятся экономического краха и не желают рисковать своими капиталами. В последнее время среди еврейского торгового населения Петрограда царило сильное возбуждение: распространилось известие, что в Англии образовалось «Русско-Английское торговое товарищество» в виде акционерной компании для «расширения русской торговли»; евреи считали это началом полного закрепощения русского рынка за англичанами и открыто выражали свое недовольство: большинство из них тесно связано в торговых сделках с Германией и не может сочувствовать «обангличанению» нашей торговли...
Продовольственный вопрос продолжает волновать и рабочие круги, серьезно озабоченные тем, каким бы путем принудить Правительство уступить рабочим организациям («объединенным рабочим») некоторую долю в участии при закупках и распределении продуктов. Усиление пацифизма в массах в виде «антиоборончества» привело к тому, что «оборонческие» группы оста-
396
лись в меньшинстве и не могут оказывать заметного влияния на массы; желая усилить свое значение хотя бы путем участия в буржуазных организациях, рабочие группы настойчиво добиваются того, чтобы распределение продуктов между рабочими перешло бы в ведение рабочих организаций, т. е. иными словами, чтобы вся рабочая масса зависела в получении продукта от группы «объединенных рабочих» данного завода. С этой целью рабочие кооперативы, рабочие столовые и т. п. приучают массу к мысли о необходимости требовать передачи значительной части продовольственных работ выборным.
Ввиду того, что материальные условия жизни массы рабочих, особенно пожилых и многосемейных, продолжают ухудшаться в связи с ростом дороговизны, идея эта пользуется значительной популярностью, хотя и самая возможность ее фактического исполнения вызывает сомнения в рабочей массе: не может ли случиться, что выборные (как уже это наблюдалось во многих больничных кассах и иных учреждениях сферы «легальных возможностей») будут злоупотреблять своей властью и проявлять, при распределении продуктов, личные, национальные или партийные симпатии и антипатии. Кроме того, многие рабочие, оставаясь на прежней точке зрения недопустимости для рабочих компромиссов с буржуазными партиями, осуждают даже организации столовых, говоря: «Ради хлеба нельзя продавать интересы рабочего класса и позволять буржуазии чувствовать хоть какую-нибудь тень зависимости от нее рабочих в частной жизни. Городские столовые - замаскированный тип подачки нищим и их надо избегать до тех пор, пока рабочие не будут в силах создать свои, основанные исключительно на общественных началах, столовые. Иначе после не обобраться упреков буржуазии в том, что рабочие "за хлеб-соль" отплатили по-свински».
Все же чувство голода заставляет массы сочувственно относиться к идее столовых, и пропаганда необходимости передачи продовольственных дел рабочим организациям, хотя бы в виде их участия в буржуазных органах, находит много сочувствующих на ряде заводов и фабрик Петрограда. Анкеты, производимые время от времени биржей труда и больничными кассами, показывают, что положение рабочих заметно ухудшается: дороговизна помещений и топлива поглощает значительную часть высокого заработка квалифицированных рабочих; положение чернорабочих лучше в материальном отношении, но сильный взрыв пьянства, наблюдающийся в рабочих районах с сентября 1916 года, застав-
397
ляет их тратить очень большую часть заработков на ханжу. Все анкеты говорят об ухудшении санитарных условий как работы, так и жизни, вследствие чего наблюдается огромная заболеваемость рабочих, составляющая во многих предприятиях до 10% рабочих дней (в то время как в 1915 году она составляла 0,5%).
Изменился и бюджет рабочих: 1915 год был охарактеризован сильным потреблением рабочими мяса, рыбы, молока и др. продуктов, ныне питание значительно ухудшилось ввиду невозможности достать многие продукты, зато увеличились расходы на развлечения, книги и журналы и пр.; в одной из анкет встречается верное объяснение этого явления: «в 1915 году - есть свободный пятак, зашел в булочную и купил пирожок; а теперь есть пятак, но что же на него купишь. Да, только, газету...» «Сознательные рабочие» рисуют в ближайшем будущем революцию, как следствие экономического краха в соединении его с политическим: по их мнению, недостаток сырья принуждающий многие фабрики сокращать производство, должен прогрессировать; скоро он достигнет того, что вся хозяйственная жизнь страны, кроме работы на оборону, прекратится; появятся тысячи безработных женщин и подростков, которые собьют плату в предприятиях, еще работающих, и вызовут замену мужского труда женским. Усиление дороговизны, ввиду прекращения массы производств, приведет к требованию массами мира, который невыгоден буржуазии; вследствие этого произойдут события, распутать которые в силах одна революция.
Эта уверенность, что мирного разрешения продовольственного вопроса не может быть, очень характерна для текущего момента: все партии связывают экономический кризис с политическими событиями и видят лишь в революции разрешение продовольственной проблемы в ее теперешнем запутанном виде. Ожидание «важных событий» стало обычным содержанием обывательского дня: все слухи касаются так или иначе вопроса о «будущем на днях событии», причем одни под это важное событие подводят «ответственное министерство», другие - роспуск Государственной Думы, третьи - всеобщую забастовку, а четвертые -заключение сепаратного мира с Германией.
Напряжение политической атмосферы заставляет и подпольные партии предаться маниловским мечтаниям о возможности «настоящей революции» в России: однако фактические данные значительно преуменьшают осуществимость этих мечтаний на деле. В этом отношении трезвее других смотрит на текущий мо-
398
мент депутат Александров, один из немногих кадет, не ушедших от реальной обстановки в политической «империи»; по его словам, «в России много накопилось материала для взрыва: недовольство политическим бесправием, цензурно-административные неурядицы, а главное - продовольственная разруха - заставляют миллионы людей протестовать против политики Правительства и выражать свое недовольство; но от этого недовольства ближе до монархическо-патриотического погрома евреев и "инородцев" и эксцессов "голодного бунта", чем до всероссийской революции; Россия идет к ней верными шагами, не предсказывать революцию через несколько недель значит не понимать исторического процесса; в этом и заключается ошибка левых...».
В дальнейшем росте оппозиционного настроения масс продовольственный вопрос занимает центральное место: то состояние боязни за завтрашний день, в каком находится большая часть петроградских обывателей, не знающая, что она сможет достать себе на обед, - не может долго длиться: оно нервирует до крайности все слои столичного населения и делает их восприимчивыми ко всякого рода пропаганде недоверия к Правительству. Если Петроград и дальше (как предсказывают левые) будет также нуждаться в продуктах, как теперь, то должно ожидать всякого рода беспорядков, погромов, а главное - усиления оппозиции всем другим мероприятиям Правительства, как бы ни были они полезны для общества и необходимы для государства. Уже и теперь в «очередях» и «хвостах» развиваются сплошь и рядом мысли о необходимости избежать платежа подоходного налога: «зачем его платить, чтобы генералы-то пьянствовали. Нет, раз Правительство для нас палец о палец ударить не хочет, то и мы не плательщики» и пр.; не меньше насмешек вызывают объявления о военном займе: «вот бумаги-то на объявления у них хватает, да и красок есть, а чтобы дать муки народу, так это их не касается... Найдут умников подписываться: у всех животы подвело с голодухи, а они: подпишись на заем». И огромная непопулярность в столице как займа, так и подоходного налога резко показывает настроение петроградского населения.
Чего же ждет общество от Правительства? И насколько велики эти требования? Прежде всего общество ждет упорядочения продовольственного дела: это вопль обывателя, раздающийся в течение многих месяцев и охватывающий собой все большие круги населения. В настоящий момент беспорядок, царящий в доставке и распределении продуктов, достиг своего апогея: даже город-
399
ские служащие, чиновники Министерства земледелия и чины Градоначальства не могут дать точных сведений о количестве имеющихся в столице запасов продуктов и о местах их хранения.
Не считая тысячи кооперативов и продовольственных лавок при министерствах, в Петрограде действует свыше 50 комиссий, через которые можно получать продукты, но, к сожалению, неизвестно, какие продукты какая комиссия распределяет; во многих из этих комиссий не знают даже про существование других комиссий: например, обыватель может достать муку через министерство внутренних дел, через градоначальство, через Калашниковскую хлебную биржу, через интендантство и пр., но в каждом учреждении своя норма и своя цена, что порождает страшный хаос.
«Топленое масло», продаваемое в лавках по 2 р. 40 к., в министерстве внутренних дел продается по 2 р. 80 к., а в Градоначальстве и учреждениях, получающих от него, по 89 коп. за фунт. А масло одно и то же, но разница в цене объясняется способами его закупки. На одной и той же улице можно встретить 3-4 различных цены за один и тот же продукт: ветчина стоит и 3 р. 20 к. и 2 р. 80 к. и 2 р. 50 к. и 2 р. 10 к. за фунт. Хаос осложняется тем, что все учреждения стараются «урвать» побольше запасов для себя, вследствие чего получается, что в одном месте дают покупателю 10 фунтов масла, а в другом - 2.
Найти центр, в который можно было бы обратиться с указанием неправильности распределения, невозможно: каждое учреждение замкнулось в себе и не желает делиться с другими. Получается картина какого-то «замкнутого хозяйства». В доме, где глава семьи служит в министерстве внутренних дел, не знают куда девать масло, а в соседнем, где глава семьи чиновник морского ведомства, сидят без куска масла, но не знают, что делать с мясом, которым снабжает ведомство. И это наблюдается по всему Петрограду: в одном учреждении засыпают служащих крупой и грибами, в другом - черносливом и селедками, в третьем - маслом и спичками, в четвертом - телятиной и сахаром («без карточек»).
Все продовольствие распределяется благодаря этому совершенно неправильно и, конечно, частные обмены продуктами обывателей не вносят никакого корректива в систему. Таким образом, у обывателя есть желание, чтобы все продукты шли «на учет» и распределялись между обывателями по количеству «едоков», а не по местам службы, занятий или по знакомству; тогда многих продуктов хватило бы в столице, так как есть семьи, не
400
знающие куда им девать получаемые ими «по разверстке» продукты.
Конечно, подобное распределение отнюдь не должно быть отдано в руки городского самоуправления, которое способно лишь внести еще большую путаницу и злоупотребления: попытка города взять на себя распределение продуктов хорошо памятна столичным обывателям, испытывающим и сейчас все последствия продажи мяса через городские лавки; за год город не сумел нисколько упорядочить дело и принять меры к прекращению злоупотреблений, обнаруженных в самом начале и продолжающихся по сей час (скрывание лучших сортов мяса и продажа их на сторону, мародерство приказчиков, антисанитарное хранение продуктов и пр.).
Обыватель мечтает о том, чтобы была создана в столице центральная распределительная комиссия, которая изыскала бы способ правильного распределения продуктов, хотя бы путем введения карточек или особой отметки о получении продукта на паспортах и т. п. Это первое и главное желание: обыватель скорее согласится сидеть без мяса и масла, если будет знать, что его соседи тоже сидят без мяса и масла; но обыватель возмущается тогда, как сейчас, например, - когда он сидит без масла и мяса, а его сосед объедается тем и другим продуктом, полученным путем, недоступным для всех и каждого. «Справедливое распределение уже имеющихся продуктов» - является давнишней мечтой обывателя и об этом больше всего вопит мерзнущая в «хвостах» и все более и более озлобляющаяся публика.
Не в меньшей мере обыватель желает, чтобы Правительство, узнав о его бедственном положении, пришло на помощь в упорядочении доставки продуктов: обывателя возмущает то, что когда в столице нет муки и масла, целые поезда приходят с продуктами, совершенно ненужными: перед Рождеством везли в неимоверном количестве дорогую дичь, фрукты, шампанское («для Интендантства», как сообщалось на Николаевской ж. д.), но совершенно не думали о подвозе пшеничной муки, так как «ей торговать не с руки: наживешь копейки», - говорят купцы. Поэтому обыватель мечтает о времени, когда Правительство прекратит доставку на имя ведомств поездов со спиртом (под видом «селедок»), фруктами, персидскими коврами, шелковыми материями и т. п. «предметами первой необходимости». Наряду с этим обыватель хотел бы, чтобы были прекращены злоупотребления с доставкой по железным дорогам, но это желание, в исполнимость которого большинство петроградских жителей не верит.
401
Третье желание обывателя - урегулировать цены на продукты: введение и отмена такс показали, что в Петрограде купечество реагирует на это одинаково - повышает цену. Необходимо, по мнению обывателей, устроить перепись и вести точную регистрацию имеющихся в продаже товаров; после этого возможно ввести таксу, которая была бы действительно обязательной для торговца, а не служила бы украшением стены. Рост цен за время войны, достигающий 3000 %, превосходит всякое человеческое понимание и ничем другим не может быть объяснен, как стремлением каждого мародера «не отстать от других».
Если нечего и думать о возвращении к ценам, бывшим год назад, то все же большим подспорьем для обывателя было бы зафиксирование на несколько месяцев уже существующих сейчас расценок. Но ввиду того что оптовики ежедневно повышают цену на продукты, обыватель со страхом ждет момента, предсказываемого Шингаревым: «Пара сапог будет стоить 5000 руб., а фунт хлеба - 3 руб.» Мародерство, по признанию самого купечества, царит невероятное: достаточно вспомнить, что банки считают убыточными операции, давшие за год меньше 150 %; и если булочник, имевший до войны 8000 р. капитала, теперь оценивается в 150 000 руб., то можно ли говорить о «честной прибыли» торговца.
Обывателя «стригут» по несколько раз в день и он по своей беспомощности лишь вопит к администрации: «спасите, не дайте снять совершенно шкуру». А между тем положение обстоит действительно так, что большинству петроградских жителей при новом подъеме цен будет буквально нечего есть: дрова по 42 руб. за сажень заставили чуть ли не третью часть населения отказаться от мяса и масла, ибо дилемма - замерзнуть или питаться впроголодь - разрешена большинством в пользу сокращения питания ради отопления помещений.
Исполнение этих трех желаний обывателя внесет значительное успокоение в жизнь столицы и хотя на время уменьшит то озлобление, которое разлито во всех обывателях: исполнение этих желаний, по уверению многих компетентных лиц, вполне осуществимо для Правительства. Это отняло бы у революционных партий главный и последний козырь их пропаганды: обыватель, получив хоть немного отдыха от голодухи, не захочет и слушать агитаторов из боязни потерять то, что получил после долгих страданий и ожиданий. И левые партии это прекрасно сознают: недаром они стараются внушить недоверие ко всем попыткам Правительства так или иначе улучшить продовольственное обеспечение столицы; они понимают, что больше будут верить той партии, которая обеспечит город продуктами, чем той, которая будет предлагать различные авантюры. Понимают они и то, что если долго будет продолжаться продовольственная разруха, то население в конце концов перестанет ждать спасения от Правительства и должно будет в силу необходимости поверить любому проходимцу, который пообещает, при следовании за ним и исповедании его политических лозунгов, спасение и избавление от мук голодной и неизбежной смерти.
Если население еще не устраивает «голодные бунты», то это еще не означает, что оно их не устроит в самом близком будущем: озлобление растет и конца его росту не видать... А что подобного рода стихийные выступлений голодных масс явятся первым и последним этапом по пути к началу бессмыленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех - анархической революции, - сомневаться не приходится.
Дать заработок (доставить на фабрики и заводы сырье и топливо) для пролетариата Петрограда и Москвы и накормить население двух названных центров - в настоящий момент - значит предотвратить неизбежность катастрофически надвигающейся опасности для всей страны и лишить сплотившиеся ныне оппозиционные и революционные силы возможности воздействовать на массы, так как наличность - фактически невозможная - голода во всей остальной России, «при спокойствии и сытом состоянии столичных обывателей», ни в коем случае и никогда поводом для революционных выступлений и каких-либо иных неожиданностей - до пресловутых «переворотов» включительно - не послужит и служить не может.
ГА РФ. Ф. 102.00. 1917. Д. 20. Ч. 57. Л. 23-32 об.
Цит. по: Глобачев К.И. Правда о русской революции: Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. М., 2009.
