«О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? волнения Литвы? Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы»...
Эти строки характеризуют Пушкина не лучшим образом. Потому что в нем поэт проявил себя, как банальный вельможный шовинист. Нет смысла повторять историю создания "клеветников.." Пушкину не понравилось польское восстание. Он опустился даже до того, что стал попрекать поляков несуществующим русским салом.
Я что то не припомню, чтобы Пушкин с такой страстью обличал крепостников и душителей русского народа. Гений - парадоксов друг., он не словом не обмолвился в Капитанской дочке о сути пугачевщины, представив дело, как результат неуемности характера Емельяна.
Рост современного национализма окраин бывшей российской империи есть результат многовековой колонизаторской политики российского государства в отношении окраинных народов. Современные литвины по своему довершают давний славянский спор. В том числе и в Малороссии.
Буквально вчера один близкий нашей семье человек, русский по отцу, написал нам, что после Революции 1990 года он потерял хорошую любимую работу из за одного национально ангажированного литовца. Человек, претерпевший от вспышки литовского национализма, нашел в себе силы и мужество, чтобы не оскорбиться несправедливостью в отношении себя. Он так и написал с большой буквы слово Революция. Человек, понимает, что ему пришлось расплатиться в том числе и за Пушкина.
Этот человек - настоящий русский, в отличие от вас, злобствующего в своем желании затормозить то, что остановить невозможно.
Вы, Стан, как я много раз вам писал, колода на пути украинского и русского народов. Надеюсь, что когда нибудь русский с украинцем, сообща, отшвырнут надоевшую и трухлявую колоду в сторону.
Если заварится общая, европейская война, то, право, буду сожалеть о своей женитьбе, разве жену возьму в торока. Пушкин - Вяземскому (Х.291)
Это кажется невероятным, абсурдным, но факт, что царь Николай Павлович всерьез размышлял и даже советовался со своими генералами о том, чтобы начать войну с Францией. Выступление войск зависело от назревающей, как нарыв, польской ситуации. Западная Европа с тревогой следила за шагами России. Англия, Франция, Германия вполне могли выступить в защиту взбунтовавшейся Польши. Тревога в Царском Селе была реальной, обдумывались ответные меры, среди которых мог быть и шантаж.
Пушкин ежедневно обсуждал взрывоопасную тему с приятелями. Платон считал: «Война - естественное состояние народов». У Пушкина тоже всегда было естественное, то есть позитивное отношение к войне, - не станем делать из него пацифиста. Но в тот период западные страны точку зрения Платона не разделяли; помогать Польше они не спешили.
Именно Польша из всех русских колоний больше других духовно примыкала к Европе; азиатский ошейник был полякам ненавистен. Маркс назвал польский народ «бессмертным рыцарем Европы» по причине того, что поляки спасли Европу от «возглавляемого московитами азиатского варварства». Энгельс считал Польшу «всемирным солдатом революции». Даже Ленин, когда ему было выгодно, писал: «Русский народ служил в руках царей палачом польской свободы». Демократические силы в европейских странах и русские политические эмигранты требовали защиты польской независимости. Польшу в ее борьбе против России поддерживали Лафайет, Гейне, Герцен, Гюго, Беранже. Последний писал:
В далекой Польше гибнут братья!
Спешите! Честь и слава там!
Встревоженный Николай I предупреждал командующего русской армией в Польше Ивана Паскевича: «В Париже бесились несколько дней сряду и нас ругали до крайности». Бенкендорф опасался распространения эпидемии на Восток: «Нет сомнения, что при дальнейших неудачах в укрощении мятежа в Царстве Польском дух своевольства пустил бы в отечестве нашем сильные отрасли».
Надежда на европейскую войну и связанные с ней перемены в его собственной судьбе не покидает Пушкина весь июнь, июль и август. В эгоистическом плане он рассматривает войну «для себя», а именно: как использовать фронтовую неразбериху для бегства. Он не раз возвращается к мысли бежать в Польшу, теперь - вместе с женой. «Того и гляди навяжется на нас Европа», «A horse, a horse! My Kingdom for a horse!», «А если мы и осадим Варшаву... то Европа будет иметь время вмешаться не в ее дело» (Х.273, 276, 289). Наконец еще более определенно (приходится повторить эпиграф): «Если заварится общая, европейская война, то, право, буду сожалеть о своей женитьбе, разве жену возьму в торока» (Х.291).
«Торока» - слово нынче не употребляемое, означает ремни сзади седла для привязывания дорожного мешка или вещей. Для шутки заявление поэта слишком серьезно, для дела звучит не очень реально, но слова произнесены. Пушкин повторяет мысль друзьям много раз. Официальная пушкинистика трактует слова поэта как желание принять участие в войне против поляков, а ведь он уже просился недавно на войну с Турцией - ему отказали. И потом, кто отправляется на войну с женой?
«Но скучен мир однообразный сердцам, рожденным для войны...», - писал Пушкин (IV.91). Странный характер, которому не скучно только когда война. Григорий в «Борисе Годунове» (в сцене, изъятой при публикации), сидя в келье, мечтал: «Хоть бы хан опять нагрянул! Хоть Литва бы поднялась!» (V.281). Поднялась Польша. Не в силах сделать шаг самостоятельно, от страха ли, от обреченности ли, поэт надеется на внешние обстоятельства, которые помогут ему сдвинуть камень с мертвой точки.
Во всем этом много неясностей: бояться войны и хотеть ее, стремиться сбежать и кичиться патриотизмом. Просматривается, однако, любопытный план, состоящий в том, что поэт хотел, взяв жену, легально уехать в Польшу, ибо добраться до Польши легче, чем до Парижа. А оттуда, как он замышлял раньше не раз, использовав военную неразбериху, пробираться в Европу.
Первая же ничтожная попытка обратиться к властям терпит фиаско. Он хотел получить разрешение Комитета иностранной цензуры купить себе «Histoire de Pologne» - историю Польши на французском языке, которая была в списке запрещенных изданий. И даже в этом ему отказали.
В июне Пушкин снова начинает встречаться с Александром Тургеневым, который ненадолго вернулся из-за границы. Отставленный от всех дел либерал, возвратившись, стал источником европейских новостей, жизненного опыта, сведений о людях, книгах и архивах, которые Пушкину недоступны, - своего рода представителем Европы здесь, для своих друзей. Европа у Пушкина всегда на кончике языка. Едва Тургенев произносит вслух пушкинскую строку: «Я не рожден царей забавить», Пушкин немедленно прибавляет: «Парижской легкостью своей!», хотя в стихах у него строка «Стыдливой музою моей». Западная жизнь изменила Тургенева. Он называет себя «гремушкой-пилигримом», но друзья спорят о польском вопросе с настоящим европейцем. Тургенев записывает в дневнике про разговор Пушкина и Вяземского об интеллектуальной атмосфере в Англии, Франции, их авторах, добавляя: «... и они моею жизнью на минуту оживились».
По заданию царя Тургенев рылся во французских архивах, в том числе в архиве Министерства иностранных дел, удачно находил и копировал для русского правительства щекотливые документы, которые боялся публиковать из-за могущего возникнуть скандала. Благодаря Тургеневу Пушкин по заграничным документам знакомился с деталями русской истории, ибо сам возможности работать в зарубежных архивах не имел, для литературных нужд этих сведений не использовал, но для общего кругозора это было интересно. Александр Тургенев, брат которого Николай стал невозвращенцем, влиял на мировоззрение поэта, но с любопытством наблюдал за расхождением точек зрения. Взгляды Пушкина на Польшу его поразили.
Дело польское закончилось кровопусканием, имперский порядок восстановлен, надежда на европейскую войну лопнула. Идея поездки с женой в Польшу забыта. В России бунты. В новгородских поселениях озверевшие солдаты поубивали сотню генералов и офицеров. Война не была для Пушкина абстрактной. Лицейский приятель Пушкина Семен Есаков, ставший полковником в польскую кампанию, человек добрый и сердечный, покончил собой: он потерял в бою с польскими повстанцами четыре пушки и застрелился. Двоюродный брат Дельвига был убит при взятии Варшавы. «Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы», - написал Пушкин Вяземскому (Х.289).
Среди русских офицеров, подавлявших восстание, были порядочные люди. Когда знатная польская семья пыталась вывезти за границу руководителя восстания переодетым в горничную, офицер проверил документы, потом наклонился к окошку кареты и сказал по-французски, чтобы горничная поправила прическу - из-под парика был виден край повязки в крови. Какие великолепные сюжеты пропускает Пушкин! Но совершенно неприемлемые с точки зрения цензуры.
Соловьиное пение поэта после Болдинской осени умолкло. С начала 1831 года до лета создано одно стихотворение. И вдруг в августе творческий подъем: три инвективы. 2 августа Пушкин пишет оду «Клеветникам России», а 26 августа русскими войсками взята Варшава. Поэт помог армии, так сказать, приравнял перо к штыку.
К «Клеветникам России» примыкают два антипольских стиха: «Бородинская годовщина» и косвенно «Перед гробницею святой». Поэт с таким проникающим видением истории России и мира искал в прошлом страны то, что выгодно сейчас правительству. Еще Карамзин считал, что патриотизм «требует рассуждения». Консервативный приятель пушкинского брата Михаил Юзефович позже напишет: «Мировоззрение его изменилось уже вполне и бесповоротно. Он был уже глубоко верующим человеком и одумавшимся гражданином, понявшим требования русской жизни и отрешившимся от утопических иллюзий».
Объяснение феномена «Клеветников России» имеет свою историю. Хотелось бы отделить воспевание Пушкиным России как родины предков и России как империи, которая получила почетный титул «империи зла», но сделать это трудно. Никто не неволил автора писать стихотворение «Клеветникам России». Ведь еще в юности, даже в пору его вольнолюбивых шалостей, националистические ноты проскальзывали у Пушкина. Трудно забыть, как он писал в «Кавказском пленнике»: «Все русскому мечу подвластно», как назвал кровавого оккупанта Кавказа генерала Ермолова «благотворным гением», что встретило возмущение Вяземского в письме к А.Тургеневу: «Если мы просвещали бы племена, то было бы что воспеть. Поэзия - не союзница палачей; политике они могут быть нужны, и тогда суду истории решать, можно ли ее оправдать или нет; но гимны поэта не должны быть никогда славословием резни». Раньше в «Бахчисарайском фонтане» о Польше говорилось хотя бы с пониманием трагедии:
Тьмы татар
На Польшу хлынули рекою...
Обезображенный войною
Цветущий край осиротел;
Исчезли мирные забавы;
Уныли села и дубравы,
И пышный замок опустел...
Скупой наследник в замке правит
И тягостным ярмом бесславит
Опустошенную страну. (IV.136)
Теперь русские вели себя как татаро-монголы, но вызывали искреннее или показное восхищение поэта. Из песни слова не выкинешь: в Пушкине удивительным образом сплетались патриотизм с ненавистью к российской власти и дворянская гордость и независимость с неумеренным подобострастием к сильным мира. Такая гражданская лирика всегда способствует благоволению к поэту высшего начальства.
В оправдание Пушкину, если он в нем нуждается, можно заметить, что в черновике стихотворения «Клеветникам России» остался эпиграф: «Vox et prateria nihil» - Звук и более ничего. Что именно пустой звук: клевета западной прессы? Или, может, обратный смысл: пустой звук - его собственное, говоря современным языком, пропагандистское стихотворение? Такого рода «инвективная поэзия» живуча и имеет в России свою, неизученную историю. Русский национализм Николай Тургенев назвал патриотизмом рабов. Пушкинское выражение «славянские ручьи сольются в русском море» в поэтической форме восхваляло великодержавный шовинизм «старшего брата». Федор Тютчев почти двадцать лет спустя сочиняет стихи с великолепным названием «Русская география». В них имперский национализм европейца Тютчева переливается через край:
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная...
Вот царство русское... и не прейдет вовек...
К счастью, трескучие фразы чаще оказываются звуком и более ничем. Живущий в Лондоне Николай Тургенев возмутился стихами «Клеветникам России». По его мнению, Пушкин и другие певцы империи остались варварами, живущими в лесах, дикими людьми, которые «не вправе судить о людях, коим обстоятельства позволили узнать то, чего в лесах знать невозможно». На это брат Александр ему мягко возразил: «Он только варвар в отношении к Польше».
У Николая Тургенева были основания для такой критики. В Лондоне, а потом в Париже он написал несколько нелицеприятных трудов о России, и ему претил конформизм российских авторов. Приговоренный судом по делу декабристов заочно к пожизненной каторге, этот критик Пушкина прожил на полвека дольше поэта. Александр II разрешил ему вернуться в Россию, возвратил собственность и дворянство, даже ордена. Николай Тургенев приезжал в Россию трижды, но остаться отказался наотрез.
В Москве, как пишет Александр Тургенев Жуковскому, разнесся слух, будто Пушкин в Петербурге умер от холеры, оставив жену беременной. Поэт был жив и больше холеры боялся упреков в нелояльности. От Пушкина отворачиваются те, кто ему симпатизировал. Г.А.Римский-Корсаков сказал, что после появления стихотворения «Клеветникам России» отказывается «приобретать произведения Русского Парнаса». Алексей Философов писал из Варшавы весьма недвусмысленно: «Говорят, государь сделал его историографом. Прежде двух последних его пьес я бы сказал: пустили козла в огород, - теперь начинаю думать противное».
Друзья шокированы. Долли Фикельмон перестала с Пушкиным здороваться. Вяземский, сразу охладевший к Пушкину, пишет Хитрово о «Клеветниках»: «Станем снова европейцами, чтобы искупить стихи, совсем не европейского свойства... Как огорчили меня эти стихи! Власть, государственный порядок часто должны исполнять печальные, кровавые обязанности, но у Поэта, слава Богу, нет обязанности их воспевать».
В записную книжку Вяземский вписывает свой комментарий: «Пушкин в стихах своих «Клеветникам России» кажет им шиш из кармана... За что возрождающейся Европе любить нас? Вносим ли мы хоть грош в казну общего просвещения? Мы тормоз в движениях народов к постепенному усовершенствованию, нравственному и политическому. Мы вне возрождающейся Европы, а между тем тяготеем к ней. Народные витии, если удалось бы им как-нибудь поведать о стихах Пушкина и о возвышенности таланта его, могли бы отвечать ему коротко и ясно: мы ненавидим, или лучше сказать, презираем вас, потому что в России поэту, как вы, не стыдно писать и печатать стихи, подобные вашим».
Нелепость поступка западника Пушкина состояла еще и в том, что упомянутые нами раньше европейские авторы Лафайет, Гейне, Герцен, Гюго, Беранже, вчерашние его единомышленники, которых он почитал, росчерком пера были превращены в «клеветников России». http://www.druzhniko...s/usnik/10.html
Он между нами жил
Средь племени враждебного; но злобы
В душе своей к нам не питал, и мы
Его любили. Мирный, благосклонный
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чашей и мечтами
И песнями (он вдохновен был свыше
И глубоко взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
Мы жадно слушали его. Но он
Ушел на Запад — и благословеньем
Его мы проводили — что ж — теперь
Наш мирный гость нам стал врагом — и ныне
Проклятия нам шлет и жгущим ядом
Стихи свои, в угоду черни буйной
Он напояет. — Издали до нас
Доходит голос гневного поэта,
Знакомый голос!.. Боже! ниспошли
который однако так и не был опубликован при его жизни
Жуковский (со своими правками; см. ниже) опубликовал стих в IX томе посмертного изданий собрания сочинений Пушкина 1838—1841 гг..:
3 строка В душе своей к нам не питал он; мы
8 строка И с высоты взирал на жизнь. Нередко
15—20 Наш мирный гость нам стал врагом, и ныне
В своих стихах, угодник черни буйной,
Поет он ненависть: Издалека
Знакомый голос злобного поэта
Доходит к нам!.. О боже! возврати
Твой мир в его озлобленную душу.
Кто чернь? Польские повстанцы? А Пушкин, значит, не чернь! Что же Пушкин по совету Вяземского не осудил новгородских солдат, поднявших восстание против своих командиров? Там тоже чернь?
В том то и дело, и это отмечают многие пушкинисты, что после женитьбы поэт довольно быстро превратился в придворного. Я же вам сбросил две обширные ссылки. Читайте, размышляйте, дегустируйте.. А не хватайте первый понравившийся вам кусок с тарелки
Русское образованное общество в целом было против предоставления независимости Польше, неудивительно что и Пушкин разделял эту позицию. Тоже повторилось и во время польского восстания 1863-1864 г. Французское общественное мнение горячо выступило в поддержку поляков, французское правительство очень осторожно пыталось вмешаться, но фактически ничем Польше не помогло. А русское общество поддержало карательные действия царизма. На этот раз уже поэт-демократ Некрасов сочинил оду (к счастью не сохранившуюся) в честь подавления Польши, за что подвергся травле со стороны леворадикальных журналистов.
Такая ситуация характерна и для других стран. При внешней угрозе, общественность консолидируется вокруг правительства и переходит в лагерь реакции, а либеральные интеллигенты начинают метаться как собака, потерявшая хозяина. Общеизвестно, что когда началась ПМВ, в самых просвещенных европейских странах и левые политики и многие деятели культуры присоединились к империалистам и шовинистам.
Русское образованное общество в целом было против предоставления независимости Польше, неудивительно что и Пушкин разделял эту позицию. Тоже повторилось и во время польского восстания 1863-1864 г. Французское общественное мнение горячо выступило в поддержку поляков, французское правительство очень осторожно пыталось вмешаться, но фактически ничем Польше не помогло. А русское общество выступило в поддержку карательных действий царизма. На этот раз уже поэт-демократ Некрасов сочинил оду (к счастью не сохранившуюся) в честь подавления Польше, за что подвергся травле со стороны леворадикальных журналистов.
Такая ситуация характерна и для других стран. При внешней угрозе, общественность консолидируется вокруг правительство и переходит в лагерь реакции, а либеральные интеллигенты начинают метаться как собака, потерявшая хозяина. Общеизвестно, что когда началась ПМВ, в самых просвещенных европейских странах и левые политики и многие культурные интеллигенты присоединились к империалистам и шовинистам.
Как это соотносится с "Клеветниками ,," Пушкина? Как можно стремиться в Европу и считать клеветниками европейцев. Уж коль Пушкин оказался такой патриот, по отношению к восставшим полякам, то И сидел бы в Москве, которую он почти ненавидел, или вообще в России. Но он же страдал от недостатка свободы, от недостатка признания и славы. Российской славы Пушкину уже не хватало.
Пушкин был очень непоследовательным человеком. Это отмечала еще его бабка.
Что касается польских восстаний, то, очевидно, они возникали не на пустом месте. Быть полуколонией у России, постоянно восставать против нее и терпеть от нее поражения - не очень завидная судьба.
С высоты нунешиних лет вы считаете, что поляки должны были смиренно ждать своей участи?
Что касается собаки, то тоже очевидно, что лично вы никогда не теряли своего хозяина.
«Пушкин в стихах своих «Клеветникам России» кажет им шиш из кармана... За что возрождающейся Европе любить нас? Вносим ли мы хоть грош в казну общего просвещения? Мы тормоз в движениях народов к постепенному усовершенствованию, нравственному и политическому. Мы вне возрождающейся Европы, а между тем тяготеем к ней. Народные витии, если удалось бы им как-нибудь поведать о стихах Пушкина и о возвышенности таланта его, могли бы отвечать ему коротко и ясно: мы ненавидим, или лучше сказать, презираем вас, потому что в России поэту, как вы, не стыдно писать и печатать стихи, подобные вашим».
В 19 веке не было понятия о самоопределении наций. Пруссия также удерживала часть Польши, Австрия и Турция владели множеством разноплеменных провинций, которые подвергались жестоким репрессиями. Русские рассматривали Польшу как компенсацию за кровопролитные и тяжелые войны с Наполеоном, поэтому вмешательство Франции считали попыткой реванша за 1812 год. В этом причина резкого тона Пушкина, а не в том, что он был каким-то оголтелым империалистом.
Французы тоже не были белыми и пушистыми. Писатель Шатобриан в бытность министром иностранных дел организовал карательную экспедицию в Испанию (1823 г.), все гос.перевороты 19 века во Франции сопровождались кровопролитием, в некоторых случаях весьма масштабным (1832, 48,71гг).
В общем эта статья представляет собой анахронизм - попытку оценить события 19 века с точки зрения 21 века.
Выпускника Царскосельского лицея разве можно отнести к черни? Коллежский секретарь - это чин X ранга (соответствовал штабс-капитану в пехоте). Для черни это "ваше высокоблагородие". Не меньше. В год написания "Он между нами жил" Наше Всё чин камер-юнкера получил. А это уже придворный чин. Хоть и самый младший.
В том то и дело, и это отмечают многие пушкинисты, что после женитьбы поэт довольно быстро превратился в придворного
Он и был придворным. Во всяком случае с 1834 г.
Да не всегда он был придворным. Но пусть будет по вашему. Пойду отдыхать в компании с Дружниковым. А затем перечитаю Синявского. С ними я узнаю другого, неофициального Пушкина.
Текст, который вы только что процитировали, был написан в то же время другом Пушкина, Вяземским.
А статья написана в 2003 году профессором Калифорнийского университета, историком литературы, журналистом и писателем Юрием Израилевичем Альперовичем.
Стих Клеветникам России был передан министру Уварову, тот непонятно зачем перевел его на французский язык и отдал царю, царь содержание одобрил. Видимо стихи и задумывались как официозные, но вообще странно, что они не понравились друзьям Пушкина. Мне казалось, что большинство дворян поддерживали политику Николая 1, тем более в конфликте с Польшей, где погибло много русских. Но профессору конечно лучше знать, архивы в США хорошие.
Хотелось бы отделить воспевание Пушкиным России как родины предков и России как империи, которая получила почетный титул «империи зла», но сделать это трудно.
Ну вот это разве не анахронизм? Империей зла Россия стала в 1980е годы, при Пушкине такой конфронтации все же не было. А вообще статья интересная, хорошо что Вы ее разместили. И профессор молодец, не забывает про Пушкина)
Эта тема возникла с легкой руки ура-патриота Стана. Он, вернее некий Князев, вытащил из сундука обветшалое стихотворение Пушкина.
В принципе официальный взгляд на "Клеветников", и как следствие на право наций, граничащих с Россией, на самостоятельную жизнь за двести лет не претерпели изменений.
Даже в вашей голове этот взгляд сохранился без изменений. Словно не было череды восстаний, словно не было польской социал-демократии, словно не было декрета о независимости Польши от 1917 года, словно не было Польской войны, пакта М-Р, окуппации буржуазной Польши в 1939 году, словно не было Катыни, Армии Людовой и Краевой, словно не было ПНР и польской "Солидарности".
Польша была, есть и всегда будет. Польска не згинела. Или на украинский лад ще не вмерла. По одной причине, потому что поляки неистово любят свою землю и свою историю.
Это простое обстоятельство должен был понять Пушкин, если не понимаете этого вы.