Под воздействием обеспокоенных политических кругов в американском сенате был принят законопроект о предоставлении президенту права введения эмбарго на поставки вооружения. Но Рузвельт предпочел не воспользоваться данным ему правом. В мае 1933 года представитель госдепартамента, выступая перед сенатской комиссией по иностранным делам, заявил, что администрация не намерена предпринимать сокращение поставок оружия Японии, если это может привести к японской блокаде китайского побережья. США являлись главным поставщиком дефицитных материалов и стратегического сырья для японской военной промышленности, переживавшей бум с началом агрессии в Китае. Сразу же после вторжения японских войск в северо-восточные провинции Китая поток военно-стратегических материалов из США в Японию возрос во много раз. Несмотря на острое соперничество, представители военно-морского флота США полагали, что «не только позволительно, но и желательно продавать военное снаряжение Японии».
Американский акт об эмбарго на поставки вооружений содержал ту же вопиющую несправедливость, что и краткосрочная мера Англии: правительство могло вводить эмбарго лишь в отношении обеих воюющих [42] сторон. Таким образом, агрессор и его жертва ставились в одинаковое положение, а помощь нужна была прежде всего необеспеченному Китаю.
Взгляды вашингтонского правительства во многом определялись донесениями посла США в Японии Дж. Грю. Двадцать седьмого января 1933 года он пишет в дневнике, что с политической точки зрения оккупация Маньчжурии японцами принесла много преимуществ. Созданное и управляемое японцами на северо-востоке Китая марионеточное государство Маньчжоу-Го будет служить бастионом на пути большевизма. (Через три дня с той же задачей «на пути большевизма» в Германии встал Гитлер.)
После бесед с китайским послом и интенсивной переписки с послом Грю чиновник дальневосточного отдела госдепартамента С. Хорнбек направил государственному секретарю в мае 1933 года серию меморандумов, главной идеей которых было предложение дать японской военной агрессии «исчерпать себя». С. Хорнбек предлагал предоставить Японии полную свободу действий с тем, чтобы «отчетливо знать ее намерения». Это был пик политики попустительства. Но аргументы американского дипломата встретили понимающий прием в высших правительственных кругах, дошли до президента. В Вашингтоне хотели знать, куда направится острие японской агрессии. В результате США ни малейшим образом не отреагировали на японскую весеннюю кампанию 1933 года в Китае. В мае посол Грю писал в японской «Джапан таймс»:
«Мы должны бороться за продолжение существования дружеских отношений между Японией и Соединенными Штатами... Судьба грядущей эры Тихого океана лежит в наших руках».
Со своей стороны японская дипломатия пыталась после захвата Маньчжурии улучшить отношения с США. Посол Сайто объяснял американцам, что целью Японии в Маньчжурии является восстановление закона и порядка. На страницах влиятельнейшего американского журнала «Форин афферс» премьер-министр Вакацуки доказывал, что материковая экспансия — историческая судьба Японии. Он «не видел» причин для американского противодействия естественному процессу «сближения» Японии и Маньчжурии, представляющему для Японии вопрос жизни и смерти. Но [43] чаще всего в эти годы японцы использовали аргумент о «доктрине Монро» для Азии, по аналогии с практикой американцев в Западном полушарии. «Мир будет поделен, — писал один из влиятельных японских идеологов, — на три зоны влияния — американскую, европейскую и азиатскую доктрины Монро».
Такой передел мира не устраивал Рузвельта. Он в конечном счете отреагировал на японскую экспансию действиями на двух направлениях. Во-первых, он увеличил Тихоокеанский флот США, во-вторых, он встал на путь сближения с СССР, как потенциальным союзником в деле нейтрализации японской агрессии (и возникающей нацистской угрозы в Европе).
В июне 1933 года президент запросил 238 миллионов долларов для строительства тридцати двух кораблей водоизмещением 120 тысяч тонн. Это была самая большая программа военно-морского строительства с 1916 года. В начале 1934 года согласно закону Винсона — Трамбела США вышли за пределы тоннажа, обусловленного Вашингтонской конференцией 1922 года и Лондонским морским договором 1930 года.
Действия в направлении нормализации отношений с СССР стали важнейшей дипломатической акцией первых лет пребывания Рузвельта в Белом доме. В отличие от своих республиканских предшественников Рузвельт решил покончить с несуразицей американской политики последних десятилетий, признать величайшую страну — Советский Союз.
Впрочем, он действовал осторожно. Ему было необходимо заранее определить, не вызовет ли признание этого дальневосточного государства разногласий в правящем классе США. С первых шагов на политической арене он знал, что для эффективной политики за рубежом необходимо согласие внутри. Для крупномасштабных, амбициозных планов, которые были у Рузвельта, ему требовалась гарантия того, что энергичные меры, порывающие с традицией, не расколют внутренний фронт. Пример Вильсона, приведшего к фиаско первую попытку США утвердиться в качестве лидера западного мира, стоял перед его глазами: Вильсон не сумел выковать единства дома. Рузвельт страшился повтора, отсюда его осторожность.
Вначале следовало показать публике, что вопрос о Советской России лишь рассматривается и не решен [44] окончательно. Втайне от общественности Рузвельт попросил сенатора Свенсона, члена комиссии по иностранным делам, начать дискуссию о смысле непризнания крупнейшей мировой державы, о том, что США теряют, не имея контактов с СССР и что они могли бы приобрести, имея такие контакты. Реакция на дискуссию позволяла судить, как воспринимают проблему бизнес, средства массовой информации, правительственные чиновники, интеллигенция и прочие группы населения. Лишь к апрелю 1933 года стало ясно, что значительная часть правящей элиты склоняется в пользу признания. Об этом говорил опрос 329 национально известных американцев, меморандум восточноевропейского отдела госдепартамента, обзор редакционных статей крупнейших газет, массовая (шестьсот семьдесят три тысячи подписей) петиция избирателей штата Массачусетс.
Но еще важнее для Рузвельта было определить, что станет означать признание СССР для того расклада международных сил, который он наследовал в 1933 году. В Германии к власти пришли нацисты, открыто отрицавшие законность Версальского договора. В Японии милитаризм взял верх над буржуазной демократией и бросился на свою первую жертву — Китай. В обоих случаях, грозящих детонированием в других регионах, Советский Союз мог бы явиться прочной основой сопротивления агрессивной ломке мирового порядка — ведь и нацистская Германия и милитаристская Япония непосредственно ему угрожали.
Рузвельт всегда ценил информацию из первых рук. По просьбе президента его друг Ф. Франкфуртер, знаменитость из Гарвардской школы законоведения, наладил контакт с советскими представителями в США. Президент затребовал информацию от аккредитованных при Белом доме журналистов. В Белый дом без излишней огласки прибыл полковник X. Купер, получивший высшие советские ордена за участие в строительстве Днепрогэса.
Какие цели преследовал президент Рузвельт, встав на путь признания СССР? С одной стороны, он хотел открыть рынок этой страны для американской промышленности — бизнес оказывал определенное давление в этом направлении. С другой стороны — и это для международных позиций США было более важно — он [45] желал получить союзника в условиях резко ухудшавшихся отношений с Японией. Но эту линию своей политики американцы проводили тайно. СССР также стремился к дипломатическому сближению с США в свете прямой угрозы, возникшей с агрессией Японии в Азии, начатой в 1931 году. Но государственный департамент посчитал необходимым специально указать японцам, что дипломатическое признание Советского Союза не следует рассматривать как антияпонский шаг.
«До начала второй мировой войны Соединенные Штаты никогда не отклонялись от этой линии. Дважды в течение двух лет, в 1934 и 1937 году, американские официальные лица отвергали советские предложения о выработке совместной политики в отношении Японии и нацистской Германии», — пишет американский исследователь.
Ключевой фигурой в процессе улучшения отношений с СССР с американской стороны стал руководитель Организации фермерского кредита, а затем министр финансов Г. Моргентау. Рузвельт впервые встретил его в 1915 году, когда стремился укрепить свое влияние в среде демократической партии Нью-Йорка. Моргентау был выходцем из богатой еврейской семьи, эмигрировавшей из Германии. Это был высокий, тяжеловесный, неуклюжий человек. Его семья уже пробилась в истеблишмент. Отец Генри Моргентау служил при президенте Вильсоне послом США в Турции. Моргентау были соседями Рузвельта в штате Нью-Йорк и оказали ему политическую поддержку с самого раннего периода.
Именно Г. Моргентау и У. Буллиту, знакомым с его намерениями, поручил Рузвельт в октябре 1933 года войти в контакт с представлявшим интересы СССР в США Б. Сквйрским. Моргентау пригласил Сквирского в свой оффис и, согласно указаниям президента, объявил, что «через пять минут явится Буллит из государственного департамента и покажет вам неподписанный текст. Лицо Сквирского осветилось широкой улыбкой. Буллит появился на той стадии, которую обозначил ему президент, он сел и сказал Сквирскому:
«В моей руке неподписанный документ. Его можно превратить в приглашение вашей стране послать сюда представителей, чтобы обсудить отношения между нашими странами. Мы хотели бы, чтобы вы телеграфировали [46] содержание этого документа вашим самым секретным шифром и хотели бы узнать, приемлемо ли его содержание вашим людям... Если оно будет приемлемо, президент подпишет этот документ. Если его содержание будет неприемлемо, вы дадите мне слово чести, что этот документ никогда не станет достоянием гласности».
Рузвельт внимательно следил за настроением прессы. Государственный департамент сделал обзор трехсот газет за месячный период. Общественная организация — Американский фонд сделала обзор 1139 газет и, по ее данным, 63 процента из них выступали за дипломатическое признание СССР. В среде правительства против признания выступали государственный секретарь К. Хэлл и министр почт Дж. Ферли — их взгляды отражали оппозицию религиозных организаций.
Переговоры между народным комиссаром иностранных дел М. Литвиновым и американскими руководителями проходили в период между 8 и 16 ноября 1933 года. Решающей была встреча народного комиссара с президентом 10 ноября 1933 года. Утром состоялась часовая встреча, вечером два политика беседовали три часа, договорившись называть друг друга по имени. Обсуждались вопросы религиозной свободы, долгов и многое другое. Главное же было то, как СССР и США рассматривали свои позиции в свете возникновения в мире мощных сил, готовых к жестким решениям. Договоренность о восстановлении дипломатических отношений была обнародована 17 ноября 1933 года.
Первый посол США в СССР У. Буллит являлся необычной фигурой в среде дипломатов, рекрутированных Рузвельтом. Это был человек крайностей, довольно легко меняющий взгляды, амбициозный и подозрительный. В феврале — марте 1919 года он вел переговоры с Лениным и полагал, что выработал основу новых взаимоотношений двух стран, но его выводы были отвергнуты президентом Вильсоном, что и послужило причиной ухода Буллита с дипломатического поприща. Из близкого сотрудника Вильсона Буллит быстро превратился в его активного политического противника. Рузвельт дал ему второй шанс проявить себя в дипломатии на «русском фронте».
Первые послания Буллита из Москвы в 1933 — 1934 годах [47] говорят о советских руководителях как об «интеллигентных, софистичных, энергичных» людях, которых нельзя «убедить терять свое время с обычным дипломатом». Их восхищают только те, «кто демонстрирует первоклассный ум и широкий масштаб как личность. К примеру, они восхищаются молодым Кеннаном, прибывшим со мной». Сталин дал Буллиту гарантии безусловной доступности: «Дайте мне знать, и мы тотчас же встретимся». К слову сказать, Сталин произвел на Буллита впечатление «выносливого цыгана с прошлым и эмоциями, недоступными моему пониманию». Думается, что определенное сближение и взаимопонимание длились до тех пор, пока Рузвельт ощущал необходимость в СССР как противовесе Японии на Дальнем Востоке. В середине 30-х годов Вашингтон приходит к выводу, что с Японией он найдет модус вивенди в двусторонних контактах. Это ослабило притягательность активной американской политики на советском направлении.
Склонность Буллита к крутым поворотам проявилась наглядным образом и в данном случае. Охлаждение собственного правительства как причину ухудшения климата в двусторонних отношениях он не принимал. В то же время им чрезвычайно преувеличивалась значимость таких акций, как приглашение на VII конгресс Коминтерна делегации американской компартии «без согласования с ним» (!). Теперь, спустя всего год после очевидного улучшения отношений, он требовал их разрыва. Американский посол поощрял журналистов писать антисоветские статьи и постоянно говорил о том, что его миссия в Москве потеряла смысл. В середине 1936 года он принял предложение Рузвельта стать послом США во Франции. С этих пор он был энергичным противником улучшения советско-американских отношений:
«Проблема контактов с правительством Советского Союза является частью проблемы отношения к коммунизму как воинственной вере, направленной на мировую революцию и «ликвидацию» (то есть убийство) всех в нее не верующих».
Буллит стал склоняться к мысли, что задачей США в Европе должно быть «поощрение примирения между Францией и Германией». Буллит еще появится в этой истории, и, пожалуй, самым важным периодом его воздействия на Рузвельта будут 1943 — 1944 годы, когда [48] Рузвельт размышлял о послевоенном мировом порядке и роли в нем советско-американских отношений.
Рузвельт заменил Буллита в Москве человеком, который поддерживал его в политической жизни США со времен первой мировой войны — богатым висконсинским адвокатом, немало послужившим на федеральных постах — Дж. Дэвисом. Он прибыл в СССР в начале 1937 года. Дэвиса довольно часто рисуют уникальной наивностью, поверившей в аутентичность процессов 1937 года. Меньше обращается внимание на то, что анализ процессов не был его главной задачей. Рузвельт послал его с другой целью, более прагматической — «не передавать правительству аккуратную информацию, а завоевать доверие Сталина». И Дэвис не видел особой опасности в Коминтерне. Он полагал, что, переходя к строительству социализма в одной стране, Сталин не будет представлять никакой угрозы Америке. Он определенно антагонизировал штат американского посольства в Москве, настроенного на лад идеологической борьбы, но имел доверие президента, что в данном случае наиболее существенно. Дэвис предпочитал не совещаться с аналитиками в закрытых кабинетах, а давать пространные интервью в газетах, благожелательно освещая политику советского руководства и становясь персоной грата в ее глазах. Рузвельту было важно в период второго этапа японской агрессии против Китая (в 1937 году) наладить канал связей со страной, также ощущавшей опасность, исходившую от Японии.
Нужно сказать, что во второй половине тридцатых годов в Вашингтоне интересовались Советским Союзом прежде всего как фактором в тихоокеанском раскладе сил. Что касалось граничащей с СССР Восточной Европы, то именно в это время один из ведущих чиновников госдепартамента — А. Лейн утверждал, что «восточноевропейский регион является наименее важным регионом в мире, с точки зрения интересов США». Это высказывание особенно любопытно в свете дебатов, развернувшихся в США после 1945 года. Заместивший Дж. Дэвиса на посту посла США в Москве Л. Стейнхард писал о советском руководстве в 1940 году:
«Они являются реалистами, если в этом мире вообще есть реалисты».
Среди американской элиты выделялись два подхода [49] к объяснению советской внешней политики. Убедительно противопоставляет их американский историк Д. Йергин. Сторонники первого подхода исходили из того, что Советский Союз, как лидер революционного движения в мире, отвергал (открыто или тайно) возможность мирного сосуществования с капитализмом, был привержен неукротимой идеологической борьбе и руководствовался мессианским стремлением к мировому могуществу. Такой подход Д. Йергин называет «рижской аксиомой». Принять эту аксиому означало коренным образом усомниться в возможности дипломатического урегулирования отношений с Советским Союзом. «Рижская аксиома» идейно объясняла предвоенную враждебность СССР и США и готовила «холодную войну».
«Рижской» она называется потому, что для более детального знакомства с советской практикой и оценки внешнеполитического курса СССР государственный департамент в 20 — 30-е годы полагался на американскую миссию в Риге, столице буржуазной Латвии. Именно в этой миссии осуществлялись главные аналитические проекты, касающиеся проблем выработки американской политики в отношении Советского Союза. Именно из этой миссии исходили постоянные предупреждения в отношении «советской угрозы». Они направлялись в русский отдел государственного департамента (существовал до 1929 года, затем был введен в состав восточноевропейского отдела). Начальник этого отдела Р. Келли непосредственно контролировал работу русской секции посольства в Риге. Он выдвинул и протежировал плеяду молодых советологов, среди которых выделялись Дж. Кеннан и Ч. Болен (будущие послы США в СССР). Когорта этих деятелей полагала, что союз Америки с СССР исключен при любых обстоятельствах. (Кеннан: «Никогда — ни в то время, ни в любое другое — я не рассматривал Советский Союз как подходящего союзника и партнера, действительного или потенциального, для моей страны».)
После нападения Германии на СССР «рижская аксиома, — как пишет Д. Йергин, — претерпела потерю убедительности. В советско-американских отношениях началась новая фаза, которая привела к опыту, радикально отличающемуся от опыта советского подразделения [50] государственного департамента в межвоенные годы. Новое представление, основанное на новых предпосылках, вышло на первый план. К тому же был создан механизм решения политических проблем в обход государственного департамента».
Рузвельт придерживался другого подхода, который отчетливее всего проявился позднее, в Ялте, и может быть назван «ялтинской аксиомой». В ее основе лежало убеждение, что роль идеологии определенно завышена, что СССР ведет себя как традиционная великая держава, стремящаяся действовать в рамках системы международных отношений, а не за ее пределами. Рузвельт, при всех колебаниях, стоял именно на этой позиции. Он не считал, что СССР представляет собой непосредственную опасность для США. Более того, Советский Союз противостоял реальным противникам Америки и в Европе, и в Азии. «Неприсутствующие» в Европе Соединенные Штаты смотрели в середине 30-х годов более внимательно на азиатскую арену. Американское посольство регулярно, через каждые две недели, сообщало в Вашингтон о состоянии японо-советских отношений. Иногда американские дипломаты демонстрировали неумеренный алармизм.
Посольство, в частности, предсказывало нападение Японии на СССР в 1935 году, когда японская армия завершит свою модернизацию. По мнению посольства, японцы не станут откладывать начало военных действий на более поздний период, так как всякая отсрочка будет на руку Советскому Союзу, энергично осуществляющему свою оборонительную программу на Дальнем Востоке.
И ПРОБЛЕМА РЕПУТАЦИИ СССР в годы Второй мировой войны
Б. А. Филиппов
Нападение гитлеровской Германии на Советский Союз сделало нашу страну союзником Великобритании и США. Встал вопрос об организации военно-технической помощи СССР. Но на пути принятия закона о ленд-лизе (поставках США военного оборудования своим союзникам) возникли трудности. Против оказания помощи СССР запротестовали не только американские изоляционисты, но и верующие католики и протестанты. Они считали оказание помощи стране, в которой разрушаются церкви и преследуется религия, безнравственным. Для преодоления сопротивления в Конгрессе президент Ф. Д. Рузвельт и американские дипломаты предприняли попытку убедить Сталина отказаться от антирелигиозной политики. Одновременно Рузвельт обратился за помощью к Папе Римскому Пию XII.
В это же время немецкий и итальянский послы пытались убедить папу поддержать их «крестовый поход против безбожной большевистской России». Вопрос об улучшении репутации СССР стоял на повестке дня все годы войны.
Статья посвящена истории наиболее значительных попыток решить эту задачу, предпринятых западными союзниками и Сталиным.
Прежде всего речь идет о таинственном «Письме Сталина папе Пию XII» (1942) и о не менее загадочном визите американского священника С. Орлеманьского в Москву для встречи со Сталиным (1944).
22 июня 1941 г. гитлеровские войска вторглись на территорию СССР. У Святого Престола и Католической Церкви «не было основания печалиться о судьбе СССР», пишет один из издателей многотомного собрания ватиканских документов времен Второй мировой войны о. Пьер Бле. Позиция Ватикана по отношению к коммунизму и советскому режиму была ясно выражена в энциклике Пия XI (1922—1939) Divini Redemptoris («Божественного Искупителя. О безбожном коммунизме»).
Борьба за влияние в Ватикане
Ко времени гитлеровского нашествия на СССР в антирелигиозной политике большевиков ничего не изменилось, и в Ватикане об этом прекрасно знали. Папе было известно и о серьезных проблемах Церкви в Германии. Но Гитлер побаивался влияния католицизма. «Окончательное решение» судьбы Католической Церкви было отложено им на время «после победы».
В Ватикане страшились победы в войне и нацистской Германии, и коммунистической России. А до тех пор пока нацизм и коммунизм не были разгромлены, папа должен был публично демонстрировать нейтралитет по отношению к воюющим державам.
Единственно, что он мог себе позволить, это направлять через находящегося в Берлине нунция протесты (против арестов и расстрелов польских католических священников, пленных итальянских офицеров после свержения Муссолини, уничтожения узников концлагерей). По отношению к СССР даже таких протестов Ватикан позволить не мог. В Москве не было папского нунция. Папа боялся, что публичные протесты только ухудшат положение Католической Церкви в этих странах6.
Гитлер и Муссолини провозгласили крестовый поход против атеистического большевизма и хотели, чтобы его поддержал своим авторитетом папа. В свою очередь руководители Великобритании и США (Черчилль и Рузвельт), которые стали союзниками СССР в этой войне, хотели, чтобы папа поддержал их борьбу против стран Оси.
О том, как выглядела на практике борьба за влияние на позицию папы между послами фашистских держав, с одной стороны, и представителем Рузвельта при папе, а также послами стран антигитлеровской коалиции — с другой, мы можем судить по опубликованным документам: переписке Рузвельта и Пия XII, записям бесед с послами при Апостольском Престоле, подготовленным и прокомментированным для папы государственным секретарем кардиналом Луиджи Мальоне и секретарем Священной Конгрегации чрезвычайных церковных дел монсеньором Доменико Тардини, а также по пометкам на них, сделанным лично папой.
Монсеньор Тардини зафиксировал два визита — немецкого и итальянского послов, которые пытались убедить его в начальный период войны против СССР, что папе необходимо выступить с осуждением большевизма и поддержать крестовый поход против коммунистической России.
Логика Диего фон Бергена (посол Германии) и Бернардо Аттолико (посол Италии) была проста: фашистские державы ведут против безбожной России «крестовый поход», и папа должен публично благословить «крестоносцев». Кроме того, папа, по мысли этих дипломатов, должен был публично обличить антирелигиозные и антицерковные преследования в СССР. Но и Тардини, и Ма-льоне ответили послам, что готовы это сделать при условии одновременного обличения антирелигиозной политики нацистского правительства.
Итальянскому послу (5 сентября 1941 г.) Тардини ответил, что Апостольская столица уже публично «осудила, прокляла большевизм со всеми его ошибками. К тому, что было сказано, ей нечего больше добавить или убрать». В противном случае ее выступление «могло бы с легкостью приобрести "политический характер"». При этом Тардини напомнил, что «те, кто вчера утверждали, что союз с Россией является гарантией мира на Востоке, а сегодня призывают <...> к крестовому походу <...> должны объяснить изменение своей позиции. Апостольская столица ничего не поменяла». Далее Тардини добавил: «Я был бы чрезвычайно рад, если бы коммунизм был повержен. Он является самым серьезным, но не единственным врагом Церкви. Нацизм также преследовал и все еще преследует Церковь. В конце концов, свастика не является крестом для крестового похода. «Именно поэтому, — закончил беседу Тардини, — в современной ситуации вместо доктрины крестового похода мы руководствуемся поговоркой: "один дьявол другого гонит". И если тот, другой, хуже, то тем лучше».
В Ватикане тайно надеялись, что в результате войны советский режим будет уничтожен, а нацистский настолько ослаблен, что западные демократии смогут его уничтожить.
Спустя 75 лет после начала войны мы определенно знаем, что Пий XII своими симпатиями был на стороне антигитлеровской коалиции и что Рузвельт и Черчилль воспринимали его как подлинного союзника. Об этом свидетельствует опубликованная после войны переписка между Рузвельтом и папой, секретная и доверительная по тону. Она началась в декабре 1939 г. и продолжалась до самой смерти американского президента.
Репутация СССР как внутри- и внешнеполитическая проблема
для Рузвельта
Международная репутация СССР впервые превратилась для президента США Ф. Д. Рузвельта во внутриполитическую проблему осенью 1933 г., в период подготовки дипломатического признания Соединенными Штатами СССР. Уже тогда вопрос о ситуации в СССР со свободой совести и вероисповедания серьезно осложнил переговоры между главой советского НКИД М. М. Литвиновым и Рузвельтом. Об этом свидетельствуют телеграммы Литвинова в Москву (8 ноября 1933 г.), в которых он сообщал о содержании переговоров с госсекретарем К. Хэллом и о беседе с Рузвельтом. Литвинов заявил на переговорах, что «сведения о преследовании религии в Союзе являются плодом односторонней пропаганды, дезинформации и клеветы». Но ему не поверили.
В США было хорошо известно о формах и методах осуществления антирелигиозной политики советского правительства. Инициируемый Пием XI «Молитвенный крестовый поход за Россию» в марте 1930 г., в котором «осуждение политики Советов по отношению к религии было высказано четко и однозначно», был поддержан не только католиками, но и всем остальным христианским миром.
В результате переговоров был достигнут компромисс. В очередной телеграмме Литвинов сообщал о противниках установления дипломатических отношений и о том, что Рузвельт «должен быть в состоянии заверить их в том, что по крайней мере американцы в Союзе будут поставлены в особое положение (выделено мной. — Б. Ф.), предоставляющее им свободу вероисповедания, отправления богослужения и религиозного воспитания детей»18. Гарантии были даны и зафиксированы при помощи обмена официальными письмами между Литвиновым и Рузвельтом «по религиозным вопросам» (15 ноября 1933 г.) .
Мир переживал глубочайший экономический кризис, а СССР был рынком сбыта для американских товаров, поэтому Конгресс США удовлетворился предоставленными СССР гарантиями. Но едва ли они убедили религиозные круги этой страны.
Второй раз эта проблема возникла после начала Второй мировой войны. В тот период (1940), пишет Роберт Шервуд, «престиж Советского Союза стоял так низко, что эту страну рассматривали лишь как потенциальную жертву Германии, но отнюдь не как жизнеспособный, активный фактор». Что касается моральной репутации СССР, то она в США стояла еще ниже. Там знали и о коллективизации, и об «открытых процессах», и о начавшейся в 1937 г. новой волне репрессий.
Последующие события лишь довершили негативный образ советской идеологии и режима в глазах западного обывателя. После гражданской войны в Испании (1936—1939) положительный образ СССР поблек и у представителей европейской и американской левой интеллигенции.
«Немедленной реакцией американских изоляционистов на известие о нападении Германии на СССР, — пишет Шервуд, — было ликование». Например, советско-германскую войну «Чикаго трибюн» предлагала рассматривать как «единственную войну в столетии, которая воспринимается цивилизованными людьми с полным одобрением».
Иной была реакция политического и военного руководства США. Военных волновали сроки окончания германской кампании в России и перегруппировки германских соединений на Западе для нападения на Англию. Именно судьба Великобритании беспокоила руководство США. И те и другие сроки зависели от способности Красной Армии оказывать сопротивление агрессору. Однако «прежде чем предпринимать открыто меры для помощи России, президент Рузвельт хотел знать, во-первых, в чем она нуждается, и, во-вторых, как можно организовать доставку». Но главный вопрос, на который он хотел получить ответ, был: «Как долго сможет продержаться Советский Союз?»
С этими вопросами уже 27 июля 1941 г. в СССР из Англии вылетел для встречи со Сталиным личный представитель президента Гарри Гопкинс. Но на пути реализации достигнутых в те дни в Кремле договоренностей о поставках в СССР вооружения, сырья и продовольствия возникло важное препятствие. Его в письме Б. Бракену Гопкинс описал так: «Американский народ не очень легко мирится с помощью, оказываемой России. Все католическое "население" против нее, а также все нацисты, все итальянцы и многие люди, искренне верящие, что Сталин представляет собой великую угрозу миру...». Гопкинс не преувеличивал. Комментируя состоявшиеся переговоры Гопкинса со Сталиным, «Уоллстрит джорнэл» писала: «Оказывать помощь России — значит бросать вызов нравственности».
Выступая 17 сентября 1941 г. в Чикаго — тогдашней «цитадели» американского изоляционизма, — бывший (1929-1933) президент США, в 1922-1923 гг. возглавлявший программу американской помощи голодающим в Советской России, Герберт Гувер заявил: «Я считаю, и 99% американцев считают так же, что тоталитаризм, будь то нацистский или коммунистический, ужасен. Обе эти формы аморальны, поскольку отвергают религию и не признают обязательств. Своими несказанными преступлениями и убийствами миллионов человеческих существ они преступают (моральные) нормы. У меня вызывает омерзение любой компромисс или соглашение Америки с ними. Что будет с миллионами людей тех стран, которые захвачены Россией во всей Европе, и с нашей свободой, если мы пошлем наших сыновей, чтобы выиграть войну в пользу коммунизма?»
Особенно активно против оказания помощи СССР выступали религиозные организации, прежде всего католические. Насколько необходимость помощи Англии вызвала у многих католиков сомнение, настолько идея помощи России вызвала очень сильное сопротивление. Согласно опросам общественного мнения, 90% духовенства выступало против. Они напоминали о религиозных преследованиях, а в качестве аргумента ссылались на энциклику <Юшш Redemptoris», запрещающую сотрудничество с коммунистами. Как писал в Рим апостольский делегат в США архиепископ Амлето Чиконьяни, «этот аргумент производит впечатление на верующих».
Кроме сопротивлявшихся оказанию помощи СССР католиков Рузвельт не забывал о существовании «мощных изоляционистских настроений» в конгрессе. В свою очередь объединение изоляционистов с католиками делало шансы на прохождение в конгрессе закона о помощи для СССР незначительными.
Для преодоления сопротивления католиков в конгрессе Рузвельт попытался получить поддержку от Сталина и от папы Пия XII, который в свое время уже оказал ему подобную услугу. В своих мемуарах К. Хэлл вспоминает: «Вопрос о предоставлении кредитов для оплаты широких закупок в США первоначально
оказался трудным... Президент откровенно объяснил Уманскому значительные трудности получения от конгресса необходимых ленд-лизовских ассигнований для России из-за недоброжелательного отношения к России со стороны некоторых группировок США, пользующихся значительным политическим влиянием в конгрессе. Указав, что в России имеются церкви и что Конституция СССР 1936 г. разрешает религию, президент сказал, что если бы Москва организовала информационную кампанию в конгрессе о свободе религии в СССР, это могло бы дать хороший эффект. Он предложил далее, чтобы такая кампания началась до обсуждения законопроекта по ленд-лизу в конгрессе и до прибытия американской миссии во главе с А. Гарриманом в Москву для обсуждения советских военных потребностей. Уманский сказал, что он займется этим вопросом».
С письмом к папе (от 3 сентября 1941 г.) в Ватикан был направлен личный представитель президента Майрон Тейлор, известный американский банкир и промышленник. 10 сентября он был принят Пием XII, а затем кардиналом Ма-льоне. Из записок кардинала мы знаем, что от имени Рузвельта и Черчилля Тейлор просил папу поддержать соответствующей декларацией идеи, выдвинутые ими относительно целей войны в Атлантической хартии (14 августа 1941 г.). Но не это было главной целью визита.
По мнению Тейлора, проблема заключалась в том, что некоторые американские католики в своей интерпретации <Юшш Redemptoris» не разделяли русский народ и коммунизм. Это автоматически превращало помощь русскому народу в помощь коммунистическому режиму. Поэтому необходимо было, чтобы папа своим авторитетом подтвердил законность такого разделения.
Рузвельт подошел к проблеме по-другому. Он хотел, чтобы Пий XII обратился к своей пастве с призывом признать советскую диктатуру менее опасной, чем нацистская. С этой целью он начинает свое письмо с утверждения: «Мне сообщили, что церкви в России открыты». Далее Рузвельт заявляет, что и нацистская, и советская диктатуры являются «столь же жестокими», но, в отличие от русской диктатуры, «Германия. не только. не использует пропаганду, но и. предприняла все формы военной агрессии за пределами своей страны с целью завоевания мира оружием и пропагандой. Я считаю, что выживание России является менее опасным для религии, для Церкви как таковой и для человечества в целом, чем выживание немецкой формы диктатуры. Кроме того, это мое убеждение, что лидерам всех церквей в Соединенных Штатах следует признать эти факты, что они не должны закрывать глаза на эти основные вопросы».
15 сентября 1941 г. Тардини записывает: «Если бы я находился рядом с Рузвельтом или Черчиллем, я дал бы им такой совет: помогайте русским, но помогайте осмотрительно. А осмотрительности должно было быть лишь столько, насколько необходимо передвинуть театр военных действий с Запада в Россию
и ослабить коммунизм, а также нацизм в максимально возможной степени». Но и он должен был признать, что тезис Рузвельта, согласно которому «российская диктатура, как написал он папе, "является меньшей угрозой для безопасности других народов, чем немецкая, справедлив, <...> если рассматривать ее с позиции политической и военной". В конце концов, именно их лидер развязал войну, а не Сталин; это Гитлер в течение двух лет побил или сделал своими сателлитами дюжину европейских стран, а не Сталин».
Парадокс заключался в том, что СССР в этой войне был союзником христианских и демократических стран, а их руководители должны были прилагать усилия для улучшения имиджа СССР в глазах своего населения.
Пий XII отказался выступать с какой-либо особой декларацией. Тейлору было заявлено, что папа осуждает фальшивые идеи (коммунизм, расизм, нацизм), но никогда не осуждает народы: ни русский, ни немецкий. Папа готов, при первой возможности, еще раз изложить свое учение о войне, справедливости и милосердии, на основе которого должны строиться отношения между народами. Что касается интерпретации «Divini Redemptoris», о чем спрашивают американские епископы, то кардинал Мальоне пообещал Тейлору написать Чи-коньяни, чтобы он отвечал задающим эти вопросы прелатам «деликатно и сдержанно», что «папа ничего не имеет против русского народа. Папа осудил коммунизм, и осуждение остается постоянно в силе. К русскому народу у папы были и есть только отцовские чувства».
20 сентября соответствующее письмо за подписью Тардини было отправлено апостольскому делегату в Вашингтон. Было оговорено, что в своих доверительных беседах с епископами Чиконьяни предупредит их, чтобы они в проповедях ни в коем случае не ссылались на Апостольскую столицу. Спустя месяц Чиконьяни сообщил в Рим о том, как он выполнил поручение. В Вашингтон был вызван пользующийся авторитетом архиепископ Цинциннати Джон Мак-Николас, которому было предложено публично выступить с соответствующими инструкции разъяснениями. Архиепископ обещал выступить с пастырским посланием о милосердии и терпимости, используя для иллюстрации как энциклику «Mit brennender Sorge» («О Церкви и Германском Рейхе»), так и «Divini Redemptoris».
Мы не знаем, насколько помогло задуманное в Ватикане решению проблемы, но 28 октября 1941 г. Рузвельт подписал декрет о распространении на СССР действия Закона о ленд-лизе от 11 марта 1941 г.
Вскоре (7 декабря 1941 г.) японцы напали на американскую базу Перл-Харбор, а вслед за этим, 11 декабря, Гитлер объявил войну Соединенным Штатам. «Это обстоятельство, — пишет Пьер Бле, — уменьшило практическое значение высланных американским прелатам римских инструкций, но не уменьшило пользы, которую несло решение Пия XII о необходимости снять у американских католиков сомнения относительно политики Рузвельта».
Борьба за улучшение имиджа СССР
В течение всего периода сотрудничества между СССР, США и Великобританией американские государственные деятели и дипломаты вновь и вновь напоминали своим советским собеседникам в Москве, Лондоне и Вашингтоне об общественном мнении своих стран, которое нуждалось в положительной информации не только с советско-германского фронта, но и с советского тыла46. Западных собеседников интересовали принципиальные изменения в антирелигиозной политике советского правительства. Хотя следует сказать, что иллюзий на этот счет у них не было.
Сохранился любопытный документ: отчет главы американской делегации на Московском совещании СССР, США и Великобритании (сентябрь 1941 г.) Аверелла Гарримана Рузвельту об итогах переговоров, в котором он, в частности, писал: «В течение недели, которую я провел в России, я использовал любую возможность (а я беседовал с большинством членов советской делегации, включая, конечно, Сталина и Молотова), чтобы изложить политическую обстановку в США в отношении нашей общественности к России, особенно в религиозном вопросе. Я настаивал на необходимости сделать заявления и принять меры, чтобы доказать Америке готовность Советов разрешить свободу вероисповедания не только в принципе, но и на деле. Все, по крайней мере, кивали мне головой в знак одобрения. Когда я объяснил обстановку Сталину, он тоже кивнул головой и, насколько я понял, согласился на принятие некоторых мер. <...>.
Несмотря на все комментарии и все требования, я уезжаю с таким впечатлением, что все, что намерены сделать Советы, — это отделаться словами, лишь создав некоторыми мерами впечатление разрядки, а никаких подлинных изменений в свою практику не внести. 1 октября на обеде в Кремле в честь делегаций Молотов с большой искренностью сказал мне, что он и его коллеги высоко ценят президента как за те мотивы, которыми он руководствуется в своей деятельности, так и за глубокую мудрость его идей. Во время этого разговора он спросил меня, действительно ли такой умный деятель, как президент, является столь набожным, как он хочет казаться, или его набожность преследует политические цели. В их глазах человек, исповедующий какую-нибудь веру или религиозную доктрину, является столь же необычным, как для нас "фундаменталист" <...>
В глазах коммунистов религия — это предрассудок, противоречащий марксистской философии; она опасна в организованной форме, так как способствует созданию антикоммунистических политических групп.».
Тем не менее Сталин и советское руководство были вынуждены вносить коррективы в свою антирелигиозную и антицерковную политику. Было только два способа убедить западное общественное мнение. Во-первых, необходимо было продемонстрировать принципиальные изменения в отношении власти к религии и церквам внутри страны, а во-вторых, продемонстрировать действия по отношению к Ватикану, способные положительно воздействовать на западное общественное мнение.
Решение первой задачи необходимо было продемонстрировать западным журналистам и визитерам восстановлением нормального функционирования Русской Православной Церкви. Вторая задача была сложнее, поскольку предполагала нормализацию отношений с Католической Церковью и ее находящимся за границами СССР руководящим центром.
То, что отношение к Католической Церкви менялось лишь в нюансах и только под влиянием чрезвычайных обстоятельств, убедительно показала в своей статье «Ватикан в советской политике и пропаганде в годы Второй мировой войны» Е. С. Токарева. Нас же интересуют специальные шаги, в том числе и масштабные пропагандистские акции, предпринятые как союзниками, так и советским руководством для улучшения имиджа СССР в глазах населения воюющих стран и руководства Католической Церкви.
Дополнительным стимулом для внесения корректив в антирелигиозную практику, а также в изображение Ватикана в советской пропаганде стало установление в июле 1941 г. дипломатических отношений с правительством Польши в эмиграции (правительство В. Сикорского в Лондоне). Одновременно между В. Сикорским и советским послом И. Майским было достигнуто соглашение о формировании на территории СССР польской армии из находящихся в заключении польских граждан и военнопленных. 6 августа ее командующим был назначен генерал В. Андерс. Из лагерей в армию Андерса выпустили половину находящихся там католических капелланов. Тем самым было обеспечено религиозное окормление солдат и офицеров этой армии, а также их семей.
Более того, Сталин согласился на посещение армии Андерса епископом Иозефом Гавлиной, который получил для этого специальные папские полно-
мочия.
Следующим актом стало подписание 1 января 1942 г. СССР вместе с союзниками по антигитлеровской коалиции Декларации Объединенных наций 1942 г. (Вашингтонская декларация двадцати шести), в которой среди разделяемых союзниками принципов значилась и «свобода религии». Со слов Шервуда мы знаем о первоначально резко отрицательной реакции на предложение включить «свободу религии» в этот документ со стороны советского посла в США М. Литвинова и предпринятых Рузвельтом усилиях для того, чтобы переубедить его.
Следующим шагом стала подача сигналов Ватикану о готовности к установлению контактов.
Эти сигналы зафиксировали и летом 1942 г. передали представителям Святого Престола в Тегеране и Сирии посол польского правительства в Москве Станислав Кот и французские представители «Борющейся Франции» (генерала де Голля) в Москве. Польский посол не только сообщил апостольскому делегату Марине в Тегеране, что «советское руководство ценит Ватикан, принимая во внимание его моральный авторитет», но и дал обоснование необходимости сближения Ватикана с Кремлем. В это же время апостольский делегат в Сирии Лепретре сообщил в Ватикан, что Советы дали понять французскому представительству в Москве, что они были бы заинтересованы в заключении соглашения с Ватиканом.
Как пишет известный немецкий журналист и историк «восточной политики Ватикана» Ханс-Якоб Штеле, «Римская курия — при всем своем скептицизме — сочла, что над этим по меньшей мере стоит подумать». В рабочих заметках для папы Тардини записал 8 августа 1942 г.: «После столь длительных преследований, после "практически полного уничтожения" католицизма, а также "неоднократных заявлений об атеизме как основополагающем принципе коммунизма" было бы целесообразно прежде всего "проверить на практике", как российское правительство на самом деле уважает и защищает свободу религии. Поскольку скоро уже минет подходящий испытательный срок periodo di еБрептеШо), Апостольская столица могла бы, исходя из реальных фактов, определить свою позицию. Естественно, это решение — как по своей сути, так и при взгляде со стороны — должно мотивироваться и объясняться исключительно интересами религии, а не политическими уступками или привилегиями».
«Достижение modus vivendi с Москвой, — пишет Штеле, — не было, следовательно, совершенно исключено, и это отвечало преемственности восточной политики Ватикана. Этот тест должен был, однако, основываться не на проверке советской готовности к уступкам, а на предоставлении Советами доказательств доброй воли — сегодня это назвали бы "предварительным подтверждением"». После недолгих обсуждений в Ватикане решили не рисковать.
Тегеранская конференция. 28 ноября – 1 декабря 1943 г.Запись беседы И.В.Сталина с Ф.Рузвельтом28 ноября 1943 года в 15 час.
{79}
Рузвельт спрашивает, каково положение на советско-германском фронте.
Сталин отвечает, что в последнее время наши войска оставили Житомир - важный железнодорожный узел.
Рузвельт спрашивает, какая погода на фронте.
Сталин отвечает, что погода благоприятная только на Украине, на остальных участках фронта - грязь и почва еще не замерзла.
Рузвельт заявляет, что он хотел бы отвлечь с советско-германского фронта 30-40 германских дивизий.
Сталин отвечает, что если это возможно сделать, то было бы хорошо.
Рузвельт замечает, что это один из вопросов, по которому он даст свои разъяснения в течение ближайших дней. Американцы стоят перед задачей поддержания войск количеством в 2 миллиона человек, находящихся на расстоянии 3 тысяч миль от американского континента.
Сталин говорит, что нужен транспорт и что он это вполне понимает.
Рузвельт заявляет, что суда в Соединенных Штатах строятся удовлетворительным темпом.
Он говорит, что позже он хотел бы переговорить с маршалом Сталиным о послевоенном периоде и о распределении торгового флота Великобритании и Соединенных Штатов таким образом, чтобы Советский Союз получил возможность начать развитие торгового судоходства. У Англии и США после окончания войны будет слишком большой торговый флот, и он, Рузвельт, рассчитывает передать часть этого флота другим Объединенным Нациям .
Сталин отвечает, что это было бы хорошо. Если Соединенные Штаты этого захотят, то они cмогут это сделать. Он должен сказать, что Россия будет представлять собою после войны большой рынок для Соединенных Штатов.
Рузвельт говорит, что американцам после войны потребуется {80} большое количество сырья, и поэтому он думает, что между нашими странами будут существовать тесные торговые связи.
Сталин соглашается с этим и говорит, что если американцы будут поставлять нам оборудование, то мы им сможем поставлять сырье.
Рузвельт заявляет, что он имел очень интересные беседы с Чан Кайши. Он, Рузвельт, был очень осторожен и хотел избежать присутствия китайцев при своей встрече с Черчиллем и маршалом Сталиным. Он, Рузвельт, думает, что китайцы удовлетворены принятыми решениями.
Сталин замечает, что войска Чан Кайши плохо дерутся.
Рузвельт с этим соглашается и говорит, что американцы оснащают сейчас 30 китайских дивизий в Южном Китае. Когда эти дивизии будут готовы, то американцы оснастят еще 30 китайских дивизий.
Сталин спрашивает, что происходит в Ливане, кто виноват в событиях.
Рузвельт отвечает, что виноват Французский национальный комитет. Англичане и французы гарантировали независимость Ливана. Ливанцы получили свою конституцию и президента. Но они захотели немного изменить конституцию. Однако французы отказали им в этом и арестовали президента и кабинет министров Ливана. Сейчас в Ливане все в порядке.
Сталин спрашивает, наступило ли спокойствие в Ливане после английского ультиматума.
Рузвельт отвечает утвердительно и говорит, что если бы маршал Сталин встретился с де Голлем, то де Голль ему не понравился бы.
Сталин говорит, что лично он не знает де Голля.
Рузвельт заявляет, что, по его мнению, французы - хороший народ, но им нужны абсолютно новые руководители не старше 40 лет, которые не занимали никаких постов в прежнем французском правительстве.
Сталин отмечает, что это потребует много времени.
Рузвельт соглашается с этим. Он говорит, что сейчас американцы вооружают 11 французских дивизий. Жиро очень симпатичный и хороший генерал, но он несведущ в области гражданской администрации и политики вообще.
Сталин говорит, что некоторые руководящие слои во Франции хотят быть умнее всех союзников и думают обмануть союзников. Они, видимо, думают, что союзники преподнесут им Францию в готовом виде, и не хотят воевать на стороне союзников, а предпочитают сотрудничать с немцами. Они держат курс на сотрудничество с немцами. Что касается французского народа, то его не спрашивают.
{81}
Рузвельт отвечает, что Черчилль думает, что Франция полностью возродится и скоро станет великой державой. Он, Рузвельт, не разделяет этого мнения. Он думает, что пройдет много лет, прежде чем это случится. Если французы думают, что союзники преподнесут им готовую Францию на блюде, то они ошибаются. Французам придется много поработать, прежде чем Франция действительно станет великой державой.
Сталин отвечает, что он не представляет себе, чтобы союзники проливали кровь за освобождение Индокитая и чтобы потом Франция получила Индокитай для восстановления там колониального режима. Он думает, что после того, что японцы проделали с идеей независимости в Бирме и Таи, нужно подумать о том, как заменить старый колониальный режим режимом более свободным. Он думает, что акты в Ливане -- это первые шаги по пути замены старого колониального режима новым. Он думает, что Черчилль за то, чтобы в Ливане был более свободный режим. Он, Сталин, полагает, что с Индокитаем нужно сделать то же самое.
Рузвельт говорит, что он согласен с этим на сто процентов. Он очень был рад узнать, что Чан Кайши не хочет Индокитая. Французы хозяйничали в Индокитае 100 лет и благосостояние народа в настоящее время там ниже, чем 100 лет назад. Чан Кайши сказал, что народ Индокитая не готов к самоуправлению. Тогда он, Рузвельт, привел пример с Филиппинами, которые также несколько лет тому назад не были готовы к самоуправлению. К настоящему времени, благодаря помощи американцев, филиппинцы подготовились к самоуправлению, и американцы обещали им его предоставить. Он, Рузвельт, полагает, что над Индокитаем можно было бы назначить 3-4 попечителей и через 30-40 лет подготовить народ Индокитая к самоуправлению. Он, Рузвельт, полагает, что то же самое положение верно в отношении других колоний. Черчилль не хочет решительно действовать в отношении осуществления этого предложения о попечительстве, так как он боится, что этот принцип придется применить и к его колониям.
Сталин отвечает, что, конечно, Черчилль не будет доволен.
Рузвельт заявляет, что когда Хэлл был в Москве, то он имел с собой документ, составленный им, Рузвельтом, о создании международной комиссии по колониям. Эта комиссия должна была бы инспектировать колониальные страны с целью изучения положения в этих странах и возможных улучшений этого положения. Вся работа этой комиссии была бы предана широкой гласности.
Сталин отвечает, что это было бы хорошо сделать. В эту комиссию можно было бы обращаться с жалобами, просьбами и т.д.
Рузвельт заявляет, что лучше не говорить с Черчиллем об Индии, так как он, Рузвельт, знает, что у Черчилля никаких идей в отношении Индии нет. Черчилль полагает оставить решение этого вопроса до окончания войны.
{82}
Сталин говорит, что Индия - это больное место Черчилля.
Рузвельт соглашается с этим. Однако, говорит он, Англии придется кое-что предпринять в Индии. Он, Рузвельт, рассчитывает как-нибудь переговорить с маршалом Сталиным об Индии. Он думает, что для Индии не подходит парламентская система правления и что было бы лучше создать в Индии нечто вроде советской системы, начиная снизу, а не сверху. Может быть, это была бы система советов.
Сталин отвечает, что начать снизу - это значит идти по пути революции.
Рузвельт говорит, что люди, стоящие в стороне от вопроса об Индии, могут лучше его решить, чем люди, имеющие непосредственное отношение к этому вопросу.
Сталин говорит, что, конечно, люди, стоящие в стороне от Индии, смогут более объективно смотреть на вещи.
Выверено по изданию: Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Том II. Тегеранская конференция руководителей трех союзных держав – СССР, США и Великобритании (28 ноября – 1 декабря 1943 г.) М.: Издательство политической литературы, 1984.
