В биографии Дантеса, составленной его внуком Луи Метманом, тоже ничего не говорится о болезни Леони Дантес -
...Незамужняя сестра барона Геккерена, Адель Дантес, взяла на себя заботу о воспитании четверых малолетних детей, которых Екатерина Гончарова, умирая, оставила мужу. С необыкновенной преданностью она воспитала своих племянниц так, как они были бы воспитаны тою, от которой, по словам современников, они унаследовали некоторые физические и моральные качества, и особенно ту природную грацию, которая составляет одну из очаровательных черт славянской расы.
Дочери барона Геккерена были с первой же минуты их появления в свете весьма отмечены. Императрица Евгения выказала им свою благосклонность, по-матерински интересуясь их судьбой. Она допустила их в интимный круг Тюльери и осенних местопребываний двора в Компьене и Фонтенбло.
В 1861 году Матильда-Евгения, старшая дочь, вышла замуж за бригадного генерала Жана-Луи Метмана, командора ордена Почетного легиона, во время итальянской кампании командовавшего одним из полков императорской гвардии, сопротивление которого обеспечило победу при Маджента. Она умерла в Париже 29 января 1893 года.
В 1864 году барон Геккерен выдал замуж вторую дочь Берту-Жозефину (1839–1908) за Эдуарда, графа Вандаля (1813–1889), государственного советника, главного директора почт, командора ордена Почетного легиона, оставившего видное имя во французской администрации. Графиня Вандаль умерла в Аржантане 17 апреля 1908 года. Ее сестра, Леони-Шарлотта, остававшаяся незамужней, умерла в Париже 30 июня 1888 года...
Семья могла скрывать факт психического расстройства Леони. Если бы это стало известно, то другим сестрам и их детям было бы трудней вступить в брак, ведь психические болезни передаются по наследству. С другой стороны Леони могла заболеть из-за переутомления, вызванного учебой, а не из-за предполагаемой вины отца в смерти Пушкина.
Невозможно поверить, что причиной помещения Дантесом дочери в дом для умалишённых было одно лишь отношение к Пушкину. Если бы Дантеса коробило упоминание о дуэли на Чёрной речке, то он просто постарался бы выдать Леони-Шарлотту замуж (как выдал двух других дочерей) подальше от дома и тем самым уже избавился бы от её упрёков.
Из того, что Леони-Шарлотта закончила свои дни в лечебном заведении, ещё не следует, что её упрятал туда отец именно из-за её любви к Пушкину. Если в те времена до двадцати с лишним лет девушка осталась незамужней (после чего только и была помещена в дом скорби), это невольно наталкивает на мысль, что её поведение отталкивало потенциальных женихов. Пушкин тут или симптом, или причина вполне реального психического расстройства.
Как хорошо написал пушкиновед Николай Кирсанов, «очевидно, что у Леони с психикой не всё было в порядке, ибо променять своего родного отца на покойника может только душевнобольной человек. Обидно, что многие люди могут поверить высосанным из пальца домыслам недобросовестных пушкинистов».
Сведения о том, что Леони-Шарлотта очень любила русский язык и Пушкина основаны на интервью, взятом у единственного сына Дантеса Луи-Жозефа.
В 1899 году в газете «Новое время» была помещена «Беседа с бароном Геккерен-Дантесом-сыном» парижского корреспондента этой газеты И.Яковлева. Вот что рассказал Яковлеву сын Дантеса:
«Пушкин! Как это имя связано с нашим! Знаете ли, что у меня была сестра, она давно покойница, умерла душевнобольной. Эта девушка была до мозга костей русской. Здесь, в Париже, живя во французской семье, во французской обстановке, почти не зная русских, она изучила русский язык, говорила и писала по-русски получше многих русских. Она обожала Россию и больше всего на свете Пушкина!»
Современный потомок рода Дантесов барон Лотер де Геккерн подтверждает нахождение Леони в психиатрической больнице.
— Пишут, что прапрадед ненавидел ее за это (за любовь к Пушкину). Это не так, — уверяет барон Лотер. — Психическая болезнь Леони — крик души одинокой девочки, в два года оставшейся без любимой матери Катерины. Дантес ездил с ней по врачам, но все бесполезно. Леони умерла в клинике для душевнобольных в 48 лет.
В этот день, 185 лет назад, Александр Пушкин подошёл к дуэльному барьеру
«Полициею узнано, что вчера, в 5-м часу пополудни, за чертою города позади Комендантской дачи, происходила дуель между камер-юнкером Александром Пушкиным и порутчиком Кавалергардского ее величества полка бароном Геккереном, первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха, а последний в правую руку навылет и получил контузию в брюхо. – Г-н Пушкин при всех пособиях, оказываемых ему его превосходительством г-м лейб-медиком Арендтом, находится в опасности жизни. – О чем вашему превосходительству имею честь донесть».
Злая усмешка судьбы – рапорт старшего полицейского врача Петра Юденича, написанного «28-го Генваря 1837-го года» (по старому стилю) о смертельном ранении Пушкина затерялся между донесением «о покусах супругов Биллинг кошкой, подозреваемой в бешенстве» и сообщением о грабеже и отравлении «содержательницы известных женщин».
Петербургская жизнь шла своим чередом, падал снег, скрипели сани, зазывали покупателей разносчики, спешили по своим делам прохожие. И многим было невдомек, что в квартире на Мойке умирал в муках раненый на дуэли великий русский поэт. За 46 часов 15 минут болезни Пушкина у его постели побывало множество людей: родные, друзья, врачи. Медики, коих было множество, почти сразу после ранения оставляли Александру Сергеевичу мало надежд на исцеление…
Обратимся к еще более далекому времени, когда Пушкин был жив-здоров и не помышлял ни о чем плохом.
В конце декабря 1836 года поэт в письме к отцу, Сергею Львовичу, сообщал: «Моя свояченица Катерина выходит замуж за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника голландского короля. Это очень красивый и славный малый, весьма в моде, богатый, и на четыре года моложе своей невесты. Приготовление приданого очень занимает и забавляет мою жену и сестер, меня же приводит в ярость, потому что мой дом имеет вид магазина мод и белья».
Выходит, Пушкина злил не выбор сестры жены, а лишь суета и беспорядок в доме? Вовсе нет. Конфликт между 36-летним русским поэтом и 24-летним французским кавалергардом не был исчерпан.
Ранее, в ноябре 1836 года Александр Сергеевич получил анонимное послание, в котором содержался намек на чрезмерное внимание Дантеса к его жене. Впрочем, это не было тайной – кавалергард действительно волочился за Натали. И это при том, что он объяснялся в любви ее сестре! Каков ловелас, сей пройдоха!
Да и сам Пушкин знал об интересе Дантеса к супруге. «И про тебя, душа моя, идут кой-какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих…» – писал он жене в мае 1836 года.
В письме Пушкин был спокоен, когда же супруги оказывались наедине, подозрения оживали с новой силой, и в нем просыпался бес. Драматург и поэт Владимир Сологуб вспоминал, что Пушкин в припадках ревности с кинжалом в руках допрашивал бедную женщину о ее отношениях с Дантесом. Что уж она лепетала, неведомо…
Итак, получив гнусное анонимное письмо, Пушкин вспыхнул. Рассудок его затмила месть, он решил, что автором послания был голландский посланник Луи ван Геккерен, приемный отец Дантеса. Именно его сыну Жоржу и был отправлен вызов на дуэль.
И. возможно, стрелялись бы Пушкин и Дантес не в начале 1837-го, а раньше, в конце 1836 года. Но поэт, узнав, что Жорж сделал предложение сестре Натали, драться на дуэли раздумал. Вернее, его отговорили – ну, как же, вы теперь свояки, надобно как-то уживаться…
Впрочем, Пушкин не слишком надеялся, что Дантес уймется, прильнет к молодой жене, не станет больше нахальничать. И потому был с ним сух, общества родственника избегал. И даже на свадьбу кавалергарда и Екатерины в январе 1837 года не приехал. Натали, побывав на венчании, как и велел муж, вернулась домой, избегнув торжества.
Дантес вроде бы имел намерение примириться. Во всяком случае, делал такие попытки в письме. Однако Пушкин ему не ответил. Но Дантес не успокоился и вскоре с женой отправился к поэту домой. Тот к гостям не вышел.
Пытался примирить Пушкина и Дантеса Геккерен. Однако и в этом случае Александр Сергеевич оставался непреклонен и сухо отвечал, что, невзирая на родство, не желает иметь никаких отношений с его Жоржем.
Но Петербург тесен, и судьба сводила двух недругов еще не раз – на светских раутах, в знатных домах. И снова, всякий раз Дантес оказывался возле Натали. «Молодой Геккерен продолжал, в присутствии своей жены, подчеркивать свою страсть к г-же Пушкиной, – вспоминал вскоре после роковой дуэли друг Пушкина, поэт Петр Вяземский. – Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силой на действующих лиц драмы, происходящей на его глазах…».
Дантес уж не волочился за Натали, а ее преследовал. Повеса, едва выйдя из-под венца с одной сестрой, тут же пошел на штурм другой! Дошло до того, что Николай I, которому докладывали обо всем происходящем в Петербурге, многозначительно советовал Натали «быть сколько можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастия мужа, при известной его ревности».
Нрав Пушкина и без того был горячий, уже походил на костер, в который без устали бросали сухие поленья. До него не только доходили грязные слухи, он получал мерзкие анонимные письма, а однажды, явившись домой, застал у себя дома Дантеса, который весьма игриво беседовал с его женой.
Пушкин сверкнул глазами, но сдержался. Принял участие в разговоре, но, сославшись на какую-то необходимость, вышел. Закрыл за собой дверь и замер, прислушиваясь. Через некоторое время он услышал нечто, напоминающее звук поцелуя…
«Она (Натали – В.Б.) никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина – писала дочь историка Карамзина, княгиня Екатерина Мещерская. – В сущности, она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых однако ж из-за этого принимают не хуже прежнего; но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и, что еще важнее, она не поняла, что ее муж иначе был создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам».
Январские дни текут, роковая развязка все ближе. 21-го числа – бал у австрийского посланника. Дантес и Пушкин, повстречавшись, лишь холодно кивнули друг другу. Спустя три дня поэт с женой явился в дом Мещерских.
Пушкин уселся с хозяином за шахматную доску. К ним подошел офицер Аркадий Россет. Пушкин, отвлекшись от игры, спросил: «Вы уже были в гостиной? Этот человек рядом с моей женой?». Россет смущенно пробормотал: «Да, Дантеса я уже видел». Пушкин ответил смехом, но так, возможно, он пытался скрыть другие чувства…
В последний месяц своей жизни Пушкин не написал ни строки. Понятно почему. Голова его была затуманена – он беспрестанно думал о происходящем. Но надеялся, что все образуется, хотя и неведомо, каким образом.
Надворный советник Дмитрий Келлер, побывавший у поэта недели за три до дуэли, приводил слова поэта: «Я до сих пор ничего еще не написал, занимался единственно собиранием материалов: хочу составить себе идею обо всем труде, потом напишу историю Петра в год или в течение полугода и стану исправлять по документам».
Благим намерениям, однако, не суждено было сбыться. Пушкин за письменный стол так и не сядет. Он даже не мог толком сосредоточиться в свои последние дни. По свидетельству няни детей поэта, в декабре 1836-го и в начале января 1837 года Александр Сергеевич целыми днями разъезжал по Петербургу или, запершись в кабинете, бегал из угла в угол. При звонке в прихожей выбегал туда и кричал прислуге: «Если письмо по городской почте – не принимать!», а сам, вырвав письмо из рук слуги, бросался опять в кабинет и что-то громко кричал по-французски. «Тогда, бывало, к нему и с детьми не подходи, – заключала няня, – раскричится и вон выгонит».
Еще бы Пушкину не волноваться! Дантес, то ли и действительно влюбленный в Натали, то ли решивший окончательно взбесить Пушкина – потребовал у нее свидания. И она согласилась!
В этом незадолго до смерти призналась сама Наталия Николаевна, по заверению ее дочери Александра от второго брака, Но оговаривалась: «Бог свидетель, что оно было столь же кратко, сколько невинно. Единственным извинением мне может послужить моя неопытность на почве страдания...».
Свидание состоялось в доме мадам N.N. (за двумя буквами скрывалась Идалия Полетика, незаконная дочь графа Григория Строганова – В.Б.). Эта женщина, троюродная сестра Натали, сговорилась с Дантесом, пригласила ее к себе, а сама покинула квартиру.
Когда Натали «осталась с глазу на глаз с ним, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя». Так утверждала княгиня Вера Вяземская, которой принесла слух интриганка Полетика. Что было дальше, Бог весть, никто свечу не держал. Мерзкий петербургский свет дрожал от возбуждения, неистового желания узнать новые подробности разрастающегося скандала…
Пушкин был уведомлен о происшедшем. Он учинил пристрастный допрос жене. Получив ответы, разгневанный поэт отправил Геккерену письмо, которое оставляло лишь одну возможность – стреляться, чтобы очиститься от оскорблений. Убить недруга или пасть самому…
Слова слетали с разъяренного пера поэта: «…Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; и когда больной сифилисом, он оставался дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы ей бормотали: «возвратите мне моего сына!». «…Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего гнусного поведения осмеливался разговаривать с моей женой и еще того менее – обращаться к ней с казарменными каламбурами и разыгрывать перед нею самоотвержение и несчастную любовь, тогда как он только подлец и шалопай…».
Вскоре последовал ответ Геккерена. Тот писал, что Дантес вызывает Пушкина на дуэль, и поединок должен состояться в «кратчайший срок». Для Пушкина это был двадцать первый вызов на дуэль. Но состоялись всего четыре схватки. Да и называть их так было бы преувеличением – они были бескровными. Но в предстоящей дуэли кровь неминуемо должна была пролиться…
Пушкин понимал, что о примирении не может быть и речи. Да и не хотел этого, ибо Дантес все равно бы не успокоился. И сам он уже не мог охладить кипящую в его жилах кровь. Так пусть все идет своим чередом!
Пушкин не скрывал от жены, что будет драться. Он спросил, о ком она будет плакать. «О том, кто будет убит», – ответила Натали. Неужто ей было все равно? Ему же – нет. Перед самой кончиной Пушкин говорил жене: «Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтоб забыли про тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона».
…Последние часы перед дуэлью Александр Сергеевич был удивительно спокоен. Утром, в день поединка, проснулся в хорошем расположении духа. По свидетельству поэта Василия Жуковского, «его спокойствие было удивительное; он занимался своим "Современником" и за час перед тем, как ему ехать стреляться, написал письмо к Ишимовой (сочинительнице "Русской истории для детей", трудившейся и для его журнала)».
Днем Пушкин заехал в кондитерскую Вольфа на Невском проспекте, дождался Константина Данзаса, своего секунданта. Оба сели в сани, чтобы ехать на Черную речку к месту дуэли. И тут… У Дворцового моста им встретился экипаж, в котором сидела Натали. «Данзас узнал ее, надежда в нем блеснула, встреча эта могла поправить все. Но жена Пушкина была близорука; а Пушкин смотрел в другую сторону…».
День дуэли выдался ясный, морозный. Многие петербуржцы катались на санях с гор, иные уже возвращались с гулянья. На пути Пушкину и Данзасу встретилось немало знакомых. Но никто не догадывался, куда они едут, хотя о конфликте Пушкина и Дантеса знал весь Петербург.
На месте, у Черной речки, все было как в «Евгении Онегине»: «Вот пистолеты уж блеснули, / Гремит о шомпол молоток. / В граненый ствол уходят пули, / И щелкнул в первый раз курок…»
Из письма Жуковского: «Снег был по колена; по выборе места надобно были вытоптать в снегу площадку, чтобы и тот и другой удобно могли и стоять друг против друга, и сходиться. Оба секунданта и Геккерен занялись этой работою; Пушкин сел на сугроб и смотрел на роковое приготовление с большим равнодушием. Наконец, вытоптана была тропинка в аршин шириною и в двадцать шагов длиною; плащами означили барьеры.
Пушкин первым дошел до барьера, которым служила брошенная на снег шинель, и стал целиться. Однако противник выпалил первым. Падая, поэт воскликнул по-французски: «Je crois que j'ai la cuisse fracassee!» (Кажется, y меня раздроблено бедро).
Снег густо обагрился кровью, но упавший Пушкин нашел в себе силы для ответного выстрела. Когда Дантес рухнул наземь, Пушкин вскричал: «Браво!». Но все закончилось для кавалергарда счастливо – пуля попала ему в руку, которой он закрывал себе грудь, и ударилась в пуговицу подтяжки, держащей панталоны.
Узнав, что лишь ранил Дантеса, поэт не огорчился: «Странно. Я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет... Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, снова начнем».
Пушкина привезли домой и уложили на диван, с которого он уже не поднялся. Держался Александр стойко, несмотря на тяжелые страдания, причиняемые ранением. Этим он поразил доктора Николая Арендта: «Я видел много умирающих, но мало видел подобного»…
Современник вспоминал: «Все население Петербурга, а в особенности чернь и мужичье, волнуясь, как в конвульсиях, страстно жаждало отомстить Дантесу. Никто от мала до велика не желал согласиться, что Дантес не был убийцей. Хотели расправиться даже с хирургами, которые лечили Пушкина, доказывая, что тут заговор и измена, что один иностранец ранил Пушкина, а другим иностранцам поручили его лечить».
После смерти поэта, количество его читателей сильно возросло. Все бросились в книжные лавки, покупать новое миниатюрное издание «Евгения Онегина». Книжку, изданную тиражом в две тысячи экземпляров, раскупили за три дня…
Дошло до того, что Николай I, которому докладывали обо всем происходящем в Петербурге, многозначительно советовал Натали «быть сколько можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастия мужа, при известной его ревности».
Лучше бы Николай образумил Дантеса, который будучи гвардейским офицером находился в полной зависимости от царя. Можно было и попросить голландского короля вмешаться в бурные отношения между Геккереном, Дантесом и Пушкиным.
Существует и версия международного заговора, жертвой которого якобы стал Пушкин
А план у недругов России был в то время один — разрушить мирный русско-турецкий договор. Англия вела тайную войну, поддерживая восставших против царя кавказских горцев. Но в октябре 1836-го решилась на открытую провокацию. В бухте Суджук-Кале (у Новороссийска) русские корабли задержали английскую шхуну «Виксен», нагруженную новейшим оружием и боеприпасами для горцев. Шхуна и её экипаж были арестованы. В английском парламенте поднялся невообразимый шум. Требовали сурово наказать «вероломную» Россию. Николай I сказал своим приближенным: «Это война!». Но воевать с Россией, победительницей Наполеона, один на один англичане никогда бы не решились. Им необходима была помощь Франции. А Франция, как мы сказали, добивалась дружбы с Россией, потому что хотела принять участие в дележе «наследства больного человека», как называл Турцию Николай I. Франция уже ввела свои войска в Алжир и хотела захватить всю Северную Африку и Ливан.
Англичанам надо было именно в это время (осень 1836 — зима 1837 года) вбить клин в отношения России и Франции. Так как в марте к власти во Франции должен был прийти горячий сторонник России и противник Англии Адольф Тьер. Исполнителем антифранцузской провокации в России явился господин Геккерн, который часто проводил свое служебное время на «Зеленом острове». Чтобы испортить отношения с Францией, требовалась крупная жертва. По случайному стечению обстоятельств ею оказался Александр Сергеевич Пушкин. Геккерну повезло: «случайная» влюбленность Дантеса в жену Пушкина позднее оказалась сюжетом задуманной провокации.
Вопреки сложившемуся мнению, Пушкин Дантеса на дуэль не вызывал. Он написал нидерландскому послу очень сердитое письмо. На следующий день Геккерн прислал к Пушкину своего секунданта с запиской, что примирение невозможно. Секундантом Дантеса, вышедшего на дуэль вместо «оскорбленного» Геккерна, становится почему-то секретарь французского посольства д’Аршиак, служащий французского правительства, которого Дантес — легитимист, эмигрант, беженец из Франции — не признает.
Дошло до того, что Николай I, которому докладывали обо всем происходящем в Петербурге, многозначительно советовал Натали «быть сколько можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастия мужа, при известной его ревности».
Лучше бы Николай образумил Дантеса, который будучи гвардейским офицером находился в полной зависимости от царя. Можно было и попросить голландского короля вмешаться в бурные отношения между Геккереном, Дантесом и Пушкиным.
имхо та статья высосана из пальца.
как мог царь к чьей-то там жене напрямую обращаться?
да и в целом, цитаты с указанным источником перемежаются кусками текста типа "Закрыл за собой дверь и замер, прислушиваясь. Через некоторое время он услышал нечто, напоминающее звук поцелуя". Кто услышал? Пушкин? Где он это написал, с чего взята эта инфа?
или это:
"Пушкин в припадках ревности с кинжалом в руках допрашивал бедную женщину о ее отношениях с Дантесом. Что уж она лепетала, неведомо"
с чьих слов эта инфа? кто кроме самого пушкина и его жены это могли бы сказать?!
эта статья - художественный рассказ "по мотивам", не исторический.
Конфликт между Пушкиным и Дантесом начался с получения им оскорбительного анонимного пасквиля (диплома). Пушкин был уверен, что пасквиль был написан Геккереном, однако можно считать доказанным, что авторами были молодые русские аристократы князья Гагарин и Долгорукий. Можно конечно, предположить, что Геккерен как-то участвовал в этой интриге, но доказательств этого не существует.
Друзья Пушкина считали, что это грязное письмо написали два высокородных шалопая – князья Гагарин и Долгорукий, которые также были дружны с Дантесом и Геккерном. О молодом князе Долгоруком говорили как о шантажисте, интригане, человеке нечистоплотном как в нравственном, так и в моральном плане.
В то же время Долгорукий был умен и образован, писал труды по русской генеалогии, а также одновременно был автором мерзких пасквилей. Однажды жена Долгорукого призналась, что ее муж участвовал в интриге против Пушкина.
Конечно, слухи нельзя считать доказательством и друг Пушкина князь П. Вяземский написал по этому поводу: «Это еще не доказательство, хотя Долгоруков и был в состоянии сделать эту гнусность».
В 1928 году, по просьбе известного пушкиниста П. Щеголева, была проведена экспертиза почерка на пасквиле. Эксперт вынес однозначное заключение – «пасквильные письма о А.С.Пушкине в ноябре 1836 года написаны, несомненно, собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым».
Есть и другая кандидатура на авторство пасквиля
Между тем, если обратиться к самому пасквилю, его стилистике, обратить внимание на некоторые его особенности, то можно прийти к выводу, что следы ведут… к давнему «злому гению» Пушкина – Александру Раевскому, человеку крайне безнравственному, принадлежащему к типу людей, обуреваемых комплексом превосходства.
Но все эксперты утверждают, что анонимный пасквиль был написан русским аристократом, а не иностранцем.
Дошло до того, что Николай I, которому докладывали обо всем происходящем в Петербурге, многозначительно советовал Натали «быть сколько можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастия мужа, при известной его ревности».
Лучше бы Николай образумил Дантеса, который будучи гвардейским офицером находился в полной зависимости от царя. Можно было и попросить голландского короля вмешаться в бурные отношения между Геккереном, Дантесом и Пушкиным.
имхо та статья высосана из пальца.
как мог царь к чьей-то там жене напрямую обращаться?
да и в целом, цитаты с указанным источником перемежаются кусками текста типа "Закрыл за собой дверь и замер, прислушиваясь. Через некоторое время он услышал нечто, напоминающее звук поцелуя". Кто услышал? Пушкин? Где он это написал, с чего взята эта инфа?
или это:
"Пушкин в припадках ревности с кинжалом в руках допрашивал бедную женщину о ее отношениях с Дантесом. Что уж она лепетала, неведомо"
с чьих слов эта инфа? кто кроме самого пушкина и его жены это могли бы сказать?!
эта статья - художественный рассказ по мотивам", не исторический.
Статья плохонькая, но она основана на вполне серьезных источниках. Царь конечно общался с женой Пушкина, ведь Пушкина назначили камер-юнкером, то есть придворным служащим, в обязанности которого входило посещать все придворные мероприятия, в том числе и балы. На балу Николай 1 и мог поговорить с Натальей Николаевной.
По поводу кинжала, это взято из широко известного сборника Вересаева
«Граф В.А.Соллогуб писал, что Пушкин в припадках ревности брал жену к себе на руки и с кинжалом допрашивал, верна ли она ему» (В.В.Вересаев. Пушкин в жизни. М., 1990. Т. 2. С. 196).
Пушкин действительно был очень ревнив, вообще ухаживание молодого человека за замужней дамой не было само по себе чем-то оскорбительным или скандальным, при условии что соблюдались приличия. Сам Пушкин в молодости ухаживал за женой знатного сановника Елизаветой Воронцовой, и Воронцов не вызывал его на дуэль, а просто отослал подальше от своего дома.
Дело в том, что после дуэли и смерти Пушкина возник ряд версий о личности анонима. Длительное время наиболее аргументированным считалось предположение, что авторами пасквиля были двое — представители "золотой" молодежи князья Петр Долгоруков и Иван Гагарин, которым всю жизнь пришлось оправдываться и опровергать это обвинение. Павел Щеголев был уверен в непричастности Гагарина, виновником он считал Долгорукова — об этом и писал в "Огоньке". Почерковедческая экспертиза Салькова подтвердила: "Пасквильные письма написаны, несомненно, собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым".
На публикацию в "Огоньке" неожиданно горячо откликнулся нарком иностранных дел СССР Георгий Чичерин (кстати, с его портрета открывался тот номер журнала — нарком подписывал советско-персидский договор). Дипломат написал подробное письмо Павлу Щеголеву (оно было опубликовано и стало известным только в 1976 году). Почерк, которым был выполнен "окаянный" пасквиль, нарком посчитал очень похожим на почерк Филиппа Брунова — чиновника МИДа пушкинского времени. Собственноручные письма последнего были хорошо знакомы Чичерину еще с молодости, когда он много работал в архиве. Сходство почерков так поразило Чичерина, что он настоятельно рекомендовал Щеголеву проверить его гипотезу, провести почерковедческую экспертизу.
Гипотеза Чичерина не может не порождать сомнения. Во-первых, как он мог запомнить и узнать чей-то почерк через 30 лет?! Но это даже не главное. Чичерин был знаком с обычным, повседневным почерком Брунова. А пасквиль выполнен даже не просто искаженным почерком, а каким-то, хоть и рукописным, условным шрифтом. Усмотреть в нем детали неискаженного, повседневного почерка неспециалисту вроде бы невозможно. Ведь Чичерин не был экспертом-почерковедом. Удивительно и заявление наркома, не просто подвергающее сомнению экспертизу Салькова, но напрочь ее отвергающее. Он пишет, что почерк анонима "на почерк П.В. Долгорукова совсем не похож". Получается, почерк Долгорукова тоже был Чичерину очень знаком?!
Категоричность, с которой Чичерин выдвинул свою версию, заставляет отнестись к ней серьезно. И прежде всего провести почерковедческую экспертизу.
Просветительный центр "Академия", получив из Архива внешней политики Российской империи ксерокопии автографов Ф.И. Брунова и располагая факсимильными изображениями анонимного пасквиля, два сохранившихся экземпляра которого находятся в Пушкинском доме в Санкт-Петербурге, все-таки организовал такую экспертизу. В 2016 году ее выполнил судебный эксперт С.А. Макаров (сертификат СЗ РЦСЭ Минюста России N 7/1717 по специальности "Исследование почерка и подписей"), имеющий многолетний опыт экспертной работы.
Сравнивая раздельно документы на французском языке (пасквиль написан по-французски) и русском (адрес на конвертах с анонимкой — естественно, на русском), эксперт в обоих случаях установил: "Различающиеся признаки [сравниваемых почерков] существенны, устойчивы и образуют совокупность, достаточную для выводов о том, что исследуемые рукописные записи выполнены разными лицами".
Таким образом, наша экспертиза установила, что "окаянные" пасквили, приведшие к гибели поэта, написаны (переписаны, так как их было несколько) не Бруновым. Чичерин ошибся, а его предположение, длительное время не подвергавшееся проверке, оказалось неверным.
Но не был ли Чичерин прав в более важном — не являлся ли чиновник МИДа автором самой идеи изготовления и рассылки диплома ордена рогоносцев и сочинителем текста диплома? Что стоит за исключительной убежденностью наркома в виновности Брунова?
Возможно, Чичерин не столько узнал почерк, сколько хотел высказать давно известное ему предположение об авторе пасквиля. Народный комиссар большевистского правительства происходил из семьи потомственных российских дипломатов. Вполне вероятно, что в ней из поколения в поколение передавалась собственная трактовка событий дуэли и смерти Пушкина. В этой трактовке, бесспорно, тот "заговор света", злобная паутина, опутавшая поэта, связывались с салоном графини Марии Нессельроде, супруги тогдашнего министра иностранных дел. Подозрение о связи этого салона и самой графини с травлей Пушкина возникло сразу после его гибели. Именно к ней следует отнести знаменитые строки Лермонтова о "надменных потомках известной подлостью прославленных отцов". Графиня питала нелюбовь к Пушкину за приписываемую ему эпиграмму на ее отца — министра финансов Дмитрия Гурьева. Неприязнь и даже открытая враждебность к Пушкину четы Нессельроде имела давние корни. В 1824 году именно под нажимом Нессельроде Александр I отправил поэта в ссылку в Михайловское. Зато личным покровительством этой четы пользовались и голландский посланник барон Геккерн, которого поэт подозревал в авторстве анонимок, и приемный сын последнего — убийца поэта Дантес.
Семье дипломатов Чичериных были известны, наверное, и слова императора Александра II: "Теперь знают автора анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина,— это Нессельроде".
Старшие родственники наркома хорошо знали графа Карла Нессельроде, о котором в обширной научной и мемуарной литературе мало лестных характеристик, и его ближайшего сотрудника, приятеля и протеже — Филиппа Брунова. О его личных качествах также мало кто высказывался положительно. Всем было известно, что своей карьерой — вплоть до должности российского посла в Лондоне — он "обязан своему красивому почерку, а затем своему французскому стилю", способности услужить начальству; его знали "злым остроумцем и насмешником", "любителем шалостей и скабрезностей", как сказано в письме наркома. Идея диплома ордена рогоносцев вполне могла родиться в его мозгу, а графиня ее подхватила и выступила заказчицей подлой акции...
Чичерин, увидев в "Огоньке" изображение пасквиля, воспользовался предлогом — предать гласности давно известное ему из семейной памяти предположение, уверенность в участии Нессельроде и Брунова в составлении анонимок Пушкину. Брунов, очевидно, был автором текста пасквиля, составил его, а переписчиком мог быть кто-то третий.
Утром 4-го ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и для чести моей жены. По виду бумаги, по слогу письма, по манере изложения я в ту же минуту удостоверился, что оно от иностранца, человека высшего общества, дипломата. Я приступил к розыскам. Я узнал, что в тот же день семь или восемь лиц получили по экземпляру того же письма, в двойных конвертах, запечатанных и адресованных на мое имя. Большинство из получивших эти письма, подозревая какую-нибудь подлость, не переслали их мне.
Пушкин – гр. А. Х. Бенкендорфу, 21 нояб. 1836 г. (фр.).
Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своем, под председательством великого магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина[201], единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютором (заместителем) великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом ордена.
Непременный секретарь: граф I. Борх.
Анонимный «Диплом», полученный Пушкиным 4 нояб. 1836 г. – А. С. Поляков. О смерти Пушкина. СПб., 1922, с. 14 (фр.).
Байрон тоже любил бокс, а Пушкин и другие русские писатели находились под большим влиянием Байрона.
Считается, что Байрон смело вступал в боксерские поединки с сильными кулачными бойцами. Однако фактически подтверждено лишь то, что лорд тренировался со своим другом Джоном Джексоном.
