1.1. Развитие сопоставительного изучения славянских литературных языков (далее СЛЯ) и выделение типологически значимых признаков непосредственно связано с именами Б. Гавранека [Havranek 1963], Д. Брозовича [Брозович 1967], Н.И. Толстого [Толстой (1968) 1988]. Одним из исходных принципов построения классификации СЛЯ явилось разграничение их синхронных и диахронных характеристик. При этом в синхронии рассматривались преимущественно особенности функционально-стилистической парадигмы СЛЯ, в то время как языковые ситуации разбирались прежде всего в диахроническом плане, в том числе в связи с историческими особенностями развития национальных культур и литератур. Более того, наличие развитой функционально-стилистической парадигмы современных СЛЯ увязывалось с процессом упрощения и унификации языковых ситуаций в диахронии в период утверждения национальных языков [Толстой 1988: 15, 23].
Кардинальное изменение языковых ситуаций в славянских странах в 1990-е г., в том числе в ранее многоязычных сообществах (СФРЮ, ЧССР, СССР), привело к смене подходов к их изучению. В настоящее время описание типологически значимых сходств и различий в СЛЯ ведется славистами разных стран, прежде всего, в рамках социолингвистической и эколингвистической парадигм [Ohnheiser 2003; Gladkova 1999; 2008; Нещименко 1999; 2003; Lubaś 2000; 2009]. Необходимым условием дальнейшего развития этой области славистики является уточнение типологического профиля отдельных СЛЯ с учетом всего комплекса экстралингвистических условий их современного функционирования1. Принципиально важным при этом {633} представляется постулат о необходимости пересмотра соотношения синхронных и диахронных характеристик в типологии СЛЯ. Одним из примеров реализации этого принципа стала недавняя монография Г. Гладковой и И. Ликомановой по истории чешской и болгарской языковых ситуаций, рассмотренных в их динамике и современном состоянии [Гладкова, Ликоманова 2008].
Фактор времени играет особую роль при анализе типологической структуры литературного языка, в том числе при сопоставлении его с близкородственными языками [Мечковская 2003]. Понятия литературного языка (стандарта2), литературной нормы, варианта литературного языка как таковые являются маркированными во временном отношении. Учет социолингвистических критериев помогает более четкой временной локализации этих понятий на общей оси исторического развития языка. В данной статье нас будет интересовать в первую очередь динамика изменений и проблема устойчивости типологических черт украинского ЛЯ в связи с трансформациями современного коммуникативного и языкового пространства.
1.2. Одним из исходных критериев в социолингвистической классификации современных СЛЯ (предложенной В. Любасем [Lubaś 2000]) является наличие или отсутствие у языка государственного (официального) статуса и время его обретения. На основе этого признака было выделено несколько групп славянских языков. В первую группу вошли языки, обретшие наивысший коммуникативный статус в национальных сообществах к началу XX вв.: русский, польский, чешский, сербский, болгарский. Вторая объединила языки, получившие статус государственного в новых независимых государствах на рубеже XX–XXI вв.: словенский, словацкий, хорватский, боснийский, македонский, украинский, белорусский3.
Как справедливо отмечает известный чешский социолингвист Хана Гладкова, первые две группы (условно обозначаемые как «старые» и «новые» государственные языки) различаются не только и не столько временем закрепления наивысшего статуса языка в национальном коммуникативном пространстве, сколько общей системой и иерархией языковых функций [Gladkova 2008]. Ключевую роль играет здесь символическая функция языка, который рассматривается {634} членами коммуникативного сообщества не просто как средство общения, но и как способ национальной (социальной) солидарности [Кочерган 2003: 3, 9–10]. В условиях социально-политической стабильности и национальной зрелости символическая функция уступает место коммуникативной функции: именно так описывается современная ситуация в группе «старых» государственных языков. В группе «новых» государственных языков, в том числе в украинском, актуализируется именно символическая функция языка, а вопросам языкового планирования уделяется пристальное внимание, что вызывает явные аналогии с эпохой национального возрождения (ср. [Gladkova 2008]).
1.3. Традиционно термин «национальное возрождение» употребляется применительно к периоду конца XVIII – начала XIX в. для описания процесса становления национального самосознания славянских народов [История 1998], который сопровождался развитием национальных культур, литератур и кодификацией народных языков [Басай 1990]. В украинском случае, однако (как и в белорусском или македонском), эпоха национального возрождения характеризовалась исключительной длительностью, а процесс кодификации национального ЛЯ и стандартизации норм4 протекал неодновременно в разных сегментах языкового пространства и продолжался фактически с начала XIX в. вплоть до 1930-х гг. На первом этапе развития украинского ЛЯ стабилизация нормы происходила преимущественно в художественных текстах путем индивидуально-авторского отбора языковых средств из фольклорно-(диалектного) узуса, при этом сами тексты, становясь репрезентативными, воспринимались затем как языковые образцы в конкретном регионе5. Предшествование норм, апробированных в культурно-языковой практике, кодификации как таковой характерно не только для большинства литературных языков «нового» типа [Мечковская 2003: 90–91], но и, например, для болгарского языка, который относится к группе «традиционных» языков [Гладкова, Ликоманова 2008: 197]. При этом становление норм до второй половины XIX в. на востоке и западе Украины {635} проходило относительно независимо, это наглядно проявляется и в сфере грамматики6, и словаря, и орфографии. Завершение процесса кодификации следует отнести к 1920-м гг., связав утверждение единой нормы в сфере лексики с деятельностью Института украинского научного языка ВУАН (создан в 1921 г.) [Горбач 1993: 5 (49); Масенко 2004: 21–22], а закрепление компромиссной в отношении восточно- и западноукраинской культурной практики орфографической нормы – с работой Правописной конференции в 1927–1928 гг. [Шевельов 1987: 159–166]. Тогда же предпринимались активные попытки уменьшить разрыв между усилиями кодификаторов и реальной речевой практикой, а украинский ЛЯ был внедрен во все основные сферы публичной коммуникации [Шевельов 1987: 159–166]. Период «украинизации» всей общественной жизни (а не начало XIX в., как можно было бы предположить) вызывает явные аналогии с современностью, одновременно обнажая специфику трансформаций, происходящих сегодня в коммуникативном пространстве. {636}
Оксана Александровна Остапчук,МГУ им. М.В. Ломоносова, Институт славяноведения РАН (Москва)
1 См., напр., работы Р.П. Усиковой на македонском материале [Усикова 2004], О.Б. Ткаченко – на украинском [Ткаченко 2004]. {633}
2 В настоящей статье термины «литературный язык» и «литературный стандарт» используются на правах синонимов.
3 Автор выделяет также так называемые «культурные языки», находящиеся на догосударственной стадии развития (русинские, лужицкие) и др. в зависимости от уровня и широты признания. {634}
4 О разграничении процессов кодификации как деятельности по описанию набора стандартных языковых средств и стандартизации как «установления и восприятия носителями СЯ основных норм речевого поведения в сфере культурной коммуникации» в истории СЛЯ см. [Гладкова, Ликоманова 2008: 197].
5 Этап текстовой стандартизации на Восточной Украине продолжался с конца XVIII по 40-e гг. XIX в.: см. подробнее [Яворська 1999: 203], на Западной вплоть до конца XIX в., см. также [Гриценко 1993]. {635}
6 Так, дескриптивные галицкие грамматики середины XIX в. фактически закрепляли статус нормативных за морфологическими формами, характерными для западноукраинского узуса [Мацюк 2001: 308]. {636}
Остапчук О.А. Украинский литературный язык в свете социолингвистической типологии славянских языков // Славянское языкознание. XV Международный съезд славистов. Минск, 21–27 августа 2013 г. Доклады российской делегации / Отв. ред. А.М. Молдован, С.М. Толстая. М.: Индрик, 2013. С. 633–636.
2.1. Актуализация символических функций украинского языка в 1990–2000-е гг. в сфере языкового планирования сопровождалась активным развитием инструментов кодификации, что означало, среди прочего, пересмотр языковых норм, сложившихся в советское время. Особая роль в этой связи отводилась обсуждению проблем орфографии, воспринимаемых (как и в 1920-е гг.) в контексте символической связи с национальной культурно-письменной традицией7. Так, разработанный Институтом украинского языка НАНУ новый проект правописания [УП 1999] предусматривал целый ряд изменений, в том числе с учетом тех норм орфографии 1928 г., которые, по мнению членов академической комиссии, не противоречат тенденциям развития современного украинского языка. Однако отсутствие консенсуса даже в среде экспертного сообщества не позволило сделать новые принципы правописания общепринятыми [Масенко 2004: 83–86; Терлак 2009: 121–122]. Это, в свою очередь, привело к усилению вариативности не только на сугубо орфографическом (см. варианты Европа // Європа, Йоан // Іоан, Юда // Іуда, міф // міт, б’юро // бюро, матеріял // матеріал, Гемінгвей // Хемінгуей), но и на грамматическом уровне (любови // любові, у піджаці // у піджаку, {636}у метрі // у метро). Предложения, сформулированные в академическом Проекте орфографии, были восприняты лишь частью коммуникативного сообщества и реализованы в отдельных сегментах культурно-языкового пространства: телевизионном (канал СТБ), публицистическом (журнал «Ї», «Критика»), в практике книгоиздания (издательства «Смолоскип», «Лілея-НВ», «Піраміда»). Такая речевая практика, предполагающая, в том числе, сознательный выбор лексических вариантов из синонимических рядов (шпиталь вм. лікарня, гелікоптер вм. вертоліт и под.), неоднозначно оценивается участниками культурной коммуникации и представителями лингвистического сообщества: с одной стороны, ее рассматривают как положительную тенденцию [Баранівська 2008: 67], с другой – трактуют как сознательное расшатывание норм [Ажнюк 2009: 147]. Проявляемая в разных сегментах кодификации тенденция к пересмотру норм приводит к изменению ряда типологических характеристик украинского ЛЯ.
2.2. Украинский язык (вместе с белорусским, македонским, словацким) исходя из близости литературного стандарта к разговорному языку традиционно характеризуется как «демократический» и противопоставляется в этом отношении «элитарным» (напр., чешскому, русскому) [Мечковская 2003: 92–93]. Действительно, на начальном этапе украинская кодификация носила романтико-этнографический характер и ориентировалась главным образом на украинскую народную (разговорную) речь в форме фольклорного интердиалекта (интердиалектов). Однако дальнейшее развитие языковой коммуникации, особенно в нерегулируемой сфере, привело к определенной трансформации принципа «демократизма» украинской нормы.
Функционально-стилистическая дифференциация литературной нормы к концу XIX в. создала условия для развития устной разновидности нормированной украинской речи, что в целом совпадает с хронологией этого феномена у большинства славянских народов [Нещименко 1999: 60]. Примерно этим же временем датируется предположительно возникновение городского просторечья и социальных диалектов (жаргонов: ремесленнического, лирницкого, школярского, арго, языка преступников) [Горбач 1993: 5 (49)]. Однако в дальнейшем сфера употребления и социальная база всех разновидностей национального языка, используемых в неформальной коммуникации, существенно сократилась. Длительный период конкуренции с русским языком во всех важнейших сферах коммуникации, включая неофициальное общение, привел к тому, что в настоящий момент функции просторечья в украинском коммуникативном пространстве фактически выполняет {637} так называемый «суржик». Этот термин закрепился за гибридным языковым образованием (креолоидного типа), возникшим в результате русско-украинского взаимодействия первоначально на востоке и севере Украины8. Русско-украинская интерференция отмечается также в целом в нерегулируемой сфере общения9.
В то же время коммуникативно не обоснованными и анахроничными следует признать надежды на внедрение литературного языка в сферу ежедневного бытового общения [Ґаудіо, Тарасенко 2008: 330; Тараненко 2003б: 41]. Использование в этой функции стандартного языка – нормированного средства культурной, преимущественно письменной коммуникации – создает слишком сильный коммуникативный дискомфорт, нарушая принцип функциональной адекватности. Перемещение функциональных границ в рамках украинского языкового пространства, проникновение в ЛЯ элементов из других («низких») функционально-стилистических разновидностей национального языка в украинском языкознании квалифицируется как жаргонизация, субстандартизация, вульгаризация, коллоквиализация [Тараненко 2003а; Бабич 2011]. Объектом критики становится, в частности, языковая политика и речевая практика в СМИ и художественной литературе, которые рассматриваются главным образом с точки зрения соответствия / несоответствия этих сфер коммуникации их традиционной роли «языкового образца».
Реакция экспертного сообщества на такую языковую ситуацию выражается в формулировке «элитарного» принципа кодификации, т.е. такого «подхода к критериям языковой правильности, при котором реальные процессы языкового употребления не считаются достаточным критерием нормы, вместо этого предлагается так называемая „аналитическая норма“, являющаяся созданием специалистов» (перевод наш. – О.О.) [Єрмоленко и др. 1998: 10]. Таким образом, можно констатировать не только ослабление традиционного «демократизма» украинской нормы, но и изменение логики процесса нормирования. Предшествование (элитарной) кодификации как таковой отбору языковых средств в узусе и их стандартизации создает условия для усиления вариативности и увеличения разрыва между нормой и узусом [Ohnheiser 1999: 32]. {638}
2.2.1. Тенденция к так называемой «национализации» языка, отмечаемая в ряде славянских стран [Ohnheiser 2003: 30], в украинском случае приобретает формы определенной архаизации нормы [Яворська 1999: 208], или иначе – ее нормативно-стилистической переориентации с учетом языковой практики 1920–30-х гг. [Тараненко 2003: 50]. Повышение значимости архаизмов в языковой системе происходит как в результате возвращения ряда понятий в концептуальное поле (что особенно характерно для религиозной и обрядовой сферы, а также области коммерческой деятельности, права), так и за счет изменения нормативной оценки вариантов номинаций, ранее находившихся на периферии системы. А. Стишов приводит около 600 «актуализованных» лексем, активно употребляемых в современных СМИ [Стишов 2003: 374–380]. Среди них особое место занимают пуризмы, созданные на пике национального языкотворчества – в 1920-е гг. (лексемы типа військовик – ср. воєнний, світлина – ср. фотографія, летовище – ср. аеродром).
В ряде случаев данная тенденция выражается в своеобразном кодификационном «этнографизме». Это проявляется, в частности, в активизации (регионально) маркированных и функционально ограниченных единиц в сфере «высокой» коммуникации (напр., в официально-деловом, научном стилях): см. наречия деінде, подекуди, служебные слова бодай, попри, натомість, сливе [Єрмоленко 1998: 7–9]. Параллельно в узусе вырабатываются механизмы нового функционального разграничения подобных лексических элементов. Так, если лексемы типа небіж появляются в титрах при переводе на украинский язык современных фильмов и телесериалов [Ажнюк 2011: 146], а позаяк распространяется главным образом в публицистике и литературе [Терлак 2009: 125–128], то проникновение таких и подобных лексем в научный и официально-деловой стили блокируется представлением о правильности и функциональной уместности таких элементов в данной сфере коммуникации.
2.2.3. Особое место занимает в современном украинском ЛЯ проблема единства нормы и допустимости региональных ее вариантов. Базой литературного стандарта во всех классических трудах по истории украинского литературного языка однозначно признаются полтавско-харьковские говоры [Русановський 1998; Жовтобрюх, Молдован 2005]. Однако украинская литературная норма создавалась на разнодиалектной основе [Шевельов 1955/2003: 133; Гриценко 1993], хотя в разное время участие говоров отдельных регионов было неодинаковым. Так, усиление роли западноукраинской языковой традиции в кодификации в 1920-е гг. сменилось впоследствии {639} определенным сокращением диалектной базы ЛЯ и вытеснением большинства форм и лексем, маркированных как «галицизмы», на периферию системы (об этом в лексикографической практике свидетельствовали пометы «редкое», «диалектное», «западное») [Українська мова 2005: 354–399].
В настоящее время противопоставление региональных вариантов нормы переместилось в область функциональных различий и касается главным образом частотности употребления ряда форм и конструкций в грамматике, а в сфере лексики и синтаксиса сводится в основном к различной стилистической окраске конкурирующих вариантных средств10. В то же время повышение коммуникативного статуса элементов, маркированных в языковом сознании как галицкие, приводит к перераспределению функциональной нагрузки вариантов, признаваемых нормой в качестве равноправных (как в случае с грамматическими вариантами міністрові, ср. міністру; соли вм. солі). В сфере лексики отмечается актуализация региональных элементов типа: правник вм. юрист, потяг вм. поїзд, слухавка вм. телефонна трубка, відносини вм. стосунки и под. Определенное влияние оказывает западный вариант литературного языка также на орфоэпические нормы, что сказывается, в частности, в усилении вариативности в ударении в ряде слов (словоформ), как например в 1 л. ед. ч. глаголов наст. вр.: прόшу // прошý; нéсу // несý (первый вариант произношения распространен на западе Украины). Конкуренция западно- и центральноукраинского орфоэпических вариантов привела ранее к появлению омографов вúгода ‘выгода’ и вигóда ‘удобство’11.
2.3. Проявления дистанцирования от одного или нескольких языков-соседей в конкретный период развития литературного стандарта связываются обычно с наличием / отсутствием билингвизма и характером отношений с другими языками, функционирующими в данном коммуникативном пространстве [Мечковская 2003]. В украинском случае пуристическая направленность кодификации особенно ярко проявилась (в ее умеренном и крайнем виде) в эпоху украинизации {640} [Шевельов 1987: 167–169], которая ознаменовалась активным словотворчеством на базе исконных элементов и адаптированных заимствований: хитун (вм. маятник), цідило (вм. фільтр), розчепірка (вм. парасоля) [Курс ІУЛМ 1961, II: 21], часть из них стали узуальными (рушій, двигун, вимикач). Последовавшая в 1930-е гг. смена языковой идеологии на Советской Украине сопровождалась сужением принципа пуризма: не соответствующими символической функции языка признавались лишь заимствования из польского языка. Проникновение русизмов в структуру украинского литературного языка не ограничивалось, открыто провозглашались принципы перевода, согласно которым «при существовании в украинском языке синонимичных слов, как например процент и відсоток, поступ и прогрес, визиск и експлуатація, эти понятия передаются языковыми формами, общими для русского и украинского языков» [Курс ІУЛМ 1961, II: 395].
Современный (после 1989 г.) этап развития украинской литературной нормы характеризуется, как и в целом ряде других языков (ср. пример хорватского, белорусского, отчасти словацкого языков), действием двух разнонаправленных тенденций: интернационализации словарного состава и одновременно национализации. Последняя тенденция выражается «в укреплении „национального“ варианта за счет усиления роли исконных словообразовательных и лексических (в т.ч. диалектных и архаичных) средств, а также использовании языковых средств из соседних славянских языков, которые не воспринимаются как угроза специфике национального языка» [Ohnheiser 2003: 30]. Наиболее ярко тенденция к «национализации» украинского литературного стандарта выражается в устранении параллельных языковых средств, имеющих свои аналоги в русском языке, или, по крайней мере, существенном ограничении их функционирования [Яворська 1999: 214]. Так, рекомендуется употреблять підвалини вместо устоï; виш вместо вуз; это касается в том числе и интернационализмов, вошедших в украинский язык через посредство русского: іспит вместо екзамен; доба вместо епоха. Часть русизмов, прежде всего советизмы, демонстрируют устойчивую тенденцию к маргинализации в рамках языкового пространства, а их выведение из активного словарного состава сопровождается обретением ярко выраженной экспрессивной окраски – заметим, аналогичное явление наблюдается и в русском, и в других славянских (и не только) языках. В украинском случае дополнительным средством маркирования становится подчеркивание связи с русским источником при помощи графико-фонетических средств (ср. совєти, совєцький с негативными коннотациями и относительно нейтральные аналоги с корнем рад-: радянський). Тенденция {641} к «дерусификации» украинского стандарта проявляется и на других языковых уровнях, в частности, на уровне морфологии в усилении функциональной значимости вариантов, не имеющих полных аналогов в русском языке (как, например, окончание -у в род. пад. ед. ч. сущ. муж. рода 2 скл.), а также в рекомендациях по избеганию общих с русским языком конструкций с предлогом по (завдання по…, доручення по…, комісія по…), действительных причастий настоящего времени типа конкуруючий, вмираючий и под.
Однако активные усилия украинских кодификаторов по устранению русизмов приносят успех лишь в сфере «высоких» коммуникативных функций, а для повседневной украинской речевой практики характерно обилие заимствований из русского языка, в том числе нейтральных типа творог, туфлі и под. Преобладание русизмов со сниженной окраской в современной украинской речи отражает масштабное явление: перемещение центра взаимодействия русского и украинского языков из сферы регулируемой в сферу нерегулируемой коммуникации (примеры см. [Ставицька 2011]). {642}
7 Ср. обзор развития орфографии в болгарском литературном языке в связи с символической функцией языка [Гладкова, Ликоманова 2008: 308–322]. {636}
8 Лингвистическая природа суржика, как и его социолингвистические характеристики, является предметом оживленных дискуссий в современной украинистике: см., в частности, [Масенко 2004: 104–114]. Аналогией «суржика» в условиях русско-белорусской интерференции является «трасянка».
9 Это дает основания говорить даже об отсутствии или неразвитости этих форм существования этнического языка [Масенко 2004: 131, 133]. {638}
10 Например, в фонетике это проявляется в функционально большей значимости [ґ] и произношении [в] как неслогового [и̯]; в грамматике – в ином распределении вариантов окончаний: так, в дат. пад. сущ. муж. рода 2 скл. преобладает -ові (а не -у), в род. пад. сущ. жен. рода 3 скл. -и (а не -і); в синтаксисе – в преимущественном употреблении посессивных конструкций типа я маю (вм. в мене є), большей частотности употребления глагола-связки є и т.д.
11 Подробнее о влиянии западных орфоэпических норм на литературный стандарт см. [Шевельов 2003: 107–112; 117]. {640}
Остапчук О.А. Украинский литературный язык в свете социолингвистической типологии славянских языков // Славянское языкознание. XV Международный съезд славистов. Минск, 21–27 августа 2013 г. Доклады российской делегации / Отв. ред. А.М. Молдован, С.М. Толстая. М.: Индрик, 2013. С. 636–642.
3. Произошедшее с 1990-х гг. изменение ряда принципов кодификации приводит к определенному нормативному плюрализму, что, в свою очередь, выражается в заметном усилении вариативности на всех уровнях языка в узусе12. Как отмечает Н.Б. Мечковская, разница между отдельными славянскими языками в сфере кодификации состоит, в частности, в глубине и определенности содержательной дифференциации вариантных и синонимических средств языка [Мечковская 2000: 41]. Для украинского языка, как и для других языков «демократического» типа, характерно относительно свободное варьирование языковых средств, таким образом, выбор варианта из имеющихся параллельных и/или синонимических средств не всегда связан с существенными семантическими и/или стилистическими различиями. Исследования современного украинского узуса выявляют не только пары относительно нейтральных лексических вариантов, таких как бізнесмен // бізнесовець, спортсмен // спортовець, но и целые ряды синонимичных лексем: чиновник / урядовець / посадовець / високопосадовець; діаспорит / діаспорянин / діаспорник / діаспорець / діаспорівець. Подобно тому, как это происходило в 1920-е гг., основным объектом нормирования на уровне лексики являются те вариантные лексемы и словообразовательные модели, которые противоречат современным представлениям о языковом идеале по формальным {642} критериям (в частности, это касается русизмов; ср. на материале болгарского языка [Гладкова, Ликоманова 2008: 267]). Однако в большинстве случаев выработка инструментов дополнительной стилистической и функциональной дифференциации происходит спонтанно и регулируется скорее в словоупотреблении, чем за счет инструментов кодификации: см. процесс стилистической и текстовой стандартизации в случае с лексемой депутат: парламентар / верховнорадівець : нардеп : манкуртопарламентар : депутякало : політбрехайло [Карпіловська 2004]. В этом отношении особый интерес представляет сознательная ориентация на употребление лексем, находившихся до недавнего времени на периферии системы, теми представителями коммуникативного сообщества, которые активно влияют на формирование моделей языкового поведения, см., например, функционирование лексем шпальти, відтак, відсоток, водойма, царина, достоту, амбасада, автівка, перемовини, міліціянт (поліціянт), шпиталізувати в телеэфире канала СТБ и связанные с этим дискуссии.
Весьма показательна с этой точки зрения практика введения лексического материала в учебники украинского языка для иностранцев, отражающие определенный этап современной украинской стандартизации. Относительная либеральность современной украинской нормы находит свое проявление в констатации наличия в речевой практике стилистически немаркированных лексических дублетов типа цитрина – лимон. Практика параллельного использования в тексте синонимических средств является не совсем удачной с методологической точки зрения, но адекватно передает реалии словоупотребления в неофициальной и полуофициальной сфере коммуникации: офіціант (кельнер), передзвоню (зателефоную), пігулка (таблетка), вигоди (зручності), покій (вітальня), власний будинок (осібняк) и т.д.13
Приходится констатировать, что украинский кодификационный плюрализм связан с незавершенностью формирования представлений о «языковом идеале». Он, в свою очередь, может формироваться с учетом как норм 1920-х гг., так и более поздней советской практики кодификации, равно как региональной (западноукраинской, а позднее диаспорной) культурно-языковой традиции. Отмечаемое повсеместно снижение эффективности инструментов кодификации, связанное с общими изменениями в сфере культурной коммуникации [Гладкова, Ликоманова 2008: 97–100, 163], в украинском случае обусловлено также рядом социолингвистических причин. {643}
12 Подробнее об этом см. [Остапчук 2006]. {642}
13 Примеры из [Белей 2006]. {643}
Остапчук О.А. Украинский литературный язык в свете социолингвистической типологии славянских языков // Славянское языкознание. XV Международный съезд славистов. Минск, 21–27 августа 2013 г. Доклады российской делегации / Отв. ред. А.М. Молдован, С.М. Толстая. М.: Индрик, 2013. С. 642–643.
4.1. Важным принципом организации украинского коммуникативного пространства, остающимся неизменным на протяжении всего XIX и XX в., является присутствие в нем, кроме титульного украинского, еще как минимум одного конкурирующего с ним языка – русского. Многоязычие как способ оформления коммуникативного пространства является одной из характерных черт начального этапа развития славянских литературных языков14. Замена «чужого» языка культурным идиомом, основанным на этническом языке, является социолингвистической универсалией эпохи национального возрождения [Гладкова, Ликоманова 2008: 63, 101]. Именно коммуникативная эмансипация украинского языка стала основной целью языковой политики в 1920-е гг., в эпоху «украинизации» [Шевельов 1987: 133–170; Масенко 2004: 18–30]. Однако в дальнейшем языковая политика СССР привела к частичному вытеснению украинского языка из сферы высоких коммуникативных функций и закреплению в УССР принципа русско-украинского двуязычия в публичной коммуникации. Обеспечить условия для восстановления функций украинского языка в тех сферах официальной и высокой коммуникации, где он отсутствовал или функционировал ограниченно в советскую эпоху (администрация, судопроизводство, технические науки, образование, СМИ), призвана языковая политика после обретения Украиной независимости в 1990-е гг.
За прошедшие 20 лет независимости была создана законодательная база, гарантирующая употребление украинского языка как единственного государственного в ведущих сферах общения, прежде всего официальной и полуофициальной. Наивысший коммуникативный статус украинского языка закреплен в конституции Украины, ряде подзаконных актов, включая законы, регулирующие функционирование языков в сфере рекламы, на телевидении и радио, в печатных СМИ15. В то же время колебания государственного курса, в том числе в языковой сфере, лишают законодательную базу ее ключевого принципа – стабильности. Однако отсутствие государственного органа, ответственного за внедрение в практику мер регулирования языковой сферы [Besters-Dilger 2011: 288–291], как и ряд других объективных и субъективных причин, существенно осложняют реализацию языковой политики Украины. Например, участники культурной коммуникации по-разному оценивают эффективность и перспективность проводимой в государстве языковой политики. {644}
Негативную роль играет здесь также несоответствие официального статуса конкурирующих языков и их реальной роли в коммуникации. С одной стороны, украинский язык, будучи государственным, является основным языком этнических украинцев и языком публичного общения на территории Украины [Ажнюк 2009: 141]. В то же время сфера непубличного, неофициального общения обслуживается в равной мере украинским и русским языками. Признанию украинского языка языком полного территориального и этнического распространения (терминология О. Ткаченко [Ткаченко 2004]) препятствует ограниченность его функционирования в ряде географических регионов страны (прежде всего на юге и востоке), а также в отдельных социальных сферах. Несмотря на существенные изменения в социальной структуре коммуникативного сообщества, деление на «украиноязычное» село, с одной стороны, и «русскоязычный» город – с другой, особенно в восточных областях, до сих пор остается актуальным; промежуточное положение занимают здесь малые города, где украинофоны также не всегда составляют большинство [Kulyk 2011: 312].
С другой стороны, неопределенным остается статус русского языка, играющего важную роль в сфере неофициального общения не только на востоке, но и в центре Украины. Применение к русскому языку Европейской хартии региональных (миноритарных) языков сталкивается с неоднозначными аспирациями самих русскоязычных жителей Украины и политических сил, выражающих их интересы. С одной стороны, предпринимаются настойчивые попытки придания русскому языку статуса регионального16; с другой – раздаются голоса в пользу признания русского языка вторым официальным. Это явно свидетельствует о выдвижении символической (а не коммуникативной) функции языка на первое место также в среде русскоязычных граждан Украины17.
Столкновение двух – по сути, противоположных по своим целям – языковых идеологий в одном коммуникативном пространстве обуславливает остроту лингвистических (и политических) дискуссий {645} в украинском коммуникативном сообществе [Besters-Dilger 2011: 276–282]. Следует заметить, что преобладание русского языка в ежедневном общении не отрицает поддержки политики «украинизации» коммуникативного пространства. Такое языковое поведение характерно в первую очередь для молодых людей – жителей больших городов, получивших высшее образование и достигших среднего или высокого уровня жизни [Kulyk 2011: 313]. Складывание слоя молодых, образованных, социально активных и успешных людей, заинтересованных в сохранении и укреплении позиций украинского языка, может послужить важным фактором дальнейшего развития языковой ситуации.
4.2. Расширение сферы употребления ЛЯ и связанное с этим процессом углубление его функциональной дифференциации признается одним из характерных признаков языковой ситуации эпохи формирования национальных ЛЯ. Практические меры «украинизации» в 1920-е гг. были направлены в первую очередь на внедрение украинского языка в сферу администрации и государственного управления, а также образования и книгоиздания [Шевельов 1987: 141–144]18. Именно эти сферы коммуникации стали основным объектом языковой политики и в 1990-е гг. [Масенко 2004: 118]. Динамика количества образовательных учреждений (общеобразовательных школ и высших учебных заведений) с украинским как основным языком преподавания демонстрирует кардинальные изменения в этой сфере за последние 20 лет, особенно в восточных областях Украины. Наглядным примером может послужить Луганская область, где количество украиноязычных школ возросло с 9% в 1995–1996 г. до 48% в 2010–2011 г., данную тенденцию еще лучше иллюстрируют вузы, где соответствующие показатели составили 8% и 79%. За аналогичный период в масштабах всей Украины количество украиноязычных школ возросло с 58% до 82%, а вузов с 55% до 90%19. Следует, однако, отметить, что на востоке и отчасти юге Украины сохраняется определенный разрыв между долей украинского населения и количеством общеобразовательных школ с преподаванием на украинском языке. Наиболее существенен этот разрыв в {646} Крыму, где на 24,3% этнических украинцев приходилось в 2010–2011 учебном году 8% школ с преподаванием на украинском языке (что и так можно считать успехом по сравнению с 0,1% в 1995/1996 уч. г.). Ситуация выглядит еще более неоднозначной, если учесть данные о количестве негосударственных образовательных учреждений, в большинстве своем русскоязычных или двуязычных [Besters-Dilger 2011: 268]. Отмечается также, что в нерегулируемой ситуации общения (вне класса / аудитории) выбор языка осуществляется в соответствии с доминирующей языковой ситуацией в данном регионе, например, в Киеве школьники и студенты в кругу друзей предпочитают общаться по-русски [Залізняк, Масенко 2001: 33].
Довольно показательной для всей системы коммуникации является ситуация в украинском медиапространстве. Согласно официальным данным за 2010 г., в государственных (областных) телерадиокомпаниях украинское вещание занимало в телеэфире 96,2% времени, в радиоэфире – 96,1%; даже в Крыму эти цифры составили соответственно 47,4% и 68% [СтатУ 2011: 483]. Однако, как справедливо замечает Ю. Бестерс-Дилгер, картину существенно меняют данные о распределении языков в эфире негосударственных каналов и FM-радиостанций, на которые приходится основная доля зрителей и слушателей [Besters-Dilger 2011]. В информационном пространстве телеканалы используют различные языковые стратегии оформления эфира. Так, на УТ-1 и 5 канале выпуски новостей преимущественно выходят на украинском языке, включая аналитические итоговые программы, однако на наиболее рейтинговых каналах СТБ, Интер, 1+1, ICTV, Новый канал (по данным за сентябрь 2011 г.) транслируются выпуски новостей на обоих языках. При этом фрагменты русскоязычной речи (высказывания героев новостей) передаются в оригинале, хотя в 2006–2007 гг. на УТ-1 и 5 канале осуществлялся их синхронный перевод, а на каналах ТЕТ, Интер, СТБ, 1+1 с целью украинизации русскоязычных новостей и высказываний использовались титры [Баранівська 2009: 67–70]. Характерной чертой современного медиапространства является практика параллельного использования украинского и русского языков в теле- и радиоэфире, когда переключение кода происходит каждый раз вместе со сменой говорящего (включая новости, ток-шоу и интервью, независимо от их тематики20). Эта практика получает довольно резкую оценку в среде {647} специалистов [Масенко 2004: 121–122], неоднозначно относится к ней как русскоговорящая, так и украинофонная часть коммуникативного сообщества, что показывают, в частности, форумы на сайтах телеканалов.
Приходится констатировать, что расширение сферы употребления украинского языка после повышения его коммуникативного статуса охватило преимущественно сферу регламентированного языкового поведения (образование21, администрация). В то же время в информационно-культурном пространстве (в том числе в СМИ), как и в неофициальном (нерагламентированном) общении, сохраняется ситуация русско-украинского двуязычия. Наличие в сфере культурной коммуникации двух конкурирующих языков следует признать анахронизмом, присущим языковой ситуации эпохи национального возрождения и/или так называемым малым славянским этносам. Характерно, что в нашем случае коммуникация на разных языках не распадается на четко обособленные сферы [Гладкова, Ликоманова 2008: 64, прим. 2], наблюдается их активное взаимодействие, что свидетельствует о переходном характере такой ситуации.
4.3. Повышение украинской языковой компетенции среди участников культурной коммуникации явилось одним из важных показателей успешности политики «украинизации» в 1920-е гг. Количество носителей литературного языка увеличивалось главным образом за счет интеллигенции, но также духовенства и определенной части служащих и молодежи [Шевельов 1987: 148–149]. Современная социолингвистическая теория предлагает различные подходы к анализу языковой и коммуникативной компетенции, различая понятия «пользователя» и «носителя» языка, противопоставленные по линии пассивного / активного, неполного / полного владения языковыми нормами, включая способность к переключению кодов между разными разновидностями национального языка22.
Отмечаемое сегодня увеличение числа носителей норм литературного языка напрямую связано с успехами в украинизации системы образования (см. п. 2.2). Однако только для определенной части носителей украинского языка можно предположить, что освоение литературной нормы в школе, искусственное по своей природе, дополняется также спонтанным усвоением норм разговорной и/или диалектной речи в семье или кругу сверстников. Такая ситуация {648} характерна только для тех, кто пользуется украинским языком во всех ситуациях общения: среди опрошенных в рамках проекта INTAS это 35,3% (если учесть тех, кто назвал украинский язык единственным и преимущественным языком общения) [Мовна політика 2008: 361]. Предпочтение, отдаваемое русскому языку, в большинстве ситуаций общения, в том числе неофициального (об этом заявили 15,1% опрошенных [там же: 361]), может быть связано с недостаточным владением иной, чем литературная, нормой украинского языка. Выбор «привычного» языкового кода, используемого в кругу семьи, в такой ситуации вызывает меньший коммуникативный дискомфорт.
Отмечается парадоксальная ситуация, когда успехи школьного образования на национальном языке увеличивают число лишь пассивных носителей литературных норм23. Базовые характеристики носителя языка как активного участника коммуникации в украинском случае служат скорее не для интегрального описания коммуникативного сообщества, а для выделения отдельных групп коммуникантов с разным набором компетенций. Так, лишь наиболее узкой группе (гуманитарной) интеллигенции будут присущи все параметры, включая активное осознанное владение нормами литературного языка, безусловное соблюдение в речи орфоэпических и других норм, понимание других разновидностей национального языка (региональных, субстандартных и пр.) и творческое использование языковых средств [Гладкова, Ликоманова 2008: 123]. Даже представители СМИ и мира политики в большинстве своем исключаются членами экспертного лингвистического сообщества из этого круга «идеальных» носителей по причине недостаточного соблюдения норм, в том числе орфоэпических [Баранівська 2008: 64; Ажнюк 2009: 143].
Дальнейшее расширение украинской языковой компетенции среди представителей младшей возрастной группы носителей (а следовательно, и всего коммуникативного сообщества) напрямую зависит от последовательности проводимой языковой политики и создания устойчивой мотивации для украинизации языкового поведения [Kulyk 2011: 324], а также от уровня коммуникативного комфорта в различных, прежде всего неофициальных, ситуациях общения.
4.4. Процесс кодификации национального языка и внедрения литературных норм в практику предполагает, в частности, признание {649} членами языкового коллектива престижности данной формы культурной коммуникации [Daoust 1997: 438–440]. С безусловной оценкой использования литературного стандарта как наиболее престижной модели языкового поведения связано стремление деятелей национального возрождения к максимальному приобщению к нему всех носителей языка [Гладкова, Ликоманова 2008: 163]. Однако языковые предпочтения говорящих формируются не только «благодаря», но и «вопреки» государственной языковой политике. Так, исследователи указывают на противоречивое влияние политики «украинизации» в 1920-е гг. на отношение к украинскому языку, в частности, в русскоязычных рабочих районах Донбасса [Шевельов 1987: 147]. Современные исследования показывают существование определенного разрыва между реальным языковым поведением говорящих и представлениями о престижности украинского языка. Несмотря на то, что 53% киевлян общаются всегда или почти всегда по-русски, более половины из них считают, что «украинский язык является атрибутом государственности Украины», «употребление его в столице не соответствует его статусу государственного», а также что «его престиж должен быть выше, чем теперь» [Масенко 2011: 125]. Видимо, отчасти такой эффект связан с положительной оценкой проводимой языковой политики, что позволяет надеяться на дальнейшие изменения языковых предпочтений участников культурной коммуникации24. {650}
14 Об этом на примере русского и чешского языков см. [Нещименко 2003], чешского и болгарского языков – [Гладкова, Ликоманова 2008].
15 В частности, это закон «О телевидении и радиовещании» (2006), «О кинематографии» (2006). Подробный анализ см. [Besters-Dilger 2011: 257–270]. {644}
16 После неудачной попытки в 2006 г. провозглашения русского языка региональным в ряде восточных областей, в 2012 г. Верховной Радой был принят «Закон о языках», открывший путь для легальной процедуры такого шага на региональном уровне, что вызвало политический кризис в стране.
17 Аналогичная ситуация характерна для дискурса о русском языке в странах Балтии: см. раздел «Особенности языкового пространства русского языка: СНГ и страны Балтии» Федеральной целевой программы «Русский язык» на сайте http://www.gramota.r...lang/index.html (режим доступа – открытый, дата посещения 04.06.2012). {645}
18 Ср.: «Украинизация – расширение общественных функций украинского языка, внедрение его в официальное употребление в государственных, политических, общественных и культурно-образовательных учреждениях и организациях в 1920-е гг. на территории УССР и в местах компактного проживания украинцев в других республиках СССР» [Жовтобрюх 2004: 699].
19 Использованы данные из [СтатУ 2011: 442, 447]; цифры из этого же источника за другие годы послужили материалом для исследования Ю. Бестерс-Дилгер [Besters-Dilger 2011]. {646}
20 Характерный пример – новости о событиях в России на украиноязычной версии сайта СТБ, где основной текст по-украински, а высказывания героев новостей приводятся по-русски без перевода, хотя и выделены в тексте курсивом: http://vikna.stb.ua/...012/7/10/108958. {647}
21 Подробнее, в том числе о восприятии государственной политики в сфере образования, см. [Калиновська 2008].
23 Данные о недостаточной языковой компетенции, в частности, среди рабочих Донецкой области в 1929 г. приводит также Шевелёв [Шевельов 1987: 146]. {649}
24 Ср. также данные обсуждения в фокус-группах [Масенко 2008: 108–109]. {650}
Остапчук О.А. Украинский литературный язык в свете социолингвистической типологии славянских языков // Славянское языкознание. XV Международный съезд славистов. Минск, 21–27 августа 2013 г. Доклады российской делегации / Отв. ред. А.М. Молдован, С.М. Толстая. М.: Индрик, 2013. С. 644–650.
За прошедшие 20 лет независимости была создана законодательная база, гарантирующая употребление украинского языка как единственного государственного в ведущих сферах общения, прежде всего официальной и полуофициальной.
Сами себе могилу копаете своими фантазиями, что вы в селе крутя хвосты свиньям стали самыми умными. В России ещё Екатерина Великая делавшая в трёх словах 5 ошибок на письме создала Российскую Академию, где работали самые значимые специалисты мира в области языков, а у вас Остапчук в 2013 г. пишет явный бред по политическому заказу, но за деньги... Грустно на вас смотреть... Даже не уверен, что ситуация со сталинской "украинизацией" 20 - 30-х гг. годов повторится - разбежится трудовой народ.
В России ещё Екатерина Великая делавшая в трёх словах 5 ошибок на письме создала Российскую Академию, где работали самые значимые специалисты мира в области языков, а у вас Остапчук в 2013 г. пишет явный бред по политическому заказу, но за деньги...
Вопреки дичайшему бреду глупого и неуклюжего лгуна-пропагандиста, Оксана Александровна Остапчук –российский учёный-лингвист, кандидат филологических наук и доцент. Она преподаёт на кафедре славянской филологии филологического факультета в Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова, а также является научным сотрудником Отдела восточного славянства в Институте славяноведенияРоссийской академии наук. О.А. Остапчук не живёт у нас в ДНР и вряд ли получает политические заказы в силу своей профессии. Характерно, что пустобрёх-маразматик бесстыдно лжёт, ничего не зная о ней.
Даже не уверен, что ситуация со сталинской "украинизацией" 20 - 30-х гг. годов повторится - разбежится трудовой народ.
Характерно, что отсталому невежде нечего сказать по теме обсуждения. Политикан ничего не знает об украинском языке и периодически попадает в лужу из-за неудачных попыток сфальсифицировать факты.
вы в селе крутя хвосты свиньям стали самыми умными
Это галлюцинации больного человека. Живя в городе, никогда не занимался делом shutoff'а, которому пора выйти из свинарника на свежий воздух.
5. Таким образом, современная украинская языковая ситуация демонстрирует ряд важных изменений как на внутрисистемном, так и на экстралингвистическом уровне. В большинстве сегментов кодификации наблюдается очевидная тенденция к возрождению традиции нормирования 1920-х гг., прерванной в советское время. С этим связано, в частности, некоторое усиление традиционализма на основе своеобразной «архаизации» языка, возврат к широкой диалектной базе (чему способствует тенденция к этнографизму), усиление влияния западноукраинского узуса на ЛЯ. Принципиально новой следует признать тенденцию к определенной «элитаризации» нормы, что приводит к увеличению разрыва между ЛЯ и узусом, а также появление тенденции к «национализации» в форме «дерусификации» всех уровней языка.
При этом общие характеристики современной украинской языковой ситуации обнаруживают целый ряд аналогий с завершающей эпохой формирования единого стандарта (1920-е гг.). Это касается {650} в первую очередь актуализации символической функции языка, расширения сферы использования ЛЯ и повышения его престижа, увеличения числа его носителей и повышения их языковой компетенции. Однако сохранение в коммуникативном пространстве ситуации двуязычия приводит к определенным проблемам в языковой сфере. Часть «неудач» языковой политики в современной Украине не носит исключительного характера и связана с общими изменениями системы коммуникации, превращением ее из сугубо культурной в массовую, нейтрализацией границ регламентированного и нерегламентированного общения в культурной коммуникации, усилением конкуренции ЛЯ с разговорной (субстандартной) речью в разных сферах коммуникации [Гладкова, Ликоманова 2008: 387–390]. Во многом именно этим объясняется спад эффективности инструментов кодификации и снижение языковой компетенции носителей в сфере нерегламентированного общения. В этих условиях особую роль начинают играть сознательные модели языкового поведения, направленные на утверждение в коммуникативном пространстве конкретного языкового идеала (ср. идею К. Вулхайзера о применении понятия «community of practice» в языковой сфере [Woolhiser 2011]).
Литература
Ажнюк 2009 – Ажнюк Б. Мовна політика в сучасній Україні // Мова рідна, слово рідне: Prace naukowe ofiarowane doctor Bożenie Zinkiewicz-Tomanek / Pod red. O. Baraniwskiej, A. Fałowskiego (Studia Ruthenica Cracoviensia: 3). Kraków: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellońskiego, 2009. S. 141–149.
Бабич 2011 – Бабич Н. Демократизація мовних норм і вульгаризація сучасного українського мовлення // Ukraina Irredenta: Literatura i język Ukrainy XX wieku / Pod red. J. Poliszczuka, O. Baraniwskiej, T. Hodany (Studia Ruthenica Cracoviensia: 5). Kraków: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellońskiego, 2011. S. 151–157.
Баранівська 2009 – Баранівcька О. Тенденції мовлення сучасних українських ЗМІ // Мова рідна, слово рідне. Kraków: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellońskiego, 2009. S. 63–72.
Басай 1990 – Басай М. Формирование языковой нормы у славян в эпоху Национального возрождения // Культура народов Центральной и Юго-Восточной Европы XVIII–XIX вв.: Типология и взаимодействие. М., 1990. С. 252–261.
Белей 2006 – Белей О. Розмовляєте українською? Підручник української мови. Вроцлав, 2006. {651}
Бестерс-Дільґер 2008 – Бестерс-Дільґер Ю. Мовна політика у засобах масової інформації // Мовна політика та мовна ситуація в Україні. Аналіз і рекомендації. Київ, 2008. С. 234–277.
Брозович 1967 – Брозович Д. Славянские стандартные языки и сравнительный метод // Вопросы языкознания. 1967. № 1. С. 3–33.
Гладкова, Ликоманова 2008 – Гладкова Г., Ликоманова И. Языковая ситуация: истоки и перспективы (болгарско-чешские параллели). Прага, 2008.
Гриценко 1993 – Гриценко П.Е. Некоторые замечания о диалектной основе украинского литературного языка // Philologia slavica: к 70-летию академика Н.И. Толстого. М., 1993. С. 284–294.
Ґаудіо, Тарасенко 2008 – Ґаудіо, С. дель, Тарасенко Б. Суржик: актуальні питання та аналіз конкретного прикладу // Мовна політика та мовна ситуація в Україні. Аналіз і рекомендації. Київ, 2008. С. 316–330.
Єрмоленко и др. 1998 – Єрмоленко С.С., Харитонова Т.А., Ткаченко О.Б., Яворська Г.М., Ткаченко В.А., Шамота А.М. Мова в культурі народу (план-проспект) // Мовознавство. 1998. № 4. С. 3–12.
Жовтобрюх 2004 – Жовтобрюх М.А. Українізація // Українська мова. Енциклопедія. Вид. 2-ге, випр. і доп. Київ, 2004.
Жовтобрюх, Молдован 2005 – Жовтобрюх М.А., Молдован А.М. Украинский язык // Языки мира: славянские языки. М., 2005. С. 513–547.
Залізняк, Масенко 2001 – Залізняк Г., Масенко Л. Мовна ситуація Києва: день сьогоднішній та прийдешній. Киïв, 2001.
История 1998 – История южных и западных славян. Т. 1. Средние века и Новое время / Под ред. Г.Ф. Матвеева, З.С. Ненашевой. М., 1998.
Калиновська 2008 – Калиновська О. Мовна ситуація в сфері освіти // Мовна політика та мовна ситуація в Україні. Аналіз і рекомендації. Київ, 2008. С. 196–233.
Кочерган 2003 – Кочерган М.П. Мова як символ соціальної солідарності // Мовознавство. 2003. № 1. С. 3–10.
Курс ІУЛМ 1961 – Курс історіï украïнськоï літературноï мови. Т. II. Киïв, 1961. Масенко 2004 – Масенко Л. Мова і суспільство. Постколоніальний вимір. Київ, 2004.
Масенко 2008 – Масенко Л. Мовна ситуація України: соціолінгвістичний аналіз // Мовна політика та мовна ситуація в Україні. Аналіз і рекомендації. Київ, 2008. С. 96–131.
Матвіяс 1998 – Матвіяс I. Варіанти української літературної мови. Київ, 1998.
Мацюк 2001 – Мацюк Г. Прескриптивне мовознавство в Галичині (перша половина XIX ст.). Львів, 2001. {652}
Мечковская 2000 – Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. М., 2000. Мечковская 2003 – Мечковская Н.Б. Какие даты в истории письменно-литературных традиций наиболее значимы для социолингвистической типологии славянских языков? // Славянские языки: от прошлого к настоящему. (Slavica Tartuensia VI). Tartu, 2003. С. 81–96.
Мовна політика 2008 – Мовна політика та мовна ситуація в Україні. Аналіз і рекомендації. Київ, 2008.
Нещименко 1999 – Нещименко Г.П. Этнический язык: Опыт функциональной дифференциации. На материале сопоставительного изучения славянских языков. Мюнхен, 1999.
Нещименко 2003 – Нещименко Г.П. Языковая ситуация в славянских странах. М., 2003.
Остапчук 2006 – Остапчук О.А. Языковое варьирование как фактор внутренней динамики в современном украинском языке: уровни и способы манифестации // Глобализация – этнизация: этнокультурные и этноязыковые процессы. Кн. 1–2 / Под ред. Г.П. Нещименко. М., 2006. С. 210–238.
Русановский 1998 – Русановский В.М. Становление нового украинского литературного языка // Славянские литературные языки эпохи национального возрождения. М., 1998. С. 74–87.
Ставицька 2011 – Ставицька Л. Український обсценний лексикон: проблеми лінгвокультурної і лексикографічної інтерпретації // Ukraina Irredenta: Literatura i język Ukrainy XX wieku. Kraków: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellońskiego, 2011. S. 205–213.
СтатУ 2011 – Статистичний щорічник України за 2010 рік / За ред. О.Г. Осауленка. Київ, 2011.
Стишов 2003 – Стишов О.А. Українська лексика кінця XX століття (на матеріалі засобів масової інформації). Київ, 2003.
Тараненко 2003а – Тараненко О.О. Колоквіалізація, субстандартизація та вульгаризація як характерні явища стилістики сучасної української мови (з кінця 1980-х рр.) // Мовознавство. 2003. № 1. С. 23–41.
Тараненко 2003б – Тараненко О.О. Мовна ситуація та мовна політика в сучасній Україні (на загальнослов’янському тлі) // Мовознавство. 2003. № 2–3.
Ткаченко 2004 – Ткаченко О. Соціолінгвістична класифікація мов світу і місце української мови в ній // Його ж. Українська мова і мовне життя світу. Київ, 2004. С. 60–106.
Толстой (1968) 1988 – Толстой Н.И. К вопросу о зависимости элементов стиля стандартного литературного языка от характера его «стандартности» [1968] // Толстой Н.И. История и структура славянских литературных языков. М., 1988. С. 27–33.
Усикова 2004 – Усикова Р.П. Связь между типологией македонского литературного языка и его интенсивным развитием (1945–2004) // Материалы {653} научных чтений памяти заслуженных профессоров МГУ им. М.В. Ломоносова Р.Р. Кузнецовой и А.Г. Широковой. М., 2004. С. 55–58.
Українська мова 2005 – Українська мова у XX сторіччі: історія лінгвоциду. Документи і матеріали / За ред. Л. Масенко. Київ, 2005.
УП 1999 – Український правопис. Проєкт найновішої редакції. Київ, 1999. Терлак 2009 – Терлак З. Сучасна мовна практика і проблеми кодифікації мовних норм // Мова рідна, слово рідне. Kraków: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellońskiego, 2009. С. 121–130.
Шевельов 1987 – Шевельов Ю. Українська мова в першій половині двадцятого століття (1900–1941). Стан і статус. Київ, 1987.
Шевельов 2003 – Шевельов Ю. Роль Галичини у формуванні української літературної мови. Львів, 2003.
Яворська 1999 – Яворська Г. Норми літературної мови. Генеза сучасних проблем нормалізації та кодифікації // Українська мова / Red. nauk. S. Jermolenko. Opole, 1999. S. 201–221.
Besters-Dilger 2011 – Besters-Dilger J. The Ukrainian Language in Education and Mass Media // Harvard Ukrainian Studies. Vol. 29. № 1–4. 2007: Ukrainian Philology and Linguistics in the Twenty-First Century / Ed. by Michael S. Flier. Cambridge; Massachusets, 2011. P. 257–294.
Daoust 1997 – Daoust D. Language Planning and Language Reform // The Handbook of Sociolinguistics / Ed. by Florian Coulmas. Cambridge, MA: Blackwell Publishers, 1997. P. 436–452.
Gladkova 1999 – Gladkova H. Статус славянских стандартных языков в современной языковой ситуации // Anzeiger für Slavische Philologie. Band XXVII. Graz: Akademische Druck-u. Verlaganstalt, 1999. S. 69–86. Gladkova 2008 – Gladkova H. Identifikace jazyka jako obraz identifikace národa (symboly, nástroje, postoje a realita) // Tożsamość a język w perspektywie slawistycznej. Opole, 2008. S. 97–114.
Havranek 1963 – Havránek B. Srovnávací studium struktury spisovných jazyků slovanských // Československé přednašky pro V. Mezinarodní sjezd slavistů v Sofii. Praha, 1963. S. 5–10.
Kulyk 2011 – Kulyk V. The Demography of Language Practice and Attitudes in Ukraine // Harvard Ukrainian Studies. Vol. 29. № 1–4. 2007: Ukrainian Philology and Linguistics in the Twenty-First Century / Ed. by Michael S. Flier. Cambridge; Massachusets, 2011. P. 295–326.
Lubaś 2000 – Lubaś W. Rzeczy ważne w opisie sytuacji współczesnych języków słowiańskich // Komparacja systemów i funkcjonowania współczesnych języków słowiańskich / Red. nauk. S. Gajda. Opole, 2000. S. 69–81.
Lubaś 2009 – Lubaś W. Polityka językowa (seria Komparacja systemów i funkcjonowania współczesnych języków słowiańskich). Opole, 2009.
Ohnheiser 2003 – Ohnheiser I. Эколингвистика и тенденции развития современных славянских языков // Języki słowiańskie w perspektywie {654} ekolingwistycznej / Red. W. Lubaś, I. Ohnhieser, Z. Topolińska. Opole, 2003. S. 9–34.
Wexler 1974 – Wexler P.N. Purism and Language: a Study in Modern Ukrainian and Belorussian Nationalism (1840–1967). Bloomington, 1974.
Woolhiser 2011 – Woolhiser C. Communities of Practice and Linguistic Divergence: Belarusophone Students as Agents of Linguistic Change // Harvard Ukrainian Studies. Vol. 29. № 1–4. 2007: Ukrainian Philology and Linguistics in the Twenty-First Century / Ed. by Michael S. Flier. Cambridge; Massachusets, 2011. P. 371–404. {655}
Остапчук О.А. Украинский литературный язык в свете социолингвистической типологии славянских языков // Славянское языкознание. XV Международный съезд славистов. Минск, 21–27 августа 2013 г. Доклады российской делегации / Отв. ред. А.М. Молдован, С.М. Толстая. М.: Индрик, 2013. С. 650–655.
Оригинальное заглавие гласит: «Вергилиева Энеида. На малороссийский язык перелицованная И. Котляревским».
Оригинальное название в авторском варианте ‒ «Виргиліева Энеида на малороссійскій языкъ преложенная И. Котляревскимъ» (СПб., 1809). По-русски украинский язык ранее называли «малороссийским», русский ‒ «российским».
Публикация "Энеиды" (1798), принадлежавшей перу российского патриота И.П. Котляревского, положила начало формированию украинского литературного языка. Первые два издания упомянутого произведения (1798, 1808) осуществлялись без ведома самого автора.
Оригинальное заглавие гласит: «Вергилиева Энеида. На малороссийский язык перелицованная И. Котляревским».
Оригинальное название в авторском варианте ‒ «Виргиліева Энеида на малороссійскій языкъ преложенная И. Котляревскимъ» (СПб., 1809). По-русски украинский язык ранее называли «малороссийским», русский ‒ «российским».
По сути дела, язык Энеиды Котляревского - тот же самый русский. Но не литературный русский, а один из юго-западных диалектов. Например:
Ознакомление с оригиналом его прижизненного издания показывает, что сейчас, в XX веке его тексты фальсифицированы - переведены на современный украинский язык и выдаются за подлинные тексты Котляревского. Чтение оригинала показывает, что на самом деле Котляревский писал на русском языке, для юмора искажая его местным диалектом (а также совсем выдуманной юмористической "тарабарщиной"). Но таких "диалектов" - и в каждой области России достаточно. Поэма Котляревского - пародия на "Энеиду" Вергилия.
Цитата из третьего прижизненного издания Энеиды, из 2 части, читать нужно как русский алфавит (см. фото):
(1) "Но видно вже пану Тарасу
Написано так на роду, Щоб тилько до сiого вин часу ТерпЂв на свЂтЂ сем бЂду"
При перепечатке
убрана Ъ на конце слов (не произносимая буква, её было принято писать по прежней русской орфографии);
ять (Ђ) по правилам русского правописания тождественна Е.
Подчёркнуты слова, отличающиеся от современного русского языка.
Перевод этого фрагмента на современный русский язык: Но видно уж пану Тарасу
Написано так на роду,
Чтоб только до сего он часа
Терпел на свете сем беду.
В современном украинском издании этот же фрагмент выглядит так (записываем его тоже русскими буквами, как и оригинал Котляревского, для корректности сравнения):
(2) "Но выдно, що пану Тарасу
Напысано так на роду,
Обратите внимание, как произвольно меняют украинизаторы правила перевода текста "Энеиды" на свой язык. В одном месте они меняют и на ы (видно на выдно, написано на напысано), в другом слове, стоящем рядом, они и оставляют: вин на вын не поменяли!
Точно так в одном слове е поменяли на э, в другом этого почему-то сделать не захотели: терпевзаменили на тэрпив, а сем на сэм не заменили, е оставили нетронутым. Написание Котляревским имени "Эней" явно указывает на различие в звуках э и е, которое он, когда это требовалось, свободно отображал в тексте соответствующими русскими буквами, как это и сделано в слове Эней. Украинизаторы же пишут это имя по-своему: Энэй (или украинским алфавитом Еней).
Это говорит о том, что переводчики просто меняли текст Котляревского на современный вариант, не руководствуясь никакими принципами "украинского произношения". Другой вывод: Котляревский писал слова, руководствуясь принципом записывать как слышится устная народная речь, и его текст передаёт местное произношение в его время буквами русского алфавита по общепринятым в России в то время правилам чтения букв. Так, он правильно записал слово "вин" (он), так же правильно он записал и остальные слова с буквой и, заменять эту букву на ы украинизаторы не имели права.
Неужели этот текст Котляревского демонстрирует серьёзные отличия "малороссийского языка" от русского? Это именно диалект, причём близкий к современному литературному русскому языку. Конечно, такие небольшие отличия местного говора от высокого русского не дают основания именовать этот говор языком. Даль собрал целых 4 тома слов преимущественно народного диалектного русского языка, слов, которые не имеют общерусского значения и встречаются только в своих областях и местностях, и это не дало оснований в каждой области вводить свой язык и требовать независимости и самостийности. Тут же, на юге Руси, все местные словарные отличия уместятся на 2-3 страничках словника. Но здесь нашлась кучка сектантов, которая на основании таких ничтожных отличий в языке стала разрабатывать тему отличия малороссийского народа от русского народа, его самобытности и т.п. При этом они игнорировали тот факт, что эти местные деревенские отличия в говорах на юге Руси различны в каждой губернии её, и общего малороссийского языка нет и быть не может. В курсе украинского языка сами украинские учителя признают, что украинский язык был разработан на основе говора деревень на Полтавщине, то есть всего в одной области так называемой Украины.
Украинцы, белорусы и русские - это современные нации, имеющие общее этническое происхождение. Это касается в значительной мере и иных отраслей их культуры (например архитектуры, народного творчества). Но в первую очередь - языка этих народов, и их истории. По большому счёту, любой сколько-нибудь крупный единый народ (немцев, итальянцев) можно разделить по ГЕОГРАФИЧЕСКОМУ признаку на отдельные этнические единицы, и провозгласить их нациями. И в оправдание этого выискать кучу диалектических различий. А что на самом деле? На деле, русские и украинцы - это два народа, которые этнически распались лишь в последнее время, то есть не так давно. Видимо, ключевым в этом вопросе стал 19 век - век роста национального самосознания украинцев. А также - 20 век, когда Украинна, впервые в истории, стала независимым именно украинским государством.
Сказанное - нисколько не призвано унизить украинцев ни как индивидумов, ни как единую нацию. То, что нация молода - вовсе не причина унижать её, или ей самой от этого факта каким-то образом коробиться.
Ни сам автор, ни современные лингвисты не считают "малороссийский" язык "Энеиды" И.П. Котляревского русским, и только невежды-шовинисты пытаются переврать данный факт. В основе лежит украинская диалектная речь. Упомянутая поэма считается первым литературным произведением на украинском языке. Хотя украиноязычные тексты встречаются и ранее 1798 г. Они приведены в данной ветке.
К слову, текст "Энеиды" различен даже в прижизненных изданиях главного произведения И.П. Котляревского.
Научная информация из издания Института языкознания РАН:
Зачинателем литературного У.я. считается И.П. Котляревский, использовавший в поэме «Энеида» (1798) материал народных полтавских говоров. В произведениях П. Гулака-Артемовского, Е. Гребинки, Г. Квитки-Основьяненко, позднее {515} И. Нечуя-Левицкого и др. обрабатывались и осваивались образцы диалектной украинской речи. Основополагающее значение для развития литературного У.я. имело творчество Т. Шевченко, в котором использовались элементы разных украинских диалектов и создавались общенациональные языковые образцы для разных литературных жанров. {516}
Жовтобрюх М.А., Молдован А.М. Украинский язык // Языки мира: Славянские языки / РАН. Институт языкознания; ред. колл.: А.М. Молдован, С.С. Скорвид, А.А. Кибрик и др. М.: Academia, 2005. С. 515‒516.
И.П. Котляревский писал не только по-украински ("Энеида", "Наталка Полтавка", "Москаль-чародей"), но и по-русски. Например, его "Записки о первых действиях русских войск в турецкую войну 1806 года" написаны на русском языке.
Интересно, что И.П. Котляревский и Т.Г. Шевченко писали свои произведения на двух языках, украинском и русском. У нас в ДНР эти языки являются государственными. Не так давно я слышал живую украинскую речь своих сограждан, при этом другие соотечественники говорили с ними по-русски. Очень приятно, что жители ДНР, которые говорят на разных языках, хорошо понимают друг друга.
сам автор ... не считает "малороссийский" язык "Энеиды" И.П. Котляревского русским
Для болванов я уже пояснял - в 18 и начале 19 века в русском языке не существовало терминологических различий между словами "язык", "диалект", "наречие" и прочие аналогичные слова. Иными словами, говоря "язык", в те времена, в равной мере можно было подразумевать и диалект. Котляревский, говоря о "малороссийском языке" просто пользовался современной СЕБЕ терминологии, и ещё не разработанным лингвистическим воззрениям в области диалектологии и языковедения.
Повторяю. В 18 веке (Согласно "Словарю русского языка 18 века" за авторством Сорокина) - аккурат во времена Котляревского - понятие "диалект" имело в современном понимании значения 1. "язык", 2. "наречие, говор, местная разновидность языка":
ДИАЛЕ́КТ, а, м.1.Слав. → Нейтр.Язык.Торжественныя Риѳмы .. тройственным диалектом, Латинским, Славенским, и Полским сложенная от мене. Пркп. Панег. Предисл. А математики, физики, механики .. они еще не обучаются, понеже надлежит им прежде диалектов обучиться. МАН III 421. Сдѣлано было на Нѣмецком диалектѣ учреждение, которое по всѣм Присутственным мѣстам публиковано. ПСЗ XXII 77. ◊ Славенский, славенороссийский д.Церковнославянский язык.Низкой штиль принимает речения третьяго рода, тоесть которых нѣт в Славенском диалектѣ. Лом. СС I Предисл. 6. Употребление Правописи нашея .. сугубое, мнится, утвердилось по причинѣ двойственнаго Диалекта, Российскаго и Славенороссийскаго, обоегож происшедшаго от кореннаго Славенскаго. Трд. Тилем. I с. LIX. || Стиль, слог.Священник должен толковать по малои мѣрѣ единожды в недѣлѣ по французски, и самым простым диалектом как может, все что будет чтено по латинѣ, .. да бы матрозы, и салдаты знали, о чем он бога за них молит. УВМ 109. Самое же истории сочинение основано есть на вещах и словах .. Словес же существо диалекта во описании требует поволнаго, и изобилнаго: чистотою же и явственною кроткостию украшеннаго. Изобрет. вещей 36.
2.Наречие, говор, местная разновидность языка.Многие бо суть и разные Арапские Диалекты, откуду толикая происходит, оныи язык разумѣти трудность. Кн. сист. 50. В правописании наблюдать надлежит .. что бы не отходило далече от главных Российских диалектов, которые суть три: Московской, Сѣверной, Украинской. Лом. РГ 51. <Бальзамо> говорит Сицилианским диалектом, самым нечистым. МЖ IV 234. || Жаргон.На мошенническом диалектѣ. В. Каин 28.
Слово "язык" в конце 18 века имело в качестве одного из значений "наречие". Например - шеститомный "Словарь Академии Российской", издававшийся в самом конце 18 века (тома вышли с 1789 по 1794 год) говорится в шестом томе (изданном в 1794 году), что "язык..." это "... наречие":
Слово "наречие" (нарѣчіе) использовалось как в современном смысле "язык", так и в современном смысле "говор", "диалект". Например, в "Пространной Грамматике" Николая Греча (1827 год) сказано, что малороссийское наречие - может называться наречием польским (то есть не самостоятельным языком, а именно наречием - в современном смысле слова - говором польского...):
въ Пространной Грамматикѣ Греча, гдѣ изложена Исторія Русскаго языка. По словамъ его, Малороссійское нарѣчіе родилось и усилилось отъ долговременнаго владычества Поляковъ въ Юго-западной Россіи и даже можетъ назваться нарѣчіемъ Польскимъ.
Не надо своей, мягко говоря, недалёкостью и невежеством, подменять термины 18 и начала 19 века, и вкладывать в слова СОВРЕМЕННЫЕ значения. Во времена Котляревского, слова "язык", "диалект", "наречие" - это синонимы. И различий между ними, в смысле диалектологической терминологии той эпохи - НЕ НАБЛЮДАЕТСЯ. В смысле народной речи, слова "язык", "наречие" и "диалект" - были В ТЕ ВРЕМЕНА (=времена Котляревского) синонимами.
Забавно, как невежды-шовинисты пытаются избежать признания того факта, что И.П. Котляревский писал как на русском языке, так и на "малороссийском" (украинском). Опять же, у лингвистов, в отличие от форумных идиотов, нет сомнений насчёт того, что его "Энеида" написана по-украински (цитаты приведены).
УВѢДОМЛЕНІЕ.
Энеида на Малороссійскій языкъ мною преложенная, въ 1798 и 1808 годахъ была напечатана безъ моего вѣдома и согласія.
Она досталась Господамъ издателямъ со многими ошибками и опущеніями, случившимися отъ переписки, а сверхъ того и издававшіе многое въ ней по своему передѣлали и почти испорченную выпустили подъ моимъ именемъ.
Я рѣшился исправить и дополнить прежде напечатанныя три части, и присоединивъ четвертую, издать всѣ вмѣстѣ.
Благосклонное принятіе Энеиды сей отъ публики, будетъ наградою трудовъ моихъ; и ежели она принесетъ удовольствіе читателямъ, то я поспѣшу преложить и пятую часть.
Виргилиева Энеида, на малороссийский язык преложенная И. Котляревским, вновь исправленная и дополненная противу прежних изданий. Ч. 1. СПб.: Медицинская тип., 1809. С. 5.
Здесь указаны причины разночтений в текстах поэмы.
Что бы не придумывали невежды-стрелочники, И.П. Котляревский в издании 1809 г. вообще не упоминал никакие наречия либо диалекты, но лишь "малороссийский" (украинский) язык. Одни лишь глупцы неудачно пытаются заболтать данный исторический факт.
современные лингвисты не считают "малороссийский" язык "Энеиды" И.П. Котляревского русским
Повторяю уже сказанное и объяснённое вам на пальцах: вопросы диалектологии - это вопросы политизированные. Многие практические взаимонепонятные языки именуются "диалектами", иные, взаимопонятные - "диалектами". С точки зрения строгой лингвистической науки, терминология в современной диалектологии, мягко говоря, грешит, поддаваясь политической конъюнктуре. Точного и строго разграниченного понятия и разграничения между понятиями "диалект" и "язык" - не существует.
Небольшой урок лингвистики для ошарашенного балды (Литературная энциклопедия. — В 11 т.; М.: издательство Коммунистической академии, Советская энциклопедия, Художественная литература. Под редакцией В. М. Фриче, А. В. Луначарского. 1929—1939.):
ДИАЛЕКТ — в учении компаративной лингвистики — совокупность ближайше-родственных между собою говоров (см.) какого-либо яз., т. e. единица высшего порядка в диалектологическом дроблении яз. Весьма часто однако между понятиями яз. и Д. устанавливается промежуточная величина — наречие, состоящее следовательно из нескольких, наиболее близких друг к другу Д.: яз. слагается из совокупности наречий, в свою очередь состоящих из Д.
Надо заметить однако, что некоторые лингвисты употребляют термины «наречие» и «Д.» в обратном соотношении, т. e. Д. является у них совокупностью наречий, а последние непосредственно делятся на говоры. Кроме обычного для лингвистической лит-ры понятия территориального или локального (местного) Д., новейшая лингвистика пользуется еще как общим понятием социально-группового Д., так и его спецификациями: понятиями классового, профессионального Д. и т. д. Точный теоретический критерий, который позволил бы во всех случаях проводить безусловное различие между понятием диалекта одного и того же яз. и понятием родственных яз. (а тем более между Д. и наречием), фактически отсутствует. На практике здесь зачастую довольствуются признаком взаимной понимаемости или непонимаемости: если представители двух данных (родственных) языковых систем могут, несмотря на существующие расхождения между этими системами, взаимно понимать друг друга (не прибегая к изучению языковой системы собеседника и говоря каждый на своем родном говоре), то данные две системы считается позволительным определять как два Д. (или же как два наречия) одного и того же яз.; в противном же случае (т. e. при невозможности взаимного понимания, но при наличии все-таки ряда сходств) мы будем иметь дело с двумя «родственными языками». Критику традиционного определения Д. см. Диалектология.
ДИАЛЕКТОЛОГИЯ(от греч. dialektos «разговор, говор, наречие» + logos «слово, учение»), раздел языкознания, изучающий диалекты того или иного языка в их синхронном состоянии и историческом развитии.
Диалектом называют языковую систему, которая служит средством общения небольшой территориально замкнутой группы людей, обычно – жителей одного или нескольких населенных пунктов сельского типа. В этом значении термин «диалект» синонимичен русскому термину «говор» (последний более употребителен). То же значение имеют нем. Mundart, франц. patois. Диалектом называют также совокупность говоров, объединенных общностью языковых черт. Непрерывность территории распространения как условие объединения говоров в диалект признается не всеми исследователями. Термин «диалект» широко применяется, начиная с первых диалектологических работ, для обозначения близких говоров некоторой исторической области, например швабский диалект, франкский диалект. Большое значение для понимания сущности диалекта и принципов выделения диалектов имеют данные лингвистической географии.
Принято различать территориальные диалекты – разновидности языка, используемые на определенной территории в качестве средства общения местного населения – и социальные диалекты – разновидности языка, на которых говорят определенные социальные группы населения. Иногда к области диалектологии относят только изучение территориальных диалектов, а социальные диалекты считают предметом социолингвистики. Между тем современные территориальные диалекты в большинстве языковых коллективов одновременно являются и социальными диалектами, поскольку на них говорят только крестьяне и низшие слои городского населения (таково положение в России, Англии, Франции, где социальный статус диалектов низок). Напротив, в тех странах, где территориальные диалекты пользуются большим престижем (например, в Германии или Швейцарии) или отношение к территориальным разновидностям языка более безразличное (как в США), употребление территориальных диалектов менее привязано к социальным классам, а сами они имеют более чистый «территориальный» характер.
Разграничение языка и территориального диалекта, проведение границы между диалектами близкородственных языков, занимающих смежные территории, носит условный характер и не имеет строгих оснований. В частности, разница подходов к разграничению диалекта и языка приводит к сильным колебаниям при подсчете числа существующих в мире языков (разные исследователи насчитывают их от 3 до 7 тысяч). Считается, что носители диалектов одного языка хорошо понимают друг друга, а носители разных языков понимают друг друга с трудом (если говорят на близкородственных языках) или не понимают вовсе. Однако известны многочисленные примеры того, что диалекты одного языка взаимно непонятны, например многие диалекты китайского языка (в устной форме), территориально удаленные немецкие и даже русские говоры. Напротив, носители некоторых близкородственных языков – шведы и норвежцы, русские и белоруссы, монголы и калмыки, носители большей части тюркских языков – понимают друг друга сравнительно легко. Во всех этих случаях вопрос «Язык или диалект?» решается однозначно: языки имеют государственный статус, самостоятельную письменность и т.п., а диалекты – нет. Отнесение диалекта к тому или другому из близкородственных языков, занимающих соседние территории (например, на русско-белорусском пограничье), часто основывается исключительно на экстралингвистических критериях, таких, как этническое самосознание носителей диалекта, использование ими того или иного литературного языка.
Понятие диалекта, сложившееся в современной диалектологии, ориентировано на языковую ситуацию, типичную для современных европейских стран, где диалекты существуют наряду с общенациональным литературным языком в его различных формах (письменной, разговорной и т.д.) и стилистических разновидностях. Территориальные диалекты имеют ряд функциональных отличий от литературных языков: территориальная ограниченность диалектов в противоположность употреблению литературного языка на всей территории распространения данного языка; преимущественно бытовая сфера употребления; преимущественно устная форма существования (вситуации официального общения и в письменной речи носители диалектов обычно делают попытку перейти на литературный язык); «стихийный» характер языковой нормы в диалектах и отсутствие их кодификации в противоположность строгой нормированности и кодифицированности литературного языка; меньшая стилистическая дифференцированность диалектов в сравнении с литературным языком. Можно считать, что функцию «языка литературы» по отношению к диалектам выполняет язык фольклора; при этом язык произведений фольклора часто не совпадает с диалектом среды бытования этих произведений.
Важным отличием диалектов от литературных языков является отсутствие у диалектов самостоятельной формы письма (исключения немногочисленны).
Соотношение диалектов и литературного языка в современных европейских странах во многом похоже. Для говорящих на диалектах – жителей сельской местности – типично владение (хотя бы частичное) литературным языком и отношение к нему как к языку престижному (официальному, письменному, языку культуры). Престижность диалекта ограничивается территорией его распространения (так, в русских деревнях повсеместно распространен этикет, предписывающий употребление в общении с односельчанами местного диалекта всеми, кто происходит из этой деревни и про кого достоверно известно, что он знает местный диалект; употребление такими людьми литературного языка расценивается как неуместное, вызывающее или смешное). Соседний диалект вызывает насмешки (широко известны «дразнилки», построенные на особенностях местных диалектов, прозвища, даваемые носителям того или иного диалекта).
В результате стирания диалектных черт под влиянием литературного языка образуются так называемые полудиалекты (старое название – «мещанские говоры»). На полудиалектах говорит коренное население городов, находящихся в диалектном окружении, а также молодые сельские жители.
С другой стороны, многие говорящие на литературном языке, в прошлом – носители диалектов, сохраняют в том или ином виде диалектный акцент. Он проявляется главным образом в фонетике и поэтому мало отражается в письменной речи, за исключением отдельных грамматических и лексических диалектизмов – ср. употребление словамесяцв значении «полная луна», свойственное северо-западным русским говорам, у С.Я.Маршака:Над ними полный месяц/Сиял на небесах./ «Смотрите, это месяц», /– Зевнув, сказал один./Другой сказал:«Тарелка». /А третий крикнул:«Блин». (Три зверолова). Фонетические диалектизмы отражаются в поэтической рифме (ср., например, «рязанские» рифмы С.Есенина, «швабские» рифмы молодого Шиллера, «галицкие» рифмы Ивана Франко). Во всех этих случаях диалектизмы употребляются непреднамеренно и не являются средством художественной выразительности.
Отношение к диалектной речи и к диалектному акценту определяется особенностями языковой ситуации. Так, в нашей стране диалектный акцент до недавнего времени считался абсолютно недопустимым у актеров, дикторов радио и телевидения и нежелательным в публичной речи; в последние годы происходит постепенное освобождение языка средств массовой информации от неукоснительного соблюдения норм литературного языка. Во многих странах диалектный акцент и даже речь на диалекте вполне допустимы в ситуации официального общения и других, требующих употребления литературного языка.
Аспекты и методы изучения диалектов многообразны. Принято различать описательную и историческую диалектологию. Иногда как самостоятельные направления в диалектологии рассматривают лингвистическую географию и диалектную лексикографию. Современные диалекты исследуются в структурном, типологическом, территориальном, социолингвистическом, коммуникативном, функциональном и других аспектах. Ведутся исследования на стыке диалектологии и этнографии (этнология, этнолингвистика), диалектологии и фольклористики. Вдиалектологических исследованиях используются данные истории, исторической географии, археологии.
Описательная диалектология исследует современные говоры и отдельные диалектные различия на материале полевых записей живой речи (сделанных на слух в фонетической транскрипции или на магнитофон). К области описательной диалектологии относятся все описания говоров новейшего времени (русских говоров – с середины 19 в. до наших дней). Одни описания – это более или менее полные грамматики говоров, другие посвящены отдельным подсистемам говоров (фонетике, морфологии); многие старые работы представляют собой коллекции местных языковых особенностей. Большинство работ подобного рода в области диалектологии романских языков и описаний восточнославянских диалектов второй половины 20 в. выполнены в чисто синхронном плане; для немецкой и дореволюционной русской школ характерны описания диалектов и диалектных явлений в терминах сравнительно-исторического языкознания.
В рамках описательной диалектологии появились многие теоретические положения московской диалектологической школы, принадлежащие в первую очередь Р.И.Аванесову. К ним относится теория диалектного языка и диалектных различий, опирающаяся на строгий синхронно-системный подход. Диалектный язык рассматривается, с одной стороны, как совокупность всех говоров данного языка, а с другой – как макросистема, отображением которой является система каждого из говоров. Одни элементы системы диалектного языка являются постоянными, одинаковыми во всех говорах. Другие представлены в разных говорах соотносительными вариантами. Они называются диалектными различиями или межсистемными соответствиями. Например, в русском языке диалектное различие образуют показатели 3-го лица настоящего времени; по говорам это -t (несёт), -t' (несёть),Ж(несё), а также дополнительно распределенные в зависимости от типа спряжения и/или ударности-безударности окончания лица и/или числа -t//Ж, -t'//Ж, -t//-t'//Ж(например,несё, стоит, несуть, стоя). Диалектные различия могут относиться к любому языковому уровню. Структура диалектного языка отражает уровень диалектологических знаний, степень описанности систем отдельных говоров.
Теория диалектного языка и диалектных различий легла в основуДиалектологического атласа русского языка(ДАРЯ), ознаменовав торжество синхронно-системного подхода в лингвистической географии. ДАРЯ, сбор материалов к которому проводился в 1940–1950-х годах, представляет собой своего рода синхронный срез русского диалектного языка середины 20 в.
К теории диалектного языка Р.И.Аванесова близки принципы диалектометрии – метода статистического анализа диалектов, при помощи которого измеряется языковая близость говоров определенной территории. Измерение производится путем подсчета количества признаков, различающих говоры, в заданном списке языковых признаков. Диалектометрия возникла в 1970-е годы.
К области описательной диалектологии иногда относят также лингвистическую географию – так как исследования в этой области основываются на материале живых говоров. Лингвистическая география изучает географичское распространение диалектных явлений. Это направление в диалектологии появилось в результате работы над составлением национальных диалектологических атласов, развернувшейся во второй половине 19 в. и продолжавшейся в 20 в. Важнейшими из них (не только для разработки принципов лингвогеографии, но и по той роли, которую они сыграли в изменении взглядов на развитие языка) являютсяЯзыковой атлас Германской империиГеорга Венкера и Фердинанда Вреде, работа над которым продолжалась с 1876 в течение полувека, иЛингвистический атлас ФранцииЖюля Жильерона и Эдмона Эдмона (опубликован в 1900–1912).Диалектологический атлас русского языка издаетсяс 1986. Ему предшествовалОпыт диалектологической карты русского языка в ЕвропеН.Н.Дурново, Н.Н.Соколова и Д.Н.Ушакова (1915), где впервые было предложено диалектное членение восточнославянской языковой территории (т.е. говоров русского, украинского и белорусского языков; в терминах того времени – «великорусского», «малорусского» и «белорусского» наречий русского языка).
Метод лингвогеографии состоит в отображении языковых явлений на географической карте. Картографированию предшествует составление программы сбора материала (обычно такие программы содержат от нескольких десятков до нескольких сотен вопросов), определение сетки населенных пунктов, которые предстоит обследовать (например, французский атлас Ж.Жильерона включает около 600 населенных пунктов, белорусский атлас – около тысячи, русский – около 4 тыс., немецкий атлас Г.Венкера – около 40 тыс.), определение принципов записи материала, выбор собирателей и, наконец, сбор материала.
Различия, существующие между говорами, можно изобразить на карте (картах) в виде изоглосс – линий, которые показывают границы территориального распространения языковых явлений. Если нанести на карту границы распространения всех различий между говорами, то получится сеть прихотливо переплетенных изоглосс, называемая «языковым ландшафтом». Расположение одних изоглосс кажется уникальным и случайным; другие изоглоссы сближаются и даже частично совпадают друг с другом, образуя так называемые пучки изоглосс. Последние очерчивают территорию, занимаемую более или менее однородными говорами (имеющими между собой больше общих черт, чем каждый из них имеет с любым другим говором «по ту сторону» пучка изоглосс). Такая группа говоров называется диалектом. Тем самым методом лингвистической географии диалект выделяется как ареал (территория распространения) определенного комплекса языковых явлений, очерченный пучком изоглосс – границ распространения этих явлений. Так, изоглоссы приведенных выше показателей 3-го лица входят в пучки изоглосс, выделяющих севернорусское наречие (-t), южнорусское наречие (-t'), северо-западную диалектную зону (наличие в системе флексий нулевого показателя).
Границы выделенных таким образом диалектов оказываются более или менее «размытыми» – в той мере, в какой сближаются между собой или расходятся изоглоссы, образующие пучок. Соответственно, выделяется ядро диалекта (территория, на которой распространены все явления, очерченные пучком изоглосс) и так называемая «зона вибрации», совпадающая по территории с пучком изоглосс. К «зоне вибрации» относятся говоры, переходные от одного диалекта к другому или другим; эти говоры совмещают в себе признаки соседних диалектов. Например, русский литературный язык в своей основе является одним из диалектов (говоров) «зоны вибрации» между севернорусскими к южнорусскими говорами. Явления, объединяющие его с севернорусскими говорами – взрывной [g], окончание 3 лица -t (идёт)и некоторые другие; явления, объединяющие его с южнорусскими говорами, – неразличение безударных гласных неверхнего подъема (так называемое аканье: произношение [vadá] «вода», [travá] «трава»), различие показателей дательного и предложного падежей мн. числа.
Современное диалектное членение языков, которые занимают постоянную территорию в течение достаточно долгого времени, имеет сложный многоступенчатый характер. Обычно имеется два или более пучков изоглосс, которые делят территорию языка на крупные ареалы, а в их пределах другие пучки изоглосс выделяют ареалы более мелкие. Выделение более мелких ареалов в пределах более крупных можно продолжать до тех пор, пока мы не дойдем до территории, занимаемой отдельным говором. Такой же метод применим к «зонам вибрации» (территориям, занимаемым переходными говорами). В более сложных случаях, когда пучки изоглосс пересекают друг друга, приходится либо выделять накладывающиеся друг на друга объединения говоров, либо выбирать один из пучков изоглосс в качестве основания диалектного членения, пренебрегая другими. Принимая первое или второе решение, обычно учитывают не только «вес», или «толщину» пучка изоглосс, но и совпадение пучков изоглосс с другими типами членения той же территории, например, с политическими границами, границами ареалов, установленными по данным археологии, этнографии и т.п. Все выделившиеся таким методом единицы диалектного членения могут быть названы диалектами. В русской диалектологии принято наиболее крупные по охвату территории диалекты называть наречиями, диалекты следующего уровня членения – поднаречиями и диалектными зонами, еще более мелкие диалекты – группами и подгруппами говоров.
Некоторые представители лингвистической географии (главным образом романисты) отрицают возможность выделения диалектов как объединений говоров. Они указывают на отсутствие четких языковых границ как в пределах территории распространения одного языка, так и между близкородственными языками. Вслед за Жильероном изучению диалектов представители этого направления противопоставили изучение географического распространения отдельных слов (изменение в говорах их формы и значения под влиянием народной этимологии, стремления говорящих избежать омонимии и т.п.). Именно в рамках этого направления появляется термин «изоглосса» (первоначально – граница распространения отдельного слова в определенной форме и значении), ср. принятый в немецкой лингвогеографии термин «линия», обозначающий границу распространения диалектного явления (например, передвижения согласных в определенной группе слов). Отрицание диалектов первоначально было проявлением резкой критики идей младограмматиков, последовавшей за выходом в свет первых лингвистических атласов. Ж.Жильерон и его последователи внесли важную поправку в представление о развитии диалектов: опираясь на достижения лингвогеографии, они указали на то, что отдельные слова могут самостоятельно изменяться и перемещаться в пространстве (часто – вместе с обозначаемыми ими «вещами»), создавая исключения из фонетических законов и разрушая языковые границы.
Направление немецкой школы лингвогеографии один из ее основателей Ф.Вреде определял как социально-лингвистическое и историческое. Изоглоссы рассматриваются как границы интенсивности общения, связанные с границами собственно географическими, политическими и границами культурных влияний. Языковой ландшафт косвенным образом отражает историческую изменчивость политических и «культурных» границ. Признавая существование диалектов, немецкие диалектологи усматривали в их развитии роль как дивергентных, так и конвергентных процессов. Диалекты, с одной стороны, развиваются из общего источника в результате возникновения различий в языке разошедшихся групп некогда единого народа; с другой стороны, на различных этапах своего существования диалекты взаимодействуют друг с другом и с другими языками, происходит их частичное смешение и выравнивание. Поэтому по мере накопления данных описательной диалектологией и лингвистической географией одной из главных задач исторической диалектологии становится разграничение тех общих признаков диалектов, которые унаследованы ими от общего языка-предка, от тех их общих признаков, которые возникали в результате «смешения» диалектов. (Такой же тщательной исторической интерпретации требуют и диалектные различия.)
Историческая диалектология изучает диалекты и диалектные явления в историческом развитии. Предметом исторической диалектологии является: диалект, отразившийся в том или ином памятнике письменности; диалект, отразившийся в группе письменных источников; история отдельного языкового явления или фрагмента языковой системы (например, история фонемыять,историяа-склонения в славянских диалектах); территория распространения диалекта или диалектного явления и ее историческое изменение; образование на основе диалектов близкородственных языков. Историческая диалектология использует данные памятников письменности, описательной диалектологии и лингвогеографии, а также топонимику, заимствования из изучаемых диалектов и в эти диалекты, некоторые другие лингвистические источники и данные смежных дисциплин (истории, археологии, этнографии). Трудность построения общей истории диалектов данного языка, особенно древнейшего периода, состоит в том, что территория распространения языка неравномерно обеспечена письменными источниками.
Когда говорят о диалекте, отразившемся в памятнике письменности, имеют в виду реконструкцию фрагментов диалектной системы по данным памятника. Обычно предполагается, что этот диалект представляет более или менее крупный языковой ареал. Так, «диалект дьякона Григория» (одного из писцов Остромирова Евангелия), немногие фрагменты которого реконструируются на основании отступлений от орфографических норм старославянских текстов, рассматривается как один из диалектов восточнославянской языковой области; более точно определить происхождение дьякона Григория не удается.
Многие европейские культурные центры имеют непрерывную письменную традицию в течение нескольких столетий, что позволяет проследить историю местного диалекта. К их числу относится Великий Новгород. До нас дошло множество рукописей, созданных и переписанных в древнем Новгороде: богослужебные книги, написанные на церковнославянском языке с вкраплениями местных диалектных особенностей, летописи, пергаменные грамоты (дарственные, завещания, своды законов). Уже эти тексты позволяют в общих чертах восстановить историю древненовгородского диалекта, однако наши представления о ней были бы не только неполны, но и во многом превратны без учета сравнительно недавно появившегося источника – грамот, написанных на бересте. Берестяные грамоты – это тексты бытового содержания, не предназначенные для длительного хранения: частные письма, записки, разного рода хозяйственные записи, упражнения в грамоте и т.п.; большая их часть написана разговорным языком. Берестяные грамоты позволяют проследить историю древненовгородского диалекта с 11 по 15в.
Исследования древненовгородского диалекта показали, что возникновение многих его черт относится к эпохе праславянского языка. Это, в свою очередь, заставило пересмотреть взгляд на языковую историю восточных славян: вопреки существовавшему ранее предположению об образовании восточнославянских диалектов из общего «правосточнославянского языка», следует предполагать, что восточнославянские диалекты возникли в результате длительного взаимодействия очень разных по происхождению племенных диалектов.
К области исторической диалектологии относятся также опыты реконструкции диалектов по данным современных говоров и лингвистическим картам. Историческая интерпретация как отдельных изоглосс, так и диалектных границ строится на сопоставлении их с другими типами границ, в особенности политическими, а также границами ареалов по данным археологии, этнографии и фольклористики. Так, немецкие и русские диалектологи показали, что современное диалектное членение методом лингвистической географии в общих чертах соотносится с политическими границами средневековья (Ф.Вреде, Т.Фрингс, Р.И.Аванесов и др.). Было установлено, что отдельные изоглоссы и границы диалектов могут смещаться вследствие миграции населения или языковой моды (распространение южнорусского аканья на север, волнообразное распространение форм с «передвижением согласных» в западной части нижненемецких диалектов). Оказалось возможным выделить на современной диалектологической карте и такие пучки изоглосс, которые соответствуют диалектному членению более раннего времени, совпадая с границами племенных территорий. Например, в современных восточнославянских диалектах обнаружены языковые явления, свойственные племенным диалектам кривичей, ильменских словен, вятичей, «славян верхнего Дона» (С.Л.Николаев). Наблюдениям над следами племенных диалектов древних германцев в современных немецких говорах посвящены поздние работы Т.Фрингса.
Результатом комплексного изучения Рейнской области и Саксонии диалектологами, историками, фольклористами и этнографами под руководством Т.Фрингса стали фундаментальные исследования «морфологии культуры» этих областей. Последователи Т.Фрингса таким же образом изучили некоторые области в западной Германии. В нашей стране в течение ряда лет проводилось этнолингвистическое изучение Полесья под руководством Н.И.Толстого. Под влиянием полесских исследований этнолингвистические карты стали включать в региональные диалектологические атласы (см., например,Атлас Московской областиА.Ф.Войтенко,Атлас правобережного ПолесьяН.М.Никончука).
Под социальными диалектами понимают «языки» определенных социальных групп. Некоторые языки имеют развитую систему социальных диалектов, отражающую классовые, профессиональные, возрастные и половые различия. В русском языке социальные диалекты ориентированы прежде всего на профессиональные (в широком смысле) различия и в меньшей степени – на возрастные. Социальные диалекты имеют в своей основе литературный язык или территориальный диалект, отличаясь от них лишь специфической лексикой, словообразованием и фразеологией. К ним относятся жаргоны и профессиональные языки – языки относительно открытых социальных и профессиональных групп людей (например, жаргоны моряков, спортсменов, актеров, студентов, учащихся). Более старыми по времени возникновения социальными диалектами являются арго, или тайные языки: языки социальных низов (воров, мошенников, карточных шулеров и др.) и старых ремесленников и торговцев (офеней-коробейников, шерстобитов, шаповалов, шорников, жестянщиков и др.). Арго используются относительно замкнутыми социальными группами и являются знаками принадлежности к определенной корпорации.Тайные языки известны в Европе с 13 в. (язык нищих в Германии). ВРоссии первые записи языка торговцев-офеней относятся к концу 18 в.
Аванесов Р.И.Опиательная диалектология и история языка. – В кн.: Славянское языкознание. Доклады советсткой делегации. V Международный съезд славистов. М., 1963
Блумфилд Л.Язык. М., 1968
Захарова К.Ф., Орлова В.Г.Диалектное членение русского языка. М., 1970 Русская диалектология, под ред. Р.И.Аванесова и В.Г.Орловой. М., 1970
Йордан Й.Романское языкознание. М., 1971
Жирмунский В.М.Общее и германское языкознание. Л., 1976
Вайнрайх У.Языковые контакты. Киев, 1979
Хабургаев Г.А.Становление русского языка. М., 1980
Пшеничнова Н.Н.Структурно-типологическая классификация русских говоров. – В кн.: Общеславянский лингвистический атлас (материалы и исследования, 1963). М., 1993
Николаев С.Л.Раннее диалектное членение и внешние связи восточнославянских диалектов. – Вопросы языкознания, 1994, № 3
Седов В.В.Восточнославянская этноязыковая общность. – Вопросы языкознания, 1994, № 4
Зализняк А.А.Древненовгородский диалект. М., 1995
Иными словами - деление на "языки" и "диалекты" - это УСЛОВНОСТЬ. Диалект и язык - размытые понятия, в современной лингвистике, и никакой чёткой грани между ними - не существует.
Специально обращаю внимание, что особенностью языка, в отличие от диалекта, как правило признаётся наличие собственной письменности у языка (исключения - тоже имеются):
вопрос «Язык или диалект?» решается однозначно: языки имеют государственный статус, самостоятельную письменность и т.п., а диалекты – нет.
...
Важным отличием диалектов от литературных языков является отсутствие у диалектов самостоятельной формы письма (исключения немногочисленны).
Впрочем, оболтусу уже сто раз объясняли основы лингвистики. Никаких просветов в сознании не наступает. В националистическом угаре этот тип отрицает научные факты, и подменяет их МНЕНИЯМИ, выдерганные там и сям.
Наука, о оболтус, строится на системе, а не на мнениях. И поскольку жёсткого разграничения, определённого в жёстких формулировках, между понятиями "язык" и "диалект" не существует, то все мнения, которые вы приводите - не стоят и выеденного яйца. Их место - в помойной корзине. Каким бы статусом не обладал тот или иной "учоный" "лингвист", которого вы цитируете.
Это хорошо, что вы напоминаете о собственном существовании. Это правильно. Форумный идиот - он должен помнить, кто он есть. В особенности такой упёртый тролль, как вы.
невежды-шовинисты
Правильно. Напоминайте о том, кто вы такой есть. Просто закомплексованный этнически больной невежда.
В очередной раз осрамившийся и уличённый в обмане стрелочник пытается затроллить меня ложью и хамством. Однако никаких фактов, противоречащих известному факту, что "Энеида" написана по-украински, не было и нет. Лишь пустословие о "наречиях" и прочий шовинистический бред, не имеющий отношения к произведениям И.П. Котляревского, с целью заболтать приведённые научные факты по теме обсуждения.
Вы понимаете значение термина "диалектальная речь", который сами только что упомянули? Котляревский пользовался малороссийским разговорным диалектом русского языка (одной из его форм, существовавших в те времена), при написании Энеиды. Даже современный украинский язык, несмотря на длительный период умышленного и осознанного удаления от русского языка (за счёт "обогащения" при помощи слов из других славянских языков - в частности из западнославянских), остаётся ещё весьма близок к русскому, и теоретически может рассматриваться в качестве диалекта единого общерусского языка.
Упомянутая поэма считается первым литературным произведением на украинском языке.
Мало ли что "считается". Вы говорите о научной лингвистике, а не о том, что "считается". То, что "считается" - это шаблон. Важно не то, что "считается", а то что есть. Строго научно, в формулировках, которые не оставляют сомнений. Но поскольку строгого разграничения между диалектами и языками не существует, то ничего подобного в данном случае быть не может. А те авторы которых вы цитируете... Это лишь их частное мнение - не опирающееся на научное знание, и не лишённое политизированной подоплёки.
В очередной раз осрамившийся и уличённый в обмане стрелочник пытается затроллить меня ложью и хамством. Однако никаких фактов, противоречащих известному факту, что "Энеида" написана по-украински, не было и нет. Лишь пустословие о "наречиях" и прочий шовинистический бред, не имеющий отношения к произведениям И.П. Котляревского, с целью заболтать приведённые научные факты по теме обсуждения.
Пустобрёх. Учи основы лингвистики. "Учоный"...
у лингвистов ... нет сомнений насчёт того, что его "Энеида" написана по-украински (цитаты приведены).
Определение разграничивающее понятия "диалект" и "язык" дайте, бездарь...
И.П. Котляревский писал не только по-украински ("Энеида", "Наталка Полтавка", "Москаль-чародей"), но и по-русски. Например, его "Записки о первых действиях русских войск в турецкую войну 1806 года" написаны на русском языке. http://www.runivers....page/8/mode/1up
И ЧТО??? Он писал на ЛИТЕРАТУРНОМ языке, и на местном ГОВОРЕ. Понятно?
