←  История войн

Исторический форум: история России, всемирная история

»

Отечественная война 1812 года

Фотография Стефан Стефан 08.09 2018

Интриги Тарутинского лагеря

 

Остановка в Тарутинском лагере имела для русских войск самые благотворные последствия. Как известно, Кутузов, осмотрев местонахождение лагеря, якобы сказал: «Теперь ни шагу назад». Армия не только отдохнула, но пополнила запасы и получила подкрепление. Но именно там после оставления Москвы вновь разыгрались генеральские страсти. А.С. Пушкин как-то обронил странную, на первый взгляд, фразу о том, что М.И. Кутузов оставался в «мудром деятельном бездействии в Тарутине»1. На самом деле главнокомандующий и его военачальники продолжали активно действовать, правда, не на поле брани. Основным местом «действия» стали армейские штабы, где разыгрывались различные закулисные комбинации, а причина таилась в оскорбленном честолюбии и непомерных амбициях генералов. «Я в Главную Квартиру почти не ежжу, – писал 7 (19) октября Н.Н. Раевский А.Н. Самойлову, – она всегда отдалена. А более для того, что там интриги партий, зависть, злоба, а еще более во всей армии егоизм, несмотря на обстоятельства России, о коей никто не заботится»2.

 

Высший генералитет и штабная молодежь «за глаза» критиковали нового главнокомандующего. «Критиков» Кутузова с лихвой хватало, и вполне понятно, почему. По словам Ф.В. Ростопчина, после оставления Москвы его называли то «предатель», то «темнейший», а многие офицеры громко заявляли, «что стыдно носить мундир». Сам же Ростопчин, стараясь всячески очернить Кутузова, явно сгущал краски; кроме того, распространял в армии копию своего письма (составленного в язвительном тоне) к Кутузову. Она ходила в рукописном виде и, по словам А.А. Шаховского, вредила «доверенности подчиненных к начальнику, от которого зависела судьба России»3. Среди тех генералов, кто неодобрительно и негативно отзывался о М.И. Кутузове, были многие известные лица 1812 г.: П.И. Багратион, М.Б. Барклай де Толли, Л.Л. Беннигсен, А.П. Ермолов, М.И. Платов, Н.Н. Раевский, Д.С. Дохтуров и др. Помимо личных и {344} старых служебных обид генералы ставили ему в вину чисто профессиональные упущения: проигрыш Бородинского сражения, оставление Москвы без боя, разлад армейской системы управления, пассивность и бездеятельность в ведении военных действий. В доносах, поступавших из Тарутино в Петербург, фигурировало и обвинение, что главнокомандующий спит по 18 часов в сутки. Весьма любопытную реакцию на это заявление продемонстрировал генерал Б.Ф. Кнорринг: «Слава Богу, что он спит, каждый день его бездействие стоит победы». Не менее оригинально и живо тот же генерал отреагировал на другое обвинение («возит с собою переодетую в казацкое платье любовницу»): «Румянцев возил их по четыре. Это не наше дело»1.

 

Следует отметить, что в тот момент в военных кругах новый главнокомандующий подвергался яростным нападкам, не менее жестким, чем в свое время под Смоленском Барклай. Письма к нему от императора, наполненные в этот период упреками и выговорами, дают полное основание считать, что Александр I в сложившейся критической ситуации был не просто недоволен Кутузовым, но и готовился при появлении веских оснований отстранить его от командования (на этот пост уже обсуждалась кандидатура П.А. Зубова)2. И такая ситуация во многом связывала Кутузову руки: он не мог в одночасье расправиться со своими хулителями. В то время при армии находились имевшие большой вес в общественном мнении и носившие тяжелые генеральские эполеты Л.Л. Беннигсен, М.Б. Барклай де Толли, Ф.В. Ростопчин и Р. Вильсон – главные и гласные (как имевшие право писать царю) критики главнокомандующего.

 

Но в армии не было единой и хорошо организованной антикутузовской «партии», так как каждый из названных лиц имел свои резоны и преследовал собственные цели. Кроме того, большинство относилось к возможным коллегам по оппозиции не менее негативно, чем к верховному вождю армий. В этих условиях Кутузов получил {345} преимущество для борьбы с генеральской фрондой. Будучи человеком мудром и хитрым, обладая огромным терпением и богатым опытом придворных и дипломатических интриг, он никогда не торопился, всегда соблюдал внешний политес и прилюдно оказывал знаки внимания и уважения в отношении генералов-конкурентов, но в то же время дожидался удобного момента, чтобы удалить или нейтрализовать соперника. Труднее приходилось с теми, кто находился вне его компетенции. Критика действий «светлейшего» раздавалась не только из стана русских воинов, но и от английского генерала Р. Вильсона, а также и от московского главнокомандующего Ф.В. Ростопчина, не в полной мере подвластных высшему командованию. С потенциальными конкурентами (критиками, которые могли «подсидеть») Кутузов, проявив терпение и незаурядные способности в закулисной борьбе, разобрался в течение 1812 г. Не любивший нового главнокомандующего Багратион выбыл из строя после Бородино; затем, можно сказать, добровольно сошел с дистанции оскорбленный Барклай де Толли; отдалился волею судьбы от центра событий Ростопчин. Перестали фактически существовать и штабы 1-й и 2-й армий – центры интриг и борьбы генеральского честолюбия.

 

Раздражающим фактором долгое время оставался лишь Беннигсен, единственный из высшего командного состава. Он же оставался притягательным звеном для всех недовольных Кутузовым, особенно в среде штабной молодежи. По словам В.И. Левенштерна, «центром злословий была квартира генерала Беннигсена. Там сходились, чтобы посмеяться над князем-главнокомандующим, даже те люди, коим он наиболее покровительствовал. Они видели в генерале Беннигсене преемника Кутузова и преклонялись перед восходящим солнцем»1. Сам Беннигсен в письмах к Александру I полагал, что причина неурядиц с Кутузовым заключалась «в поведении полковника Толя, считающего себе за оскорбление, если он должен нести службу под моим руководством», «сколько раз забывался этот офицер по отношению ко мне», мало того, именно «этот офицер не имеет верных основных понятий относительно позиций и боевых порядков, почему единственно ему мы обязаны неуспехом Бородинского сражения и большой потерей, понесенной нами в нем…»2 Но после допущенных Беннигсеном тактических промахов во внутригенеральских разборках царь дал Кутузову карт-бланш на решение его участи, и главнокомандующий эффектно выслал из армии своего главного {346} конкурента, причем смог отомстить Беннигсену с «изысканной жестокостью». Александр I вместе с наградами за Тарутинское сражение прислал в армию и письма Беннигсена с критикой главнокомандующего. Кутузов вызвал Беннигсена, заставил адъютанта читать свое собственное представление на Беннигсена за Тарутинское дело, затем вручил ему золотую шпагу с алмазами и пожалованные 100 тыс. рублей. После чего велел также громко читать донесение Беннигсена императору. Во время этого действия его начальник штаба «стоял, как будто гром разразил его, бледнел и краснел»1. Не случайно Н.Н. Раевский еще в 1810 г. писал о нем: «С Кутузовым же и никому служить не безопасно, хотя, по моему мнению, он более других имеет способов командовать»2. Но в разыгравшемся противодействии «Кутузов – Беннигсен» нельзя найти национальной подоплеки. Несмотря на то что у Беннигсена в армии имелось много личных недоброжелателей, вокруг него постоянно группировалась часть военной элиты с русскими титулованными фамилиями.

 

В рядах антикутузовской оппозиции имелись и фигуры второго ряда. Среди них следует особо выделить А.П. Ермолова. Активный участник «русской» партии в тарутинский период несколько присмирел, поскольку оказался отодвинутым и был фактически подмят штабным окружением Кутузова. В письме к А.А. Закревскому в начале октября он писал в своей обычной ироничной манере: «Я не бываю в главной квартире, не хожу к князю, не бывши зван, но сколько редко бываю, успел заметить, что Коновницын – великая баба в его должности. Бестолочь, страшная во всех частях, а канцелярия разделена на 555 частей или отделений, департаментов и прочее». Мало того, начальник штаба 1-й армии явно сожалел об убытии своего бывшего начальника Барклая: «Правда, что мы заместили Михаила Богдановича лучшим генералом, то есть богом, ибо, кажется, один уже он мешается в дела наши, а прочие ни о чем не заботятся»3. Сам же главнокомандующий относился к нему крайне настороженно и старался действовать осмотрительно. И не только из-за знания черт его независимого характера. У Ермолова продолжали существовать {347} свои, впрочем, непростые отношения с великим князем Константином и А.А. Аракчеевым, он мог в любой момент по своей должности напрямую написать письмо Александру I. Поэтому Кутузов старался «лишний раз не дразнить гусей» и даже закрывал глаза на вполне очевидные упущения и небрежное исполнение обязанностей с его стороны. Адъютант Кутузова В.И. Левенштерн следующим образом оценивал отношение главнокомандующего Кутузова к Ермолову: «Фельдмаршал, умевший расстраивать интриги, знал двоедушие генерала Ермолова и ловко умел держать его в должных границах». Далее он пояснял: «Высокое мнение, которое все имели о способностях этого генерала, начинало уже пугать самых влиятельных людей. Таким образом, Кутузов, не желая разделять своей славы с кем бы то ни было, удалил Барклая, оттеснил Беннигсена и обрек Ермолова на полнейшее бездействие. Генерал Коновницын, полковник Толь и зять Кутузова, князь Кудашев, были единственными поверенными его тайн»1.

 

В Тарутинском лагере были и другие мелкие интриги и демарши генеральского неудовольствия. Как вспоминал А.И. Михайловский-Данилевский, «в это время три предмета возбуждали всеобщее негодование: мародерство, поведение московского дворянства и поступки атамана Платова». Адъютант Кутузова оценивал происходящее глазами своего шефа и считал, что атаман «всех восстановил против себя и против казаков». Весьма интересно и другое откровение этого маститого историографа и мемуариста: «Платова и Барклая де Толли почитали в армии тогда главными виновниками бедствий России. Последствия доказали, сколь подозрения на второго из них были несправедливы…»2 Из смысла сказанного следует, что как раз подозрения в отношении первого были правильными. Такая резкая оценка мемуариста была обусловлена, в первую очередь, антикутузовской позицией Платова в этот период. Донской атаман также причислялся к оппозиции, правда, не к числу ее главных лиц, а всего лишь ко второму ряду. Его разногласия не носили принципиального характера, а диктовались личностным фактором – неприязнью и мщением за прошлое со стороны Кутузова. Предводитель казачьих полков оказался одним из немногих высших генералов, не награжденных за Бородино, затем он был отрешен от командования арьергардом, а в Тарутинском лагере находился уже без всякой должности. Скорее всего, Платова, оставайся он в бездействии, ждала судьба Беннигсена. {348} Об этом свидетельствовали не только нападки со стороны кутузовского окружения, но и циркулировавшие вдали от армии слухи. Атаман предпринял в этот период ряд эффектных акций, включая массовое заболевание командиров казачьих полков – рапортование о болезни являлось тогда самой удобной формой демонстрации недовольства действиями высшего начальства.

 

Но окончательно выправил ситуацию английский генерал Р. Вильсон. Он как раз прибыл в Тарутино, взял Платова под свою защиту и, собственно, выступил посредником в налаживании отношений между Кутузовым и «вихорь»-атаманом. «Брат Вильсон» (платовское выражение) застал своего боевого товарища «безо всякой команды и удаленным от тех, кои почитают его равно как отца, так и начальника», а также пребывавшего «чуть ли на пороге смерти от огорчения и обиды»1. Английский генерал стоял «на одних квартирах» с Платовым, часто у него обедал. Атаман подарил ему скакуна, снабжал вином и провизией с Дона. Новые акции против Платова неизбежно имели бы уже международный оттенок. В этом случае нетрудно было предугадать негативную реакцию Александра I. Кутузов это отлично понимал. Казачий предводитель оказался под английской защитой и стал недосягаем для новых уколов. Фигура донского атамана не устраивала главнокомандующего, но в этой ситуации требовалось ради общего блага попробовать заключить временное перемирие.

 

Это обстоятельство позволило Вильсону как посреднику между двумя конфликтующими сторонами быстро договориться. Британский представитель оказался искренне заинтересованным в прекращении затянувшегося конфликта между двумя русскими военачальниками. Ведь любые неурядицы в среде русского генералитета в тот момент были не на пользу Британской империи и входили в противоречие с ее интересами. Но как бы ни истолковывались мотивы поведения Вильсона, в конце сентября Платов вновь сел на коня и получил под свое командование казачий корпус2. Так Кутузов примирился с существовавшей тогда «казачьей» партией в генеральских рядах, которую, в первую очередь, олицетворял знаменитый «вихорь»-атаман.

 

Вильсон, без всякого сомнения, выполняя секретные инструкции своего кабинета, играл весьма заметную роль на минном поле армейских интриг. В этом ему во многом помогали крепкая репутация {349} «злейшего врага Наполеона» и личные дружеские связи среди русского генералитета. А вот с Кутузовым, в силу разного понимания методов достижения победы, отношения у него не сложились. Как представитель союзной державы Вильсон занимал в Главной квартире русской армии исключительное положение. Он имел право переписки с царем и в письмах резко критиковал действия главнокомандующего, но Кутузов, несмотря на их в высшей степени враждебные отношения, не мог его удалить из армии и поневоле был вынужден с ним считаться. Но немало претензий у Вильсона было и к Беннигсену. В то же время, заинтересованный в первую очередь в полном разгроме наполеоновской армии, он искренне пытался примирить для пользы дела не только Платова, но и Беннигсена с Кутузовым. Правда, взаимная вражда двух высших военачальников зашла так далеко, что эта попытка потерпела неудачу.

 

Если рассматривать борьбу Кутузова со своими оппонентами, можно отыскать только два момента, когда «недовольные» генералы имели шансы что-либо изменить в расстановке сил на высшем военном олимпе. Первый и вполне легитимный: это заседание знаменитого военного совета в Филях. Но в рядах генералитета тогда не существовало единой антикутузовской партии.

 

Второй момент возник уже в Тарутинском лагере, когда Кутузов решился встретиться с посланцем Наполеона Ж.А.Б. Лористоном. Это вызвало бурную негативную реакцию со стороны Вильсона. Как явствует из его бумаг, он был срочно вызван с аванпостов в Главную квартиру, где встретился с Беннигсеном и рядом генералов. «Они представили ему доказательства, что Кутузов в ответ на переданное через Лористона предложение Наполеона согласился этой же ночью встретиться с сим последним на Московской дороге… дабы обсудить условия соглашения “о незамедлительном отступлении всей неприятельской армии из пределов России”, каковое соглашение долженствовало бы послужить предварительной договоренностью к установлению мира». Далее была подтверждена «решимость генералов, которую поддержит и армия, не допустить возвращения Кутузова к командованию, ежели поедет он на сию ночную встречу в неприятельском лагере». Вильсону вместе с герцогами А. Вюртембергским и П. Ольденбургским, а также с князем П.М. Волконским удалось убедить Кутузова не ехать на переговоры, а лишь принять Лористона в русском лагере1. Но никаких резких шагов со стороны русского генералитета не последовало, хотя в данном случае можно утверждать {350} o существовании и «английской» партии, деятельно отстаивавшей русско-британские интересы1. {351}

 

 

1 Вероятно, высказывание А.С. Пушкина навеяно строками из журнала «Сын Отечества»: «Победительное бездействие Кутузова при Тарутино и Леташевки было пагубно для Наполеона». Там также было написано: «Кутузов был Ангелом хранителем для Русских в сие печальное время» (Сын Отечества. 1812. Ч. II. № VIII. С. 50).

 

2 1812–1814: Секретная переписка генерала П.И. Багратиона. С. 228.

 

3 Ростопчин Ф.В. Письма к своей супруге в 1812 г. // Русский архив. 1901. № 8. С. 464, 468; Воспоминания князя А.А. Шаховского // Русский архив. 1886. № 11. С. 395–396. {344}

 

1 Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года, собранные и изданные П.И. Щукиным. Ч. VII. М., 1903. С. 278.

 

2 В.Р. Марченко вспоминал: «Граф Аракчеев не скрывал от меня, что государь день ото дня делается недоволен Кутузовым, и проговорился, что послал его в армию не по своей воле. Слухи, что доступ к нему очень труден, что большею частию спит или сидит с девками, переодетыми в казачье платье, происходили от Беннигсена, верившего человеку при нем бывшему, флигель-адъютанту князю Сергею Голицыну» (Автобиографическая записка государственного секретаря Василия Романовича Марченко // Воспоминания современников эпохи 1812 года на страницах журнала «Русская старина». С. 42). {345}

 

1 Записки генерала В.И. Левенштерна // Русская старина. 1901. № 1. С. 126.

 

2 Письма Беннигсена императору Александру в Отечественную войну // Военный сборник. 1904. № 2. С. 238–239. {346}

 

1 Отечественная война и русское общество. Т. 3. С. 115. Сам же Беннигсен писал Александру I: «Никогда, Государь, Вы не обращались так с лакеем, как обошелся со мною фельдмаршал. Он не соблаговолил даже ответить мне на мой поклон, и это перед многими генералами. Освободите меня, Государь, от этого унизительного и столь мало заслуженного положения» (Письма Беннигсена императору Александру в Отечественную войну // Военный сборник. 1904. № 2. С. 241).

 

2 Архив Раевских. Т. I. С. 96.

 

3 СИРИО. Т. 73. С. 188–189. {347}

 

1 Записки генерала В.И. Левенштерна // Русская старина. 1901. № 1. С. 116, 128.

 

2 Записки А.И. Михайловского-Данилевского: 1812 год // Исторический вестник. 1890. № 10. С. 153–155. {348}

 

1 Вильсон Р.Т. Указ. соч. С. 86, 148.

 

2 Подр. см.: Безотосный В.М. Донской генералитет и атаман Платов в 1812 году. С. 75–108. {349}

 

1 Вильсон Р.Т. Указ. соч. С. 267–270. {350}

 

1 Как вспоминал В.Р. Марченко: «Неизвестность о намерениях Кутузова и дурные об нем вести едва не довели государя до того, чтобы опять приняться за Барклая» (Автобиографическая записка государственного секретаря Василия Романовича Марченко // Воспоминания современников эпохи 1812 года на страницах журнала «Русская старина». С. 43). {351}

 

Безотосный В.М. Россия в наполеоновских войнах 1805–1815 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 344–351.

Ответить

Фотография Ученый Ученый 10.09 2018

Предводитель казачьих полков оказался одним из немногих высших генералов, не награжденных за Бородино, затем он был отрешен от командования арьергардом, а в Тарутинском лагере находился уже без всякой должности.

Теперь подойдем к весьма деликатному вопросу, которого нельзя не коснуться при рассмотрении нашей темы. Слишком многие современники прямо указывали на то, что прославленный казачий вождь не избежал, как и многие простые смертные, пристрастия к спиртным напиткам (предпочитал цымлянское, горчишную и «водку-кизлярку»). В данном случае он прямо нарушал вековую казачью заповедь — сухой закон во время военных походов. Но, видимо, в сложившейся ситуации его тяга к пагубной привычке сильно обострилась, и этот порок производил слишком плохое впечатление на очевидцев событий. Возможно, именно поэтому в воспоминаниях некоторых офицеров о Бородинской битве можно встретить малоприятные для Платова оценки. А. И. Михайловский-Данилевский, например, характеризуя его «распутное поведение», написал: «…он был мертво пьян в оба дня Бородинского сражения, что заставило, между прочим, князя Кутузова, 24-го августа, во время дела, сказать при мне, что он в первый раз во время большого сражения видит полного Генерала без чувств пьяного».

 

https://history.wikireading.ru/194197

Ответить

Фотография Ученый Ученый 10.09 2018

А вот с Кутузовым, в силу разного понимания методов достижения победы, отношения у него не сложились.

Кутузов не любил Англию, а даже не особенно это скрывал. Якобы он сказал Вильсону - "Вы заботитесь лишь о благополучии Англии. По мне, так если этот остров завтра утонет, я ничуть не опечалюсь".

Ответить

Фотография Ученый Ученый 10.09 2018

На самом деле главнокомандующий и его военачальники продолжали активно действовать, правда, не на поле брани. Основным местом «действия» стали армейские штабы, где разыгрывались различные закулисные комбинации, а причина таилась в оскорбленном честолюбии и непомерных амбициях генералов.

Склоки и интриги сотрясали русскую армию с самого начала кампании. Этому способствовали методы руководства Александра 1. Он избегал давать прямые директивы генералам, но охотно принимал различную информацию и доносы, чем поощрял соперничество. Трудно представить в армии Наполеона такие конфликты как вражда Багратиона и Барклая, или Беннигсена и Кутузова.  Впрочем, нужно отдать должное Александру 1, Кутузова он полностью поддерживал, и только после изгнания французов из России дал волю своему раздражению против старого фельдмаршала. 

 

Толстой в романе Война и мир так описывал настроения в русской армии в начале кампании 1812 года -

 

Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.

 

 

Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости — производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.

 

 

К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.

 

 

Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.

 

 

Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», — говорили люди этой партии.

 

 

Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все-таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все-таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, — говорили они, — тем лучше: по крайней мере скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой-нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807-м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, — и таковой есть только один Бенигсен».

 

 

Седьмые — были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, — лица генералов и флигель-адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805-м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб-квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.

 

 

Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1-му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели — обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений, различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, занятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.

 

 

 

Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно-опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.

Ответить

Фотография Ученый Ученый 10.09 2018

Английский генерал стоял «на одних квартирах» с Платовым, часто у него обедал.

В 1814 г. Платов посетил Англию, где вызвал всеобщий восторг. 

Ответить

Фотография Стефан Стефан 11.09 2018

Толстой в романе Война и мир так описывал настроения в русской армии в начале кампании 1812 года

Это не исторический источник, а художественное произведение.

 

Трудно представить в армии Наполеона такие конфликты как вражда Багратиона и Барклая, или Беннигсена и Кутузова.

В наполеоновской армии в результате битвы при Ауэрштедте стали врагами Л. Даву и Ж.-Б. Бернадот, т.к. будущий король Швеции не оказал никакой поддержки "железному маршалу".

Ответить

Фотография Ученый Ученый 11.09 2018

Про Даву можно сказать, что это лучший стратег между всеми сподвижниками Наполеона, но он был сварлив, завистлив и злопамятен. Методический и упорный гений Даву резко противоречил всегда увлекавшемуся Мюрату. Отсюда постоянные недоразумения между этими двумя военачальниками, сотоварищами, приблизительно одних лет, вместе поднимавшимся по ступеням почестей, привыкшими повиноваться только одному Наполеону и сами над собой – Мюрат в особенности – не бывшими в состоянии командовать. Отношения Даву к Мюрату так интересны для характеристики порядков высшего командования великой армии, что на них стоит остановиться.

 

Подчиненный одно время Мюрату, Даву покорился, но неохотно, затаивши обиду, и тотчас же перестал сноситься прямо с императором, который, однако, приказал ему снова доносить обо всем, так как донесения Мюрата казались ненадежны. Даву только этого и нужно было, чтобы не обращать больше внимания на авторитет Неаполитанского короля. Как далеко зашли они в своем препирательстве, видно из того, что в одной из стычек батарея Даву отказалась стрелять по приказанию Мюрата. Командир батареи представил в оправдание приказ маршала: под страхом лишения командования, никого не слушать, кроме его, Даву.

 

На следующий день в присутствии Наполеона между противниками была перепалка. Король упрекал герцога в упорном противодействии и, главное, в затаенной ненависти к нему, начавшейся в Египте. Он зашел так далеко, что предложил решить ссору один на один, не вмешивая в нее армию... Даву с своей стороны яростно укорял короля в легкомыслии и нарисовал императору живую картину ежедневной неурядицы, происходившей в авангарде армии. "Нужно сознаться, – говорил он, по словам Сегюра, – что отступление русских совершается в замечательном порядке, они останавливаются, где находят удобным, а не там, куда загоняет их хвастающий Мюрат. Они так хорошо выбирают свои позиции, так разумно защищают каждую, смотря по силе и количеству времени, которое им нужно выиграть, что движение их должно быть давно старательно обдумано и теперь с пунктуальною точностью выполняется.

 

 

Никогда они не покидают поста раньше, чем надвинется настоятельная опасность. По вечерам располагаются на отдых спозаранку, оставляя под ружьем столько войска, сколько необходимо для обороны занятой позиции и доставления возможности прочим войскам отдохнуть и поесть.

 

 

Король же, вместо того, чтобы следовать этому благому примеру, знать не хочет ни времени, ни расположения и силы противника, торчит все время в линии застрельщиков, гарцует перед неприятелем, пробует теребить его со всех сторон, сердится, горячится, кричит, просто хрипнет от повторения приказаний, расходует без толку патроны, снаряды, людей и лошадей и всех до глубокой ночи держит под ружьем.

 

Жалко видеть несчастных солдат, толкающихся в темноте, ощупью разыскивающих корм, воду, дрова, солому, пищу и потом не могущих попасть на свой бивуак – всю ночь перекликающихся. И не один только авангард страдает из-за этого – вся кавалерия видимо гибнет. Впрочем, своею кавалерией Мюрат пусть располагает, как ему угодно. Что же касается пехоты 1-го корпуса, то пока Даву командует, он не даст помыкать ею.

 

Король со своей стороны тоже не остался в долгу... Император слушал их, перекатывая ногой случившееся тут русское ядро. Можно было думать, что эта рознь между военачальниками не ненравится ему", – говорит Сегюр.

 

Отпуская их, он осторожно сказал Даву , «что нельзя иметь все достоинства разом, что сам герцог Экмюльский, если сумеет выиграть битву, то вряд ли хорошо поведет авангард армии и что если бы Мюрату поручено было преследовать Багратиона в Литве, то, может быть, он не упустил бы его!»

http://www.plam.ru/h...v_rossii/p5.php

Ответить

Фотография Новобранец Новобранец 23.09 2019

Статья почти в тему. После таких рассказов к французам начинаешь относиться с большим уважением.

Ответить