Мы кольми паче по своей великой обширности, разнообразному и большею частью дикому соседству, и в самых обывателях разноверию и разнонравию меньше всех сходствуя с другими, должны наблюдать, чтобы по мере пользы и выгод наших распространяться и в приличном только иным подражать, а сразмерно способам и доходам своим ополчаться, и весьма уважать их источник, который мы поныне один к содержанию воинских сил имеем: я разумею народ, дающий для войска и людей и деньги, чтобы несоразмерными и бесповоротными взиманиями оный не оскудить, и браться за средства такие, чтобы к поре грозящей и запас в деньгах иметь и силы наши не чувствительно для самих умножать мы могли.
Из докладной записки П.А. Румянцева Екатерине II об организации армии, май 1777 года.
Обобщение военного опыта России
Оглядываясь на военный опыт России с момента создания Петром I регулярной армии и флота, сравнивая этот опыт с военным опытом других народов, нельзя не заметить существенных различий в военных доктринах государств и их эволюции. Обусловлены эти различия прежде всего географическими и геополитическими особенностями России.
За прошедшие три столетия географические условия нашей страны изменений не претерпели. Мы по-прежнему являемся очень большой и очень холодной страной с коротким сельскохозяйственным сезоном, определяющим как большую численность населения, так и сравнительную его бедность в сравнении с европейскими странами. Любое государство, сравнимое с нами по геополитической роли, может себе позволить бОльшие военные и вообще государственные расходы при том же уровне жизни населения. Причем равные военные расходы обеспечивают нам в общем случае меньшую боевую мощь, чем сопернику, так как расходы на армейскую инфраструктуру в России должны быть значительно выше, чем в любой другой стране. Собственно, крах трех крупнейших нашествий на Россию – шведов во время Северной войны, армии Наполеона и гитлеровского вермахта, был обусловлен в том числе тем, что агрессору пришлось содержать свою армию в России. И три мощнейшие мировые державы одна за другой с этим не справились. Проблемы начинались с таких простых вещей, как теплое обмундирование, корм для лошадей и питание для солдат по зимней норме, повышенный расход горючего, а заканчивались нетривиальными задачами типа “завести мотор истребителя Me-109 при температуре воздуха -20 градусов Цельсия”.
Другой причиной поражений агрессоров было то, что им приходилось сражаться с русскими. Когда немцы за первые 8 недель боев в России понесли потери, равные их потерям за всю предыдущую войну, стало очевидно, что война с англичанином за то, на чьем бутерброде будет икра и война с французом за то, на чьем куске хлеба будет масло, вовсе не похожа на отчаянную драку с русским за его последний кусок хлеба. Русские, поставленные перед угрозой голодной смерти в случае проигрыша, готовы были идти на куда более значительные жертвы, чем любой другой народ. Ради победы, означавшей для них выживание, они готовы были переживать куда большие страдания, что и обеспечивало их невиданную стойкость.
Интересно, что все трудности агрессии против России были известны потенциальным агрессорам и “страшные русские морозы” вовсе не были каким-то пресловутым чудо-оружием, которое внезапно появлялось у нас из кармана. Агрессоры - и Наполеон, и Гитлер - знали о трудностях, но, тем не менее, шли на авантюру. Шли просто потому, что не видели других выходов из сложившейся ситуации или считали их еще более авантюрными. Из этого следует любопытный стратегический вывод. Если Россия не находится в состоянии смуты и раздробленности, то европейский или азиатский (случай татаро-монгольской агрессии) континентальный гегемон может предпринять агрессию против нее только в самом крайнем случае, тогда, когда у него уже не останется возможностей для экспансии на своем континенте. При этом к агрессии будут привлекаться все наличные силы, то есть практически весь военный потенциал того или иного континента. И, естественно, цена поражения для России в такой войне будет фатальной, неважно, уничтожит ли агрессор половину жителей страны, или просто ограбит и сожжет дома, оставив людей умирать от холода и голода.
Да, в истории России были и военные походы довольно скромного масштаба, и пограничные конфликты, и колониальные войны, и масштабные морские операции, однако судьба нашей страны решительно определялась именно в крупных континентальных войнах со всеми вытекающими отсюда проблемами.
Континентальная война требует больше человеческих жизней, чем материальных средств (проще говоря - денег), в то время как морская война ограничивается куда меньшими человеческими жертвами, требуя значительно больше материальных вложений. При этом решительность результатов достигаемых морской и сухопутной войной вполне соизмерима. Так, например, два морских сражения русско-японской войны решили судьбу экспансии Российской Империи на Тихом океане, при том, что суммарные людские потери сторон в обоих сражениях (при Цусиме и в Желтом море) были равными потерям одной дивизии в сухопутном сражении средней интенсивности.
Морская война требует длительной специфической подготовки - строительства кораблей и обучения их экипажей. До появления самолета самым сложным механизмом войны был линейный корабль, после этого – авианосец. До этого самым дорогостоящим человеческим материалом войны был морской офицер, после этого – морской летчик. Морские сражения, длящиеся один, максимум два, дня, не должны обманывать глаз, внушая наблюдателю малый масштаб морской войны по сравнению с сухопутной. Если обратиться к статистике, то, скорее всего, окажется, что во время Первой Мировой войны соотношения количества снарядов, выпущенных в бою и на учениях для сухопутных артиллеристов и морских, были обратными. То есть каждый “морской” залп в бою на деле стоил множества сухопутных.
Сухопутные войска всегда и везде более многочисленны, но дешевле (не хуже, а именно дешевле) подготовлены в пересчете на одного человека, нежели флот. Сухопутная война более кровопролитна, однако поглощает представителей более низких социальных слоев населения, нежели морская. Этим определяется то, что завоевания, достигнутые в сухопутной войне, труднее закрепить за собой, так как война выбивает именно тот слой населения, которому суждено было колонизировать завоеванное. Сравним быструю колонизацию англичанами Нового Света, отвоеванного у голландцев и испанцев с освоением русскими Сибири и Средней Азии. Сравним степень проникновения влияния СССР в жизнь Восточной Европы после 1945 года и степень американизации послевоенной Японии и Юго-Восточной Азии.
Сегодня творческие люди самых разных профессий, далекие от суровой правды войны и военной политики, обожают попрекать русских полководцев всех времен тем, что они, якобы, “никогда не жалели мужиков, мол, бабы еще нарожают”, тем что, они, якобы “заваливали врага мясом и никаких других методов войны не знали”. (И хоть бы кто из них обратил внимание на то, как “жалеют” русского мужика нынешние вполне мирные “реформы”!) На самом же деле “реализация численного превосходства” при том что это превосходное число уступает по качеству – нормальное явление в мировой истории континентальных войн.
Более или менее организованные армии восставших крестьян, сражаясь с профессиональными наемниками, занимались именно этим. Союзники, выставлявшие в Северной Африке в 1942-м году пять танков против одного немецкого, занимались именно этим. И в тех случаях, когда численное и материальное превосходство было недостаточным даже армии, признанные самыми “человеколюбивыми” вынужденно оказывались в ситуации a-la russe. Если не упоминать западный фронт Первой Мировой, все прелести которого были доподлинно описаны еще Ремарком, можно вспомнить Хуртгенский лес в западной Германии, где поздней осенью и зимой 1944 года американская армия понесла колоссальные по американским меркам потери только потому, что ей приходилось сражаться на “русской” местности (лесистые холмы и равнины), c русскими дорогами в тылу (грязевые реки невообразимой длины) и в русское время года. Отыграв на своем фронте всего лишь один эпизод обычной континентальной войны по-русски, и потеряв при этом около 20 000 человек, американцы были в шоке. Русские, отыграв в таких условиях 4 года, подходили к Берлину.
Увы, сравнительно бедная Россия к началу “решающей войны” никогда не могла противопоставить западу или востоку доведенную до ума современную военную организацию или выпущенное крупной серией поколение современной боевой техники с экипажами/расчетами соответствующей квалификации. Причина тому – скудность средств и неизбежная дороговизна нашей военной машины. Тому, кто захочет поговорить об “избыточности военного производства в годы правления советских тиранов”, можно напомнить, что США к концу Второй Мировой войны крупносерийно производили тяжелые авианосцы, а военные транспорты строили потоком, за 50 дней каждый, от закладки до спуска на воду.
Да, Россия “не могла противопоставить”, но континентальный характер войны и география нашего государства определяли то, что мы все же могли успеть мобилизоваться. Могли успеть превратить извечную русскую готовность ко всему, неправильно понимаемую некоторыми как неготовность ни к чему, превратить в силу, направленную на что-то конкретное, способную сдержать агрессора.
Континентальная война допускает “мобилизацию” как средство для спасения в арсенале слабейшей стороны в гораздо большей степени, чем война морская. Передать в армию из народного хозяйства несколько сотен тысяч единиц транспорта проще, чем сделать из гражданских кораблей военные, пусть даже это касается только малых кораблей. Вспомним Англию, покорно благодарившую США за 50 ржавых эсминцев, выданных в 1941-м году английской короне на благое дело борьбы с “волчьими стаями” Деница. Англия, нация моряков, сама, в одиночестве, мало что смогла противопоставить новой немецкой технике и организации подводной войны.
Самая континентальная из всех великих континентальных держав, Россия вела и будет вести по большей части континентальные войны, фактически - войны против демографических взрывов запада, востока или юга. Более всего пользы такие континентальные войны приносят, как правило, не их непосредственным участникам, а морским державам, остающимся нейтральными или вступающим в союз с одной из сторон. Англия, а потом и США, отделенные от Евразии “противотанковыми рвами океанов”, извлекали неплохие дивиденды из всех континентальных войн. Задача наших политиков заключалась и заключается в том, чтобы максимально снизить вероятность таких конфликтов. Один передел мира, прошедший без непосредственного участия России, даст ей больше, чем два передела, в которых она непосредственно поучаствует своими штыками.
Что касается нашего флота, то его опыт борьбы показывает, прежде всего, насколько скромными природными возможностями для развития мощного океанского флота обладает наша страна, имеющая не единый выход к морю для всех морских сил, как Англия или Япония, не два выхода, как США, а четыре – на севере, на Балтике, на Черном море, на Тихом океане. И если США смогли в свое время объединить свои морские силы за счет экспансии в латинскую Америку, вылившейся в строительство Панамского канала, то Россия ничего сравнимого по эффективности сделать не может, как не может и отказаться от развития военного флота. В то же время, разобщенность сил нашего флота и мест его базирования хоть и определяла подчинение его действий ходу наземных операций, но никогда не ставила принципиальный вопрос о том, насколько нам нужен флот вообще. Флот был необходим всегда, пусть и не такой мощный, как у первых морских держав. Более того, с появлением атомных энергетических установок для кораблей и подводных лодок, некоторые проблемы, обусловленные географией, удалось решить. После Второй Мировой войны, впервые за долгое время, наша страна получила возможность создать флот, соизмеримый по боевой мощи с флотом морских держав-лидеров, в данном случае одной державы - США.
С началом холодной войны Россия оставила “странам социалистического блока” и республикам СССР производство львиной доли “товаров народного потребления” и взялась за военную и, в том числе, кораблестроительную гонку, победителю в которой доставался главный приз в Третьей Мировой, “холодной”, войне. Вторых призов на войне не бывает, не бывает их даже в “холодной” войне. Континентальный блок, который не удалось построить ни Наполеону, ни Гитлеру, но подобие которого было создано на базе СССР, все-таки не выдержал военного противостояния с блоком морских держав и их сателлитов.
Ход холодной войны, обстановку в которой она завершилась и ее последствия для России нагляднее всего сравнить с ролью Первой Мировой в истории Германии. Германия в 1918-м году была истощена, истощена по стандартам военного времени, военными усилиями и блокадой примерно в той же степени, в какой, для мирного времени, была истощена неизбежной гонкой вооружений Россия. И там, и там военные трудности вызвали волнения в народных массах, приведшие к проигрышу войны и смене государственного строя. И там, и там нация наивно надеялась на почетную капитуляцию, а получила вместо этого ярмо вечного рабства. И там, и там страна не только лишилась всей своей военной и политической мощи, но, вдобавок, еще и была разделена на части, потеряла все свои заморские владения. И в том, и в другом случае нация оказалась запутана, раздроблена, потеряла ориентиры и вошла в полосу тяжелых лишений и страданий.
Самым свежим военным опытом России является именно опыт этой, последней нашей войны, жертвы которой еще ходят по земле, не зная, что двадцать лет назад “перестройка” подписала им суровый смертный приговор с датой исполнения в начале двадцать первого века. Все сегодняшние локальные войны и конфликты, горячими точками опоясавшие наши западные и южные границы – результат проигрыша в главной войне двадцатого столетия и развала хозяйственной системы в республиках СССР, именно этот развал произвел на свет толпы безработных, которым самым выгодным времяпрепровождением показался разбой, наркоторговля и работорговля под флагом местечкового национализма.
Последствия поражения в этой новой войне, самые худшие из которых нам еще, видимо, предстоит пережить, никто из публичных политиков не склонен позиционировать как последствия поражения в войне, и это опаснее всего. Это умалчивание - следствие уничтожения в войне если не интеллектуального потенциала руководства, то его воли, которой не хватает, чтобы публично признать очевидное. Ведь если причина страданий нации выявлена неверно, то, следовательно, и избранные методы оздоровления не помогут, хорошо еще, если не сильно навредят.
Увы, механизмы Холодной войны не изучаются теми, кому положено знать их в совершенстве, а искусство пропаганды, главного оружия Холодной войны, низведено у нас до сочинения слоганов-считалочек и поставлено на службу ремеслу банальной политической и коммерческой рекламы. Более худший расклад перед новой войной, теперь уже за выживание и единство России, сложно себе вообразить. А война для России, даже “холодная”, - больше чем война. Война для России - это всегда война “до последнего”, это не вопрос жизни или смерти для какого-то числа солдат и офицеров, это вопрос жизни и смерти страны.
Сейчас, в тот самый момент, когда потенциальная мощь и самостоятельность национальной экономики начинает прямо определяться тем, найдет ли правительство общий язык со своим народом, в тот самый момент, когда нация должна объединить свои усилия, сплотиться вокруг по-настоящему народной власти для решения задачи выживания и возрождения, власть все больше отгораживается от народа заученными обтекаемыми формулировками, сочиненными пиарщиками. Власть вместе с имущими классами все больше удаляется от решения насущных проблем своей страны, своего народа, заботясь в основном о том, как бы получше и почище выглядеть на мировой арене, как бы услужить всем, кто имеет хоть какое-то влияние на Россию. (А кто его нынче не имеет?)
Такая ситуация, сохранись она достаточное время, неизбежно приведет к событиям, которые нельзя квалифицировать иначе как гражданская война. Что же касается русского опыта гражданских войн, восстаний и революций, то этот опыт убедительно показывает, что не только война в России больше чем война, но и бунт в России больше чем бунт, беспощадный, но отнюдь не бессмысленный. Только испробовав все пути и средства, только выйдя с иконами к царю-батюшке и получив в ответ пулю, русский народ брался за топор. И в результате в страданиях и лишениях гражданской войны рождалась та новая общественная формация, та новая организация государства, которая по каким-то причинам не могла быть создана до этого другими средствами. Оценивая свои шансы на победу в подобном столкновении, обеим сторонам хорошо бы помнить, что гражданская война в России особенно тяжела еще и потому, что, кто бы ни стал победителем, воевать ему придется в России и с русскими…
Андрей Морозов
