←  История войн

Исторический форум: история России, всемирная история

»

Цорндорф

Фотография Ya_Ya Ya_Ya 10.02 2012

Август 1758года Фридрих Великийопасаясь,что русские возьмут Кюстрин спешит обьединиться с войсками Дона и помочь осажденному городу. Однако гарнизон и сам справляется с этой задачей, русские подвергнув УЖАСНОМУ РАЗОРЕНИЮ окрестности города отступают,испытывая острую нехватку боеприпасов(как всегда). Фридрих решил дать генеральное сражение. Обе армии сошлись у деревни Цорндорф,которая к тому моменту была сожжена казаками и калмыками.
После тяжелого боя войска разошлись.Но кто же победил? Споры об этом идут до сих пор,традиционно считается,что победил тот ,за кем осталось поле боя,но в этой битве обе армии остались там. И теперь предлагаю подеспутировать на эту тему
Ответить

Фотография Ярослав Стебко Ярослав Стебко 12.02 2012

Типичная ничья - бой с неопределённым исходом.
Ответить

Фотография Болингброк Болингброк 12.02 2012

Типичная ничья - бой с неопределённым исходом.

Я бы сказал "боевая ничья". Русские войска расположились на самой скверной позиции, но Фридрих не сумел добиться победы. Косая атака дала осечку. Кажется потом стали маневрировать и ... поменялись позициями.
Ответить

Фотография Стефан Стефан 12.12 2015

№ 141

Реляция В. В. Фермора императрице Елизавете о сражении при урочище Фюрстенфельде (Цорндорф)

№ 194

15 августа 1758 г., с места сражения при урочище Фирстенфельде

 

По отпуске последней моей всеподданнейшей реляции из под города Кистрина на эстафете, от 12-го сего месяца, получа того ж дни на вечер подлинное известие, что король прусской ниже Кистрина три мили под местечком Цилинцах1 делает на старом Одере из судов к переходу мост, а чрез канал, которой гораздо выше Одера, разобранной мост починивать начал, почему тот же час полковник Хомутов с командою для препятствия оного дела послан, точию как скоро туда прибыл, получена ведомость, что уже прусские гусары на здешней стороне показываться стали, а по поимке объявили, что прусская армия уже на нашу сторону сильно перебирается.

Почему того ж числа на вечер блокада города Кистрина так порядочно и благополучно отвозом тяжелых пиесов артиллерии и дву тысяч гранадир последовала, что ни одного человека притом не потеряно. Потом в четвертом часу из тесного и лесного места, в котором армия необходимо для блокады стоять принуждена была, благополучно проходя близ четырех верст лесом на чистое место, для ордер де-баталии весьма способное, пришла и при урочище Фирстенфельде без всяких обозов стала во ожидании прусской армии прибытия. И по счастию корпус под командою господина генерала Броуна от Ландеберга прибыл и в одном лагере с армиею соединился. На вечер стали уже прусские гусары показываться и с нашим войском сражение имели, а наше войско стояло всю ночь при ружье во ожидании неприятеля, а в 14-й день генеральная и прежестокая баталия началась пополуночи в девятом часу, наперед с пушечною пальбою, а чрез полтора часа начался из ружья огонь и с такою жестокостию бесперерывно продолжался, что до самой ночи одна другой стороне места не уступали. В десятом же часу отступила прусская армия российской место баталии, где российская чрез ночь собралась и не токмо в виду прусской ночевала, но на другой день имелся роздах, собирая своих раненых и пушек, сколько неприятель допускал.

Урон раненых из генералитета, штаб и обер-офицеров весьма знатен, токмо по кратности время точно показать не можно, а пришлется впредь, как скоро походная канцелярия в том исправиться может, а ныне кратко на память о некоторых из генералитета и штаб офицеров показано. А сверх того ссылаюсь на словесное показание посланного с сею депешею господина полковника Розена, которой пространнее на все обстоятельства изъясниться может. Я не в состоянии вашему императорскому величеству о поступках генералитета, штаб и обер-офицеров и солдат довольно описать и, аще бы солдаты во все время своим офицерам послушны были и вина потаенно сверх одной чарки, которою для ободрения выдать велено, не пили, то б можно такую совершенную победу над неприятелем получить, какая желается. А ныне я, припадая к стопам вашего императорского величества, всенижайше донести должен, что в рассуждении великого урона, слабости людей и за неимением хлеба принужден сегодни до тяжелых наших обозов и хлеба семь верст до Грос Камина, а потом до Ландсберга, где надеюсь с третьей дивизиею, состоящею в Швете, соединиться, буду по реке Варте субсистенцию армии сыскивать. Денежная казна поныне почти вся сохранена, а секретной экспедиции все дела, чтоб в какой конфузии неприятелю в руки попасть не могли, сожжены, в том числе и ключ азбуки, которого впредь с курьером в присылку ожидаю.

Его высочество принц Карл и генерал Сент-Андре не дождавши совершенного окончания баталии, заключая худые следствии, ретировались в Швет к третьей дивизии, а экипаж его высочества при большом обозе армии поныне в целости. Я при сем неудачном случае по моей рабской должности всевозможные меры употреблять не оставлю, и припадаю к стопам.

Вилим Фермор.

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1663 «В»,

лл. 112–113об. Подлинник.

 

1 Циленциг.

 

 

 

№ 142

Описание сражения при Цорндорфе из журнала военных действий армии В. В. Фермора1

14 августа 1758 г.

Как скоро рассвело, то неприятельская армия маршировать стала с левого нашего фланку к правому; наши легкие войски с его гусарами сражаться начали и в беспрестанном перестреливании легких войск неприятель к Грос Камину пробирался, но не дошед до оного, вправо косогором подаваться и в лощину за селом Цорндорфом заходить стал; стоящие под сим селом наши гусары, получа повеление, оное зажгли и как скоро неприятель за сие село зашел, то и пушечную пальбу производить начал с неслыханною жестокостию, которая продолжалась беспрерывно более полутора часа; с нашей стороны неутомленным попечением всего генералитета и артиллерийских штап и обер-офицеров равномерным образом соответствовано. Напоследи в исходе 11 часу из мелкого ружья огонь загорелся, ибо неприятель наш правой фас бригады генерала-майора Панина и бригадира Уварова, первой гранодерской, Воронежской, Санкт-Петербургской и Новогородской також два полка бригады принца Любомирского и бригадира Леонтьева, а именно третий гранодерской и Ростовской атаковал, откуда храбростию солдат скоро разбит и прогнан до второй его линии, в то же самое время генерал-майор Демику с кавалериею неприятельское левое крыло с такою храбростию атаковал, что первую линию опровергнув и два полка пехотные изрубив, на вторую напал и королевского флигель-адъютанта графа Шверина в полон взял; но пушечная второй линии пальба и подкрепление неприятельской кавалерии принудили как пехоту, так и кавалерию отступить. Неприятель, сделав анфиладу своею артиллериею, чрез сильной с его стороны ветер и великую на нас веющую пыль и дым ему способствовали паки всю линию атаковать, но не взирая на то отступившие наши пехотные полки, подкреплены будучи другими, вновь неприятеля прогнали, в которое время генерал-майор Панин и принц Любомирской контузиями в груди ранены, бригадир Уваров тяжело ранен, генерал-майор Мантейфель ядром в ногу ранен, а главнокомандующий армиею генерал и кавалер Фермер в ногу ж контузию получил. Неприятель крылом правым формированной корпус атаковал, и баталия с обоих сторон так велика и так жестока была, что оною беспримерною и наиотчаяннейшею назвать можно, оная с равным с обоих сторон упорством, не взирая не превосходящую неприятельскую силу, продолжалось до самой темной ночи, которая едва разъярившемуся войску пределы положила. Во все время баталии несколькократно одна сторона другую сбивала. Однако неприятель после баталия храброму нашему войску уступить принужденным нашелся, взятой к армии обоз во время баталии из лощины, в которой оной поставлен был, пробрался к лесу и к болоту, некоторая часть оного уже и за болотом была. Генерал и кавалер Броун в пятом часу бесчеловечно ранен и генерал-майором Дицом на телеге в то место привезен, где раненые перевязывались. Неприятельские гусары, хотя дважды в обоз и прорвались, были однако по сильному отпору находящихся у прикрытия оного команд с немалым уроном прогнаны, при сем случае удалось неприятелю несколько из партикулярных экипажев и одну пехотного комиссариата фуру, в которой было 30 000 рублев, разграбили, генералы-порутчики Салтыков и граф Чернышев, генерал-майор Мантейфель Цеге, бригадиры Тизенгаузен и Сиверс, полковники Фулертон, Пекетов и Гайзер да майоры Эссен и Паткуль и несколько человек обер-офицеров безвестно пропали, из коих, чаятельно, и в неприятельские руки попались, урон наш убитыми и ранеными еще назначать нельзя, но между раненых находится генерал-порутчик князь Долгоруков, генерал-майоры Леонтьев контузию в ногу, Олиц, от артиллерии Бороздин и Холмер ранены, бригадир Гаугревен контузию получил, артиллерии полковник Мусин-Пушкин убит, полковник Вильмут ранен, подполковник Арент, майоры Эрен Адлер в безвестных, Брем убит, Игнатьев и Тургенев контузии получили.

С неприятельской стороны как пленные, коих число до 1200 человек простирается и дезертиры предъявляют, что урон их весьма велик.

ЦГВИА, ф. ВУА, д. 1663 «С»,

лл. 598 и об. Подлинник.

 

1 Описание боя при Цорндорфе в документах № 141 и 142 не объективно и об ошибках командования ничего не сказано. Так, не упомянуто о бегстве с поля боя Фермора, не указано, что большие потери русских были следствием сомкнутости их боевого порядка, построенного в соответствии с диспозицией главнокомандующего Фермора (документ № 130) и т. д. Тем не менее это описание все-таки более соответствует истине, чем прусские источники.

 

Семилетняя война. Материалы о действиях русской армии и флота в 1756–1762 гг. / Под ред. Н.М. Коробкова. М., 1948. С. 330–333.

Ответить

Фотография telemine telemine 17.01 2016

  Книгу Коробкова я почитывал, она есть у нас в библиотеке.

  Было бы интересно что-либо переводное.

  Уверен, в Германии и Австрии было много публикаций по Семилетней войне и по Цорндорфу в частности.

Ответить

Фотография Стефан Стефан 20.08 2020

Глава восьмая

 

БИТВА ПРИ ЦОРНДОРФЕ (25 августа 1758 г.)

 

Фермор знал, что прусский король уже на марше, но никому в точности не было известно, сколь велика его армия. По разным донесениям, от 15 до 40 тыс. чел. И каким именно путем он идет? Один из конфидентов Фермора, князь Сулковский, уверял, будто Фридрих движется на Позен, намереваясь ударить в тыл русской армии. Единственная достоверность заключалась в том, что нельзя было рассчитывать на помощь ни шведов, ни австрийцев. Первые не сделали ничего для соединения с Румянцевым; вторые неспешно двигались к Лузации, хотя Даун прекрасно знал, что общий враг уже покинул лагерь в Ландсгуте и спешит в Бранденбург навстречу русским. Фельдмаршал обещал не спускать с короля глаз и при любых перемещениях следовать по его пятам. Но когда уже обнаружилось северное направление Фридриха, Даун отнюдь не изменил своего движения на запад. Он и не собирался опережать русских, а лишь с присущими ему ловкостью и коварством осуществлял свои марш-маневры. И неприятель не замедлил воспользоваться этим.

 

Несмотря на поражение Левальда при Грос-Егерсдорфе, где прусский фельдмаршал пунктуально следовал стратегическим советам Фридриха, сам король упорствовал в своем легкомысленном презрении к русской армии. Он упорно игнорировал произведенные в ней реформы и все так же считал ее ничуть не изменившейся со времен Миниха*. Ему казалось, что при сближении с неприятелем русские выстраиваются в огромные вытянутые каре, отягощенные неимоверным обозом, и не способны не только маневрировать, но даже перемещаться, подставляя себя таким образом под мушкетный и картечный огонь. Для победы достаточно сначала поколебать эту живую крепость интенсивным огнем артиллерии, затем расколоть ее яростным натиском конницы и довершить все залпами и штыками пехоты. Поспешая из {127} Силезии навстречу неприятелю, король снова расспрашивал старого фельдмаршала Кейта, который командовал русскими войсками еще при Анне Ивановне.

 

«А что такое русская армия?Государь, это храбрые солдаты, умеющие превосходно защищаться, но у них плохие командиры.Прекрасно! Вот увидите, с первой же атаки я разгоню этих негодяев.Должен по всей правде сказать Вашему Величеству, что эти негодяи не так-то легко обращаются в бегство.Ладно, сами убедитесь, теперь это совсем не те русские, как в ваше время»*.

 

 

И действительно, они были уже не те – военные реформы 1755–1757 гг.1 сделали их намного сильнее, чем при Кейте и Минихе. Королю еще предстояло узнать это, но после Цорндорфа было замечено «его молчание в разговорах с фельдмаршалом касательно всего, что относилось к русским».

 

10 августа Фридрих писал к своему брату Генриху из лагеря у Грюссау:

 

«Прошу вас сохранить в абсолютной тайне все в сем письме содержащееся и назначенное лишь для собственного вашего осведомления. Завтра я выступаю противу русских. Поелику случайности войны порождают всякого рода происшествия, и меня легко могут убить, долгом своим поставляю уведомить вас о принятых мною решениях, особливо касательно вашей должности как полновластного попечителя нашего племянника. 1. Если я буду убит, надобно без промедления привести все войска к присяге моему племя[н]нику2. 2. Необходимо ни в коей мере не ослаблять наших действий, дабы противник не мог догадаться о перемене командования. 3. Вот теперешний мой план: по возможности наголову разгромить неприятеля и сразу же отправить графа Дону на шведов, а самому оборотиться противу австрийцев»**.

 

 

По всей очевидности, Фридрих надеялся при первой же встрече с русскими повторить ситуацию известного афоризма: Veni, vidi, vici***. {128}

 

Из 55 тыс. чел., которыми король командовал в Силезии, 40 тыс. он оставил для защиты позиций и наблюдения за австрийцами, а сам взял всего 15 тыс.: 14 батальонов пехоты и 38 эскадронов, в том числе и самых лучших из его кавалерии. Фридрих шел с наивозможной быстротой, «подобно баску», как он сам говорил. Это не мешало ему ночами напролет читать цицероновское «De natura Deorum»* и «Tusculanae»**, беседовать с Каттом о философии и метафизике и сочинять vers de roi***.

 

12 августа он был в Лигнице, 13-го в Гайнцендорфе, 15-го в Далькау, 16-го в Вартенберге, 17-го в Плотове, 18-го в Кроссене, 19-го в Зибингене. 20 августа Фридрих соединился во Франкфурте с графом Доной, который привел ему еще 18 тыс. чел., и, таким образом, у него насчитывалось уже 33 тыс. при 117 пушках, не считая полковых орудий. Король произвел смотр всей армии и был поражен разницей между войсками, пришедшими из Восточной Пруссии и Померании, хорошо обмундированными, отдохнувшими и накормленными, и своими собственными, изнуренными, чуть ли не в лохмотьях, с лицами, почерневшими на зимнем солнце. Он не скрывал, что больше доверяет своим «силезским чертям», чем прусским «медвежьим шапкам»3. Егерсдорфское поражение тяжелым бременем все еще лежало у него на сердце.

 

Как только Фридрих вошел в те места, где уже похозяйничали казаки, ему пришлось утешать несчастных и помогать погорельцам. Крестьяне повсюду встречали его криками восторга как своего отца и избавителя.

 

В Вартенберге он узнал о нападении русских на Кюстрин и сразу написал генералу Доне: «Кюстрин должен держаться любой ценой под страхом смерти и прежестоких кар для всякого, кто осмелится хотя бы заговорить о капитуляции»****. Уже во Франкфурте Фридрих мог слышать гром пушек, обстреливавших его город. Болотов пишет (несомненно по каким-то немецким рассказам), что короля видели на крыльце того дома, где он остановился, смотрящим с искаженным лицом в сторону Кюстрина. При каждом залпе он набирал в нос понюшку табака. Но все оказалось намного хуже, когда на следующий день он въехал в сожженный дотла Кюстрин и смог понять все размеры бедствия. Встретившиеся ему {129} прусские кавалеристы кричали: «Отец! Не беспокойся, мы порубим всех этих негодяев! Никому не будет пощады! Никому!»

 

Письма, где Фридрих описывает эксцессы русских в деревнях: сожженные дома, убийства людей, насилия над женщинами, заставляют вспомнить о бюллетенях Наполеона, где он оповещал всю Европу о зверствах «этих варваров», которых безжалостная политика Австрии обрушила на Германию. Но не примешивались ли к подобным протестам Фридриха и Наполеона и политические виды? И разве вспомнил возмущенный страданиями своих подданных прусский король, как он обошелся с жителями Саксонии? Сколь бы искренней ни казалась его печаль при виде бедствий войны, постигших и его отечество, не были ли жалобы Фридриха порождены желанием оправдаться самому или же повлиять на общественное мнение того «чувствительного» XVIII века? «Московиты, – писал он, – ведут в землях Королевства войну варваров; всякий день они жгут деревни и предаются бесчеловечным грабежам; они убивают женщин, детей и старцев; злодеяния их заставляют содрогнуться саму натуру человеческую». «Таковые ужасы наводят на чувствительное сердце прежесточайшую горесть», – писал он впоследствии брату Генриху и повторил то же самое своему министру графу Финкенштейну, посылая ему «перечень поборов, зверств и жестокостей, совершенных русскими», и присовокупил к этому: «Полагаю, что наилучшее для нас из сего употребление состоит в том, дабы публиковать о всех подобных случаях для сведения публики во французских и немецких газетах»*.

 

Впрочем, случалось, что и пруссаки бывали не менее «зверскими», чем казаки. Генрих Катт сохранил для нас следующую поучительную сценку:

 

 

«В главную квартиру Его Величества привели пленного калмыка. К нему подошел один из генералов и стал осыпать несчастного бранью, каковую тот совершенно не разумел. Увидев на шее калмыка какое-то украшение, генерал хотел прикоснуться к нему своей тростью. Пленник, думая, будто хотят отнять его бога, закрыл оного обеими руками. Тогда разгневанный генерал стал бить тростью по рукам калмыка с такой силой, что они сделались черными. Но тот крепко держался за своего бога и только жалобно смотрел на пруссака, который продолжал бить его уже по лицу. При виде сего зрелища кровь бросилась мне в {130} голову, и я сказал ему, что хотя казаков и калмыков обвиняют в варварстве, но некоторые люди еще худшие варвары»*.

 

 

Между обоими немцами последовала жаркая перепалка, но когда Катт пригрозил, что об этом случае может узнать король и посчитать себя оскорбленным в своих принципах человеколюбия, генерал смягчился и просил не вспоминать более о случившемся.

 

Чтобы встретиться с неприятелем, Фридрих не пожелал идти ни к слишком удаленному Шведту, ни к Кюстрину, где он оказался бы перед самыми русскими позициями, а направился туда, где Фермор мог менее всего ждать его. Таким местом было избрано Густебизе на Одере. Это позволяло также отрезать от главной армии Румянцева, которому неоднократно подтверждался приказ прочно закрепиться в Шведте. Король сохранял свои приготовления в величайшей тайне и сумел обмануть обоих своих противников ложными демонстрациями на Одере. В ночь на 23 августа по спешно наведенным мостам был переправлен авангард генерала Мантейфеля, вслед за которым последовал и сам Фридрих с 1-м гусарским полком. К 3 часам ночи вся армия уже перешла на другой берег Одера. Солдаты были возбуждены этим первым успехом. «Отец! – восклицали они. – Скорее веди нас на врага. Мы победим или умрем за тебя!»

 

Начиная с 21 августа разъезды донцов сообщали Фермору о массовом передвижении прусских войск в северном направлении по левому берегу Одера. Однако командующий не придал этому особого значения и еще раз подтвердил свой приказ Румянцеву надежно удерживать Шведт, а сам, разрушив Шаумбургский мост, сосредоточился на укрепленных позициях под стенами Кюстрина. Однако 22-го Хомутов, один из кавалерийских командиров, сообщил, что пруссаки подходят к Густебизе. Тогда главнокомандующий снял самые близкие к Кюстрину осадные батареи, усилил аванпосты, чтобы скрыть свое отступление, и последовал на северо-восток, что едва не привело почти к лобовому столкновению с прусским королем. Теперь уже никак нельзя было избежать генеральной баталии. {131}

 

 

* Фридрих II пишет так в своей «Истории Семилетней войны» даже по поводу битвы при Цорндорфе. {127}

 

* Henri de Catt. Mes Entrtiens avec Frédéric le Grand. Mémoires et Journal. Leipzig et Paris. 1885. P. 167.

 

** Politische Korrespondenz. Bd. 17. S. 158.

 

*** Veni, vidi, vici – «Пришел, увидел, победил» (лат.). Этой фразой Юлий Цезарь сообщал о своей победе в 47 г. до н.э. над понтийским царем Фарнаком. (Примеч. пер.) {128}

 

* «De natura Deorum» – «О природе богов» (лат.), философский трактат Цицерона. (Примеч. пер.)

 

** «Tusculanae» – имеется в виду трактат Цицерона «Tusculanae disputationes» («Тускуланские беседы», лат.), посвященный проблемам нравственной философии и названный по имени поместья в Тускулуме под Римом. (Примеч. пер.)

 

*** Vers de roi – королевские вирши (франц.).

 

**** Politische Korrespondenz. Bd. 17. S. 173. (Письмо от 18 августа 1758 г.) {129}

 

* Politische Korrespondenz. Bd. 17. S. 203–204, 215. {130}

 

* Catt. Р. 153–154. {131}

 

1 Военные реформы 1755–1757 гг. – «Вторая половина царствования императрицы Елизаветы ввиду изменившихся международных отношений характеризуется главным образом преобразованиями в военном деле. Была значительно увеличена численность армии, достигавшая при Елизавете 322 тыс. чел. <…> В пехоте были сформированы гренадерские полки, в остальных пехотных полках были образованы третьи батальоны; учрежден особый Обсервационный корпус. Особое внимание было обращено на формирование тяжелой конницы (кирасирские полки) и образовано несколько конно-гренадерских полков. Но наиболее серьезные преобразования были произведены в артиллерии, во главе которой в 1756 г. стал гр. П.И. Шувалов, который ввел в вооружение артиллерии новые типы пушек и придал ей новую организацию. <…> Насколько целесообразны были эти реформы, показала Семилетняя война, в которой главная доля успеха русских войск над армией Фридриха Великого {293} принадлежит действию нашей артиллерии. В отношении других частей армии и в деле военного управления вообще было сделано очень мало. <…> В 1754 г. для выяснения нужд армии Елизавета повелела гр. Салтыкову образовать при Военной Коллегии особую комиссию … Работа этой комиссии ограничилась лишь рассмотрением нескольких уставов». (Военная Энциклопедия. СПб., 1912. T. X. С. 324–325.) «В начале 1756 г., несмотря на большое превосходство вооруженных сил России сравнительно с армиями первоклассных европейских держав, у нас был предпринят ряд радикальных реформ в полевой действующей армии… Считаем нужным заметить, что к реформам 1755–1757 гг. мы обязаны отнестись с полным вниманием, так как ими главным образом объясняется неготовность нашей армии к открытию похода, вследствие чего главнокомандующий (Апраксин) не мог предпринять решительного образа действия в начале Семилетней войны». (Масловский. Вып. 1. С. 10–11.)

 

2моему племяннику – то есть сыну брата Фридриха II Августа Вильгельма, царствовавшему после смерти Фридриха под именем Фридриха Вильгельма II (1786–1797 гг.).

 

3 Прусские «медвежьи шапки» – речь идет о гусарских полках, имевших в качестве форменного головного убора медвежьи шапки. {294}

 

Рамбо A. Русские и пруссаки: История Семилетней войны / Пер. и коммент. Д.В. Соловьева. М.: Воениздат, 2004. С. 127–131, 293–294.

Ответить

Фотография Стефан Стефан 20.08 2020

Местность, где должны были встретиться обе армии, представляла собой замкнутое пространство протяженностью 10 км с севера на юг и 12–15 км с запада на восток. На западе она ограничивалась {131} лесом и Одером, с юга – заболоченным берегом Варты, а с севера Митцелем – другим притоком Одера. Восточная же сторона прикрывалась обширным Цихерским лесом. Внутри юго-западного угла расположен Кюстрин, внутри северо-западного – деревня Куцдорф, а в центре самого поля – деревня Цорндорф.

 

Русская армия попала в весьма опасное положение. Правда, с севера ее отделяла от Фридриха II река Митцель, но это было весьма слабое препятствие, проходимое в любом месте. Если бы войска подались назад, они увязли бы на заболоченных берегах Варты или их прижали бы к Кюстрину. Отступление? Но отступать можно было лишь по дороге из Кюстрина в Бромберг, имея справа болота Варты и открытый для нападения левый фланг. Но главную опасность представлял собой сам Кюстрин, стоящий на вершине образованного Вартой и Одером угла. Да и северо-западный угол у Куцдорфа был еще одним тупиком, второй «лузой» на этом бильярдном поле. Игра с таким сильным партнером немало беспокоила Фермора, тем более что для защиты у него оставался, да и то всего на несколько часов, лишь ручей Митцель. Отступление же было еще опаснее, чем оборона у Цорндорфа.

 

К счастью для Фермора, севернее этой болотистой и заросшей кустами местности, откуда его могли загнать в южные болота и уничтожить там, обозначались приземистые холмы Кварчен, которые были обращены крутизной к Митцелю, а пологостями к Цорндорфу. Именно на этих высотах в 10–11 км от Кюстрина и закрепился Фермор, построив свою армию в две параллельные линии фронтом к Митцелю. Прямо на юг, у деревни Грос-Каммин, на единственно возможном пути к отступлению, под охраной нескольких полков был поставлен в виде вагенбурга «тяжелый обоз», окруженный рвами и палисадами*.

 

Русская армия состояла из 30 тыс. пехотинцев, 3282 всадников регулярной кавалерии и 3 тыс. нерегулярной. Она имела 190 пушек полковой артиллерии и 50 батарейной.

 

 

Когда Фридрих узнал о занятой русскими позиции, он решил не атаковать их по фронту. Что касается атаки на западный фланг**, то в случае успеха это облегчило бы неприятелю отступление, а при неудаче можно было и самому оказаться зажатым в опасном северо-западном углу. Зато при атаке на восточный {132} фланг он подвергался лишь риску быть отброшенным к Цихерскому лесу, и в то же время появлялась возможность опрокинуть неприятеля в Одер или Варту, а может быть, даже подогнать его под пушки Кюстрина. Но Фридрих II придумал еще лучше – занять позицию в тылу у неприятеля, отрезать его от вагенбурга в Грос-Каммине, захватить деревню Цорндорф, где сначала была главная квартира Фермора, и, наконец, атаковать, пользуясь пологими спусками Кварчена.

 

Этот смелый план давал еще одну возможность – нанести сильнейший удар по моральному состоянию неприятеля, появляясь последовательно то с фронта, то с его правого фланга и тыла; породить замешательство в этой еще необстрелянной армии; вселить в нее ужас перед тем, что она окружена и отрезана.

 

Все утро 24 августа прусские войска отдыхали на другом берегу Митцеля. В час пополудни король послал авангард Мантейфеля к мельнице Нёйдам, чтобы занять там круговую позицию в две линии. Еще через час к реке подошла и вся остальная армия. Только около пяти часов русские узнали об этих передвижениях, но не меняли своей диспозиции.

 

Так прошла ночь. Опасаясь какой-либо неожиданности, например, внезапного перехода неприятеля через реку, русская армия оставалась в полной боевой готовности. 25-го в три часа утра Фермор слегка изменил расположение войск, отведя обе линии на несколько десятков шагов к тылу.

 

Вечер 24 августа Фридрих провел за разговорами с Каттом об искусстве оды, Малербе и Расине. Он развлекался перефразированием нескольких строф «Аталии»4 и стихов Жана Батиста Руссо, и Катт не упустил случая сказать ему комплимент: «Полагаю, ни один из ваших генералов никогда не развлекался поэзией накануне битвы». Затем король отдал своим помощникам последние приказания и предложил Катту винограда, сказав: «Кто знает, доведется ли еще отведать сего фрукта?» После этого он пошел отдыхать и спал так глубоко, что камердинер лишь с большим трудом разбудил его.

 

 

Фридрих был на ногах уже до рассвета, в три часа утра, и переправил свою пехоту по мосту, сооруженному у мельницы Нёйдам. Кавалерия прошла кружным путем и углубилась в Цихерский лес. Через несколько часов пораженные русские увидели, что неприятельская пехота обходит их позиции, а кавалерия дебуширует из леса около Бацлова. Намерение короля застать Фермора врасплох полностью удалось. Русские были совершенно отрезаны и от своего вагенбурга, и от линии отступления. {133}

 

Однако Фермор не потерял голову, и можно только удивляться тому, как быстро он переменил свою диспозицию. Вся пехота была повернута в обратную сторону, вторая линия стала первой, а правый фланг – левым. Пушки, первоначально направленные на реку, он приказал протащить между батальонами и оборотить в сторону Цорндорфа. «Легкий обоз» был отведен к Кварчену вместе с армейской казной, штабом, канцелярией и лазаретами. Все эти перестроения закончились к 9 часам утра.

 

Тем не менее в положении русской армии не было ничего хорошего. Теперь в тылу у нее оказался глубокий овраг, а на правом фланге – река Одер, и с этой стороны не оставалось никаких путей для отступления. По фронту находились пологие склоны, а над занимаемыми ею холмами господствовали высоты Цорндорфа. В центре овраг Гальгенгрунд разделял армию как бы на два отдельных корпуса: Фермора и Броуна, оба они едва могли сообщаться друг с другом. И наконец, тот и другой не имели достаточно пространства для маневрирования, и войска стояли, тесно скучившись. Рассмотрев их позиции, Фридрих воскликнул: «Здесь не пропадет даром ни одного ядра!»

 

 

Король занял позицию позади деревни Цорндорф, но, поскольку легкая кавалерия русских уже успела зажечь ее, пожар сильно мешал пруссакам. Дым ухудшал видимость на поле сражения, а через горящую деревню нельзя было провезти зарядные ящики.

 

Фридрих построил свою пехоту к югу от Цорндорфа в две линии (20 и 10 батальонов), расположив впереди нее 8 батальонов авангарда. В то время на вторую линию предпочитали ставить худшие войска. Справа от всей армии находились 12 гусарских эскадронов Шорлемера, а слева стоял Зейдлиц – один из «величайших кавалерийских генералов всех времен и народов». У него было 56 эскадронов, к которым он мог присоединить еще 15 запасных.

 

В 9 часов утра две прусские батареи (20 и 40 пушек) открыли жесточайший огонь по правому флангу русских, но они с живостью отвечали на него. В этой артиллерийской дуэли преимущество оставалось за пруссаками, поскольку они занимали господствующую позицию, а их противники находились на совершенно открытом месте. К тому же знаменитые шуваловские гаубицы, на которые столь надеялся Фермор, стояли слева, у Броуна. В сплошной массе русской пехоты прусские ядра производили ужасающие опустошения: например, одно из них поразило сразу 48 человек. Пушки срывало с лафетов, зарядные ящики взрывались. Как сказал один прусский офицер, {134} свидетель сражения, на памяти человеческой не бывало еще столь оглушающего грома.

 

Русская пехота в течение двух часов стоически выдерживала этот адский огонь «с неустрашимой и неслыханной доселе твердостию», как сказано в донесении Фермора, что было также подтверждено и иностранными волонтерами. Однако не все были способны на героизм русского пехотинца, некоторые бежали, и среди них особенно поспешно принц Карл Саксонский. Еще совсем недавно его принимали с королевскими почестями в русском лагере и салютовали 21 пушечным залпом*.

 

Как раз в эти решительные часы, быть может, после первой атаки Зейдлица, сам Фермор тоже куда-то подевался. Впоследствии так и осталось неизвестным, где он мог тогда находиться. Принц Карл обвинял его в том, что он сказал графу Сент-Андре: «Если понадобится, я дойду и до Шведта». Впрочем, несомненно одно: Фермор больше не отдавал никаких приказов, предоставив командирам бригад и полковникам действовать по собственному усмотрению. Потом говорили, будто его ранило. Если и так, то, несомненно, очень легко. Возможно, это была всего лишь легкая контузия.

 

Около 11 часов на уже столь жестоко пострадавший правый фланг русских Фридрих бросил 8 батальонов Мантейфеля**, которые должны были обойти Цорндорф слева и справа. Русские тем временем выдвинули свои батареи, поддержанные ружейным огнем. На помощь Мантейфелю король двинул пехоту Каница, однако тот уклонился значительно правее и, вместо того чтобы атаковать Фермора, обрушился на Броуна. Баталия происходила теперь одновременно в двух местах.

 

Корпус Фермора сразу же воспользовался этой оплошностью. Около полудня, перейдя своим правым флангом в атаку, он отбросил наступавшего неприятеля и захватил 26 пушек. Затем русские оборотились на Каница и рассеяли семь из его батальонов. Сам Каниц был тяжело ранен. Однако и русские действовали слишком рискованно, тем более что закрепившийся на высотах Броун не двигался с места.

 

Зато совсем близко был Зейдлиц со своими 56 эскадронами, в придачу к которым он вызвал на помощь еще 15. Фридрих посылал к нему приказ за приказом атаковать и в конце концов передал, что после баталии он ответит головой за непослушание. Старый воин отвечал на это: «После баталии моя голова {135} принадлежит королю». Наконец выждав благоприятный момент, Зейдлиц обрушил все свои силы на русских (которые имели здесь всего 9 эскадронов и 25–26 батальонов пехоты). Под таким небывалым до сих пор натиском, подобный которому повторился только в эпоху Эйлау, Фридланда и Москвы5, неприятель попятился и разорвал свои ряды. Но ураган разбился о 1-й и 3-й Гренадерские полки, выказавшие среди этой катастрофы невероятную стойкость и самообладание: рассеченные прусской конницей солдаты тут и там собирались маленькими группами и ощетинивались против сабель своими штыками.

 

«И как сим образом была она (пехота.Д.С.) и спереди, и сзади, и с боков атакована и поражаема немилосердным образом, то и неудивительно, что не помогла ей вся ее храбрость, но все наше правое крыло приведено тем в расстройку и в такой беспорядок, что не было тогда уже ни фрунта, ни линий, но солдаты, раздробившись врозь, уже кучками перестреливались с пруссаками и не столько уже дрались, как оборонялись и жизнь свою продавали неприятелям своим очень дорого. Сами пруссаки говорят, что им представилось тогда такое зрелище, какого они никогда еще не видывали. Они видели везде рассеянных малыми и большими кучками и толпами стоящих по расстрелянии всех патронов своих, как каменных, и обороняющихся до последней капли крови, и что им легче было их убивать, нежели обращать в бегство. Многие, будучи прострелены насквозь, не переставали держаться на ногах и до тех пор драться, пока могли их держать на себе ноги; иные, потеряв руку и ногу, лежали уже на земле, а не переставали еще другою и здоровою еще рукою обороняться и вредить своим неприятелям, и никто из всех не просил себе почти пощады»*.

 

 

Конфидент короля де Катт почти в тех же выражениях описывает это отчаянное сопротивление: «Русские валились целыми рядами, их рубили саблями, но они лежали на своих пушках и не бежали <…> Раненые и уже свалившиеся, они все еще стреляли. Им не давали никакой пощады»**. {136}

 

У цитированного уже прусского офицера вырвался невольный крик восторга: «Что касается русских гренадер, то можно утверждать – никакие другие солдаты не сравнятся с ними».

 

Отчаянное сопротивление 1-го и 3-го Гренадерских полков позволило выиграть время для перестроения бригад Любомирского, Уварова и Леонтьева и спасло правый фланг от полного разгрома. Однако все три бригадных генерала получили ранения, было потеряно много пушек, все корпуса смешались. Сам главнокомандующий не оказывал никаких признаков жизни. Именно по этой причине вторая линия Фермора оставалась недвижимой, когда уничтожали первую. Но ее твердая выдержка остановила прусскую атаку на этом направлении. Солдаты Зейдлица находились в седле с трех часов утра, и он отвел свою кавалерию за Цорндорф, чтобы она могла хотя бы перевести дух.

 

Фридриху пришлось отказаться от намерения покончить с правым флангом русских; он был очень недоволен этим полууспехом, и у него вырвались слова: «Dass sich Gott im Himmel erbarme!»* Но, как передает присутствовавший при сем де Катт, «принц Ангальт-Дессаусский, видя, что дело принимает дурной оборот, и не очень-то одобряя восклицание короля, подкинул свою шляпу в воздух и зычным голосом прокричал: «Да здравствует король! Победа!» Затем принц Мориц и генерал Бюлов, видя в рядах пехоты растерянность, обратились к солдатам: «Друзья, идущие перед вами люди – русские пленные. Да здравствует король! Вперед!»**

 

Не сумев покончить с правым флангом неприятеля, Фридрих решил перенести основной удар на его левый фланг, который не смогла сломить атака Каница.

 

Теперь прусская армия располагалась почти перпендикулярно той линии, где она была в самом начале. Против 27 батальонов Броуна король мог выставить только 13 или 14 графа Доны, а также взятых из его собственной второй линии. Мало надеясь на эту пехоту, которая состояла по большей части из прусских «медвежьих шапок», и для того, чтобы дать хоть небольшой отдых кавалерии, он выдвинул вперед пушки, поставил у Цихера большую батарею и хотел возобновить тот убийственный огонь, который с утра вел по левому флангу русских.

 

Тем временем Броун решился атаковать, что было довольно дерзко, учитывая качество его пехоты. Но зато именно здесь русская кавалерия превосходила прусскую, а артиллерия с ее шуваловскими гаубицами не оставляла желать ничего лучшего. Сначала русские пытались сбить кавалерийской атакой позицию {137} на Цихере, но стоявшие там батарея и батальон пехоты были выручены конницей Шорлемера. Тогда Броун послал туда кирасир Демику, и эти железные люди пронзили линии Доны и Форкаде.

 

После этого схватились русская и прусская пехота, но последняя не выдержала – ядра гаубиц, устремившаяся на нее стена штыков и новая атака конницы Демику вселили в солдат панический ужас. Не дожидаясь удара русской пехоты, они побежали. Вахмистр Казанского кирасирского полка Иван Семенов захватил прусское знамя.

 

И сам Фридрих II оказался в опасности – возле него были убиты пажи, один из адъютантов взят в плен*, и понапрасну король трижды со знаменем в руках лично пытался повести Силезский полк в атаку**. Предпринятая Шорлемером новая атака могла лишь ненадолго отсрочить катастрофу. {138}

 

 

* Палисад – оборонительное сооружение в виде частокола из толстых бревен, заостренных сверху. (Примеч. пер.)

 

** Из дальнейшего будет ясно, почему мы называем фланги «восточным» и «западным», а не «левым» или «правым». {132}

 

* Зато французский военный атташе барон де Виттингоф оставался на месте и был ранен.

 

** Один Мантейфель (Генрих) служил в прусской армии, другой, его однофамилец, – в русской (Иван Цеге фон Мантейфель) {135}

 

* Болотов. T. 1. С. 786–787. Здесь его рассказ уже лишен ценности самоличного свидетельства. Он совершает грубейшие ошибки: сразу же после этого эпизода описывает сцену беспорядка и пьянства на левом фланге. Но и записки свидетелей, даже де Катта и Фридриха II («История Семилетней войны»), ничем не лучше воспоминаний Болотова.

 

** Catt. P. 358 {136}

 

* «О Боже, сжалься над нами!» (нем.)

 

** Catt. P. 159. {137}

 

* Болотов. T. 1. С. 788.

 

** Catt. P. 307. – Schaefer A. Geschichte des Siebenjärigen Kriegs. Bd. 2. Berlin, 1870. S. 98. {138}

 

4 «Аталия» – последняя из трагедий французского драматурга Ж. Расина, сюжет которой посвящен царице иудейской Аталии (ок. 876 г. до н.э.), которая прославилась жестокостью и безбожием. Вольтер считал ее самым совершенным произведением во всей мировой драматургии.

 

5 Битва при Москве – во французской историографии так принято называть Бородинское сражение. {294}

 

Рамбо A. Русские и пруссаки: История Семилетней войны / Пер. и коммент. Д.В. Соловьева. М.: Воениздат, 2004. С. 131–138, 294.

Ответить

Фотография Стефан Стефан 25.03 2021

На этом фланге битва для Фридриха была проиграна, однако два происшествия поправили дела пруссаков: неожиданно возникшее замешательство среди пехоты Броуна; а затем вторая мощная атака Зейдлица. В отношении первого эпизода предоставим слово Болотову:

 

«…солдаты наши бросились на попавшиеся им на глаза маркитантские бочки с вином и, разгромя оные, пили, как скоты, вино сие и упивались им до беспамятства. Тщетно разбивали офицеры и начальники их сии бочки и выпускали вино на землю, солдаты ложились на землю и сосали сей милый для себя напиток из земли самой. И сколько померло их тут от вина одного, сколько погибло от единого остервенения, вином сим в них произведенного. Многие в беспамятстве бросались на собственных офицеров своих и их убивали, другие, как бешеные и сумасшедшие, бродили куды зря и не слушали никого, кто бы им что ни приказывал»***.

 

Именно в этот момент вновь появился Зейдлиц с 60 эскадронами (8 тыс. сабель). По своей обычной тактике он обрушил на левый, уже пришедший в замешательство фланг русских сначала кирасир, затем драгун и, наконец, гусар, опрокинувших неприятельскую кавалерию, после чего пруссаки атаковали русскую пехоту и сбросили ее в Гальгенгрундский овраг. Обсервационный {138} корпус был полностью разгромлен. Сам Броун, как сказано в журнале генерал-квартирмейстера Эльмпта, «… после убития под ним лошади в полон попался, и как оного один офицер Шорлемерского полка не так скоро отвесть мог, потому что они от наших гнаны были, то сей офицер двенадцатью ранами его, генерала Броуна, порубил и на месте оставил, на котором наши его в крови лежащего нашли и, позади фрунта отвезши, раны перевязали»*. Под Чернышевым убило двух лошадей. Все бригадные генералы были или ранены, или взяты в плен. Именно на этом фланге пруссакам досталось больше всего пушек и знамен.

 

Только Гальгенгрундский овраг и твердая выдержка полков Фермора, стоявших по другую его сторону, спасли остатки корпуса Броуна, остановив гнавшую их конницу Зейдлица. Пруссаки поскакали к Кварчену, где у них завязались стычки с ветеранами Фермора, в результате которых был разграблен русский обоз, а раненые генералы, в том числе Салтыков, Чернышев и Тизенгаузен, взяты в плен.

 

Что касается прусской пехоты, натиск которой в этот момент мог бы решить исход битвы, она никак не могла ни перейти Гальгенгрунд, ни атаковать Кварчен. Сюда, несомненно, относится рассказ самого Фридриха II, столь характерный для военных нравов того времени. Желая защитить своих пехотинцев от обвинения в трусости, король, как нам кажется, делает им не менее тяжкий упрек: «Несколько раз пытались послать войска вперед, однако через недолгое время они всякий раз возвращались вспять, непонятно по какой причине. Оказалось, что походная казна и багажи русских генералов были в этом овраге, и солдаты вместо атаки развлекались грабежом и приходили назад со своей добычей»**. По донесениям Фермора, из армейской кассы было потеряно 30 тыс. руб. Но остановила пруссаков не только жажда наживы – свою роль сыграл также мушкетный и артиллерийский огонь полков Фермора.

 

В семь часов Фридрих еще раз пытался увлечь в атаку свою вторую линию, но безуспешно. Генералы даже не смогли навести там порядок. Пехота откатывалась назад: и бранденбуржцы, чью землю теперь защищал король, и солдаты из Восточной Пруссии и Силезии.

 

Только теперь русские почувствовали, что у них есть главнокомандующий. Фермор приказал строиться фронтом к Цихеру, но, чтобы достичь его, пришлось бы оголить для атаки неприятеля Кварчен. Поэтому с половины девятого вечера сражение превратилось в артиллерийскую дуэль. Русские сохранили свои позиции на {139} высотах, но уступили часть местности, которую занимали с самого утра. Именно там немцы могли взять много пушек, брошенных прислугой. Прусская армия оставалась разбросанной от Цорндорфа до Вилькерсдорфа. Она тоже оставила часть своих позиций вместе с пушками, однако ночью все они были возвращены.

 

Вечером Фридрих II обнял Зейдлица и сказал ему: «В который уже раз я снова обязан вам победой!» На барабане он написал письма к королеве, своей сестре маркграфине Байрейтской, брату Генриху и государственному министру Финкенштейну. Король сообщал всем, что «поколотил» русских. Лишь «темнота помешала преследовать их», и только что принесли известие о «сдаче Фермора, хотя я еще не вполне уверен в этом». Все подробности откладывались до завтрашнего дня. Принцу Генриху он признался в том, что «не всегда мог получить от пехоты всю необходимую помощь»*. С де Каттом Фридрих был более откровенен и выразителен:

 

«Сегодня ужасный день, в какой-то момент мне показалось, что все летит к черту. Так оно и случилось бы, если бы не мой храбрый Зейдлиц и не отвага правого фланга, особливо полков любезного моего брата и генерала Форкаде. Поверьте, мой другони спасли и меня, и все Королевство. Признательность моя будет жить столько же, сколь и добытая ими слава. Но я никогда не прощу эти прусские полки, на которые я так рассчитывал. Сии скоты удирали, как старые б…и, и мне было смертельно больно смотреть на все это. Их охватил необоримый панический ужас. Сколь тяжело зависеть от такой толпы мерзавцев!»**

 

 

Затем он осчастливил своего конфидента стихами собственного сочинения:

 

Quel vainqueur ne doit qu’a ses armes

Ses triumphes et son bonheur…

 

«Быть может, он и закончил бы строфу, если бы тут не принесли хлебцы с маслом». Де Катт признался ему, что «ничего не понял во всех производившихся маневрах», и король ответил на это: «Утешьтесь, здесь вы далеко не единственный»***.

 

Даже в глазах де Катта король старался показать себя неоспоримым победителем, хотя на самом деле это было не столь уж {140} очевидно. Обе стороны понесли чувствительные потери: через несколько дней русские сообщали о 10 886 убитых и 12 788 раненых; затем общие потери были снижены до 18 тыс. и 2882 попавших в плен. Они потеряли также 100 пушек и 30 знамен. У пруссаков эти цифры составляли 12 тыс. чел., 26 пушек и несколько знамен*. И та, и другая армии были обессилены: все не спали уже две ночи и сражались с девяти часов утра до половины девятого вечера. Многие офицеры и генералы получили ранения, а прусская армия потеряла доблестного Цитена. Положение обеих сторон было одинаково критическим, но, быть может, несколько лучшим у русских; хоть они и оказались отрезанными от своего вагенбурга и от пути отступления, но зато прочно удерживали высоты. В то же время их противники были разбросаны по всей долине. Кроме того, русские каждую минуту ожидали подхода Румянцева с 10–13 тыс. свежих войск, а Фридриху II нечего было и надеяться на какие-то подкрепления.

 

В конечном счёте возможности сражающихся уравновесились. Русская артиллерия почти все время сохраняла свое превосходство; число взятых у нее пушек свидетельствует лишь о плохих упряжках и дурной охране. По большей части это были брошенные орудия. Прусская кавалерия снова проявила свои несравненные качества. Пехота и с той, и с другой стороны в равной степени попадала в катастрофическое положение, однако русские заставили восхищаться собой даже врагов, в то время как прусские пехотинцы выказали какую-то необычную для них трусость. И на другой день их было бы труднее вывести под огонь, чем русских. Но, даже полагая, что 25 августа преимущество осталось за Фридрихом, нельзя утверждать, одержал ли бы он победу, продлись сражение и на следующее утро. Во всяком случае, Фермор даже и не помышлял о том, чтобы уступить ему.

 

Фридрих предавался чрезмерной игре воображения, когда на другой день сообщал английскому королю: «После продолжавшейся десять часов баталии мы одержали победу. Русские бегут в Польшу»**. Он был значительно ближе к истине, приказывая передать государственному министру Финкенштейну: «Сейчас тем более необходимо возместить цену сей победы <…> Король накануне новой баталии с русскими, кои хотят еще раз попытать счастья в сражении. Никогда еще не бывало столь упорного противника»***. {141}

 

 

*** Болотов. T. 1. С. 787. Этот эпизод, который Болотов, похоже, относит к правому флангу русских, на самом деле происходил на левом фланге, и виновные принадлежали к Обсервационному корпусу. {138}

 

* Масловский. Вып. 2. С. 257.

 

** Frédéric II. Histoire de la guerre de Sept ans. P. 216. {139}

 

* Politische Korrespondenz. Bd. 17. S. 194 f.f.

 

** Catt. P. 161.

 

*** Ibid. P. 162. {140}

 

* Таковы цифры, принятые Шефером и современными историками, однако Фридрих II пишет о 1200 чел. и 20 пушках. (Histoire de la guerre de Sept ans. P. 216.)

 

** Politische Korrespondenz. Bd. 17. S. 188.

 

*** Ibid. S. 190. {141}

 

Рамбо A. Русские и пруссаки: История Семилетней войны / Пер. и коммент. Д.В. Соловьева. М.: Воениздат, 2004. С. 138–141.

 

Ответить

Фотография Ученый Ученый 26.03 2021

Е.Коцебу. Сражение при Цорндорфе.

 

Y1763.jpg

Ответить

Фотография Ученый Ученый 26.03 2021

Решительное сражение произошло 14 августа 1758 года у местечка Цорндорф. Здесь русская армия Фермора (42 тыс. человек при 240 орудиях) была атакована пруссаками, имевшими 33 тыс. солдат и 116 орудий. Ловким маневром Фридрих обошел русских с тыла, но они сумели перевернуть фронт и дать бой в крайне неудобной позиции. Жестокие атаки пруссаков продолжались весь день. Русские воины проявили такое мужество, что потрясли противника, признавшего, что с русскими гренадерами не сравнится ни один солдат. Андрей Болотов в воспоминаниях отмечал: «Сам король ужаснулся, увидев, с какою непоколебимостью и неустрашимостью дралась наша пехота, и пруссаки сами в реляциях своих писали, что нас легче побивать, нежели принудить к бегству… и что простреливания человека насквозь еще недостаточно к совершенному его низложению». В какой-то момент прусская пехота просто отказалась идти в очередную атаку.

 

Обе армии провели ночь в ожидании возобновления боя. Оба командующих полагали себя победителями. Фридрих был уверен, что «только темнота помешала ему их [русских. – А. С.] преследовать», и ждал сдачи от Фермора. Однако утром прусский король не сумел развить инициативу. «Производилась только одна канонада», поскольку «недостаток у пехоты боевых патронов и чрезвычайная усталость кавалерии» не дали возможности возобновить сражение. Таким образом, оставив поле боя за собой, Фермор также теперь мог рапортовать о победе. Впрочем, большинство военных историков сходятся во мнении, что сражение при Цорндорфе окончилось вничью. Потери русских составили около 20 тыс., пруссаков – более 10 тыс. человек.

https://xn--h1aagoke...роль-ужаснулся/

Ответить

Фотография Ученый Ученый 26.03 2021

Карта битвы при Цорндорфе

 

jfq9xdh8cay.jpg

Ответить

Фотография Стефан Стефан 26.03 2021

Действия Фермора наутро, 26 августа, свидетельствовали скорее о наступлении, чем об отходе. Он присоединил правый фланг к левому и отправил обоз от Кварчена на Цорндорф. Однако из-за недостатка воды на высотах ему в конце концов пришлось тоже спуститься к Цорндорфу. Пруссаки отошли немного севернее: пехота к Цихеру, а кавалерия на Вилькерсдорф. Казалось, что они хотят пропустить Фермора к вагенбургу для отступления в сторону Бромберга, иначе говоря, предоставить неприятелю «золотой мост». Однако русский главнокомандующий отнюдь не спешил идти именно в том направлении, которое было желательно для Фридриха. Драгуны, а потом и казаки Ефремова тревожили прусскую кавалерию до самого Вилькерсдорфа. Прикрываясь этой подвижной завесой, Фермор приступил к устройству сильных батарей и возобновил обстрел прусских позиций с дистанции 1200 шагов. Казалось, он завязывает ту самую вторую баталию, которую Фридрих предрекал в письме к Финкенштейну.

 

Весь день 26 августа король ничего не предпринимал. Разоренной пожаром крестьянке, которая пришла к нему просить места для своего сына, он ответил: «Бедняга, как я могу дать ему место, когда не знаю, удастся ли самому удержаться на моем собственном?»* Чтобы объяснить свое почти боязливое бездействие, он напишет потом: «Будь у нас достаточно боевых припасов, атака несомнительно возобновилась бы, но приходилось сдерживать канонаду, чтобы не остаться совсем без пороха»**. То, о чем Фридрих говорил де Катту, показывает, что теперь ему вспомнились слова фельдмаршала Кейта, и он уже раскаивался в своем чрезмерном пренебрежении к противнику. Король повторял: «Хорошая пехота, дурные генералы», или: «Хорошая пехота, стойкая, но неопытная в маневрах, не умеет перестраиваться. Однако же она выстояла». Удалившись в шатер, он стал читать поэму Лукреция «О природе вещей», к которой всегда обращался, будучи в печальном расположении духа. Это был его молитвенник для сумрачных дней. «Вот видите, я взялся за Лукреция, – сказал он де Катту, – значит, мне совсем грустно». Потом у него вырвалось: «Завтра уйдем отсюда от тех, кого я не смог уничтожить». Очевидно, речь уже не шла о том, чтобы сбросить русских в Варту, или неотступно преследовать их, или принять капитуляцию Фермора, или, на худой конец, хотя бы наблюдать за их «бегством в Польшу». Фридрих уже не был Цезарем, изрекшим свое «Veni, vidi, vici», а лишь меланхолически задумчивым философом. {142} Фермор приказал тут же на поле сражения отслужить благодарственный молебен с обязательными в подобных случаях артиллерийскими залпами и мушкетной пальбой*. Он послал барона Розена с донесением к царице об одержанной «победе»**, в котором оценивал силы пруссаков как 69 тыс. чел., хотя на самом деле они не превышали 32 тыс. Описывая далее прусские атаки, он присовокупляет:

 

«Армия Вашего Императорского Величества не уступила неприятелю ни единого вершка земли…, хотя сей последний имел на своей стороне не токмо авантаж ветра, но также и числительное превосходство. <…> В конце концов король прусский принужден оказался к ретираде с поля баталии. Мы провели всю ночь на виду у неприятеля, а заутро опять построились в ордер-де-баталии»***. {143}

 

 

* Catt. P. 165–166.

 

** Histoire de la guerre de Sept ans. P. 216. {142}

 

* «…в обеих армиях при залпах пушек и мушкетов отслужили благодарственные молебны». (Второе донесение графа де Сент-Андре венскому двору. Archives. T. LVII.)

 

** Мною использован перевод, приложенный к донесению маркиза Лопиталя. (Archives. T. LVII.)

 

*** Источник текста не указан, поэтому он приводится в обратном переводе с французского (Примеч. пер.) {143}

 

Рамбо A. Русские и пруссаки: История Семилетней войны / Пер. и коммент. Д.В. Соловьева. М.: Воениздат, 2004. С. 142–143.

 

Ответить