←  Раннее средневековье, или Темные Века

Исторический форум: история России, всемирная история

»

Посольское дело в Византии (VI-X вв.)

Фотография Alisa Alisa 09.02 2009

При византийском дворе всегда можно было видеть пеструю толпу посольств со всех концов Европы, Азии, Африки в разнообразных национальных костюмах, слышать все языки мира. Ведомство иностранных дел, которое находилось под управлением первого министра (Magister officiorum, впоследствии «великий логофет»), обладало огромным штатом, держало переводчиков со всех языков, выработало сложный порядок приема послов, рассчитанный на то, чтобы поразить их воображение, выставить перед ними в самом выгодном свете мощь Византии. В то же время их прием обставлялся так, чтобы не дать им возможности видеть или слышать слишком много, разузнавать слабые стороны Империи.
Послов встречали на границе. Под видом почетной стражи к ним приставляли зорких соглядатаев. Послам не позволяли брать с собой слишком большую вооруженную свиту, так как были случаи, когда такие послы захватывали врасплох какую-нибудь византийскую крепость. Иногда послов везли в Константинополь самой длинной и неудобной дорогой, уверяя, что это единственный путь. Это делалось с той целью, чтобы внушить варварам, как трудно добраться до столицы, и отбить у них охоту к попыткам ее завоевать. В дороге послы должны были получать пищу и помещение от специально назначенных для этого лиц, которым нередко должно было оказывать содействие и окрестное население. Строились и специальные дома для приема послов в пути. По прибытии послов в Константинополь им отводился особый дворец, который в сущности превращался в тюрьму, так как к послам не пускали никого и сами они не выходили без конвоя. Послам всячески мешали вступать в общение с местным населением. Прием у императора должен был поразить и ослепить послов. Лиутпранд, ездивший в Константинополь в X веке послом от короля Италии Беренгария, с восхищением варвара описывает необычайную роскошь первой аудиенции у императора. Перед троном царя стояло золотое дерево, на котором щебетали и порхали золотые птицы. По сторонам трона стояли золотые или — сомневается Лиутпранд, — может быть, золоченые львы, которые били хвостами и рычали. Когда, по этикету простершись ниц перед царем, Лиутпранд снова поднял голову, он к своему изумлению увидел, что трон с сидящим на нем царем поднялся до потолка и что на царе уже другая богатая одежда. Лиутпранд был приглашен на роскошный пир, во время которого давали представление жонглеры и акробаты. Его наивное восхищение перед всем, что ему довелось увидеть, вызвало смех у царя и придворных. Лиутпранду пришлось побывать в Константинополе еще раз в качестве посла императора Оттона I. Теперь у него было совсем другое настроение... Отчет Лиутпранда о посольстве 968 г. — один из любопытнейших документов по истории дипломатии в раннее средневековье. Целью посольства было установление дружественных отношений с Византией и закрепление их браком сына Оттона с византийской принцессой Феофано. Досаду на свою полную неудачу Лиутпранд выместил в подробных описаниях византийской столицы и ее государя, составленных в ироническом и даже карикатурном стиле. Насколько все его раньше восхищало в Константинополе, настолько теперь все в нем возбуждает насмешку. Надо сказать, что прием Лиутпранду на этот раз был оказан самый неприязненный. Его поместили в особом дворце, где держали как пленника, оставляя часто даже без воды; не позволили ему ехать ко дворцу на лошади, предложив отправиться туда пешком; Оттона I не называли императором (василевсом), а упорно титуловали королем (рекс); германцев все время называли варварами.

Из описаний Лиутпранда видно, что византийцы, если это им было нужно, могли ошеломить иноземных послов роскошью приема, но умели также и унизить их и отравить им пребывание в Константинополе.

Обычно послов старались очаровать и обласкать, чтобы тем легче обмануть. Послов водили по Константинополю, показывали им великолепные церкви, дворцы, общественные здания. Их приглашали на праздники или даже специально устраивали праздники в их честь. Послов приглашали не только к императору, но и к императрице, а также к важнейшим вельможам. Им показывали военное могущество Константинополя, обращали внимание на толщину его стен, на неприступность его укреплений. Перед послами проводили войска, причем для большего эффекта их пропускали по нескольку раз, меняя их одежду и вооружение. Ослепленные и подавленные, послы уезжали, наконец, из Константинополя. Их провожали с трубными звуками, с распущенными знаменами. Иногда мелким князьям оказывался необычайный почет, если нужно было их покрепче привязать к Византии. Все удивлялись необычайным почестям, которые воздавались Юстинианом царям Лазики и кавказским князьям. Но император знал, что делал: они должны были не допускать иранцев к Черному морю.

При константинопольском дворе вырабатывались определенные правила посольского дела, которые воспринимались всеми державами, имевшими дела с Византией. Посол является представителем государя и может вести переговоры лишь в пределах предоставленных ему полномочий. В тех случаях, когда возникают новые обстоятельства, непредвиденные в полученном послом полномочии, он должен запросить дополнительных инструкций. За превышение полномочий послу грозило тяжелое наказание. Лишь в очень редких случаях представителям императора давалось разрешение вести переговоры на свой страх и риск. Такие широкие полномочия получали обычно победоносные полководцы Византии — Велизарий, а потом Нарсес.

Как уже сказано, послами были обычно люди высокого ранга. В Византии нередко послам специально давались высокие титулы, если они их не имели раньше. Дипломатические поручения открывали путь к самым высоким почестям.

Посол должен был представить верительную грамоту. Сохранились тексты таких грамот. Обычно они были переполнены многоречивыми, цветистыми и льстивыми формулами, сообщали имя посла и очень кратко говорили о целях посольства, ссылаясь на то, что у посла имеется соответствующая инструкция. Верительная грамота передавалась во время первого торжественного приема; о делах шла речь уже потом, в частной аудиенции. Для ведения переговоров послы получали инструкцию, иногда письменную, иногда устную. Во всяком случае к письменной инструкции обычно прибавлялись тайно устные поручения. При этом в верительной грамоте и в инструкциях цели посольства могли излагаться совсем по-разному. Иногда посольству под видом неважных или формальных поручений — вроде поздравления нового государя со вступлением на престол — давалось задание разузнать об отношениях и настроениях при иностранном дворе.

Византийские послы при затянувшихся переговорах отправляли ко двору донесения и получали новые инструкции.

При византийском дворе выработался и особый церемониал приема послов, отчасти уже описанный выше. Во время первого, торжественного приема послы лишь передавали верительную грамоту и подарки. Подарками нередко служили произведения той страны, откуда прибыли послы — драгоценные камни, оружие, редкие животные. Папы посылали византийскому двору мощи. Это был высокоценимый подарок. Но и послов надо было одаривать: этого требовало достоинство государя. Окончательный ответ послы получали во время последней аудиенции, не менее торжественной, чем первая. В промежутке между этими двумя аудиенциями при дворе обсуждались связанные с посольством вопросы, а послы делали визиты императрице и важнейшим сановникам в известном иерархическом порядке. Во время этих приемов, за пирами, происходило иногда и обсуждение дел.

Нередко император надолго задерживал послов в Константинополе, не давая им заключительной аудиенции. Это превращалось иногда в настоящий плен. Так, однажды император задержал у себя аварских послов, полагая, что до их возвращения авары не предпримут военных действий. Но он ошибся — авары возобновили войну. Вообще пребывание послов в Константинополе, как правило, было довольно длительным. В одной из грамот к византийскому двору Карл Великий просит не задерживать его послов, а поскорее отослать их обратно.

Византийским послам предписывались определенные правила поведения в чужих странах. Посол должен был проявлять приветливость, щедрость, хвалить все, что увидит при чужом дворе, но так, чтобы это не было в укор византийским порядкам; он должен был сообразоваться с обстоятельствами, не навязывать силой того, чего можно добиться иными средствами. Ему предписывалось не вмешиваться во внутренние дела чужих государств. Последнее предписание, впрочем, не соблюдалось. Византийские послы вели тайные интриги при чужих дворах, конечно, с ведома своего правительства. Заключенный послами договор считался действительным лишь после его ратификации императором.

Принцип неприкосновенности послов рано был усвоен всеми варварами. На этой почве возникло даже нечто вроде права убежища. Люди, находившиеся в опасности, прибегали к защите послов. Франкская принцесса, оскорбленная при ланго-бардском дворе, ищет защиты у франкского посла. Но если посла нельзя было убить, то не считалось зазорным посадить его в тюрьму. В таких случаях возможны были и ответные репрессии. Так, остготский король Теодат посадил в тюрьму византийских послов. В ответ на это Юстиниан арестовал находившихся в это время при его дворе остготских послов и отказывался освободить их, пока Теодат не освободит императорских послов. Неприкосновенность посла давала известную защиту его свите. К свите послов нередко присоединялись купцы, становясь под их покровительство.

Следует отметить, что в посольствах варварских королей выступают, между прочим, кое-какие черты, чуждые византийским обычаям. Среди варварской знати было мало образованных людей, способных вести самостоятельно письменную часть переговоров. Поэтому в королевских посольствах обычно участвовали духовные лица, что у византийцев бывало редко. При Каролингах установилось правило, по которому обычно отправлялись два посла — граф или герцог и с ним епископ или аббат. К посольствам присоединялись нотарии, чиновники королевской канцелярии.

Короли варваров шлют со своими послами грамоты, составленные по римским формулярам, иногда не менее искусно, чем у самих византийцев. Короли варваров старались тянуться за византийским двором и в роскоши приема послов.

Источник: http://www.diphis.ru...t...iew&id=73#6

Ответить

Фотография Стефан Стефан 03.11 2015

Дипломатия Византии IV – первой половины VII в.

 

"Византийская империя была всегда центром сложных международных коллизий и очень рано, обгоняя другие страны Европы, создала весьма искусную и даже изощренную дипломатию. Используя традиции Поздней Римской империи, Византия сумела уже в ранний период своей истории создать разветвленную дипломатическую систему, привлечь на службу образованных и знающих людей. Византийский дипломат, купец, миссионер обычно действовали сообща и выполняли важные дипломатические функции. Они неустанно собирали в интересах своего правительства ценные сведения о многих государствах и народах. На основе этих наблюдений рождались интересные описания как соседних с Византией держав, так и отдаленных экзотических стран.

Одним из самых ярких и талантливых писателей V в., запечатлевших необычайную по своей жизненности и правдивости картину как варварского, так и римского мира в эпоху великого переселения народов, был выдающийся дипломат и историк Приск Панийский. Его рассказ о византийском посольстве ко двору грозного правителя гуннов Аттилы до сего дня остается поистине уникальным памятником об образе жизни и быте этих варваров-завоевателей, угрожавших в V в. всей Европе.

О жизни историка до нас дошли очень скудные сведения. Приск родился, по всей вероятности, в первой четверти V в. в Панионе, небольшом городке во Фракии, на северном побережье Мраморного моря, недалеко от Гераклеи.

Основные вехи жизни и деятельности Приска Панийского можно воссоздать на основании фрагментов его собственного сочинения и лапидарных упоминаний об этом авторе в произведениях других ранневизантийских историков.

Приск происходил из довольно состоятельной семьи, которая смогла дать будущему дипломату солидное философское и риторическое образование. Свидетельством глубоких и разносторонних познаний Приска является его произведение, отличающееся изысканностью стиля эрудита, овладевшего знаниями своей эпохи. Недаром Приск заслужил почетные звания софиста и ритора. Завершив образование в Константинополе, Приск поступил на государственную службу в самой столице; вскоре ему удалось завоевать расположение знатного вельможи Максимина, занимавшего высокие посты при Феодосии II (408–450). Приск стал секретарем и ближайшим советником Максимина. В 448 г. Максимину была поручена крайне сложная дипломатическая миссия возглавить византийское посольство в Паннонию к Аттиле1.

В это путешествие вместе с Максимином отправился и его советник Приск, пользовавшийся неограниченным доверием своего патрона. В течение всего многотрудного путешествия в ставку Аттилы и пребывания при дворе этого «бича божьего», как прозвали правителя гуннов народы Европы, Приск, по-видимому, вел подробный дневник, куда записывал все свои наблюдения. Эти записи и легли в основу знаменитого сочинения Приска «Византийская история и деяния Аттилы», сохранившегося, к сожалению, лишь во фрагментах.

Увлечение историей и литературные занятия не отвлекли Приска от дипломатической деятельности. На этом поприще его ожидали немалые успехи. Он неоднократно и весьма искусно выполнял секретные дипломатические поручения византийского двора. Смена императора на византийском престоле не помешала дальнейшей карьере Приска. Уже в начале царствования Маркиана (450–457), в 450 г. мы находим Приска в Риме, где он ведет тайные переговоры с юным сыном франкского короля с целью помешать заключению сепаратного соглашения Рима с Франкской державой. Затем он был отправлен на Восток для урегулирования отношений Византии с кочевыми арабскими и нубийскими племенами. Приск побывал в Дамаске, а затем в Египте, где совместно с Максимином успешно выполнял сложные дипломатические миссии. Завершил свою дипломатическую карьеру Приск подписанием в 456 г. мирного договора с лазами.

Сочинение Приска охватывает события византийской истории с 411 по 472 г. Оно было написано, по-видимому, в начале 70-х годов V в., когда на склоне лет писатель, отойдя от государственных дел, полностью предался литературным занятиям. Точная дата смерти Приска неизвестна.

Среди дипломатических миссий Приска ни одна не может сравниться по своему значению с посещением ставки Аттилы. Именно описание племени гуннов и его жестокого правителя придало такую необычную привлекательность историческому сочинению Приска и принесло ему неувядаемую славу. Приск умно и объективно анализирует международную обстановку в Европе накануне поездки к Аттиле. Он откровенно признает, что в конце 40-х годов V в. держава Аттилы была столь могущественной, что все другие народы, и государства должны были с ней считаться. Обе Римские империи – Западная и Восточная – искали союза с всесильным правителем гуннов. Рим и Константинополь соперничали между собой в стремлении приобрести его расположение и отправляли к нему посольства с богатыми дарами. Константинопольское правительство и равеннский двор пытались использовать полчища гуннов как заслон против других варварских племен.

Особенно настойчиво стремилась сохранить мир с гуннами Восточная Римская империя, которой буквально со всех сторон угрожали враги: персы, вандалы, арабы, эфиопские и арабские племена. Но не только Западная и Восточная империи искали союза с гуннами. В 40–50-х годах V в. Аттила приобрел столь великую славу, что к нему за помощью обращались вожди других варварских народов: король вандалов Гейзерих, правители франков. В столь сложной международной обстановке Феодосий II и отправил в 448 г. посольство к Аттиле. Официальной целью посольства Максимина было заключение договора о мире и дружбе, тайной задачей – убийство короля гуннов. Приск осуждает императорское правительство за это вероломство и хвалит Аттилу, который, узнав о готовящемся на него покушении, не только не порвал отношения с империей, но все-таки заключил соглашение с Максимином. Приск при этом стремится убедить читателя, что именно он своим умом и находчивостью спас дело греков и смягчил грозного варвара2.

Достоверность изображения жизни гуннов во многом базировалась на достаточно хорошем знакомстве автора с описываемыми событиями. Приск был умным, тонким наблюдателем, он много беседовал с послами западных государств, приехавшими одновременно с византийцами ко двору Аттилы, а также с жившими среди гуннов соплеменниками и получил от них ценные сведения о варварском мире. Приск признает довольно высокую строительную технику гуннов, описывает роскошные дворцы Аттилы и его жены Креки. Резиденция Аттилы представляла собой огромное селение, в котором находился дворец правителя и богатые дома его приближенных. Этот дворец был самым великолепным из всех, которые имел Аттила в других местах. Он был построен из бревен и искусно вытесанных досок, обнесен деревянной оградой, украшенной башнями. Вокруг дворца простирался огромный двор. Почти столь же великолепен был дворец жены Аттилы. Житель самого блестящего города империи – Константинополя, Приск, которого трудно было поразить великолепием построек и утвари, с удивлением говорит о внутреннем и внешнем убранстве дворцов Аттилы и Креки, об изобилии золотой и серебряной посуды, богатых тканей и оружия3.

Приску понятна красота народных обычаев гуннов. Живо и поэтично описывает он процессию гуннских девушек, встречавших Аттилу по возвращении в его ставку: «При въезде в селение Аттила был встречен девами, которые шли рядами под тонкими белыми покрывалами. Под каждым из этих длинных покрывал, поддерживаемых руками стоящих по обеим сторонам женщин, было до семи или более дев; а таких рядов было очень много. Эти девы, идя впереди Аттилы, пели скифские песни»4.

Обстоятельно описан торжественный пир во дворце Аттилы, на который были приглашены Максимин и Приск, послы западного императора и множество знатных гуннов – приближенные и сыновья Аттилы. Во время пиршества строго соблюдался порядок размещения гостей в соответствии с их рангом и положением при дворе, кушанья и вина отличались изысканностью, а убранство стола – роскошью. Аттилу и пирующих гостей развлекали песнями гунны-певцы, прославлявшие победы Аттилы, поэты занимали стихами и рассказами о былых сражениях, а юродивые-шуты потешали присутствовавших, смешивая латинскую, гуннскую и готскую речь.

Никто из ранневизантийских писателей не оставил такого яркого, описанного с натуры, жизненно правдивого портрета короля гуннов Аттилы, как Приск. Аттила у него – незаурядный правитель, ведущий активную международную политику. Приск говорит о его неустанной дипломатической деятельности, об обмене посольствами с Восточной и Западной империями, с различными варварскими государствами5. В тонкой дипломатической игре, которую ведет Аттила, он пускает а ход то угрозы, то обещания, всегда, однако, проявляя государственную мудрость и осторожность.

Если для Иордана Аттила прежде всего грозный завоеватель, угрожавший всему миру6, то для Приска король гуннов скорее не воитель, а правитель, не полководец, а судья, выслушивающий жалобы народа и выносящий приговор по судебным делам. Он гостеприимный хозяин, умеющий принять иноземных послов и не ударить перед ними в грязь лицом. Владея огромными богатствами, Аттила стремился похвастаться ими перед послами других народов, но одновременно хотел показать свою воздержанность и пренебрежение к роскоши. Он был подчеркнуто умерен в одежде, пище, обиходе. «Для других варваров и для нас, – рассказывает Приск о пире во дворце Аттилы, – были приготовлены отличные яства, подаваемые на серебряных блюдах, а перед Аттилою ничего не было, кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем прочем он показывал умеренность. Пирующим подносили чаши золотые и серебряные, а его чаша была деревянная. Одежда на нем была также простая и ничем не отличалась, кроме опрятности. Ни висящий при нем меч, ни шнурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями и драгоценностями, как принято у других скифов»7.

Приск немного приоткрывает завесу над личной жизнью гуннского короля. Аттила имел много жен и детей и постоянно заключал новые браки с юными прекрасными девушками. Однако главная жена Аттилы Крека пользовалась большим почетом и уважением, имела роскошный дворец и массу челяди, сама принимала иностранных послов и устраивала для них богатые обеды. Со своими детьми Аттила был суров, и они трепетали перед отцом. Во время пира старший сын Аттилы по обычаю сидел на краю ложа короля, но в некотором отдалении и опустив глаза из уважения к отцу. Отличал и ласкал Аттила только своего младшего, любимого сына Ирну, который, по предсказанию прорицателей, должен был в будущем спасти род Аттилы. Приск пишет, что Аттила держался гордо, шел важно, глядя по сторонам, иногда он бывал вспыльчив, груб, впадал в страшный гнев, но чаще всего со своими подчиненными был приветлив, советовался с приближенными о всех делах, имел целый штат писцов, вел дипломатическую переписку8.

Иордан же подчеркивает властолюбие, гордость, воинственность Аттилы, создавая не слишком привлекательный образ гуннского правителя: «По внешнему виду низкорослый, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазами, с редкой бородой, тронутой сединою, с приплюснутым носом, с отвратительным цветом (кожи), он являл все признаки своего происхождения»9. Объективность и отсутствие враждебности отличают Приска от Иордана и при описании социального строя, быта и нравов гуннских племен.

Совершенно особое, бесспорно, выдающееся значение имеют известия Приска о дипломатии Византийской империи и варварских народов. Дипломат по профессии и по призванию, он первый в византийской литературе нарисовал столь впечатляющую картину организации дипломатического дела в Византийской империи в V в. Писатель четко охарактеризовал права и обязанности византийских послов, организацию посольств, этикет приема и отправления послов, некоторые нормы международного права. Сочинение Приска позволяет проследить, как складывалась византийская дипломатическая система, достигшая столь высокого совершенства в последующее время. Ярко показана Приском разведывательная деятельность византийских агентов и агентов варварских правителей. В частности, становится очевидным, что Аттила имел тайных шпионов при константинопольском дворе, так как ему было известно содержание секретных поручений, которые византийский император дал своим послам10.

Одной из важных черт дипломатической системы Византии была строгая градация рангов и титула послов в зависимости от могущества того государства, куда отправлялось посольство. Приск сообщает о постоянных требованиях Аттилы присылать к нему послов высокого ранга, знатных, имеющих консульское звание. Под нажимом гуннов византийское правительство вынуждено было иногда нарушать сложившуюся иерархию государств и отправлять к Аттиле послов более высокого ранга, чем полагалось по этикету.

Довольно сложной выглядит организация посольского дела и дипломатии у самих варваров. При дворе Аттилы уже был разработан ритуал приема посольств, правила поведения послов; на пирах Аттилы соблюдался придворный этикет и царило местничество. Посол каждой страны на приеме имел свое место, ближе или дальше от короля, в зависимости от ранга пославшей его страны. Деятельность послов строго регламентировалась: послы должны были следовать за кортежем короля, а не обгонять его; их сопровождали проводники-варвары и охраняли варварские отряды; послам запрещалось разбивать шатры на месте более возвышенном, чем место, где расположен шатер Аттилы; в стране гуннов им выдавалось определенное содержание, по дороге же на территории империи их кормили местные жители. Делать остановки в пути, разбивать лагерь и селиться на более длительное время послы могли только в тех местностях, где им указывали люди Аттилы11.

Византийские послы, в свою очередь, заботились о том, чтобы не пострадал их авторитет как представителей императора. Они, например, согласились вести переговоры с гуннами по варварскому обычаю, сидя верхом на лошадях, чтобы не оказаться в положении, унижающем их достоинство12. Для византийских послов всегда было строго обязательно передавать письма и устные поручения императора лично королю, но иногда варвары по приказу Аттилы пытались нарушить этот обычай и выведать у послов цель их посольства. Византийцы резко протестовали против нарушения этих правил13.

При дворе Аттилы существовала особая канцелярия для ведения дипломатической переписки: Аттила имел в своем распоряжении высокообразованных писцов, главным образом латинян, присланных ему Аэцием, но были также и эллины. Переписка велась на латинском, греческом и других языках. В ходу у варваров, подчиненных Аттиле, были различные языки. В дипломатических переговорах как гунны, так и византийцы широко прибегали к услугам толмачей из греков, латинян и варваров. Отлично образованные писцы и переводчики, хотя по рангу стояли ниже посланников, все же пользовались почетом и влиянием, особенно при дворе Аттилы. При первой же встрече с правителем страны, куда они были отправлены, послы обязаны были передать лично ему грамоты императора. Так, например, поступил Максимин при первой встрече с Аттилой в его шатре. Личность посла и всех участников посольства считалась неприкосновенной. Аттила даже в страшном гневе на подосланного убийцу Вигилу не решился, как угрожал, посадить его на кол и отдать на съедение птицам, опасаясь нарушить права посольства.

Заметную роль в дипломатии как Восточной и Западной империи, так и варваров играл обмен подарками и взаимные угощения. Со стороны империи, как известно, это была форма подкупа опасных врагов государства. Приск дает представление о том, какие дары везли для гуннского правителя и его окружения византийские послы. Дары подносились в строгом соответствии с рангом одариваемых, выбирались вещи, редкие у варваров и поэтому особенно ими ценимые. Византийские послы, по словам Приска, поднесли 6 тыс. либр золота самому Аттиле, шелковые одежды и драгоценные камни его послам, серебряные чаши, красные кожи, индийский перец, плоды фиников вдове славянского вождя Бледы за ее гостеприимство. Видимо, аналогичные подарки (с добавлением драгоценных ювелирных изделий) были переданы жене Аттилы Креке, золото и богатые дары – приближенным Аттилы14. Послы преподносили подарки от себя и от императора. Так, Приск передал любимцу Аттилы Онигисию подарки от Максимина и золото от василевса. Послы Византийского императора сами должны были быть богаты и щедры, чтобы снискать ценными подарками благоволение того варварского правителя, к кому их посылали15.

В свою очередь, Аттила одаривал византийских послов конями и звериными мехами, которыми украшали себя царские скифы16. Послов одаривал не только сам Аттила – все знатные гунны по его приказу в знак уважения к Максимину также должны были послать главе византийской миссии по коню. Максимин, желая показать «умеренность своих желаний», принял лишь немногих коней, а остальных отослал варварам обратно.

В случае конфликта с послами гунны могли более обычного ограничить их свободу. Так, Аттила запретил византийцам из посольства Максимина освобождать римского военнопленного, покупать раба-варвара или лошадь, или другое что-либо, кроме съестных припасов, пока не будут улажены существующие между гуннами и ромеями недоразумения17. Обычно посольства отправлялись от одного государя к другому в их столицы или туда, где находился правитель, в частности в военный лагерь. В особых случаях Аттила соглашался выезжать навстречу послам императора и вести с ними переговоры в условленном месте. Он хотел, например, приехать для встречи с послами Феодосия II в Сардику, но византийское правительство, опасаясь появления опасного врага в глубине своей территории, отказалось от предложения Аттилы. Посол, как лицо, облеченное высоким званием, не мог сам вести переговоры с приближенными Аттилы, а должен был делать это через своих помощников, в частности Максимин поручал такие переговоры Приску. Итак, сочинение Приска бесспорно представляет немалую ценность как источник по истории дипломатии ранней Византии и варварского, мира18.

Стиль и язык Приска отличаются выразительностью и непосредственностью. Приску в значительно меньшей степени, чем другим византийским авторам, присуща риторика и копирование античных образцов. Архаизирующие тенденции у Приска не затемняют главного в его труде – они как бы патина, покрывающая легким налетом мерцающую бронзу. Главное в сочинении Приска то, что оно очень современно. Просто, без риторических прикрас переданы чувства и настроения автора, мысли и представления людей его времени. Приск, бесспорно, талантлив: он в полной мере обладает редким даром той простоты в высоком смысле этого слова, которая является зачастую лучшей мерой подлинно художественного произведения. Все увиденное и пережитое он рассказал спокойно и искренне. Обаяние сочинения Приска кроется прежде всего в свежести и непосредственности видения автором мира. Острая наблюдательность и тонкая восприимчивость сочетаются у него с трезвым умом дипломата и глубоким анализом исторических фактов. Его история – это отнюдь не путевые заметки и разрозненные впечатления стороннего наблюдателя, а серьезный, продуманный аналитический труд государственного человека, стремившегося проникнуть в суть происходивших вокруг него событий. Приск – писатель, дипломат, государственный деятель, человек, не только достаточно осведомленный о политических делах империи и ее связях с другими народами, но и разумный судья, выносящий во многом объективный приговор историческим деятелям той эпохи и здраво оценивающий с точки зрения интересов своего государства международные события, в которых он принимал непосредственное участие.

Славу Приска как писателя, разумеется, составил удивительно живой и образный рассказ о посольстве византийцев к Аттиле. По подкупающей правдивости и простоте картина двора Аттилы может сравниться с лучшими страницами античной историографии. Беспримерная для византийца объективность по отношению к варварам, глубокое понимание исторического значения передвижения огромных масс людей, принявшего характер так называемого великого переселения народов, знание жизни, мастерское изображение характеров, умение обобщить материал и выделить главное выдвигают труд Приска на одно из первых мест среди исторических сочинений ранневизантийских писателей.

Приску удалось создать поистине выдающееся историческое произведение не только благодаря своему таланту и наблюдательности, но и потому, что его глаза не застилала пелена ложного римского патриотизма и презрения к варварам; он смог увидеть в гуннах и славянах, в Аттиле и других варварах живых людей с их достоинствами и недостатками. Разгадка популярности Приска таится также и в оригинальности его произведения, стоящего особняком в современной ему исторической литературе. Приск – творец, а не компилятор, рассказчик, а не регистратор фактов, художник, а не копиист. Его труд носит следы самостоятельного мышления, а не подражания великим образцам прошлого.

Невиданный взлет дипломатической активности Византии происходит в VI в., особенно в правление Юстиниана. Осуществление грандиозного плана восстановления Римской империи требовало постоянной и напряженной деятельности византийской дипломатии в различных регионах цивилизованного мира. Для завоевания Запада необходимо было обеспечить безопасность империи на Востоке и Севере, попытаться избежать войны с Ираном, нейтрализовать варваров на Дунае, найти союзников среди окружавших империю народов. Да и в самих варварских королевствах Запада требовались огромные дипломатические усилия для привлечения на сторону Византии тех слоев населения, которые тяготились господством вандалов в Северной Африке, остготов в Италии или вестготов в Испании. Византийская империя умело комбинировала тайную дипломатическую игру с меткими военными ударами.

В сложной международной обстановке того времени Византия не брезговала для достижения своих целей любыми средствами. Мемуары византийских дипломатов, даже самых честных и правдивых, показывают, как по требованию правительства им приходилось прибегать к подкупу иноземных правителей, плести заговоры при иностранных дворах, натравливать одни народы на другие. Византийская дипломатия руководствовалась своего рода кодексом вероломства: ее девизом по-прежнему оставался испытанный принцип политики римлян «Разделяй и властвуй!»

В VI в. значительно увеличилась централизация дипломатической системы империи, вся деятельность византийских дипломатов руководилась из единого центра – императорского дворца. В положении византийского посла при иноземном дворе наблюдалась глубокая двойственность: с одной стороны, Византия чрезвычайно заботилась о поддержании престижа посла великого государства, с другой – посол всегда оставался лишь исполнителем воли императора. Эти черты византийской дипломатии явственно выступают в мемуарах одного из выдающихся дипломатов VI в. – Петра Патрикия.

Петр Патрикий родился в Фессалонике в Македонии19. Свою карьеру он начал в Константинополе, где благодаря необычайному красноречию и эрудиции стал известным адвокатом. Вскоре он приобрел широкую славу как выдающийся оратор, обладавший особой силой убеждения, которая помогала ему выигрывать судебные процессы20. Талантливый юноша был замечен при дворе и всецело занялся дипломатической деятельностью. В 534 г. Петр был отправлен послом к правительнице Остготского королевства королеве Амаласунте, но прибыл в Италию уже после прихода к власти короля Теодата.

Во время этого первого посольства, по свидетельству Прокопия, ловкий дипломат имел успех, он даже сумел убедить слабого остготского короля заключить тайное соглашение о передаче Византии всей Италии21. Прокопий, однако, весьма недолюбливал Петра и не преминул очернить его в своей «Тайной истории». Он стремился бросить тень на нравственный облик Петра, утверждая, что византийский посол тайно склонял Теодата к убийству королевы Амаласунты. Тем самым он выполнял коварную миссию Феодоры, видевшей в лице Амаласунты возможную опасную соперницу22. Эта мрачная страница деятельности Петра говорит лишний раз о жестокости придворных нравов того времени, порожденных деспотизмом Юстиниана и Феодоры. Сам же Петр, видимо, являлся, лишь слепым, орудием неукротимой в своей ненависти императрицы.

Второе посольство Петра к Теодату было далеко не столь успешным, как первое. Остготский король, утвердившись на троне и узнав о победах готов над византийскими войсками в Иллирике, неожиданно изменил политику и пошел на открытый разрыв с Византийской империей. По приказу короля Петр был брошен в темницу, где провел около трех лет и был освобожден лишь в конце 538 г. новым остготским правителем Витигисом. По возвращении в Константинополь Петр за проявленное в неволе мужество был награжден должностью магистра оффиций, а в 550 г. за успешную службу возведен в сан патрикия.

В 50–60-х годах VI в. дипломатическая деятельность Петра переносится почти всецело на Восток, где в то время Византия вела тяжелые войны с Ираном. В 550 г. он был отправлен в Иран для заключения перемирия с Хосровом I, но успеха не добился. В 562 г. Петр Патрикий вновь возглавил пышное посольство византийского правительства в Иран, отправленное в целях заключения мира. В результате переговоров между двумя враждующими державами был, наконец, заключен мир сроком на 50 лет. И хотя этот мир оказался для Византии скорее бесславным, чем почетным, поскольку ее требования вернуть некоторые области Кавказа, в частности Сванетию, не были выполнены, все же он дал империи важную и крайне необходимую передышку, в чем была и заслуга Петра.

В 563 г. Петр Патрикий еще раз посетил двор персидского шаха, с которым вел переговоры о возврате Сванетии, окончившиеся полной неудачей. Удрученный провалом своей миссии, Петр вернулся в Византию, где вскоре умер. О своей посольской деятельности в Иране Петр Патрикий писал в Константинополь важные донесения, которые впоследствии были использованы Менандром в его историческом сочинении23.

Образ Петра Патрикия – дипломата, историка, человека – можно воссоздать как по фрагментам его трудов, так и по воспоминаниям современников, в первую очередь Прокопия, Менандра и Иоанна Лида. В сочинениях этих авторов Петр Патрикий предстает перед нами как человек широкого кругозора и разносторонних дарований. Никогда не оставляя дипломатической и государственной деятельности, он постоянно занимался различными науками. Современники единодушно восхваляют таланты и нравственные достоинства Петра Патрикия: его страстное красноречие, необычайный дар убеждения и проницательность, столь необходимую государственному человеку, неутомимую работоспособность, многостороннюю ученость, кротость его характера. Выдающийся политический деятель Остготского государства Кассиодор отдавал должное высоким дарованиям и личным качествам Петра, называя его мужем красноречивейшим, знаменитым ученым и человеком чистой совести24.

Прокопий также вынужден был признать ораторский талант Петра, его кротость и разумное поведение в качестве посла Юстиниана в Италии25.

Политическое красноречие послов было одним из необходимейших элементов дипломатической практики. Об этом свидетельствуют их многочисленные речи, приведенные в трудах современников. Петр Патрикий у Менандра прямо говорит в речи к персидским послам: «Когда бы между людьми господствовала правда, не нужны были бы ни ораторы, ни точное знание законов, ни совещания, ни искусство красноречия, ибо мы прилеплялись бы по собственному побуждению к общеполезным делам. Но так как все люди думают, что справедливость на их стороне, то нам и необходимо обаяние слова. Для того мы и собираем совещания, где каждый из нас искусством слова желает убедить другого, что он прав»26.

Наиболее подробную характеристику Петра Патрикия оставил нам Иоанн Лид, близко его знавший и работавший непосредственно под его началом в ведомстве магистра оффиций. Иоанн Лид рисует Петра прежде всего знатным вельможей, почитаемым всеми сановником, искусным дипломатом и государственным человеком27. Иоанна Лида потрясала огромная эрудиция и неутомимая работоспособность Петра. По его словам, Петр Патрикий никогда не был склонен к праздности: ночь он проводил в чтении книг, дни – в занятиях государственными делами. Даже по пути из дома во дворец Петр не тратил времени на пустые разговоры, но предавался ученым спорам и беседам с мудрыми мужами о делах древних. Иоанн Лид всегда бывал крайне смущен, когда ему приходилось вести с Петром Магистром ученые разговоры. Как и другие современники, Лид подчеркивал мягкость характера Петра: он был добр и благороден, приятен и прост в обращении, ему были чужды гордость и надменность28. Прокопий признавал, что Петр был человеком кроткого характера и никогда никого не оскорблял. Вместе с тем этот историк обвинял Петра в скупости и корыстолюбии.

На примере Петра Патрикия мы видим, что наиболее выдающиеся византийские дипломаты достигали чрезвычайно высокого положения в обществе. Так, Петр ценою личных заслуг приобрел власть и богатство, вращался в придворных и дипломатических кругах, жил в атмосфере политической борьбы и интриг двора и, бесспорно, был, как и Прокопий, хорошо осведомлен о важнейших политических событиях своего времени.

О мировоззрении и политических взглядах Петра Патрикия по сохранившимся фрагментам его трудов и рассказам современников судить очень трудно. Известно только, что Петр был вполне лоялен по отношению к правительству Юстиниана, был набожен и неукоснительно выполнял церковные обряды. В сочинениях Петра, как и в трудах других историков-дипломатов VI в., можно встретить пацифистские идеи; он сторонник мира и противник войны, особенно междоусобной. Пацифистские настроения Петра подтверждает его речь к персидским послам, приведенная у Менандра: «...вы должны избрать лучшее и полезнейшее и неизвестности войны предпочесть известнейшее всем людям благо – мир... Что мир – величайшее благо для людей и что, напротив, война есть зло, об этом никто спорить не будет. Несомненная победа может, однако, быть аргументом против этого мнения. Но я думаю, что и одерживающему победу худо живется из-за слез других людей. Так что и побеждать горестно, хотя, конечно, быть побежденным еще горестнее»29.

Мемуары Петра Патрикия являются памятником дипломатической мысли Византии. В них даются важные советы послам, описывается техника посольского дела и процедура заключения договоров, определяются обязанности послов. Четко формулирует Петр Патрикий свое мнение о первейшем долге посла, который «заключается только в том, чтобы выполнить поручение»30. Посол обязан с предельной точностью довести до сведения державы, с которой ведутся переговоры, требования своего правительства, но и не менее скрупулезно изложить своему государю условия другой стороны. Подобными правилами Петр руководствовался в собственной посольской практике: выполняя поручение Теодата к Юстиниану, Петр раскрывает василевсу условия «запасного» варианта договора (об отречении остготского короля) не сразу, а лишь только тогда, когда император отклоняет условия основного варианта. Таким образом, посол в точности выполнил распоряжение Теодата31. Но Петр не отрицает важности самостоятельных действий посла и значения его личности в сложной дипломатической обстановке: иногда, например, посол может умерить кротостью своих поступков жесткость содержания посланий своих правителей. Петр не отрицает необходимости прибегать в посольском деле к различным хитростям. Так, он упоминает о своеобразной дипломатической уловке – требовать невозможного, тем самым делая переговоры бесперспективными.

Мемуары Петра Патрикия в целом заслуживают доверия, хотя автору не чуждо тщеславное стремление прославить свою личность. Это подтверждается характеристикой мемуаров Петра, данной Менандром: «...в сочинении его можно прочесть все то, что поверенные двух государств говорили и как говорили о столь важном деле. Большая книга наполнена этими, как я думаю, доподлинно сказанными словами; разве кое-что прибавлено Петром для собственной славы, для того, чтобы потомству показаться человеком глубокомысленным и в красноречии неодолимым, когда бывает нужно смягчать грубые и высокомерные помыслы варваров. Все это читатель найдет в его книге»32.

Петр Патрикий был дипломат-теоретик и одновременно практик; он не только сам влиял на дипломатические отношения империи с различными странами, но, видимо, способствовал развитию дипломатического дела: выработке правил приема и отправления посольств, определению прав и обязанностей послов и дипломатов более низкого ранга. Его ученость – тому порукой. Особенно ценны его известия о процедуре заключения договоров с иностранными державами, составляемых на языках обеих договаривающихся сторон, рассказ о церемониале их подписания. Петр Патрикий – яркий пример опытного, чрезвычайно широко образованного и знающего посольское дело дипломата Византийской империи.

Византия в VI в. вела сложные дипломатические переговоры не только с варварскими королевствами Запада или с сасанидским Ираном, но и с государствами Аравии и Эфиопии. В многолетней борьбе с Ираном Византийская держава была заинтересована в упрочении своего влияния в этих странах, в установлении с ними дипломатических и торговых отношений, в распространении христианства. Ценным памятником дипломатических связей Византии с Аравией и Эфиопией являются записки еще одного незаурядного дипломата VI в. – Нонноса, автора сочинения о посольствах на Восток – в Аравию и Эфиопию. К сожалению, как и труды Петра Патрикия, произведение Нонноса сохранилось лишь в отрывках, собранных у патриарха Фотия. Из выписок Фотия об историческом сочинении Нонноса мы можем также почерпнуть некоторые, хотя и весьма скудные, сведения о жизни и деятельности этого писателя.

Ноннос был сирийцем, потомственным дипломатом. Его дед и отец выполняли на Востоке важные дипломатические миссии византийского правительства. Сам Ноннос возглавлял византийские посольства к эфиопам, химьяритам и к арабам Йемена33. Исключительный интерес имеет описание Нонносом посольства к царю (негусу) Аксума Элесбоа34.

Послу византийского правительства Нонносу пришлось проделать далекий и трудный путь. От Александрии Ноннос со своими спутниками двинулся на барках по Нилу, а затем, после кратковременного сухопутного путешествия, морем на кораблях до Эфиопии. Побывав в стране химьяритов, Ноннос вторично пересек Красное море, а дальше двигался по суше, вероятно, от гавани Адулис до Аксума. На этом пути Ноннос попал на один из островов архипелага Дахлак, где встретил туземное племя негров-пигмеев, называемых ихтиофагами. Ноннос так описывает пигмеев: они малорослые, черного цвета, по всему телу обросшие волосами, ходят голые; нрава мирного, не имеют в себе ничего дикого и свирепого, говорят на неизвестном для окружающих народов языке, питаются устрицами и рыбами, выбрасываемыми морем на остров. Они пугливы и боятся неизвестных им путешественников.

В своем сочинении Ноннос описал путешествия византийского посольства, исполненные тревог и опасностей: по пути ему приходилось «бороться с кознями разных народов», подвергаться опасности нападения диких зверей и преодолевать трудности передвижения по непроходимым местам. Ноннос продвигался медленно, с большой осторожностью; путь из Адулиса в Аксум он проделал за 15 дней, медленнее всех других путешественников древности и его времени35.

В Эфиопии Ноннос пробыл около девяти месяцев, с ноября по июль, однако дату его миссии установить трудно, скорее всего, он побывал там в 531 г.36 Труд Нонноса был особенно ценен этнографическими и географическими сведениями об Аравии и странах Африки. Сохранившиеся отрывки содержат красочный материал о нравах и обычаях арабских племен, в частности их религиозных праздниках. Рассказывая о путешествии в Аксум, Ноннос упоминает о том, что близ местечка, называемого Авою, он и его спутники встретили огромное стадо слонов, насчитывавшее около 5 тысяч этих диковинных для византийцев животных. Любопытны сведения Нонноса о климате Африки и различных природных явлениях. Особенно интересен рассказ Нонноса о приеме его, византийского посла, во дворце негуса Аксума Элесбоа. Когда посла ввели во дворец, он увидел царя аксумитов сидящим на высокой, украшенной золотом колеснице, запряженной четырьмя слонами. Царь был опоясан льнозолотой набедренной повязкой, имел золотое ожерелье на шее, золотые браслеты на плечах и на руках, накладки на животе из жемчугов и драгоценных камней, льнозолотой тюрбан (факилион) на голове. В руке он держал позолоченный щит и два позолоченных копья. Вокруг царя стояли члены его совета. Описание внешности и одеяния царя Аксума, данное Нонносом, отличается большой точностью, ибо оно совпадает с изображением негуса на аксумских монетах VI в.37

Посол, войдя к царю, преклонил колено. Царь приказал ему подняться, взял грамоту императора и поцеловал скреплявшую ее печать. Затем он принял подарки василевса. Переводчик перевел грамоту, в которой император требовал от негуса прекращения торговли с персидским шахом Кавадом и объявления ему войны. Император предлагал негусу впредь торговать с Византией по нильскому пути. В конце приема негус взял в руки голову византийского посла, дал ему «целование мира» и отпустил с охраной38. Феофан говорит, кроме того, что посол увез с собой дары негуса византийскому императору39. Успешно завершив посольство, Ноннос благополучно преодолел обратный путь и возвратился в Византию.

Ноннос владел, помимо родного сирийского языка, греческим, на котором написал свои мемуары, и арабским, на котором вел переговоры с царями и князьями Аравии. Как и Петр Патрикий, Ноннос был вполне лоялен по отношению к правительству Юстиниана, хорошо знал нравы и обычаи народов Востока и заслужил доверие императора. Кроме того, он был широко образован, наблюдателен и сумел записать все, что ему удалось увидеть и узнать в его путешествиях. По своим религиозным воззрениям Ноннос, как и его отец, был монофиситом.

Этнографические и географические сведения, собранные Нонносом, существенно пополняли знания византийцев не только об Аравии, но и о странах Африки, еще малоизведанных и труднодоступных для византийских купцов, миссионеров и дипломатов.

Ценные сведения о внешней политике и дипломатии Византии в конце VI в., о появлении на международной арене новых народов тюрок и авар, о проникновении европейцев в Китай содержатся в сочинении еще одного историка-дипломата – Феофана Византийца.

Широкую известность получил поистине уникальный рассказ Феофана Византийца о том, как правительство империи овладело секретом разведения шелковичных червей и производства шелка. Веками Китай, монополист изготовления шелка, строго оберегал этот секрет. Византии, несмотря на все ее усилия, никак не удавалось проникнуть в эту тайну. По словам Феофана Византийца, в царствование Юстиниана один перс, несторианский монах, познакомил византийцев с неизвестным им искусством разведения шелковичных червей. Проповедуя несторианское учение, этот перс вместе с другим монахом проник в страну сиров (китайцев), где раздобыл грены шелковичных червей, спрятал их в своем полом посохе и благополучно доставил живыми в Византию. Весной он выпустил их на шелковичное дерево, и, вскормленные его листьями, они соткали шелковые нити. С этого момента началось производство шелка в Византии40.

Плеяду византийских авторов, освещавших историю дипломатии и внешнюю политику империи в V – начале VII в., завершает писатель, силой таланта, пожалуй, мало уступавший Приску Панийскому, – Менандр Протиктор.

Менандр, в отличие от Приска Панийского, Петра Патрикия и Нонноса, не был дипломатом по профессии. По призванию он был историком, по образованию – юристом, по роду занятий – имперским чиновником. Но сохранившиеся фрагменты его исторического труда подобраны позднейшими компиляторами исключительно в аспекте дипломатической истории Византии. Такой ракурс ставит его автора в ряд с писателями, отразившими в своих сочинениях развитие византийской дипломатии в ранний период существования империи.

Менандр родился в Константинополе в последней трети VI в. в небогатой семье горожанина. Получив юридическое образование, он стал адвокатом, но суровая, требующая повседневного труда профессия юриста не пришлась по душе своенравному юноше. Он предался беспутной жизни молодежи столицы, увлекался конскими ристаниями, борьбой цирковых партий, занимался гимнастикой в палестрах. Подобная жизнь грозила, однако, полным разорением, и призрак бедности, неуклонно его преследовавший, заставил Менандра образумиться. Молодость уходила, праздная жизнь и легкомысленные удовольствия оставляли в душе лишь горечь разочарования, и в правление императора Маврикия Менандр решил заняться трудом. Он пошел на службу в императорскую гвардию, дослужился до офицерского чина протиктора, делал и дальше служебную карьеру. Одновременно он начал писать исторический труд, посвященный истории своего времени и своего государства. Занятие историей он считал делом исторической важности. Человек, склонный к самоанализу и рефлексии, Менандр с потрясающей откровенностью, печалью и раскаянием описал в своем произведении ошибки и увлечения молодости. О дальнейшей судьбе писателя ничего не известно, не установлены ни точная дата его рождения, ни время его смерти.

Историческое сочинение Менандра дошло до нас, как и труд Приска Панийского, лишь в извлечениях Константина Багрянородного и в Лексиконе Суды. Сохранившиеся фрагменты довольно обширны и охватывают период с 558 по 582 г.

Менандр широко использовал дипломатическую переписку, донесения византийских послов, исторические сочинения, рассказы очевидцев и личные наблюдения.

Значительное место в труде Менандра отводится дипломатическим взаимоотношениям между Византией и Ираном. Особый интерес представляет описание посольства Петра Патрикия к персам для заключения мирного договора41. Менандр, как никто другой, с документальной точностью подробно освещает все перипетии переговоров Петра Патрикия с знатным вельможей Ирана Зихом о заключении мира 561 г. В его труде приводятся длинные речи послов обоих государств: при этом автором тонко раскрыты дипломатические уловки, применяемые той и другой стороной: за пышной риторикой речей все время бьется острая мысль, ощущается желание сторон добиться поставленных тайных целей, не уронив престижа своего государства.

Обе державы, как Византия, так и Иран, ищут мира, но ставят перед собой различные задачи: Иран добивается длительного (на 50 лет) мира при условии уплаты Византией большой суммы денег за его сохранение. Ромеи же, наоборот, стремятся к краткосрочному мирному договору и без уплаты за него денежных взносов. Благодаря своим военным успехам Иран все же добивается своего: в 561 г. был заключен мир на выгодных для персов условиях. Менандр располагал текстом мирного договора 561 г. и сохранил его в своем труде почти полностью. Он перечислил 14 пунктов договора и описал всю процедуру подписания мира. Эти страницы его труда, бесспорно, имеют выдающееся значение для истории дипломатии раннего средневековья.

По окончании переговоров, когда стороны достигли договоренности по основным вопросам, был письменно составлен мирный договор сроком на 50 лет. Текст его был написан «по-персидски и по-эллински, затем эллинский оригинал был переведен на персидский язык, а персидский – на эллинский»42. Составляли договор от ромеев Петр Патрикий и Евсевий, от персов – Зих, Сурина и др. После написания договора оба текста были сличены друг с другом для установления равноценности содержащихся в них мыслей и формулировок.

Чрезвычайно любопытна описанная Менандром процедура окончательного оформления мирного договора. Когда договор был составлен на двух языках и с него были сняты копии, приступили к последнему этапу. Подлинники мирного договора, представлявшие собой свитки, были скреплены восковыми печатями и другими приспособлениями, которыми обычно пользуются персы, а также отпечатками перстней послов и 12 толмачей – 6 греческих и 6 персидских. Затем произошел обмен текстами договора – договор, написанный на персидском языке, вручил Петру Зих, а Петр передал Зиху подлинник, составленный на греческом языке43. На этом церемония заключения договора была закончена, и послы разъехались по своим делам. Затем состоялась уплата ромеями персам установленной договором дани.

Поистине жемчужиной сочинения Менандра является описание посольства византийского дипломата Зимарха в страну тюрок. Этот рассказ, наполненный поразительно яркими, красочными деталями, в известной мере может соперничать с рассказом Приска о посольстве греков ко двору Аттилы. Если бы Менандр не написал ничего, кроме повествования посольства Зимарха к кагану Дизавулу, то уже одним этим он прославил бы свое имя.

Посольство Зимарха, хорошо снарядившись для дальнего путешествия, выехало из Константинополя в августе 568 г. Путь предстоял долгий и трудный, и немалые опасности подстерегали путешественников в неведомых странах44.

На пути византийские послы встречали много различных племен и народов: согдийцы в своих селениях предложили им для покупки железо, желая внушить послам, что в их стране есть железная руда. Там же византийцы встретились с местными шаманами, которые совершили над Зимархом и его свитой обряд очищения. Разведя костер из веток благовонного дерева, они стали плясать под звон колокольчика и барабана, шептать заклинания на туземном языке, носить над собранными в одно место вещами греков зажженные ветки благовонного дерева и, впав в исступление, заклинали злых духов. «Отогнав, как они думали, вражью силу, они провели самого Зимарха прямо через пламя и таким путем считали, что подвергли очищению и себя самих»45.

После обряда очищения посольство Зимарха, завершив многодневный путь, было доставлено в сопровождении проводников-туземцев на гору Эктаг (по-гречески – «Золотую гору»), где находилась резиденция самого Дизавула.

Шатер кагана тюрок был разбит в расселине горы; он был сооружен из искусно расцвеченных шелковых тканей и отличался сказочной роскошью. В знак почтения к византийским послам Дизавул принял их у себя сразу же по прибытии. Каган торжественно восседал внутри шатра на двухколесном золотом кресле, которое тащила, когда в этом бывала надобность, лошадь. После обычного обмена приветствиями, вручения послами даров от василевса ромеев и произнесения дружественных речей началось пиршество, длившееся целый день. Во время пира греческих послов угощали не виноградным вином, а каким-то местным сладким напитком, ибо виноград не растет в стране тюрок.

На следующий день пир возобновился, но на этот раз он происходил в другом шатре кагана, еще более искусно разукрашенном шелковыми узорчатыми одеждами. В шатре стояли разного вида причудливые истуканы – кумиры язычников-тюрок, а Дизавул восседал на золотом ложе. В середине шатра была расставлена драгоценная утварь из чистого золота. И в этот день веселье в шатре кагана длилось много часов.

Пир в честь особо почетных послов был продолжен и на третий день. Для того, чтобы еще более поразить воображение ромейских послов блеском и богатством, на третий день их пригласили в помещение, где находились «деревянные столпы, обитые золотом, равным образом ложе, выкованное из золота, которое держали в висячем положении четыре золотых павлина. В передней части этого помещения на значительном пространстве были рядами выстроены телеги, на которых находилось большое количество серебра, как блюда, так и вазы, кроме того, очень много изображений четвероногих, также серебряных, ни в какой мере не уступающих тем, что у нас»46.

По окончании переговоров Зимарх с двенадцатью слугами отправился вместе с Дизавулом в поход против персов, а остальные ромеи пустились в обратный путь на родину. Дизавул богато одарил всех послов, а самому Зимарху подарил служанку-пленницу.

Во время путешествия Дизавул повстречал на своем пути послов персов и принял их одновременно с послами ромеев, но первых осыпал упреками, а вторым оказал особые почести. «Дизавул, – пишет автор, – оказал ромеям больше почета, так что дал им возлежать (на пиру. – З. У.) на более роскошной циновке»47. Не договорившись с персами, Дизавул двинулся войной в глубь их владений, а Зимарха с его свитой отправил в Константинополь. Посольство Зимарха завершилось заключением союза и договора о прочной дружбе между тюрками и Византией.

С огромными трудностями преодолев длинный путь, где его постоянно подстерегали опасности и засады, Зимарх благополучно возвратился в столицу. Во время путешествия Зимарх и его спутники повидали многие страны, познакомились с различными неведомыми для ромеев племенами и народами, в том числе с народами Средней Азии и Кавказа, в частности с аланами48.

По живости изложения, достоверности деталей, правдивости описания виденного очевидцами рассказ Менандра о первом знакомстве Византии с тюркским каганатом Дизавула – явление выдающееся в ранней византийской историографии. Недаром до наших дней этот рассказ используется как источник по истории древних тюркских народов; многие сведения Менандра нашли подтверждение в археологических разысканиях последних лет и в восточных, в частности китайских, летописях.

По своему мировоззрению и социально-политическим взглядам Менандр был довольно прогрессивным писателем. Признавая, как и другие историки его времени, власть рока49, он убежден в изменчивости человеческого счастья. Однако слепой фатализм чужд Менандру. Веря в судьбу, Менандр одновременно преклоняется перед человеческим разумом и считает мудрость высшим жизненным благом. Разум Менандр ценит выше оружия. «Сила мудрости одерживает верх и над оружием потому, что сила военная не может ничего совершить, не истощая себя, тогда как мудрость духовная служит сама себе твердыней и притом охраняет того, кто ее приобрел». «Решающие победы в войне дает не телесная сила, а мужественный дух»50.

Вместе с тем Менандр считает предусмотрительность одним из лучших качеств правителя, полководца и дипломата. «Ожидание опасностей, – пишет он, – ставит ожидающего их вне опасностей благодаря тому, что он заранее обезопасил свои дела от несчастья путем их предвидения»51.

Активную деятельность Менандр предпочитает пассивному ожиданию решений судьбы. Человек по представлению Менандра – отнюдь не игрушка слепого рока: он не должен тупо покоряться ему и молчаливо ожидать его приговора. Он может активно бороться за высшее благо. Предметом благородной гордости человека является, по мнению Менандра, направленное к добру активное «участие в переустройстве вещей»52. Менандр осуждает в человеке трусость и пассивность: «Душа, угнетаемая страхом, не позаботится заблаговременно решительно ни о чем таком, о чем позаботиться следует». Ожидание неизбежного и слепое подчинение судьбе, по мнению Менандра, расслабляет человека и лишает его энергии, стимула к действию53.

Прославляя человеческий разум, Менандр верит также и в обаяние слова. Слово – высший посредник и защитник в человеческой жизни. Стремясь к установлению правды на земле, Менандр сознает однако недостижимость этой мечты человечества54.

Менандр смело провозглашает своим жизненным кредо независимость образа мыслей. Историк особенно чутко должен прислушиваться к справедливому мнению людей. «Мне не должно умалчивать истину, – пишет он, – не скажу ничего в угоду сильным. Кто против общего мнения превозносит человека, не имеющего в себе ничего достойного славы, тот выставляет восхваляемого на посмешище другим»55. Но еще в большей степени историк обязан остерегаться клеветников. Клевета – одно из величайших зол, губящих человечество. Ее могущество над людскими душами не знает границ. «Клевета, которая радуется несчастью других, никогда не перестает вредить, и, все более и более распространяясь, она делает свое дело, нашептывая в ухо другим на свою жертву»56.

Этические воззрения Менандра отличаются жизнеутверждающим гуманизмом. Он искренне верит, что доброе начало в душах людей берет верх над пороками. По своему оптимистическому восприятию мира Менандр ближе к доброжелательному Агафию, чем к желчному Прокопию. Он склонен к нравоучительным сентенциям, проповедующим истинную дружбу, справедливость, добро. «Дружба, утверждаемая деньгами, дурна, это дружба рабская, покупная, постыдная; та дружба подлинная, которая не корыстолюбива, полезна для обеих сторон и основана на природе вещей»57.

Писатель прославляет такие качества, как стойкость и целеустремленность в выполнении людьми хороших дел: «Величайших похвал достоин тот человек, который, имея совершенные замыслы, доводит и свои действия до совершенного конца»58. Иными словами, добрые помыслы человека не должны расходиться с его делами. Менандр всячески осуждает пустословие, бахвальство, чванливость, заносчивость; эти человеческие слабости особенно нетерпимы у послов, которым подобает сдержанная мудрость и предусмотрительность. Писателю импонирует молчаливость и сдержанность персидских дипломатов, которые утверждали, что «для персов непривычно посвящать важным делам излишнее количество слов»59. Дипломату, по мнению Менандра, в равной степени должны быть присущи твердость суждений и неподкупность действий.

Менандр, осуждая коварство врагов Византии, понимает, что каждое государство во время переговоров стремится к своей пользе и иногда «выставляет впереди себя мир, как завесу»60.

Менандр – горячий сторонник мира и противник войны. Он часто повторяет, что мир – великое благо для людей, а война – страшное зло61. Народ и сановники в равной степени радуются миру. Особенно ненавистны Менандру междоусобные войны: «Междоусобная война, если ею пренебрегли, с трудом укрощается». «Храбрость прославляет того, кто проявляет ее против внешних врагов, а не против своих сограждан»62. Описание ужасов войны, прославление мира, мирного труда, предусмотрительности, осторожности – лейтмотив многих сентенций и исторического повествования Менандра.

Менандр по своему мировоззрению был идеологом той части византийской чиновной интеллигенции, которая достаточно лояльно относилась к правлению преемников Юстиниана. Эта интеллектуальная элита была тесными узами связана с внешней политикой империи, выполняла различные дипломатические поручения правительства и пользовалась политическим покровительством и материальной поддержкой правящих кругов при Тиверии и особенно при Маврикии.

Если Приск писал о гуннской державе и ее правителе на основе личных впечатлений, то рассказ Менандра о государстве тюрок, хотя и наполнен красочными деталями, все же не принадлежит перу очевидца, а основан главным образом на устных рассказах участников византийского посольства или на каких-то утраченных ныне дипломатических документах. Однако Менандр, как и Приск, в своих рассказах о дипломатической деятельности Византии в VI в. отнюдь не плоский компилятор, а мыслящий историк, хотя и не обладающий таким жизненным опытом и таким талантом художественного изображения, как его предшественник.

Таким образом, произведения ряда византийских авторов, как в зеркале, отражали становление и развитие дипломатии в Византийской империи в IV–VII вв. По преимуществу это были записки дипломатов, путешественников, чиновников византийской администрации, создаваемые на основе личных воспоминаний и впечатлений, – субъективный элемент проявляется в них весьма сильно. Эти писатели значительно меньше, чем историки, компилируют своих предшественников, а больше опираются на собственный опыт дипломатов и администраторов. Их сочинения отличает свежесть восприятия окружающего мира, глубокие профессиональные познания в дипломатическом деле, достаточная объективность в описании общественного строя, быта и нравов народов, окружавших Византийскую империю. Сведения этих авторов помогают воссоздать картину развития византийской дипломатии, формы и методы имперской дипломатической системы, понять основные направления внешней политики Византии той эпохи.

 

Примечания

1 Ensslin W. Maximinus und sein Begleiter, der Historiker Priskos. – BNgJb, 1926, 5, S. 1–9.

2 Priscus, fr. 7–8.

3 Ibid., fr. 8.

4 Ibid.

5 Ibid., fr. 3. 4, 6–15.

6 Iordan. Getica, 182.

7 Priscus, fr. 8.

8 Ibid.

9 Iordan. Getica, 182–183; Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960, с. 306, примеч. 513.

10 Priscus, fr. 8.

11 Ibid.

12 Ibid., fr. 1.

13 Ibid., fr. 8.

14 Ibid.

15 Ibid., fr. 10, 14.

16 Ibid., fr. 11.

17 Ibid., fr. 8.

18 Doblhofer E. Byzantinische Diplomaten und östliche Barbaren. Graz, 1955.

19 Procop. В.G., I, 3.

20 Ibid.

21 Procop. В.G., I, 6.

22 Procop. H.a., XVI.

23 Menandr. Excerpt. de legat. Rom., fr. 11, 13.

24 Cassiod. Var., X. 19; ср. X, 22, 24.

25 Procop. В.G., I, 3.

26 Menandr. Excerpt. de legat. gent., p. 133.

27 Joann. Lyd. De magistratibus, II, 15.

28 Ibid., II, 16.

29 Menandr. Excerpt. de legat. gent., p. 133.

30 Procop. В.G., I, I, 6.

31 Ibid.

32 Menandr. Excerpt. de sent., p. 355–357.

33 Кобищанов Ю.М. Северо-Восточная Африка в раннесредневековом мире (VI – середина VII в.). М., 1980, с. 57–62.

34 Пигулевская Н.В. Арабы у границ Византии и Ирана в IV–VI вв., М.; Л., 1964. с. 159–160; Лундин А.Г. Южная Аравия в VI в. – ПС, 1961, вып. 8(71), с. 56–59; Kawar J. Byzantium und Kinda. – BZ, 1960, 53. S. 63. Полную сводку научных разногласий по поводу датировки посольства Нонноса см.: Кобищанов Ю.М. Указ. соч., с. 58, 59.

35 Кобищанов Ю.М. Указ. соч., с. 60.

36 Там же. с. 59, 61–62.

37 Там же. с. 62.

38 Malal., p. 457, 458; Theoph., p. 244–245.

39 Theoph., p. 245.

40 Theoph. Вуz., fr. 3; Henning R. Die Einführung der Seidenraupenzucht ins Byzantinerreich. – BZ, 1933, 33. S. 295–312.

41 См.: Удальцова З.В. Идейно-политическая борьба в ранней Византии. М., 1974, с. 261 сл.

42 Menandr. Excerpt. de legat. Rom., fr. 3.

43 Ibid.

44 Menandr. Excerpt. de legat gent., fr. 18–20.

45 Ibid.

46 Menandr. Excerpt. de legat. Rom., fr. 8.

47 Ibid.

48 Ibid., fr. 21–22.

49 Ibid., fr. 10, 11, 30, 46.

50 Ibid., fr. 11.

51 Menandr. Excerpt de sent., fr. 20.

52 Ibid., fr. 10.

53 Ibid., fr. 59.

54 Ibid., fr. 11.

55 Ibid., fr. 10.

56 Ibid., fr. 36.

57 Menandr. Excerpt. de legat. gent., fr. 37.

58 Ibid., fr. 41.

59 Ibid.

60 Ibid., fr. 13.

61 Menandr. Excerpt. de legat. Rom., fr. 11, 49.

62 Menandr. Excerpt. de sent., fr. 30; ср. fr. 63" [Культура Византии (IV – первая половина VII в.). Редкол.: З.В. Удальцова (отв. ред.), С.С. Аверинцев, А.Д. Алексидзе и др. М., 1984. С. 371–392].

Ответить

Фотография Стефан Стефан 04.11 2015

Дипломатия Византии второй половины VII–XII в.

 

"Дипломатия занимала выдающееся место в политической, идейной и даже культурной жизни византийского общества. В предшествующем томе «Культуры Византии» уже было показано, каких высот достигло дипломатическое искусство в ранней Византии, особенно в правление Юстиниана I. В последующие столетия масштабы деятельности византийской дипломатии непрерывно росли, усложнялись и совершенствовались ее методы. Разумеется, она знала и успехи и неудачи, находившиеся зачастую в прямой зависимости от внутреннего и внешнеполитического положения империи, но даже в самые трудные периоды истории Византии, теснимой со всех сторон врагами, дипломатия оставалась важнейшим средством укрепления ее влияния в средневековом мире.

Дипломатические связи в эпоху средневековья концентрировались вокруг крупных политических центров международной жизни. Главными из таких центров в VII–XII вв. были Византия, страны Западной Европы, Киевская Русь, арабские халифаты, Китай и Индия. Происходило взаимное усвоение дипломатических обычаев, процедуры приемов, этикета. Однако дипломатические связи (а следовательно, и обмен опытом) не имели регулярного характера. В каждом из международных центров складывались собственные формы и методы дипломатии, обусловленные особенностями социально-экономических условий, местными политическими и культурными традициями.

Самой влиятельной, высокоорганизованной и изощренной дипломатической системой в Европе и на Ближнем Востоке оставалась вплоть до XIII в. византийская дипломатия. Характерной ее особенностью являлась тесная связь с политической доктриной исключительности «Христианской империи», с тезисом о ее провиденционалистской миссии в истории человечества1.

Византийская политическая мысль унаследовала от Римской империи концепцию своей государственной уникальности. Окружающий мир отчетливо делился на ойкумену – «населенное» (в сущности, цивилизованное) пространство и варварские земли. Мир варваров в глазах византийцев долгое время представал скорее как легенда и своеобразная мифология, чем географическая реальность. Земли варваров в изображении византийцев были населены дикими существами, всевозможными страшилищами, птицами с человечьими лицами и псоглавыми людьми и при всей своей подвижности оставались в сознании византийцев извечно неизменными. Это проявлялось прежде всего в неизменности этнографической номенклатуры. Византийские писатели мыслили окружающий их мир в категориях Страбона, которого они почитали и активно переписывали и комментировали. Периферию ойкумены на севере считали по-прежнему населенной скифами, сарматами, пеонами, кельтами, на юге – эфиопами и прочими известными от античности племенами. Так, тюркские народы именовались персами, венгры – турками, норманны – франками. Общее название «скифы» переносилось сплошь и рядом также на болгар, печенегов, половцев, русских и т.д. Обозначение русских тавроскифами было вообще характерно для византийской литературы Х–ХIII вв.

Другая характерная особенность отношения византийцев к иноземцам – глубокое презрение и пренебрежение к ним. Все они – варвары, чуждые высокой ромейской цивилизации; каждый народ к тому же византийцы наделяли каким-либо одним, якобы свойственным ему по преимуществу пороком: скифы – жестоки, латиняне – надменны, армяне – коварны, арабы – склонны к предательству и т.п.

Ареал распространения акций византийской дипломатии был весьма значительным, но главные ее направления менялись с течением веков, в зависимости от изменений международной обстановки.

На протяжении всей истории большое значение для империи и ее дипломатии имели отношения с ее северными соседями. Во избежание ведения войн на два фронта (с востока – с персами, арабами, турками-сельджуками; с севера – с различными кочевыми народами, венграми и балканскими славянами) Византия по отношению к северным соседям старалась максимально использовать свое искусство дипломатии.

В центре внимания византийских политиков находились три основных региона, лежавшие к северу от границ империи: Кавказ, Северное Причерноморье, Подунавье. Значимость этих регионов для Византии объяснялась прежде всего их географическим, а отсюда – и стратегическим положением. Кавказский регион часто становился с его северной стороны ареной столкновений Византии с кочевниками Евразии, а с южной – с политическими образованиями Ближнего и Среднего Востока. Усилия византийской дипломатии здесь были направлены на создание в предгорьях Кавказа своеобразного заслона против возможных нашествий персов, арабов и турок на византийские владения в Малой Азии. Таким заслоном должны были служить союзные или вассальные государства, располагавшиеся в пространстве от Нижней Волги и Азовского моря до озера Ван в Армении. Эту роль Кавказский регион, имевший для Византии также немаловажное экономическое значение, выполнял вплоть до первой четверти XI столетия, когда империя перешла к политике прямой экспансии2.

В целях безопасности своих северных границ Византия пыталась установить дипломатические контакты также с народами, населявшими области, расположенные между нижней Волгой и Азовским морем, в так называемом «степном коридоре», по которому кочевники устремлялись к Черному морю, Дунаю и Кавказу.

Второй важный регион, где активно действовала византийская дипломатия, располагался между нижней Волгой и нижним Дунаем. Речь идет о Северном Причерноморье, включая Крым, сохранявший вплоть до начала XIII в. для Византии серьезное экономическое и политическое значение. Византийские политики придерживались здесь древнего принципа «разделяй и властвуй». В частности, Крымский регион использовался как плацдарм для отражения набегов кочевников. Безопасность балканских провинций Византии во многом зависела от готовности подданных империи в ее крымских владениях прийти на помощь и от позиции союзников Византии в соседних с Крымом районах. В качестве одного из методов византийской политики в этом регионе было вынужденное признание древнего принципа греческой полисной автономии, которой пользовались, например, жители Херсона (Херсонеса), довольно долго и успешно игравшего роль форпоста империи в Крымском регионе. Новая расстановка сил сложилась в указанном районе в первой половине IX в.: угроза крымским владениям со стороны хазар и рост независимости Херсона обусловили создание здесь при Феофиле (829–842) фемы Климаты с центром в Херсоне3. С конца IX в., опасаясь набегов на Крым печенегов, византийская дипломатия сумела привлечь их к союзу с империей. Этот союз и становится краеугольным камнем византийской политики в отношении северных соседей. Опираясь на печенегов, Византия добивалась установления мирных отношений и с Русью, а также препятствовала нападениям на свои балканские провинции венгров и болгар.

Третий сектор сферы действия византийской дипломатии на севере охватывал территорию нижнего и среднего Подунавья. Именно здесь дипломатия империи столкнулась с наиболее сильным и стойким сопротивлением, в особенности со стороны Болгарии, отношения с которой развивались для Византии с переменным успехом4.

Основными целями внешней политики Византии были защита границ империи и распространение своего экономического и политического влияния в глубь указанных трех регионов путем натравливания проживавших здесь народов друг на друга, а также заключения с некоторыми из них союзных или вассальных договоров.

Чрезвычайно неустойчивыми (то дружественными, то враждебными) были отношения Византии с христианскими княжествами Кавказа. Даже самые границы с ними то исчезали, то устанавливались заново; правители этих княжеств то сами признавали суверенитет империи, платили ей дань и помогали войском, то, напротив, разрывали с ней отношения, сами требовали от нее уплаты дани, оказывали поддержку мятежникам против императора и иным его врагам. Действия византийской дипломатии на Кавказе осложнялись, кроме того, постоянными раздорами между самими грузинскими, как и между армянскими, князьями.

С Древней Русью, которая с 860 по 988 г. совершила шесть походов против Византии, постепенно установились регулярные торговые и политические связи, зафиксированные в серии специальных договоров. Русские купцы, представлявшие интересы верхушки правящего слоя Руси, получили исключительные торговые льготы в самом Константинополе. За великого князя Владимира была выдана «порфирородная» царевна Анна, сестра Василия II Болгаробойцы. Русь приняла христианство от Византии, но приняла его добровольно, не под военным или политическим давлением империи. Русско-варяжские наемники, в силу условий упомянутых договоров, поступали на службу в армию Византии и в течение почти столетия составляли ее наиболее боеспособные части5.

Гораздо более часто состояние мира и войны чередовалось в отношениях Византии со славянскими народами Балканского полуострова. Болгары дважды – в Х и XI вв. – угрожали лишить империю ее европейских владений. Царь Болгарии Симеон (893–927), ведший с Византией ожесточенные войны, стремился даже к овладению константинопольским престолом. В 1018 г. Византии в результате почти сорокалетней борьбы удалось на 170 дет (до 1186 г.) завоевать Болгарию и подчинить своему господству почти всех славян на Балканах6.

Неоднократно в ходе VIII–XII вв. основное внимание византийской дипломатии было приковано к восточным границам. Именно отсюда империи грозила главная опасность. Отразив арабский натиск, Византия во второй половине Х в. перешла здесь к дипломатической борьбе как к основному средству обороны. Учитывая раздробленность арабского халифата и используя противоречия между отдельными эмиратами, империя привлекала на свою сторону одни из них, заставляя их воевать против других7. Только с середины XI в., когда на смену арабам явился гораздо более грозный и сплоченный враг – турки-сельджуки, главную роль в политических акциях империи на востоке вновь стали играть не дипломаты, а полководцы.

Что касается стран европейского Запада, то постоянные связи с ними империя налаживала нередко с большими трудностями, чем с народами Востока, Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы. С усилением власти Каролингской династии и потерей империей

Равеннского экзархата в Италии между Византией и Западом устанавливается – впервые со времени падения Западной Римской империи – относительное (не без потерь для Византии) равновесие сил. В конце VIII – первой половине IX в. Византия стремилась заключить с Западом союзные отношения. Однако с ходом времени обострялось политическое соперничество Византии и Запада, подогреваемое с обеих сторон высшими прелатами и иерархами западноримской и восточновизантийской церкви. Тесные экономические, политические и культурные связи Византия имела, тем не менее, с Венецией и Южной Италией: на Апеннинском полуострове у нее сохранялись владения вплоть до 70-х годов XI в. Однако в постоянный непосредственный контакт жители коренных греческих земель вступили с представителями европейского Запада лишь с последних десятилетий XI в., когда италийские норманны перенесли свои военные действия против империи на Балканы, а в византийской армии появилось множество наемных западных рыцарей8.

Византийская дипломатическая система была органически связана с политической доктриной государственной власти в Византии, согласно которой варварская языческая периферия противостояла «Христианской империи» ромеев, средоточию цивилизованности. Ромеи – «избранный народ», находящийся под особым покровительством бога. Как преемники Рима они считали себя обладателями всей блистательной культуры греко-римского мира. В теории ойкумена принадлежит василевсу ромеев, «господину всей земли», преемнику римских августов. Все правители цивилизованного, или христианского, мира рассматривались в соответствии с этим как подчиненные василевсу ромеев, что выражалось в размещении их на определенных ступенях «семейственной» иерархии в качестве «сыновей», «внуков», «братьев», «друзей» императора, в наделении их элитарными византийскими титулами, а подчас и должностями византийского государственного аппарата9.

Византия свято оберегала свое исключительное политическое и религиозное положение в мире. Согласно византийской концепции власти, император являлся наместником бога на земле и защитником всей христианской церкви. Никто из иностранных правителей не мог встать вровень с ним, однако степень этого неравенства была различной и зависела от многих факторов. Все это находило традиционное выражение в титулах, почетных должностях, инсигниях и прочих знаках достоинства. Политической символикой был пронизан не только весь византийский придворный церемониал, но и порядок общения с иностранными государствами, приема иностранных правителей и послов. Г. Острогорский метко назвал эту концепцию власти и связанный с нею церемониал «своеобразной византийской политической религией». И главная цель любой встречи византийского императора с иностранными представителями, считает Г. Острогорский, заключалась в том, чтобы четко установить расстояние, которое отделяло бы гостя от императора10.

Ставя своей главной задачей поддержание могущества империи, византийская дипломатия, при всем своем высокомерии в отношении даже к христианским народам, не говоря о язычниках-«варварах», всегда проявляла особый интерес к окружающему миру, руководствуясь правилом – чтобы управлять народами, надо их знать. И поскольку дипломатия для империи была главным инструментом ее отношений с окружающими странами и народами, постольку она предполагала возможно более точное знакомство с друзьями и врагами византийского государства. Константин VII Багрянородный (913–959) усиленно развивает в предисловии, а затем широко иллюстрирует этот принцип в своем трактате «Об управлении империей», адресованном его сыну, будущему императору Роману II: «...послушай меня, сын, и, восприняв наставление, станешь мудрым среди разумных и разумным будешь почитаться среди мудрых. Благословят тебя народы и восславит тебя сонм иноплеменников... Учти, для тебя я пишу поучение, чтобы в нем соединились опыт и знание для выбора лучших решений и чтобы ты не погрешил против общего блага. Сначала – о том, какой иноплеменный народ и в чем может быть полезен ромеям, а в чем – вреден: (какой) и каким образом каждый из них и с каким иноплеменным народом может успешно воевать и может быть подчинен. Затем – о хищном и ненасытном их нраве и чего они в своем безумии домогаются получить, потом – также и о различиях меж иными народами, об (их) происхождении, обычаях и образе жизни, о расположении и климате населенной ими земли, о внешнем виде ее и протяженности, а к сему – и о том, что случилось когда-либо между ромеями и разными иноплеменниками» (Конст. Багр. С. 269).

Каждый из варварских народов империя старалась заставить служить своим интересам. С этой целью на протяжении значительного времени тщательно собирались сведения об этих народах, внимательно изучались их история, быт, нравы, обычаи, материальные ресурсы, организация власти, военное дело, характер их отношений с соседями. Острая подозрительность, недоверие к союзникам, чрезмерная осторожность были постоянной характерной чертой византийской дипломатии. Дипломатия содействовала развитию торговых связей, а их расширение, в свою очередь, использовалось Византией как одно из сильнейших орудий своей дипломатии. Торговые города, расположенные на окраинах империи, были форпостами ее политического и культурного влияния. Византийские купцы, торговавшие с отдаленными странами, доставляли в Византию ценные сведения о них. С византийскими товарами, привозившимися к варварам, проникало и политическое влияние империи.

За купцом обычно следовал миссионер. Распространение христианства также было одним из важнейших дипломатических средств императоров Византии на протяжении многих столетий. Византийские миссионеры проникали в горы Кавказа, в степи Причерноморья, в Эфиопию, в оазисы Сахары. В IX–Х вв. христианство усиленно распространялось среди славянских народов (Моравия, Болгария, Сербия, Русь). Миссионеры были в то же время и дипломатами, трудившимися над укреплением византийского влияния. Они умело подлаживались к князьям, к влиятельным лицам, в особенности – к знатным женщинам. Нередко у варварских князей жены были христианками, которые под влиянием «духовных отцов» становились сознательными или бессознательными проводниками интересов Византии. В противоположность папскому Риму, который не допускал церковной службы на местных языках, Византия облегчала своим миссионерам дело распространения христианства, разрешая службу на любых языках и переводя Священное писание на языки новообращенных народов. Евангелие было переведено на готский, коптский, эфиопский, старославянский и другие языки. Эта гибкая политика дала свои плоды. В странах, принявших христианство, утверждалось византийское влияние. Духовенство, зависимое от Византии, играло огромную роль в варварских государствах, нередко как единственный носитель грамотности и образованности. Епископы – греки или ставленники греков – заседали в княжеских советах. Школа и образование новообращенных народов чаще всего зависели именно от духовенства11.

Христианизация языческих народов означала для империи их включение в большую «вселенскую» семью, находившуюся под высшим покровительством императора, который нередко сам становился патроном и духовным «отцом» крещенного правителя. В 864 г. болгарский хан Борис, поддерживавший германского короля Людовика Немецкого в войне против союзницы Византии Моравии, предпочел заключить мир с империей, войска которой вступили в Болгарию, и крестился, приняв имя византийского императора Михаила, «сыном» которого он отныне признавался по церемониально-политическим нормам Византии12.

Византийское правительство охотно прибегало и к другому средству: оно привлекало ко двору родственников соседних правителей, принцев и знатных иностранцев. В Константинополе их приобщали к высотам греко-римской культуры в надежде на изменение их мировоззрения, на сближение с византийской знатью, на восприятие ими быта, нравов, обычаев византийского общества. Их воспитывали в духе преданности интересам империи: одновременно они служили заложниками на случай обострения отношений или войны с той страной, откуда они прибыли. Примером подобного рода могут служить болгарский хан Телериг в VIII в., сын болгарского князя Бориса Симеон в IX в., сын мятежного итальянца Мелеса Аргир в XI в. Не все они, однако, оставались верными Византии, некоторые из них, вернувшись на родину, нередко становились ее злейшими врагами13.

В то же время в Константинополе зорко следили за раздорами, обычными в княжеских родах варваров или в правящих домах соседних стран. Неудачливым претендентам, изгнанным князьям, давали приют и держали их «про запас», на всякий случай, чтобы выдвинуть опасного соперника против «зазнавшегося» варварского князя. Династические смуты и распри на родине постоянно приводили таких отщепенцев в империю, и она содержала их как всегда готовых ставленников императора на трон чужой страны (например, венгерских королевичей). Арабских эмиров – перебежчиков в империю – крестили. Знатных пленников василевс – в зависимости от степени выгоды – мог выдать их врагам или вернуть их родичам и друзьям14.

Дипломатия ромеев не менее часто пускала в ход такие испытанные меры, как подкуп правителей иностранных государств, натравливание их друг на друга, вмешательство во внутренние дела различных стран, интриги при иноземных дворах. Дипломаты и их агенты следили за тем, чтобы соседи империи не заключали против нее союзы, умелыми интригами разрушали уже возникшие объединения врагов империи, всячески препятствовали усилению противников византийского государства. Если сильного врага нельзя было ни купить, ни одолеть своим или чужим оружием, византийское правительство прибегало к политическому и экономическому нажиму, стремясь изолировать своих врагов, лишить их поддержки союзников, ослабить экономически, перерезать важные для неприятеля торговые пути.

Главной задачей византийской дипломатии было заставить варваров служить империи, вместо того чтобы угрожать ей. Наиболее простым способом был наем их в качестве военной силы. Вождей варварских племен и правителей государств заставляли вести войны в интересах Византии. Ежегодно Византия выплачивала пограничным племенам большие суммы, обязывая их защищать границы империи. Их вождям раздавали пышные византийские титулы, знаки отличия, золотые или серебряные диадемы, мантии, жезлы.

По понятиям византийских государственных деятелей, Византийская империя должна была определять развитие государственных отношений на международной арене. Наследница Рима на протяжении длительного исторического периода старалась убедить в своем превосходстве христианские народы, причем она зачастую достигала успеха, даже несмотря на относительную или абсолютную политическую самостоятельность этих народов, а порой несмотря на далеко не мирные, а скорее враждебные настроения, царящие среди них в отношении к авторитарной политике империи15.

Таким образом, представление о единой христианской империи надолго укрепилось во временном континууме средневековья. Идея создания мифа о всемогущей цивилизации, некоей ойкумене, объединяющей многие племена и народы, несомненно, легла в основу упомянутой иерархии государств, которую создала византийская дипломатия16.

Вопрос о титуле главы государства в том или ином дипломатическом соглашении средневековья имел принципиальное значение. Этот вопрос был связан с престижем государства, нередко с его территориальными притязаниями, экономическим и политическим влиянием. До XIII в. универсалистская идея оставалась краеугольным камнем не только государственной доктрины, но и дипломатии. В официальной лексике императора по-прежнему именовали владыкой всей ойкумены. Константинополь все также мыслился «царствующим городом». Четко выраженная мысль о народе ромеев как об «избранном богом» усваивалась византийцами с детства, подобно одному из символов православия. Сознание безусловного превосходства над жителями других стран стало второй их натурой. В своих отношениях с любым государством Византия никогда не хотела выступать в качестве равной стороны. Даже побежденная и униженная, она не отступала, а снисходила, заключая мир. И это не был сознательно и лицемерно разыгрываемый ее дипломатами и политиками спектакль – это была их глубоко искренняя позиция17.

В Византии, которая поддерживала дипломатические отношения со многими государствами тогдашнего мира, были точно определены значимость и в соответствии с этим – титулатура правителей этих государств. Константин VII Багрянородный в своем труде «De ceremoniis...» писал, что в документах, адресуемых правителям Древней Руси, императоры Византии обращались к ним следующим образом: «Грамота Константина и Романа, христолюбивых императоров ромейских, к архонту Руси». Определенный титул был таким образом закреплен за правителем древнерусского государства. Точно так же рекомендовал обращаться Константин VII и к болгарскому царю, но там в добавление к титулу архонта фигурировал эпитет «возлюбленный сын». К франкскому владыке Константин VII советовал обращаться как к «его светлости царю франков (De cer. II. 48). Полагают, что понятие «светлости» соответствовало месту, отводимому византийской дипломатией франкским и русским правителям. В 944 г. употребление титула «его светлость» в отношении русского князя исчезает. Согласно древнерусским источникам, утвердился официально принятый на Руси титул «великий князь русский» или просто «великий князь». Эта эволюция в титулатуре отражала, по всей вероятности, изменение отношений между Древней Русью и Византией свидетельствуя об усилении Древнерусского государства18.

Отношения Византии со странами Западной Европы распадаются на два периода. Первый период начинается с падения Западной Римской империи в 476 г. и длится до образования франкской державы Каролингов, другой – с этого момента и до эпохи крестовых походов.

Поскольку Константинополь – наследник Рима – считался центром христианского мира, постольку все остальные христианские державы должны были рассматриваться, по крайней мере de jure, как подчиненные ему территории. Так трактовали этот вопрос в Константинополе на протяжении первого периода, как показывает анализ обращений византийских императоров к западным, в первую очередь меровингским, государям. К новым варварским государствам, образовавшимся на территории прежних римских провинций, восточные императоры, независимо от реального положения вещей, обращались в своих посланиях как к своим подданным. Лишь с усилением франкской державы в середине VIII в. и особенно с образованием империи Карла Великого (800 г.) положение стало меняться19.

С ослаблением Византии все труднее становилось поддерживать миф о величии царства ромеев. В 812 г. Византия признала императорский титул Карла, правда, не как римского василевса, а как василевса франков. В 927 г. византийцы заключили мир с Болгарией, признав ее царя василевсом болгар. Царство «Великая Армения» входило в состав известной средневековому миру византийской «семьи правителей и народов». Представители правящей династии Багратуни были «духовными сыновьями» византийского императора. За правителем Армении был признан титул «архонта архонтов», генетически восходящий к персидскому шах-ин-шах и к «князю князей» эпохи арабского владычества. Титул «архонт архонтов» носили Ашот I, Смбат I, Ашот II Багратуни, затем Гагик I Арцруни. Впоследствии титулом правителей Армении становится πρEQ \o(ω;˜)τος. Греческая титулатура армянских правителей – одно из свидетельств вассальных отношений между Арменией и Византией в IX–XI вв.20

В Грузии положение правителей и официальные обращения к ним изменялись по мере усиления Грузинского государства. Держава ромеев, заинтересованная в союзе с Грузией для борьбы против натиска турок-сельджуков в XI в., пожаловала грузинскому царю Георгию II (1072–1089) титул куропалата, а затем новелиссима, севаста и кесаря, занимавшего второе место после императорского в византийской светской иерархии21. И позднее Византия даровала иноземным правителям почетные звания одновременно с правом передавать их своим детям. Венецианский дож получил титул протосеваста после победы над норманнами в 1082 г.; Боэмунд, латинский принц Антиохии, – севаста в 1096 г.; Стефан Первовенчанный, сын Стефана Немани, великого жупана Рашки, стал севастократором и женился на племяннице императора Исаака II Ангела Евдокии, дочери будущего императора Алексея III (1190). Титулы присваивались также знатным иностранцам из свиты принцев.

Чрезвычайно действенным дипломатическим приемом было одаривание иноземных правителей драгоценными коронами, посылаемыми византийским императором. Эти короны – чудо ювелирного искусства византийских мастеров, украшаемые художественными эмалями и драгоценными камнями, – были знаком величайшей милости византийского императора, который стремился этим даром укрепить союзные отношения с иноземными государями. Василий I отправил корону Ашоту Багратуни, князю Великой Армении (885), Константин IX Мономах – венгерскому королю Эндре I (1046–1060); через 30 лет Михаил VII Дука подарил диадему жене венгерского короля Гезы I (1074–1077), византийской принцессе Синадине22. Деление союзных и вассальных племен и народов на ряд категорий имело целью для византийской дипломатии не только привлечение их на свою сторону, но и разобщение их и порождение между ними вражды, постоянной борьбы за титулы и богатые дары императора.

В течение веков претерпела значительную эволюцию политика Византии в отношении заключения брачных союзов с иноземными правителями. Византия, бывшая, согласно ее политической доктрине, воплощенным на земле царством справедливости, горделиво стремилась в то время к «блестящей» изоляции. Однако жизнь вносила свои коррективы. Даже в VII–IX вв. византийским императорам нередко приходилось отступать от этих принципов. Так, в 20-х годах VII в., испытывая сильное давление со стороны персов и аваров, император Ираклий направил посольство к хазарскому кагану с просьбой о помощи и предложил ему в жены свою дочь Евдокию, а также направил богатые подарки. В 733 г., стремясь сохранить союз с Хазарией, император Лев III женил на хазарской принцессе своего сына Константина, будущего Константина V. Этот брак резко осуждал впоследствии Константин VII Багрянородный, который считал, что тем самым был нанесен ущерб престижу императорской власти.

В 20-х годах Х в. болгарский царь Петр скрепил мирные отношения с Византией своим браком с внучкой Романа I Марией (Ириной), что также встретило порицание Константина VII. Он решительно возбранял выдавать впредь византийских принцесс замуж за каких бы то ни было иноземных государей, кроме франкских, а также жаловать чужеземцам какие-либо элементы царских регалий. В свою очередь, стремясь заручиться поддержкой мощной державы франков, а позднее Германского королевства в борьбе с арабами, византийские императоры настойчиво добивались укрепления династических связей с домом Карла Великого. В 802 г. ему было направлено письмо с предложением заключить договор о «мире и любви» и скрепить его династическим браком. В 842 г. император Феофил направил посольство в Трир к Лотарю I для переговоров о взаимных действиях против арабов и предложил руку своей дочери сыну Лотаря Людовику. С той же целью в 869 г. император Василий I Македонянин стремился оформить брак своего старшего сына Константина и дочери немецкого короля Людовика II23.

Времена менялись, и Византийская империя постепенно теряла свое былое влияние на международной арене и свой ореол миродержавного величия. С конца Х в. и особенно в XI в. империя отказалась от строгого соблюдения старого принципа не выдавать за правителей иных христианских держав порфирородных родственниц императора. Правда, сначала императоры предпочитали отдавать в жены иноземным государям своих дальних родственниц или даже просто знатных девушек, прибегая иногда к сознательному обману, но неизменно пытаясь толковать брачный договор с правящим двором чужой страны как свидетельство ее зависимости от империи. Обычным орудием в дипломатической игре становились также побочные дети василевсов и членов его семьи.

Однако международная обстановка требовала от византийских императоров более решительных действий. Военные неудачи и усиление соседних государств заставили империю идти на компромиссы и отдавать замуж за иноземных правителей под давлением обстоятельств уже порфирородных принцесс. В 989 г. византийцы вынуждены были отдать сестру Василия II Анну за русского князя Владимира (именно под этим условием князь согласился вернуть империи взятый им Херсон, принять крещение и оказывать империи военную помощь).

Византийское правительство все активнее стремилось поддерживать семейные связи с иностранными правителями. Сын Константина VII Роман II был помолвлен с дочерью Гуго Арльского Бертой-Евдокией. Феофано, непорфирородная племянница Иоанна I Цимисхия, вышла замуж за Оттона II, сына германского императора Оттона I; Роман III Аргир (1028–1034) выдал замуж двух племянниц за кавказских принцев. Но и в XI в. василевсы искали себе жен по преимуществу в греческой среде: необычайная красавица Мария Аланка, грузинская царевна – единственная чужеземка на византийском престоле XI столетия. Она была супругой двух императоров, Михаила VII Дуки (1071–1078) и Никифора III Вотанианата (1078–1081). Но браки лиц царского дома с иноземными становятся все более обыденным явлением в XII в. С этого времени, вопреки наставлениям Константина VII, брачные союзы превращаются в привычное и зачастую чрезвычайно действенное средство византийской дипломатии24.

Значительно возросло влияние династических браков на международную политику в правление Комнинов. Сын Алексея I Комнина император Иоанн II Комнин (1118–1143) женился на Ирине Венгерской; Мануил I (1143–1180) первым браком был женат на Берте Зульцбахской, свояченице императора Конрада III Гогенштауфена, вторым браком – на Марии Антиохийской, сестре принца Боэмунда III. Император Алексей II Комнин (1180–1183) был женат на Агнессе, дочери французского короля. В середине и второй половине XII в. ряд родственниц царствовавшего дома Комнинов выходит замуж за государей Западной Европы25. Однако вплоть до середины XIV в. василевсы решительно отказывались от брачных союзов с иноверцами, в частности – с персами, арабскими эмирами и, наконец, с сельджукскими султанами, страшась нарушить церковные каноны и опасаясь возможных впоследствии претензий иноземных государей-родственников на императорский престол. Алексей I Комнин отверг предложенный иконийским султаном проект брака между его сыном и Анной Комниной, несмотря на очень выгодные условия и на большую опасность ссоры с Иконийским султанатом. Анна по поводу этого проекта замечает, что участие в управлении царством мусульман было бы для нее тягчайшим бедствием (Анна Комн. С. 197–198).

Брачные союзы византийских императоров с иноземными принцессами достигались нередко с большим трудом, в результате долгих и дорогостоящих интриг, подкупа знатных вельмож при иностранных дворах, содействовавших заключению брака. Далеко не всегда они приносили империи политические выгоды и истинных друзей. С появлением чужеземок на византийском престоле росло влияние при императорском дворе иностранцев, которые действовали нередко против правящей династии, плели тайные заговоры и были склонны к измене. Вместе с тем брачные союзы с иностранками были важным средством обмена культурными и духовными ценностями между Византией и другими странами.

В течение столетий система дипломатии Византии развивалась и совершенствовалась, хотя ей всегда были свойственны дипломатические стереотипы, известная консервативность и застылость дипломатического ритуала. Огромное внимание византийское правительство уделяло посольскому делу. Отправление послов в иноземные государства, выбор их и сопровождающих лиц считалось государственной задачей первостепенной важности. В соответствии с международной дипломатической практикой посольскую службу несли люди, искушенные в области международных дел. Достоинство послов определялось не только их дипломатической подготовкой, но и их местом в системе чиновной иерархии26.

Ранг византийского посла определялся статусом страны, куда отправлялось посольство. В независимое государство отправлялся сановник, имевший одно из высших званий – патрикия, стратига, сакеллария, примикирия, протоспафария. К зависимым и полузависимым правителям ехал посол более скромного ранга – силенциарий, скривон, стратор, вестиарий или спафарий. В зависимости от места правителя государства в византийской дипломатической иерархии менялся и характер послания, которое вез к нему представитель византийского василевса. В независимое государство направляли «письмо к брату», в государство более низкого ранга – императорский указ27.

Важные обязанности посла выполнялись обычно как однократное поручение самыми разными чиновниками центральных ведомств. Примечательно, однако, дипломатическая карьера силенциария Иоанна (VIII в.), не раз исполнявшего роль посла, и магистра Льва Хиросфакта (конец IX – начало Х в.), который трижды совершал поездки в Болгарию и Багдад. Посольство состояло из одного или многих лиц. Так, например, силенциарий Иоанн один отправлялся с письмом к папе и лангобардскому королю, а спустя некоторое время к Пипину Короткому он ехал в сопровождении протоасикрита Георгия; императрица Ирина (797–802) послала двух очень высоких чиновников, сакеллария Константина и примикирия Ставракия, вести переговоры о свадьбе Константина VI с дочерью Карла Великого. Логофет дрома магистр Петр и доместик Антоний посылались вместе к Гарун аль-Рашиду (781). Наконец, два высокого ранга деятеля, игумен Дорофей и хартофилакс св. Софии Константин, были послами к Абу-аль-Мелику, эмиру Манцикерта.

Для истории византийской дипломатии характерны случаи, когда видные государственные и военные деятели, духовные особы, включая патриархов (как это было в Х в. во время переговоров с болгарским царем Симеоном), регулярно подвизались на дипломатическом поприще, выступая в качестве наставников посольских миссий в различные страны. Такая практика стала со временем международной. Нередко послам специально присваивали высокие титулы, если они не имели их раньше. Дипломатические поручения открывали путь к самым высоким постам28. Считалось непременным условием, чтобы посол был человеком честным, благочестивым, неподкупным, чтобы он неукоснительно отстаивал интересы своего государства. Прежде чем отправляться с посольством к чужеземным правителям, посол должен был держать своего рода экзамен, обнаружив при этом знание природы, населения и обычаев страны, куда он ехал, изучив предварительно политическую обстановку при дворе ее государя, всесторонне ознакомившись с целями и задачами своей миссии.

С послом отправлялись переводчики и слуги, иногда уроженцы области или страны, куда он выезжал. Посол всегда вез с собой многочисленные подарки: золотые и серебряные ювелирные изделия, шелк, драгоценности, произведения искусства, парчовые одежды, благовония и другие ценные товары. Ценность подарков зависела от значимости дипломатической миссии и ранга правителя чужеземной страны, его места в византийской иерархии государства. В прямой зависимости от могущества иностранной державы, куда отправлялось посольство, находились, как мы видели, и ранг самого посла и состав его посольства. Централизованное управление империи способствовало упорядочению дипломатической службы, четкому ритуалу отправки византийских послов и приему иноземных дипломатических миссий.

При константинопольском дворе вырабатывались определенные правила посольского дела, которые охотно усваивались всеми державами, имевшими дела с Византией. Византийский посол являлся представителем государя и мог вести переговоры лишь в пределах предоставленных ему полномочий. В тех случаях, когда возникали чрезвычайные обстоятельства, не предусмотренные в инструкциях, он должен был запросить дополнительные указания. За превышение полномочий послу грозило тяжелое наказание. Лишь в очень редких случаях представителям императора давалось разрешение вести переговоры самостоятельно, определяя свою позицию в зависимости от хода дела. По приезде на место посол должен был представлять правителю государства верительную грамоту. Сохранились тексты таких грамот. Обычно они были переполнены велеречивыми, цветистыми и льстивыми формулами, сообщали имя посла и очень кратко говорили о целях посольства, со ссылкой на то, что у посла на этот счет имеются особые указания от василевса. Верительная грамота передавалась во время первого торжественного приема; о делах шла речь уже потом, во время частной аудиенции. Помимо письменной инструкции, послы получали также устную, которая давалась обычно в секретном порядке. Иногда посольству, помимо официальных поручений, давалось задание разузнать о политической ситуации и настроениях при иностранном дворе. Так дипломатия сочеталась с политической и военной разведкой.

Французский хронист XII в. Одо Дейльский, приближенный короля Людовика VII (1137–1180), с иронией и даже насмешкой рассказывает о велеречивости и неискренности византийских послов. Он пишет, что, явившись к Людовику VII в Регенсбург летом 1147 г. для переговоров, послы Мануила I Комнина, «приветствовав короля и вручив ему грамоты, оставались стоять на ногах в ожидании ответа, в то время как франкский король сидел в своем шатре; они сели, лишь получив на это приглашение, и тогда они расположились на скамеечках, которые принесли с собой» (Odo de Diogilo. II). Одо впервые узнал об этом обычае греков – стоять в присутствии главы государства. Поразила королевского капеллана и многословность византийских послов, прибывших к Людовику VII, когда его войско приближалось к Константинополю. Переговоры начались с долгих возглашений греками «многие лета» королю и с бесчисленных поклонов. Столь же многословны и витиеваты были и грамоты самого императора. «Чересчур чувствительный язык грамот, – пишет хронист, который не вытекал из чувства привязанности, не подобал бы не только императору, но даже комедианту» (Ibid.). Сравнивая стиль византийских и французских дипломатических грамот, Одо, разумеется, выносит приговор в пользу французов. «Я не могу, однако, не заметить, – добавляет он, – что французы, какими бы они ни были льстецами, даже если бы захотели, не могли бы сравняться с греками» (Ibid.). Французский король с трудом переносил велеречивость византийцев, а враг империи епископ Годфруа Лангрский однажды, прервав послов, сказал: «Братья, не говорите столь часто о славе, величии, мудрости, благочестии короля. Он сам себя знает, да и мы его хорошо знаем. Выкладывайте прямо и поскорее, что вы хотите!» (Ibid.).

Принцип неприкосновенности послов, возникший в ранней Византии, был усвоен всеми средневековыми государствами. На этой почве появилось даже нечто вроде права убежища в посольствах. Люди, находившиеся в опасности, прибегали к защите послов. Неприкосновенность посла давала известную защиту и его свите, к которой нередко присоединялись купцы, становясь под его покровительство. Византийским послам предписывались определенные правила поведения в чужих странах. Посол должен был проявлять приветливость, щедрость, хвалить все, что увидит при чужом дворе. Формально ему предписывалось не вмешиваться во внутренние дела государств. Византийские послы не всегда соблюдали эту норму. Они вели тайные интриги при чужих дворах, обычно с ведома своего правительства.

Заключенный послами договор считался действительным лишь после его ратификации императором. Согласно политической теории византийцев, договор был своего рода привилегией, предоставляемой иностранному правителю византийским императором. Именно поэтому василевсы в качестве договорных документов использовали формуляр грамоты-привилегии, такой, например, как хрисовул29. Однако постепенно формуляры договоров менялись. Так, после 1187 г. договоры между Византией и Венецией обрели вид грамот-соглашений с двусторонними обязательствами. Наиболее известным примером являются договоры Византии с древними русами, внимательно изучавшиеся в советской исторической литературе30.

Имперская почта, являвшаяся монополией государства, во многом была поставлена на службу внешней политике и дипломатии. Ею ведали сначала магистр оффиций, потом логофет дрома. Он заботился об условиях безопасности и скорости передвижения византийских и иноземных послов и других дипломатов. Дипломаты и чиновники могли в первую очередь пользоваться лошадьми и повозками на почтовых станциях, находить там приют и обеспечение провиантом. Содержание имперских дорог было возложено на население той территории, через которую они проходили.

При византийском дворе всегда можно было видеть пеструю толпу послов с разных концов Европы, Азии, Африки в разнообразных национальных костюмах, слышать все языки мира. Ведомство логофета дрома располагало огромным штатом, держало переводчиков со множества чужих языков, выработало сложный порядок приема иноземных послов, рассчитанный на то, чтобы поразить их воображение, выставить перед ними в самом выгодном свете мощь Византии. В то же время прием обставлялся так, чтобы не дать послам возможности видеть или слышать слишком много, узнать слабые стороны империи.

Иностранных послов встречали на границе. Под видом почетной стражи к ним приставляли зорких соглядатаев. Далеко не всегда послам позволяли брать с собой большую вооруженную свиту, так как бывали случаи, когда они захватывали врасплох какую-нибудь византийскую крепость. Иногда послов везли в Константинополь самой длинной и неудобной дорогой, уверяя, что это единственный путь. Цель этого состояла в том, чтобы внушить «варварам», как трудно добраться до столицы, и отбить у них охоту к попыткам ее завоевать. В дороге послы должны были получать пищу и помещение для жилья от специально назначенных для этого лиц, которым нередко должно было оказывать содействие окрестное население. Имелись и специальные дома для приема послов в пути. По прибытии в Константинополь им отводился особый дворец, который, в сущности, превращался в тюрьму, так как к послам не допускали никого и сами они не могли выходить без конвоя. Послам всячески мешали вступать в общение с местным населением. Они не могли сделать и шага без надзора.

В Константинополе специальный штат чиновников занимался приемом послов вместе с их свитой. Внешне с послами, как правило, обращались с исключительной вежливостью, предлагали посмотреть представления на ипподроме, торжественные службы в св. Софии. Самым важным моментом программы пребывания посла в Константинополе был церемониальный прием у императора. В Х в. эти приемы происходили в Магнаврском дворце. Во время первого торжественного приема послы лишь передавали императору верительную грамоту и подарки, состоявшие чаще всего из изделий и товаров их страны. Это были драгоценные камни, оружие, ткани, благовония, сосуды, редкие животные. Папы посылали византийскому двору мощи святых. Халиф аль-Мюттаваккиль (847–861) прислал бурдюк мускуса, шелковые одежды, драгоценности. Василевс отвечал тем же: передавал дары послам для их правителей – дорогие ткани, серебряную посуду, произведения искусства, иконы, богато иллюстрированные рукописи. Принцы и знатные иностранцы очень ценили пышные приемы при императорском дворе.

За торжественным приемом послов следовали всевозможные деловые встречи и переговоры с византийскими вельможами и дипломатами. Окончательный ответ послы получали во время последней аудиенции, не менее парадной, чем первая. В промежутке между ними при дворе обсуждались связанные с посольством вопросы, а послы делали визиты императрице и важнейшим сановникам в известном иерархическом порядке. Во время этих приемов, нередко за пирами, происходило и обсуждение важных дел. Случалось, император надолго задерживал послов в Константинополе, не давая им заключительной аудиенции. Такая миссия превращалась иногда в настоящий плен. Вообще пребывание послов в Константинополе, как правило, бывало довольно длительным, занимая несколько месяцев.

Часто послов старались очаровать и обласкать, чтобы тем легче обмануть. Их водили по Константинополю, показывали великолепные церкви, дворцы, общественные здания, предлагали посетить бани, приглашали на церковные и иные праздники или даже специально устраивали их в их честь. Им демонстрировали военное могущество Константинополя, обращали внимание на толщину городских стен, на неприступность его укреплений. Перед послами проводили войска, причем для большего эффекта их пропускали по нескольку раз, меняя одежду и вооружение. Ослепленные и подавленные, послы уезжали, наконец, из Константинополя. Их провожали с трубными звуками, с распущенными знаменами. Иногда мелким князьям оказывался необыкновенный почет, если нужно было их покрепче привязать к Византии. Но когда интересы внешней политики и сохранение престижа империи того требовали, с иноземными послами могли обращаться очень сурово, даже враждебно. При этом применялись самые изощренные способы давления на них.

Сохранились чрезвычайно ценные сообщения иностранных послов об их миссиях в Константинополе. Одно из первых мест среди них принадлежит епископу Кремоны Лиутпранду. Особый интерес его рассказа состоит в том, что в сложной международной обстановке Лиутпранд, дважды возглавлявший посольства в Византию, испытал на самом себе коварство и изощренность византийской дипломатии: милостивый прием во время первого посольства и крайне недружелюбный – во время второго.

Лиутпранд Кремонский (920–972) – знатный лангобард, получил блестящее образование, владел латинским и греческим языками и в молодые годы был приближенным лангобардского короля Беренгария. По его поручению он возглавил посольство лангобардов в Константинополь, позднее описав это путешествие в своих мемуарах. 1 августа 949 г. Лиутпранд оставил Павию и, спустившись вниз по реке Эридану (По), прибыл в Венецию. Там он встретил греческого посла евнуха Соломона, который был направлен византийским правительством в Испанию и Саксонию и теперь возвращался в Константинополь. Его сопровождал посол Оттона I, тогда еще германского короля, Лиутфрид, один из самых богатых жителей Майнца. Они выехали вместе из Венеции 25 августа и 17 сентября прибыли в Константинополь. Красота великого города и его богатства поразили Лиутпранда, привыкшего к скромному образу жизни у себя на родине. Прием, оказанный иноземным послам Константином VII Багрянородным, был вполне благожелательным. На первую торжественную аудиенцию у императора в Магнавре, зале необычайной красоты, были приглашены, помимо Лиутпранда, еще два посла – испанского халифа и германского короля (Liut. S. 178 sq.).

Перед троном царя стояло бронзовое, позолоченное дерево, на котором щебетали, порхали механические золотые птицы. По сторонам трона находились золотые или (сомневается Лиутпранд), может быть, тоже только позолоченные львы, которые били хвостами и рычали. Когда, простершись по этикету ниц перед императором, Лиутпранд снова поднял голову, он, к своему изумлению, увидел, что трон с сидящим на нем василевсом поднялся до потолка и что на императоре была надета уже другая богатая одежда. Сам император не произнес ни слова, но через логофета осведомился о здоровье короля Беренгария. На этом первая торжественная аудиенция была закончена. Она должна была показать послам блеск и величие империи, подчеркнуть, сколь большое расстояние отделяет василевса от чужеземцев. В связи с тем, что Беренгарий послал императору только письмо и не позаботился о дарах, Лиутпранд утверждает, что он передал императору свои собственные подарки от имени короля. Они, по рассказу Лиутпранда, включали 9 превосходных панцирей, 7 великолепных щитов с позолоченными булавами, 2 серебряных с позолотой бокала, мечи, копья, дротики и четырех совсем юных рабов-евнухов, высоко ценимых при византийском дворце. В свою очередь император щедро наградил богатыми дарами как самого Лиутпранда, так и его свиту.

Спустя некоторое время Лиутпранд был приглашен на роскошный пир к василевсу в особую залу, называемую «Декаеннеаакувита» – по числу 19 пиршественных лож. На праздник Рождества в этом зале пировали, возлежа за столом по древнему обычаю. На золотой посуде подавали изысканные яства, а разнообразные плоды лежали в столь огромных вазах, что их подвозили на тележках, покрытых пурпуром, и при помощи особых сложных приспособлений подавали на стол. Во время пира в зале давали представление жонглеры и акробаты. Неискушенного в театральных зрелищах лангобарда особенно поразило мастерство акробатов. Он так рассказывает об этом представлении: «...вышел один человек, который нес на лбу шест, не поддерживая его руками, в 24 или даже более фута, а на нем локтем ниже верхнего конца была перекладина – длиной в два локтя. Затем привели двух нагих мальчиков – на них были только набедренные повязки. Они вскарабкались вверх по шесту и выполняли там трюки... после того, как один мальчик спустился, другой, оставшись один, продолжал выступление» (Liut. S. 157). Лиутпранд был изумлен тем, как этот мальчик сохранял на такой высоте равновесие и невредимым спустился на землю. Удивление посла было замечено императором и вызвало расспросы присутствовавших. Его наивное восхищение перед всем, что ему довелось увидеть, вызвало смех василевса и придворных.

Цели первого посольства Лиутпранда нам неизвестны, и, по-видимому, переговоры не принесли желаемых результатов. Возвратившись домой, Лиутпранд впал в немилость у короля Беренгария и принужден был эмигрировать в Германию, где он был благосклонно принят при дворе германского короля Оттона I и в 968 г. уже в сане епископа Кремоны возглавил новое посольство в Константинополь. На этот раз мы осведомлены о содержании переговоров между правителями двух империй. Со стороны Германии целью посольства было установление дружественных отношений с Византией и закрепление их браком сына Оттона I (будущего Оттона II) с византийской принцессой Феофано. Однако император Никифор II Фока (963–969), раздраженный принятием Оттоном I императорского титула в Риме и знавший о посягательствах Оттона на южные владения греков в Италии и о претензиях его на господство в Риме, недружелюбно встретил посла. Он не оказал Лиутпранду должного приема и даже держал его под домашним арестом. Гегемонистские притязания Византийской империи на исключительное положение в цивилизованном мире, думается, послужили главной причиной провала союза двух империй, предложенного Оттоном I. Коронация Оттона I в качестве императора противоречила политической доктрине византийцев, признававших законным императором лишь одного василевса ромеев.

Рассказ епископа Кремоны о втором путешествии в Константинополь – один из самых впечатляющих документов, проливающих яркий свет на историю дипломатии раннего средневековья. Талантливый рассказчик, умный и тонкий, хотя и далеко не беспристрастный наблюдатель, он живо воскресил методы и приемы византийской дипломатии. На этот раз перед нами предстает, однако, не добродушный варвар из далекой окраины, наивно восхищающийся блеском Нового Рима, а умудренный жизненным опытом хитрый дипломат, зорко подмечавший все слабости своих противников. Оскорбленный холодным приемом, он в своих мемуарах желчно и раздраженно излил свое негодование на заносчивых и коварных ромеев.

Уже начало второго посольства Лиутпранда не предвещало ничего доброго. Прибыв к Константинополю, епископ Кремонский простоял немало времени под дождем у запертых Золотых ворот города. Ему не позволили ехать верхом до дворца и следовать в торжественном облачении, подобающем его рангу. Помещение Лиутпранду и его 25 спутникам, холодное и душное, отвели вдали от дворца, а к дверям приставили стражу. Во дворец посол ходил пешком. Содержание было скудным, обращение грубым. Часто их оставляли без воды. С 20 по 24 июля 968 г. ему вообще не давали продуктов. В городе все стоило страшно дорого. Лиутпранду едва хватало трех золотых в день на прокормление свиты и четырех стражников-ромеев. Нескончаемые унижения посла продолжались и тогда, когда он, наконец, был приглашен во дворец. Верительные грамоты он вручал не императору, а его брату и логофету. Уже при первой встрече завязался спор о титуле германского императора; Лиутпранд требовал, чтобы Оттона I именовали императором (василевсом), а представители византийского правительства называли его королем (ρῆγα) (Liut. S. 176). Таким образом они отвергли равенство правителей двух империй. На праздник Троицы Лиутпранда привели в большой зал дворца, где происходило обычно венчание на царство византийских императоров. Здесь произошла первая встреча посла с василевсом и начались переговоры, которые все время затягивались принимающей стороной. Во время переговоров византийцы высказывали недовольство политикой Оттона I в Южной Италии, которая превратилась в яблоко раздора между двумя империями.

При встрече Никифор II Фока произвел на германского посла ужасающее впечатление. Трудно вообразить более отталкивающий образ, чем тот, в котором представил Лиутпранд византийского василевса. Никифор Фока, по его словам, был низкого роста, подобен пигмею с тяжелой головой и крошечными, как у крота, глазками. Широкая с проседью борода, длинные и густые волосы придавали ему вид кабана; цветом кожи он был подобен эфиопу. «Дерзкий на язык, с повадками лисы, по вероломству и лжи он – Улисс», – заключает свой мрачный портрет злоречивый лангобард (Ibid. S. 177).

Согласно установленному этикету, Лиутпранд был позже приглашен императором принять участие в торжественной церковной процессии, совершавшейся по большим праздникам. Раздраженный неудачным ходом переговоров и дурным приемом Лиутпранд описал и это празднество в самых мрачных тонах. При торжественном выходе в город василевса он заметил, что улицы украшены дешевыми щитами и копьями, согнанные простолюдины – в большинстве босы, торжественные одеяния сановников – заношены и явно унаследованы еще от дедов. Даже на императоре было одеяние, взятое с плеча предшественника. Славословия в честь василевса, возглашения «многие лета!» при входе в храм св. Софии показались Лиутпранду лицемерными, пропитанными низкой лестью (Ibid. S. 180, 181). В тот же день император пригласил представителя Оттона во дворец на прощальный пир. Однако именно здесь разыгрались особенно оскорбительные для посла события. Ему было отведено за столом лишь 15-е место, что он воспринял как неслыханное оскорбление германского императора. Никифор Фока вел себя заносчиво и надменно, похвалялся мощью своей державы, ее армией и флотом, с насмешкой глумился над слабостью германцев, неспособных биться как в конном, так и пешем строю, над отсутствием у них военного флота. «Мешает им, – добавил он насмешливо, – к тому же ненасытность желудков, их бог – чрево, их отвага – хмель, хитрость – пьянство; их трезвость – слабость, воздержанность – страх». «Вы не римляне, а лангобарды», – закончил он свою речь. В ответ Лиутпранд стал бранить ромеев (римлян), от которых, по его мнению, произошло все зло в мире. Разгневанный василевс приказал движением руки ему замолчать и удалиться из зала (Ibid. S. 181–183).

Еще целых 120 дней пробыли германский посол и его свита в Константинополе, пережив болезни, лишения и всяческие издевательства. Переговоры завершились полным провалом. Византийские вельможи держались с послом заносчиво, называли его страну бедной овчинной Саксонией, угрожали ей разгромом, хвастали и грубили, а при расставании вдруг стали лицемерно-любезны и льстивы, расточая Лиутпранду поцелуи. Лиутпранд в раздражении добавляет, что в первый свой приезд при Константине VII, двадцать лет назад, он без досмотра вывез из Константинополя много дорогих тканей, а теперь у него отняли даже те, которые ему подарил сам император. По словам Лиутпранда, недавно цветущий Константинополь стал нищим, а его жители – вероломными, лукавыми, хищными, тщеславными (Ibid. S. 183, 199–200).

Досаду на полную неудачу своей миссии кремонский епископ выместил в подробных описаниях византийской столицы и ее государя, составленных в сатирическом и даже карикатурном стиле. Насколько все его раньше восхищало в Константинополе, настолько теперь все в нем возбуждало насмешку. Сочинение Лиутпранда «Посольство», написанное спустя некоторое время после возвращения автора из Константинополя, формально было отчетом Оттону I о посольстве, но фактически злым памфлетом, направленным против византийского двора. Все оно пропитано желчью и ненавистью к византийскому правительству, его дипломатическим интригам, нравам придворной знати, этикету и церемониям дворца. Рассказ Лиутпранда полон глубокой враждебности, которая уже разделяла мир западный и мир византийский, несмотря на попытки их сближения. Для греков соотечественники Лиутпранда оставались варварами, невежественными и прожорливыми. Лиутпранду же византийцы представлялись лживыми и изнеженными. Трудно сказать, что в его инвективах против Византии правда, а что ложь; какие картины жизни византийского общества навеяны реальной действительностью, а какие – плод его оскорбленного самолюбия. Не исключено, что в столь мрачном «образе врага», нарисованном германским послом, известную роль сыграло его желание оправдать неудачу своей дипломатической миссии в глазах Оттона I.

Вместе с тем из описаний Лиутпранда видно, что византийцы, если это им было нужно, могли ошеломить иноземных послов роскошью приема, но умели и унизить их и отравить им пребывание в Константинополе.

Не менее важные сведения о методах византийской дипломатии и церемониале приема иностранных послов в Константинополе дают рассказы Константина Багрянородного, русской летописи, хрониста Иоанна Скилицы и других источников о посольстве русской княгини Ольги, которая в 957 г. посетила столицу Византийской империи31. Эти переговоры велись в сложной международной обстановке. Отношения Византии и Древней Руси к этому времени уже прошли длинный и трудный путь. Возникновение и укрепление нового Древнерусского государства в Восточной Европе, естественно, не могло не привлечь пристального внимания византийского правительства. Византийская дипломатия сосредоточила свои усилия на том, чтобы помешать распространению русского влияния на Причерноморье, отрезать Русь от Черного моря.

В борьбе, затянувшейся на несколько веков, Русь оставалась наступающей стороной. Она обладала тем преимуществом, что могла время от времени наносить чувствительные удары по важнейшим византийским центрам. Византия в ответ действовала чужими руками, натравливая на Русь соседние народы. Кроме того, важнейшим средством византийской политики становится христианизация Руси. После походов русов на Константинополь в 860 и 907 гг. и заключения русско-византийских договоров 867 и 911 гг. отношения между Русью и Византией временно стабилизировались. Однако поход князя Игоря на Константинополь в 941 г. вновь осложнил обстановку. После заключения нового договора 944 г. и затем гибели Игоря отношения Византии и Руси были мирными. Несмотря на это, византийское правительство было весьма обеспокоено состоянием своих отношений с Русью, опасаясь новых нападений с ее стороны. Оно стремилось иметь против нее в качестве своего постоянного союзника печенегов. В то же время и союз с Русью был нужен Византии как условие притока с Руси профессиональных воинов для противоборства с арабами. Русь же остро нуждалась в льготных торговых связях с империей и в развитии с ней всесторонних отношений, поднимающих престиж Древнерусского государства на международной арене.

Учитывая эти обстоятельства, оба государства пошли на сближение. В 957 г. русская княгиня Ольга со свитой совершила путешествие в Константинополь и была принята Константином Багрянородным. По-видимому, в Константинополе она крестилась под христианским именем Елены32. Крещение Ольги, получение ею титула «дочери» императора – важные свидетельства того, что намерения княгини были тесно связаны с надеждами на установление более выгодных для Руси торговых и политических отношений с империей, получение для ее правителей более почетного титула, повышающего политический престиж Русского государства, и отражали общую внешнеполитическую линию Руси на совершенствование договорных отношений с Византией.

Начало дипломатической миссии Ольги, однако, было не очень удачным для русских. Ольга очень долго простояла «в Суду» (т.е. в порту столицы). Это замечание летописи согласуется со сведениями Константина Багрянородного о том, что она была впервые принята во дворце лишь 9 сентября, между тем как русские караваны отправлялись в империю, как правило, летом. В состав свиты Ольги входили ее родичи, как близкие, так и более отдаленные, 6 родственников, 20 послов русских князей, 43 (44) купца, священник Григорий, 3 переводчика и много слуг и служанок. Всего более ста человек33. Они получали приличное содержание (месячину) от византийского правительства. Столь представительного посольства Русь в Византию еще не направляла34.

Княгиня Ольга имела, по данным труда Константина Багрянородного «О церемониях», титул «игемона и архонтиссы русов» (De cer. P. 511). Каков был уровень приема посольства Ольги во дворце? Первый прием Ольги императором проходил 9 сентября так же, как обычно проводились приемы иностранных правителей или послов крупных государств. По рассказу самого Константина Багрянородного, «архонтисса вошла с ее близкими, архонтиссами-родственницами и наиболее видными из служанок. Она шествовала впереди всех прочих женщин, они же по порядку, одна за другой, следовали за ней. Остановилась она на месте, где логофет обычно задает вопросы» (De cer. II. 15)35. Это были официальные вопросы о титулатуре, обычные пожелания и вопросы о здоровье семьи. «За ней вошли послы и купцы архонтов Росии и остановились позади, у занавесей». Прием отличался той же пышностью, какую описал Лиутпранд во время своего первого посольства, и в том же роскошном зале Магнавры. Играл орган.

Однако Константин VII Багрянородный описал и такие детали приема русской княгини, которые не имели аналогий во время встреч с другими иностранными послами. Имел, по-видимому, значение тот факт, что Ольга являлась не послом, а правительницей могущественного государства. Поэтому император сделал для Ольги ряд отступлений от предусмотренных церемониалом традиций. После того как придворные встали на свои места, а василевс воссел на «троне Соломона», завеса, отделявшая русскую княгиню от зала, была отодвинута, и Ольга впереди своей свиты двинулась к императору. Обычно иностранного посла подводили к трону два евнуха, поддерживавшие его под руки, а затем тот совершал проскинезу – падал ниц к императорским стопам. Именно об этом рассказывает Лиутпранд. Ничего подобного не происходило с Ольгой. Она без сопровождения евнухов подошла к трону и беседовала с императором через логофета стоя. На приеме присутствовал весь двор и обстановка была торжественной. После обмена приветствиями в зал внесли привезенные русской княгиней богатые дары, и музыка стихла. Торжественный прием на этом был закончен, и под звуки возобновившего игру органа княгиня Ольга удалилась.

В тот же день состоялось еще одно традиционное для приемов высоких послов торжество, подобное описанному Лиутпрандом, – обед, во время которого присутствующих развлекали пением лучших церковных хоров Константинополя и различными сценическими представлениями. Его давала императрица, жена Константина VII Елена.

На парадный обед Ольга опять вошла в зал, где на троне восседала императрица, и приветствовала ее поклоном. За обедом Ольгу усадили за «усеченный стол» вместе с императрицей, ее невесткой, помолвленной с юным Романом II, и с несколькими придворными дамами высшего ранга, которые пользовались правом сидеть за одним столом с членами императорской семьи. Эта почесть была оказана и русской княгине. Мужская часть посольства пировала в это время с императором и его наследником в другом зале – в Золотой палате. Родственники Ольги, послы, купцы получили здесь от императора в подарок различные суммы в серебряной монете. За десертом Ольга оказалась за одним столом с императором Константином, его сыном Романом и другими членами императорской семьи. Император подарил здесь Ольге золотое блюдо ценной работы, украшенное драгоценными камнями и наполненное серебряными монетами, одарены были также ее родственницы и служанки.

После небольшого перерыва, который княгиня провела в одном из залов дворца, состоялась ее интимная встреча с императорской семьей, что, как отметил Г. Острогорский, не имело аналогий в ходе приемов обычных послов. «Далее, когда василевс с августой и его багрянородными детьми уселись, из Триклина Кенургия была позвана архонтисса. Сев по повелению василевса, она беседовала с ним, сколько пожелала» (De cer. II. 15). Здесь в узком кругу и состоялся разговор, ради которого Ольга явилась в Константинополь. Такую церемониальную практику также не предусматривал установленный этикет приема послов36.

И во время прощального парадного обеда 18 октября княгиня сидела за одним столом с императрицей и ее детьми. Ни одно обычное посольство, ни один обыкновенный посол такими привилегиями в Константинополе не пользовались. Прощальный прием проходил снова в Золотом зале: на пир Ольга с женской частью ее свиты была снова приглашена императрицей, а мужская часть посольства обедала с императором. По сообщению же русской летописи, император сидел за одним столом с русской правительницей. Он удивлялся ее разуму и беседовал с ней. В конце пира Ольге и членам ее свиты снова были вручены денежные суммы, правда, более скромные, чем в первый раз (De cer. P. 598). И еще одна характерная деталь отличает прием именно русского посольства и 9 сентября и 18 октября – при описании этих встреч не упоминается ни об одном другом иностранном посольстве. Между тем в практике византийского двора существовал обычай давать торжественный прием в один и тот же день поочередно нескольким иностранным миссиям, а на пир приглашать их всех вместе, о чем рассказывает и Лиутпранд37.

Странные на первый взгляд перемены к худшему в отношении к княгине Ольге, происшедшие ко времени окончания ее пребывания в Константинополе, свидетельствуют, по-видимому, о напряженной закулисной дипломатической борьбе, имевшей место в ходе переговоров38. Дипломатический торг по вопросам уровня приема княгини во дворце и всего ритуала ее пребывания в византийской столице начался, вероятно, еще до отправления в путь и продолжался на месте, с момента появления на константинопольском рейде русской флотилии. Он длился в течение многих дней. В результате русы добились в церемониале приема великой княгини ряда отступлений от привычных обычаев встречи высоких иностранных послов. Для византийской дипломатической рутины исключения такого рода были политическими уступками весьма серьезного свойства.

Но совершенно очевидно, что одновременно велись секретные переговоры по важнейшим вопросам политических отношений Византии и Руси. Византия преследовала цель закрепить и конкретизировать союзные условия договора 944 г. В то же время Русь необходима была империи как противовес против Хазарского каганата, как традиционный союзник в борьбе с арабами в Закавказье, на сирийской границе и в районе Средиземного моря39.

Кроме того, Византия стремилась использовать начавшуюся христианизацию Руси в своих политических целях. Как показала миссия Ольги в Константинополь, русы, в свою очередь, старались использовать затруднения византийцев в интересах дальнейшего возвышения собственного политического престижа, добиться от империи признания за Русью новой политической титулатуры и, быть может, даже заключить династический брак между правящими домами. Принятием христианства в Византии Ольга добилась определенных результатов в решении первой задачи: за ней был закреплен титул «дочери» императора, русская княгиня поднялась в византийской дипломатической иерархии выше тех владетелей, которым был пожалован титул «светлость», как когда-то Олегу.

Крещение Ольги, однако, явилось индивидуальным политическим актом и не предусматривало учреждения церковной организации на Руси. Русь того времени еще не была готова к принятию христианства: языческая партия в Киеве была достаточно сильна, большинство знати было привержено языческой вере. Хотя христианизация русского общества уже совершалась и в договоре 944 г. это нашло официальное отражение, тем не менее и к середине 50-х годов Х в. Византия не преуспела в использовании христианских поданных Руси в своих политических целях40.

Быть может, этим можно объяснить то обстоятельство, что приезд, княгини Ольги не привел, скорее всего, к заключению какого-либо официально оформленного соглашения, и правительница русского государства осталась недовольной результатами своей миссии, хотя договор 944 г. был, по всей вероятности, подтвержден и сохранил силу. Однако рассказ о пребывании княгини Ольги как у Константина Багрянородного, так и в русской летописи проливает яркий свет на методы византийской дипломатии и на жизнь Константинополя в Х в.

Еще более сложными были взаимоотношения Древней Руси и Византии при Святославе. Поглощенная трудными войнами с арабами на Востоке, Византия должна была обезопасить свои северные границы. По словам В.Т. Пашуто, империя «решила прибегнуть к тройной игре: толкнуть Русь на Болгарию, а печенегов на Русь»41. Широко используя излюбленные методы византийской дипломатии: подкуп «варваров», идейные посулы, натравливание одних народов на другие, – опираясь, конечно, и на договор 944 г., Византия добилась похода Святослава на Дунай и разгрома его руками Болгарии. Одержав ряд блестящих побед, русский князь, однако, стал строить далеко идущие планы перенесения своей столицы на Дунай. Летом 970 г. дружины Святослава перешли через Балканский хребет, вторглись во Фракию и начали продвижение к Константинополю. Святославу удалось создать антивизантийскую коалицию, в которую вошли болгары, венгры и на какое-то время печенеги. Угроза столице крайне обеспокоила византийское правительство и заставила его мобилизовать крупные силы против опасного врага. Император Иоанн I Цимисхий (969–976), пустив в ход все ухищрения византийской дипломатии в сочетании с военными ударами, расколол антивизантийскую коалицию, вторгся в Болгарию и одержал в июле 971 г. победу над войсками Святослава под Доростолом (Силистрией) на Дунае. Святослав принужден был начать мирные переговоры. Оценка русско-византийского Доростольского договора 971 г. вызвала в науке споры42. Мирные предложения Святослава были благосклонно приняты победителем, потому что Цимисхий счел более выгодным не продолжать тяжелую войну, а восстановить союзные отношения с северным варваром. Прежде всего было заключено предварительное соглашение о прекращении военных действий. По этому соглашению русы освобождали пленных и возвращались на родину. Греки, со своей стороны, обязывались обеспечить русам безопасное отступление, снабдить их провиантом и добиться нейтралитета печенегов. Через несколько дней был заключен официальный договор, в своих главных статьях повторявший русско-византийские договоры 907 и 944 гг. Византия возобновляла торговые отношения с Русью, а Русь – военную помощь империи. Соглашение было увенчано личной встречей Святослава и Иоанна Цимисхия, описанной Львом Диаконом. Втайне же, следуя вероломному кодексу византийской дипломатии, Византия натравила на Святослава печенегов и подготовила тем самым его гибель в днепровских порогах весной 972 г.

Взаимоотношения империи со славянскими странами вообще, в частности с болгарами, всегда были весьма сложными, и мирные соглашения постоянно чередовались в IX – начале XI в. с кровавыми длительными войнами43.

Необычайно возросла активность византийской дипломатии при Комнинах. При Алексее I Комнине, умном и осторожном дипломате, империя зачастую дипломатическим путем находила выход из чрезвычайно острых международных ситуаций. На Западе грозным врагом Византии в XI в. были норманны. По вступлении Алексея Комнина на престол Роберт Гвискар переправился через Адриатическое море и осадил Диррахий. Славяне Дубровника и других далматинских городов оказали ему поддержку. Битва при Диррахии 18 октября 1081 г. принесла победу норманнам. После этого Северная Греция на несколько лет оказалась под их властью. Они пересекли Эпир и Фессалию, осадили Ларису. Византийцы терпели поражения. Алексей настойчиво искал союзников, вел переговоры с германским императором. Наиболее надежным союзником ромеев на Западе оказалась Венеция, не желавшая видеть оба берега Адриатики под властью норманнского герцога. В мае 1082 г. был заключен договор с республикой св. Марка. Василевс обещал венецианцам щедрые дары и торговые привилегии в обмен на помощь военного флота. Спешно нанимал к себе на военную службу Алексей I и сельджукские войска, одновременно поддерживал заговоры норманнской знати против герцога.

Умелая политика Алексея принесла свои плоды: Роберту пришлось удалиться в Италию, раздираемую междоусобицами. Венецианцы разбили норманнскую эскадру, а Алексей принудил к сдаче норманнский гарнизон в Кастории. Сын Роберта Боэмунд был разбит у Ларисы. В 1085 г. явившийся на Балканы Роберт пал жертвой чумы, а византийцы тогда же вернули себе Диррахий. Битва за Балканы норманнами была проиграна.

На Востоке Алексей избегал больших походов против сельджуков44. Вражда эмиров и страх султана перед наиболее влиятельными из них оставляли византийцам широкое поле для дипломатической игры. Алексей старался привлечь на свою сторону сельджукских вельмож, которые после смерти в 1086 г. султана Сулеймана I (1077/78–1086) добились раздела завоеванных областей на множество эмиратов, лишь формально подчиненных иконийскому султану. Алексей вступал во временные союзы то с тем, то с другим эмиром и пытался заключить соглашение с султаном. В 1092 г. султан предлагал Алексею союз, скрепленный династическим браком его старшего сына с дочерью императора, обещая за это очистить Малую Азию и оказывать империи военную помощь. Но посольство василевса вернулось с полпути, получив известие о кончине султана.

Наибольшее беспокойство доставил империи эмир Смирны Чакан (Чаха византийских источников). Он разбил византийский флот и занял Клазоменны, Фокею, Митилену и о-в Хиос. Готовился напасть Чакан и на Константинополь, хотя силы его были незначительны. Полководец Алексея Иоанн Дука разбил его; остальное довершила дипломатия: Алексей восстановил против смирнского эмира его родственника, иконийского султана Кылыч-Арслана I (1092–1107). Не в силах вести войну на два фронта, Чакан вступил в переговоры, но был убит во время пира в султанском дворце. На севере Алексей Комнин умело натравил половцев на печенегов и тем самым спас империю от этих опасных кочевников, разгромив их в союзе с половцами в 1091 г. во Фракии45.

Временная стабилизация Византийской империи при первых Комнинах способствовала успехам ее дипломатии46. Анна Комнина живо и интересно рассказала о деятельности своего отца, разумеется, всячески восхваляя его мудрость и дипломатический опыт.

Большие трудности Византии принесли крестовые походы47. С крестоносцами Первого крестового похода у Алексея Комнина с самого начала сложились отношения взаимного недоверия и тайной враждебности, скрытой под маской внешнего благожелательства. Алексей Комнин, правда, добился от большинства их вождей вассальной присяги, но он все время боялся крестоносцев, ожидая, что они могут напасть на владения самой империи.

По словам Анны Комнины, особенно враждебные отношения у ее отца сложились с Боэмундом Тарентским, сыном его заклятого врага Роберта Гвискара48. Анна рисует Боэмунда человеком глубоко лживым и коварным, способным на любое злодеяние, грубым варваром, но бесстрашным воителем. Византийский император, распознав в Боэмунде серьезного противника, решил привлечь его льстивыми речами и щедрыми подарками. Но «надменный варвар» повел себя крайне неприязненно и осторожно. Помня старую вражду с греками, Боэмунд настолько не доверял им, что, опасаясь яда, не притронулся к роскошным яствам, которые прислал ему император. Тогда Алексей попытался поразить грубого латинянина блеском богатств своей империи. Пол в одной из комнат дворца был устлан драгоценными одеждами, покрыт золотыми и серебряными монетами и ювелирными изделиями. Дверь в эту комнату внезапно открыли перед Боэмундом. Пораженный этим зрелищем, Боэмунд воскликнул: «Если бы у меня было столько богатств, я бы давно овладел многими странами!» Тогда посланец Алексея ему ответил: «Это все пожаловал тебе сегодня император» (Анна Комн. С. 291–292). Самонадеянный вождь крестоносного ополчения сперва гордо отверг столь щедрый дар, но, одумавшись, принял его, принес василевсу вассальную присягу и двинулся в Малую Азию. Последующие события развертывались весьма драматично: после побед Боэмунда и захвата им Антиохии Алексей пустил в ход против него и военную силу и тайную дипломатию.

Он привлек на сторону Византии сельджукского правителя Кылыч-Арслана I, содействовал поражению Боэмунда в Малой Азии и отъезду его на Запад; он окружил норманнов у Диррахия и заставил Боэмунда пойти на примирение. В 1108 г. был заключен известный Девольский договор между Византией и норманнами на выгодных для империи условиях – Боэмунд признал Антиохию леном византийского императора, отказался от своих владений в Киликии и обещал Алексею Комнину военную помощь (Анна Комн. С. 364–372). Дипломатия Алексея одержала серьезную победу49.

До конца жизни Алексей Комнин боролся за укрепление позиций империи на Западе и Востоке. Он вмешивался в сербские дела, разжигая вражду между Зетой и Рашкой, стремился добиться союза с Венгрией, чье влияние на Балканах становилось все более заметным, и с этой целью женил своего сына Иоанна на венгерской принцессе. Он продолжал теснить сельджуков, то заключая с ними договоры, то ведя войну. Преемники Алексея продолжали его наступательную политику. Они постоянно играли на противоречиях мусульманских правителей, натравливая одних на других. При императоре Мануиле (1143–1180) Второй крестовый поход скорее ослабил, чем укрепил позиции Византии в борьбе против мусульман. В 1147 г. в Константинополь прибыли две большие армии крестоносцев, одну из которых возглавлял король Германии Конрад III (1138–1152), а другой – французский король Людовик VII (1137–1180). Немецкие рыцари вели себя в империи не как союзники, а скорее как завоеватели. Мануилу не удалось сблизиться с Конрадом III, хотя василевс был женат на его родственнице Берте Зульцбахской. Мануил стремился всячески задобрить французского короля, но и с ним отношения были достаточно напряженными, а в свите Людовика VII строились планы захвата Константинополя. О переговорах Мануила Комнина с Людовиком VII сохранился подробный рассказ очевидца событий, приближенного французского короля, его капеллана Одо Дейльского. Сочинения Одо Дейльского «О странствовании Людовика VII, франкского короля, на Восток» – уникальный источник по истории византийской дипломатии в XII в. В Константинополе короля, по словам его летописца, ожидал радушный, поистине «братский» прием (Odo de Diogilo. III. P. 60). По прибытии крестоносцев под Константинополь знатные и богатые жители города вышли навстречу французскому королю и просили его посетить императора. Примечательно, однако, что король вошел в столицу Византии по просьбе Мануила лишь с небольшой свитой, так как знал опасения императора, вызванные бесчинствами германского войска в городе, и тоже не хотел столкновения своих воинов с горожанами. Он был принят императором вполне по-королевски в портике дворца. «...Оба государя были почти одного возраста и роста, различались они только одеждой и манерами. После взаимных объятий и поцелуев они вошли во дворец, где сели на приготовленные им одинаковые кресла» (Ibid. P. 58). Здесь они беседовали через переводчика. После беседы они расстались друг с другом, как братья, и вельможи отвели Людовика в предоставленную ему резиденцию. Однако Одо Дейльский, быть может бросая на события ретроспективный взгляд и зная уже о последующем разрыве византийцев с Людовиком, говорит, что уже тогда Мануил был неискренним и его ласковое обращение с королем было лишь маской. Во время же описанных событий вряд ли это было замечено50.

Рассказ Одо Дейльского о Константинополе во многом отражает представления западных крестоносцев о Византии. Это смешение восторга и преклонения с недоброжелательной критикой византийской жизни с позиций католической морали. Ода подробно рассказывает об удобном местоположении города и его богатстве. С восхищением он пишет о Влахернском дворце Мануила: «...его внешняя красота почти несравненна, но красота внутренняя превосходит все, что я только мог бы сказать о ней. Со всех сторон он расписан золотом и разноцветными красками, двор выстлан мрамором с изысканным мастерством, и я не знаю, что придает двору большую ценность и красоту – совершенство ли искусства или богатство материала» (Ibid. IV. P. 62–66). Западный наблюдатель говорит о хорошем снабжении города питьевой водой и съестными припасами, однако замечает, что внешняя стена со стороны суши недостаточно укреплена и ее башни невысоки. Он, думается, правдиво, но не без известного злорадства рассказывает о трущобах города, где царят нищета, мрак и преступления. «Этот город, – пишет он, – во всем превышает меру – ведь он превосходит другие города как богатством, так и пороком» (Ibid. V. P. 86). Французский король посетил святыни города, где (и кроме св. Софии) было много храмов, замечательных не только красотой, но и священными реликвиями. Особой религиозности, характерной для католического Запада, Одо в Константинополе не заметил, что видно из его замечания: «Все, кто может, приходят в церкви: одни из любопытства, другие по набожности» (Ibid. IV. P. 66).

Император Мануил дал в честь французского короля обед. «Это пиршество, – пишет Одо, – на котором присутствовали знатные гости, удивительное по своей пышности и по изысканности яств и по приятным развлечениям, услаждало одновременно и слух, и уста, и глаза» (Ibid.). Однако многие из свиты короля, боясь вероломства греков, опасались за его жизнь; их особые подозрения вызывала чрезмерная услужливость хозяев. Тем более что основания, и весьма серьезные, для недовольства со стороны греков были налицо: толпы разбушевавшихся крестоносцев, с которыми король не мог справиться даже при помощи самых строгих мер, опустошали и грабили пригороды города. Людовик, ожидая подкреплений, надолго задержался в Константинополе, что усиливало взаимную подозрительность и неприязнь между греками и крестоносцами. Император Мануил, однако, считал еще несвоевременным порвать с непрошенными гостями и по-прежнему оказывал Людовику знаки внимания. Он послал на празднество франков в честь почитаемого на Западе св. Дионисия православных священников и церковный хор. Эти священники поразили «варваров» своей изящной манерой держаться, скромными рукоплесканиями и гибкостью движений, а пение греков очаровало крестоносцев сладкой мелодичностью, гармоничным слиянием низких и высоких голосов. Но вражда крестоносцев к грекам росла. Епископ Лангра Годфрид, особенно непримиримый враг византийцев, призывал к захвату города. В таких условиях Мануил поспешил переправить войска латинян в Малую Азию, где, как известно, их ждало поражение и пленение короля Людовика VII51. После ухода крестоносцев в Малую Азию Мануилу пришлось вернуться к прежней тактике – медленного и постепенного отвоевания территорий и заигрывания с турками-сельджуками. Новый иконийский султан Кылыч-Арслан II (1156–1192) в 1161 г. был торжественно принят в Константинополе, где с ним заключили договор, санкционировавший установление мира на византийско-сельджукской границе52. На Балканах византийское правительство в общем сохраняло контроль над сербской территорией, играя на противоречиях в среде сербской знати и поддерживая одни группировки против других. В 1172 г. войска Мануила вторглись в Сербию, и Стефан Неманя стал вассалом императора, отказавшись в пользу империи от двух стратегически важных областей. Сербский жупан оставался верен империи до конца жизни Мануила.

Венгерское королевство представляло огромную опасность для Византии. Оно подчинило Хорватию, имело тесные династические и политические связи с сербскими жупанами, постоянные связи с русскими землями. Все это превращало Венгрию в важнейший политический фактор на северо-западных границах Византии. Византийцы вмешивались во внутренние распри венгерской знати, поддерживали претендентов на королевский престол, надеясь ослабить ее силы и влияние на Балканах53.

Особенно активно вмешивался в венгерские дела Мануил Комнин, мать которого была венгеркой; борьба за гегемонию шла с переменным успехом. В середине XII в. вновь активизировались норманны. Они начали военные действия против Византии при Рожере II, который привлек на свою сторону сербов и венгров и стремился заключить союз с французским королем Людовиком VII. Мануил, в свою очередь, искал поддержки Венеции и Германии. Антинорманнский союз с Конрадом III был закреплен династическим браком. Но этот союз двух империй не имел последствий. Рожеру удалось поднять против Конрада баварских феодалов, и германскому королю пришлось улаживать внутренние дела, пока его союзник воевал с норманнами. В венгеро-византийские войны оказались временно втянутыми и княжества Древней Руси: Киевская Русь была союзницей Венгрии, а Галицкая и Ростово-Суздальская поддерживали Византию.

Победа над норманнами открыла Мануилу дорогу в Италию, об отвоевании которой он давно мечтал. Мануил энергично ищет союза с итальянскими городами Генуей, Пизой, Анконой, Кремоной, Павией. Милан в конце 60-х годов присягает на верность византийскому императору. Одновременно ромейские дипломаты добиваются упрочения норманно-византийского союза. Они хлопочут о том, чтобы создать личную унию обоих государств, и предлагают Вильгельму II, новому королю обеих Сицилий, стать наследником Мануила (позднее этот почетный титул был передан венгерскому принцу Беле-Алексею, который, как и Иштван IV до него, хранил вассальную верность императору до его смерти в 1180 г.)54.

Внешняя политика Византии к началу 70-х годов XII в. достигла в итоге серьезных успехов: печенеги были разгромлены, половцы устранены; Венгрия и Сербия превратились в вассальные государства, сельджуки отошли в глубь Малой Азии; в Италии Византия имела сильных союзников. Империя больше не придерживается гордой политики «блестящей изоляции», так отличавшей ее в предшествующие столетия, когда она позволяла себе покупать наемников, но не вступать в союзы, когда византийцы не признавали ни одно государство достойным партнером в политической игре и сознательно унижали иноземных послов на дворцовых приемах. В XII в. византийцы постоянно создают коалиции: то вместе с Конрадом III и венецианцами против сицилийских норманнов и французского короля, то вместе с Генуей, Миланом, а затем французами и англичанами против Венеции и Фридриха Барбароссы. Но трезвость военной тактики и дипломатической игры переплетаются у Комнинов с фантастическими замыслами универсалистского характера. Комнины сделали много, чтобы укрепить Византию, которая в XII в. снова стала одним из сильнейших государств Средиземноморья. Но времена универсалистских монархий прошли. Европа стояла накануне рождения национальных государств. Политика Мануила, мечтавшего о единой мировой империи, единой церкви и едином монархе, была так же чужда реальности, как и политика его деятельного соперника – Фридриха Барбароссы55. Впереди Византию ожидали тяжелые испытания56 и катастрофа 1204 г.

В заключение можно отметить, что в период классического средневековья (X–XII вв.) византийская дипломатия достигла своего расцвета. Она не только впитала все достижения греко-римской дипломатии, унаследованные от ранней Византии, но и приумножила их. Это нашло выражение в дальнейшем совершенствовании посольского дела, выработке дипломатического ритуала отправления и приема послов, в оформлении договоров и императорских грамот. Дипломатическая система империи в этот период все время развивалась, находилась в постоянной динамике, в изменении, неустанно приспосабливаясь к меняющейся, порою крайне напряженной международной обстановке. Выше было показано, сколь широк был ареал действия византийской дипломатии: это и северные границы империи, Кавказ, Юго-Восточная и Восточная Европа, Балканы, Ближний Восток (арабы, турки-сельджуки) и, наконец, государства Западной Европы.

Примечательно, что Византия, сохраняя общие методы и приемы своей дипломатии, все же изменяла их применительно к условиям отдельных регионов и стран, учитывая особенности идеологии, политики, религии, быта и нравов различных народов. Она как бы адаптировалась к ним. Незыблемой, однако, оставалась теснейшая связь дипломатической системы с имперской идеологией Византии, со строго установленной в ее официальной доктрине международной иерархией государств. Политические деятели империи, по мере ослабления сил Византии и, напротив, возрастания могущества соперничающих с нею держав, не могли не видеть зияющих брешей, возникших в созданной византийцами умозрительной картине цивилизованного мира, будто бы возглавляемого василевсом. Возникали новые империи, стремившиеся встать вровень с Византией, менялось место других государств на международной арене. Благодаря разветвленной сети своей дипломатии византийское правительство, как правило, было хорошо осведомлено о положении дел в соседних государствах. Это давало ему возможность маневра, сосредоточения всех сил, военных и дипломатических, «на направлении главного удара», как и возможность перевода наиболее знающих, искусных и опытных дипломатов по мере необходимости из одной страны в другую.

Политики и дипломаты империи, как видно из сказанного, были вынуждены считаться с происходившими переменами, но прочность традиционных представлений была слишком велика: в неизменном стремлении сохранить прежнее величие империи ромеев им не хватало чувства реальности.

Византийская дипломатическая система имела свои как позитивные, так и негативные черты. Строгая организация всего посольского дела, отработанная на основе многолетнего опыта, давала в VII–XI вв. значительные преимущества по сравнению с еще не развитой дипломатией большинства средневековых государств. Вместе с тем все возраставшее господство пышного ритуала, парадности, традиционных церемоний и риторических клише сковывало инициативу византийских послов и политиков, зачастую лишая их свободы действий. Все это вызывало острую критику государственных деятелей иных стран, которые к началу XII в. сделали уже крупный шаг по пути выработки собственной дипломатической системы. И тем не менее есть основания для заключения, что по крайней мере до латинского завоевания в начале XIII в. византийская дипломатия оставалась в течение истекших с IV в. столетий самой развитой, разветвленной и упорядоченной в средневековой Европе и на Ближнем Востоке.

 

Примечания

1 Obolensky D. The Principles and Methods of Byzantine Diplomacy // Actes du ХIIe Congrès International ďÉtudes byzantines. Beograd, 1963. T. 1. P. 45–61; Guillou A. La civilisation byzantine. P., 1974. P. 157–164; Schreiner P. Byzanz. München, 1986. S. 65–67, 133–139.

2 Юзбашян К.Н. Армянские государства эпохи Багратидов и Византия IX–XI вв. М., 1988. С. 93–116.

3 Соколов И.В. Монеты и печати византийского Херсона. Л., 1983. С. 107–118.

4 История на България. Т. 2: Първа Българска държава. Т., 1981. С. 120–161; 213–228, 278–296, 389–422; Литаврин Г.Г. Формирование и развитие Болгарского раннефеодального государства (конец VII – начало XI в.) // Раннефеодальные государства на Балканах. М., 1985. С. 132–183. Библиогр. С. 183–188; Ducellier А. Byzance et le Monde orthodoxe. P., 1986. P. 223–295. Библиогр. P. 474–483; Ангелов П. Българската средновековна дипломатия. С., 1988. С. 82–140.

5 Obolensky D. The Byzantine Coinmonwealth. Eastern Europe. 500–1453. L., 1974. P. 225–263; Литаврин Г.Г., Каждан, А.П., Удальцова З.В. Отношения Древней Руси и Византии в XI – первой половине XIII в. // Proceedings of the XIIIth Intern. Congress of Byzantine Studies. L., 1967; Литаврин Г.Г. Как жили византийцы. М., 1974. С. 163–164; Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 73–76; Vodoff Vl. Naissance de la chrétienté russe. Condé-sur-ľEscaut, 1988. P. 63–107; Курбатов Г.Л., Фролов Э. Д., Фроянов И.Я. Христианство: античность, Византия и Древняя Русь. Л., 1988. С. 172–177, 219 сл.

6 Литаврин Г.Г. Болгария и Византия в XI–XII вв. М., 1960. С. 254–255, 377; Ангелов П. Указ. соч. С. 82–140.

7 Васильев А.А. Византия и арабы. СПб., 1900–1902. Т. 1–2; Canard М. Byzance et les musulmans du Proch Orient. L., 1973; Masset L. Let invasions: Le second assaut contre ľEurope chrétienne (VII–XI siècles). P., 1965; Savvidis A.G.C. Byzantium in the Near East: Its Relations with the Seljuk Sultanate of Rum in Asia Minor, the Armenians of Cilicia and the Mongols. Thessaloniki, 1981.

8 Falkenhausen V. Untersuchungen über die byzantinische Herrschaft in Süditalien vom 9: bis ins 11. Jh. Wiesbaden, 1967; Niederau K. Veneto-byzantinische Analecten zum byzantinisch-normannischen Krieg, 1147–1158. Aachen, 1982; Fugagnollo U. Bisanzio e ľOriente а Venezia. Trieste, 1974; Lounghis T.C. Les ambassades byzantines en Occident depuis la fondation des états barbares jusqu’aux Croisades (407–1096). Athènes, 1980. P. 141–237.

9 Ostrogorsky G. The Byzantine Emperor and the Hierarchical World Order // Slavonic and East European Review. 1956. Vol. 35, N 84. P. 1–14; Elze R. Päpste-Kaiser-Könige und die mittelalterliche Herrschaftssymbolik. L., 1982.

10 Ostrogorsky G. Die byzantinische Staatenhierarchie // SK. 1936. T. 8. S. 43–44; Idem. Zur byzantinischen Geschichte. Ausgewählte kleine Schriften. Darmstadt, 1973.

11 Obolensky D. The Byzantine Commonwealth... P. 291–308; Prédication et propagande au Moyen Âge. Islam, Byzance, Occident. P., 1983; Dujčev I. Religiosi come ambasciatori nell’Alto Medieovo: Contributo allo studio della spiritualità bizantinoslava // Bisanzio e ľItalia: Raccolta di studi in memoria di Agostino Pertusi. Milano, 1982. P. 42–55.

12 История на България. Т. 2. С. 213–234; Литаврин Г.Г. Введение христианства в Болгарии // Принятие христианства народами Центральной и Юго-Восточной Европы и крещение Древней Руси. М., 1988. С. 42–44.

13 Guillou А. Op. cit. P. 161.

14 Литаврин Г.Г. Как жили византийцы... С. 161–162; Guilloa А. Op. cit. P. 160–161.

15 Geanakoplos D.J. Byzantium. Church, Society and Civilization seen through Contemporary Eyes. Chicago, 1984.

16 Haussig H.W. A History of Byzantine Civilization. L., 1971. P. 206, 268.

17 Ostrogorsky G. Die byzantinische Staatenhierarchie. S. 42–48.

18 Сахаров А.Н. Дипломатия Древней Руси. М., 1980. С. 310.

19 Lounghis T.C. Op. cit. P. 143–254.

20 Laurent J. ĽArménie entre Byzance et ľIslam depuis la conquête arabe jusqu’en 886. Lisbonne, 1980.

21 Лордкипанидзе М.Д. Из истории византийско-грузинских взаимоотношений (70-е годы XI в.) // ВВ. 1979. Т. 40. С. 93–95.

22 Guillou А. Op. cit. P. 162. Академик Венгерской Академии наук Дьёрдь Секей реставрировал эту корону и написал о ней статью (в печати).

23 Lounghis T.C. Op. cit. P. 163–176, 179–211.

24 Guillou А. Op. cit. P. 162–163; Lounghis T.C. Op. cit. P. 215–237.

25 Библиографию о правлении первых Комнинов см. в кн.: Анна Комн. С. 633–649; Каждан А.П. Загадка Комнинов: Опыт историографии // ВВ. 1964. Т. 25. С. 53–98

26 Guillou А. Op. cit. P. 158–159.

27 Lounghis T.C. Op. cit. P. 347–356.

28 Ibid. P. 357–369.

29 Dögler P., Karayannopulos J. Byzantinische Urkundenlehre. München, 1968. S. 95.

30 Пашуто В.Т. Указ. соч. С. 62 и след.; Каштанов С.М. О процедуре заключения договоров между Византией и Русью в Х в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 209–215; Сахаров А.Н. Дипломатия Древней Руси. С. 104–260; Ducellier А. Op. cit. P. 157–165.

31 О дате посольства княгини Ольги в Константинополь в последнее время в науке ведется спор. Г.Г. Литаврин предложил датировать описываемый приезд Ольги в Константинополь не 957, а 946 г.; он допускает также вероятность вторичного посещения Ольгой Константинополя в 954 или 955 г. (Литаврин Г.Г. К вопросу об обстоятельствах, месте и времени крещения княгини Ольги // Древнейшие государства на территории СССР: Материалы и исследования, 1985 год. М., 1986. С. 49–57; Он же. Русско-византийские связи в середине Х в. // ВИ. 1986. № 6. С. 41–52). Вполне вероятной датировку Г.Г. Литаврина считают Л. Мюллер и В. Водов (Müller L. Die Taufe Russlands. München, 1987. S. 78; Vodoff V. Op. cit. P. 52). Здесь пока приведена традиционная датировка.

32 Споры о месте (как и времени) крещения княгини см. также: Оболенский Д. К вопросу о путешествии русской княгини Ольги в Константинополь в 957 г. // Проблемы изучения культурного наследия М., 1985. С. 36–46; Сахаров А.Н. Дипломатия княгини Ольги // ВИ. 1979. № 10. С. 25–51; Он же Дипломатия Древней Руси. С. 259–298; Ариньон Ж.П. Международные отношения Киевской Руси в середине Х в. и крещение княгини Ольги // ВВ. 1980. Т. 41. С. 113–124.

33 Г.Г. Литаврин считает общую численность каравана Ольги превышающей тысячу человек. См.: Литаврин Г.Г. Состав посольства Ольги в Константинополь и «дары» императора // ВО. 1982. С. 71–92.

34 Пашуто В.Т. Указ. соч. С. 67. Ср.: Острогорский Г. Византия и киевская княгиня Ольга // To Honor Roman Jakobson. The Hague; P., 1967. Vol. 2. P. 1458–1473; Ариньон Ж.Р. Указ. соч. С. 113–124; Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа XII–XVII вв. М., 1973. С. 64–72.

35 Здесь и далее перевод Г.Г. Литаврина. См.: Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги в Константинополь: Проблема источников // ВВ. 1981. Т. 42. С. 35–48.

36 Сахаров А.Н. Дипломатия Древней Руси. С. 287–288; Острогорский Г. Указ. соч. С. 1462–1463, 1469–1473.

37 Сахаров А.Н. Дипломатия Древней Руси. С. 228 и след.

38 Литаврин Г.Г. Состав посольства Ольги... С. 86–92; Он же. К вопросу об обстоятельствах... С. 56.

39 Ср.: Arrignon J.P. Les relations diplomatiques entre Byzance et la Russie de 860 à 1043 // Révue des études slaves. 1983. N 55. P. 129–137; Shepard J. Some Problems of Russo-Byzantine Belations. C. 860–1050 // The Slavonic and East European Review. 1974. Vol. 52, N 126. P. 10–33; Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956. С. 340–428.

40 Obolensky D. The Baptism of Princesse Olga of Kiev: The Problem of the Sources // Philadelphie et autres études/ Ed. H. Ahrweiler. (Byzantina sorbonensis, 4.) P., 1984. P. 159–176; Оболенский Д. Указ. соч. С. 36–47; Arrignon J.P. Les relations internationales de la Russie Kievienne au millieu du X siècle et le baptême de la princesse Olga // Occident et Orient au X siècle. Dijon, 1979; Сахаров А.Н. Дипломатия княгини Ольги. С. 25–51.

41 Пашуто В.Т. Указ. соч. С. 69.

42 Сахаров А.Н. Дипломатия Святослава. М., 1982. С. 183–203.

43 Zakythinos D. Byzance et les peuples de ľEurope du sud-est // Actes du I Congr. Intern. des études balkaniques et sud-est européennes. Sofia, 1966. Vol. 3. P. 9–26; Литаврин Г.Г. Болгария и Византия в XI–XII вв. М., 1960; Obolensky D. Byzantium and the Slavs: Collected Studies. L. (VR). 1971; Browning R. Byzantium and Bulgaria. L., 1975; Литаврин Г.Г. Формирование и развитие Болгарского раннефеодального государства (конец VII – начало XI в.). С. 132–188; Наумов Е.П. Становление и развитие сербской раннефеодальной государственности // Раннефеодальные государства на Балканах в VI–XII вв. С. 189–218; Литаврин Г.Г., Наумов Е.П. Межэтнические связи и межгосударственные отношения на Балканах в VI–XII вв. // Там же. С. 285–313.

44 Cahen Cl. Turcobyzantina et Oriens christianus. L., 1974; Felix W. Byzanz und die islamische Welt im früheren 11. Jh. Wien, 1981. См. рец. на эту кн.: Forsyth J.H. // Speculum. 1983. Vol. 58, N 2. P. 458–460.

45 Васильевский В.Г. Византия и печенеги (1048–1094) // Васильевский В. Г. Труды. СПб., 1909. Т. 1. С. 1–175.

46 Chalandon F. Les Comnène. P., 1900–1912. T. 1–2; Hohlweg A. Beiträge zur Verwaltungsgeschichte des Oströmischen Reiches unter den Komnenen. München, 1965.

47 Заборов М.А. Крестоносцы на Востоке. М., 1980; Runciman S. А History of the Crusades. L., 1954. Vol. 1–2; Idem. The first Crusade. Cambridge, 1980; Erbssoler М. Die Kreuzzuge. Eine Kulturgeschichte. Leipzig, 1980.

48 Rowe J.G. Paschal II. Bohemund of Antioch and the Byzantine Empire // Bulletin of the John Ryland’s Library. 1966. Vol. 49. P. 165–202.

49 Любарский Я.Н., Фрейденберг М.М. Девольский договор 1108 г. между Алексеем Комнином и Боэмундом // ВВ. 1962. Т. 21. С. 260–274; Cahen Cl. Orient et Occident au temps des Croisades. P., 1983; Richard J. Orient et Occident au Moyen âge: Contacts et relations (XIIe–XVe s.). L., 1976; Lilie R.J. Byzanz und die Kreuzfahrerstaaten. Studien zur Politik des byzantinischen Reiches gegenüber den Staaten der Kreuzfahrer Syrien und Palästina bis zum vierten Kreuzzug (1096–1204). München, 1981.

50 Иоанн Киннам (Cinn. II. 17. P. 82–83) дает иные сведения об этом приеме. Он рассказывает, что император сидел на своем троне, а Людовик – на маленькой скамеечке, подчеркивая тем самым более низкое положение французского короля.

51 Заборов М.А. Указ. соч. С. 158–163.

52 Vryonis Sp. Byzantium: its internal history and relations with the Muslim world. L. 1971: Idem. The Decline of Medieval Hellenism in Asia Minor and the Process of Islamization from the XIth through the XVth century. Berkeley; Los Angeles, 1971; Kedar B.Z. Crusade and mission: European approaches towards the Muslims. Princeton, 1984.

53 Moravčsik Gy. Byzantium and the Magyars. Budapest, 1970; Makk F. Relations hungaro-byzantines entre 1156 et 1162 // Homonoia. 1983. T. 5. P. 161–217.

54 Ohnsorge W. Abendland und Byzanz. Darmstadt, 1979; Lamma P. Comneni e Staufer. Ricerche sui rapporti fra Bisanzio e l’Occidente nel sec. XII. Roma. 1955–1957. Vol. 1–2; Angold M. The Byzantine Empire, 1025–1204. L.; N. Y. 1984. Bibliogr. P. 297–310.

55 Dölger F. Byzanz und die europaische Staatenwelt. Darmstadt, 1964; Eickhoff E. Macht und Sendung: Byzantinische Weltpolitik. Stuttgart, 1981.

56 Hecht W. Die byzantinische Ausenpolitik zur Zeit der letzten Komnenenkaiser (1180–1185). Würzburg, 1967; Brand Ch.M. Byzantium Confronts the West, 1180–1204. Cambridge (Mass.), 1968; Richard J. Op. cit." [Культура Византии (вторая половина VII–XII в.). Редкол.: З.В. Удальцова, Г.Г. Литаврин (отв. ред.), С.С. Аверинцев, А.Д. Алексидзе и др. М., 1989. С. 241–275].

Ответить