Власти. Тех времён и современные. Разве не сказочники? Уж если про собственных маршалов и товарищей по партии феерические сказки сочиняли (Тухачевский, Блюхер, Зиновьев, Каменев Бухарин - были записаны новорежимными сказочниками фашисткими агентами и английскими шпионами)! То разве схваченных противников в войне они бы пожалели? Не пожалели на них фантазий ессно)))
Прикрепленные изображения
Сообщение отредактировал ИванЛаптев: 23.03.2023 - 00:08 AM
Разве не сказочники? Уж если про собственных маршалов и товарищей по партии феерические сказки сочиняли (Тухачевский, Блюхер, Зиновьев, Каменев Бухарин - были записаны новорежимными сказочниками фашисткими агентами и английскими шпионами)! То разве схваченных противников в войне они бы пожалели? Не пожалели на них фантазий ессно
что вы делаете на историческом форуме, если не склонны доверять источникам?
Разве не сказочники? Уж если про собственных маршалов и товарищей по партии феерические сказки сочиняли (Тухачевский, Блюхер, Зиновьев, Каменев Бухарин - были записаны новорежимными сказочниками фашисткими агентами и английскими шпионами)! То разве схваченных противников в войне они бы пожалели? Не пожалели на них фантазий ессно
что вы делаете на историческом форуме, если не склонны доверять источникам?
А сами Вы верите источникам, доказывающим, что Тухачевский, Блюхер и Co - фашистские агенты и английские шпионы?
Власти. Тех времён и современные.Разве не сказочники?Уж если про собственных маршалов и товарищей по партии феерические сказки сочиняли (Тухачевский, Блюхер, Зиновьев, Каменев Бухарин - были записаны новорежимными сказочниками фашисткими агентами и английскими шпионами)!То разве схваченных противников в войне они бы пожалели? Не пожалели на них фантазий ессно)))
Историю пишут не только победители, но и уцелевшие.
7 мая 1926 года, в Москве завершился «Процесс царских палачей», в числе которых был рекордсмен по числу казненных — Алексей Жабин, повесивший около 500 человек, главным образом противников власти. Удивительным было то, что подсудимых, хотя их имена были хорошо известны, никто не разыскивал на протяжении многих лет, и они, ни от кого не скрываясь, жили в родных местах. Еще более странным был вынесенный приговор.
«Московский губернский суд слушал дело царских палачей» (на фото — сидят слева направо Веселитский, Фролов, Грудцын, Чугунов и Жабин)
Отправная точка одного из самых громких судебных процессов 1920-х годов была такой же странной, как и его окончание. Служители московской Хамовнической пожарной части со стажем, разговорившись с зашедшим к ним «на огонек» приятелем-рабочим, вдруг вспомнили, что во время первой русской революции неподалеку, в сарае Хамовнического арестного дома едва ли не еженощно предавали смерти врагов царского строя.
Хотя к тому моменту со времени подавления революции прошло два десятилетия, к вопросам о том, кто, кого и как тогда казнил, сохранялся обостренный интерес. Поддерживали его регулярные сообщения прессы об обнаружении и аресте чекистами сотрудников и агентов-провокаторов царской охранки, по чьей вине гибли в царские времена революционеры, и появлявшиеся в печати обширные статьи о показательных судах над ними.
Но столь же остро те же вопросы стояли и во время революционного взрыва 1905–1906 годов, в ходе использовавшегося для его подавления правительственного террора.
Власти и руководители военных карательных экспедиций не сомневались, что для активных антиправительственных элементов может быть только одно наказание — смертная казнь.
Причем применяемая незамедлительно, по приговору военно-полевого суда.
Однако командиры отмечали, что участие в расстрелах оказывает деморализующее воздействие на нижних чинов. И уже к осени 1906 года начали настаивать на том, что для искоренения «врагов внутренних» должен использоваться другой способ приведения в исполнение смертных приговоров. Так, 20 сентября 1906 года командующий войсками Одесского военного округа генерал от кавалерии барон А. В. Каульбарс писал в телеграмме военному министру генерал-лейтенанту А. Ф. Редигеру:
«По приговору военно-полевого суда расстреляно уже 25 человек; так как частый расстрел производит неблагоприятное впечатление на войска, то желательны некоторые приговоры к повешению; для уплаты палачам необходимы средства, почему прошу об ассигновании аванса».
Резко против такого подхода выступал генерал-лейтенант В. П. Павлов — главный военный прокурор и начальник Главного военно-судного управления, который в отзыве на телеграмму барона Каульбарса указывал:
«Согласно точного смысла ст. 6 правил о военно-полевых судах… приговоры, постановляемые сими судами, приводятся в исполнение безотлагательно и, во всяком случае, не позже суток по объявлении их на суде. Такая скорость приведения в исполнение приговоров военно-полевых судов, вытекающая из существа самой идеи этих судов и безусловно не допускающая никаких исключений, возможна на практике лишь в случаях смертной казни через расстреливание, а не через повешение, так как для повешения осужденный, по общему правилу, передается в ведение гражданских властей, кои всегда могут оказаться стесненными отсутствием палача и необходимых приспособлений для казни, между тем как расстреливание производится самими войсками непосредственно».
И с поиском палачей действительно существовали немалые проблемы.
Применявшийся прежде, в XIX веке, метод вербовки в палачи осужденных на пожизненное заключение или к смерти уголовников, которым обещали смягчение приговора, улучшенные условия содержания и деньги, срабатывал далеко не всегда. В очерках о казнях 1906–1907 годов изучавший в советское время документы о них Д. Г. Венедиктов-Безюк писал:
«Самым трудным вопросом был вопрос, откуда достать палача — "мастера сих дел". Вопрос о приобретении палача к середине 1907 г. до того обострился в некоторых местах нашей страны, что местные губернаторы принуждены были, за отсутствием на местах палачей, посылать своих доверенных людей в отдаленные губернии за ними. Казалось бы, в годы жестокого распыления русской революции, когда иногда под флагом экспроприаторов работали организованные банды обыкновенных воров, грабителей и налетчиков, легче всего можно было раздобыть палача среди "вечников", дарованием ему краткого срока, или среди "смертников", дарованием им жизни.
Не часто соглашались стать палачами крестьяне и городские обыватели в центральных и южных губерниях страны. Несмотря на то, что власти предлагали добровольцам солидную плату за «скорбный труд». Скрупулезно собиравший материалы обо всех аспектах казней в Российской Империи С. С. Ушерович отмечал:
«Вопрос об оплате палачам за каждого казненного обстоял в различных местах не одинаково. В Новочеркасске за одного человека палач получал 100 р.; в Москве — 50, 25, 10 руб.; в Воронеже — 10, 50 р.; в Николаеве — 5 руб. и 6 месяцев скидки со срока высидки осужденного палача; в Петербурге — 50 руб.; в Киеве — 50, 25 руб.; в Одессе —50, 25 руб.; в Екатеринославе — 25 руб.».
Для сравнения — максимальный заработок рабочего в 1905 году не превышал 45 руб. в месяц.
Кроме того, как писал Ушерович, вешателям обещали и полную конфиденциальность:
«Правительство оберегало жизнь палачей и в целях сохранения палача в неприкосновенности разрешало им носить вымышленные имена и фамилии».
Но когда и это не помогало, начальство принуждало подчиненных принимать на себя обязанности вешателя.
«В случаях, не требовавших отлагательств,— констатировал Венедиктов-Безюк,— когда под рукой палача не находили, для исполнения их обязанностей по приведению в исполнение смертных приговоров через повешение приглашались или просто назначались тюремные надзиратели, жандармские унтера, и очень часто из положения выручали и... "господа офицеры" русской армии!»
Именно по этому пути пошли московские власти, назначая палачами нижних чинов городской полиции. Причем сослуживцы и просто знакомые нередко были в курсе их деятельности, формально считавшейся тайной. С. С. Ушерович писал:
«Создавая охранке и полиции много хлопот по сохранению их "инкогнито", палачи иногда немало вызывали забот своим бравированием безнаказанности. "Специалисты-давилыцики" знали, что их ремесло нужно правительству, а поэтому не стеснялись в своем поведении».
Поэтому хамовнические пожарные в лицо и поименно знали тех, кто рядом, в сарае полицейской части по ночам казнил врагов престола. Когда они назвали фамилии Жабина и Фролова и описали внешность палачей, их гость-рабочий был без преувеличения потрясен. Григорий Фролов был его земляком и, совершенно не скрываясь от советской власти, жил в родной деревне Катараево Данковского уезда Рязанской губернии.
Но куда более удивительным было другое: имена хамовнических палачей были давно и хорошо известны тем, кто в октябре 1917 года пришел к власти и чьих товарищей вешали эти полицейские.
9 марта 1909 года в центральном органе РСДРП — газете «Социал-демократ», выходившей в Париже,— была опубликована заметка «Современная инквизиция», в которой перечислялись все, принимающие участие в приведении в исполнение смертных приговоров в Хамовниках:
«В Хамовнической части чуть не ежедневно казни. Руководят ими: пристав Абросимов, помощник пристава Муханов, смотритель хамовницкой тюрьмы Сорин, палач Жабин, он же фельдшер приемного покоя Хамовнической части, священник-старик соседней церкви Николая Чудотворца. Казни совершаются в 2 часа ночи».
В том же тексте назывались все бывшие хамовнические палачи и их домашние адреса:
«Бывшие — на виду. Бузынин живет в доме Батнева, Хамовнический плац, Артюшин — Хамовники, Воздвиженский пер., д. Бахвалова, Нефедов — охраняет г. Шелапутина (Олсуфьевский пер. соб. дом,— военный в отставке), занимает у него сторожку и в то же время место старшего сторожа в Хамовнической части. Нефедов сам рассказывает, что у него положены деньги в банк и на жену, и на детей (дети, кажется, в гимназии), сколько бывает у него гостей; ездил, говорит, к Троице Сергию, "от греха теперь чист", а "капитал нажил небольшой, да и еще мог поработать"».
Видимо, от того же говорливого Нефедова автор заметки узнал расценки для палачей:
«Теперешний палач Жабин берет по 25 рублей за голову, а в приемном покое зверски обращается с больными; за казни в провинции платят по 100 руб., кроме дороги и расходов.
Пристав Абросимов предлагает по 3 рубля пожарным и городовым за голову, чтобы помогали вешать».
Но желающих было немного.
«Некоторые сразу отказываются, некоторые соглашаются, но скоро отказываются: "Совесть,— говорят,— мучает, во сне являются"».
Описанные в заметке сцены казней были действительно ужасны:
«Чье сердце не содрогнется от казней в Хамовнической части: есть еще совсем мальчики — таких палач берет под мышки и надевает петлю. Другие всходят сами на эшафот (т. е. на табуретку — эшафота нет, есть дровяной сарай) и накидывают себе петлю. Недавно привезли днем троих, ночью повели в дровяной сарай и вешали одного на глазах другого (так всегда). Один старик сам встал на табуретку, расстегнул рубашку, выправил седую бороду и, надев петлю, сказал: "меньше мучиться".
Одна девушка еврейка не хотела идти в сарай, на дворе стала сопротивляться; ее задушили руками тут же на дворе...
Всего не перескажешь».
После Февральской революции, когда полицейские и тюремные архивы попали в руки новых властей, все партии принялись за их тщательное изучение и выявление агентов охранки в своих рядах. Не менее рьяно искали и изобличали в преступлениях против революции управлявших провокаторами жандармских офицеров и палачей. Большевики после прихода к власти еще меньше церемонились с этими заклятыми врагами.
Однако А. С. Жабин, несмотря на его известность из-за публикации в «Социал-демократе», и помогавшие ему Г. Л. Фролов и И. М. Грудцын так и не попали в поле зрения советских карательных органов. Можно только гадать, что помогло им стать настолько незаметными — уход от палаческих дел в 1913 году, неразбериха в годы войн и революций, сбои в работе регулярно перестраивавшейся правоохранительной системы или что-то другое.
Но лишь после «сигнала» земляка арестовали Фролова, а затем, на основе его показаний, и остальных, включая их непосредственного начальника — смотрителя Хамовнического арестного дома Д. С. Чугунова. Вместе с ними под следствие попал врач А. В. Веселитский, удостоверявший смерть приговоренных после казни.
В начале 1926 года пресса, учитывая количество казней в Хамовниках, окрестила будущее судебное разбирательство «Процессом царских палачей». Но, судя по дальнейшим событиям, многим в советской столице хотелось уменьшить громкость этого дела.
«До 1906 г.,— писал старший следователь Московского губернского суда И. Алексеев,— как показывает следствие, совершение казней не было централизовано и происходило в различных тюрьмах. По-видимому, значительное увеличение количества казней после разгрома революции 1905 г. заставило московских властей (так в тексте.— "История") подумать о необходимости усовершенствовать это дело. К тому же каждая казнь была поводом для значительных демонстраций и волнений среди политических заключенных каждой тюрьмы. Выбор пал на первый участок Хамовнической полицейской части. Место это как нельзя лучше отвечало всем нужным требованиям — уединенности и безопасности в смысле возможных попыток освобождения приговоренных. Против гарнизонной гауптвахты, бок о бок с казармами, где были расположены войска, в малонаселенном районе,— здесь можно было не опасаться каких-либо революционных эксцессов».
Оборудование места казней, как сообщал Алексеев, было самым примитивным:
«В одном из сараев этого двора, рядом с конюшней, было оборудовано то, что необходимо было для казней. Оборудование до чрезвычайности простое: в балку на потолке было ввинчено большое кольцо, через которое и продевалась веревка».
Следствие выяснило и все этапы приведения приговоров в исполнение:
«Бывший смотритель Хамовнического полицейского арестного дома Чугунов играл при казнях роль распорядителя. Приготовить сарай к ночной церемонии, озаботиться, чтобы палачи были пьяны в меру (не более полбутылки на брата до казни)… Но он был и непременным участником этих ночных действий, находясь, впрочем, в обществе: прокурора, священника, пристава, полицеймейстера Севенарда и изредка самого градоначальника Трепова.
Осужденных в специальной черной каретке подвозили к полицейскому участку, вводили туда, читали там приговор, неизбежный "батюшка" проделывал или пытался проделывать процедуру "примирения со господом", затем через весь двор вели в сарайчик и там, при свете керосиновой лампочки, совершали палачи свое дело».
Палач Жабин о процедуре казней рассказывал просто и спокойно:
«Осужденного ставили на табуретку, стоявшую на столе, одевали петлю. Я заматывал веревку за столб... Выдергивали табуретку... После этого доктор щупал пульс. Перед тем, как вешать осужденного, на него ничего не одевали... лицо оставалось открытым... Сколько человек я повесил, я не могу припомнить».
Однако он, как и его подельники, неустанно повторял, что лишь выполнял приказы и быть палачом его заставило начальство. Конкретно, смотритель Хамовнического арестного дома Чугунов. Что тот с таким же непримиримым упорством отрицал.
Помощник Жабина — Фролов — еще больше напарника стремился преуменьшить свое участие в казнях, но не скупился на описание деталей:
«Наступление смерти устанавливалось врачом. При мне не было ни одного случая, чтобы из петли снятый был еще жив. После этого отпускали веревку. Труп мы укладывали в большой мешок, так что оставались видны одни ноги, с которых мы снимали кандалы.
На руках у казненных были ручные кандалы, но чаще руки были связаны полотенцем... На ломового извозчика укладывали гробы и увозили в Ваганьковское кладбище... сдавали по сдаточной книжке».
Четвертый обвиняемый — Грудцын — уверял, что выполнял лишь вспомогательную работу, носил трупы, и казнил сам только двух человек по настоянию Жабина.
При этом все участники казней пытались переложить вину не только друг на друга, но и на некоего господина, который время от времени появлялся у табуреточного эшафота в Хамовниках:
«Обвиняемые и свидетели,— писал Алексеев,— говорят еще об одной фигуре, ускользнувшей, однако, от суда, не разысканной...
Изредка — говорят они — загримированный, в больших черных очках приезжало это таинственное лицо (так в тексте.— "История"), этот, видимо, главный спец, и лично совершал казнь».
Не разысканными кроме тайного вешателя остались и многие другие как известные, так и неизвестные московские палачи, в том числе и служившие в Хамовнической части. Без лишнего рвения следствие подошло и к оценке масштабов деятельности Жабина. Ему предъявили обвинение в 150 казнях, всего же в Хамовниках, как сочло следствие, повесили около 300 человек. А въедливый С. С. Ушерович, который не поленился собрать сведения буквально о каждом казненном революционере, доказывал, что Жабин в Первопрестольной и на «гастролях» по стране казнил не менее 500 человек.
Следствие шло крайне неспешно, и если целью затяжек было добиться снижения интереса к делу, она была достигнута. Приговору, вынесенному 7 мая 1926 года, на страницах печати было выделено не слишком много места:
«Организовавший казнь смотритель Хамовнического арестного дома Чугунов и двое фактических исполнителей казни, Жабин и Фролов, приговорены к расстрелу, который суд нашел возможным заменить им 10-ю годами лишения свободы. Помогавший при совершении казни Грудцын осужден на 5 лет тюрьмы и, наконец, пятый из привлеченных по делу, д-р Веселитский, констатировавший наступление смерти у казнимых, признан по суду оправданным».
Приговор вполне соответствовал духу того времени. Казнили, как правило, тех, кто деятельно противостоял власти в недавнее время. А за старые грехи давали более или менее длительные сроки наказания. Особенно в тех случаях, когда система при их обнаружении много лет давала сбои, и значение этих просчетов хотелось преуменьшить, снижая значимость деяний подсудимых.
Однако это вовсе не значило, что палачи после суда жили долго и счастливо. Весной 1927 года Жабин умер в Бутырской тюрьме.
