Меню сайта

[Кызылдур]

С.В.Белов: Загадка смерти Фёдора Достоевского, или Алеша Карамазов - цареубийца.

(по поводу кн. И Волгина "Последний год Достоевского")



Первый глобальный вывод, к которому подводит нас И. Волгин, – это попытка доказать, что вся жизнь Ф. М. Достоевского, и прежде всего последний год его жизни, когда развернулась настоящая «охота на царя», сделали писателя сочувствующим народовольцам, причем настолько, что, как считает И. Волгин, проживи Достоевский еще и напиши продолжение «Братьев Карамазовых», он бы и Алешу Карамазова сделал революционером и чуть ли не цареубийцей.


Но это явная фальсификация, с которой, как увидим, согласиться невозможно. Второй вывод, связанный непосредственно с первым, – это попытка И. Волгина уличить жену писателя А. Г. Достоевскую в том, что она в своих «Воспоминаниях» «скрывала» истинные причины смерти мужа, а именно то, что, по мнению И. Волгина, одной из главнейших причин, если не самой главной, был арест народовольца Баранникова, проживавшего на одной лестничной площадке с Достоевским. Но Анна Григорьевна, как мы покажем ниже, ничего не скрывала, и И. Волгина подвело здесь, во-первых, ошибочное прочтение самого важного в данном случае документа – записной книжки Анны Григорьевны 1881 года, а во-вторых – просто неумение прочесть до конца этот документ. Справедливо упрекая Л. П. Гроссмана в том, что он сделал Достоевского слишком «правым» в своей известной статье «Достоевский и правительственные круги 1870-х годов» (1934)1, И. Волгин впадает в другую крайность – делает писателя слишком «левым», не замечая, что это еще хуже, ибо Достоевский, оставаясь всегда сам по себе, не будучи ни с Победоносцевым (как хорошо показали И. Роднянская и Р. Гальцева)2, ни с революционерами, был все же ближе к «правым», чем к «левым»; и, как писал Л. В. Тарле в письме к А. Г. Достоевской, «... будь Достоевский либерал, или консерватор, или социалист, или ретроград, или славянофил, или западник, это все ничуть не препятствовало бы ему оставаться тем великим и затмившим Шекспира психологическим гением, каким он являлся во всемирной литературе»3.
Достоевский, безусловно, вел искренние беседы с Победоносцевым. Другое дело, какие выводы они делали из этих бесед. Вот тут-то они и расходились, и если, скажем, Победоносцев требовал смертной казни Веры Засулич, то Достоевский, по словам С. Либровича, так говорил о ее выстреле и суде над ней: «... Наказание тут неуместно и бесцельно...
Напротив, присяжные должны бы сказать подсудимой: «У тебя грех на душе, ты хотела убить человека, но ты уже искупила его, – иди и не поступай так в другой раз...»4
И доживи Достоевский до 1 марта 1881 г., возможно, что и он, в отличие от Победоносцева, требовавшего смертной казни убийцам Александра II, вместе с Вл. Соловьевым просил бы отменить смертную казнь, хотя, конечно, резко осудил бы бессмысленный и чудовищный акт народовольцев.
Задавшись целью сделать Достоевского слишком «левым», И. Волгин уже не замечает, что впадает в противоречия, когда пишет: «Убежденный противник революции (и всех форм революционного насилия), он вместе с тем остается искренним приверженцем ее высших нравственных целей», или уж совсем доходит до фантастического утверждения: «Нет ничего невероятного в том, что будущий Алеша доходит даже до идеи цареубийства».
На чем же основывается это абсурдное заключение И. Волгина? На одной записи А. С. Суворина, который в своем «Дневнике» (М.-Пг., 1923) якобы со слов Достоевского записал, что писатель «сказал, что напишет роман, где героем будет Алеша Карамазов. Он хотел его провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы правду, и в этих поисках, естественно, стал бы революционером...»
Конечно, совдеповская идея сделать Достоевского «искренним приверженцем высших нравственных целей революции» (!) и изобразить Алешу революционером (!) крайне заманчива (тем более, что эти революционеры, оказывается, живут на одной площадке с самим создателем Алеши), заманчива настолько, что даже Д. Благой, тоже считая, что Достоевский намерен был сделать Алешу революционером, доходит, в свою очередь, до нелепого утверждения, что Анна Григорьевна «знала о трагической судьбе Алеши, намеченной писателем, но в силу особенной остроты данной темы или по каким-то другим соображениям не сочла возможным сообщить об этом (ее воззрения отличались слишком прямолинейно-верноподданническим характером). (Интересно бы узнать, по каким это «другим соображениям», не говоря уже о том, что в данном случае воззрения Достоевского ничем не отличались от воззрений его жены.)
Ну, а как же быть с записью Суворина? Здесь И. Волгин сознательно, в угоду своей концепции сделать Достоевского слишком «левым», а его героя революционером, ни разу не упоминает о том, что сомнения в точности прочтения и воспроизведения отдельных мест дневника Суворина, в том числе и данной его записи, ввиду неразборчивости автографа были высказаны еще Н. Роскиной в 1968 году5 (не говоря уже о том, что эта запись Суворина могла относиться и относилась скорее всего к мальчику Красоткину).
И. Волгин также сознательно мимоходом упоминает еще об одной версии продолжения «Братьев Карамазовых», именно мимоходом, почти не раскрывая ее, так как эта версия противоречит его идее сделать Алешу революционером. А между тем на ней как раз и надо остановиться подробнее, ибо эта версия исходит от Анны Григорьевны Достоевской, и именно эта версия больше, конечно, отвечает и духу романа, и образу Алеши, каким его представлял себе сам Достоевский.
Летом 1898 года, то есть за год до выхода своей биографической книги о Достоевском (первой биографии писателя на немецком языке), исследовательница Нина Гофман специально приезжала в Петербург, чтобы собрать все необходимые биографические данные у друзей и близких писателя. Вот что пишет А. Г. Достоевская в одной из глав «Воспоминаний», которая так и называется – «Nina Hoffmann»: «Летом 1898 г. до меня дошел слух, что в столицу приехала из Вены г-жа Nina Hoffmann, автор нескольких немецких статей о произведениях Достоевского. Говорили, что она задумала о нем большое произведение... В Петербурге г-жа Гофман познакомилась с некоторыми нашими литераторами (между прочим с Вл. Соловьевым) и, наконец, приехала познакомиться со мной. Узнав, что она поклонница таланта моего мужа и пишет о нем и его произведениях, я приняла ее как истинного друга...»6
В своей книге «Th. M. Dostoewsky» (Berlin, 1899) Н. Гофман, опираясь на сведения, полученные от Анны Григорьевны, рассказывает о втором романе о Карамазовых: «Алеша должен был, таков был план писателя, по завещанию старца Зосимы идти в мир, принять на себя его страдания и его вину. Он женится на Лизе, потом покидает ее ради прекрасной грешной Грушеньки, которая пробуждает в нем карамазовщину, и после бурного периода заблуждений и отрицаний, оставшись бездетным, облагороженный, возвращается опять в монастырь; он окружает себя там толпой детей, которых он до самой смерти любит и учит и руководит ими. Кому не придет здесь в голову связь с рассказом Идиота о детях, кто не вспомнит маленького героя, все те восхитительные детские черты, которые открывает только любовь»7.
Не надо в чем-то подозревать Анну Григорьевну, ибо если бы это было не так, то Вл, Соловьев, с которым Нина Гофман тоже встречалась, мог бы поправить Анну Григорьевну, так как во время поездки с Достоевским в Фптину Пустынь писатель изложил Вл. Соловьеву суть будущего романа о Карамазовых.
Но, может быть, Нина Гофман что-нибудь напутала? Нет, есть косвенное подтверждение первой части записи Нины Гофман. В 1916 г. Анна Григорьевна сообщила А. А. Измайлову, что в будущем романе Алеша уже являлся не. юношей, а зрелым человеком, «пережившим сложную душевную драму с Лизой Хохлаковой»8.
Наконец, есть подтверждение и второй части записи Нины Гофман. Среди черновых заметок самого Достоевского, относящихся к роману, Алеша Карамазов неоднократно называется Идиотом, как и у Гофман, что свидетельствует о его духовном родстве с Мышкиным.
Но самое главное заключается, конечно, в том, что попытка сделать Алешу революционером (про то, что не просто революционером, а еще и цареубийцей, я уже и не говорю: здесь И. Волгина так высоко занесло, что обратно он так и не смог спуститься) абсолютно противоречит всей сути образа Алеши в понимании самого Достоевского.
А между тем И. Волгин в своем неуемном желании сделать Алешу революционером доходит до полной фальсификации: он первый (за сто лет этого никому и в голову не приходило!) разгадывает, оказывается, «сокровенный» смысл эпиграфа к «Братьям Карамазовым» (с учетом того, что если бы Достоевский написал продолжение романа, сделав Алешу революционером): «... гибель Алеши на эшафоте есть искупление. «Много плода» дается гибелью главного героя».
Но это же абсурд! Эти слова из «Евангелия от Иоанна» выражают одну из важнейших основ метафизики Достоевского: весь мир есть мир идей, и не только идея подобна зерну, но и зерно, но и семя есть зародыш идеи. Идея, по Достоевскому, – семя потустороннего мира; всходы этого семени на земле – тайна каждой человеческой души.
Таким образом, христианский смысл евангельских слов – воскресение Христа – превращается в «гибель Алеши на эшафоте», хотя, очевидно, И. Волгин понимает, что между смертью Христа и смертью цареубийцы есть, мягко говоря, «маленькая» разница.
Далее И. Волгин преподносит нам такие «откровения»: Достоевский «по самому своему творческому духу был глубоко родственен той всеразрушающей силе, которая вызрела в недрах русской исторической жизни и была готова смести ее вековые устои»; Достоевский стал «духовным предтечей русской революции» (и это о Достоевском, который за полгода до смерти сказал: «Смирись, гордый человек!»); Алеша Карамазов «готовился в цареубийцы. «Машина» была заведена – и взрыв мог грянуть в любую минуту. Он не чувствовал себя вправе губить тех, кто завел «машину»: среди них мог оказаться его любимый герой. Ему оставалось умереть» (кому – Достоевскому или Алеше?). Но разве мог Алеша, который пережил такой момент после смерти своего друга и учителя, когда «душа его» вся трепетала «соприкасаясь мирам иным», стать революционером, да еще цареубийцей?! В главе «Кана Галилейская» Достоевский показывает, что воскресение, возрождение победило в душе Алеши смерть и тление, и после того, как он припал к земле, он пережил новое духовное рождение, став христианским (не революционным!) бойцом.
Ну а что же все-таки с версией Суворина, если учесть, что существует еще несколько версий (их тоже не приводит И. Волгин) и ни в одной из них нет даже намека на версию Суворина? Что же здесь было на самом деле, если Суворин записал точно слова Достоевского (в чем справедливо усомнилась Н. Роскина)? Я думаю, что здесь могло быть то же самое, что произошло у Достоевского с Тургеневым (во всяком случае, в передаче И. Ясинского в его воспоминаниях «Роман моей жизни»). Мемуарист рассказывает, как однажды пришел Достоевский к Тургеневу, чтобы, якобы, покаяться в совершенном им преступлении: «Ах, Иван Сергеевич, я пришел к вам, дабы высотою ваших этических взглядов измерить бездну моей низости! (И Достоевский рассказал, что он совершил то самое преступление, в котором его потом обвинил в письме к Л. Н. Толстому Н. Н. Страхов.) Я вижу, как гневно загорелись ваши глаза, Иван Сергеевич. Можно сказать, гениальные глаза, выражение которых я никогда не забуду до конца дней моих!» «Федор Михайлович, уходите!» – воскликнул возмущенный Тургенев. А Достоевский уходя сказал: «А ведь это я все изобрел-с, Иван Сергеевич, единственно из любви к вам и для вашего развлечения». По словам И. Ясинского, Тургенев, уже после ухода Достоевского, согласился с тем, что тот весь этот эпизод выдумал. Судя по записи Ясинского, Достоевский придумал это «преступление» специально, чтобы «позлить», мистифицировать Тургенева9.
В случае с Сувориным мог быть тот же вариант. Зная своего собеседника, т.е. Суворина, зная прекрасно, что на Суворина одна лишь идея, что Алеша станет революционером, подействует, как красная тряпка на быка, Достоевский мог помистифицировать его, как Тургенева.
Но есть еще одно обстоятельство, поддерживающее некоторые сомнения Н. Роскиной по поводу подлинной расшифровки этой записи Суворина. Дело в том, что его «Дневник» вышел в издательстве «Л. Д. Френкель» в 1923 году. Через год в этом же издательстве вышел «Дневник» генеральши А. В. Богданович. Так вот, оказывается, издательство «А. Д. Френкель» произвольно назвало этот дневник «Три последних самодержца», хотя последняя запись в печатном издании датируется 1912 годом! (Отметим, кстати, что хотя А. В. Богданович знала близко Суворина, в ее дневнике нет ни слова об Алеше-революционере. Вероятно, и сам Суворин сомневался в этой версии, если не сказал о ней даже близким людям: боялся, чтобы не подняли его на смех).
И. Волгин ссылается на дневник А. В. Богданович как на доказательство того, что идея похоронить Достоевского именно в Александро-Невской лавре принадлежала ей (А. В. Богданович), а духовенство лавры выступило против, и, таким образом, Анна Григорьевна напрасно приписывает это лавре в своих «Воспоминаниях».
Но Анна Григорьевна ничего не выдумывает: сохранились церковные документы, говорящие о том, что все было именно так, как она и пишет, хотя, естественно, это не исключает того, что А. В. Богданович тоже могла прийти мысль о захоронении Достоевского в Александро-Невской лавре.
Я бы вообще на месте И. Волгина не очень доверялся генеральше А. В. Богданович. Это была неумная дама.. Вот что она, например, записывает в своем дневнике 29 марта 1881 г. о покушении народовольцев: «Говорят, их повесят в пятницу. Дай Бог, чтоб попытали. Я не злая, но это необходимо для общей безопасности, для общего спокойствия. Вчера профессор Соловьев (философ) сказал речь, где, говоря про настоящие события, оплакивая их, в конце коснулся суда, взывал к милосердию царя и заключил, что если этого не случится, т.е. милостивого прощения, «то мы, люди мысли, от него отвернемся». Как эти господа такими речами решаются волновать молодежь! Вот они, враги своего отечества!»10
Попытка в чем-то уличить Анну Григорьевну, подозревая ее в разных «грехах», привела И. Волгина ко второму ошибочному выводу.
И. Волгин утверждает, что Анна Григорьевна «не жаловала политики», «всячески избегала опасных и двусмысленных (с ее точки зрения) тем», что в ее воспоминаниях Достоевский «наглухо отделен от мира русской революции». Анна Григорьевна «ни словом не упоминает о трагедии Ишутина, нам (Волгину, – С. Б.) удалось установить, что именно в день его «казни» – 4 октября 1866 года – она познакомилась со своим будущим мужем».
Но это неверно. Анна Григорьевна пишет, например, о покушении польского революционера А. Березовского на Александра II в 1867 г. в Париже, причем известно, что Достоевский. был возмущен попыткой суда присяжных оправдать Березовского и свое резко отрицательное отношение к террористу выразил в письме А. Н. Майкову от 28/16 августа 1867 года11.
Анна Григорьевна пишет в своих «Воспоминаниях», что Достоевский читал за границей А. И. Герцена, что 11 сентября 1867 г. они были в Женеве на конгрессе Лиги мира и свободы, где выступали деятели I Интернационала, откуда Достоевский «вынес тягостное впечатление», и в качестве подтверждения этого приводит письмо Достоевского к С. А. Ивановой от 29 сентября" (11 октября 1867 г.): «Начали с того, что для достижения мира на земле нужно истребить христианскую веру, большие государства уничтожить и поделить маленькие; все капиталы прочь, чтобы все было общее по приказу и проч. Все это без малейшего доказательства, все это заучено еще двадцать лет тому назад наизусть, да так и осталось. И главное – огонь и меч – и после того как все истребится, то тогда, по их мнению, и будет мир»12.
Здесь же в «Воспоминаниях», вслед за Березовским, Анна Григорьевна пишет и о покушении Каракозова. Но ведь если бы Анна Григорьевна была такой, какой ее пытается изобразить И. Волгин, то она, наоборот, как раз и сообщила бы о событиях, которые происходили в квартире напротив. Наконец, Анна Григорьевна пишет в «Воспоминаниях» о «злодействе 1 марта».
Конечно, И. Волгин прав, Анна Григорьевна, действительно, не упомянула о казни Ишутина 4 октября 1866 г. Но ведь в этот день она впервые пришла к самому Достоевскому, который стал ее Богом, единственным смыслом ее существования и которого она полюбила, еще не осознавая, уже до первой встречи. Что ей там какой-то Ишутин, когда она 4 октября 1866 г. впервые увидела свое божество!
Да и можно ли требовать от семейных воспоминаний, чтобы они были политическими?
Но допрос Анны Григорьевны продолжается. И. Волгин пишет, что к родственникам Достоевского Анна Григорьевна «всегда испытывала инстинктивную, продиктованную заботой о собственной семье, неприязнь».
Это неверно. Достаточно прочесть отзывы о Верочке Ивановой в «Воспоминаниях» Анны Григорьевны, или узнать о помощи Николаю Достоевскому после смерти писателя, или прочесть ее переписку с Андреем Михайловичем Достоевским, или вспомнить о поездке в Даровое в 1884 г. к сестре Достоевского Верочке, которая была главной виновницей смерти писателя (значит, простила ее Анна Григорьевна и зла не таила)13, чтобы убедиться в ошибочности этого утверждения И. Волгина.
Если Достоевский пишет Анне Григорьевне, что надо детям непременно купить гостинцев и добавляет, что «детям и медицина предписывает сладкое», то И. Волгин делает вывод, что «счастливая в общем семейная жизнь Достоевского была далека от идиллии».-И. Волгин пишет, что черновые записи Анны Григорьевны не всегда поддаются расшифровке. Но здесь и заключается основная его ошибка в допросе с пристрастием жены писателя. И. Волгин не только не знает, что все эти записи давно расшифрованы, но даже, к сожалению, не все прочел из того, что вообще не зашифровано.
В статье «На углу Кузнечного и Ямской: (Последняя квартира Достоевского и явка народовольцев)» доктор исторических наук В. А. Твардовская, рассказывая об аресте соседа писателя народовольца А. И. Баранникова в январе 1881 г., делает вывод; «Но даже если писатель и вовсе не был знаком с жильцом из соседней квартиры, то и тогда арест и обыск в его доме не могли не потрясти Достоевского – человека с обостренной впечатлительностью и необычайным воображением...»
Рассматривая запись А. Г. Достоевской в ее записной книжке от 25 января 1881 г. – «Вечером ходил гулять, а затем...», В. А. Твардовская пишет: «Здесь запись открытым текстом обрывается и следуют стенографические значки, пока не расшифрованные. Что было «затем» – после вечерней прогулки, накануне той ночи, когда у Достоевского пошла горлом кровь, – не известно и из воспоминаний Анны Григорьевны, хотя опиралась мемуаристка на свои дневниковые записи. Восстанавливая события 25 января, она не воспользовалась зашифрованными строчками. Не исключено, что именно во время прогулки Достоевский мог узнать об аресте жильца из одиннадцатой квартиры»14.
Наконец, отмечая, что 26 января в доме, где жил Достоевский, был арестован Н. Колодкевич, и указывая, что вечером этого же дня у писателя возобновилось кровотечение, которое А. Г. Достоевская в письме к Н. Страхову 21 октября 1883 г. объяснила тяжелым разговором писателя с сестрой В. М. Ивановой о наследстве богатой родственницы, В. А. Твардовская заключает: «Все же, по-видимому, Достоевского угнетали не только семейные раздоры и заботы о будущем детей, но и то, что происходило в доме. Возможно, слух о новом аресте проник в квартиру писателя и усугубил его нездоровье»15.
Однако это ошибочный вывод. Прежде всего, это недостоверно психологически. Трудно представить, чтобы человек такой железной воли, каким, например, называл Достоевского семипалатинский прокурор Александр Егорович Врангель, человек, прошедший каторгу, стоявший на эшафоте в ожидании смерти, когда жить ему оставалось, как он сам писал, «не более минуты», – вдруг был так «потрясен» арестом и обыском в его доме, что у него началось кровотечение, а еще один арест «усугубил его нездоровье» и фактически привел к смерти. (Кстати, И. Волгин, рассказывая о шестой попытке убийства царя, пишет, что «в момент, казалось бы, реальной опасности Достоевский сохраняет полнейшее присутствие духа».)
Еще более невозможно представить тот факт, что Достоевский, проживший с Анной Григорьевной душа в душу четырнадцать лет, никогда ничего не скрывавший от нее (письма его к жене достаточно убедительно свидетельствуют об этом), скрыл, от нее самое важное – причину своей смерти, то есть то, что он узнал об аресте в его доме революционера и у него поэтому от волнения началось кровотечение.
Но, может быть, Достоевский все-таки сказал об этом жене, а она побоялась указать на эту причину смерти мужа в своих «Воспоминаниях»? Но «Воспоминания» Анна Григорьевна закончила в 1916 году – неужели через тридцать пять лет она «испугалась» написать о том, что причиной смерти мужа был арест народовольца? Конечно, нет. Ведь Анна Григорьевна не испугалась гораздо более тяжелых вещей: она не испугалась посвятить в «Воспоминаниях» целую главу под названием «Ответ Страхову» гнусной клевете Страхова, появившейся в печати, о том, что Достоевский, как и его герои Свидригайлов и Ставрогин, сам тоже совершил это тяжкое преступление – растлил малолетнюю девочку.
Согласитесь, для женщины, боготворившей своего мужа, считавшей его идеалом нравственности, вдруг прочесть о нем такое, да еще писать об этом в мемуарах – это страшно, гораздо страшнее ареста какого-то народовольца. Анна Григорьевна могла бы и не писать об этой клевете , сделав вид, что она ничего о ней не слышала, и никто бы, конечно, не посмел упрекнуть ее за это. Но у Анны Григорьевны хватило мужества на пороге смерти написать об этом – тем более она бы, конечно, не побоялась написать о том, что арест народовольца так «потряс» Достоевского, что он умер. Если бы, конечно, знала об этом. Но она не знала по той простой причине, что никакой арест народовольца не «потряс» Достоевского.
Об этом совершенно недвусмысленно и ясно свидетельствует записная книжка Анны Григорьевны. То, что В. А. Твардовская в записной книжке жены писателя за воскресенье 25 января 1881 года в нерасшифрованной записи «Вечером ходил гулять, а затем...» приняла за загадку смерти писателя, т.е. за умышленное сокрытие Анной Григорьевной того факта, что Достоевский во время прогулки узнал об аресте в своем доме народовольца, – уже давно расшифровано ленинградской стенографисткой Ц. М. Пошеманской. Оказывается, Достоевский страдал расстройством желудка и часто ходил в туалет (Анна Григорьевна обозначала это словом «дело»). Так и в данном случае после прогулки он пошел в туалет. Вполне естественно и понятно, что, когда Анна Григорьевна писала «Воспоминания», «она не воспользовалась зашифрованными строчками», т.е. решила об этом не писать.
И. Волгин учитывает эту ошибку В. А. Твардовской, однако сам, в свою очередь, допускает три ошибки. Анна Григорьевна действительно не скрывала причину смерти Достоевского. Его сестра Вера Михайловна Иванова обратилась к нему с просьбой отказаться в пользу сестер от своей доли в доставшемся ему по наследству от умершей тетки Куманиной рязанском имении. По воспоминаниям дочери писателя, между братом и сестрой произошел бурный разговор о куманинском наследстве16. Достоевский не хотел отказываться от рязанского имения, зная, что у него подрастают дети. Через тридцать пять лет Анна Григорьевна говорила писателю А. Измайлову, что, освободившись за год до смерти от долгов, Достоевский мечтал о маленьком имении, которое, по его словам, «и обеспечило бы детей, и сделало бы их почти некоторыми участниками в политической жизни Родины»17. Но особенно потрясло Достоевского то, что об этом с ним приехала говорить его любимая сестра Вера, дочери которой он посвятил роман «Идиот» и назвал в ее честь свою первую дочь именем Софья. И вот когда он колоссальным трудом и исключительно благодаря Анне Григорьевне лишь к концу жизни достиг хоть какого-то материального благополучия и имение дало бы ему возможность позаботиться о детях, а самому работать там над продолжением «Братьев Карамазовых», вдруг его хотят лишить этого. И кто? Сестры! А просить приехала Верочка, как ласково называл он сестру. А ведь у нее уже было свое имение в Даровом.
Об этом же крупном разговоре писателя со своей сестрой Анна Григорьевна рассказала в письме к Н. Н. Страхову от 21 октября 1883 года18, а в своей записной книжке 1881 года точно указала, что В. М. Иванова, действительно, была у Достоевского, только из-за болезни мужа Анна Григорьевна неверно записала, что В. М. Иванова была во вторник, 27 января 1881 года, а не в понедельник, 26 января: «... Во вторник была Штакеншнейд<ер>, Орест Миллер, ходила за виноградом, ел икру с бел<ым> хлебом, пил молоко. Был Кошлаков, а после него Бретцель, разъехались. Ходил кой-куда, освежали комнату. Вечером Верочка и Павел Александ<рович>...»
Здесь И. Волгин делает первую ошибку. Он принимает Верочку не за сестру писателя Верочку Иванову, а за жену его пасынка Павла Александровича Исаева, не зная, что ее звали Надежда Михайловна.
Наконец, решающим доказательством того, что главной причиной, ускорившей смерть Достоевского, был его разговор с сестрой В. М. Ивановой, является отзыв умирающего писателя о сестрах в записной книжке жены 1881 года после его причащения, – отзыв, который Анна Григорьевна, записав частично стенографически, не решилась даже весь расшифровать (здесь И. Волгин делает вторую ошибку, не зная, что все зашифрованные места в записной книжке Анны Григорьевны 1881 года расшифрованы Ц. М. Пошеманской): «... <Я причастился, исповедался, а все-таки не могу равнодушно подумать о сестрах>. Какие они несправедливые...» (на запись «Какие они несправедливые...» И Волгин не обратил внимания, не до конца прочтя эту книжку жены писателя).
Можно представить себе, как на Достоевского подействовал разговор с сестрой, если даже после причащения он не успокоился. Однако в своих «Воспоминаниях», работу над которыми Анна Григорьевна завершила в 1916 году, она не стала называть фамилию В. М. Ивановой и рассказывать о ее неприятном разговоре с Достоевским, ускорившем его смерть. Сделала это Анна Григорьевна из чисто этических соображений. Еще были живы трое детей В. М.. Ивановой. В «Воспоминаниях» Анна Григорьевна сообщила лишь о первом кровотечении мужа в ночь с 25 на 26 января 1881 года, когда он отодвинул тяжелую этажерку, чтобы найти вставку с пером.
Третья ошибка И. Волгина не так существенна, она говорит о том, что он невнимательно работал. А. Г. Достоевская пишет, что в понедельник 26 января 1881 года «пришел один господин очень добрый и который был симпатичен мужу». И. Волгин принимает «одного господина», с которым Достоевский говорил о будущем «Дневнике» и с которым они горячо спорили, – за Веру Михайловну Иванову.
Непонятно, почему женщину надо выдавать за мужчину, и нелепо предполагать, чтобы Достоевский мог говорить с сестрой о будущем «Дневнике», да еще спорить по поводу статьи в нем, зная, что сестра в этом ничего не понимает.
Скорее всего, это был А. Н. Майков, который, как пишет Анна Григорьевна в записной книжке 1881 года, действительно, говорил с Достоевским об окончании / «Дневника писателя», о февральском будущем номере / «Дневника», о том, что Достоевский хочет в нем опубликовать. Только Анна Григорьевна перепутала, когда приходил Майков – 25-го или 26-го января. Характерно, что в своей записной книжке Анна Григорьевна ни о каком таком «одном господине» не упоминает. Почему же -Анна Григорьевна в 1916 году, когда закончила работу над своими «Воспоминаниями», не назвала этого господина? Опять же из этических соображений: еще были живы дети Майкова.
Вывод отсюда может быть только один: не надо ни в чем подозревать или уличать женщину, которой Достоевский посвятил величайший роман мировой литературы «Братья Карамазовы».
Но главное для И. Волгина – сделать Достоевского «левым», и не просто «левым», а «слишком левым». И тогда оказывается возможным, что народоволка Анна Павловна Корба заходила к Достоевскому по дороге к Баранникову! Но тогда почему же она ни разу в советское время ни в одном из мемуарных свидетельств (а их было три) не упомянула, что была у Достоевского?! Казалось бы, уже можно было не скрывать, а гордиться знакомством с гением. И вот уже у И. Волгина Баранников прятал революционную литературу в квартире Достоевского, в кладовке, среди массы книг, подружившись с мальчиком Петей, работавшим в книжном складе писателя. Однако ставший впоследствии известным книгопродавцем сам Петр Кузнецов почему-то ничего об этом не говорит в воспоминаниях, написанных уже в советское время, хотя как было бы, вероятно, здорово вспомнить о своей дружбе когда-то с самим Баранниковым!19
Вот уже И. Волгин утверждает, что Достоевский «не брал на себя смелость по пунктам ответить на сакраментальный вопрос: что делать?» Но ведь Достоевский уже ответил на этот «сакраментальный вопрос» в Пушкинской речи: «Смирись, гордый человек!»
И. Волгин эффектно пишет, что на одной лестничной площадке с Достоевским жил член Исполнительного комитета «Народная воля» А. И. Баранников, и далее: «В двух шагах от квартиры Достоевского мирно распивают чай три члена Исполнительного комитета «Народной воли» и самый наисекретнейший его агент».
Но что бы сказал И. Волгин, знай он о том, что в одном доме в Петербурге, на Литейном проспекте, В. И. Ленин, нелегально приехав в столицу, обсуждает у издательницы и книгопродавца А. М. Калмыковой с В. И. Засулич (тоже, кстати, находившейся здесь нелегально) и петербургскими социал-демократами план издания «Искры», а буквально за стеной живет Победоносцев! (О том, что Победоносцев жил рядом с Салтыковым-Щедриным, И. Волгин, вероятно, знает.)
О чем это говорит? Только об одном. О том, что в Петербурге не было проблемы с жилплощадью.
И в заключение еще об одном. К сожалению, у И. Волгина есть высказывания, которые, возможно, неожиданно для самого автора, солидаризируют его с теми, кто утверждает, что злодейство и гений – вещи совместимые.
Основная посылка И. Волгина следующая: «Террор – даже самый «бескорыстный» – не мог вызвать в авторе «Преступления и наказания» ни малейшего сочувствия. Скорее наоборот. Однако распространялось ли это нравственное отвержение на личности тех, кто, рискуя собой, поднимал оружие?»
Но разве И. Волгин не знает, что Нечаёв тоже рисковал собой, или Березовский, стрелявший в Александра II? Или И. Волгин не знает отзыва Достоевского о Березовском, назвавшего этого террориста г...ком20?
И вот уже И. Волгин с упоением описывает, как Степняк-Кравчинский всадил кинжал в Мезенцова, как Халтурин подложил «динамит к юбилею», (Создается впечатление, что И. Волгин даже как будто рад этому!) А ведь речь идет об убийцах, которые были для Достоевского пострашнее Нечаева, ибо Нечаев убил студента Иванова, а они убили царя, и не просто царя, а царя – освободителя крестьян и славян, царя, который все сделал лично для Достоевского как писателя и как человека.
И вот И. Волгин иезуитски нас убеждает, что «нравственные истоки» преступления Нечаева и Алеши-цареубийцы различны, и вина Верховенского «перетягивает» предполагаемую вину Алеши.
Так ведь это же казуистика. Неужели непонятно И. Волгину, что нравственные истоки преступлений Нечаева и Алеши одни и те же и что вина Алеши-цареубийцы в миллион раз страшнее!
К сожалению, И. Волгин здесь не одинок (хотя, конечно, никто до Алеши-цареубийцы не доходил). Стало уже притчей во языцех говорить о том, что в «Бесах» Достоевский имел в виду не тех бесов..., а других «бесов», то есть Нечаева и иже с ними. Пишут даже, что, разоблачая в лице Нечаева левацкий мелкобуржуазный уклон, Достоевский чуть ли не с К. Марксом солидаризировался в этом разоблачении или,. во всяком случае, как и К. Маркс, предупреждал об опасности, подстерегающей настоящее революционное движение, если оно пойдет по пути Нечаева и ему подобных.
Но это заблуждение. Дело в том, что Достоевский выступал не против того или иного революционера, для него было все равно, как его звали, – Каракозов, Нечаев, Желябов или еще как-нибудь. Достоевский выступал против общей категории бунта, независимо от того, какую конкретную форму этот бунт примет, чьим именем бунт этот будет освящен.
Для Достоевского любой революционный бунт, любая резолюция – это не экономический бунт, не экономическая революция, а бунт против Бога, ибо если Бога нет, то все позволено.
Но И. Волгин идет еще дальше и начинает сомневаться в вере Достоевского. И. Волгин пишет: «Победа, по-видимому, остается за этим несловоохотливым персонажем». Это говорится о Христе в его молчании перед Великим Инквизитором. Самое замечательное здесь у И. Волгина – это, конечно, словечко «по-видимому».
И вот уже у И. Волгина и «церковь» Достоевского «нимало не похожа на существующую историческую церковь», и «официальная церковь в лучшем случае индифферентна к самому Достоевскому и его делу».
Конечно, это эффектно сказано, если представлять писателя слишком «левым» , но это неверно по существу. Разве И. Волгин не знает, что И. Л. Янышев, ректор Петербургской духовной академии, был большим другом Достоевского и сказал о нем и «его деле» вдохновенное слово на похоронах писателя?21 Разве И. Волгин не знает, что старорусский священник И. Румянцев был замечательным другом писателя22, а уж о близости «официального» Победоносцева к «самому Достоевскому и его делу» я и не говорю.
И. Волгину кажется, что он окончательно «развенчивает» православную веру Достоевского, когда приводит слова К. Леонтьева 6 том, что в Оптиной Пустыни православным сочинение «Братья Карамазовы» не признают, и отрывок из письма Вл. Соловьева к К. Леонтьеву, где Вл. Соловьев пишет, что Достоевский «стать на действительно религиозную почву никогда не умел»23. (И. Волгин даже как будто рад этому.)
Но И. Волгин не замечает, что все здесь совсем не просто. В противостоянии К. Леонтьева и Достоевского мы ближе к
Достоевскому. Любовь и человечность – не розовость. Конечно, и Ферапонт, и «старец, подвергшийся тлению», даже и не стилизованы, а несколько романсированы. Это законно и неизбежно для Достоевского: у него ведь реализм особый. И надо прочитывать все верно, не сквозь леонтьевскую суховатую прозу. Сам К. Леонтьев в сущности тоже был одним из русских старцев. Но он не добрался до настоящей, т.е. благодатной, харизматической духовности. А просто был умным и горячим (а иногда и слишком горячим) сыном своего народа.
В свое время В. Розанов точно заметил: «Если это не отвечало типу русского монашества XVIII – XIX веков (слова Леонтьева), то, может быть, и даже наверное, отвечало типу монашества IV – IX веков»24. К Златоусту Достоевский, действительно, ближе (и именно в своих социальных мотивах), чем К. Леонтьев. Розанов прибавляет: «Вся Россия прочла его «Братьев Карамазовых», и изображению старца Зосимы поверила<...> «Русский инок» (термин Достоевского) появился, как родной и как обаятельный образ, в глазах всей России, даже неверующих ее частей»25.
Старец Зосима не был списан с натуры, и не только от оптинских образов исходил Достоевский. Это был «идеальный», или «идеализированный» портрет, писанный больше всего с Тихона Задонского. Силою своей художественной прозорливости Достоевский угадал и распознал эту серафическую струю в русском благочестии и намеченную линию пророчески продолжил.
И. Волгин не заметил одного странного противоречия. Тот же Вл. Соловьев сразу после смерти писателя в «Трех речах в память Достоевского» утверждал совсем другое, чем в более позднем письме к Леонтьеву: «... Только связав себя с Богом в Христе и с миром в Церкви, можем мы делать настоящее Божье дело, – то, что Достоевский называет православным делом...»26
В «Заметке в защиту Достоевского от обвинения в "новом христианстве"» по поводу труда К. Леонтьева «Наши новые христиане...» ( – М., 1882) Вл. Соловьев утверждал, что Достоевский «решительно свободен» от «заблуждений псевдохристианства». Он называет великого русского писателя «замечательным человеком» и пишет, что свои лучшие упования для человека Достоевский основывает на действительной вере в Христа я Церковь; Достоевский «верил в человека и в человечество только потому, что он верил в богочеловека и в багочеловечества, – в Христа и в Церковь»27.
Тогда в чем же дело? Почему письмо Вл. Соловьева к К. Леонтьеву так диаметрально противоположно по смыслу словам Вл. Соловьева в его «Трех речах в память Достоевского»? Неужели Вл. Соловьев менял свои убеждения, как рубашки? Нет, конечно, И. Волгин явно путает здесь времена и нравы. Р. Гальцева и И. Роднянская совершенно справедливо пишут о том, что «по-видимому, сведения, исходящие от Леонтьева, требуют осторожного отношения ввиду того, что из-за присущей ему страстной захваченности в любом принципиальном споре он часто переакцентирует и перекраивает сообщаемые факты и мнения» и далее: «Подобные казусы заставляют предположить, что Леонтьев столь же произволен, когда сообщает высокомерный отзыв Соловьева о религиозности Достоевского, будто бы содержащийся в одном из писем Соловьева, которое Леонтьев цитирует явно по памяти и без указания даты»28.
Итак, причиной смерти Достоевского послужил не арест народовольца, а разговор с сестрой, Алеша Карамазов никогда не смог бы стать цареубийцей, и Достоевский, действительно, верил в Христа и Церковь.
1 См.: Литнаследство. – 1934. – Т.15. – С.83 – 123.
2 Гальцева Р., Роднянская И. Раскол в консерваторах //Неоконсерватизм в странах Запада: Реф. сб. 4.2: Социально – культурный и философский аспекты. – М., 1982. – С.227 – 295.
3 Белов С. В. Вокруг Достоевского//Новый мир.->-1985. – №1. – С.207.
4 Либрович С. На книжном посту: Воспоминания. Записки. Документы. - Пг.-М., 1916. - C.42
5 Роскина Н. Об одной старой публикации //Вопр. лит. – 1968. – № 6. -С.250-253.
6 Цит. по: Белов С. В. Еще одна версия о продолжении «Братьев Карамазовых» //Вопр. лит. - 1971. - №10. - С.255.
7 Там же.
8 См.: Измайлов А. У А. Г. Достоевской: (К 35-летню со дня кончины Ф. М. Достоевского) //Биржевые ведомости. – 1916. – 28 января.
9 Ясинский И. Роман моей жизни. - М.-Л., 1926. - С. 168-169.
10 Богданович А. В. Три последних самодержца. – М.-Л., 1924. – С.68.
11 См.: Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. - Л., 1985. - Т.28. -Кн.2. -C.2Q6.
12 Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. – Л,, 1985. – Т.28. – Кн.2. - С.224.
13 См. об этом в кн.: Белов С. В. Жена писателя: Последняя любовь Ф. М. Достоевского. – М., 1986.
14 Литературная газета.-1982.-3 ноября.
15 Литературная газета. – 1982. – 3 ноября.
16 Достоевская Л. Ф. Достоевский в изображении его дочери. – М.-Пг., 1922. -С.102.
17 Измайлов А. Указ. соч.
18 См.: Гроссман Л. П. Жизнь и труды Ф. М. Достоевского: биография в датах и документах. – М.-Л., 1935. – С.352.
19 См.: Кузнецов П. Г. Служба у Достоевского: (Из автобиографии книжника)/ Публ. С. В. Белова // Кн. торговля. - 1964. – №5. – С.40-41.
20 См.: Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. - Л., 1985. - Т.28. -Кн.2. - С.206. 176
21 См.: Церковный вестник. - 1881. – №6. – С.6-7.
22 См.: Рейнус Л. М. Достоевский в Старой Руссе. – 2-е изд., испр. И доп. – Л., 1971.
23 См.: Розанов В. Из переписки К. Н. Леонтьева //Рус. вестник. – 1903. - №5. - С.162.
24 Русский вестник. - 1903. - №4. - С.651.
25 Там же.
26 Соловьев Вл. Философия искусства и литературная критика. – М., 1991. -С.255.
27 Там же. -С.261-263.
28 Гальцева Р., Роднянская И. Раскол в консерваторах //Неоконсерватизм в странах Запада: Реф. сб. 4.2: Социально-культурный и философский аспекты. -М., 1982. - С.259-260.

[terehov1994]

Доброго времени суток !
Нужна ваша помощь , задали сделать сообщение на тему "Проблемы социального переустройства России в творчестве Достоевского"
Прошу помочь с данной головной болью... т.к. имея при себе опыт как в истории , так и литературе ! Но ничего не смог найти...В интернете тоже искал на удивление ничего не нашел , полагаюсь на вас !
Нужен развернутый ответ, т.е. вот такой ответ( ниже) не нужен!
1)Проблема 1
2) Проблема 2

[Ученый]

Доброго времени суток !
Нужна ваша помощь , задали сделать сообщение на тему "Проблемы социального переустройства России в творчестве Достоевского"
так и литературе ! Но ничего не смог найти...

Сильно сомневаюсь что в интернете нет рефератов на эту тему. Ну такое сообщение можно сделать. 1. Тема страдания социальных низов занимала ведущее место в творчестве Д - Бедные люди, Записки из мертвого дома.
2. Д категорически отрицал революционные и насильственные методы переустройства общества -
Преступление и наказание, Бесы.
3. Преодоление социальных противоречий Д видел в православии, самосовершенствовании и очищении страданием. Преступление и накзание, братья карамазовы.

[Ученый]

Доброго времени суток !

http://www.dostoevskiy.net.ru/lib/ar/author/121

[shutoff]

http://www.dostoevskiy.net.ru/lib/ar/author/121

Поддерживаю в отличии от предыдущего поста, так как Достоевский это не медный памятник. Его возрения в течении жизни менялись и нельзя сказать, что в каком-то определённом направлении. Конкретней - утром у него тоже иногда болела голова, а мир вокруг катился в тар-тары... Не говоря уже о том, чем он иногда занимался вечером.
Печально, что советские привычки в нашей школе так тяжело изживаются.

[Лета]

Доброго времени суток !
Нужна ваша помощь , задали сделать сообщение на тему "Проблемы социального переустройства России в творчестве Достоевского"

задают же вопросы бедным студентам

а вообще что касается Достоевского, то "проблема социального переустройства России" - это не его тема, поэтому для меня вопрос звучит странно. по-моему, она гораздо характернее для творчество Толстого. для Достоевского же важнее духовное перерождение человека, возвращение к богу, вечным нравственным ценностям (тот же Раскольников, Иван Карамазов, Шатов...), а какие-то социально-политические концепции служат лишь внешней канвой этого перерождения.

[Ученый]

задают же вопросы бедным студентам

а вообще что касается Достоевского, то "проблема социального переустройства России" - это не его тема, поэтому для меня вопрос звучит странно. по-моему, она гораздо характернее для творчество Толстого. для Достоевского же важнее духовное перерождение человека, возвращение к богу, вечным нравственным ценностям (тот же Раскольников, Иван Карамазов, Шатов...), а какие-то социально-политические концепции служат лишь внешней канвой этого перерождения.

ну почему, проблема бедности ставится постоянно, писатель и сам большую часть жизни страдал от финансовых обязательств. А бедность это социальная проблема.

[Лета]

ну почему, проблема бедности ставится постоянно, писатель и сам большую часть жизни страдал от финансовых обязательств. А бедность это социальная проблема.

Ставится, но решается-то опять же душеспасительными методами. к слову, герои, не испытывающие финансовых затруднений, страдают у него не меньше, чем представители "социальных низов". Та же Настасья Филипповна купается в роскоши, а все равно недовольна, говорит мол, лучше в прачки пойду, чем замуж по расчету, правда под конец все же сбегает с миллионщиком

[Ученый]

Ставится, но решается-то опять же душеспасительными методами. к слову, герои, не испытывающие финансовых затруднений, страдают у него не меньше, чем представители "социальных низов". Та же Настасья Филипповна купается в роскоши, а все равно недовольна, говорит мол, лучше в прачки пойду, чем замуж по расчету, правда под конец все же сбегает с миллионщиком

Д непревзойденнй мастер описания психологических проблем, а психологические проблемы зачастую сводятся к сексу и деньгам По поводу страдания богатых - это тоже имеет место, ведь Вольтер писал - И дож и нищий гондольер одинаково несчастны, но все же участь гондольера намного предпочтительней По поводу социального переустройства - возможно позитивная программа Д и утопична, но критика социалистического переустройства общества дана во многих произведениях. Для меня например в творчестве Д самая непонятная вещиь - неприязнь к западно-европейской культуре. Он черным по белому пишет что только православные = настоящие христиане, а европейские католики чуть ли не слуги дьявола. В чем же проявилась духовность и богоизбранность России? В братоубийственной резне? Тем более удивительно, что Д был на каторге и солдатской службе и видел самые неприглядные стороны российской жизни.

[Лета]

Для меня например в творчестве Д самая непонятная вещиь - неприязнь к западно-европейской культуре. Он черным по белому пишет что только православные = настоящие христиане, а европейские католики чуть ли не слуги дьявола. В чем же проявилась духовность и богоизбранность России? В братоубийственной резне?

братоубийственная резня началась несколько позднее, жил бы Достоевский лет на 40 позже, может и усомнился бы в богоизбранности русского народа. правда, есть легенда, что он и Алешу Карамазова планировал в конце концов сделать революционером - не знают только, насколько это достоверно. но все-таки Достоевский до конца похоже верил, что россия все же исцелится от своих бесов, как в знаменитом евангельском эпиграфе:
"Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло".
не сбылось..
но вообще вы выделяете интересный момент. характерно, что у Д католический священник - это великий инквизитор, а православный монах - это старец Паисий. хотя мог ведь быть и тот же толстовский "Отец Сергий". но великий писатель православных иерархов щадит

[Ученый]

великий писатель православных иерархов щадит

Д фанатик православия. Православие это основа и сущность его убеждений, по крайней мере в конце жизни. Но ведь среди католиков множество истинно верующих людей, например св.Франциск мне очень симпатичен. Д отталкивала расчетливость и неискренность западно-европейцев, особенно ему не нравились немцы и швейцарцы. Такой гениальный психолог почему-то думал что расчетливый человек не может быть искренне верующим.

[Ученый]

братоубийственная резня началась несколько позднее, жил бы Достоевский лет на 40 позже, может и усомнился бы в богоизбранности русского народа.

К чему идет дело, всем было ясно уже в 70-е годы, Д сам это описал в романе Бесы. Революционная группа за участие в которой Д был наказан в молодости, тоже была далеко не безобидной, о чем писатель сам позже вспоминал.

[Лета]

К чему идет дело, всем было ясно уже в 70-е годы, Д сам это описал в романе Бесы. Революционная группа за участие в которой Д был наказан в молодости, тоже была далеко не безобидной, о чем писатель сам позже вспоминал.

ну все-таки нечаевщина - это был единичный случай в то время. и ничего в 70-е гг. еще не было ясно. думаю, даже в начале 1917г. вряд ли кто-то предвидел, какие потоки крови потекут в ближайшем будущем

[Ученый]

ну все-таки нечаевщина - это был единичный случай в то время. и ничего в 70-е гг. еще не было ясно. думаю, даже в начале 1917г. вряд ли кто-то предвидел, какие потоки крови потекут в ближайшем будущем

ну и ладно, социальное переустройство вещь сложная, зато литература в 19 веке в России была хорошая

[Лета]

ну и ладно, социальное переустройство вещь сложная, зато литература в 19 веке в России была хорошая

это точно. современным писателям далеко до Достоевского

[shutoff]

Д фанатик православия. Православие это основа и сущность его убеждений, по крайней мере в конце жизни. Но ведь среди католиков множество истинно верующих людей, например св.Франциск мне очень симпатичен. Д отталкивала расчетливость и неискренность западно-европейцев, особенно ему не нравились немцы и швейцарцы. Такой гениальный психолог почему-то думал что расчетливый человек не может быть искренне верующим.

Не был Достоевский никаким фанатиком... Это в молодости он был сторонником идей христианского социализма (кружок Петрашевцев), но после отмены казни на эшафоте, 4-х лет каторги и 6 лет "солдатчины", он уже не разделял идей, которые руководили им в "Бедных людях", с м.т.з. Жизнь обитателей "Мертвого дома" не вина гос-ва в этом произведении, а проявление их нравственной сути, уровня интеллектуального и духовного развития. Эта идея и в "Игроке", где она обращена в себя и выражена в попытке беспощадного самоанализа. К идее социального переустройства мира всё это никакого отношения не имеет, с м.т.з. Как и "Преступление и наказание". Кое-что в этом смысле можно найти в "Братьях...", но и то, если домысливать авторский текст.
Несмотря на антисемитизм и неприятие католицизма (скорее как носителей ненавистной Д. "лживости" в самих основах жизни) произведения Д. пользуются большой популярностью на западе и активно изучаются. Особенно в американских университетах. Его неприятие зап.европейского образа жизни там воспринимается как критика стереотипов общественного сознания, а не религиозных догм. Характерно в этом смысле неприятие смысла жизни немецкого гражданина, который из-за своей чесности изводит непосильным трудом не только себя, но и всю свою семью ("Дневник писателя"). Наш безграничный разгул (которым и он сам страдал проматывая приданное своей жены) и глубокое раскаяние, ему казались гораздо предпочтительней.
У одного из современников Д. (извините - не могу сейчас вспомнить фамилию, Альтманн, кажется, но это и не важно в данном тексте) я встретил в юбилейном изданании "100 лет Торгового дома Елисеева") замечание, что в Германии сыновья наследуют успешные предприятия своих отцов и дедов по 500 лет, а в России и один век - большая редкость... Мечемся мы, ищем себя и богатство в материальном смысле для большинства из нас совсем не цель наших усилий... С м.т.з., Д. к этому нашему национальному качеству относился положительно и видел в нём залог нашего дальнейшего успешного развития, которое, увы, до сих пор не оправдалось, но и я не могу принять тот смысл своей жизни, которым руководствуется современный немец при всём уважении к нему - добросовестно трудится с малых лет, строит дом и растит детей, чтобы доживать свой век, гораздо более продолжительный чем у нас, в "Доме престарелых"... Это за пределами моего понимания справедливости. ИМХО.

[Ученый]

в "Доме престарелых"... Это за пределами моего понимания справедливости. ИМХО.

Смотря какой дом престарелых. На том свете и этого не будет хотя Вы ближе к т.зр. Д - если зерно умрет, то прорастет и т.д.

Сообщение отредактировал Ученый: 10.12.2012 - 15:13 PM

[Alisa]

Достоевский: почему Запад не понимает Россию

 

 

Есть писатели, которые через свои произведения и воззрения превратились в совесть народа. Самые великие из них сумели перерасти свое время и язык, и их идеи стали универсальным наследством цивилизации. Подобных писателей немного. И даже по прошествии веков в их словах открывается нечто новое.

Федор Михайлович Достоевский — мыслитель, которого уже много раз критиковали в разные исторические эпохи, и так и сяк, но, похоже, время работает на его гений. И если наша певица Люцие Била в начале 90-х пела о том, что Достоевский приходит, то сегодня без колебаний мы можем констатировать, что он уже здесь. Фатальность его наследия легла на наш мир большим грузом, нежели в 19 веке. Если бы кто-нибудь еще недавно сказал, что мы будем воевать с Россией, мы посчитали бы его сумасшедшим. Но наш мир, несмотря на то, что избавился от идеологических различий, не обрел мира и покоя. О противостоянии западной и русской цивилизации спорили еще тогда, когда малые народы Восточной (и Центральной) Европы только искали свой язык и идентичность. Резкий слог Достоевского раскрывает не только мотивы своеобразного русского менталитета, но и постоянно повторяющиеся стереотипы европейского эгоцентризма. Его произведения были написаны в царской России после Наполеоновских войн, во времена больших надежд и ожиданий. Надежд, которые так никогда и не оправдались. Так же, как и сегодня.

Загадка Сфинкса
«Если есть на свете страна, которая была бы для других, отдаленных или сопредельных с нею стран более неизвестною, неисследованною, более всех других стран непонятою и непонятною, то эта страна есть, бесспорно, Россия для западных соседей своих», — написал Федор Достоевский в 1861 году в журнале «Время», который издавал вместе со своим братом Михаилом.

«Никакой Китай, никакая Япония не могут быть покрыты такой тайной для европейской пытливости, как Россия, прежде, в настоящую минуту и даже, может быть, еще очень долго в будущем. Мы не преувеличиваем. Китай и Япония, во-первых, слишком далеки от Европы, а во-вторых, и доступ туда иногда очень труден; Россия же вся открыта перед Европою, русские держат себя совершенно нараспашку перед европейцами, а между тем характер русского, может быть, даже еще слабее обрисован в сознании европейца, чем характер китайца или японца. Для Европы Россия — одна из загадок Сфинкса».Достоевский прекрасно знаком с характером западного общества: некоторые из своих лучших произведений он писал по время поездок по Западной Европе. Он понимает различия двух соседствующих цивилизаций. Он понимает своеобразие своей страны и посмеивается над попытками проанализировать русскую душу:

«Европейцы и уверены, что они нас давно постигли. В разное время употреблены были пытливыми соседями нашими довольно большие усилия для узнания нас и нашего быта; были собраны материалы, цифры, факты; производились исследования, за которые мы чрезвычайно благодарны исследователям, потому что эти исследования для нас самих были чрезвычайно полезны. Но всевозможные усилия вывесть из всех этих материалов, цифр, фактов что-нибудь основательное, путное, дельное собственно о русском человеке, что-нибудь синтетически верное — все эти усилия всегда разбивались о какую-то роковую, как будто кем-то и для чего-то предназначенную невозможность. Когда дело доходит до России, какое-то необыкновенное тупоумие нападает на тех самых людей, которые выдумали порох и сосчитали столько звезд на небе, что даже уверились наконец, что могут их и хватать с неба».

Если вас интересует, что Ф.М. Достоевский имел в виду, то рекомендуем ознакомиться со спорами современных чешских специалистов о России: М.Ц. Путны, Либора Дворжака и Вратислава Доубека — под любезным руководством господина Владимира Кучеры на передаче «Historie.cs». Что еще мог бы добавить классик?

«Кое-что, впрочем, о нас знают. Знают, например, что Россия лежит под такими-то градусами, изобилует тем-то и тем-то и что в ней есть такие места, где ездят на собаках. Знают, что кроме собак в России есть и люди, очень странные, на всех похожие и в то же время как будто ни на кого не похожие; как будто европейцы, а между тем как будто и варвары. Знают, что народ наш довольно смышленый, но не имеет гения, очень красив, живет в деревянных избах, но неспособен к высшему развитию по причине морозов. Знают, что в России есть армия, и даже очень большая; но полагают, что русский солдат — совершенная механика, сделан из дерева, ходит на пружинах, не мыслит и не чувствует и потому довольно стоек в сражениях, но не имеет никакой самостоятельности и во всех отношениях уступает французу».

Упоминание армии уместно. Во времена Достоевского Россия уже снова превратилась в серьезную опасность для вообще миролюбивой европейской цивилизации. Император Александр II осмелился без согласия (и даже наперекор торговым интересам) других стран Старого Света освободить христиан в Юго-Восточной Европе от турок. За самостоятельную политику в отношении своих западных партнеров российскую монархию в итоге настигла расплата в виде левого «Майдана» в 1917 году: Ленин получил деньги на свою революцию в Германии. Достоевский и Золя были в свое время самыми яростными критиками политики Запада.

Портрет европейца

«Француз всегда уверен, что ему благодарить некого и не за что, хотя бы для него действительно что-нибудь сделали; не потому что в нем дурное сердце, даже напротив; но потому что он совершенно уверен, что не ему принесли, например, хоть удовольствие, а что он сам одним появлением своим осчастливил, утешил, наградил и удовлетворил всех и каждого на пути его».

Архетип добродушного болвана, который полон благих намерений, типичен и для современного жителя Запада. На тему французских писателей, пишущих о России, Достоевский добавил: «Он еще в Париже знал, что напишет о России; даже, пожалуй, напишет свое путешествие в Париже, еще прежде поездки в Россию, продаст его книгопродавцу и уже потом приедет к нам — блеснуть, пленить и улететь».

Не менее снисходителен классик и к немцам: «Возьмем сначала ближайшего соседа нашего, немца. Приезжают к нам немцы всякие: и без царя в голове, и такие, у которых есть свой король в Швабии, и ученые, с серьезною целью узнать, описать и таким образом быть полезным науке России, и неученые простолюдины с более скромною, но добродетельною целью печь булки и коптить колбасы».

В те времена в Россию действительно приезжало огромное количество немцев, которые также ехали в Банат и Трансильванию. Туда отправились и многие чехи, в том числе и Карел Гавличек Боровский. Но немцы были самой многочисленной диаспорой в царской России. Их впечатления от русского мира Достоевский описал так:

«Но какая бы ни была разница между ученым немцем и простолюдином в понятиях, в общественном значении, в образовании и в цели посещения России, — в России все эти немцы немедленно сходятся в своих впечатлениях. Какое-то больное чувство недоверчивости, какая-то боязнь примириться с тем, что он видит резко на себя не похожего, совершенная неспособность догадаться, что русский не может обратиться совершенно в немца и что потому нельзя всего мерить на свой аршин, и, наконец, явное или тайное, но во всяком случае беспредельное высокомерие перед русскими, — вот характеристика почти всякого немецкого человека во взгляде на Россию».

Одно предложение он также посвящает англичанам: «Англичанин до сих пор еще не в состоянии допустить разумности существования француза; француз платит ему совершенно тою же монетою, даже с процентами, несмотря ни на какие союзы, ententes cordiales и проч.»

На них не обижайтесь

«Что ж? будем ли мы обвинять за такое мнение иностранцев? Обвинять их в ненависти к нам, в тупости; смеяться над их недальновидностью, ограниченностью? Но их мнение было высказано не один раз и не кем-нибудь; оно выговаривалось всем Западом, во всех формах и видах, и хладнокровно и с ненавистью, и крикунами и людьми прозорливыми, и подлецами и людьми высоко честными, и в прозе и в стихах, и в романах и в истории, и в premier-Paris1 и с ораторских трибун. Следственно, это мнение чуть ли не всеобщее, а всех обвинять как-то трудно. Да и за что обвинять? За какую вину? Скажем прямо: не только тут нет никакой вины, но даже мы признаем это мнение за совершенно нормальное, то есть прямо выходящее из хода событий, несмотря на то, что оно, разумеется, совершенно ложное. Дело в том, что иностранцы и не могут нас понять иначе, хотя бы мы их и разуверяли в противном. Но неужели ж разуверять? Во-первых, по всем вероятностям, французы не подпишутся на «Время», хотя бы нашим сотрудником был сам Цицерон, которого, впрочем, мы бы, может быть, и не взяли в сотрудники. Следственно, не прочтут нашего ответа; остальные немцы и подавно. Во-вторых, надо признаться, в них действительно есть некоторая неспособность нас понять. Они и друг друга-то не совсем хорошо понимают».

Сегодня мы не знаем точно, на что намекает в этом абзаце Достоевский, но представить себе это не так уж и сложно. Скорее всего, речь об очень похожих на сегодняшние риторических умонастроениях в отношении России в Европе. В отрывках текста из журнала «Время» 1861 года, которые были опубликованы в книге «Дневник писателя 1873» (изданной Лодижниковым в 1922 году в Берлине еще по старым нормам правописания), интересно несколько моментов. Во-первых, Достоевский обращается к читателю во множественном числе: «Мы не преувеличиваем». Он выражает позицию всего российского общества, обращается от его имени к Европе. Во вторых, и это можно простить гению, он полностью игнорирует некоторые географические подробности современного мира. Его действительно нельзя упрекнуть в том, что он не знаком с Украиной: это название начали использовать уже после его смерти в СССР в 1919 году. Но европейские границы в то время не выделяли ни поляков, ни чехов. Достоевский пишет следующее: «Возьмем сначала ближайшего соседа нашего, немца». Статья написана еще до возникновения объединенной Германии (1869), поэтому географический разброс Достоевского понятен. В то время мир коренным образом изменялся. Но ни в коем случае Достоевского нельзя обвинить в том, что он не был знаком с малыми славянскими народами. Напротив, он очень поддерживал их в их борьбе за самостоятельность.

F.M. Dostojevskij: Proč Západ nerozumí Rusi, перевод

http://davydov-index...com/880199.html

[Jinn]

Если цитируете, так уж цитируйте до конца. Его антисемитские высказывания, хотя бы. Без них его гениальность много теряет. Или письма к жене лудомана, гениально предсказавшего свой неизбежный выигрыш. Как Вам его трогательная неспособность испытывать чувство вины? Как ее, совесть, что ли? 

Достоевский не европеец? Азиоп, что ли? Все его прозрения носят клеймо Made in Europe. 

[shutoff]

Похвальная попытка этих учёных чехов понять личность и творчество Ф.М.Достоевского, но основы, с которых они приступили к этому делу, с м.т.з., очень шаткие - Западно-европейскую цивилизацию они считают "миролюбивой", а себя - её частью. Я не отрицаю, что культура больших городов Чехии близка немецкой, но народ в целом - славянский. Он хочет казаться западно-европейским, но природа берёт своё. Я не только о восстаниях типа Яна Гуса - они и в Германии были, а об общем отношении к жизни, где показная обеспеченность, свидетельство семейного успеха или достигнутой роскоши не достигли такого развития, как в Западной Европе. Всё-таки они в западно-европейской цивилизации нацмены.
Но пусть читают Ф.М. - может что-то и усвоят и не будут обижаться, что он ни на них, живших во времена Достоевского под властью австрийцев и венгров, ни на прочие мелкие и несамостоятельные европейские этносы он не обращал внимание. Вот вспомнили "Украину" и объяснили почему Ф.М. её не упоминает - появилось это название с их т.з. только в 1919 г. Но поляков Ф.М. вниманием не обошёл и зло высмеял их высокомерие, хвастливость и зависимость от "жидов". Видимо, имел возможность с ними близко познакомиться не только в Европе, но и в Сибири, где Достоевский работал писарем на каторге.