←  Белоруссия

Исторический форум: история России, всемирная история

»

Земля предков

Фотография kmet kmet 16.12 2011

ЗЕМЛЯ ПРЕДКОВ
А.Н.Алпеев
(мемуары-размышления моего соседа об истории и судьбах нашей общей с ним "малой" Родины)


Среди огромного количества белорусских деревень многие из них носят одинаковое, непритязательное название - Рудня. Не одна она и в Житковичском, десятки в соседних - Петриковском, Калинковичском районах. Рудня - своеобразный топонимический рекордсмен. Объяснение этому простое. Название местности или деревни безошибочно свидетельствует о том, что в древности, в железный век, 1500-1200 лет назад и намного позже здесь из болотной, очень низкого качества руды в примитивных домницах-крицах выплавляли железо. "Рудый" на старославянском "чирвоный", красный: болотная руда имеет красноватый цвет из-за наличия в ней окислов железа. Кое-где это производство существовало до середины XIX века, каких-то полтора столетия назад. Еще не так давно в окрестностях Рудни и других полесских деревушек можно было встретить немало насыпей, курганов - отходов рудоплавильного производства.

Рудня - урочище, хутор или поселение появилось неподалеку от большого, старинного села Кольно. Упоминание о нем "двор Колно" в выписке из книг гродских Слонимских о разделе владений между братьями Юрием, Яном-Сымоном и Александром Алельковичами относится к 6 июля 1582 года. Замок Петриков, Кольно и местечко Ленин отошли тогда к Александру. Помечено Кольно и на плане Полесья 1600 года, где нет Житкович, но есть "Колно" и Туров; Рудня называлась еще не так давно Коленская Рудня. Очевидно, коленцы и занимались здесь в лесу производством железа.

Растут и поныне в Рудне вековые дубы - мощные, в несколько обхватов рук человека. Один из них, как помнят себя старожилы, стоит как раз напротив нашего небольшого дома. Но и эти старые деревья, безусловно, не являются ровесниками полесской деревушки. В "Приложении к Минским Епархиальным ведомостям" за 1879 год отмечено, что в приход житковичской Свято-Троицкой церкви наряду с десятком других деревень входит и Коленская Рудня. В сборнике "Волости и селения губернии Литовской и Белорусской волостей" (1888 год) есть сведения: Рудня - дворов 38, жителей 192. Какими многочисленными были семьи!.. А уже в 1908 году - 279 человек, из них детей обоего пола 8-11 лет (школьного возраста) - 26. Какой бы трудной ни была жизнь, но деревня росла, строилась, увеличивалось в ней число жителей, хаты полнились детским смехом. Много детей умирало, но в больших крестьянских семьях оставалось немало "бесштанной" детворы. Кризиса на население деревень не было никогда! Шел обычный, не чуждый природе естественный отбор - выживали более здоровые, крепкие. И люди были сильные, здоровые… Иван Альбинович, мой дальний родственник, помню, легко, одним махом закидывал копну сена на стог. Крепкая порода…
В Кольно, старинном поселении недалеко от Рудни, в начале прошлого века жило 760 человек, было 76 детей. Рудня более походила на ближайшую деревню Гребень, что всего в трех километрах: примерно такое же количество населения, и условия жизни похожи. А жизнь была, как всегда у крестьян, "не сахар". Вот как вспоминал старейший житель Гребеня И.Ф. Гулюта: "В нашей семье было десять душ. А земли - менее двух десятин. Была, правда, корова, но лучше бы ее не было совсем: десять дней в месяц отец должен был отрабатывать помещику в Буйковичах за то, что корова паслась на его лугу. Но как детям без молока?.. Не всегда был и кусок хлеба на столе. Отец надрывался на своей и на панской работе, потому и прожил недолго. В начале столетия в Гребене было два-три десятка дворов, а похороны почти каждый день. Особенно часто умирали дети, которых в крестьянских семьях было помногу... У помещиков Кеневича и Левандовского угодья - не окинуть взором. Забегут дети в панский лес, сорвут ягоду - штраф, если заметит объездчик. Зайдет корова на луг - штраф. За грибы, что собирали люди в лесу, тоже надо было платить"…

Плохо, казалось бы, очень плохо, бедно, холодно и голодно жилось мужику. Не было просвета под моральным и материальным гнетом... Конечно, не сладко, никто не может утверждать, что быт селянина был безоблачным. Такая была жизнь, уровень цивилизации, хотя, может быть, где-нибудь в Германии уже тогда крестьяне жили веселее, легче.

Однако все познается в сравнении: настоящий ад начался позже, в конце 20-х - начале 30-х годов, когда размах набирала сплошная коллективизация, начались массовые аресты, "черный ворон" из НКДВ, его еще называли - "хапун" распростер крылья над страной... А тогда, до революции, мужик, нанятый к помещику на косьбу, худо-бедно получал в день 80 копеек - 1 рубль, жница, жавшая рожь - 50 копеек. Требовали же соответственно рубль - 1,5 рубля, не выходили на работу в самый сезон, и требования рабочих в большинстве случаев удовлетворялись. За два-три дня работы косец мог заработать себе на сапоги, за неделю, работая вдвоем с женой, купить корову, которая стоила не больше 10 рублей.

А вот пример из первых же страниц широко известного романа пролетарского писателя Максима Горького "Мать" - из жизни промышленных рабочих. Павел Власов пошел работать на завод "кровососа"-буржуя и с первой получки смог купить себе гармонь, плисовую сорочку с галстуком, сапоги, подарок матери и к тому же мертвецки напиться… Нашем рабочему, что бы купить все это, надо было работать, может быть, целый год. Все познается в сравнении - старая истина, и мы еще будем иметь возможность сравнить жизнь крестьянина до октябрьского переворота 1917 года и после него…

В Рудне и окрестных деревнях людям жилось, может быть, чуть проще, легче. Конечно, как и везде, приходилось гнуть спину с утра до вечера на своей земле - если она была, а вдоволь земли не было практически ни у кого. Каждое шестое хозяйство, согласно статистическим сведениям губернского земельного управления Северо-Западного края, было безлошадным, 8 процентов семей не имели земли и вынуждены были идти на заработки к помещикам и более богатым крестьянам или пополнять армию пролетариата в городах. Как видим, процент безземельных бедняков был не такой и большой. Главной бедой крестьянских семей была необходимость делить свои клочки земли на сыновей, те в свою очередь на своих, и в результате получалось, что вскоре уже нечего было делить, а жить надо… Не зря премьер-министр России П.А. Столыпин после бесславной русско-японской войны в 1904-1905 годах, решил сделать ставку на хуторскую систему - выделение крестьянам на льготных условиях неудобных для пахоты земель и выселяя их на "отруба" - хутора.

Многие крестьяне из Рудни, главным образом молодые, шли в батраки к зажиточным крестьянам, помещикам Левандовским в соседние Буйковичи, или нанимались на сезонные работы. Имение "Буйковичи" было образцово-показательное по тем временам хозяйство. Работы велись по всем правилам агротехники, построены добротные помещения, действовал винокуренный завод, а также мельница, был большой сад. Через несколько десятков лет образцовое хозяйство Левандовской в Буйковичах разорят воинствующие коммунары, но пока крестьяне могли зарабатывать у нее какую-то копейку, нанимаясь на сезонную или постоянную работу и поправляя свое благосостояние.

В конце прошлого века край интенсивно осваивался. В 70-е годы строилась Полесская железная дорога, рельсы которой пролегли недалеко от Рудни, через Житковичи, и она послужила быстрому росту местечка. Многие рудненцы участвовали в этих работах - возводили насыпи, укладывали рельсы. Поэт Н.А. Некрасов описывал в стихотворении "Железная дорога" строительство другой, Петербургской дороги, но условия работы землекопов были, конечно, одинаковы, и строчки: "Видишь, стоит, изможден лихорадкою, высокорослый, больной белорус" в полной мере можно отнести к строительству Полесской железной дороги, и белорус - может быть, это крестьянин из Рудни. Тем более, что эта дорога была построена за очень короткое время: в отличие от широко известного в свое время БАМа, который и доныне не закончен. Подготовительные работы по строительству Полесской железной дороги начались весной 1883 года, а первый поезд в Житковичи пришел 15 февраля 1886 года. Гудок паровоза в этот день услышали, конечно, и жители Рудни.
Работала экспедиция генерала И.И. Жилинского по осушению полесских болот - каналы, вырытые вручную лопатами рабочих-землекопов, в основном сохранились и доныне, принося существенную пользу. Шли интенсивные лесоразработки. Везде требовались рабочие руки. Жизнь крестьян Рудни мало чем отличалась от жизни других белорусских деревень и поселений. Люди как-то сводили концы с концами, радовались и горевали, рождались и умирали... Так наступил 1917 год, принесший коренные, глобальные изменения в жизни всей страны и каждого ее гражданина. Но тогда никто не мог даже в плохом сне предугадать значительность тех перемен, горечи, а для кого - и радости, которые принесет смена эпох, начиная с осени памятного 17-го.

Земли в окрестностях Рудни малоплодородные, в основном песчаные, но худо-бедно они могли прокормить хлебороба, если он человек трудолюбивый. Этот край больше лесной даже сенокосы располагаются на значительном удалении от деревни. Руденцы привыкли к свободе. Даже крестьянские хаты в деревне разбросаны часто произвольно, не придерживаясь строгого порядка улиц. Издавна жили в Рудне Коцубинские, Рожаловские, Юхневичи, Кирбаи. Обычные крестьяне, ничем не отличающиеся от остальных селян. Это их деды и прадеды плавили здесь болотную руду, отвоевывали у леса и болота клочки пригодной для пахоты земли - представители древнего племени дреговичей, столицей которых был близкий отсюда Туров. Можно представить себе, сколько пота, а не исключено, что и крови влили они за много веков в эту многострадальную полесскую землю, чтобы всколосилась она однажды настоящим, большим талантом... Прошлое Туровщины вообще богато не только историей, но и талантливыми личностями. Что значит для культуры всей Беларуси Кирилл Туровский - великий просветитель, ученый, литератор, епископ - "Златоуст, имя которого ярче всех сияло на Руси". Можно вспомнить святых Бориса и Глеба, святителей Лаврентия и Мартина. Жил и властвовал на Туровщине Константин Острожский, человек глубоко культурный, хранивший в своей библиотеке первое в стране Туровское "Евангелие"... Таланты, как правило, рождаются в провинции, в глубинке, в деревне, на земле - ученые, космонавты, общественные и политические деятели.

Заидеологизированные, продажные, зажатые цензурой большевистские литература и пресса воспевали послереволюционную жизнь крестьян и рабочих. Но все чаще они задумывались: а для чего, собственно, нужно было заваривать эту кашу, переворот в 1917 году, когда по многим - по всем - показателям жизнь стала не лучше, а хуже. Работать стали меньше? Нет, не меньше. Получили крестьяне, правда, по ленинскому декрету землю, но ненадолго, через каких-нибудь десять лет ее отобрали, объявив на селе сплошную коллективизацию. И работать - гнуть спину на ней надо было никак не меньше, чем на помещичьей или арендуемой, если хочешь получить какую-то отдачу. Товары в магазинах исчезли совсем, любые - сплошной товарный голод. В лавке ситчик появлялся раз в году и тот не за деньги, которых у крестьян, конечно, не было, а в виде натурального товарообмена. Техника, молотилки-косилки? До революции в лавке купцов Берманов в Житковичах можно было свободно их купить вскладчину на несколько соседских или родственных дворов, теперь же они напрочь отсутствовали в продаже: давала о себе знать разруха после гражданской войны, бесконечной смены властей, а то, что было в помещичьих имениях, например, в Буйковичах, растащили, порушили, сожгли представители новой власти - современные хозяева жизни...
До первой мировой войны Россия кормила полмира хлебом, входила в четверку наиболее развитых промышленных стран планеты. Теперь она оказалась у разбитого корыта, когда приходилось все начинать сначала и в городе, и в деревне. Все это последствия переворота - явные, кричащие, а сколько их глубинных, в сфере культуры, морали, идеологии...
Деревня между тем жила своей жизнью. Еще молодой и бодрой была моя бабушка Марфа Яковлевна Кирбай, на которой держалась большая и дружная семья в пока еще не разоренном дедовском гнезде. Ее родители и деды по отцовской и материнской линиям, Коцубинские и Кирбаи, пахали здесь землю, нанимались на работу в соседние имения, ездили по праздникам на ярмарки в Кольно и Житковичи. Обычные крестьяне, трудяги, горемыки... Шло время, менялись люди, власти и порядки. Коренным образом менялась сама жизнь. Последние трудности военного лихолетья, смертельные испытания рудненцам довелось пережить поздней осенью 1920 года, когда откатывалась на запад, назад в Польшу, разбитая около Калинкович и Мозыря армия авантюриста Станислава Булак-Балаховича, мечтавшего занять со своим разношерстным 200-тысячным войском Москву. Забегали балаховцы и в Рудню, грабили, бесчинствовали, а многие деревни на их пути были сожжены, люди убиты и замучены. Особенно пострадал тогда Туров, который находился в нейтральной зоне и стал трамплином для наступления войск Балаховича на Советскую Россию.

Сходила пена волны братоубийственной гражданской войны, порожденной 1917-м годом... Над краем установились, наконец, мир и тишина, хотя никогда крестьяне не жили спокойно и безмятежно. И все же 20-е годы, когда мужики впервые почувствовали себя настоящими хозяевами земли, были, может быть, самыми счастливыми и безбедными. Работали на себя, свободно и охотно. Получали неплохие урожаи, платили налоги и госпоставки, государство возрождалось и становилось на ноги. У людей появилась уверенность в завтрашнем дне. Рудня, как и все белорусские деревни, оживилась, была как никогда многолюдной и населенной. В 1924 году насчитывалось 87 дворов, в них проживали 492 жителя. В архиве не сохранилось сведений о количестве учеников в деревне, наверное, их насчитывалось около сотни. Известно только, что школа была большой, в ней имелись три печки, а четыре были только в Люденевичской. В среднем на каждый двор приходилось по шесть душ, большинство, конечно, дети. Оживление, высокая рождаемость - казалось бы, это перспектива белорусской деревни. Но на деле оказалось, что это был временный подъем, которого никогда не было до этого и никогда больше уже не будет...

Какой энтузиазм, духовный подъем был в те годы в Рудне, в каждом городке и деревушке!.. У людей появился жадный интерес к жизни, уверенность в завтрашнем дне, бодрость... Председатель Рудненского сельсовета С. Юхневич 3 мая 1925 года докладывал в Житковичский райисполком:
"Праздник 1-го Мая проведен в д.Рудня в следующем порядке: 25 апреля 1925 г. вечером состоялось объединенное совещание сельсовета с ячейкой ЛКСМБ и учителем Руднянской школы Германом, на котором последним было предложено построить во дворе школы трибуну, что и было сделано в воскресный день 26 апреля... 1-го Мая все члены сельсовета и учащиеся во главе с учителем Германом собрались в клуб ЛКСМБ, оттуда со знаменем и пением революционных песен стройными рядами прошли по улицам деревни. В манифестации участвовала вся молодежь обоего пола и граждане средних и преклонных лет. Пришли все организации к школе и построились возле трибуны. Торжественный митинг открыл председатель сельсовета Юхневич С., который в своем слове, кроме приветствия, разъяснил историю празднования 1-го Мая. Далее выступали от райкомпарта Бабунов, курсанты Назарук и Головач, от Руднянской ячейки ЛКСМБ Фельдман, Головач Степан и от женщин Головач Марфа, от сельсовета Юхневич Иван и Пилькевич Михаил. Все вышепоименованные товарищи, кроме обычных приветствий и поздравлений, указывали на значение празднования 1-го Мая, придерживаясь присланных райкомпартом тезисов. Далее от имени учеников Руднянской школы с приветственным словом выступил ученик Рожаловский Николай, затем учитель Герман осветил события в Германии и подробно разъяснил, в чем заключается преимущество пролетарской науки перед буржуазной. В заключительном слове он указал на необходимость тесной смычки между городом и деревней, между рабочим и пахарем. Митингом была принята следующая резолюция: "Заслушав доклад наших товарищей, в котором говорилось, какие порядки и законы были до революции в России и в настоящее время, празднуя свободно праздник 1-е Мая, мы, граждане Руднянского сельсовета, шлем палачам белогвардейщины свое пролетарское проклятие и даем торжественное обещание, что при первом зове рабоче-крестьянской власти станем на защиту Советской власти"".
Да здравствует мировая революция! Да здравствует день 1-е Мая!
В заключение была спета "Марсельеза".

Сегодня в белорусской деревне, в том числе и в Рудне, тишина, запустение, безлюдье... В 1994 году в ней насчитывалось 102 двора, 210 жителей, из них 36 детей. 74 человека были трудоспособными. Теперь детей более чем вдвое меньше, как и трудоспособных взрослых, зато каждые восемь-девять из десяти рудненцев - пенсионеры. Жителей в Рудне сегодня не более полутора сотен, и их число все уменьшается. А коренных жителей в деревне остались практически единицы. Каждая пятая-шестая изба стоит с заколоченными окнами, а строится на всю деревню только один дом. Это - реальная картина белорусского села. Даже некогда крупная, оживленная многолюдная деревня, центр сельсовета, умирает, а что говорить о малых, патриархальных деревеньках?..

Начало 30-х годов явилось переломной эпохой в деревне. Грянула коллективизация... Сколько о ней написано и восторженных, хвалебных отзывов, произведений, воспоминаний, и мрачных, невеселых. Если бы коллективизация проводилась более гуманными, человеколюбивыми методами, не в такие короткие сроки, которые каждый начальник, чиновник, начиная от наместника на Беларуси - первого секретаря Центрального комитета партии до последнего председателя сельсовета, старался сократить, ужать эти строки, чтобы в лучшем виде предстать в глазах вышестоящего начальства, может быть, она не навлекла бы столько горя и беды, слез и мучений. "Кулаки" - лучшие, наиболее способные, трудолюбивые крестьяне изгонялись из деревни. Их арестовывали, насильно выселяли в северные районы страны, обрекая на муки и гибель, а имущество, землю, скот, постройки отдавали в наспех организованные колхозы. Под молот репрессий попало очень много безвинных людей, но наиболее пострадали в Житковичском районе две деревни - Лагвощи и Рудня. Неподалеку от Лагвощей проходила государственная граница, в деревне проживало большое количество людей польской национальности, были даже польский национальный клуб и школа, и в интересах "государственной безопасности" от этих людей решено было избавиться.
Такая же участь постигла и рудненцев. Не зря председатель Житковичского райисполкома Н.Кричевцев в 1925 году в отчетном докладе говорил: "Брониславский (в его составе были Лагвощи, и сама деревня Бронислав немало пострадала от репрессий), Рудненский и часть Житковичского сельских советов населены бывшей шляхтой, которая не пережила еще в себе бывших традиций, считает себя на голову выше "мужика". Большинство этого населения живет богато, организовывает собственное производство. Новая жизнь среди этого населения прививается слабо..." С этого заявления, очевидно, и начался вскоре массовый геноцид в Рудне, унесший жизни свыше 40 крестьян. А в других деревнях сельсовета, как ни странно, репрессированных было по 1-2 человека, даже в большом и старинном селе Кольно.

В национальном архиве Республики Беларусь хранится список членов Житковичского волревкома за 25 января 1920 года, где среди восьмерых ревкомовцев (председателем был Никита Лукьянович) значится и Николай Яковлевич Коцубинский, 1896 года рождения, брат моей бабушки Марфы Кирбай. Членом комитета мог стать, конечно, только преданный советской власти человек, активист, имевший перед ней определенные заслуги, каким и был Николай Яковлевич. И все же и его осенью в 1937 году не миновал "черный ворон", прихватив вместе со многими сельчанами, и не выпустил уже из своих "когтей". Тогда же был арестован и старший брат Марфы Яковлевны, Петр. Обоих братьев Коцубинских расстреляли в Мозыре осенью 1937 года, вырубив на корню всю мужскую линию фамилии...

Александр Викентьевич Кирбай, мой дед, также был не рядовым и не простым строителем новой жизни в конце 20-х годов. Теперь уже никто не вспомнит и не расскажет, сколько сил, здоровья, нервов потратил он в те годы ради укрепления советской власти, колхозного строительства. Сколько довелось услышать угроз, пережить оскорблений. На окраине деревни в сторону Найды жил один бирюк, остававшийся до самой войны единоличником - и не арестовали его, не расстреляли. Как-то странно, выборочно действовали власти! Он говорил бывало: "Пусть придет Кирбай ко мне во двор со своими уговорами... Схлопочет быстро пулю!". И приходил председатель, не к нему, так к другим, колеблющимся и открыто сопротивляющимся, сомневающимся и страшащимся. Все большее число крестьян писали заявления в колхоз - кто сознательно, добровольно, кто под страхом, угрозами, кто по примеру соседа…

На 1 февраля 1931 года в колхозе "Советская Белоруссия" насчитывалось 25 хозяйств - 8 бедняцких и 17 середняцких. Это примерно треть всех дворов деревни. А еще через год коллективизация здесь, как и по всей стране, считалась завершенной, хотя 100-процентной она до войны практически не была нигде. Неважно какими способами и силами проводилась - для власти был важен конечный результат, цифра, процент. Для достижения его годились любые средства… На деле же, если посмотреть глубже, произошел процесс, обратный ожидаемому. Действительно, от ненавистной большевикам собственности на землю, как главного средства производства, на селе удалось избавиться, как в городе через национализацию заводов и фабрик, отдалить рабочих от прибыли. Крестьян избавили от земли, средств производства и, естественно, от результатов труда. Они ничем не были заинтересованы лучше трудиться, как лишь побуждениями совести, у кого она была, да извечной крестьянской добросовестностью, трудолюбием. К тому же, в отличие от рабочих, они вынуждены были трудиться практически бесплатно, за трудодни. Колхозы в действительности оказались своеобразным гибридом крепостного права и трудовой армии, за создание которой рьяно ратовал Л.Троцкий. Это очень скоро стало причиной многих бед в экономике, разрушением социально-экономических и нравственных устоев жизни на селе. Расплата за насильственную, поспешную коллективизацию оказалась тяжелой, и продолжается она и поныне...

В 30-х годах в Минске выходил журнал "Шляхі калектывізацыі". Летом 1931 года в Рудню приехал корреспондент Юрка Снитко. Вскоре в журнале была опубликована его статья "Блестящие результаты сдельщины" (как видно, уже тогда подобные условия работы заинтересовывали людей и давали хорошие результаты, но потом долгие десятилетия социалистическая экономика открещивалась от сдельщины: выгоднее было платить какой-то мизер, но всем поровну): "В колхозе "Советская Белоруссия" в этом году вся работа проводится на основе сдельщины. Благодаря сдельному труду и продуманным нормам выработки, темпы и заинтересованность колхозников трудиться по-ударному значительно возросли. Если в прошлом году прополка льна и овощей тянулась очень долго, а сенокос даже в августе не был закончен, в этом году наблюдается совсем другая картина.

Бригады косарей из 14 человек во главе с бригадиром Коцубинским (очевидно, это был Николай Яковлевич, брат бабки Марфы - бывший член Житковичского волревкома) 27 июня скосила 8,8 гектара травы, а это значит, что в соответствии с установленной в колхозе нормой выработки (на 1 гектар, в зависимости от качества сенокоса, 3-4 косца), на эту площадь требуется 27 человек.

Правление колхоза, принимая во внимание, что это тяжелый труд (за один день насчитывается 1,25 трудодня), записало в трудовую книжку каждому косарю по 2,4 трудодня.
Бригада на уборке сена из 16 человек убрала и склала в стога сено на площади 5 гектаров, а согласно норм выработки на эту площадь требуется 25 колхозников. Колхозникам на тяжелом труду (метании стогов) засчитано по 1,95 трудодня, а восьми остальным - по 1,55. Таких примеров можно привести много... Благодаря сдельщине идет приток в колхоз бедняцко-середняцких хозяйств. Своевременно закончили прополку льна, проса и овощевых культур, убрали клевер и заканчивают уборку сенокосов".

Темпы, показатели коллективизации в Рудне были хорошими, к ним приближались только артели в Найде и Буйковичах, где после развала коммуны, на базе бывшего помещичьего имения, были неплохие условия для коллективного хозяйства. Но они не устраивали районное начальство, которое требовало "ускорить", "усилить", "нажать"... 10 сентября 1931 года в районной газете "Прымежны камунар" некто "Вока" отмечал, что за последние два года в районе наблюдается очень "медленный прилив" в колхозы бедняцко-середняцких хозяйств. 2200 хозяйств находятся вне колхозов - единоличники, и почти половина их - в трех сельсоветах: Люденевичском, Ветчинском и Рудненском.

В начале марта 1932 года в Житковичкий район приехал первый секретарь ЦК ВКП(б)Б Н.Ф. Гикало. Ознакомился с положением дел в районе, побывал в МТС, Доме соцкультуры, на некоторых районных предприятиях. Затем вместе с секретарем райкома партии Богдановым он поехал в деревни района, был в Люденевичах, Брониславе, Рудне. Безусловно, встречался с председателем руднянского колхоза Александром Кирбаем, тем более, что это было первое в районе коллективное хозяйство, передовое по всем показателям. Уже тогда в колхозе была крупная свиноводческая ферма, и в ее "красном уголке" Н.Ф. Гикало выступил с докладом о международном положении, ответил на многочисленные вопросы колхозников.

Коллективизация в стране набирала размах, ширилась, подобно лавине, которая все сшибает, подминает под себя на своем пути, увлекает, а часто и хоронит... Наиболее активным ее проводником в Рудне по воле судьбы, а скорее, в силу своего характера, честного, бескомпромиссного и прямого, был Александр Викентьевич Кирбай.

Из той же обоймы несгибаемых, а потом - задумавшихся, разуверившихся революционеров-ленинцев был и Евдоким Клочок - дед моей жены Тамары Михайловны, который в середине 30-х попал в лагеря: за что - и сам не знает. Ему выпала судьба быть узником знаменитого Севлага - дикого Северного управления лагерей. Строил железную дорогу, по которой мчатся теперь скорые поезда с романтическим названием "Северная Пальмира". Конечно же, шансы выйти оттуда живым у него были равны нулю, если б не повезло - его взял санитаром в больницу лагерный врач, в прошлом лечивший самого Валерьяна Куйбышева. Приходилось мне ехать по той дороге, когда нужно было зарабатывать на жизнь, в качестве добровольного ссыльного, или сезонного раба - так будет точнее: рабочего строительного отряда, и я не мог отделаться от ощущения, что поезд катится будто по костям, которые лежат вместо шпал...

Обидно и горько осознавать гибель лучших людей деревни, неизвестны их могилы, засыпанные известью... Но из памяти это не выкинуть. Хотя, когда уже в начале 90-х годов в Минске выходила книга "Память. Документальная хроника" Житковичского района, в ней упомянуты, наравне с сотнями других житковчан, имена репрессированных братьев Коцубинских, Николая и Вацлава Кирбаев, но по небрежности, равнодушию местных властей "забыт" первый председатель колхоза в Рудне Александр Викентьевич Кирбай.

Ненадолго пережила братьев и бабушка Марфа Яковлевна. Она умерла в феврале 1950 года совсем еще не старой - сказались трудные годы молодости, пережитые тяготы во время войны, бедность и изнуряющая работа в послевоенные годы. В доме бабки Марфы, стоящем в Рудне и поныне, родились ее внуки, которым суждено продолжать дело отцов и дедов... А сколько семей, родственных и совсем чужих, жило под этой крышей в трудные военные и послевоенные годы! Беда и горе сплачивали, мирили людей, чужие часто жили одной дружной семьей - не то, что сейчас...

Вот судьбы деревенских хат: они переживают несколько поколений, и какой бы старой ни была постройка, она будет стоять столетие и больше, пока в ней теплится жизнь, топится печь и светятся по вечерам окна, и сразу сдает - гниет, оседает в землю, чернеет, когда оставляют ее обитатели. Каким молодым и веселым кажется любой, даже самый древний дом, пока он полнится голосами и звонким детским смехом. Заметили - на нежилых избах, которых в деревне теперь очень много, не селятся аисты, но тут же обживают их вороны?
Рудня, как и большинство белорусских деревень, хоть и не была сожжена, пострадала сильно, а главный урон был в людях, трудолюбивых сельчанах. Мои земляки также не стояли в стороне от всенародной борьбы с врагом. Из 50-й Житковичской партизанской бригады в начале весны 1944 года была выделена инициативная группа, на базе которой из жителей Руднянского сельсовета создан 117-й партизанский отряд в составе 226 человек. Командовал отрядом Василий Сыровацкий, комиссаром был Матвей Хилько. После соединения с частями Красной Армии в ее состав влилась практически полнокровная рота бойцов. 38 рудненцев погибли в партизанских отрядах, на фронтах Великой Отечественной, около 20 мирных жителей погубили оккупанты в деревне и в лесу, где люди прятались в лихую годину. Вся работа, все трудности по восстановлению хозяйства в первые послевоенные годы выпали на долю нескольких мужчин, - престарелых и инвалидов, - а главным образом подростков, женщин.

Медленно залечивала деревня раны войны. В 1945 и в следующем году из Германии в разоренную ею страну поступали большие партии крупного рогатого скота.Это были действительно крупные, тяжеловесные коровы черно-белой в большие крапины масти - германская порода. Около 50 голов было передано в колхоз "Советская Белоруссия", а также три лошади. Давало государство и семена, это было хоть какое-то подспорье. Наиболее бедствующие, многодетные семьи, чьи отцы погибли, получили из Германии несколько коров.
Чем отметна была жизнь в деревне 50-х годов? Как всегда - тяжелым, изнурительным, а главное, практически бесплатным трудом. Деревня уже отстроилась после военной разрухи, подросла молодежь, которая, не имея паспорта, не могла покинуть село. Было достаточно рабочих рук, строились новые дома, появлялось много молодых семей. Беспаспортные крестьяне, как при крепостном праве, после пресловутого "Юрьева дня" не могли уйти к другому барину, а теперь покинуть колхоз. Чтобы выехать из деревни на работу в город (где, кстати, без паспорта устроиться было практически невозможно) или на учебу, нужно было заручиться справкой из колхоза о том, что правление, дескать, не возражает... В 60-е годы, когда деревню покидала часть ребят, родившихся уже после войны, это было несколько проще. Беспрепятственно выдавали всегда необходимые справки детям-сиротам, чьи отцы погибли на фронте или в партизанах; безвинно репрессированные по-прежнему оставались врагами, о них предпочиталось не вспоминать ни по-плохому, ни по-хорошему. Их вычеркнули из жизни, словно и не было этих людей - и молчаливо забыли о них... Таких юношей и девушек, которые, не задумываясь, уезжали, пользуясь правом, добытым для них жизнью отцов, немало было в Рудне.

В 1966 году были отменены трудодни за работу в колхозе и введена денежная оплата труда. Трудодень - условная расценка, установленная непонятно по каким критериям норма выработки той или иной работы, введенная со времени образования колхозов. На каждую работу существовали строго определенные нормы и расценки. Например, один трудодень - скосить 0,45 гектара травы, причем луговой - 0,48, верховой травы - 0,4 гектара. Сжать серпом 0,1 гектара ржи, или вывезти на поле, загрузив вилами и разгрузив 4 тонны навоза, - а сена - 7 тонн, - также трудодень. Можно было заработать за день иногда и 1,5, а то и 2 трудодня, а можно и 0,3-0,5. За починку, например, мешков бригадир мог выставить женщине 1,5-2 трудодня, хотя она их чинила и неделю - работа не тяжелая; то же и за ремонт хомутов конюху или какому-нибудь инвалиду.

По окончании года, когда был собран и подсчитан урожай, сданы обязательные госпоставки, известны результаты хозяйственной деятельности колхоза, на общем собрании колхозников или собрании правления решали, как и поскольку рассчитываться за трудодни. В хороший, урожайный год можно было ожидать по 0,3-0,4 килограмма ржи, 1-1,5 килограмма картофеля, 1-1,5 рубля (до 1961 года) на трудодень, часто же - гораздо меньше… Поздней осенью привозил крестьянин на свое подворье воз бульбы, несколько мешков зерна - результат работы за год.

Бригадирам и звеньевым, которые работали наравне со всеми и получали небольшую надбавку за совместительство, и председателям правления колхозов также полагалось определенное число трудодней, ненамного большее, чем остальным колхозникам. Помню, отцу, председателю колхоза "Советская Белоруссия", как и всем руководителям хозяйств в районе, начисляли за год около 500 трудодней, но гораздо больше - замечаний, выговоров, начетов. Столько и даже больше трудодней мог заработать добросовестный, трудолюбивый работник, особенно "штатный" на постоянной, "выгодной" работе.

И вот, получив за год работы в колхозе несколько центнеров зерна, картофеля и 500-700 рублей (старыми, до 1961 года, деньгами), крестьянину нужно было в первую очередь заплатить налоги, потом купить самые необходимые продукты и предметы для хозяйства - соль и сахар, спички и керосин, одеться и обуться, отправить детей в школу... Сапоги стоили 100-150 рублей, фуфайка, самая незаменимая одежда крестьянина - свыше ста. Корова же "тянула" на 3-4 тысячи рублей, хотя вскоре, после обмена денег в 1961 году, уже 700-800 рублей. Наглядный результат деноминации, с которой мы теперь сталкиваемся постоянно - заработная плата, конечно же, оставалась и остается практически прежней, а деньги дешевеют и дешевеют. Диву можно даваться, как "выкручивались" в таких условиях селяне. Условия жизни на селе, как видим, были и есть гораздо хуже, чем до революции…
Как мог выжить крестьянин в таких условиях, когда он практически ничего не получал за свой труд, но вынужден был платить огромные налоги? За корову и каждую курицу, за плодовые деревья в саду и за землю приусадебного участка (в среднем 30 соток на семью). Шкуру выращенной и забитой свиньи или теленка необходимо было облупить и тоже сдать государству... Грабительские налоги в большей части отменили после смерти Сталина, когда правительство страны до января 1955 года возглавлял Георгий Маленков, за что его, незаслуженно, долгие годы бесконечно благодарили колхозники. А до этого? Выручал в некоторой степени рынок - базар в Житковичах, огромный навес в центре поселка, особенно оживленный в выходные и праздничные дни. Из деревень везли и продавали за бесценок капусту и яблоки, мясо и молоко, сало и фасоль, лишь бы выручить копейку и заплатить налоги, немного одеться и обуться.

В 1953 году, в год смерти Иосифа Сталина - кровавого тирана, о котором сказать так было смертельно опасно, - я пошел в первый класс Руднянской начальной школы, хотя до семи лет мне не хватало двух месяцев. Учительница, Мария Ивановна Юхневич, отличала меня, помню, все-таки большим старанием и прилежанием в учебе, а также любовью к книгам, страстью к чтению. В крестьянских семьях это в общем не поощрялось. Тут больше нужна другая наука и страсть - к земле, к хозяйству. Хотя я и не отказывался никогда от любой домашней работы, недовольство отца, сурового человека, которого жизнь редко баловала и ласкала, было частым, а иногда и очень резким. Он мог, особенно когда был не в духе или выпивший, придраться к любому пустяку. А выпивал по случаю и без случая нередко, как и все всегда, и теперь в деревне: стакан вины раскрашивал невеселое бытие голубыми цветочками призрачного счастья. Тогда в дело шел жесткий армейский ремень, и следы его, бывало, долго оставались на моем теле…

И все же, несмотря на твердую и жесткую дисциплину в нашем доме, в нем чувствовался какой-то дух свободы. Никому не возбранялось высказать свое мнение, поспорить, если считаешь, что ты прав. У нас с братом была своя комната, из окна которой виден вековой, могучий дуб, возраст которого, очевидно, старше самой деревни. Комнатка была скромной, маленькой, стол вечно завален книгами, а вся хата меньше тридцати квадратных метров. В тесной передней комнате, большую часть которой занимала печь, вечно было многолюдно, оживленно, особенно по вечерам - приходили и уходили сельчане, играли в домино, курили и до хрипоты спорили, по праздникам пили вино и обсуждали деревенские и общегосударственные новости и проблемы, будто могли их разрешить.

В семье ощущался дух благопристойности и взаимопомощи, душевной свободы. Во многом это было поставлено благодаря маме, которая, несмотря на огромную занятость на колхозной работе и по домашнему хозяйству, всегда интересовалась нашими с братом делами. В глубине души она была интеллигентным человеком, тонко чувствующим мир и людей.
Александра Александровна, моя любимая и глубокоуважаемая мама, часто с сомнением и некоторым недоумением качала головой и говорила мне: "Разве могла я подумать, что ты достигнешь в жизни такого положения? Из такой бедности, из таких трудностей!..". А я думаю, что как раз в таких условиях, закаляющих душу и тело, и может быть воспитан настоящий человек. Изнеженные, избалованные с детства, не знающие бед и трудностей - слабы!

Светлой и яркой отдушиной в моей жизни были встречи с природой. В деревне она, казалось бы, повсюду, вокруг. Для крестьянина это обычная, повседневная, привычная картина, как для горожанина вид из окна на соседний дом. И все же так, да не так... Нет в мире человека, которому не свойственно было бы ощущение родины, знакомой с детства, любимой природы, родительского гнезда. Оно начинается с младенчества, с первых детских впечатлений, растет и укрепляется вместе с человеком и умирает, когда придет срок, вместе с ним. Родная природа, как и мать, бывает только в единственном числе. Все красоты мира не заменят вид из окна родительского дома, какого-нибудь пригорка с растущим на нем дубом или березкой, с которой связаны самые лучшие, светлые воспоминания. Еще дороже и милее становятся родные места, в которые вложен труд, где пролит пот, набивались мозолями руки. Где каждая пядь земли знакома на ощупь: здесь косил когда-то росным июньским утром, когда еще был жив отец, и косу, что висит в пахнущем старым, пыльным сеном току, еще не побила ржавчина; здесь проходил землю плугом, а под этим деревцем провожал зарю...

Живописность пейзажей околицы не свойственна Рудне. Когда-то красивая, тихая и незаметная речушка Науть обезображена, потеряла и живописность, и воду в результате чересчур активных действий мелиораторов. С востока и с севера лес, но и он стал давно уже не тот - вырубки, подсочки, антропогенное воздействие сделали свое дело. А что творится в близком отсюда Припятском национальном парке, бывшем единственном на весь Советский Союз Припятском ландшафтно-гидрологическом заповеднике! Сердце обливается кровью и болит душа, когда люди рассказывают, как по велению чиновников из самых высоких инстанций вырубаются тысячелетние дубы - гордость Полесья, как в пустыню превращаются бывшие богатейшие заповедные леса. Такое уже пережила однажды Туровщина, когда в конце XVII столетия леса варварски истребляли различные английские концессии. Но тогда император Павел I своим указом прекратил это безобразие, выгнал хищников и все их имущество передал в казну. А кто теперь защитит заповедник?

В десятке километров от Рудни протекает Припять. Ее пойма, Оболонье с синими просторами далей, дубами, старицами и озерами - это настоящий оазис красоты и вдохновенья. В летнюю сенокосную пору на Оболонье оживлено, словно на ярмарке в поселке: голоса, смех, гул техники. Люди стремятся побыстрее, в погоду убрать сено. Тогда на берегу реки или озера не встретишь праздного рыбака.

К вечеру стихает накал работы, у островков кустарников, под дубами тут и там загораются костры. Дымок от них, перемешиваясь с вечерним туманом, стелется над равниной, тянется к реке. Солнце к этому времени уже село за далекую кромку леса, отсвечивая золотом затухающего дня - работа на лугу в страду не может быть оставлена, пока светло... Что может быть красивее, лучше, более волнующе, чем такие часы в родном краю? Дороги и памятны летние вечера созерцанием окрестностей и самого себя, беседами с бывалыми, старшими по возрасту и опыту сельчанами, отрешенностью от хлопот, забот и проблем, полным слиянием, гармонией с природой.

Никогда не забуду ночлег у костра на охапке травы или на сеновале, на свежем, душистом, убранном в погоду сене, вобравшем все запахи луговых растений и цветов, все ароматы лета. Это - навсегда, навечно...

Только в таких живописных местах милых уголков родины пробуждается и зацветает душа, способная разрешиться творчеством, стихом или песней. Не было бы стихов и песен, написанных мною много позже, если бы с детства не полонили мою душу родная деревня Рудня, Припять, Оболонье, древний Туров, отголоски седой старины, произведения Кирилла Туровского... Этот простой быт, крестьянский труд на лугу и в поле, который не в тягость, а в радость, подстать молодой силе, энергии, ищущей выхода. Все это, слава Богу, было, есть и, хочется надеяться, будет, пока мы живы, и после нас - пока под мирным небом будет жить родная Беларусь…

P.S. АЛПЕЕВ Александр Николаевич родился 29 октября 1946 года в д.Рудня Житковичского района Гомельской области. Хата его семьи расположена через дом, от хаты моей бабки по материнской линии.
Сегодня А.Н. Алпеев – академик Российской академии естественных наук и Международной академии психологических наук, академик и почетный доктор Международной кадровой академии, аккредитованной при ЮНЕСКО и Совете Европы, профессор, доктор политических, кандидат исторических наук признанный человеком года ведущими университетами США и Англии, лауреат Международной премии Оксфордского университета и медали Сократа, Международной золотой медали «За заслуги в образовании», награжденной Почетной грамотой Международного Олимпийского комитета и Грамотой НОК, Почетным Знаком и Грамотой министерства туризма и спорта, Грамотой министерства образования Республики Беларусь, автор свыше 120 научных и публицистических работ: монографий, учебно-методический пособий, брошюр, статей, в том числе шести публицистических книг и эссе, трех поэтических и пяти песенных сборников, автор слов почти ста песен, получившего за свои высокопатриотические песенные и публицистические произведения благодарность президентов России, Польши, Словакии, генеральный директор Международного гуманитарно-экономического института.
Изображение
Ответить