Исторический форум: история России, всемирная история

Положение на флангах Великой армии

Малоутешительно для Наполеона складывались дела и на других театрах военных действий. Действовавший на крайнем левом фланге Великой армии 10-й армейский корпус под командованием маршала Э. Макдональда 12 (24) июня занял Россиены, откуда часть сил была направлена к Риге, а прочие войска – к Якобштадту для создания угрозы правому флангу 1-й Западной армии. 19 июля (1 августа) войска Макдональда заняли Динабург, но взять Ригу сходу не удалось. Действуя сразу на трех направлениях (Мемель, Рига, Динабург), его войска из-за недостатка сил не могли выполнить поставленные задачи. Ввиду появления на левом фланге Великой армии корпуса Витгенштейна Наполеону пришлось усилить это направление и помочь Макдональду 2-м армейским корпусом Удино. Ему надлежало действовать, имея конечную цель – отбросить войска Витгенштейна на север к С.-Петербургу и облегчить наступление Макдональда на Ригу. Удино, переправившись в Полоцке через Двину, направил движение своих войск на Себеж, а от Якобштадта туда же должен был {300} наступать Макдональд. Витгенштейн же, опасаясь соединения двух корпусов противника, пошел наперерез Удино к Клястицам, где у д. Якубово 18 (30)–19 (31) июля произошли бои. У Витгенштейна в наличии находилось 23 тыс. чел. против 28 тыс. чел. у Удино. Силы французов были распылены, и Витгенштейну в результате удалось нанести им поражение¹. Для преследования отступавшего за р. Дрисса корпуса Удино был выделен авангард под командованием генерала Я.П. Кульнева. Однако Кульнев, полагая, что французы в беспорядке отходят, 20 июля (1) августа у д. Боярщины внезапно столкнулся с основными силами Удино и потерпел неудачу. В этом бою погиб и сам Кульнев, один из лучших русских кавалерийских генералов. Правда, попытка Удино развить достигнутый успех завершилась неудачей: в свою очередь у д. Головщины его войска наткнулись в тот же день на главные силы корпуса Витгенштейна и в завязавшемся бою потерпели поражение. После этого Удино был вынужден отступить за р. Дрисса, а затем отойти в направлении Полоцка.

В результате этих боев наступление Удино на С.-Петербург было приостановлено. Наполеон же был вынужден отправить на поддержку Удино 6-й армейский корпус генерала Л. Гувьон Сен-Сира (13 тыс. чел.), что ослабило силы Великой армии на главном направлении. Несмотря на явный перевес сил Удино и Сен-Сира (свыше 40 тыс. чел.), Витгенштейн предпринял движение на Полоцк с целью отбросить противника за Двину. 5 (17) августа он атаковал соединенные корпуса, но был отбит и отошел за р. Дрисса². После чего на этом участке на два месяца наступило относительное затишье. Все же действия Витгенштейна сыграли огромную роль – с минимальными силами он смог защитить направление на С.-Петербург и фактически оттянуть на себя три корпуса Великой армии с главного театра войны.

На правом фланге Великой армии 15 (27) июля в наступление перешла 3-я Обсервационная армия, ее войска пленили в Кобрине саксонскую бригаду 7-го армейского корпуса генерала Ш. Рейнье. Дело в том, что французские штабы на долгое время потеряли из виду 9-ю и 15-ю пехотные дивизии, раньше числившиеся во 2-й армии, а затем переданные в состав 3-й Обсервационной армии. Именно поэтому, исходя из неправильной оценки численности войск А.П. Тормасова в 9 тыс. чел. (в действительности 45 тыс.), Наполеон требовал наступления от 17-тысячного саксонского корпуса генерала Рейнье, {301} действовавшего против 3-й Обсервационной армии¹. Следствием чего явилось поражение и пленение около 3 тыс. саксонцев бригады генерала Г.Х. Кленгеля под Кобриным. На помощь к Рейнье Наполеон срочно направил австрийский корпус К. Шварценберга, который первоначально предполагалось задействовать на основном театре военных действий. Объединенные корпуса Шварценберга и Рейнье (свыше 40 тыс. чел.) предприняли ответное наступление, и 31 июля (12 августа) у Городечны Тормасов встретил противника. 18 тыс. русских – против свыше 33 тыс. саксонцев и австрийцев. Сражение продолжалось 14 часов, в ходе его русским полкам удалось отбить все атаки противника, но недостатки позиции у Городечны, не позволяли дальше защищать ее. Ввиду возникшей угрозы для сообщений армии Тормасов в ночь на 1 (13) августа отступил за р. Стырь, чтобы сблизиться с подходившей к театру военных действий Дунайской армией. Потери с обеих сторон превышали 2 тыс. чел. Противник не сумел использовать в полной мере оплошность, допущенную Тормасовым при выборе позиции, а затем и отрезать ему путь отхода. Дальше до начала сентября Шварценберг и Рейнье ограничились лишь наблюдением за Тормасовым на левом берегу р. Стырь. Хотя Тормасов прекратил наступательные действия, в целом он выполнил поставленную задачу и смог прикрыть южное направление. Из-за активных действий российских войск на флангах Наполеон уже в самом начале кампании был вынужден ослабить центральную группировку. На флангах Великой армии оказалось задействованными пять корпусов.

Внутри страны также произошли перемены. Еще до отъезда из армии Александр I призвал 6 (18) июля на борьбу с нашествием все слои населения и подписал Манифест о сборе внутри государства земского ополчения, который был зачитан во всех церквях, дворянских собраниях и в городских думах. Он призвал «собрать внутри государства новые силы, которые, нанося новый ужас врагу, составили бы вторую ограду в подкреплении первой и в защиту домов, жен и детей каждого и всех». Если до этого оборона вверялась армии, то по призыву царя, Россия должна была «ополчиться», т.е. «единодушным и общим восстанием содействовать противу всех вражеских замыслов и покушений». Ставка была сделана на определенные слои, поскольку в Манифесте особо выделялось дворянство, духовенство и народ русский: «Да встретит он (враг. – В.Б.) в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина. Благородное Дворянское сословие! Ты во все времена было {302} спасителем Отечества. Святейший Синод и Духовенство! Вы всегда теплыми молитвами своими призывали благодать на главу России. Народ Русской! Храброе потомство храбрых Славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках, никакие силы человеческие вас не одолеют»¹.

По сути, в этом манифесте содержался призыв единения сословий вокруг самодержавного монарха. Тезис единения сословий вокруг престола в 1812 г. брался за основу монархической историографией, критиковался историками буржуазного направления и полностью отвергался советскими авторами. Но другой идеи российское общество тогда и не могло выдвинуть, и в тех условиях она оказалась жизнеспособной. Указанные три силы составили вместе главную опору государственной власти внутри страны в борьбе с нашествием в 1812 г. Каждая из них выполняла определенную функцию: дворянство – организующую; духовенство – идеологическую; граждане или народ русский, так скромно и несколько непривычно обозначила власть все податные сословия, в первую очередь имея в виду крепостных и государственных крестьян, составили основной человеческий материал, который был использован для достижения победы. Нагляднее всего это проявилось в создании ополчений, в явлении которого, как, например, считала советская историография, как раз выражался народный характер войны. Так, в формировании ополчения приняли участие 20 губерний европейской России, объединенные в три ополченских округа. Создавались они губернскими дворянскими обществами. Они должны были поставлять резервы для регулярной армии. Уже в июле дворянство по призыву Александра I начало создавать части ополчения. Методы формирования были крепостническими, поскольку основу ополчений составляли крепостные крестьяне, которые поступали туда по выбору и от лица помещика (отнюдь не самостоятельно), как его пожертвование. Крепостные являлись собственностью дворян. Губернское дворянское собрание определяло, сколько человек со 100 душ необходимо выставить в ополчение. Например, в Московской и Петербургской губерниях 10 со 100, в других по 4–6 со 100 душ. Кандидатам в ратники предъявлялись упрощенные требования по возрасту (от 17 до 45 лет) и медицинским показателям. В случае гибели или смерти ратника помещик получал рекрутскую квитанцию в зачет будущих наборов. Лбы и бороды ратникам не брили, чтобы подчеркнуть временность призыва, к {303} присяге их не приводили. Мещане могли вступить в ополчение добровольно, но с согласия посадского общества, предварительно уплатить все подати и оставаться на собственном иждивении на время пребывания в ополчении. Офицерский же состав комплектовался почти исключительно из числа местного дворянства (добровольно), что рассматривалось как самообязательство сословия. Причем на командные должности допускались и чиновники, обвиненные в маловажных проступках, что становилось для них средством реабилитации. Ополчения содержались на пожертвования, собранные жителями соответствующих губерний, всего общая сумма пожертвований превысила 100 млн рублей. Таким образом, в 1812 г. российские войска получили реальную подмогу, хотя в основном ополчения (за редким исключением) использовались как вспомогательные войска во второй половине кампании 1812 г., а также в 1813–1814 гг. Необходимо отметить, что значительная часть формирований ополчения не могла противостоять регулярным частям Великой армии в силу плохой боевой подготовки и отсутствия соответствующего вооружения. Но ополчение использовали для прикрытия второстепенных направлений, для несения охранной и вспомогательной службы, что давало возможность командованию концентрировать регулярные части, не отвлекать их на выполнение небоевых и второстепенных задач. {304}

¹ РГВИА. Ф. ВУА. Д. 3404. Л. 13–13 об., 15–18.

² Там же. Л. 28–30 об. {301}

¹ [Fabry G.] Op. cit. T. I. P. 72, 74. {302}

¹ Цит по: Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны в 1812 году. Ч. 1. С. 255–256. {303}

Безотосный В.М. Россия в наполеоновских войнах 1805–1815 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 300–303.

Смоленский маневр Наполеона

В Витебске Наполеон уже начал испытывать колебания в вопросе о целесообразности дальнейшего движения вперед. Многие мемуаристы писали о его большом желании закончить кампанию в Витебске. Такое же мнение выражало его ближайшее окружение¹. Правда, ни в одном документе Великой армии не удастся найти его личных указаний, свидетельствовавших о том, что он готов прервать военные операции. Наполеон уже не мог остановиться, поскольку ему нужна была победа любой ценой. Его колебания (если они были) порождались отсутствием реально ощутимых результатов.

Если во французском лагере ощущались усталость и недовольство достигнутым, то у русского генералитета, особенно у среднего звена, наблюдался в тот период заметный подъем. Соединенные армии, выйдя из кризисной ситуации, могли, как считали многие, перейти в наступление. Стратегическая пауза, взятая Наполеоном, и остановка Великой армии под Витебском создавали возможность {304} перехватить инициативу. Желанием дать сражение горел весь офицерский корпус. Уже накануне соединения двух армий под Смоленском в приказе, подписанном Барклаем 20 июля 1812 г., от его имени говорилось: «Солдаты! Я с признательностью вижу единодушное желание ваше ударить на врага нашего. Я сам с нетерпением стремлюсь к тому». Далее, описав бои под Витебском, он дал следующее объяснение причин отступления к Смоленску: «Мы готовы были после того дать решительный бой; но хитрый враг наш, избегая оного и обвыкши на части слабейшие, обратил главные силы к Смоленску, и нам надлежало защиту его, а с ним и самого пути в Столицу предпочесть всему. Теперь мы летим туда, и соединясь со 2-ю армиею и отрядом Платова, покажем врагу нашему, сколь опасно вторгаться в землю, вами охраняемую. Последуйте примеру подвизавшихся под Витебском и вы будете увенчены безсмертною славою; наблюдайте только порядок и послушание: победа ваша»¹. Последнее обращение было больше похоже на оправдание отхода к Смоленску и попытку остановить нараставшую волну недовольства в войсках тактикой отступления. Причем позже в приказах по 1-й Западной армии обращения главнокомандующего о грядущем сражении или переходе в наступление уже отсутствовали.

Но в любом случае нужно было выработать новый операционный план. Барклай первоначально рассчитывал, что, достигнув Смоленска, 2-я армия прикроет московское направление, а 1-я переместится вправо для сближения с Витгенштейном и угрозы коммуникациям противника с Севера. Движение своей армии к Смоленску он считал отклонением от ее операционной линии, намеченной до этого через Велиж².

21 июля (2 августа) состоялась личная встреча главнокомандующих Барклая де Толли и Багратиона, во время которой как раз обсуждался вопрос о выработке нового операционного плана. Багратион опередил свою армию на день, хотя был старшим в чине, добровольно подчинил себя Барклаю. Но его подчинение являлось условным, так как не было зафиксировано каким-либо официальным документом, он лишь в письме Александру I вскользь упомянул об этом: «О готовности моей быть в команде, кому благоугодно будет {305} подчинить меня»¹. Кроме того, два главнокомандующих придерживались противоположных взглядов на будущие действия. Багратион, например, активно ратовал за скорейшее продвижение вперед соединенными силами с задачей нанести противнику ряд ударов. В своем отношении к Барклаю, подписанном 22 июля (на следующий день после встречи), он следующим образом видел ситуацию: «Собрав столь знатное количество отборных войск, получили мы над неприятелем ту поверхность, которую имел он над раздельными нашими армиями. Наше дело воспользоваться сей минутой и с превосходными силами напасть на центр его и разделить его войски в то время, когда он быв рассеян форсированными маршами и отделен от всех способов, не успел еще сосредоточиться – идти на него теперь, полагаю я, идти почти на верное – вся армия и вся Россия сего требует… Ударом сим разрешим судьбу нашу… Предоставляя вашему Высокопревосходительству распорядить всем для лучшего успеха, я сам берусь, если вам угодно будет, идти на неприятеля, имея армию вам вверенную в подкрепление»². Барклай же не являлся сторонником перехода в наступление, полагая все еще превосходство противника в силах, а также зная методы Наполеона мгновенно концентрировать свои войска в нужный момент.

Собравшийся в Смоленске 25 июля (6 августа) военный совет (помимо главнокомандующих, на нем присутствовали великий князь Константин, генералы А.П. Ермолов, Э.Ф. Сен-При, М.С. Вистицкий, полковники К.Ф. Толь и Л.А. Вольцоген) рассмотрел уже разработанный генерал-квартирмейстером 1-й Западной армии Толем план предстоявшей операции и высказался за немедленное наступление в направлении Рудня – Витебск «яко на центр расположения неприятельских войск»³. Обоснованием такого решения служили рассеянность сил Наполеона и выигрыш времени для вооружения в тылу формирующихся войск. Предполагался обход левого фланга противника, а в случае неудачи – возможное отступление. Все предстоявшие действия войск были расписаны в документе, названном «Дистанция наступательным действиям к стороне местечка Рудни на 26 июля»⁴. {306}

Победила точка зрения Багратиона, поддержанная большинством голосов. Барклай подчинился с явной неохотой, но, будучи формальным главнокомандующим объединенных сил, оговорил это решение запретом отдаляться от Смоленска более трех переходов. Наступление могло втянуть русские войска в большое сражение, поэтому Барклай де Толли, как видно из его переписки в это время с Александром I, Багратионом и адмиралом П.В. Чичаговым, фактически противопоставил мнению военного совета «высочайшую волю»: «продлить сколь можно более кампанию, не подвергая опасности Обе Армии», чтобы дать время для формирования резервов внутри государства¹. Источники свидетельствуют, что ему удалось убедить и Багратиона в необходимости затягивания войны. Так, главнокомандующий 2-й армии писал 31 июля П.В. Чичагову: «В рассуждении, что нет у нас резервной армии, должны мы до некоторого времени ограничиться тем, чтобы малыми отрядами занимать и беспокоить неприятеля, не давая генерального сражения»².

26 июля (7 августа) российские войска двинулись в направлении на Рудню, имея в авангарде казачьи полки генерала М.И. Платова, а фланги прикрывали два обсервационных отряда («корпуса»). В ночь на 27 июля (8 августа) было получено ложное известие о сосредоточении к северу от Смоленска крупных сил неприятеля в районе Поречья³. В этой обстановке приказ о движении на Рудню был сразу же отменен. Причем на этом настаивал и Багратион, о чем свидетельствуют его пять писем Барклаю от 27 июля (8 августа), поскольку опасался обхода французов с флангов⁴. Барклай решил поступать согласно своему плану, 1-я Западная армия начала передвигаться к Поречью, а 2-я Западная армия стала занимать ее место. Лишь {307} Платов, не получивший приказа, продолжил движение вперед и на рассвете 27 июля (8 августа) атаковал авангард Мюрата у д. Молево Болото. Кавалерийская дивизия генерала О. Себастиани, стоявшая без должного охранения, была опрокинута и, преследуемая казаками, отступила на несколько верст¹.

Решение Барклая де Толли о движении в сторону Поречья не нашло поддержки среди генералитета обеих российских армий, в результате борьба мнений по поводу способа действий очень быстро переросла в столкновение личностей и группировок. Из-за опасения обходного маневра со стороны неприятеля и ввиду отсутствия точных сведений о состоянии его сил наступление армий в течение 29 июля (10 августа) – 2 (14) августа превратилось в марши и контрмарши в треугольнике Смоленск – Рудня – Поречье, что пагубно сказалось на моральном состоянии войск и привело к активизации генеральской оппозиции по отношению к Барклаю де Толли.

Судя по переписке главнокомандующих, Багратион не поддерживал решения Барклая и предлагал продолжить наступление на Рудню, считая, что если «…не предполагается нигде давать решительного сражения и нет на то воли государя императора, в таком случае обеим армиям не должно растягиваться». Кроме того, он высказал обоснованное опасение за свой левый фланг, но не проявил настойчивости в защите своего мнения, сделав приписку к письму от 27 июля: «Впрочем делайте, как вы знаете»².

Это в какой-то степени развязывало руки Барклаю. 29 июля он выдвинул в письме к Багратиону свои старые предложения: «Генеральный план наших теперешних операций должен быть следующим: 2-я армия прикроет дорогу, ведущую в Москву, а 1-я армия действиями своими остановит сколько возможно будет неприятельские силы, поражая его левый фланг, и содержит коммуникацию между обеими армиями». Причем в случае наступления на Смоленск превосходящих сил Наполеона необходимо было оставить город и отступать, придерживаясь «важнейших предметов», т.е. «сохранение армий и продолжение войны». Барклай построил свой проект, исходя из вероятного плана действий Наполеона, суть которого, по его мнению, состояла в том, что «сперва избегая сражения… завлекая нас за собою обойтить правый, а может быть, и левый наши фланги». Поэтому главной задачей он считал обеспечение флангов, особенно {308} правого, где должна была находиться 1-я армия. Военный министр ясно видел опасность нахождения отдельного отряда у г. Красного, для чего Багратиону предлагалось «взять особые предосторожности»¹.

Но и план Барклая не был реализован. К этому времени борьба мнений по поводу способа действий во многом переросла в личный конфликт двух главнокомандующих, что явно не способствовало выработке окончательного решения. К тому же изменилась обстановка. Были получены сведения о сосредоточении противника на левом фланге, и армии придвинулись к берегу Днепра. В конце июля – начале августа в связи с несогласованностью мнений главнокомандующих, отсутствием фактического единоначалия и верной информации обе армии занимались бесплодными и ненужными передвижениями с фланга на фланг и в тыл. Поскольку противник находился в статичном положении, армейской разведке было трудно собрать нужные сведения, учитывая все еще превосходство французской кавалерии. Хотя Барклай предполагал, что «решительный план дальнейшим нашим действиям» будет принят после сбора достоверных сведений «о положении неприятеля»², но желание армий сразиться с противником заставляло форсировать события. Надо сказать, что в своих действиях Барклай проявил чрезвычайную осторожность.

Знакомство с перепиской французского генералитета подтверждает мнение, что Наполеон, находясь в Витебске, не располагал точными сведениями о расположении главных сил Барклая. Но решил преподнести противнику тактический сюрприз. У него зародилась мысль обойти левый фланг русских войск. Устроив у сел Расасны и Хомино мосты, французский император задумал перебросить главные силы на левый берег Днепра и тем самым неожиданно переменить фронт, быстро захватить Смоленск, зайти в тыл русских войск и отрезать их от прямого пути движения на Москву. Предварительно Наполеон советовался с Даву о том, по какому берегу Днепра осуществить движение, и требовал от маршала сведений о местности перед Смоленском³.

По разведывательным сведениям Наполеон предполагал, что на левом берегу Днепра находились значительные силы 2-й Западной армии, поэтому в его первоначальные намерения входило {309} уничтожение этих частей. 25 июля (6 августа) Бонапарт писал Э. Богарне: «Мое намерение двинуться на противника по левому берегу Днепра, захватить Смоленск и дать сражение русской армии, если она постарается удержать за собой занятые позиции»¹. Выбор направления движения был определен еще и тем, что его разведка получила искаженные сведения о приближении частей Дунайской армии к Чернигову. Поэтому им преследовалась задача не допустить соединения и отбросить войска Барклая на Север. Получив донесения о деле под Молевым Болотом и убедившись, что это рекогносцировка, Наполеон продолжил подготовку к переправе через Днепр.

2 (14) августа по трем наведенным мостам войска Великой армии форсировали Днепр и двинулись через Ляды на г. Красный, имея в авангарде кавалерию Мюрата при поддержке пехоты корпуса Нея. У Красного Багратионом был оставлен только отдельный отряд генерала Д.П. Неверовского (шесть пехотных полков и четыре эскадрона кавалерии – 6 тыс. чел.), который принял на себя удар многочисленной кавалерии Мюрата. После многочасового боя полкам Неверовского в полном окружении удалось отойти к Смоленску. Поскольку русская кавалерия оказалась сразу же сбита, пехота, практически «в виде толпы», двигалась по дороге на Смоленск, отражая огнем и штыками постоянные атаки французской конницы. Но Мюрат, не имея поддержки отставшей своей пехоты и не введя в дело конную артиллерию, которая у него имелась, так и не сумел реализовать численное превосходство (17 полков конницы – более 8 тыс. всадников), он не смог ничего сделать². Русские понесли значительные потери (2 тыс. чел.), но устояли. Впоследствии историки назовут этот эпизод со слов Ф. Сегюра «львиным отступлением». Здесь будет уместно привести мнение Мюрата о движении войск Неверовского к Смоленску: «Я никогда до этого не видел пехоту, действовавшею с такою неустрашимостью и решительностью»³. Сам же Мюрат, командовавший кавалерией в этом деле, был ниже всякой критики, можно сказать, что именно его просчеты не дали французам взять сходу Смоленск.

В то время как происходили события под Красным, русские главнокомандующие решили вновь повторить наступательное движение. 1-я Западная армия уже находилась на дороге в Рудню {310} примерно в 35 верстах от Смоленска, 8-й пехотный корпус 2-й Западной армии дошел до Надвы (35 верст от Смоленска), а 7-й корпус задержался в пути и находился от города в одном переходе. Получив известие о движении крупных сил противника на Красный, Багратион 3 (15) августа вернул в Смоленск 7-й пехотный корпус генерала Н.Н. Раевского, который успел отойти от города лишь на 12 верст, а затем к нему присоединился отступивший отряд Неверовского. Собственно, героическое сопротивление пехоты Неверовского не позволило французам сходу ворваться в Смоленск, что дало время Багратиону перебросить в город 7-й пехотный корпус, так как, кроме одного пехотного полка, оставленного в городе, других частей для обороны не было.

Русское командование предполагало, что французы постараются совершить обходной маневр. Правда, каждый главнокомандующий больше опасался за свой фланг. Барклаю это движение Наполеона дало «большой повод к удивлению». Для Багратиона этот маневр также был неожиданным, так как он предвидел наступление французов на Красный лишь со стороны Орши и Мстиславля¹. Тем не менее 1-я и 2-я Западные армии оказались в очень сложном положении. Возникла реальная угроза занятия Смоленска неприятелем и его выхода в тыл российским войскам. Первоначально Багратион решил, пока не узнал, что главные силы французов идут на Смоленск, 7-й корпус оставить для защиты Смоленска, а 8-й корпус переправить у Катани через Днепр для атаки противника на марше. Но после опроса пленных, взятых Неверовским (сам Наполеон идет к городу), обе армии сосредоточились у Смоленска. Но уже к 5 (17) августа, получив ложные сведения, что французские части появились на Ельнинской дороге, главнокомандующие решили, что Багратион прикроет Московскую дорогу, а 1-я армия будет оборонять Смоленск.

Наполеон надеялся, что русские втянутся в генеральное сражение под Смоленском. Эта уверенность послужила одной из причин, почему Наполеон отказался от переправы через Днепр с целью угрозы одного из флангов противника. Для обороны Смоленска Раевский имел под рукой 4 (16) августа примерно 15 тыс. чел. и избрал тактику активной обороны, используя в качестве прикрытия башни и полуразрушенные городские крепостные стены XVI–XVII {311} столетий¹. Утром французы атаковали тремя пехотными колоннами из корпуса Нея Королевский бастион и Рославльское предместье. Пехоте Нея дважды удавалось ворваться на Королевский бастион, но оба раза подоспевшие русские резервы отбрасывали ее. После второй неудачи французы прекратили атаки, ограничившись перестрелкой, решив отложить штурм города до следующего дня.

Тем временем к Смоленску подошли войска обеих российских армий и сосредоточились на правом берегу Днепра. В течение ночи корпус Раевского был сменен 6-м пехотным корпусом Дохтурова, усиленным 3-й и 27-й дивизиями (всего около 30 тыс. чел.). Основные силы армии Барклая оставались на правом берегу Днепра, а армия Багратиона начала движение вверх по течению реки на 12 верст, чтобы контролировать переправы и прикрыть направление на Москву. Причем Барклай обещал Багратиону без нужды не оставлять город, но, по-видимому, сам для себя уже принял решение об отступлении. Вообще необходимо заметить, что обходной маневр через Красный, предпринятый Наполеоном, сделал длительную оборону Смоленска бесперспективной. Французские же войска расположились вокруг Смоленска полукругом на левом берегу Днепра: всего – 146 тыс. чел. (из которых в сражении участвовало 45 тыс.).

С утра 5 (17) августа началась ружейная и артиллерийская перестрелка, длившаяся до 14 часов. Наполеон сначала тешил себя мыслью, что русские попытаются выйти на открытую позицию перед городом, в то же время не спешил начинать штурм, намереваясь втянуть русских в большое сражение, но затем убедился, что они вновь отступают (ему доложили о движении Багратиона), и он решил взять Смоленск обходным маневром и попытаться разъединить русские армии. Однако французы не смогли быстро найти броды на Днепре и поэтому вынуждены были предпринять фронтальную атаку. Штурм начался около 16 часов. Вперед пошли корпуса М. Нея, Л.Н. Даву, Ю. Понятовского. Сначала они вытеснили русских из Красненского, Мстиславского и Рославльского предместий, затем, несмотря на яростные русские контратаки, к 18 часам полностью захватили все предместья левого берега, но войти в центр города им не удалось. Наполеон приказал сосредоточить под стенами Смоленска свыше 150 орудий, которые начали обстрел города, в результате чего возникли многочисленные пожары. Все последующие попытки атак также оказались безрезультатными. К 22 часам сражение {312} прекратилось. В ночь на 6 (18) августа войска Дохтурова вместе со многими жителями покинули Смоленск¹. Наполеон 6 (18) августа готовился к новому штурму, однако уже рано утром узнал, что русские покинули Смоленск, разрушив мост через Днепр, и в 4 часа утра его части вошли в разрушенный город, в котором из 2250 домов уцелело около 350 зданий.

В ходе борьбы за Смоленск 4–5 (16–17) августа потери русских составили свыше 11 тыс. чел., среди убитых оказались два генерал-майора А.А. Скалон и А.И. Балла. Убыль в рядах Великой армии была по русским исчислениям около 14 тыс. чел., по французским данным – 6–7 тыс. чел., а в числе убитых оказался польский генерал М. Грабовский. Основным же итогом событий под Смоленском стал вновь срыв наполеоновских надежд на генеральное сражение, русские опять отступили.

После оставления Смоленска 1-я Западная армия отошла на Пореченскую дорогу и тем самым оказалась удаленной от 2-й Западной армии, отступавшей по Дорогобужской дороге. Опасаясь вновь оказаться отрезанным от армии Багратиона, Барклай решил соединиться с ним. Но это движение на соединение вдоль правого берега р. Днепр предстояло осуществить в опасной близости к противнику. Поэтому Барклай принял решение перейти на Дорогобужскую дорогу в ночное время. Только этим можно объяснить потерю целого дня 6 (18) августа. Войска были разделены на две колонны и арьергард. Чтобы опередить противника, к перекрестку дорог у д. Лубино был выдвинут отряд генерала П.А. Тучкова (примерно 3 тыс. чел.). Тем временем в ночь на 7 (19) августа части Великой армии навели несколько переправ через Днепр (3-й корпус М. Нея, 8-й корпус генерала А. Жюно, а также 1-й и 2-й корпуса кавалерийского резерва И. Мюрата). Сам Наполеон остался в Смоленске и поручил преследование русских этим трем высокопоставленным армейским начальникам.

Около 8 часов утра авангард Тучкова вышел на Московскую дорогу, и его командующий правильно оценил важность прикрытия этого перекрестка для судьбы всей армии – он принял решение остаться в этом месте, вопреки полученному приказанию двигаться дальше. Ранее около 5 часов утра у местечка Гедеоново сбившийся с дороги 2-й пехотный корпус К.Ф. Багговута и часть 4-го корпуса, столкнулись с корпусом Нея. Оказавшийся рядом Барклай де Толли приказал удерживать позицию у Гедеоново отряду генерала Е. Вюртембергского. Лишь после 8 часов утра, отбив все атаки Нея, {313} русские оставили Гедеоново после того, как все войска миновали этот опасный участок. Наполеон отдал приказание Нею продолжать атаковать русских с фронта и усилил его одной дивизией корпуса Даву. Войска Мюрата и Жюно должны были охватить левый фланг русских.

Все дальнейшее зависело от действий Тучкова, который смог достаточно долго удерживать позицию на р. Колодня по обеим сторонам дороги и выдержал все нараставшие атаки корпуса Нея. Лишь после 15 часов пополудни Тучков отступил за р. Строгань и, разобрав мост через речку, занял позицию, которую нельзя было сдавать, пока перекресток дорог не минуют остальные русские войска и арьергард. Несмотря на то что Тучков получил подкрепления, положение его отряда было сложным. С фронта значительно усилил давление Ней, а в обход его левого фланга двинулась кавалерия Мюрата, а недалеко от нее у д. Тебеньковой находился переправившийся через Днепр корпус Жюно. Как раз самую главную опасность для Тучкова представляли войска Жюно (14 тыс. чел.), если бы он двинулся в атаку против левого фланга русских, его отряд был бы вынужден оставить свою последнюю позицию и отступить. Но Наполеон не оставил за себя единого командующего, а Жюно не хотел атаковать, отговариваясь неимением приказа от императора. Просьбы и уговоры Мюрата не помогли. Ней же последовательно предпринял несколько фронтальных атак (в 17 часов, в 18 часов, в 19 часов, в 21 час), но все они закончились безрезультатно. Барклай же успел подкрепить Тучкова полками 3-го пехотного корпуса. Около 19 часов на Московскую дорогу стали выходить части Багговута и арьергарда. К ночи из этого района были выведены все русские войска, главным результатом этого трудного дня стал выход 1-й Западной армии на Московскую дорогу. Задача была решена, хоть и дорогой ценой. Русские потеряли 5–6 тыс. убитыми и ранеными, у французов убыль составила 8–9 тыс. чел., в том числе смертельное ранение получил генерал Ш.Э. Гюден де Саблоньер. Во время последней французской ожесточенной атаки попал в плен исколотый штыками в рукопашной схватке русский герой дня генерал П.А. Тучков¹.

Безусловно, русские войска в деле 7 (19) августа под Валутиной горой (эти события иногда называют сражением при Гедеоново, или при Лубино) проявили присущую им стойкость в бою против превосходящих сил противника. Да и не на должной высоте оказались {314} французские военачальники в отсутствие Наполеона. Они упустили реальный шанс нанести поражение армии Барклая. Необходимо сказать, что и русские генералы допустили значительное число элементарных ошибок, которые пришлось срочно исправлять, но, к сожалению, ценой самоотверженности войск. Но из-за нескоординированности действий генералов (в том числе и по вине Барклая) 1-я Западная армия попала в тяжелое положение. В некоторой степени сложившееся положение можно объяснить появлением в рядах армии генеральской оппозиции, о которой уже упоминалось. {315}

¹ Коленкур А. Указ. соч. С. 107–108; Из записок графа Филиппа Сегюра // Русский архив. 1908. № 3. С. 436–437; Мемуары князя Сангушки // Исторический вестник. 1898. № 8. С. 681. {304}

¹ Безотосный В.М. Приказы по 1-й Западной армии // Российский архив. Вып. VII. С. 120.

² Генерал Багратион. С. 213; Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны в 1812 году. Ч. 1. C. 347; Военный сборник. 1903. № 11. С. 246. {305}

¹ Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И.В. канцелярии. Вып. 14. Ч. 1. С. 48.

² Там же. С. 49, 52–53; Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Отд. I. Т. XIV. С. 199.

³ Идея наступательного движения на Рудню, видимо, принадлежала П.И. Багратиону, как видно из его письма Ф.В. Ростопчину (Дубровин Н. Письма главнейших деятелей в царствование Александра I. С. 73).

⁴ Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И.В. канцелярии. Вып. 14. Ч. 1. С. 16–18; Материалы для истории войны {306} 1812 года: Приложения к запискам Алексея Петровича Ермолова. С. 158–161.

¹ Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И.В. канцелярии. Вып. 14. Ч. 1. С. 23–26. 55–56.

² РГВИА. Ф. 103. Оп. 208а. Св. 0. Д. 13. Л. 118 об. 26 июля Багратион писал Барклаю: «Ежели неприятель остановится в больших силах в своей позиции, то мне кажется, лучше его не атаковать в крепкой его позиции… Обеспокоить его казаками и выждать, чтобы он сам вышел нас атаковать, а тогда для нас лучше будет… Сие для того говорю, что вы мне сказывали, как нужно длить нашу кампанию» (Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Отд. I. Т. XIV. С. 224–225).

³ Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны 1812 года. Ч. 2. С. 66.

⁴ Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И.В. канцелярии. Вып. 14. Ч. 1. С. 55–59. {307}

¹ Донское казачество в Отечественную войну 1812 г. и заграничных походах русской армии 1813–1814 гг.: Сб. документов. С. 149–155.

² Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Отд. I. Т. XIV. С. 250–251; Материалы для истории войны 1812 года: Приложения к запискам Алексея Петровича Ермолова. С. 172–173. {308}

¹ Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И.В. канцелярии. Вып. 14. Ч. 1. С. 24–26.

² Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Отд. I. Т. XIV. С. 198.

³ Correspondance du maréchal Davout, prince d’Eckmühl, ses commandements, son ministère (1801–1815). T. 3. P. 374–375. {309}

¹ Correspondance de Napoléon I-er. T. 24. P. 132–133; Fabry G. Op. cit. T. III. P. 359, 417, 472–473, 542; Labaume E. Relation complète de la campagne de Russie en 1812. P. 95–97; РГАДА. Ф. 30. Оп. 1. Д. 273. Л. 30 об.

² РГВИА. Ф. ВУА. Д. 3496. Л. 23 об.–25 об. Подр. см.: Попов А.И. Первое дело под Красным. М., 2007.

³ Fabry G. Op. cit. T. IV. P. 282. {310}

¹ Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И.В. канцелярии. Вып. 14. Ч. 1. С. 32–33, 59; Генерал Багратион. С. 220, 224–225, 227; Материалы для истории войны 1812 года: Приложения к запискам Алексея Петровича Ермолова. С. 175–176. {311}

¹ Весь ход обороны Смоленска подробным образом освещен: Попов А.И. Смоленские баталии: Сражение за Смоленск. Т. 1. М., 2012. {312}

¹ РГВИА. Ф. ВУА. Д. 3502. Л. 136–138 об. {313}

¹ Весь ход дела под Валутиной горой прекрасно освещен в книге: Попов А.И. «Смоленские битвы»: Непредвиденная баталия или стычка, перешедшая в сражение. Т. 2. М., 2012. {314}

Безотосный В.М. Россия в наполеоновских войнах 1805–1815 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 304–315.

Генеральская оппозиция в русской армии

В 1812 г. Александр I был уверен в неизбежности столкновений среди генералитета и в этом он не ошибся. Ничего удивительного в этом не было – в любые времена и во всех странах генеральская среда всегда отличалась повышенной профессиональной конкуренцией и столкновением честолюбий. Борьба в недрах генералитета в 1812 г. велась в нескольких плоскостях и в разных направлениях. Она затрагивала многие аспекты, а в зависимости от ситуации и актуальности возникающих проблем видоизменялась и принимала самые разные формы. На клубок профессиональных, возрастных, социальных и национальных противоречий накладывал заметный отпечаток груз личных претензий и неудовольствий генералов друг другом. Обычные служебные столкновения в военной среде в мирное время в стрессовый период боевых действий чрезмерно накалялись и искали выход, что и приводило к формированию группировок недовольных генералов.

Предпосылки будущих генеральских столкновений обозначились еще перед войной во время разработки планов. В этот процесс тогда оказались втянутыми лишь часть русского генералитета и штабная молодежь. Большинство составителей проектов, если не брать в расчет детали, исходило из необходимости отступления в первый период войны. Меньшинство (но среди них такие значимые фигуры, как Багратион и Беннигсен) предлагало наступательные действия на чужой территории. Таким образом, уже перед войной выкристаллизовались два подхода к проблеме, и между этими двумя доминирующими точками зрения развернулась последующая борьба.

Комплекс предвоенных планов послужил фоном или, в лучшем случае, источником, из которого черпал мысли М.Б. Барклай де Толли – на него император возложил основное бремя обязанностей по подготовке к войне. Несмотря на некоторые колебания в выборе пути и средств, Барклай разработал, а затем с полного согласия Александра I осуществил отход русских войск. Очевидная на бумаге {315} и разработанная теоретически концепция необходимости отступления вглубь страны при реализации неизбежно должна была встретить непонимание, а, скорее всего, даже неодобрение со стороны генералов-практиков, воспитанных на суворовских принципах наступательных войн 2-й половины XVIII столетия.

Уже говорилось, что Александр I, как искушенный политик, прекрасно предвидел возможную негативную реакцию на отступление со стороны генералитета и общества. Он предварительно выбрал на «заклание» генералитету ряд фигур. В начале кампании самым подходящим объектом для критики военных кругов стал К. Фуль в связи с его идеей Дрисского укрепленного лагеря. Фигура же Фуля являлась идеальным громоотводом и была сознательно выбрана Александром I. Эту ситуацию очень тонко подметил проницательный Ж. де Местр. По его мнению, это был «пруссак с головой, набитой древней тактикой и тщеславными преданиями; каменщика сего приняли здесь за архитектора»¹. Налицо же имелся требуемый результат – все генералы решительно ругали Фуля. Возможно, у царя, помимо Фуля, имелись и другие кандидатуры, готовившиеся в жертву праведного гнева общества и генералитета. Например, Ф.О. Паулуччи (назначенный начальником штаба 1-й Западной армии), которого штабные структуры буквально «съели» в течение нескольких дней, и он просто не успел стать «козлом отпущения». Таким образом, Александр I умело отвел недовольство и первые удары общественного мнения от истинных творцов отступательной стратегии, т.е. от себя и от Барклая. Но только на небольшой промежуток времени.

Главный «виновник» всех бед и «русская» партия

Вскоре Александр I покинул армию и, дав поручение Барклаю далее продолжать отход, оставил главнокомандующего 1-й армии один на один с генералитетом. Он стал вторым объектом для критики, еще более сильной, чем в отношении Фуля. Именно дальнейшее претворение в жизнь отступательной стратегии в практике боевых действий, особенно после соединения двух армий, послужило мощным толчком для возникновения в армейских рядах уже настоящей военной оппозиции. Наиболее четко такое положение блестяще показал в своей монографии «Неразгаданный Барклай» А.Г. Тартаковский. Он едва ли не первый, кто так полно описал борьбу генеральских группировок в июле – августе 1812 г. и доказал, что взрыв {316} антибарклаевских настроений пришелся на период боев под Смоленском¹. Если развенчание дрисской затеи Фуля проводилось в узком кругу придворной и штабной сферы под присмотром императора, то в акции против военного министра оказались втянутыми уже широкие слои офицерского корпуса. Причем этот процесс явно вышел за рамки простой критики. Он уже не поддавался контролю со стороны российского монарха и грозил принять стихийные черты. Первопричиной конфликта в армейских верхах стал профессиональный аспект, но, помимо него, следует указать и на комплекс застарелых проблем, наложившихся на создавшуюся ситуацию.

Фигура Барклая уже с момента его резкого карьерного подъема в 1809–1810 гг. вызывала большое раздражение среди высшего генералитета, особенно у представителей российской аристократии. Он воспринимался как выскочка, не имевший хорошей дворянской родословной. Хотя Барклай в третьем поколении являлся русским подданным, в обществе он воспринимался как иноземец, прибалтийский немец (лифляндец), или, по выражению Багратиона, «чухонец». Это обстоятельство дало возможность противникам военного министра строить и вести ярую критику, активно используя тезис о «засилье иностранцев». В этот период национальный аспект в генеральских спорах чисто внешне вышел на передний план. Но он был во многом обусловлен итоговым раскладом национальных сил в генералитете – только 60 % генералов носили русские фамилии, правда, с единоверцами эта цифра увеличивалась до 66,5 %. Каждый третий генерал (33 %) носил иностранную фамилию и исповедовал иную религию². Отметим еще одну любопытную деталь: по суммарным сведениям о русском офицерском корпусе, обобщенным Д.Г. Целорунго, носители иностранных фамилий не превышали 9–11,1 %³. Национальная ситуация на армейском «олимпе» не соответствовала аналогичной раскладке в низах.

Засилье иноземцев в генеральской среде неизбежно должно было вызвать внутреннюю реакцию, что и произошло. Патриотический подъем и недовольство иностранцами уже на начальном этапе войны породили в офицерской среде неформальную группировку, которую можно назвать «русской» партией. В целом она выражала интересы офицерской молодежи и генералов с русскими фамилиями. Эта {317} группировка представляла мнение новой генерации российского дворянства, ориентированной на службу. Она не имела четко выраженной идеологии и руководствовалась национальными и узкопрофессиональными взглядами. Обилие иноземцев в штабах и на командных постах вызывало вполне понятные опасения с их стороны как за судьбу державы, так и за свою карьеру. В драматических условиях отступления в среде командного состава родилось чувство, что за них уже все решили лица с нерусскими фамилиями. Мало того – их мнения не спросили, а принятое решение казалось пагубным и грозило трагедией для армии и страны.

Сама по себе чрезвычайная, а, по мнению многих, трагическая, ситуация сплачивала генералитет. В разгар смоленских событий генерал А.П. Ермолов в письме к Багратиону очень удачно выразил общее умонастроение: «Настоящие обстоятельства и состояние России, выходят из порядка обыкновенного, налагают на нас обязанностью и отношение необыкновенные… стремление всех должно быть к пользе общей, это одно может спасти погибающее Отечество наше!»¹ Данное неформальное объединение не имело никакой структуры. Связующими звеньями являлись родственные и дружеские отношения. Поскольку к этому времени российское дворянство фактически представляло собой класс родственников, то это обстоятельство способствовало национально-корпоративной консолидации и выработке единого отношения к происходившим событиям, и, в частности, к главному тогдашнему символу «зла» в русской армии – Барклаю де Толли. Стоит лишь добавить, что «немецкая» партия в тот период так и не сложилась.

Знаменем военной оппозиции в противовес Барклаю стал Багратион. Его поддерживала часть старых генералов, имевших служебные претензии к Барклаю, но наиболее активно за него ратовала молодежь. Она расценивала отход войск вглубь страны как национальный позор. Кроме того, отступление без боев не давало возможности отличиться в сражениях, что являлось немаловажным фактором для любого офицера. Закулисным вдохновителем «русской» партии являлся главный помощник Барклая, начальник штаба 1-й Западной армии популярный в офицерской среде А.П. Ермолов, державший нити многих интриг в своих руках. Именно он прямо писал царю: «Обязан сказать, что дарованиям главнокомандующего здешней армии мало есть удивляющихся, еще менее имеющих к {318} нему доверенность, – войска же и совсем не имеют»¹. Справедливости ради укажем, что он также неоднократно в письмах к Александру I еще в июле (до вспышки генеральской фронды) указывал на необходимость общего главнокомандующего: «Государь! Необходим начальник обоих армий»; «Государь! Нужно единоначалие»².

Генеральский заговор или легитимная военная оппозиция?

В свое время А.Г. Тартаковский квалифицировал создавшуюся ситуацию как генеральский заговор против Барклая³. Да, безусловно, многие демарши военной оппозиции против главнокомандующего 1-й армии проводились в тайне, хотя борьба с высшим начальством вообще не характерна для военной среды. Но деятельность «русской» партии в целом не выходила за рамки существовавшего тогда законодательства. Она как раз во многом была продиктована несовершенством военно-юридических норм.

Обычно, так или иначе, исследователи интерпретируют спор о старшинстве Барклая и Багратиона, приводя иногда самые неожиданные аргументы – мол, Барклай по должности военного министра принял командование. Необходимо также четко обозначить, что Багратион был старше Барклая в чине, хотя оба были произведены в полные генералы в один день и одним приказом 20 марта 1809 г. В списке по старшинству Багратион стоял впереди, следовательно, мог требовать подчинения себе младшего по чину в тех случаях, когда не имелось высочайшего приказа о назначении единого главнокомандующего. Устоявшийся военный регламент жестко регулировал эти отношения и не допускал иной трактовки. Багратион же добровольно подчинил себя младшему Барклаю. Во-первых, 1-я армия по численности в два раза превосходила 2-ю армию; во-вторых, Барклай как главный разработчик плана отступления (а не только как военный министр) пользовался большим доверием императора, нежели Багратион. Но это была лишь добрая воля Багратиона, однако он в любой момент мог отказаться выполнять приказы Барклая, и по закону никаких претензий ему нельзя было предъявить. Юридический парадокс заключался в том, что в отличие от всех предыдущих военных регламентов, предусматривавших подчинение, исходя из принципа старшинства, Учреждение для управления Большой действующей армией 1812 г. наделяло их абсолютно равными правами. {319} Каждый в своей армии являлся полноправным хозяином и нес ответственность только перед императором. Об этом неоднократно упоминал Багратион в своей переписке: «Я хотя старее министра и по настоящей службе и должен командовать, о сем просила и вся армия, но на сие нет воли Государя и я не могу без особенного повеления на то приступить»¹.

Учитывая это обстоятельство, бездоказательно звучит мнение некоторых историков, что Барклай возглавил войска, поскольку являлся военным министром. В данном случае налицо попытка модернизации прошлого по аналогии с современной должностью. В те времена министр являлся всего лишь администратором с хозяйственными и инспекторскими функциями без права отдавать приказы главнокомандующим и вмешиваться в дела полевого управления войсками. Так, например, в начале войны главнокомандующий Молдавской армией П.В. Чичагов прямо писал царю, что отказывается выполнять распоряжения из военного ведомства без подтверждения императора, и просил «предупредить военного министра, чтобы он не посылал мне приказаний от своего имени, – я их не приму». Еще ранее, главнокомандующий русскими войсками в войну со шведами в 1808–1809 гг. Ф.Ф. Буксгевден направил резкое послание тогдашнему военному министру А.А. Аракчееву, пытавшемуся вмешиваться в дела управления его армией. В нем автор доказывал незаконность «вторжений в область ведомства главнокомандующего» и блестяще «представил разницу между главнокомандующим армиею, которому государь поручает судьбу государства, и ничтожным царедворцем, хотя бы он и назывался военным министром». Позже письмо получило рукописное распространение в общественных кругах. Сам Барклай никогда не позволял себе давать приказы другим главнокомандующим и даже в разгар военных событий, «видя необходимость действовать согласованно», как он писал в письме к царю от 26 июля, «мог выразить генералу Тормасову токмо частным письмом мое желание, чтобы он поддался, насколько возможно, вперед»².

В силу сложившихся обстоятельств «русская» партия приложила максимум усилий, чтобы донести свой голос до единственного человека, от которого полностью зависела ситуация в верхах – Александра I. С этой целью императору писали письма все, кто имел такое право {320} (П.И. Багратион, А.П. Ермолов), воздействовали через отправлявшихся в Петербург генерал-адъютантов (П.В. Голенищева-Кутузова, П.А. Шувалова). Особенно настойчиво старались выражать свое негодование в переписке с видными сановниками – Аракчеевым (зная, что содержание станет известно царю) и Ростопчиным (тот мог в собственной интерпретации пересказать суть в своих письмах к монарху, но самое главное – влиять на общественное мнение Москвы). Багратион прямо писал об этом Ростопчину: «Прошу вас меня защитить перед публикой, ибо я не предатель, а служу так как лучше не могу. Я не имел намерения вести неприятеля в столицу и даже в границы наши, но не моя вина»¹.

«Русская» партия в целом боролась легитимными методами. Она отнюдь не скрывала своих целей, действовала под влиянием и в рамках тогдашнего негласного изменения внутриполитического курса. Можно назвать лишь одно исключение, которое могло иметь негативные последствия для сторонников Багратиона. В этот период военная оппозиция попыталась оказать прямое давление на Александра I не только с целью назначения подходящего для генералов главнокомандующего, но и удаления от дел некоторых лиц в правительственной сфере. Находившийся в Смоленске проездом в Петербург британский генерал Р. Вильсон, имея в армейской среде еще с 1807 г. много друзей, увез, по его словам, «горячие мольбы всей армии открыть Императору правду». Англичанин имел с ним в столице продолжительную беседу, касавшуюся, как он выразился в своем дневнике, «деликатных предметов». Не называя конкретных фамилий, Вильсон сформулировал их желание, чтобы российский самодержец лишил «доверенности ненадежных советников». Речь шла об увольнении от должности министра иностранных дел Н.П. Румянцева-Задунайского, ответственного в глазах общества за довоенную профранцузскую политику. Генералы опасались, что партия «мира» в Петербурге (вдовствующая императрица Мария Федоровна, великий князь Константин, А.А. Аракчеев) пойдет на заключение мирного соглашения с Наполеоном. Об этом писал Багратион Ростопчину 14 августа: «Слух носится, что канцлера потребовали в Петербург и что думают наши как бы помириться. Чего доброго от Румянцева и Аракчеева все статься может. Боже сохрани! тогда надо всякому офицеру снять мундир». Уязвленный в самое сердце Александр I (военные пытались вмешиваться в далекую от них гражданскую сферу) все-таки не пошел на поводу у {321} оппозиционного генералитета и вынужден был попросить отправлявшегося в армию Вильсона донести до анонимных друзей его бескомпромиссную позицию, что ни при каких условиях «он никогда не войдет в какие-либо переговоры с Наполеоном до тех пор, пока хоть один вооруженный француз будет оставаться в русских пределах». В то же время он уполномочил английского генерала «использовать все свое влияние ради защиты императорских интересов во всех обнаруженных им случаях или замыслов нарушений оных»¹. Заморский гость впоследствии не преминул воспользоваться заманчивым правом выступать в роли защитника интересов Российской, а по совместительству и Британской империй. {322}

¹ Де Местр Ж. Указ. соч. С. 211. {316}

¹ Тартаковский А.Г. Неразгаданный Барклай: Легенды и быль 1812 года. С. 42–136.

² Подр. см.: Безотосный В.М. Национальный состав российского генералитета 1812 года // Вопросы истории. 1999. № 7. С. 60–71.

³ Целорунго Д.Г. Офицерский корпус русской армии эпохи 1812 года по формулярным спискам: дис. … канд. ист. наук. М., 1996. С. 248. {317}

¹ Материалы для истории войны 1812 года: Приложения к запискам Алексея Петровича Ермолова. С. 179. {318}

¹ Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И.В. канцелярии. Вып. 2. СПб., 1889. С. 417.

² Там же. Вып. 14. Ч. 2. СПб., 1913. С. 13, 17.

³ Тартаковский А.Г. Неразгаданный Барклай. С. 79–93. {319}

¹ Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников. С. 97. В другом письме он писал: «Отнять же команду я не могу у Барклая, ибо нет на то воли Государя» (Там же. С. 99).

² ОПИ ГИМ. Ф. 155. Оп. 1. Д. 2. Л. 50; Попов А.Н. Славянская заря в 1812 году // Русская старина. 1892. № 12. С. 620; Греч Н.И. Записки о моей жизни. С. 331; Кизеветтер А.А. Исторические очерки. С. 335. {320}

¹ Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников (1812–1815 гг.). С. 99. {321}

¹ Там же. С. 96; Вильсон Р.Т. Дневник и письма 1812–1813. С. 50, 135–136, 255–258. {322}

Безотосный В.М. Россия в наполеоновских войнах 1805–1815 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 315–322.

В драматических условиях отступления в среде командного состава родилось чувство, что за них уже все решили лица с нерусскими фамилиями.

Существовало мнение, что "немцы" образуют некий тайный заговор с целью препятствовать "русским" в продвижении по службе. Известный анекдот о том, что Ермолов попросил императора произвести его в немцы относится к 1813 году, когда русские уже наступали, то есть неприязнь к офицерам иностранного происхождения имела постоянный характер.

Отчасти это можно объяснить тем, что Александр 1 всегда предпочитал иностранцев русским, к тому же уровень образования русских офицеров оставлял желать лучшего. Во всей армии было только два штабных офицера, способных составить диспозицию и работать с картой - Беннигсен и Толь. Впрочем при Николае 1 количество "немцев" на службе увеличилось еще больше.

Об этом неоднократно упоминал Багратион в своей переписке: «Я хотя старее министра и по настоящей службе и должен командовать, о сем просила и вся армия, но на сие нет воли Государя и я не могу без особенного повеления на то приступить»1.

Александр 1 покровительствовал Барклаю, в кампаниях 1813-14 гг. он стал главнокомандующим вместо Кутузова. Багратиона же он не любил по личным причинам, так как грузинский князь был влюблен в его сестру Екатерину Павловну. Правда Багратион пользовался расположением Аракчеева.

Борьба в недрах генералитета в 1812 г. велась в нескольких плоскостях и в разных направлениях.

Русские генералы так ожесточенно грызлись между собой, что удивительно как армия не утратила боеспособность. Этому способствовал стиль руководства Александра 1 - его главной целью было избежать ответственности за непопулярные действия, поэтому он всегда действовал исподтишка и охотно прислушивался к информаторам и интриганам. Одряхлевший Кутузов фактически устранился от руководства и управлял армией через доверенным офицеров. Между прочим Кутузов удалил из армии и немца Беннигсена, и представителя русской партии Платова.

«Избрание, сверх воинских дарований»

Еще до сдачи Смоленска Петербург был вынужден решать наболевший для армий вопрос о назначении единого главнокомандующего. В конечном счете все замыкалось на государе императоре. В этот период борьба мнений в генеральской среде по поводу способа действий окончательно переросла в столкновения личностей и группировок. Собравшийся для этой цели 5 (17) августа Чрезвычайный комитет по избранию состоял из высших сановников империи, двое из которых (П.В. Лопухин и В.П. Кочубей) являлись сугубо штатскими лицами, остальные трое (Н.И. Салтыков, С.К. Вязмитинов, А.Д. Балашов) – не имели боевого опыта, а лишь подходили под категорию военных администраторов. Это доказывает тот факт, что один из самых важнейших вопросов предполагалось решать политическим способом. Это было не совещание военных, поседевших на бранных полях, а бюрократов-царедворцев, чутко прислушивавшихся к мнению государя, а чтобы они не ошиблись в своем выборе, к ним для контроля прибыл А.А. Аракчеев (он, не будучи членом комитета, подписал его решение). Это был излюбленный метод Александра I – переложить ответственность перед обществом на других. Утвержденный им комитет предложил, а император просто вынужден был согласиться. Вопрос же был решен монархом еще задолго до заседания.

Процедура была следующая. Комитет сначала заслушал полученные донесения и частные письма из армии (от императора их представил А.А. Аракчеев), а затем рассмотрел претендентов на высший пост. Из шести предложенных кандидатов на этот пост в списке (Л.Л. Беннигсен, П.И. Багратион, Д.С. Дохтуров, А.П. Тормасов, {322} М.И. Голенищев-Кутузов, П.А. Пален) двое – Пален и Беннигсен – по этнической принадлежности считались «немцами», но это обстоятельство никого не смущало. Окончательный выбор (М.И. Кутузов) был предопределен несколькими факторами. Во-первых, учитывалось общественное настроение, во-вторых, предварительное негласное утверждение Кутузова на этот пост самим императором.

Хорошо известно, что Александр I по многим причинам не очень благосклонно относился к старому полководцу. Но не оставляет сомнения, что он не только дал согласие на это назначение, вынужденный идти на поводу у общественного мнения, выраженного дворянством (как бытует в литературе), но и заранее (с середины июля) искусно подготавливал его кандидатуру для занятия такой важной должности. Этот выбор был предопределен предшествующими шагами царя: 15 июля – рескрипт Кутузову об организации корпуса для обороны Петербурга, помимо этого: 15 и 17 июля – решения дворянских собраний об избрании Кутузова начальником Московского и Петербургского ополчений, 29 июля – указ о возведении его в княжеское достоинство с титулом светлости, 31 июля – рескрипт о подчинении ему всех военных сил в Петербурге, Кронштадте и в Финляндии, 2 августа – указ о его назначении членом Государственного совета¹. Вся эта череда назначений и почестей свидетельствует о том, что Александр I как тонкий и умный политик предвидел возможность высокого положения Кутузова в будущем, ибо другие кандидатуры на этот пост, по самым разным причинам, устраивали его еще меньше. Можно сказать, что скамейка запасных у Александра I была слишком маленькой, ее, по существу, практически не существовало.

Обычно комментируя этот факт, историки приводят цитаты из писем императора своей сестре великой княгине Екатерине Павловне с объяснением произошедшего. Но тут важны даты, поскольку в зависимости от них у Александра тон и аргументация менялись. В письме от 8 августа (в момент назначения Кутузова) он писал сестре: «Я был вынужден, изложив все обстоятельства небольшому нарочно собранному мной для этой цели комитету, – назначить главнокомандующего всеми армиями; взвесив все основательно, остановились на Кутузове, как на старейшем, и дали, таким образом, Беннигсену возможность служить под его начальством. Вообще Кутузов пользуется большой любовью у широких кругов населения здесь и в Москве». Но вот 18 сентября, уже после сдачи Москвы тон его изменился, и он откровенно оправдывался, стараясь отклонить {323} все обвинения против себя за это избрание: «В Петербурге я увидел, что решительно все были за назначение главнокомандующим старика Кутузова; это было общее желание. Зная этого человека, я вначале противился его назначению, но когда Ростопчин письмом от 5 августа сообщил мне, что вся Москва желает, чтобы Кутузов командовал армией, находя, что Барклай и Багратион, оба неспособны на это… мне оставалось только уступить единодушному желанию и я назначил Кутузова. Я и теперь думаю, что при тех обстоятельствах, в каких мы тогда находились, я не мог поступить иначе. Я должен был остановить свой выбор на том, на кого указывал общий голос»¹.

Все же Кутузов обладал двумя качествами, возмещающими все его недостатки: во-первых, он был русским по национальности, а во-вторых (и это самое главное), – он являлся одним из старейших боевых генералов. В «Списке генералитету по старшинству» на 24 июня 1812 г. Кутузов значился восьмым. Но все семь старших генералов из-за преклонных лет, болезней или отсутствия боевого опыта не могли считаться его конкурентами. Укажем нумерацию старшинства остальных: А.П. Тормасов – 14, Л.Л. Беннигсен – 17, П.И. Багратион – 23, М.Б. Барклай де Толли – 24, Д.С. Дохтуров – 28². Уволенный со службы П.А. Пален вовсе не числился. В аргументации в пользу Кутузова значилось: его «избрание, сверх воинских дарований», в первую очередь основывалось «и на самом старшинстве». Рескрипт же о назначении Кутузова общим главнокомандующим действующих армий был подписан императором 8 августа³.

О том, что этот принцип во взаимоотношениях генералов играл огромную роль, сохранилось немало свидетельств. Так, 9 августа тот же Кутузов сообщил, что генерала от инфантерии И.С. Свечина не утвердили в должности начальника Новгородского ополчения. Причина отказа оказалась прозаической, ибо прямым начальником был уже «назначен генерал младший его старшинством». Приведем другой показательный пример. После ранения П.И. Багратиона в Бородинской битве на должность главнокомандующего 2-й армии назначили Д.С. Дохтурова, но на следующий день он был заменен М.И. Милорадовичем. Вот как сам Дохтуров описывал это событие {324} в письме к своей жене: «Во время последнего сражения командовал 2-ю армиею на место князя Багратиона, как он был ранен, после же сражения когда Кутузов узнал, что я моложе Милорадовича, то очень передо мною извинялся, что должен армию, как старшему, препоручить ему. Я не был сим нимало оскорблен, ибо по старшинству сие следует, между тем я командовал сею армиею во время страшного сего сражения и уверен, что дело свое сделал хорошо и заслужил уважение целой армии». «Кто не служил в армии, тот не может постигнуть, сколь прискорбно находиться в команде младшего, редкие могут сие постигнуть», – считал адъютант Кутузова А.И. Михайловский-Данилевский. А такое случалось в боевой практике 1812 г., вследствие чего происходили скандалы. Можно припомнить имевший громкий резонанс инцидент с казачьим генерал-майором И.К. Красновым, которого во время боев под Смоленском подчинили младшему в чине генерал-майору И.Г. Шевичу. Получивший от своего подчиненного рапорт, возмущенный атаман М.И. Платов сделал А.П. Ермолову запрос, составленный фактически в виде жалобы: «Обида, Господином Красновым описываемая, …не только для него, но и для меня и даже всего войска, очень чувствительна… прошу Вас приказать в подобных случаях по военному списку выправляться о старшинстве Господ Генералов, во избежание обиды, от подчинения старшего младшему чувствуемой»¹.

Новый главнокомандующий, помимо того, что он был самым старым из всех дееспособных полных генералов империи, единственный имел титул светлейшего князя. Этот фактор, а также концентрация почти неограниченной власти в одних руках внешне утихомирили генеральские страсти, хотя и не уменьшили количества недовольных. «Русская» партия не добилась поставленных целей, но у нее выбили главный козырь. Во главе армий был поставлен полководец с русской фамилией, имевший как ученик и продолжатель дела знаменитого А.В. Суворова популярность в армии, а также пользовавшийся поддержкой консервативных кругов дворянского общества. Кроме того, пропала даже видимая легитимная возможность вести какую-то борьбу. Субординация и дисциплина препятствовали этому, оставалось лишь выражать недовольство в частных разговорах.

С прибытием Кутузова к войскам кардинально изменился и расклад сил в армейских верхах. По свидетельству Ж. де Местра, новый {325} главнокомандующий перед отъездом из Петербурга изъявлял желание определить на место начальника штаба маркиза Паулуччи, и даже договорился с ним об этом. Но в последний момент все же предпочел выполнить решение чрезвычайного комитета об употреблении Л.Л. Беннигсена («по собственному усмотрению») и отдал эту ключевую должность данному генералу, до того лишь состоявшему при Особе Его Величества без определенных обязанностей. Рескрипт о назначении Беннигсена был подписан 8 августа Александром I. Кутузов же встретил его по дороге в армию в Торжке и уговорил занять это место. Беннигсен следующим образом описал свою реакцию и возникшие сомнения: «Честолюбие и особое самолюбие, которое не может и не должно никогда покидать военного человека, внушало мне нежелание служить под начальством другого генерала после того, как я был уже главнокомандующим армиею, действовавшею против Наполеона…» Кутузов же сослался на «желание Государя». Скорее всего, эта идея принадлежала самому императору, он особенно не жаловал обоих военачальников, не доверял каждому из них, но, учитывая их личные качества, предпочитал держать вместе для взаимоконтроля. Нахождение под одной крышей этих двух маститых генералов, претендовавших на лавры полководцев и придерживавшихся совершенно противоположных методов ведения войны, очень скоро, как показали дальнейшие события, превратили их из друзей с 40-летним стажем в непримиримых конкурентов и противников. Именно их взаимоотношения определили развертывание последующей борьбы в генеральской среде. В целом при оценке складывавшейся новой ситуации оказался прав не любивший и хорошо знавший в этом отношении Кутузова Багратион: «Теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги»¹.

Хотя Беннигсен и считался начальником штаба, Кутузов с самого начала попытался ограничить его влияние через своих доверенных лиц. Первоначально он использовал своего зятя – князя Н.Д. Кудашева, назначенного дежурным генералом, и свое доверенное лицо полковника П.С. Кайсарова. Близость к светлейшему и влияние на него этих двух молодых полковников на первых порах вызывали явное неудовольствие со стороны генералитета. Вскоре они были заменены, на первые роли вышли П.П. Коновницын и К.Ф. Толь, действия которых оказались более профессиональными и эффективными. Они сумели за короткий срок замкнуть на себе все {326} реальные нити управления армейской жизнью и отрезать их от Беннигсена. Появился и другой фактор – важнейшую и ключевую должность в войсках стал занимать приведший пополнение перед Бородинским сражением М.А. Милорадович, один из старейших полных генералов. К Кутузову он относился лояльно, хотя позволял себе критические высказывания в его адрес, но вряд ли разделял взгляды «русской» партии. К тому же, у него имелся солидный груз личных претензий к Багратиону, что наглядно проявилось, когда после оставления Москвы 2-я армия поступила под его начало. Вот как вспоминал С.И. Маевский этот момент: «Милорадович встретил штаб его длинною и несвязною речью, делал колкости памяти покойного Багратиона…» Кроме того, главнокомандующий 3-й Обсервационной армии А.П. Тормасов после соединения с частями адмирала П.В. Чичагова был переведен в главную квартиру, первоначально на место Багратиона, а затем он принял командование над войсками Главной армии, исключая авангард и отдельные отряды. За короткий срок своего пребывания при Кутузове он фактически не успел себя проявить и не занимал какой-либо особой позиции в генеральских интригах¹. {327}

¹ М.И. Кутузов: Сборник документов. Т. IV. Ч. 1. С. 3–9, 47–48, 51–53. {323}

¹ Николай Михайлович, вел. кн. Переписка императора Александра I с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной. С. 82, 87.

² См.: Список генералитету по старшинству [по 24 июня 1812 года].

³ М.И. Кутузов. Т. IV. Ч. 1. 71–74. М.Б. Барклай де Толли чуть позже писал императору: «Назначение более старого генерала для командования над всеми армиями было необходимой мерой, которой желал и я сам» (Труды императорского Русского Военно-исторического общества. Т. VI. Кн. 2. СПб., 1912. С. 13). {324}

¹ М.И. Кутузов. Т. IV. Ч. 1. С. 66; Письма Д.С. Дохтурова к его супруге // Русский архив. 1874. № 5. Стлб. 1098–1099; Михайловский-Данилевский А.И. Журнал 1813 года // 1812 год… Военные дневники. С. 340; Материалы для истории войны 1812 года: Приложения к запискам Алексея Петровича Ермолова. С. 206–207. {325}

¹ Де Местр Ж. Указ. соч. С. 220; М.И. Кутузов. Т. IV. Ч. 1. С. 73; Беннигсен Л.Л. Письма о войне 1812 г. С. 70–71; Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников (1812–1815 гг.). С. 101. {326}

¹ Мой век или история генерала Маевского // Русская старина. 1873. № 8. С. 144; РГВИА. Ф. 29. Оп. 153а. Св. 28. Ч. 36. Л. 4. В личном разговоре с А.П. Тормасовым Александр I попытался объяснить причины его удаления к Главной армии и назначением П.В. Чичагова главнокомандующим: «Я думал, что он, как личный враг Наполеона, будет действовать с полной энергией; я ошибся». Тормасов отвечал на это: «Государь, и я никогда другом Наполеона не был» (цит. по: Отечественная война и русское общество. Т. 3. С. 109). {327}

Безотосный В.М. Россия в наполеоновских войнах 1805–1815 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 322–327.

§ 2. Бородино и оставление русскими Москвы. Политический просчет Наполеона

На пути к Бородину

После Смоленска Наполеону окончательно стало ясно, что кампания приобретает затяжной характер. По свидетельству многих мемуаристов, он вновь, как в Вильно и Витебске, стал испытывать колебания относительно целесообразности дальнейшего продвижения вглубь России и даже намеревался остановиться на занятых рубежах. Во время его встречи с плененным генералом П.А. Тучковым, он не только приказал вернуть тому шпагу, но и попросил написать письмо брату (генералу Н.А. Тучкову) с предложением Александру I о мире. Поэтому в Смоленске Наполеон, столкнувшись в очередной раз с {327} дилеммой: остановиться или продолжить движение вперед, должен был принять решение. Большинство соратников из окружения французского императора советовали «закончить кампанию на этой стадии»¹. Но тут же возникал вопрос – как закончить? Пока у противника оставалась боеспособная армия, военные действия будут продолжаться, царь не пойдет на подписание мира, да и политический резонанс в Европе от такого исхода дел был бы негативным. Наполеон не мог просто так остановиться и организовать оборону занятых рубежей. Наличие крупных резервов в России, по данным разведки, уже зимой 1813 г. увеличило бы силы русских войск и поставило бы Великую армию, вынужденную оборонять значительную территорию, в тяжелое положение. Императору такая зимовка не давала больших шансов на успех. По словам К. Клаузевица, Наполеон всегда ставил «весь выигрыш на карту до тех пор, пока не будет сорван банк»². Только постоянные победы могли поддерживать его престиж. Ему был нужен успех, поражение русской армии, выгодный мир, подписанный «на барабане». В выборе решения он проявлял известные колебания, но обстоятельства требовали продолжить преследование. Политическая необходимость закончить войну с Россией за одну кампанию, логика событий и надежда вот-вот догнать и разгромить русских заставляли его каждый раз идти вперед.

После назначения М.И. Кутузова общим главнокомандующим до его прибытия Барклай продолжал осуществлять формальное командование объединенными силами 1-й и 2-й Западных армий. В создавшейся обстановке они были вынуждены отступать по одной дороге. Впереди совершали отход войска Багратиона, за ними следовала армия Барклая, прикрывал это движение общий арьергард. В историографии господствует мнение, что после Смоленска Барклай стал сторонником генерального сражения. Так, уже 10 (22) августа была выбрана позиция у д. Умолье, где обсуждался вопрос: давать сражение или нет. Позиция была найдена слишком тесною. Однако представляется, что отношение Барклая де Толли к этому вопросу было более сложным.

По оценкам Барклая, противник в это время располагал силами в 150 тыс., поэтому численное неравенство диктовало необходимость дальнейшего отступления. В тот же день, 10 (22) августа, он писал царю: «Имея постоянно дело с неприятелем, превосходным в силах, я постараюсь вместе с князем Багратионом уклониться от {328} генерального сражения. Однако наше положение таково, что сомнительно, чтобы это нам удалось». Как видно из письма, он решил оттягивать решительное столкновение с противником до Гжатска или Вязьмы, куда предписал прибыть резервным войскам генерала М.А. Милорадовича. Через четыре дня тон Барклая несколько меняется. 14 (26) августа он уже писал, что скоро наступит «минута, когда военные действия могут принять благоприятный оборот», так как противник, сконцентрировав все наличные силы, «ослабляется с каждым делаемым им вперед шагом и с каждым боем», а русские армии должны были, получив подкрепления Милорадовича в районе Гжатска – Вязьмы, «действовать наступательно». Но пока армия «не усилится резервами, они составляют единственную силу России... Поэтому нужно, насколько возможно, сохранить ее и отнюдь не подвергать ее опасности поражения, действуя... совершенно в разрез с желанием противника, который сосредоточил все свои силы для решительной битвы». Далее Барклай высказал надежду, что когда вскоре Наполеон вынужден будет рассредоточить свои силы, тогда «должны начаться наши наступательные действия»¹. Предполагали остановиться под Вязьмой, но выяснилось, что там нет удобной позиции, и продолжили отход. Фактически Барклай решил давать генеральное сражение лишь в крайнем случае и, возможно, даже постараться избежать столкновения с главными силами противника.

Тактика Барклая очень раздражала Наполеона. Но уже 10 (22) августа корпуса Великой армии продолжили преследование, и Наполеон потребовал от маршалов сведений о русских армиях. На флангах двигались войска Э. Богарне и Ю. Понятовского, слева – 4-й армейский корпус от Духовщины, справа – 5-й (польский) корпус от Ельни. Движение происходило «через леса и болота, без хорошей топографической карты, без проводников…», а ориентировкой служили «звуки орудийных выстрелов»². Не в лучшем положении находились войска авангарда под командованием Мюрата, следующие по главной дороге. Барклай применял тактику «выжженной земли», не оставляя ничего французам, а жители покидали населенные пункты. Наполеон же, чтобы в любой момент быть готовым к генеральному сражению, сконцентрировал все имеющиеся силы, войска при этом испытывали недостаток продовольствия. Если {329} Понятовскому и Богарне была поставлена задача обходить фланги Барклая, то авангард Мюрата старался вытеснить русских быстрым продвижением. Делалось все, чтобы заставить русские армии вступить в сражение. Командующим корпусами на флангах Великой армии Наполеон также отдал приказания активизировать действия. Кроме того, он предписал корпусу К. Виктора (последний стратегический резерв) вступить в пределы России, а корпусу маршала Ш.П.Ф. Ожеро приблизиться к русским границам.

Барклай видел реальную угрозу обхода своих флангов. Вытеснение русского арьергарда, как, например, 14 (26) августа, с учетом фланговых движений противника приводило к решению оставить позиции, которые выбирались для возможного сражения. Наконец 17 (29) августа была найдена позиция у Царева-Займища, где, вероятно, Барклай намеревался дать большой бой – начали строить укрепления и готовиться к отражению неприятеля. Но М.И. Кутузов, прибывший к войскам, дал приказ о дальнейшем отступлении. Это решение во многом было мотивировано необходимостью подхода сил московского ополчения и распределением по частям войск Милорадовича.

Российский император, назначив нового главнокомандующего, не дал ему четких инструкций и, по-видимому, ему предоставлялась в этом отношении большая самостоятельность. Хотя Александр I в личной беседе с ним не мог не выразить свое отношение к происходящему, Кутузов как новое лицо, естественно, не придерживался точно во всем взглядов Барклая, впрочем, как и Багратиона. У него сформировалось собственное мнение и, надо сказать, более гибкое, чем у Барклая, что в немалой степени диктовалось личными качествами нового главнокомандующего. Например, он учел настойчивое требование армии дать сражение, так как понимал, что дальнейшее отступление без боя может подорвать моральное состояние войск. Но логика событий и остающееся численное неравенство сил вынуждали Кутузова продолжить избранную Барклаем тактику отступления до с. Бородино. Только здесь было решено дать генеральное сражение на заранее выбранной позиции. По данным разведки, представленным Г.Ф. Орловым, численность Великой армии на тот момент оценивалась в 165 тыс. чел. Хотя Кутузов полагал «донесение Орлова несколько увеличенным», он считал, что перевес сил все еще остается на стороне противника. К.Ф. Толь тогда оценивал силы Наполеона в 185 тыс., П.И. Багратион – в 130–140 тыс.¹ {330}

По данным французской разведки, представленным Наполеону перед Бородино, численность русских сил, вероятно, оценивалась в 110 тыс. бойцов¹. Необходимо заметить, что после Смоленска войсковая разведка Наполеона уже находилась в кризисном состоянии. Французская конница иногда находилась в движении с 3 часов утра до 10 вечера. Легкая кавалерия уже подкреплялась кирасирскими полками, так как не выдерживала нагрузок, и дороги «были покрыты конскими трупами». По свидетельству А. Коленкура, «император каждый день, каждый миг лелеял мечту настигнуть врага. Любою ценою он хотел добыть пленных: это было единственным средством получить какие-либо сведения о русской армии, так как их нельзя было получить через шпионов, сразу переставших приносить нам какую-либо пользу, как только мы очутились в России… Наши переходы были слишком большими и быстрыми; а наша слишком истомленная кавалерия не могла выслать разведочные отряды и даже фланговые патрули. Таким образом, император чаще всего не знал, что происходит в двух лье от него. Но какую бы цену ни придавали захвату пленных, захватить их не удавалось. Сторожевое охранение у казаков было лучше, чем у нас; их лошади, пользовавшиеся лучшим уходом, чем наши, оказывались более выносливыми при атаке…»²

Лишь достигнув примерного равенства сил, М.И. Кутузов решил дать генеральное сражение, чтобы не допустить французов к Москве. 22 августа (3 сентября) русские армии подошли к с. Бородино, где по предложению генерал-квартирмейстера полковника К.Ф. Толя и генерала Л.Л. Беннигсена была выбрана плоская позиция протяженностью до 8 верст. Она представляла собой холмистую равнину, покрытую кустарником и перелесками, а через местность протекало несколько речек, русла которых проходили по глубоким оврагам. С левого фланга ее прикрывал труднопроходимый Утицкий лес, а правый, проходивший по высокому берегу р. Колочи, заканчивался у д. Маслово, где были воздвигнуты Масловские флеши. Правый фланг имел естественные препятствия, а левый и центр позиции находились на открытой местности. Поэтому в центре был построен люнет (батарея «Раевского»).

Первоначально на левом фланге у деревни Шевардино построили редут, но после ожесточенного боя 24 августа (5 сентября) русские оставили его. Для обеих сторон это дело по существу являлось разведкой боем. К 26 августа (7 сентября) на левом фланге были возведены Семеновские (Багратионовы) флеши. Правый фланг занимали {331} боевые порядки 1-й Западной армии, на левом стояли части 2-й Западной армии, а Старую Смоленскую дорогу у деревни Утица прикрывал, выделенный из состава 1-й армии, 3-й пехотный корпус (командир генерал Н.А. Тучков). В резерве находились 5-й гвардейский корпус и часть кавалерии. Русские занимали оборонительное положение и были развернуты в форме буквы «Г», так что 1-я армия из-за рельефа избранной позиции оказалась повернутой к противнику не фронтом, а флангом. Такое расположение объяснялось тем, что Кутузов стремился контролировать ведущие к Москве Старую и Новую Смоленские дороги и у него возникли серьезные опасения в возможности обходного движения противника справа. Это было чисто оборонительное и растянутое построение войск, а Кутузов был не уверен, на каком направлении противник будет наносить главный удар. Учитывая численное преимущество французов, он принял решение «привлечь на себя силы неприятельские и действовать сообразно его движениям». Затем, истощив противника, нанести ему контрудар. На случай неудачи было отыскано несколько дорог для дальнейшего отступления¹.

Наполеон же, имея слишком мало сведений о расположении русских частей, лично 25 августа (6 сентября) произвел рекогносцировку, во время которой сделал закономерный вывод о неудобстве наступления на правый фланг русских войск через овраг р. Колочи и наметил для главных атак центр и левый фланг, как наиболее слабые пункты позиции². Для чего ночью 26 августа (7 сентября) он перевел основные силы через р. Колочу, оставив для прикрытия собственного левого фланга лишь несколько кавалерийских и пехотных частей. Даву перед сражением предлагал совершить рискованный обходной маневр против левого фланга русских через Утицкий лес, но и это не было сделано за отсутствием карт и точных сведений о местности³. Наполеон боялся, что русские, заметив обходное движение, снимутся с занимаемых позиций и продолжат фабианскую тактику отступления. Он предпочел обходам лобовые атаки русских построений.

Накануне сражения солдатам Великой армии было зачитано лаконичное воззвание Наполеона: «Солдаты! Вот сражение, которого {332} вы так желали. Победа в ваших руках. Она нам необходима. Она доставит нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение домой! Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, под Фридландом, Витебском и Смоленском, и потомки вспомнят с гордостью о ваших подвигах в этот день и скажут о вас: и он был в великой битве под стенами Москвы!»¹ Русские же полки перед сражением с церковным пением обнесли икону Смоленской Божьей матери, вывезенную из оставленного Смоленска.

Перед сражением русские войска имели под ружьем примерно 150 тыс. чел. (из них 9,5 тыс. казаков и 28 тыс. ополченцев) и 624 орудия. Во французской армии в строю находилось 135 тыс. чел. и 587 орудий. В целом вопрос о точной численности сторон является до сих пор предметом научных споров среди историков. {333}

¹ Fain. Manuscrit de de mil huit cent douze. T. 1. P. 330; Hourtoulle F.G. Davout terrible. Paris, 1975. P. 248.

² Клаузевиц. 1812 год. С. 180. {328}

¹ Переписка императора Александра и Барклая де Толли в Отечественную войну после оставления государем армии // Военный сборник. 1903. № 11. С. 259, 261–262.

² Беляев В. К истории 1812 года. С. 83–84; Labaume E. Op. cit. P. 121–130; Из записок генерала Яна Вейссенгофа // Военно-исторический сборник. 1912. № 2. С. 218. {329}

¹ М.И. Кутузов. Т. IV. Ч. I. С. 98–99, 448; Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников. С. 88. {330}

¹ РГАДА. Ф. 30. Оп. 1. Д. 278. Л. 10–10 об.

² Коленкур А. Указ. соч. С. 124–125. {331}

¹ Павленко Н. Некоторые эпизоды Бородинского сражения // Военно-исторический журнал. 1941. № 5. С. 31.

² РГВИА. Ф. 216. Оп. 1. Д. 1. Л. 4; Богданович М. История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам. Т. II. СПб., 1859. С. 165; Витмер А. Бородинский бой // Военно-исторический сборник. 1912. № 3. С. 116; Pellet. Batalle de la Moskwa. Paris, s/a. P. 112–114.

³ Воспоминания генерала Ван-Дедема о кампаниях 1812 и 1813 г. // Исторический вестник. 1900. № 7. С. 226; Hourtoulle F.G. Op. cit. P. 255. {332}

¹ Цит. по: Лашук А. Указ. соч. С. 523. {333}

Безотосный В.М. Россия в наполеоновских войнах 1805–1815 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 327–333.

Очень интересная статья по поводу организации боя.

Бородинская битва

 

Сражение началось около 6 часов утра атакой частей корпуса вице-короля Э. Богарне на позицию л.-гв. Егерского полка у с. Бородино. Французы овладели этим пунктом, но это был их отвлекающий маневр. Почти в это же время Наполеон обрушил свой главный удар против 2-й Западной армии. Корпуса маршалов Л.Н. Даву, М. Нея, И. Мюрата и генерала А. Жюно несколько раз атаковали Семеновские флеши. Когда замысел противника против русского левого крыла стал очевиден, Багратиону передали войска с соседних участков и большую часть резервов. 1-я армия начала перегруппировываться, 2-й, затем 4-й пехотный корпус получили приказ быстро идти на помощь левому флангу и центру, но прибыть своевременно туда они не успевали из-за значительной удаленности их первоначального местоположения от указанных пунктов. Части 2-й армии героически сражались против превосходящего в силах противника. Первые атаки пришлись на позиции 2-й сводно-гренадерской дивизии генерала М.С. Воронцова и 27-й пехотной дивизии генерала Д.П. Неверовского. Затем в боевое соприкосновение с противником были втянуты остальные части 2-й армии, подходившие подкрепления сразу же вступали в бой. Атаки отбивались плотным ружейным и артиллерийским огнем, напор наступающих сдерживался и кровопролитными рукопашными схватками. Французы неоднократно врывались на флеши, но всякий раз после контратаки оставляли их. Лишь к 9 часам они окончательно овладели укреплениями русского левого фланга, а попытавшийся организовать в это время очередную {333} контратаку Багратион получил смертельное ранение и окончательно выбыл из строя. Командование над 2-й Западной армией принял сначала генерал П.П. Коновницын, а затем Д.С. Дохтуров. Русские войска отошли за Семеновский овраг (примерно на одну версту) и продолжали отбивать яростные атаки противника. В литературе преобладает мнение, что французы взяли флеши к 12 часам, и тогда же был ранен Багратион. Данную точку зрения впервые изложил К.Ф. Толь, стремившийся задним числом перевести часовую стрелку во избежание нареканий за первоначально неудачное расположение войск и постоянное запаздывание с вводом в бой подкреплений. Эту доминировавшую в науке долгое время версию опровергают последние исследования¹.

 

После захвата флешей главным событием стала борьба за центр русской позиции – батарею «Раевского». Этот опорный пункт, господствовавший над местностью, после 9 часов утра подвергся сильной атаке противника. Во время этой атаки войскам Э. Богарне удалось овладеть высотой, но вскоре они были выбиты после успешной контратаки нескольких русских батальонов. В плен попал израненный штыками генерал Ш.О. Бонами, а у русских погиб командующий артиллерией генерал А.И. Кутайсов. В полдень казаки М.И. Платова и 1-й кавалерийский корпус генерал-адъютанта Ф.П. Уварова (всего 5 тыс. сабель) совершили рейд в тыл левого фланга Великой армии, что оказалось неожиданным для Наполеона. О результатах этой диверсии ведется спор среди историков (из всех крупных военачальников только Платов и Уваров не получили наград)². Но демонстрация русской конницы отвлекла внимание французского императора и заставила почти на два часа задержать готовящийся штурм ослабленного русского центра, что позволило Барклаю де Толли перегруппировать силы и выставить на переднюю линию свежие войска.

 

Лишь около 15 часов дня наполеоновские части предприняли третью атаку на батарею «Раевского». Защитников высоты осыпал смертоносный огонь из 300 орудий, а на приступ были брошены три дивизии, подкрепленные фланговой атакой кирасир генерала О. Коленкура (погиб во время атаки). Комбинированные действия пехоты и конницы привели к успеху, и французы окончательно захватили и это укрепление (в плен попал израненный генерал П.Г. Лихачев). Русские отошли на 800 метров, но прорвать новый {334} фронт их обороны противник не смог, несмотря на упорные атаки двух кавалерийских корпусов.

 

На крайней оконечности левого фланга у деревни Утицы после 15 часов дня польский корпус Ю. Понятовского после третьей попытки оттеснил русские части от Утицкого кургана, вынудил их отойти и встать на одну линию с войсками, ранее оборонявшими Семеновские флеши.

 

На всех основных участках французы смогли достичь некоторых тактических успехов – русские оставили первоначальные позиции и отступили примерно на 1–1,5 версты. Поредевшие русские полки стояли, готовые встретить новые атаки. Находясь до 16 часов на Шевардинском редуте, Наполеон получал информацию только от командиров атакующих частей: о минимальном продвижении, стойкости русских войск и требовании подкреплений. После взятия батареи «Раевского» французский полководец по предложению А. Бертье осмотрел поле сражения в районе д. Семеновская и, увидев русские части, готовые вновь встретить французов, окончательно, несмотря на неоднократные просьбы его маршалов, отказался ввести в дело для завершающего удара Старую гвардию.

 

До 20 часов противные стороны вели интенсивную артиллерийскую и ружейную перестрелку, а вечером французские части были отведены на исходные рубежи. Кутузов намеревался на следующий день продолжить сражение, но, узнав о собственных потерях в войсках (40–50 тыс. чел.; практически перестала быть боеспособной 2-я Западная армия), отказался от принятого им накануне решения возобновить битву на следующий день и около полуночи приказал начать отступление к Москве. «Когда дело идет не о славах выигранных только баталий, но вся цель будучи устремлена на истребление французской армии… – писал он, – я взял намерение, отступать 6 верст…»¹

 

Это сражение недаром получило название «битвы генералов»: у русских было убито или смертельно ранено четыре и ранено 23 генерала; среди французского генералитета еще больше: 12 – убито и 38 – ранено. Примерно на 35 тыс. убавился личный состав армии Наполеона. Количество захваченных в плен с обеих сторон оказалось примерно одинаковым – по 1 тыс. чел. и одному генералу. В литературе встречаются самые разноречивые факты о потерях сторон, в целом спорным является до сих пор и вопрос о победителе. Иностранные авторы, как правило, отдают предпочтение Наполеону, большинство {335} же отечественных историков – Кутузову, лишь немногие считают итог ничейным¹.

 

Необходимо признать, что ни один из противников не решил поставленных задач и не добился существенных результатов. Наполеон не разгромил русскую армию, Кутузов не защитил Москву. Бездоказательно выглядит бытовавшее в советской литературе утверждение, что Наполеон потерпел поражение в этой битве². Инициатива весь день была в его руках, французы постоянно атаковали, а все их полки и дивизии к концу дня сохранили боеспособность. На направлении главного удара французский полководец умело создавал превосходство во всех видах оружия, особенно в концентрации мощи артиллерийского огня, что было одной из причин крупных потерь среди русских войск. Несмотря на явные первоначальные просчеты в расположении частей, Кутузов смог, хотя и дорогой ценой, латая дыры в обороне, перестроить боевые порядки и держать войска в одну линию, из-за чего его противник постоянно был вынужден вести лобовые атаки. Сражение превратилось во фронтальное столкновение, в котором у Наполеона шансы для окончательной победы над армией с такими боевыми качествами, как русская, оказались минимальными и были сведены к нулю. Есть и авторы, которые утверждают, что Наполеон в этот день страдал насморком и «лихорадочной мигренью», с трудом садился на лошадь, и именно в силу своего плохого физического самочувствия не смог разгромить русских. В то же время почему-то не упоминают о старческих недомоганиях Кутузова, уж он-то точно, в силу своей немощи, редко взбирался на лошадь. Сам же Кутузов в докладах царю по горячим следам изображал «баталию» как бесспорную победу русского оружия. При этом умудрился слово «победа» не употребить, о ней свидетельствовал виртуозно написанный текст³. Правда, позже у него возникли трудности с объяснением отхода русских войск к Москве, а потом уж и за Москву. Несколько затруднительно было объяснять после одержанной «победы» свое отступление ссылками на «чрезвычайную потерю» с нашей стороны, на выбытие из строя раненых «нужных генералов», затем в ход пошла версия о нераздельной связи оставления Москвы «с потерею Смоленска». Трудно {336} сложно оценить бородинскую реляцию Кутузова, можно ли назвать ее прямым обманом императора или умело составленной дезинформацией, или хорошо рассчитанной придворной комбинацией.

 

Написана она была мастерски, вполне в духе XVIII столетия, даже была сказана почти правда, но далеко не вся. Но его первые рапорты сделали свое дело. Радостный император («чудовищу» нанесли поражение!) не скупясь через пять дней после сражения «в вознаграждение достоинств и трудов» произвел его в генерал-фельдмаршалы, пожаловал сто тысяч рублей, а его жену сделал статс-дамой Двора¹. Глаза Александра I, по-видимому, открывались на истинную картину происшедшего постепенно, по мере получения дополнительной информации. Положение старого военачальника оказалось незавидным, но император уже не мог изменить то, о чем он известил всю Россию. Как-то было не с руки отменять «победу», да и как уволить признанного «победителя», к тому же еще только что произведенного в генерал-фельдмаршалы. Нужно было сохранять правительственную версию, подождать, пока не прояснится и не изменится ситуация дальше. Главное – существовала армия, значит, не все было еще потеряно.

 

Необходимо рассматривать последствия Бородино для судеб каждой армии. Русские войска, находясь на своей территории, за короткий срок все же имели шанс восстановить численность своих рядов. Для Наполеона самым ощутимым оказалась большая убыль конного состава. Бородино стало кладбищем французской конницы, что пагубно сказалось во время второго этапа войны. {337}

 

 

¹ См.: Васильев А., Ивченко Л. Девять на двенадцать, или Повесть о том, как некто перевел часовую стрелку // Родина. 1992. № 6–7. С. 62–67.

 

² См.: Безотосный В.М. Донской генералитет и атаман Платов в 1812 году. С. 77–84. {334}

 

¹ М.И. Кутузов. Т. IV. Ч. I. C. 154. {335}

 

¹ Историографический разбор мнений о сражении см.: Ивченко Л.Л. Бородинское сражение: История русской версии событий. М., 2009.

 

² См., напр.: Бескровный Л.Г. Отечественная война 1812 года. М., 1962. С. 394.

 

³ См. все тексты рапортов М.И. Кутузова о Бородинском сражении Александру I: М.И. Кутузов: Сб. документов. Т. IV. Ч. 1. С. 154–155, 161–168, 445–458. {336}

 

¹ Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И.В. канцелярии. Вып. 1. СПб., 1876. С. 79–80. {337}

 

Безотосный В.М. Россия в наполеоновских войнах 1805–1815 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 333–337.

Эпоха наполеоновских войн стала золотым веком гладкоствольной артиллерии как в области ее тактики, так и в материальной части. Артиллерия еще раз подтвердила право именоваться Богом войны.

По итогам войны 1812 г. Наполеон отмечал:

«Те, которые извлекают из древних писателей понятия о современной войне, скажут, что в 40-тысячной армии выгоднее иметь лишь 3600 лошадей и 4000 пехотинцев, чем 120 орудий; или иметь только 60 орудий и зато лишних 1500 лошадей и 2000 человек пехоты; но они ошибутся. Пехота, кавалерия и артиллерия армии должны находиться в определенном численном соотношении, эти рода войск не могут заменить один другого. Случалось, что неприятель мог одержать на наших глазах победу в сражении, он стоял на сильной позиции, имея 50 или 60 выгодно расположенных орудий. Тщетно было бы атаковать его, даже располагая превосходством в 8000 человек пехоты и 4000 кавалерии. Нужна была батарея равной силы, под защитой которой продвигались и развертывались бы атакующие колонны. Соотношение трех родов оружия было во все времена предметом размышлений великих полководцев.

Все они согласны в том, что:

1) на 1000 человек должно быть 4 орудия, так что численность артиллерийской прислуги составит ¹/₃ часть армии, и

2) кавалерия должна составить 1/4 численности пехоты.

Надежда ворваться на батарею и овладеть пушками посредством холодного оружия или перебить канониров при помощи стрелков — это просто химера; иногда это случается; и разве мало есть примеров захвата больших трофеев посредством нечаянного нападения? Но вообще нет пехоты, будь она самая храбрая, которая без помощи артиллерии могла бы безнаказанно пройти 500 или 600 туазов[100] под огнем шестнадцати орудий, выгодно расположенных и обслуживаемых хорошими  канонирами; не пройдя и двух третей пути, солдаты будут перебиты,

переранены, рассеяны»[101].

Говоря о кампании 1812 года, Наполеон пишет, что в его артиллерийских парках приходилось в среднем на одно орудие по 30 лошадей и 35 человек. Но целесообразнее это соотношение довести до 35 лошадей и 40 человек.

https://document.wikireading.ru/62597

Формально, и стратегически и тактически, Наполеон конечно же выиграл Бородинскую битву: он занял все основные пункты русской позиции (Багратионовы флеши, батарею Раевского, с. Бородино и д. Семеновскую), после чего россияне, потеряв гораздо больше людей, чем французы, отступили с поля сражения, а затем и оставили Москву. Столь разные «эксперты», как Жозеф де Местр и В.В. Верещагин, рассуждали просто: «Побеждать ‒ это значит идти вперед, отступать ‒ быть побежденным. Москва отдана, сим все сказано»¹.

 

Вместе с тем Наполеон, хотя и добился стратегического, тактического и материального успеха, главной своей задачи ‒ разгромить русскую армию ‒ при Бородине не решил. Он сам и все его воинство, от маршалов до солдат, после битвы были разочарованы. Французские источники признают, что столь «ужасная бойня» без привычных для Наполеона атрибутов победы (массы пленных, трофеев, бегущих врагов) вызвала у завоевателей нечто вроде «столбняка» и повергла их в уныние².

 

Зато русские воины по окончании битвы в массе своей отнюдь не унывали. Были, конечно, сомнения в том, кто выиграл битву. Сохранились свидетельства офицеров и генералов, полагавших, что россияне ее проиграли³. Генерал А.П. Ермолов, офицеры И.Т. Радожицкий и А.А. Щербинин считали, что Наполеон при Бородине «одержал победу, не соответствующую его ожиданиям»⁴. Поэтому нельзя утверждать, что «никто в {203} русской армии не считал сражение проигранным»¹. Но определяющим боевой дух россиян было сознание, что они ВЫСТОЯЛИ ‒ отсюда и тот восторг, с которым они приняли весть о намерении Кутузова «заутра бой затеять новый».

 

Вот почему мы вправе говорить и о русской победе при Бородине ‒ о победе нравственной. Знаменательно, что сам Наполеон склонялся к такому заключению. «Французы в нем, ‒ сказал он о Бородинском сражении, ‒ показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми»².

 

Нравственная победа русских войск под Бородином столь велика, что не нуждается в искусственном подтягивании до уровня победы материальной, которая и после Бородина оставалась еще для россиян делом будущего, теперь уже ‒ недалекого. Более того, для истории полезнее не замалчивать и тем паче не оправдывать, а критически оценить просчеты русского командования в Бородинской битве, которые не только не позволили россиянам добиться лучшего, но и могли привести их к худшему.

 

Широко бытует мнение, что «не Наполеон, а Кутузов диктовал условия» Бородинской битвы, причем Кутузову ставится в заслугу даже тот факт, что он почти весь день Бородина провел на одном месте, за линией своих резервов, тогда как Наполеон именно потому, что «стремился лично обозревать поле сражения и в критические моменты сам направлялся к месту возникновения опасности», якобы «терял инициативу», «подчинялся направляющей сражение воле Кутузова»³.

 

Факты говорят о другом: Наполеон диктовал ход сражения, атакуя все, что хотел и как хотел, а Кутузов только отбивался от его атак, перебрасывая свои войска из тех мест, где пока не было прямой опасности, в те места, которые подвергались атакам. {204} При этом не всегда дивизии и целые корпуса успевали из центра, а тем более с правого крыла (за 5‒6 км) подкрепить левое крыло русской позиции. «Корпуса Багговута, Остермана и Корфа, ‒ подметил еще один из первых русских историков 1812 г. генерал Н.А. Окунев, ‒ приходили по одному на решительные точки и вступали в дело один после другого, и потому действия их были поправочные и принесли пользу только отрицательную»¹, т.е. оттянули, но не предотвратили падение ни Багратионовых флешей, ни батареи Раевского.

 

В результате Бородинская битва возымела поразительную особенность, на что первым обратил внимание тот же Н.А. Окунев и о чем все советские и постсоветские исследователи, кроме А.Н. Кочеткова, молчат. Располагая меньшими силами, Наполеон на всех пунктах атаки (Шевардинский редут, Бородино, флеши Багратиона, батарея Раевского, Семеновская, Утица) создавал «превосходство, доходящее до подавляющего», и в пехоте, и в коннице, и в артиллерии². Мы восхищаемся героизмом защитников флешей и батареи Раевского, отражавших атаки в 2‒2,5 раза превосходящих сил врага, но не задумываемся над тем, что русское командование могло и обязано было не допустить на решающих участках битвы такого и вообще какого бы то ни было превосходства неприятеля в силах, тем более что россияне при Бородине численно превосходили французов.

 

Все дело в том, что Кутузов проявил чрезмерное (хотя и понятное) опасение за свой правый фланг, сосредоточив там главные силы, которым уже по ходу битвы пришлось то и дело «перебегать» справа налево, а кроме того, русские уступали французам в быстроте маневра. Поскольку Кутузов как главнокомандующий не проявлял должной оперативности, {205} Барклай-де-Толли время от времени, к счастью для россиян, брал руководство битвой на себя и успевал предотвратить прорыв то левого фланга русской позиции (вовремя подкрепив его корпусом К.Ф. Багговута), то ее центра, стянув сюда корпуса Ф.К. Корфа и К.А. Крейца. Поэтому Барклай не без оснований судил о себе: «Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита ‒ это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни»¹. Однако и Барклай-де-Толли не мог исправить всех последствий «правого уклона» в размещении русских войск, хотя он пытался сделать это еще перед битвой.

 

Кутузов как главнокомандующий ответствен и за то, что французы превосходили россиян в маневренности и мощи артиллерийского огня, хотя количественно и даже по калибру орудий русская артиллерия была сильнее французской. Искусно маневрируя, Наполеон сумел и в количественном отношении создать артиллерийское превосходство на левом крыле русской позиции (400 орудий против 300), а после захвата флешей взять русский центр под перекрестный огонь с обоих флангов. Наполеон «обставил все высоты ужасным количеством артиллерии, ‒ вспоминал герой Бородина Ф.Н. Глинка. ‒ Пальба его могла вредить более нашей: он как зачинщик действовал откуда и как хотел и действовал концентрически (сосредоточенно); мы как ответчики действовали, как позволяло местоположение, и поэтому часто разобщенно, эксцентрически»².

 

Русская артиллерия, разумеется, давала врагу достойный отпор, но по недостатку маневра все же на всех решающих участках битвы уступала ему количественно и позиционно; как признавали сами участники Бородина, «действовала по частям и без связи»³ ‒ во многом из-за ранней гибели А.И. {206} Кутайсова. Всего, по данным Н.Г. Павленко, она выпустила 60 тыс. снарядов против 90 тыс. французских (П.Х. Граббе насчитывал 60 тыс. снарядов, выпущенных французами, и 20 тыс. ‒ русскими¹).

 

Итак, роль Кутузова в руководстве Бородинской битвой, начиная с размещения войск и кончая их взаимодействием, была настолько инертной, что Н.Н. Раевский выразился даже таким образом: «Нами никто не командовал»². Автор страдальчески-апологетической статьи о Кутузове Л.Л. Ивченко, полагающая, что ее кумира критикуют только «недоброжелатели полководца», которые, мол, «слишком пристрастны»³, могла бы задуматься над тем, почему именно у Кутузова, как ни у кого из крупных русских военачальников, столько «недоброжелателей».

 

Все недостатки руководства битвой со стороны Кутузова, о которых идет речь, не имели гибельных последствий отчасти потому, что и Наполеон допускал просчеты. Захватив Бородино, он прекратил активные действия против русского правого фланга, что позволило Кутузову и Барклаю-де-Толли безбоязненно перебрасывать свои войска справа налево. На левом фланге русских он сначала переоценил возможность обходного маневра Ю. Понятовского, а после того как были взяты Багратионовы флеши и Семеновская, не закрепил этот успех, обратив свои усилия против русского центра. Наконец, ошибкой Наполеона, как полагает ряд военных авторитетов (Ж. Шамбре, Д.П. Бутурлин, А.Н. Витмер, Д. Чандлер), было то, что после взятия Курганной высоты он не ввел в дело гвардию для решающего прорыва в центре⁴.

 

Впрочем, если бы даже Кутузов допустил под Бородином еще больше ошибок, а Наполеон действовал безупречно, все {207} равно французы вряд ли могли рассчитывать на лучший для них исход, ибо дело здесь не столько в Кутузове и Наполеоне, сколько в русском солдате. Русский солдат, плоть от плоти своего народа, ‒ вот главный герой Бородина. Именно его беспримерная стойкость искупила все промахи Кутузова и сорвала расчеты Наполеона. {208}

 

 

¹ Местр Ж. де. Указ. соч. С. 224; Верещагин В.В. Наполеон I в России. Тверь, 1993. С. 119.

 

² Ложье Ц. Дневник офицера «Великой армии» в 1812 г. М., 1912. С. 149; Chambray G. Op. cіt. V. 2. P. 82; Segur Ph.-P. Op. cіt. V. 1. P. 379; Thіers A. Op. cіt. V. 14. P. 348.

 

³ Бестужев-Рюмин А.Д. Краткое описание происшествиям в столице Москве в 1812 г. // ЧОИДР. 1859. Кн. 2. Отд. 5. С. 84; Муравьев Н.Н. Записки // Русский архив. 1885. № 10. С. 261; Левенштерн В.И. Записки // Русская старина. 1900. № 12. С. 581‒582; Суханин П.А. Из журнала участника войны 1812 г. // Русская старина. 1912. № 2. С. 283; Винценгероде Ф.Ф. ‒ Александру I 13 сентября 1812 г. // Дубровин Н.Ф. Указ. публ. С. 136.

 

⁴ Ермолов А.П. Записки. С. 197; Радожицкий И.Т. Указ. соч. Ч. 1. С. 159; [Щербинин А.А.]. «Война и мир». Замечания мои на 5-й том // ЧОИДР. 1912. Кн. 4. Отд. 2. С. 5. {203}

 

¹ Брагин М.Г. Кутузов. С. 167.

 

² Пеле Ж. Указ. соч. С. 56.

 

³ Гарнич Н.Ф. Указ. соч. С. 140; Бескровный Л.Г. Отечественная война 1812 г. С. 405; Жилин П.А. Отечественная война 1812 г. С. 400; Сироткин В.Г. Указ. соч. С. 101; История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. 4. С. 131. {204}

 

¹ Окунев Н.А. Рассуждение о больших военных действиях… в 1812 г. СПб., 1833. С. 196‒197. Гениальный художник-баталист В.В. Верещагин, который знал толк в военном деле, резонно критиковал это «перебеганье чуть не половины армии под выстрелами» (Верещагин В.В. Повести. Очерки. Воспоминания. М., 1990. С. 242).

 

² Кочетков А.Н. Указ. соч. С. 41. Ср.: Окунев Н.А. Указ. соч. С. 196. {205}

 

¹ «К чести России». С. 105.

 

² Глинка Ф.Н. Указ. соч. С. 321.

 

³ Военский К.А. Отечественная война 1812 г. в записках современников. СПб., 1911. С. 68; Харкевич В.И. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вып. 1. С. 233; Норов А.С. Воспоминания // Русский архив. 1881. № 3. С. 196; Граббе П.Х. Указ. соч. Ч. 2. С. 87. {206}

 

¹ Павленко Н.Г. Русская артиллерия (1389‒1812). М., 1940. С. 134; Граббе П.Х. Указ. соч. Ч. 2. С. 86.

 

² 1812‒1814. М., 1992. С. 218.

 

³ Ивченко Л.Л. М.И. Кутузов в Бородинском сражении. С. 22.

 

⁴ См.: Бутурлин Д.П. Указ. соч. Ч. 1. С. 300‒301; Витмер А.Н. Бородино в очерках наших современников. С. 157; Чандлер Д. Указ. соч. С. 493; Chambray G. Op. cіt. V. 2. P. 78. {207}

 

Троицкий Н.А. Фельдмаршал Кутузов: мифы и факты. М.: Центрполиграф, 2002. С. 203‒208.

Итак, роль Кутузова в руководстве Бородинской битвой, начиная с размещения войск и кончая их взаимодействием, была настолько инертной,

Можно еще добавить, что перед сражением Кутузов не осмотрел лично позицию и не проследил за строительством укреплений - редуты были сделаны так небрежно, что через них перепрыгивали французские кавалеристы. 

«Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита ‒ это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни»1.

Барклай настолько храбро себя вел, что его враг Багратион выразил ему свое восхищение  - когда во время перевязки он увидал рядом с собой адъютанта Барклая, то сказал: «Скажите генералу Барклаю, что участь армии и ее спасение зависят от него. До сих пор все идет хорошо. Да сохранит его Бог».

Впрочем интриган Кутузов на всякий случай выгнал Барклая из армии) 

Когда во время перевязки он увидел рядом с собой адъютанта Барклая, то сказал: «Скажите генералу Барклаю, что участь армии и ее спасение зависят от него. До сих пор все идет хорошо. Да сохранит его Бог».

Когда во время перевязки он увидел рядом с собой адъютанта Барклая, то сказал: «Скажите генералу Барклаю, что участь армии и ее спасение зависят от него. До сих пор все идет хорошо. Да сохранит его Бог».

Когда во время перевязки он увидел рядом с собой адъютанта Барклая, то сказал: «Скажите генералу Барклаю, что участь армии и ее спасение зависят от него. До сих пор все идет хорошо. Да сохранит его Бог».

Впрочем интриган Кутузов на всякий случай выгнал Барклая из армии)

Никто его не выгонял. М.И. Кутузов дал весьма лестную оценку действиям М.Б. Барклая де Толли в Бородинском сражении:

1812 г. сентября 29. ‒ РАПОРТ М.И. КУТУЗОВА АЛЕКСАНДРУ I С ПРЕДСТАВЛЕНИЕМ К НАГРАЖДЕНИЮ М.Б. БАРКЛАЯ-ДЕ-ТОЛЛИ И Л.Л. БЕННИГСЕНА ЗА СРАЖЕНИЕ ПРИ БОРОДИНЕ

 

№ 121

Деревня Леташевка

 

Повергая с сим вместе имена генералов, отличившихся 24 и 26 августа, всеподданнейшим долгом считаю в особенности свидетельствовать пред вашим величеством о генералах Беннигсене и Барклае-де-Толли. Первый из них с самого приезда моего к армии во всех случаях был мне усерднейшим помощником; в деле же 26 августа, когда должно было отклонить левый наш фланг от неприятеля, а часть войск правого крыла перевести на левое же против обратившего все почти силы свои туда неприятеля, и во время самого жаркого действия, когда требовалось {195} замещать потерпевшие войски другими, то генерал Беннигсен советами своими усердно мне спомоществовал, находясь лично в опаснейших местах.

 

Барклай же де-Толли присутствием духа своего и распоряжениями удерживал стремящегося противу центра и правого фланга превосходного неприятеля; храбрость же его в сей день заслуживает всякую похвалу. Достоинство первого и служба последнего, будучи известны вашему величеству, посему и награждения заслуг их предаю высочайшему усмотрению.

 

Фельдмаршал князь Г[оленищев]-Кутузов

 

ЦГВИА, ф. 29, оп. 153а, св. 12, д. 1223, лл. 1‒2. Подлинник. Опублик. в журн. «Военный сборник», 1904, № 4, стр. 185‒186. {196}

 

М.И. Кутузов: Сб. док. Т. 4. Ч. 1 (июль ‒ октябрь 1812 г.) / Под ред. Л.Г. Бескровного. М.: Воен. изд-во Мин-ва обороны СССР, 1954. С. 195‒196.

На воен. совете в дер. Фили Б. де Т. критиковал позицию, выбранную Л.Л. Беннигсеном для генерального сражения под Москвой, и первым высказался за оставление города с целью сохранения армии. 2(14) сент. руководил прохождением отступавших войск через Москву.

 

Лишившись возможности самостоятельно командовать войсками из-за вмешательства в дела управления приближённых М.И. Кутузова – К.Ф. Толя и П.П. Коновницына, 21 сент. (3 окт.) Б. де Т. по личной просьбе уволен от должности под предлогом болезни, удалился в имение жены – Бекгоф Феллинского у. Лифляндской губ.

http://bigenc.ru/dom...ory/text/862807

После реорганизации армии Кутузовым генерал Барклай оказался в двусмысленном положении. Сохраняя формально пост, фактически он был отстранён от управления войсками. 20 сентября (2 октября), получив отпуск, он отправился в Калугу, затем во Владимир, поздней осенью прибыл в своё имение Бекгоф в Лифляндии.

«Высочайшая» оценка первого периода войны

 

Уместно в данном случае, привести оценку ситуации первого периода войны, сделанную по горячим следам самим Александром I. Фактически русский самодержец выступил первым историком кампании 1812 г. 5 (17) сентября 1812 г. российский император отправил письмо адмиралу П.В. Чичагову, где счел необходимым дать критическое описание хода реализации плана с начала войны с разбивкой на 1-ю и 2-ю Западные армии. Русский монарх тогда следующим образом охарактеризовал действия каждой армии и их главнокомандующих: «Первая хорошо выполнила условленный план до берегов Двины. 6 корпусов, из которых она состоит, развернулись и сосредоточились под носом у противника, без того, чтобы ему хоть раз удалось окружить их, или перехватить хоть один гусарский патруль. Что {337} же касается второй, то кн. Багратион, по получении известия о разрыве, вместо того, чтобы двинуться, согласно данному ему приказу, начал мешкать и потерял два или три дня, вследствие чего неприятель получил возможность предупредить его в Минске на несколько часов. Там кн. Багратион сделал вторую ошибку, а именно для переправы через Березину у Борисова не форсировал Минска; неприятель мог прибыть туда только с авангардом в 6000 человек, а во второй армии было под ружьем 60 000. Вместо этого кн. Багратион сделал громадный обход, двинувшись через Несвиж и Слуцк на Бобруйск, что, помимо потери времени и обусловленного этим бесполезного движения, еще и удаляло обе армии одну от другой, вместо того чтобы сблизить их. Эта ошибка повлекла за собой другие. Первая армия – вместо того, чтобы оставаться на Двине, как было условлено, вынуждена была двинуться, вследствие этого, влево, чтобы приблизиться ко второй армии и облегчить этим путем их соединение. Между тем, вместо того, чтобы переправиться через эту реку в Будилове или Бешенковичах, военный министр заставляет ее напрасно отступать до Витебска, а затем до Поречья, чтобы двинуться оттуда на Смоленск, тогда как это можно было бы сделать через Сенно гораздо скорее. В то же время вследствие первой ошибки неприятель предупредил 2-ю армию на переправе через Днепр у Могилева, и кн. Багратион, имевший лишь полунамерение напасть на Даву, дал там только славный для наших войск, но бесполезный бой, ибо ввел в дело только две дивизии своей армии, вместо того, чтобы сделать это со всеми своими силами, если он желал непременно овладеть этим пунктом; таким образом, после этого боя ему пришлось переправляться через Днепр у Старого Быхова, что он мог бы вполне благополучно сделать и раньше, не давая боя при Могилеве. Неприятель совершил тут, в свою очередь, громадную ошибку, предоставив обеим армиям возможность соединиться в Смоленске, чему он мог, конечно, помешать, двинувшись из Орши и Могилева к Смоленску».

 

Читая строки цитируемого письма («вместо того, чтобы», «вследствие первой ошибки», «ошибка повлекла за собой другие» и т.д.), поневоле хочется охарактеризовать автора (даже не зная, что это сам самодержец) как схоласта и типичного кабинетного стратега, абсолютно далекого от практики. Далее Александр I, продемонстрировав свои не самые лучшие качества, в том же духе очертил действия Барклая под Смоленском: «Нерешительные действия… которые повели к движению неприятеля на Москву и к полной утрате доверия к нему со стороны армии и всего народа, явившейся естественным последствием его ошибок». Коснулся он и темы назначения единого {338} главнокомандующего: «У меня не было большого выбора; генерал Кутузов был единственным у меня под руками, и общественное мнение намечало его на этот пост. Славные дни 24, 25 и 26 августа, когда Наполеон был совершенно отбит и вынужден отступить, несмотря на все его усилия, оправдали до некоторой степени этот выбор».

 

Не будем в данном случае разбирать многие ошибки и заблуждения самого императора (все великие политики часто винят и с удовольствием критикуют других, но только не самих себя). Но поразителен вывод, который был сделан русским монархом, и он очень важен для нашей темы: «Несмотря на все только что перечисленные мною вам обстоятельства и нисколько не считая положение наших дел плохим, несмотря на то, что Наполеон находится в сердце России, я усматриваю именно в этом выгодные для нас шансы, могущие заставить его раскаяться в том способе действий, на который он отважился»¹. Письмо писалось как раз в момент выработки нового плана действий на второй период войны (известный исследователям как Петербургский план). Автор письма еще не знал тогда о сдаче Москвы, но уже написал Чичагову, что направил к Кутузову, а затем к нему полковника А.И. Чернышева с новым планом войны. План был составлен в самом конце августа, так как 31 августа был отправлен Кутузову из Петербурга. Здесь важно отметить другое обстоятельство. Предложенный Александром I в конце августа план окончательного разгрома войск Наполеона в России (как бы его не критиковали советские историки) основывался, сохранял преемственность (по многим элементам) и логически вытекал из стратегической концепции борьбы с французской империей, концепции «истощения» сил противника, разработанной и принятой к исполнению русским командованием еще перед началом войны. {339}

 

 

¹ Письма Императора Александра I адмиралу Чичагову // Военно-исторический сборник. 1912. № 3. С. 210–211. {339}

 

Безотосный В.М. Россия в наполеоновских войнах 1805–1815 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 337–339.

То, что все высшие сановники империи одобряли "скифскую" войну Барклая-Кутузова говорит об их здравомыслии и большом опыте войн с Наполеоном. Они понимали что любые жертвы оправданы, если удалось избежать полного разгрома армии. Была правда и группа пораженцев которые стояли за мир с Наполеоном на любых условиях. 

Между тем в ближайшем окружении на царя оказывалось сильнейшее давление в пользу немедленного заключения мира на любых условиях. К этому его подталкивал брат, великий князь Константин Павлович, и мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна, доверенные сановники — А. А. Аракчеев, Н. П. Румянцев, А. Д. Балашов. Брат Константин умолял заключить мир, дабы избежать гражданской войны и гибели династии. Царский двор охватила паника. Укрепляли в царе намерение бороться до победы его жена, императрица Елизавета Алексеевна, и его сестра, великая княгиня Екатерина Павловна.

https://history.wikireading.ru/383376

Однако решимость Александра воевать до победного конца лишь возрастала. Тут сыграли роль и вечные опасения быть свергнутым, и мистицизм царя, уверовавшего в то, что падение Бонапарта предначертано свыше.

Оставление Москвы

 

Главным вопросом после Бородино для обеих сторон стала проблема Москвы. Для Наполеона древняя столица была нужна как доказательство победы при Бородино и как крупный козырь в переговорах для заключения мира. Он не знал, будет ли Кутузов давать еще одно сражение за Москву. Он пытался фланговыми движениями 4-го и 5-го корпусов, продвигавшихся параллельно главной дороге, и давлением с фронта авангардом Мюрата вытеснить русскую армию и без боя войти в столицу. {339}

 

Кутузов отдавал себе отчет в том, что Наполеона в Москву толкает политическая необходимость. Его переписка с различными лицами в этот период свидетельствует, что он готовился к еще одному сражению перед Москвой. Но недостаток свежих резервов, а также сведения об угрозе обхода противника с флангов заставили его принять окончательное решение об оставлении Москвы во время военного совета в Филях 1 (13) сентября. Именно там, во время исторического военного совета, решавшего судьбу Москвы, имело место первое крупное столкновение генеральских амбиций на профессиональной почве после назначения Кутузова. Причем национальный аспект, столь зримый еще совсем недавно, вообще не имел места, хотя именно «немцы» играли все первые роли. Позицию на Воробьевых горах для предстоявшего сражения выбрал и предложил К.Ф. Толь, а главными спорщиками-оппонентами по уже неоднократно поднимавшемуся вопросу «сражаться или отступать» стали Барклай и Беннигсен. Как известно, на совете среди генералов возникли разногласия. Первым, кто высказался за оставление Москвы, был Барклай, уверяя, что и император «без сомнения одобрит подобную меру»¹. Генералы с русскими фамилиями как будто забыли о своей этнической принадлежности и в этой драматической ситуации вынуждены были присоединиться к одной из точек зрения, высказанной «немцами». Лишившись Багратиона в Бородинской битве, «русская» партия уже не могла выступать консолидировано. Ее представителям не удалось даже внятно сформулировать свое понимание ситуации. В большинстве своем они поддержали мнение Беннигсена о необходимости нового генерального сражения во имя спасения первопрестольной столицы. Но сама личность Беннигсена вызывала у многих генералов раздражение. Это обстоятельство не позволило объединиться и выступить против отступательной идеи Барклая.

 

Кутузов, инициировавший обмен генеральских мнений, занял самую удобную в тех обстоятельствах позицию. Он встал над схваткой и выступил в роли судьи с заключительным вердиктом о неизбежном оставлении Москвы. Многие генералы-участники совета впоследствии сильно переживали «уступление» Москвы, оправдывались или находились в подавленном состоянии. Гостивший у П.П. Коновницына в начале 1813 г. А.И. Михайловский-Данилевский вспоминал: «Редкий день проходил без того, чтобы он не упоминал мне о сем обстоятельстве, присовокупляя каждый раз: “Я не подавал голоса к сдаче Москвы и в военном совете предложил идти на неприятеля”». Д.С. Дохтуров по горячим следам в письме к {340} жене 3 сентября писал: «Я в отчаянии, что оставляют Москву. Какой ужас!.. Какой стыд для русских покинуть отчизну без малейшего ружейного выстрела и без боя. Я взбешен, но что же делать?.. после всего этого ничто не заставит меня служить»¹.

 

Необходимость сдачи столицы диктовалась обстановкой, и Кутузов фактически продолжил тактику, проводимую Барклаем. Интересно отметить, что аргументация Барклая и Кутузова была схожа с мыслями, высказанными в уже цитированной записке П.А. Чуйкевича. Процитируем слова, приписываемые Кутузову: «С потерянием Москвы не потеряна еще Россия и что первою обязанностью поставляет он сберечь армию, сблизиться к тем войскам, которые идут к ней на подкрепление, и самым уступлением Москвы приготовить неизбежную гибель неприятелю…» После оставления Москвы 4 сентября Кутузов писал Александру I: «Пока армия… цела и движима известною храбростию и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря отечества»². 2 (14) сентября российская армия оставила город, в тот же день в него вступили части Великой армии.

 

В стане Наполеона царило приподнятое настроение. Французские мемуаристы свидетельствуют, что солдаты Великой армии надеялись обрести в Москве мир, так как конечная цель похода была достигнута. Наполеон также был уверен, что после оставления столицы русские пойдут на мирные переговоры. Французы вступили в Москву, но эвакуация города произвела тяжелое впечатление на императора и армию. Однако еще большее действие было от московского пожара. Тема о причинах знаменитого пожара, как ни парадоксально, также до сих пор остается дискуссионной. Мало, но встречаются еще историки, полагающие, что именно Наполеон сжег Москву в 1812 г. Другой вопрос, что такой тезис лишен элементарной логики и имеет откровенную цель обвинить французского императора во всех тяжких грехах. Наполеон, войдя в Москву и даже будучи «кровожадным злодеем», безусловно, не был заинтересован в подобном пожаре. Целая, не сожженная «белокаменная» столица ему была нужна с политической точки зрения. Да и чисто военная целесообразность отнюдь не диктовала подобной крайней меры. Наоборот, какой главнокомандующий для места расположения своих главных сил выбрал бы пепелище, да еще им самим подготовленное? Возникновение пожара оказалось для Наполеона неожиданным, именно он вынужден {341} был организовать борьбу с огнем, да и в итоге Великая армия значительно пострадала от последствий пожара.

 

Кутузову в это время было крайне важно оторваться от Великой армии. И в этом ему очень помог пожар Москвы. Справедливости ради укажем, что отступающие русские войска предавали огню и разорению все оставляемые противнику деревни и города. Например, А.И. Михайловский-Данилевский, вспоминая отход армии, когда «каждый день ознаменован был пожарами», писал: «Мы не помним ни одного вечера, в который бы не видели по захождении солнца зарева зажженных городов и селений. Помещики, находясь часто в числе военных, взирали издали на истребление наследия предков своих или вотчин, полученных ими в награду службы»¹. Не вдаваясь в подробности причин пожара Москвы и основываясь на работе И.И. Полосина², исследовавшего хронологию и географию пожара, укажем, что в основном горели южные районы города. Фактически это дало возможность задержать Наполеона у города, а Кутузову совершить знаменитый тарутинский марш-маневр. Собственно, о маршруте дальнейшего отступления разгорелся спор еще на военном совете в Филях. Но Кутузов выбрал сначала Рязанскую дорогу, а затем, используя демонстративное движение части русской кавалерии к Бронницам, скрытно перешел на Калужскую дорогу. После флангового марша все дороги, кроме Можайской, Кутузов блокировал уже собранными ополченскими частями. Новое расположение русской армии само по себе таило угрозу коммуникационной линии Великой армии. Как написал своей жене Д.С. Дохтуров: «Вчерась перешли на старую Калужскую дорогу и загородили соединение неприятеля с Смоленском; это самый лучший маневр, что мы могли сделать после всех глупостей и нерешимостей начальников наших. Дай Боже, чтоб они сделались благоразумнее и пользовались выгодами, которые злодей наш им кладет в рот»³.

 

Ложные движения казачьих частей поставили в тупик Мюрата, не ведавшего о направлении отступления Кутузова. Он на несколько дней потерял русскую армию из виду. Оценивая маневр Кутузова к Тарутину, Наполеон считал, что «противник направился к Киевской дороге, его цель очевидна: получить в подкрепление Молдавскую {342} армию»¹. На самом деле Кутузов этим маневром занял фланговую позицию по отношению к Москве и дороге на Смоленск, которая в тот момент являлась главной артерией Великой армии.

 

Интуитивно Наполеон с самого начала русской кампании, возможно, чувствовал, что что-то идет не так. И когда вроде бы промежуточная цель оказалась достигнутой, все его попытки вступить в переговоры о мире оказались безрезультатными, а личные послания к Александру I остались без ответа. Причем российскому императору пришлось в этом вопросе столкнуться с образовавшейся тогда «партией мира», к которой причисляли и его близких родственников – великого князя Константина и императрицу Марию Федоровну². А после сдачи Москвы он успокаивал свою сестру Екатерину Павловну. 6 (18) сентября 1812 г. из Ярославля она отправила довольно резкое письмо Александру I о критическом отношении части общества по отношению к самому императору и результатам проводимой им политики. Екатерина Павловна писала в несколько панических и резких тонах: «Занятие Москвы французами переполнило меру отчаяния в умах, неудовольствие распространено в высшей степени, и вас самих отнюдь не щадят в порицаниях… Вас обвиняют громко в несчастиях вашей империи, в разорении общем и частном, словом в утрате чести страны и вашей собственной. И не какая-нибудь группа лиц, но все единодушно вас хулят… Я предоставляю вам самому судить о положении вещей в стране, где презирают своего вождя. Ради спасения чести можно отважиться на все что угодно, но при всем стремлении пожертвовать всем ради своей родины возникает вопрос: куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?» Александр I явно был задет за живое и отвечал в объемном послании, в котором высказал трезвый взгляд на положение дел в России в тот момент³. Несмотря на оказываемое с разных сторон давление родственников и самых различных партий в своем окружении, российский монарх не свернул с пути и продолжал четко и последовательно выдерживать выбранный перед войной курс. {343}

 

 

¹ Беннигсен Л.Л. Письма о войне 1812 г. С. 80. {340}

 

¹ Михайловский-Данилевский А.И. Журнал 1813 года // 1812 год… Военные дневники. С. 314; Письма Д.С. Дохтурова к его супруге // Русский архив. 1874. № 5. Стлб. 1098–1099.

 

² М.И. Кутузов. Т. IV. Ч. I. C. 221, 234. {341}

 

¹ Михайловский-Данилевский А.И. Два отрывка из истории 1812 года // России двинулись сыны: Записки об Отечественной войне 1812 года ее участников и очевидцев. М., 1988. С. 501.

 

² Полосин И.И. Кутузов и пожар Москвы 1812 г. // Исторические записки. Т. 34. М., 1950. С. 146, 152–154, 158, 163.

 

³ Письма Д.С. Дохтурова к его супруге // Русский архив. 1874. № 5. Стлб. 1099. {342}

 

¹ Correspondance de Napoléon I-er. T. 24. P. 235.

 

² Среди высших сановников к «партии мира» современники причисляли канцлера Н.П. Румянцева, а иногда А.А. Аракчеева, А.Д. Балашева (см., напр.: Надлер В.К. Император Александр I и идея Священного союза. Т. 2. Рига, 1886. С. 38, 62).

 

³ См. письмо Екатерины Павловны и ответ Александра I: Николай Михайлович, вел. кн. Переписка императора Александра I с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной. С. 83–84, 86–93. {343}

 

Безотосный В.М. Россия в наполеоновских войнах 1805–1815 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 339–343.

Назначение главнокомандующего

Почему же выбор пал именно на Кутузова, а не, скажем, на того же Александра Петровича Тормасова, исключительно русского и вполне заслуженного генерала, командовавшего в тот момент 3-й Резервной Обсервационной армией?

Может быть, это произошло потому, что большинство членов Чрезвычайного комитета, рассматривавшего вопрос о Главнокомандующем, принадлежали к той же масонской ложе, что и Михаил Илларионович?

Известно ведь, что Кутузов был высокопоставленным масоном, отчего и получила распространение версия о том, что масоны сыграли не последнюю роль в его избрании. Однако это не научный факт, а лишь предположение, которое документально не подтверждено, хотя об этом уже пишут, причем в последнее время все больше и больше.

В частности, у Н. И. Макаровой в книге «Тайные общества и секты» читаем:

«Первое прикосновение Кутузова к таинствам Ордена свершилось в 1779 году в Регенсбурге, в ложе “К Трем Ключам”. <…> Путешествуя по Европе, он вошел также в ложи Франкфурта и Берлина, а по возвращении в Россию в 1783 году “посвященные” на берегах Невы признали его своим…

А еще существует мнение совершенно противоположного свойства — что основной причиной назначения Кутузова стала его близость к обществу «Беседа любителей русского слова»[42], получившему высочайшее утверждение в 1810 году. Членами «Беседы» были многие весьма известные и влиятельные люди, в том числе и сенатор Павел Иванович Голенищев-Кутузов, близкий родственник Михаила Илларионовича.

Его лидером был А. С. Шишков, филолог и член Российской академии, а также адмирал и участник Русско-шведской войны 1788–1790 годов. Этот человек был главным идеологом русского патриотизма, и 9 апреля 1812 года император Александр назначил его вместо М. М. Сперанского Государственным секретарем. В начале войны с Наполеоном Шишков, находясь при императоре в армии, составлял все важнейшие приказы, рескрипты и обращения к русским людям.

Не без оснований считается, что имя Барклая-де-Толли «прочно ассоциировалось с опальным М. М. Сперанским» [132. С. 124] и его падение было в значительной мере предопределено падением последнего. Во всяком случае, в дворянской среде Михаил Богданович слыл своего рода «Сперанским в армии».

Отношения между этими двумя людьми завязались в 1809 году, когда Барклай-де-Толли занимал пост генерал-губернатора Финляндии, «получившей, по разработанному Сперанским плану, внутреннюю автономию на конституционных принципах с законодательным сеймом» [132. С. 126]. Естественно, Михаил Богданович просто обязан был постоянно контактировать с Михаилом Михайловичем — председателем Комитета по делам Финляндии, в который сходились все нити управления вновь присоединенной территорией.

Еще более упрочились их отношения с начала 1810 года, когда Барклай-де-Толли стал министром. В результате, как писал в сентябре 1812 года секретарь императрицы Елизаветы Алексеевны Н. М. Лонгинов, Барклай имел «нужду» в Сперанском, а тот, со своей стороны, «принял его в покровительство» [132. С. 128]. Как следствие, вину за отступления русских армий на Сперанского стали возлагать даже раньше, чем на Михаила Богдановича. «Солдаты вслух кричат, что Барклай со Сперанским в измене», — отмечал все тот же Лонгинов [132. С. 129].

Что же касается М. И. Кутузова, то, говоря о его кандидатуре, все же не следует забывать, что в мае 1812 года именно ему удалось завершить длившуюся уже шесть лет войну и заключить в Бухаресте очень важный мир с Турцией — то есть совершить то, чего не смогли сделать его предшественники на посту главнокомандующего Днестровской армией генерал от кавалерии И. И. Михельсон, фельдмаршал А. А. Прозоровский, князь П. И. Багратион и граф Н. М. Каменский. Это стало крупной военной и дипломатической победой, изменившей в лучшую для России сторону стратегическую обстановку накануне войны с Наполеоном.

https://biography.wikireading.ru/94629