Гугенотам предоставлялась свобода совести: они не были обязаны участвовать в католич. церемониях, присутствовать на мессе, принимать участие в шествиях
Для сравнения английские католики в конце 16 века были обязаны участвовать в англиканских богослужениях, за уклонение полагался большой штраф и тюремное заключение. Такое же наказание полагалось за участие в католическом богослужении. Иезуиты были изгнаны из Англии, а те кто не уехал подлежали смертной казни.
Отличительной чертой иезуитов было безусловное повиновение папе. Ультрамонтанство[1] стало причиной их изгнания из части Французского королевства после покушения Жана Шателя на Генриха IV в 1594 году. В стратегии папы брак короля Франции и принцессы Тосканской составлял исключительную возможность для возвращения ордена во Францию, что стало первой и ближайшей политической задачей, поставленной Марии Медичи, когда она ехала во Францию, и залогом примирения Франции и Святого Престола.
Рождение дофина 27 сентября 1601 года позволяет Марии Медичи укрепить свои позиции: счастливое событие при дворе Франции доказывает действенность призывов церкви и иезуитов к божественной милости, а потому следует, чтобы еще подчеркнуть роль Господа в этом, просить папу стать крестным будущего Людовика XIII. Частые болезни короля в 1602–1603 годах (дизентерия, задержка мочи, снова дизентерия) Мария напрямую связала с отсрочкой возвращения иезуитов во Францию и постоянно донимала короля просьбами в связи с этим.
По правде говоря, не просьбы Марии Медичи убедили Генриха. Он решил, что иезуиты могут оказаться ему полезны в качестве сдерживающего фактора и стать если не друзьями, так союзниками. Он учел предостережения Сюлли, что это люди «не только ловкие, но хитрые и неискренние, едва они получают ничем не ограниченную свободу». Парламент Парижа и его председатель де Арлэ отказались зарегистрировать эдикт Генриха IV, напомнив королю, что иезуиты прежде всего подчиняются папе, а потом уже королю и исповедуют учение, согласно которому папе разрешено отлучать королей от церкви, а также претендуют на роль наставников молодежи. Но Генрих заявил, что «он управлялся и с более трудными делами», и приказал парламенту зарегистрировать его эдикт о возвращении иезуитов с января 1604 года. После легального водворения иезуитов во Франции прекратились покушения на короля. Они сумели сыграть роль сдерживающего фактора, которую им отводил Генрих IV.
Со времени этого знаменитого обращения де Тюренна в католичество прошло больше десяти лет. Король, делавший большую ставку на религиозное объединение знати, отмечает, что оно не идет быстрыми темпами. Действительно, некоторые государственные мужи, например маршал Шомберг, готовы отречься от своей веры, но у них, как правило, такие жены, веру которых поколебать невозможно. (При жизни своей жены де Тюренн никогда не сделал бы этот шаг, какими бы убедительными ни были {476} апологетические аргументы Боссюэ.) Эта анекдотическая деталь не ускользает от монарха. Король не знает зато, что протестанты в целом и французские протестанты в частности не принимают иерархические аргументы со ссылками на авторитет, как в философии. Сорок герцогов могли бы обратиться в католичество и не увлечь за собой триста-четыреста рядовых протестантов. Людовик XIV забывает также, что протестант его королевства, будучи одновременно протестантом и французом, наделен непомерным духом противоречия.
Этот протестант пережил закрытие и разрушение нескольких храмов, начиная с 1659 по 1664 год, ужесточение существующих положений Нантского эдикта, налеты католических миссионеров, массовые сборы в пользу протестантов, обращенных в католичество (которыми управляет академик Пеллиссон, с 1676 года использующий королевские доходы, обеспеченные регалией, чтобы выдавать премии протестантам, перешедшим в католичество и испытывающим денежные и профессиональные затруднения)216. Этот протестант терпит запрет на эмиграцию. Этот протестант читает или не читает католическую Библию, переведенную для него230, катехизисы, составленные для него, книги, знакомящие его с религиозными спорами, написанные хорошим стилем, предназначающимся для его наставления. Если он убежденный кальвинист, ему достаточно крепко держаться за свою Библию, за воскресные службы, за своего пастора. Если он умеренный кальвинист, он сближается nolens-volens(волей-неволей) с религией большинства французов.
При таком ритме Франция стала бы, конечно, полностью католической между 1730 и 1760 годами.
Но король, если и не знает, что Провидение продлит ему жизнь до 77 лет, прекрасно понимает, что он умрет до 1730 года. Поэтому ему не терпится добиться единства, о котором он мечтает. Он хочет, чтобы оно вошло как составная часть в ореол его славы, стало вершиной его царствования. Уже в начале 1679 года он твердо решил добиться этого единства. Его решение искоренить французский протестантизм возникло в это время. Отмена Нантского эдикта уже заложена в принудительных мерах самого эдикта; эти меры в течение всех десяти лет только и будут создавать для гугенотов все более и более невыносимые условия. Теперь общепринято отрицать влияние Лувуа в этом деле; и, конечно, у нас нет ни единого доказательства, подтверждающего его усердие. Но тот, кто размышляет над хронологией правления Людовика XIV, должен отметить, что неодинаково удачные меры, связанные с проведением политики присоединений, двоякое использование дела об отравлениях, постройка канала на реке Эр, второе опустошение Пфальца, «драгонады» совпадают по времени с его полномочиями и с периодом его самого большого влияния. А при абсолютной монархии и на той стадии доверия, {477} которой достиг министр, почти не бывает совпадений. Пока не будет доказательств, ограничимся только предположениями. Если маркиз де Лувуа не подталкивает открыто к преследованию протестантов, его отец Летелье, канцлер с 1677 года, не скрывает своего антипротестантизма; а в это же время соперничающий клан, Кольбер и его сын Сеньеле, являются сторонниками statu quo(статуса-кво).
В 1679 году предпринимаются суровые меры против еретиков и отступников и вводится самое строгое предписание в отношении отрекающихся. В июле по эдикту ликвидируются палаты Тулузы и Гренобля, в которых соблюдалось равное количество католиков и протестантов:201 итак, еще одна часть нантских гарантий рушится. Королевским постановлением в июне 1680 года всякому католику запрещается переходить в протестантство; другое постановление, датированное ноябрем, приглашает должностных лиц магистратуры посещать больных протестантов и пытаться их обратить в католичество. За несколько месяцев до этого была запрещена должность акушерки для протестанток. В 1681 году еще крепче затягивается удушающий узел. 18 марта де Лувуа разрешает использовать «драгонады» в Пуату261. Речь идет о политике ускоренного обращения в католичество, которую только что придумал местный интендант Рене де Марийяк; вместо того, чтобы заставить плохих налогоплательщиков обеспечивать жильем военных – в то время не было казарм, – это бремя было возложено на протестантов со всеми вытекающими неприятностями – грубостью и принуждением. А в апреле становится известно, что «новообращенные» в католичество освобождаются на два года от обязанности предоставлять жилье солдатам. 17 июня король выносит решение, что дети гугенотов смогут выбрать католицизм в возрасте семи лет (сознательный возраст по-церковному) и что родители не будут иметь право отдавать их за границу для воспитания в протестантской вере. В течение всего 1681 года ревностно служащие интенданты будут в меньшей или большей степени подражать своему собрату Марийяку. Они будут пересылать в Версаль оптимистические статистические данные, и Людовик XIV, принимающий за реальность свое желание привести к религиозному единству, будет себя убеждать, что достаточно продолжать усиливать принуждения, чтобы увеличить число обращенных в католичество.
В 1682 году еще больший размах приобретут печально известные «драгонады» и станет неукоснительным применение положений Нантского эдикта. В мае, например, жители Пуату были свидетелями разрушения протестантского храма в Ламот-Сент-Эре32. Летом «законно» разрушают два-три храма в неделю135. А по королевскому законодательству незаконнорожденные гугеноты будут насильно воспитаны в римско-католическом духе (31 января); запрещается эмиграция протестантских моряков и {478} ремесленников (18 мая); не разрешается протестантам приобретать профессию нотариуса, прокурора, судебного исполнителя, полицейского (15 июня), заседателя суда или помощника юстиции (16 июня). 14 июля государство накладывает жесткий запрет на выезд гугенотов из королевства: все имущество нарушителей будет подлежать конфискации. И как будто бы всех этих мер было недостаточно, декларация от 30 августа запрещает протестантам собираться вне храмов и без пасторов; эдикт от 7 сентября уточняет, чем рискуют французские протестанты, которые эмигрировали бы; другой эдикт предоставляет приютам имущество, которое протестанты отдают или завещают бедным!291 При такой сложной игре, так как «драгонады» не прекращаются, понятно, что статистические данные интендантов и даже епископов живо интересовали короля. А как только он допустил первую психологическую ошибку, считая законными и серьезными многочисленные «обращения в католичество», он обрек себя на то, чтобы продолжать верить в это и поддерживать политику отречений от протестантской веры, а также на то, чтобы его доверенные люди продолжали вводить его в заблуждение.
В марте 1683 года по другому эдикту предусматривалось публичное покаяние и изгнание всякого пастора, который примет обращение в протестантство человека, исповедовавшего римско-католическую веру. 22 мая декларацией закрепляется в каждом протестантском храме определенное место для католиков. Надо понимать: для осведомителей полиции короля. 17 июня еще одна декларация постановляет: дети «новообращенных» в католичество должны будут воспитываться в католической вере. 1684 год был еще более жестоким по отношению ко всем оставшимся в королевстве протестантам. В июне издаются один за другим неукоснительные законы: один из них возобновлял запрет на совершение протестантских обрядов частным образом или подпольно. В августе еще один эдикт запрещает служить пасторам на одном и том же месте более трех лет; еще одна декларация ограничивает частоту церковных советов и обязывает проводить их лишь в присутствии королевского судьи; другая декларация лишает гугенотов возможности быть избранными на должности экспертов. Наконец, декларация от 26 декабря запрещает протестантское богослужение там, где местная община насчитывает меньше десяти семей201.
Советникам Людовика XIV придется сильно напрячь воображение, чтобы придумать другие принудительные меры. Печально известный 1685 год покажет, что им, увы, удалось это сделать. 20 января следующая декларация ограничивает компетенцию нескольких судей протестантов (пережиток урезанной привилегии трибуналов эдикта), еще исполняющих свои функции в парламенте города Меца. В феврале другой королевский документ точно определяет наказание пасторам, «которые терпят в храме {479} присутствие лиц, которым король запретил туда доступ». 16 июня французам запрещается бракосочетаться за границей; ясно, против кого направлена эта мера. На следующий день еще одна декларация предписывает разрушать протестантские храмы, в которых пасторы освящали смешанные браки или произносили бунтарские речи. 9 июля протестанты теряют право нанимать католиков в качестве слуг. 10 июля король запрещает протестантам быть судебными или адвокатскими клерками. 11 июля им был также закрыт доступ в адвокатуру. 25 июля гугеноты узнают, что они не могут присутствовать на протестантской службе за пределами судебного округа их местопроживания. Затем следует августовский эдикт, запрещающий любому протестанту проповедовать, писать полемические произведения, публиковать работы по богословию, 6 августа еще одной декларацией протестанты отстраняются от профессии врача. И в тот же день Людовик XIV выносит решение: пасторы протестантской религии не смогут иметь жилье ближе шести лье от тех мест, где запрещается протестантское богослужение. 14 августа издано постановление о том, что дети протестантов могут иметь опекунами только католиков. 20 августа новая декларация доводит до сведения населения, что половина имущества эмигрировавших гугенотов достанется тем, кто их изобличил201.
Перечисление всех этих неприятностей, которые накапливались в течение более чем шести лет, показывает, что к концу сентября 1685 года все было сделано, чтоб усилить, ужесточить преследования. От Нантского эдикта осталось лишь название. И если нам трудно понять упорство Людовика XIV, направленное на уничтожение раскола, – и в этом его союзником было время, – то легко понять, какая логика заставила его отменить нантские предписания.
Эдикт Фонтенбло, датированный октябрем 1685 года, обнародованный 17-го и зарегистрированный в парламенте 22-го, представляется на деле узакониванием фактического состояния дел, так как нет больше гугенотов в королевстве, законодательство, некогда им дарованное, лишается всякого смысла. («Мы сегодня видим, воссылая должную благодарность Господу, что наши усилия привели нас к цели, которую мы перед собой ставили, ибо лучшая и большая часть наших подданных, исповедующих «так называемую реформатскую» религию, перешла в католичество... Мы поняли, что не можем сделать ничего лучшего, чтобы полностью стереть из памяти все волнения, смятения, несчастья, которые из-за распространения этой ложной религии были причинены нашему королевству, иначе как полностью отменив Нантский эдикт и все, что было сделано с тех пор в пользу вышеназванной религии»270.) Эдикт Фонтенбло запрещал публичное отправление (sic– так) протестантской религии. Если по истечении двух недель пасторы не перейдут в католичество, они {480} должны будут покинуть Францию. Дети же протестантов должны быть окрещены, воспитаны и подвергнуты катехизисизации в римско-католической вере. Чтобы быть амнистированными и возвратить себе конфискованное имущество, эмигрировавшие протестанты имели в своем распоряжении срок в четыре месяца. Эдикт вновь подтверждал, кроме этого, все прежние запреты на эмиграцию. Выезд из королевства и пересылка за границу своего имущества были абсолютно запрещены, «мужчин посылали за это на галеры, а женщин наказывали тем, что конфисковывали имущество и отбирали детей».
И самый могущественный король в мире не мог предотвратить эту эмиграцию, несмотря на то, что 1450 человек были приговорены к галерам69. Из-за эмиграции королевство лишилось 200 000 своих подданных369, очень часто это были образованные, активные, богатые и предприимчивые люди. Еще меньше он преуспел в искусстве изменить сознание людей и сломить их. Отмена Нантского эдикта сама по себе влечет за собой печальные последствия: принудительное причастие, ложь и святотатство. И как об этом не подумали такие люди, как Боссюэ, Бурдалу, отец де Лашез или Арле де Шанвалон, и не предупредили об этом Людовика XIV? Много тайн кроется в этой политической ошибке и в этом религиозном преступлении. {481}
Блюш Ф. Людовик XIV / Пер. с фр. М.: Ладомир, 1998. С. 476–481.
Эдикт Фонтенбло не может рассматриваться изолированно, поскольку усиление антипротестантского гонения начинается еще в 1679 году и идет по нарастающей. Поэтому было бы наивным видеть в этом лишь что-то похожее на взятие реванша наихристианнейшим королем над императором, который с тех пор, как Вена была спасена от турецкой опасности в 1683 году, снова слишком выдвинулся бы в Европе на передний план370. Такое соображение, если оно и приходило на ум Людовику XIV, могло быть только второстепенным. Во Франции времен Контрреформы – и каждый раз это подтверждается – на первое место выступает король-католик и затмевает короля-политика. Король находится во власти мечты о религиозном мире не с 1679 года, а с 1659-го, даже с 1649 года. Важнее всего не обстоятельства отмены Нантского эдикта, этого коварного последнего удара, а причины грубого и длительного гонения, которое продолжалось более шести лет.
Король является абсолютным монархом; и надо, чтобы абсолютно вся ответственность падала на него. Король ни с кем не разделяет законодательную власть. Даже если канцлер Летелье и скрепил своей подписью эдикт Фонтенбло, королевская подпись здесь стоит полностью, а не сокращенно. Он подписывался полным именем и на предыдущих многочисленных повторяющихся эдиктах, которые мало-помалу душили французский {481} протестантизм (а вот отмена эдикта его резко пробудила). После своей коронации король особенно проникся сознанием священного характера своих королевских обязанностей. Король убежден благодаря своим детским урокам катехизиса, беседам со своими духовниками, предсказаниям религиозных ораторов, что Реформа – это ересь, значит, дьявольщина, сатанинское наваждение. Этот монарх является продолжателем линии, логики, духа Тридентского собора (1545–1563), то есть современного католицизма. Если протестанты должны гореть в вечном огне, разве не гуманно и не по-христиански обойтись с ними грубо, чтобы спасти их души? Как и его подданные, Людовик пропитан, пусть даже бессознательно, духом августинизма. А святой Августин, рассерженный донатистским расколом, – тип интегризма, имеющий много приверженцев в римской Африке, – не побоялся оправдать насильное обращение в католичество, интерпретируя в самом прямом смысле Compelle intrare(Заставь их войти!) из евангельской притчи о приглашенных на банкет371. Даже если религиозное единство Франции может иметь замечательные и выгодные политические последствия, главным в глазах Его наихристианнейшего Величества является то, что оно совершенно необходимо с религиозной точки зрения. Людовик XIV, забывая, что «религия является единственным противовесом, действительно эффективным против всех злоупотреблений верховной власти»372, все-таки не боится поставить страшную силу этой верховной власти на службу тому, что он считает единственной настоящей религией. И тогда нет больше противовеса. А сила абсолютной власти удваивается. Вот почему преследование является также политической мерой (или политическим злоупотреблением), ибо тогда эффективной политикой будет только та политика, в основе которой лежит религия и которую эта религия оправдывает.
Поскольку Людовик XIV, еще будучи несовершеннолетним, испытывал враждебные чувства к протестантизму, можно допустить относительное соучастие в этом тех, кто способствовал их воспитанию: это Анна Австрийская, кардинал Мазарини, Ардуэн де Перефикс, отец Полен, архиепископ Марка. В семидесятые годы Пеллиссон сумел убедить короля в том, что нужно отдавать предпочтение ласковым уговорам при обращении в католичество. Это было изменением тактики, но не стратегии. Правда, до конца Церковного мира ничего непоправимого еще не было совершено: пока не насилуется совесть, усилия, направленные на объединение, вполне логичны и оправданы.
Все меняется, как мы видим, в 1679 году. Но Людовик XIV не единственный человек, который способствует этим переменам. Все те, у кого есть церковная или административная власть, подталкивают монарха к ужесточению политики, названной политикой единения. Епископы и интенданты состязаются, кто больше приведет фактов и перешлет депеш с наибольшим числом {482} обращений в католичество. Конечно, они проявляют здесь некоторую льстивость, честолюбие, склонность к «святой» лжи, но они тоже искренни и, как раб из притчи Господа, думают, что повинуются чистосердечно божественной воле. Compelle intrare! Когда король слушает эти оптимистические донесения, он забывает – или считает удобным забыть – воспользоваться способностями своего блестящего критического ума. Он согласен поверить, что процесс религиозного единства идет, что активные действия его доверенных людей очень сильно приближают его к завершению. К противоречивости депеш своих сотрудников он добавляет противоречивые доводы, которые он из них делает. Если только не изменить полностью политику, отмена Нантского эдикта становится почти неизбежной. Данные статистики, касающиеся деятельности миссионеров и драгунов, способствуют только ускорению вышеуказанного процесса.
Сегодня, по истечении трех веков, ярче вырисовываются набожные соучастники короля, которые непосредственно участвовали в подготовке эдикта Фонтенбло. Это, конечно, Арле де Шанваллон, Парижский архиепископ, доверенное лицо короля, который посещает его в утренние часы по пятницам, маститый богослов Контрреформы, ярый враг кальвинизма, и канцлер Мишель Летелье, поставивший свою подпись под актом отмены Нантского эдикта. Затем – ловкий отец де Лашез, не так открыто агрессивный, но не менее враждебный. Этот церковник слишком дипломатичен, чтобы занимать место на переднем крае. Он позволяет Арле выполнять черную работу, но готов его сменить, если это становится необходимым. Мы знаем, что Лувуа был жестким проводником политики, но не он ее определил165. Может, он негласно подталкивал монарха к такому решению, чтобы угодить ему? Похоже на это, но это не доказано. Со своей стороны, маркиза де Ментенон радуется обращениям в католичество, когда они являются результатом ласковых убеждений; но она отвергает принуждение по отношению к своим бывшим единоверцам. Лишь полемика, доведенная до крайностей, да беспочвенная выдумка могут заставить поверить в то, что она якобы подталкивала монарха к жестоким мерам. Ни Сеньеле, эмпирик, как и его отец Кольбер, и, как он, находящийся в контакте с гугенотами – деловыми людьми, ни Шатонеф, от которого зависит протестантская религия, не способствовали проведению политики давления. Наименее виновным был Ламуаньон де Бавиль, мнением которого Людовик XIV – и напрасно – не поинтересовался. «Я никогда не был за отмену Нантского эдикта, – напишет знаменитый интендант Лангедока, – со мной даже не посоветовались по этому вопросу»117.
Ответственность ложилась почти такая же на народ Франции, особенно на бедный люд, как и на короля. Ответственность ложилась также на католическое духовенство – от епископа до {483} викария. Ибо отмена Нантского эдикта была скорее религиозной мерой, чем политической, но в то же самое время мерой, принятой в угоду народу. {484}
Блюш Ф. Людовик XIV / Пер. с фр. М.: Ладомир, 1998. С. 481–484.
Много тайн кроется в этой политической ошибке и в этом религиозном преступлении. {481}
Под влиянием мадам Ментенон король впал в религиозный фанатизм и рассматривал искоренение ереси как выдающийся подвиг. Но расправа над гугенотами плохо соответствуют благородству короля-солнце и его хорошим манерам.
18 марта де Лувуа разрешает использовать «драгонады» в Пуату
Драгонады вошли в историю. Но были и аналоги - наш Меншиков когда требовал от курляндских дворян избрать его герцогом, тоже угрожал в случае отказа разместить на постой русские войска.
Мы так привыкли сожалеть об отмене Нантского эдикта, что даже трудно представить себе большое количество людей, выражающих аплодисментами единодушное одобрение, которое эта отмена вызвала у французских католиков.
У инициаторов эдикта Фонтенбло, короля и его министров, уверенных в том, что Всевышний их благословил, не было даже угрызений совести. 16 октября Людовик XIV освободился от последних своих колебаний. «Я возношу хвалу Господу, – писал он Его Преосвященству де Арле, – за то, что в Гренобле в эти последние дни так много достойных людей отреклись от протестантизма; их Символ веры, согласно Тридентскому собору, снимает все сомнения, которые мог бы заронить акт обращения в католичество»179. А 7 ноября Людовик писал тому же де Арле: «Я убежден, что Господь присовокупит к своей славе тот труд, на который он меня вдохновил». Подготовка отмены Нантского эдикта была последним трудом и последней радостью канцлера Мишеля Летелье. «Господь предназначил ему, – запишет для нас Боссюэ, – завершить великое дело нашей религии; и, скрепляя своей подписью знаменитый акт об отмене Нантского эдикта, он сказал, что после этого торжества веры и такого прекрасного памятника набожности короля он может умереть спокойно»14.
До самого конца царствования, в течение тридцати лет, духовенство все время будет выказывать удовлетворение, исполненное восторга. «Во всех проповедях, – запишет в 1700 году Мадам принцесса Пфальцская, – король сильно восхваляется за то, что он преследовал бедных протестантов». В глазах Боссюэ Людовик XIV – это новый Константин, новый Феодосий Великий или новый Карл Великий. Ему можно приписать то, что все 630 отцов Халкидонского собора (451 г.) сказали императору Маркиану: «Вы укрепили веру, вы уничтожили еретиков: это достойное дело, совершенное в ваше царствование, это характерная и определяющая черта этого периода. Благодаря вам нет больше ереси: один лишь Господь мог совершить это чудо. Царь Небесный, сохрани царя земного – это желание всех церквей, это желание всех епископов».
Бурдалу считает, что эдикт Фонтенбло ставит Людовика XIV выше всех его предшественников; отмена Нантского эдикта венчает все замечательные дела короля, которому было предначертано совершить их. В конце своей проповеди, произнесенной при дворе в праздник Всех Святых в 1686 году, этот мастер церковного красноречия восклицает: «Я говорю с королем, особый {484} характер которого заключается в том, что он сумел сделать для себя все возможным и даже легко достижимым, когда нужно было выполнять какие-то акты или трудиться во славу короны, во славу своей религии. Я разговариваю с королем, который, чтобы победить врагов государства, совершил чудеса храбрости, в которые не поверят потомки, потому что они больше похожи на правду, нежели правдоподобны, и этот король совершает чудеса усердия, чтобы одержать победу над врагами Церкви, они настолько превосходят все наши ожидания, что в них едва верится. Я разговариваю с королем, данным и избранным Господом для таких дел, о которых его королевские предки даже не осмеливались помышлять, потому что он единственный одновременно был инициатором и исполнителем этого. Это усердие во имя Господа и во имя настоящего служения Ему, Ваше Величество, это усердие освящает королей и должно венчать Ваше славное царствование»16.
Переписка маркизы де Севинье и Бюсси-Рабютена лучше всего показывает, как довольна была публика. «Вы, конечно, видели, – писала маркиза 28 октября 1685 года, – эдикт, которым король отменяет Нантский эдикт. Нет ничего лучше того, что там написано: «Никогда никакой король не совершил и не совершит ничего более памятного». Бюсси превзошел ее в восхвалении, оценивая событие во времени, он как бы рассматривает его не с тактической, а со стратегической точки зрения. «Я восхищаюсь, – говорит он, – действиями короля, направленными на разгром гугенотов. Войны, которые велись когда-то против них, и Варфоломеевская ночь усилили и увеличили эту секту. Его Величество мало-помалу подточил эту секту, а эдикт, который он только что издал, поддержанный драгунами и такими, как Бурдалу (sic– так), был сокрушающим ударом»96.
И не надо приводить в качестве возражения, что эти люди – дворяне и представляют мнение ограниченного круга. Чем ближе к слоям народным, тем четче видна радость католиков. В Париже, городе Лиги, отмена Нантского эдикта подняла чрезвычайно несколько померкшую популярность короля. Никогда это так не чувствовалось, как 30 января 1687 года. «Король, – повествует аббат Шуази, – достиг вершины славы человеческой, когда пришел на обед в ратушу после болезни: он увидел, что народ его любит; никогда еще не было выказано столько радости, приветственным возгласам не было конца. Он находился в своей карете с Монсеньором и с другими членами королевской семьи. Сто тысяч голосов кричали: “Да здравствует король!”»
В коллежах ордена иезуитов – от них нисколько не отставали конкуренты – эдикт Фонтенбло стал праздником с фейерверками, театральными представлениями, с парадами и кавалькадами. В Париже, на улице Сен-Жак, в коллеже Людовика Великого – название обязывает – прославляют это событие, выставив {485} одиннадцать картин, посвященных Его Величеству (Ludovico Magno– Людовику Великому), с красиво выписанными на латинском языке гиперболично-хвалебными надписями. «Людовику Великому, – утверждала надпись IV, – который вернул в лоно религии предков детей, вырванных из лона ереси». «Людовику Великому, – гласила надпись VII, – который лишь одним звоном оружия усмирил упрямых еретиков и привел их к вере». «Людовику Великому, – провозглашала надпись IX, – который так же, как и набожный Константин, прибавил авторитета и важности религии»272.
Искусство и литература состязаются в вознесении хвалы: скульпторы (как, например, Куазевокс), композиторы, граверы соперничают, создавая свои произведения, чтобы отметить вновь обретенное христианское единство. Кто бы мог в это поверить? Фонтенель получает от академии поэтическую премию. Здесь разгромленный кальвинизм представлен «задушенной гидрой»; там «Аполлон побеждает Питона». Жан де Лабрюйер восхваляет короля за то, что он изгнал из Франции «ложную подозрительную религию, враждебную для суверенности», за то, что он довел до конца проект кардинала Ришелье о «вытеснении ереси» (1691). И тут каждому на память приходит пролог Расина из «Эсфири» (1689):
Тепло от усердия, ради Тебя (Господи), охватывает
И переполняет его с утра до ночи…
Он один, воодушевленный Твоей славой, среди такого множества королей
Сражается за Твое дело и за Твои права.
За несколько месяцев до этого умер соперник Расина – Филипп Кино, оставив незаконченной поэму «Уничтоженная ересь». Вновь обретенное христианское и национальное единство явилось в те времена во Франции таким благом, что каждый смог служить ему, не идя наперекор своим убеждениям. {486}
Блюш Ф. Людовик XIV / Пер. с фр. М.: Ладомир, 1998. С. 484–486.
Мы так привыкли сожалеть об отмене Нантского эдикта, что даже трудно представить себе большое количество людей, выражающих аплодисментами единодушное одобрение, которое эта отмена вызвала у французских католиков.
Вполне естественно, ведь мы, современные люди не верим в бога, и нам даже трудно представить, что кто-то может всерьез относится к религии. А Луи 14 не просто верил в бога, но и осознавал себя грешником, которому нужно искупить вольнодумство своей молодости.
духовенство все время будет выказывать удовлетворение, исполненное восторга.
Католическое духовенство ставило корпоративные интересы выше государственных. Трудолюбивые и богатые гугеноты несомненно были полезны для развития французской экономики.
Чем ближе к слоям народным, тем четче видна радость католиков.
Большинство гугенотов были дворянами и купцами, среди них было много ученых и образованных людей, к тому же они были тесно связаны с иностранными правительствами. Все это не могло внушить симпатий простому народу. Не нравился и внешний вид гугенотов - черная одежда и отказ от развлечений не соответствовали галльской жизнерадостности.
Во Франции на протяжении более 30 лет (1562-1598) велись гражданские войны между католиками и протестантами (гугенотами). После печально известной Варфоломеевской ночи 24 августа 1572 г., во время которой католики вырезали около 30 тыс. гугенотов, 200 тыс. гугенотов бежали в протестантские страны: Швейцарию, Нидерланды, Германию и Англию, городское население которых не превышало 2 млн. Стало быть, беженцем в то время был каждый десятый европеец! Часть гугенотов через Голландию перебрались в Капскую колонию и заложили основы виноделия в будущей ЮАР. Они везде были приняты радушно и способствовали в значительной мере поднятию торговли и промышленности. Среди этих 200 тысяч была и семья Рокфайль. В Германии они стали Рокфеллерами, а позже перебрались в США, где основали всемирно известную династию миллиардеров и политиков.
В 1598 г. Генрих Наваррский издал Нантский эдикт, уравнявший в правах католиков и протестантов, и на французской земле воцарилось почти столетнее затишье. Но Людовик XIV в 1685 г. эдикт отменил, и гугеноты опять стали беженцами.
Примерно 1200 из них прибыли в Гамбург и Альтону (30 тыс. жителей). С их помощью город стал импортировать сахар-сырец и кофе из французских колоний на островах Центральной Америки. Эти поставки сделали Гамбург одним из главных производителей сахара в Европе. Беженцы из Франции основали страховые общества и судовладельческие компании, построили верфи, организовали поставки тканей и наладили их обработку.
Гугеноты весьма разнообразили немецкий рацион, введя в него французские булочки, цветную капусту, спаржу, салат, зеленый горошек, шпинат и артишоки. В общем, гугеноты Гамбурга показали прекрасный пример интеграции, как сегодня принято говорить.
Принимал беженцев и курфюрст Фридрих Вильгельм I Бранденбургский. Тридцатилетняя война (1618-1648) опустошила его маркграфство, и он стал давать приют гугенотам: голландцем и французам, гарантировал им в Потсдамском эдикте (1685 г.) полную свободу вероисповедания, дал им многие права и привилегии. Беженцы получали бесплатные стройматериалы и участки для возведения домов, кредиты на создание предприятий и даже полицейскую защиту, поскольку чужакам здесь не все были рады.
20 000 беженцев принесли с собой в Берлин, Магдебург и Галле многие тогда еще незнакомые пруссакам технологии. Голландцы — мелиорацию, скотоводство и огородничество, французы открыли шёлковые и шерстяные, зеркальные и свечные фабрики, основали крупные торговые дома. В 1700 г. в Берлине французы-гугеноты составляли 25% населения. В обиходе берлинцев появились французские слова: «манекен», «бутик», «бульон», а на их столе — новые сорта овощей: цветная капуста, спаржа и артишоки.
Значителен был вклад беженцев в просвещение и медицину. Влияние голландцев сказалось на архитектуре. С их помощью курфюрсту удалось добиться подъема экономики страны, и заложить основу экономического и культурного расцвета будущей политической силы Европы — королевства Пруссии. Своих единоверцев позднее прославили их потомки: математик Леонард Эйлер (Leonhard Euler) и писатель Теодор Фонтане (Theodor Fontane).
И сегодня потомки французских гугенотов играют значительную роль в политике Германии: министр-президент земли Гессен Фолькер Буфье (Volker Bouffier), бывший министр-президент земли Саарланд и бывший председатель СДПГ Оскар Лафонтен (Oskar Lafontaine), министр внутренних дел Томас де Мезьер (Thomas de Maizière). О последнем — более подробно.
Преследования со стороны католиков вынудили предков де Мезьера покинуть французский город Метц (Metz) и перебраться в область Mark Brandenburg.
После 1945 г. де Мезьеры оказались в двух разных странах. В ФРГ остался Ульрих де Мезьер, сделавший блестящую военную карьеру еще в гитлеровской Германии и окончивший её в должности генерального инспектора бундесвера (второй после военного министра). Его сын Томас — сегодня министр обороны. Двоюродный брат Томаса Лотар де Мезьер (Lothar de Maizière) был первым демократически избранным в 1990 г. главой правительства ГДР и в этом качестве поставил свою подпись под двумя важными документами и, тем самым, навсегда вписал свое имя в историю Германии.
Гугено́тский крест — христианскийрелигиозный символ, возникший во Франции и являющийся одним из наиболее опознаваемых и популярных символов Реформатской веры. Крест также является частью логотипа Реформатской церкви Франции (фр. L’Eglise Réformée de France, ÉRF). Считается, что крест придумал и изготовил золотых и серебряных дел мастер Мистр из Нима в 1688 году. За основу был взят Мальтийский крест.
Ко времени издания эдикта в Фонтенбло (1685 г.) гугенотское дворянство (по крайней мере, абсолютное его большинство) уже перешло в католичество благодаря мерам, которые принял Людовик XIV.
Ко времени издания эдикта в Фонтенбло (1685 г.) гугенотское дворянство (по крайней мере, абсолютное его большинство) уже перешло в католичество благодаря мерам, которые принял Людовик XIV.
Правильно, но в период Гражданских войн лидерами протестантов были знатные принцы - Конде и Антуан Бурбон.
Современники Короля-Солнце слишком восхваляли деяния нового Константина, нового Феодосия. Но историографы – начиная с Сен-Симона, Жюля Мишле и кончая Лависсом – очернили эдикт Фонтенбло до такой степени, что нам совершенно непонятно, как он мог, например, вызвать одобрение наших отцов. На самом деле, как это часто бывает, истина находится где-то посредине. Если отмена Нантского эдикта занимает самое большое место в пассиве царствования Людовика XIV, ее последствия не были в равной степени отрицательными. Эдикт Фонтенбло, возможно, дал Франции столько же преимуществ, сколько принес вреда.
Можно насчитать шесть примеров таких неприятных последствий: 1. «Новые католики» – так как нет больше протестантов, по крайней мере, среди гражданского населения и в самой глубинной Франции – являются в большинстве своем не по-настоящему обращенными. Лишенные своих естественных {489} вожаков из-за того, что высокородные гугеноты приняли католичество, лишенные своих духовных руководителей из-за того, что были высланы пасторы, рядовые протестанты были обезглавлены и показали, что они еще больше привязаны к своим догмам и предрассудкам, еще строже соблюдают свои нравы и еще больше чтят свою самобытность, чем король и его советники могли бы представить себе это. 2. Пасхальные католические причастия, отныне обязательные для всех, часто будут для этих новообращенных вынужденными и святотатственными причастиями. Даже без своих пасторов французские протестанты могут перечитывать то, что написал святой апостол Павел: «Тот, кто вкусит хлеба и испьет чашу Господа недостойно, будет виновен по отношению к телу и крови Господа». Они могут также сопоставить эту угрозу и четкое предостережение Иисуса Христа: «Всякий грех и всякое богохульство будут прощены людям, но богохульство против Духа Святого прощено не будет». 3. Больше, чем прежде, – это им вменялось в вину во время всей Голландской войны, – все протестанты королевства (которые видели во французском поражении надежду на то, что будет подписан договор, принуждающий короля вернуться к Нантскому эдикту) будут походить на партию иностранной агентуры. 4. Восстание камизаров, которых не рискнули всех скопом осудить и не дошли до того, чтобы воспевать их деяния, добавится к внутренним трудностям Франции и к тяготам войны, ведущейся за пределами королевства. 5. В связи с эмиграцией 200 000 протестантов наша страна начинает «поедать» свой демографический капитал, теряя при этом экономическую, социальную, интеллектуальную элиту. 6. Наши враги – Пруссия-Бранденбург, Соединенные Провинции, Великобритания – выигрывают от этого, а мы от этого проигрываем. Экспатриация (название, данное протестантам, которые бежали из Франции после отмены Нантского эдикта. – Примеч. перев.) офранцуживает Европу, но укрепляет страны, где были приняты протестанты, и усиливает их врожденную враждебность по отношению к Франции.
Существует – об этом часто забывают, – по крайней мере, равное количество благоприятных последствий для королевства. 1. Отменяя Нантский эдикт, король возвращается к традиционным правилам нашего государственного права. 2. Он прекращает, в частности, нарушать клятву, данную им при помазании (haereticos exterminare – уничтожить еретиков). У Генриха IV не было времени улучшить законодательство; Людовик XIII сделал лишь наполовину эту работу. 3. Религиозное единство, мечта короля в течение всего периода правления и навязчивая идея духовенства, достигнуто, даже если последующие события выявят, что это единство в большей степени абстрактно, чем реально. 4. Национальное единство исключительным образом укреплено. Антипротестантская политика Людовика XIV тесно сплачивает вокруг короля и государства в течение 30 лет среднее и низшее {490} духовенство, буржуазию и мелкий люд. Этот консенсус особенно проявится в 1709 году, когда монарх объявит всеобщую мобилизацию против агрессора. От Мальплаке (1709) до Денена (1712) такое сильное пробуждение сознания военных и штатских людей объяснимо лишь духом этого нового единения. Это уже не альянс трона и алтаря, а новый союз трона, алтаря и народа. 5. Эдикт Фонтенбло завершил покорение сердец, обеспечил настоящую многолетнюю лояльность в завоеванных провинциях. В самых католических из них – Фландрии, Франш-Конте – агенты Испании раньше могли противопоставлять бескомпромиссную верность католического короля, уважающего Контрреформу, компромиссам наихристианнейшего короля, гарантирующего гражданскую терпимость и религиозный плюрализм. Отныне этот контраст исчезает: ревностный католик – житель Лилля и набожный житель Безансона не испытывает угрызений совести из-за того, что сотрудничают с «восстановителем алтарей». 6. С самого начала борьбы за испанское наследство Франция в лице Людовика XIV и его кандидата на католический трон Филиппа, герцога Анжуйского, располагает моральными факторами, которые позволят ей завоевать мадридский трон (здесь не потерять – это завоевать) и одержать верх в испанской войне. При режиме Нантского эдикта Филипп V встретил бы те же препятствия, с которыми столкнулся Наполеон в 1808 году. Филипп, герцог Анжуйский, кстати, может быть, и не был бы назначен Карлом II своим наследником. {491}
Блюш Ф. Людовик XIV / Пер. с фр. М.: Ладомир, 1998. С. 489–491.
Если отмена Нантского эдикта занимает самое большое место в пассиве царствования Людовика XIV, ее последствия не были в равной степени отрицательными. Эдикт Фонтенбло, возможно, дал Франции столько же преимуществ, сколько принес вреда.
Это верно, на фоне неудачных войн и всеобщего разорения, которым завершилось царствования Луи 14, отмена Нантского эдикта не выглядит грандиозным бедствием. Но любая несправедливость порождает незаметные на первый взгляд, но далеко идущие последствия. Большие и малые несправедливости абсолютизма привели к жестокой революции.
