Активизация революционного движения в Европе вызвала необходимость созыва новой встречи членов Священного союза. Она была назначена в Троппау (Опава, Чехия) по инициативе К. Меттерниха.
Великая Французская революция конца XVIII в. и эпоха наполеоновских войн вызвали серьезные изменения не только в социальном составе и положении различных групп населения европейского континента, но и в самосознании народов Европы. Несмотря на некоторые позитивные результаты Венского конгресса и создания «системы 1815 г.», главным оставалось то, что народы европейских государств отказывались мириться с восстановлением старых порядков и династий. Особенно ненавистно было восстановление правления династии Бурбонов в итальянских землях и на Пиренейском полуострове.
К началу 1820-х гг. в Испании, итальянских и германских государствах образовывались многочисленные тайные общества, программа которых включала требование введения конституционных порядков. В «малых» германских государствах революционное движение возглавляли студенты, в итальянских землях — на борьбу поднялись средние слои общества, в Испании — брожение затронуло армию.
Непростой ситуация была и во Франции, в которой министерство А. Ришелье было заменено правлением Э. Деказа, ярого сторонника неограниченной монархии.
В январе 1820 г. в Испании под предводительством капитана Р. Ри- его вспыхнула революция, которая покончила с деспотизмом Фердинанда VII Бурбона (1808, 1814—1833). Летом того же года в Мадриде собрались кортесы (парламент), фактически лишившие короля власти.
В июне 1820 г. восстало несколько полков в Неаполитанском королевстве. Они были поддержаны широкими народными массами, что вынудило короля Обеих Сицилий Фердинанда I Бурбона (1816— 1825[1]) обратиться за помощью к Австрии. К. Меттерних отчетливо сознавал, что единоличное вмешательство Австрии в итальянские дела будет враждебно воспринято другими европейскими государствами. В связи с этим он и предложил собрать новый конгресс Священного союза.
Для понимания позиции России на будущем конгрессе необходимо отметить трансформацию взглядов Александра I в сторону значительного поправения. Если до 1820 г. он как маятник колебался между остатками либеральных воззрений и своими реакционными настроениями, то революционные события 1820-х гг. по всей Европе, укрепили в нем реакционные взгляды. Это отразилось в смене управляющих российским министерством иностранных дел: с 1815/1816 гг. статс-секретарями были двое — либерал И. Каподистрия и приверженец идей Меттерниха К. В. Нессельроде, но в 1822 г. Каподистрия был отправлен в отставку. Это дало возможность австрийскому канцлеру все более и более влиять на позицию и Александра, и России. В своих мемуарах Меттерних упивался возможностью этого влияния, хотя явно во многом его преувеличивал.
Такова была международная ситуация накануне открытия конгресса в Троппау, который начал свою работу 11 (23) октября 1820 г. Уже в начале конгресса пришло известие о выступлении Семеновского полка в Петербурге, что еще более укрепило реакционные настроения Александра. Главным вопросом повестки дня конгресса была выработка мер по подавлению революционных выступлений. В связи с этим участники горячо обсуждали вопрос о праве своего вмешательства в дела других государств, не дожидаясь от них такой просьбы.
В результате три из пяти великих держав — Россия, Австрия и Пруссия —подписали протокол о праве вооруженного вмешательства во внутренние дела других государств (принцип интервенции) и специальный протокол, касавшийся мер для подавления неаполитанской революции. Этот протокол санкционировал военную оккупацию Австрией Неаполитанского королевства. Кроме того, на конгресс был приглашен Фердинанд I, которого главам держав было важно изолировать от восставшего народа для того, чтобы не дать ему возможность выполнить данное им ранее обещание введения в Неаполе конституционного правления.
В январе 1821 г. заседания конгресса были перенесены в Лайбах (Любляна, Словения). Сюда же прибыл и престарелый Фердинанд. Не дожидаясь завершения работы конгресса, австрийские войска в феврале 1821 г. выступили против революционного Неаполя, и в марте 1821 г. там была восстановлена власть династии Бурбонов. В марте 1821 г. вспыхнула революция в Пьемонте (север Аппенинского полуострова). Оставшиеся в Лайбахе представители великих держав немедленно уполномочили Австрию на подавление и этой революции, осуществленное ею в апреле 1821 г., после чего Австрия, Пруссия и Россия подписали декларацию о продлении оккупации Австрией Неаполя и Пьемонта.
Особую позицию на заседаниях конгресса занимали Великобритания и Франция. Они не поддержали принцип интервенции, не подписали протокол о подавлении неаполитанской революции, но и не выступили против этих решений. Троппау-Лайбахский конгресс и принятые им решения продемонстрировал, что Священный союз превратился в организацию реакционно-политического характера, призванную подавлять любые революционное выступления, направленные на политическую модернизацию Европы. Конгресс показал, что в данном вопросе у пяти великих держав не существовало серьезных противоречий, хотя политические разногласия сохранялись в полном объеме по другим международным проблемам.
Участники конгресса специально не обсуждали вопрос о мерах для подавления революции в Испании и Португалии, однако в декларативной форме Россия, Австрия и Франция высказали идею о необходимости вмешательства во внутренние дела на Пиренейском полуострове. На конгрессе стала также очевидной реакционная роль России и лично Александра I. Официальное закрытие заседаний конгресса состоялось 14 (26) февраля 1821 г.,но фактически его участники оставались в Лайбахе до конца апреля, следя за действиями австрийских войск в Пьемонте.
I. Наполеон на острове св. Елены. ‒ II. Людовик XVIII в Тюильри. ‒ III. Разоружение и разорение Франции. ‒ IV. Союз четырёх великих держав и тайные переговоры. ‒ V. Талейран, Ришелье и конвенция 2 октября. ‒ VI. Александр I и Священный союз. ‒ VII. Трактаты 20 ноября 1815 г.
(1815)
I
Трактат 25 марта 1815 г. восстановил и укрепил европейский четверной союз, пришедший было в расстройство вследствие политики Людовика XVIII и Талейрана. Заключительный акт 9 июня, разрешавший ‒ хорошо ли, плохо ли ‒ наиболее жгучие политические вопросы момента, вновь позволил четверному союзу изолировать Францию, надолго отняв у неё всякую возможность нарушать спокойное существование этого союза. Вскоре благодаря решительной победе при Ватерлоо союзники оказались в состоянии во второй раз диктовать свои условия Франции и заручиться по отношению к ней новыми гарантиями, которые они теперь признали необходимыми.
Главную гарантию союзники усматривали в низложении Наполеона, в том, чтобы отнять на будущее время у него и его семьи всякую возможность тревожить спокойствие Европы. В этом отношении их задача оказалась очень лёгкой, так как в значительной части она была выполнена самими французами. Едва Наполеон вернулся в Париж с известием о своём поражении, как он принуждён был отречься от престола; в противном случае ему всё равно грозило бы низложение. Представители народа не сумели понять того, что в этот момент не следовало сводить счёты с императором, каковы бы ни были его ошибки и даже преступления; не сумели понять и того, что в этот момент единственным средством для борьбы с иноземным вторжением и новыми требованиями врагов могло быть только оставление во главе нашей армии такого вождя, как он. Палата представителей, {99} под влиянием Лафайета, объявила его лишённым престола. Палата пэров, несмотря на то что Наполеон имел в её составе многочисленных друзей, не поддержала его. Спустя четыре дня после Ватерлоо Наполеона уже не было на французском троне; с Наполеоном же II, его сыном, объявленным им своим наследником, никто серьёзно не считался ни во Франции, ни за границей. Исполнительная комиссия, образованная 22 июня с Фуше во главе1, обязала Наполеона оставить Париж 25 июня. А 29-го того же месяца комиссия выслала императора из Ла-Мальмезона, куда он сначала удалился, и отправила его в Рошфор с целью помешать неприятелю, находившемуся недалеко от столицы, захватить его в свои руки, а равно и с целью предупредить всякую попытку императора снова встать во главе войск2. Комиссия надеялась, что из Рошфора Наполеон сумеет легко перебраться в Америку или в иное безопасное место.
Но коалиция уже не довольствовалась одним только устранением Наполеона от власти; она желала во что бы то ни стало захватить его самого, дабы держать его впредь под верной охраной. Это намерение союзников было всем хорошо известно; Наполеон также не мог его не знать. Если впоследствии он протестовал против измены и вероломства, упрекал Англию в том, что она заманила его в ловушку, и таким образом способствовал созданию легенды, существующей и по сию пору, то беспристрастная история должна восстановить истину. А истина заключалась в том, что на первую же просьбу исполнительной комиссии о заключении перемирия главнокомандующие великой коалиции ответили требованием (25 июня) выдать им Наполеона в качестве военнопленного. То же требование, но в более торжественной и внушительной форме, было высказано представителями союзных государей3 в ноте 1 июля, которая заканчивалась следующими словами: «Три державы4 считают существенным условием мира и подлинного спокойствия, чтобы Наполеон Бонапарт был на будущее время лишён возможности нарушать покой Франции и Европы; ввиду событий, происшедших в марте текущего года, державы вынуждены потребовать выдачи им Наполеона Бонапарта, чтобы подчинить{100}его их надзору». Не могло быть поэтому ни малейшего сомнения относительно участи, ожидавшей великого побеждённого, если бы союзникам удалось захватить его в свои руки. И действительно, коалиция не проявила ни малейшего колебания, когда Наполеон, покоряясь злосчастной судьбе, сам отдался в руки англичан (15 июля). Согласно протоколу 28 июля, обращённому 2 августа в формальный договор, четверо союзников решили: 1) считать экс-императора военнопленным; 2) поручить специальный надзор за ним британскому правительству; 3) предоставить каждой из четырёх держав содержать своего комиссара в месте, назначенном для водворения Наполеона, и 4) предложить французскому правительству также прислать своего представителя. В силу именно этого соглашения Наполеон, с которым его победители обращались бесцеремонно, но вовсе не вероломно, был отвезён на остров св. Елены. Там он находился под общим надзором агентов Австрии, Великобритании, Пруссии, России и Франции. Что же касается его родственников, то их как людей менее опасных не сочли нужным высылать слишком далеко; согласно протоколу 27 августа1 союзники приняли меры к тому, чтобы эти родственники были интернированы в различных государствах под ответственность местных правительств и под надзором всей коалиции.
II
Если на следующий день после Ватерлоо союзники были вполне согласны между собой относительно дальнейшей участи Наполеона, то не менее согласны они были и относительно образа правления, который надлежало установить во Франции вместо империи.
Для вида они ещё продолжали твердить, что не намерены принуждать французов к чему-либо силой, но такими уверениями можно было обмануть только глупцов. Коалиция не собиралась вести переговоров ни с Наполеоном II, ни с герцогом Орлеанским. Президент исполнительной комиссии Фуше прекрасно это понимал. Хотя он и говорил громкие фразы о национальной независимости и о необходимости требовать гарантий, однако уже с момента вступления в эту должность он вошёл в тайные сношения с некоторыми {101} агентами Людовика XVIII, твёрдо решив продать себя, но продать возможно дороже. И действительно, коалиция не желала видеть правителем Франции никого иного, кроме Людовика XVIII. Посланные к союзным государям представители временного правительства тщетно называли имена других кандидатов, уверяя, что Франция не желает Бурбонов. На эти заявления никто не обращал ни малейшего внимания. Коалиция даже отказалась войти в переговоры о мире с правительством, которое не считалось законным; и Веллингтон, в качестве доверенного лица коалиции, несколько раз в последних числах июня заявлял и официальным представителям комиссии и личным агентам Фуше, что единственным решением, мыслимым при данных обстоятельствах, было бы немедленное и безусловное восстановление в правах Людовика XVIII, так как союзные державы не потерпят других кандидатов. Тон его заявлений к тому же становился всё более и более категоричным, по мере того как англо-прусские войска стали проникать в глубь нашей страны и приближались к Парижу. Людовик же XVIII возвращался следом за победителями и двигался вперёд одновременно с ними.
Когда союзные войска появились под стенами Парижа, Веллингтон заговорил так ясно, как никогда. «Я полагаю, ‒ объявил он эмиссарам Фуше, ‒ что раз союзники признали правительство Наполеона незаконным, узурпаторским, то всякая власть, проистекающая от него, должна также считаться недействительной и незаконной. Таким образом, палатам и временной комиссии остаётся только подать немедленно в отставку и объявить, что они взяли на себя власть и ответственность с единственной целью сохранить общественное спокойствие и целостность королевства Людовика XVIII». Впрочем английский генерал соглашался гарантировать, что вновь восстановленный король возьмёт герцога Отрантского в министры полиции. Такого заявления было достаточно для того, чтобы Фуше совершил ещё одну измену.
Но если союзники согласны были снова возвести Людовика XVIII на французский трон, то всё-таки они не упустили случая заручиться по отношению к нему такими предосторожностями и гарантиями, которые должны были надолго сделать его послушным исполнителем их требований.
Прежде всего коалиция навязала королю министерство с продиктованной ею программой, так как для союзников было весьма важно, чтобы Людовик XVIII как составом своего кабинета, так и своими политическими декларациями дал французскому народу некоторое удовлетворение и тем обеспечил восстановленной королевской власти хоть какие-нибудь шансы на более или менее продолжительное {102} существование. Талейран не только из-за его революционного прошлого, но и вследствие его двусмысленного поведения в последние дни конгресса не внушал Людовику XVIII большой симпатии и доверия. Его ненавидели и принцы1 и вся клика крайних роялистов, представителем которых в министерстве был до того времени соперник Талейрана, Блака. Наконец, надменные замашки, тон человека, считающего себя незаменимым, манеры мажордома, усвоенные им с некоторого времени2, до такой степени неприятно действовали на короля, что он при первом свидании с Талейраном (в Монсе 23 июня) не только не поручил ему руководства новым кабинетом, но даже предложил ‒ сухо и не без иронии ‒ подать в отставку. Но 24 часа спустя всё изменилось. Тем временем Веллингтон успел повидаться с Людовиком XVIII. Результатом его разговора с королём было то, что Талейран, приглашённый в Камбрэ, получил пост первого министра, добился отставки Блака и заставил короля подписать прокламацию, предназначенную для успокоения Франции. Выражения, в которых была составлена эта прокламация, вероятно, должны были показаться потомку Людовика XIV в высшей степени унизительными. Восходя снова на престол, король открыто признал, что он не мог не сделать и, действительно, наделал ошибок; объявлял, что он соглашается на всё то, что будет служить для блага Франции, что легитимизм вовсе не исключает возможность свободы, но свободы разумной и упорядоченной; что хартия будет сохранена и что нация получит новые гарантии в единстве и солидарности министерства и в безупречной и спокойной деятельности совета министров. Далее Людовик XVIII торжественно подтверждал, что ни десятинные сборы, ни феодальные налоги не будут восстановлены и что лица, купившие национальные имущества, не должны испытывать никакого беспокойства. Но если король давал амнистию всем своим подданным, восставшим против него после 23 марта3, то он не скрывал, что лица, принявшие сторону узурпатора до этого дня, или по крайней мере наиболее заметные среди них, должны понести кару {103}по всей строгости закона. Для союзников, и особенно для англичан, было весьма удобно, чтобы Людовик XVIII имел такого министра, с которым можно было бы легко сговориться об условиях мира; кроме того, они считали необходимым, чтобы нация в массе своей смотрела на возвращение короля без отвращения и без страха; тем не менее они считали политически целесообразным, как увидим ниже, на некоторых примерах, которые получили бы широкую огласку, нагнать страх и тем заставить на долгое время стушеваться партию революции и империи.
Впрочем назначение Талейрана и прокламация, подписанная в Камбрэ, были, по мнению союзников, лишь нравственными гарантиями. Им нужны были ещё и материальные гарантии. Пруссия же удовольствовалась бы одними последними, так как она, нисколько не интересуясь ни Людовиком XVIII, ни устойчивостью нашего правительства, думала только о том, как бы разорить и раздробить Францию. Коалиция соглашалась восстановить Людовика XVIII на престоле, но она не хотела, чтобы он был в состоянии уклониться от исполнения предложенных ему мирных условий. Поэтому, возводя его снова на трон, она постаралась поставить его в совершенную невозможность противиться коалиции.
Прежде всего союзники настояли на занятии Парижа военной силой, прекрасно понимая, что, владея столицей, они будут держать в руках всю Францию. В распоряжении исполнительной комиссии оставалось 100 тысяч человек хорошего войска. Однако она сочла бесполезным защищать столицу. Военной конвенцией 3 июля она обязалась удалить французскую армию за Луару и предоставить англо-прусским войскам занять столицу с 4 по 6 июля. Этого потребовали Веллингтон и Блюхер. Фуше уступил по всем пунктам; этой ценой он добился места в министерстве Талейрана. 7 июля исполнительная комиссия и палаты были распущены, а на следующий день Людовик XVIII, эскортируемый иностранными войсками, совершил свой печальный въезд в Тюильри ‒ скорее как пленник, чем как монарх. {104}
1 Другие члены этой комиссии были: Карно, Кинетт, Коленкур и генерал Гренье.
2 Наполеон, находясь уже в Ла-Мальмезоне, просил назначить его главнокомандующим французской армии, с титулом генерала, единственно с целью отражения врагов, обещая сейчас же после победы сложить с себя все полномочия. Но понятно, что Фуше не мог не отнестись скептически к предложению, исходившему от такого человека.
3 Вальмоден, Каподистрия и Кнезебек.
4 Австрия, Россия и Пруссия. {100}
1 В силу этого акта, который был выполнен только наполовину, Жером должен был быть интернирован в Вюртемберге, Люсьен ‒ в Римской области, Жозеф и его семейство ‒ в России, Мюрат с семейством ‒ в Австрии, экс-королева Гортензия ‒ в Швейцарии, «под надзором четырёх дворов и его величества христианнейшего короля». {101}
1 Граф д’Артуа и его два сына, герцог Ангулемский и герцог Беррийский. Талейран неоднократно порицал их политические симпатии и старался побороть их влияние.
2 Незадолго перед тем Талейран обратился к королю с длинным письмом, в котором он со всей резкостью отмечал ошибки, совершённые правительством Реставрации, просил образования нового министерства, действительно однородного, конституционного и свободного в своих действиях, и требовал отставки Блака.
3 День, когда король покинул французскую территорию и тем как бы освободил своих подданных от присяги. {103}
Дебидур А. Дипломатическая история Европы. От Венского до Берлинского конгресса (1814‒1878). Т. 1: Священный союз / Перевод с фр., вступ. статья А.Л. Нарочницкого. М.: Государственное издательство иностранной литературы, 1947. С. 99‒104.
Если впоследствии он протестовал против измены и вероломства, упрекал Англию в том, что она заманила его в ловушку, и таким образом способствовал созданию легенды, существующей и по сию пору, то беспристрастная история должна восстановить истину.
Наполеон и сам весьма сурово обращался со своими противниками - он интернировал "испанских принцев" и даже самого римского папу, казнил герцога Энгиенского, перекраивал карту Европу в угоду своим сателлитам - все это были грубейшие нарушения международного права.
Прежде всего союзники настояли на занятии Парижа военной силой, прекрасно понимая, что, владея столицей, они будут держать в руках всю Францию. В распоряжении исполнительной комиссии оставалось 100 тысяч человек хорошего войска. Однако она сочла бесполезным защищать столицу. Военной конвенцией 3 июля она обязалась удалить французскую армию за Луару и предоставить англо-прусским войскам занять столицу с 4 по 6 июля. Этого потребовали Веллингтон и Блюхер. Фуше уступил по всем пунктам; этой ценой он добился места в министерстве Талейрана. 7 июля исполнительная комиссия и палаты были распущены, а на следующий день Людовик XVIII, эскортируемый иностранными войсками, совершил свой печальный въезд в Тюильри ‒ скорее как пленник, чем как монарх. {104}
Такие жесткие меры были реакцией на вероломство, которые французы проявили во время 100 дней. Триумф Наполеона и полное бессилие Луи 18 вынудили союзников оккупировать Францию.
Такие жесткие меры были реакцией на вероломство, которые французы проявили во время 100 дней.
Самое удивительное, что после "Ста дней" Наполеона, бывшего государем Эльбы, нельзя было судить по французским законам, ибо он не являлся подданным короля Франции. Тем не менее, его отправили в ссылку на остров Святой Елены.
В 1814 г. Наполеон не подписывал перемирие или мирный договор с коалицией, но лишь отречение от трона Франции.
В 1814 г. Наполеон не подписывал перемирие или мирный договор с коалицией, но лишь отречение от трона Франции.
Союзников разочаровал не Наполеон (относительно него никто не строил иллюзий), а легкомысленные французы, которые приветствовали Бурбонов в 1814, а затем перешли на сторону Наполеона, хотя для разумных людей неизбежность его краха была очевидна.
Самое удивительное, что после "Ста дней" Наполеона, бывшего государем Эльбы, нельзя было судить по французским законам, ибо он не являлся подданным короля Франции. Тем не менее, его отправили в ссылку на остров Святой Елены.
Однако Наполеон побоялся сдаться Бурбонам, а предпочел английский плен.
Казалось бы, что союзники, заинтересованные в скорейшем возвращении домой, должны были тотчас же начать переговоры о мире. А между тем в течение почти двух с половиной месяцев они ничем не выказали желания вступить в переговоры по этому вопросу с новым французским правительством. {104}
Это промедление объясняется, с одной стороны, тем ужасом, который всё ещё внушала им Франция, даже побеждённая и покорная, а с другой стороны, ‒ теми мерами предосторожности, которые союзники считали нужным принять для того чтобы довести её до абсолютной невозможности сопротивляться их воле. В руках коалиции находились северные и восточные департаменты, а также Париж; это уже являлось достаточным залогом. Но всё-таки она не считала себя хозяином положения до тех пор, пока луарская армия находилась в боевой готовности и пока защищались некоторые крепости Эльзаса, Лотарингии и Фландрии, не желавшие открыть неприятелю ворота1. Поэтому она потребовала, чтобы до начала переговоров приказом короля были распущены все оставшиеся у Франции войска, за исключением национальной гвардии и жандармерии, необходимых для полицейских надобностей. Людовик XVIII и его министры тщетно пытались сделать кое-какие возражения. Министры коалиции заявили, что, если их требование не будет выполнено, трёхсоттысячная армия немедленно двинется к Луаре. Продолжение войны при подобных условиях грозило Франции гибелью. Король уступил. Приказ о роспуске войск был подписан 16 июля. Но для приведения его в исполнение нужно было прибегнуть к целому ряду предосторожностей и даже к хитрости. Те 100 тысяч солдат, которые только что перед тем покинули Париж, имели лишь одно желание ‒ сражаться. И поэтому трудно было приступить к их разоружению, пока они были сплочены в одно целое. Маршал Даву, командовавший этим войском, и маршал Макдональд, занявший его место, должны были, не поднимая большого шума, приступить к раскассированию корпусов, дивизий и бригад под предлогом уменьшения тесноты в лагерных помещениях. Мало-помалу были разъединены батальоны и роты, ‒ и луарские разбойники были разосланы маленькими группами по домам. Но эта операция продолжалась почти шесть недель. Гарнизоны осаждённых городов, также подлежавшие роспуску, продержались одни до начала, другие ‒ до конца августа. К этому времени Франция была, наконец, совершенно обезоружена.
У неё не было больше солдат. Но у неё оставались ещё её прославленные генералы. Коалиция решила уничтожить некоторых из них. Веллингтон не устыдился предать в руки мстительных роялистов тех людей, которые ещё вчера честно сражались с ним в открытом бою. У Людовика XVIII нехватило {105} ни великодушия, ни смелости для того, чтобы защитить этих людей. Хотя последние и перешли в лагерь неприятеля, но всё-таки они должны были быть для него неприкосновенными, потому что они составляли гордость, надежду и оплот Франции. Ней, Друо, Клозель и многие другие были внесены 24 июля в проскрипционные списки, которых ватерлооские победители не должны были составлять, а потомку Генриха IV не следовало бы подписывать1.
В то время как наши последние войска покидали свои лагери, союзники со всех сторон наводняли нашу беззащитную страну своими армиями, в этот момент уже ненужными. Коалиции казалось, что у неё никогда не будет достаточно войска для полного господства над нацией, хотя и обезоруженной, но даже своими последними конвульсиями всё ещё внушавшей крайнее беспокойство и недоверие. Поэтому ещё долго после Ватерлоо можно было видеть, как войска великой коалиции двигались к Альпам и к Рейну, переходили границы Франции и затем занимали её департаменты, увеличивая собою и без того внушительное количество её победителей. К середине августа во Франции насчитывалось 1 135 тысяч человек иностранных войск, а в конце этого месяца прибыли ещё новые полки. Даже испанский король, связанный узами родства с Людовиком XVIII и не принимавший никакого участия в войне, ‒ и тот пожелал присоединиться к этой общей погоне за добычей: он послал отряд занять Руссильон. Правда, в этом случае французский король возмутился и пригрозил, что окажет сопротивление. У союзников (трепетавших при одной мысли о возможности восстановления луарской армии) хватило совести согласиться с королём: они запретили Фердинанду VII послать хотя бы один полк на северные склоны Пиренеев.
Союзники решили, прежде чем открыть переговоры о мире, не только оккупировать Францию, но ещё и как следует обобрать её. После Ватерлоо в течение нескольких недель они просто-напросто грабили страну, замещая наших префектов военными губернаторами, захватывая общественные кассы и самовольно производя реквизиции как у частных лиц, так и у целых городов. Только 24 июля они согласились установить демаркационную линию, дальше которой их войска не должны были продвигаться, и восстановить в {106} занятых департаментах гражданскую власть. Тем не менее они продолжали свои поборы и в начале августа весьма откровенно заявили французскому министерству, что не сделают ему никаких предложений относительно заключения мира, пока им не будет гарантирована путём прелиминарного соглашения уплата 50 миллионов франков, которые они требовали для выдачи жалования войскам за время с 15 июля по 15 сентября. Пришлось согласиться на это требование, и указанная сумма была им обещана договором, подписанным 10 августа. Но когда наступил первый срок платежа (25 августа), французское министерство должно было сознаться в своём бессилии. Вопреки состоявшемуся соглашению генералы коалиции продолжали взимать налоги от имени своих государей. Две трети Франции находились во власти неприятеля и ничего не платили королю. Остальная часть пребывала в состоянии полной анархии. Требованиям государства подданные противопоставляли непреодолимую инертность. Вот что писал Талейран в докладе, предназначавшемся для представителей четверного союза: «Как может народ смотреть без опасения на своё будущее и как может он всецело возлагать свои надежды на королевское правительство, если поведение союзных генералов способно вызывать у него сомнения относительно истинных намерений держав… если иностранные армии, которых король отрекомендовал как своих союзников и которых не раз даже называли дружественными, ‒ теперь становятся в прямо противоположные отношения (к французскому народу); если народ не испытывает никакого облегчения и всё ещё вынужден нести крайне тяжёлое бремя налогов военного времени?.. Как может королевское министерство организовать управление страной, если его переписка систематически перехватывается? При помощи каких средств может оно заставить уважать королевский авторитет, когда создаётся впечатление, что авторитет этот не признают? Как успокоить страсти, если умы всё более и более озлобляются под влиянием страданий? Как внушить народу доверие, если нет возможности давать обещания, не опасаясь, что они не смогут быть выполнены».
Союзников мало тронули эти красноречивые сетования. Наоборот, уже в конце августа они потребовали, сверх обещанных 50 миллионов, ещё 186 200 тысяч франков на обмундирование и снаряжение оккупационных войск и на пополнение их конского состава. Министр финансов барон Луи тщетно протестовал. Необходимо было покончить с этим. По договору 7 сентября союзные державы получили всё то, чего они требовали; для обеспечения первых уплат, {107} следовавших по договору, король путём декрета в отсутствие палат (т.е. совершенно незаконно) приказал сделать принудительный заём в 100 миллионов франков. В то же время союзники потребовали от Франции больше, чем денег: я имею в виду возвращение произведений искусства, которые были собраны в Луврском музее за 20 лет счастливых войн и большая часть которых была уступлена Франции на основании трактатов и оставлена в её владении в 1814 г. (нота Кэстльри от 11 сентября). Тщетно Талейран доказывал, что такое требование является вопиющим насилием и что оно заденет самолюбие нации сильнее всех других оскорблений1. Веллингтон приказал своим солдатам силой взять эти сокровища, составлявшие гордость Франции. Своё поведение он объяснил в письме, в котором мы находим следующие строки, откровенно рисующие отношение коалиции к нашей стране: «…Нет основания оказывать особую милость французскому народу; его чувствительность ‒ не что иное, как уязвлённое тщеславие. Кроме того, желательно по целому ряду соображений ‒ в интересах и Франции и остальных государств ‒ предупредить французский народ, если он этого ещё не знает, что Европа сильнее его и что… день возмездия должен наступить. Итак, по моему мнению, не только было бы несправедливо со стороны государей оказывать в данном случае особую милость французскому народу за счёт своих подданных, но было бы и не политично принести такую жертву, так как они упустили бы при этом удобный момент преподать французской нации великий моральный урок…»2{108}
1 Крепость Гюнинген, геройски защищаемая Барбанегром, сдалась только 26 августа, после нескольких дней бомбардировки. {105}
1 В первом из этих списков были помещены имена 19 доблестных слуг Революции и Империи; их должны были судить военным судом, и, таким образом, их неминуемо ожидала смертная казнь. Во втором списке находились имена других 38 лиц, подлежащих заключению в тюрьму, где они должны были находиться в распоряжении властей впредь до окончательного решения их участи. {106}
1 Нота 19 сентября.
2 Письмо к лорду Кэстльри, 23 сентября 1815 г. {108}
Дебидур А. Дипломатическая история Европы. От Венского до Берлинского конгресса (1814‒1878). Т. 1: Священный союз / Перевод с фр., вступ. статья А.Л. Нарочницкого. М.: Государственное издательство иностранной литературы, 1947. С. 104‒108.
Наоборот, уже в конце августа они потребовали, сверх обещанных 50 миллионов, ещё 186 200 тысяч франков на обмундирование и снаряжение оккупационных войск и на пополнение их конского состава. Министр финансов барон Луи тщетно протестовал. Необходимо было покончить с этим. По договору 7 сентября союзные державы получили всё то, чего они требовали; для обеспечения первых уплат, {107} следовавших по договору, король путём декрета в отсутствие палат (т.е. совершенно незаконно) приказал сделать принудительный заём в 100 миллионов франков.
В этом была некая логика. Наполеон так много награбил, что даже после его падения подвалы Тюильри ломились от золота. А Британию наполеоновские войны поставили на грань разорения, она целые десятилетия расплачивалась с долгами.
Луи 18, сторонники называли его Людовиком Желанным, а противники жирным королем, Луи последним и даже королем-креслом, поскольку в конце жизни он не мог самостоятельно передвигаться. Измученный долгим изгнанием и болезнями Луи 18 проводил осторожную либеральную политику, обеспечил успешное экономическое и культурное восстановление Франции после поражения Наполеона. Умный и образованный Луи страдал непреодолимой страстью к обжорству, которая имела катастрофические последствия для здоровья, он стал разлагаться еще при жизни.
Начало третьего десятилетия XIX столетия было ознаменовано подъемом революционного движения по всей Европе – от Испании до России. Весьма сходный характер с испанской революцией имели выступления в Неаполе и Пьемонте, которые произошли в 1820 – 1821 годах. По решению Венского конгресса, в Италии были восстановлены прежние абсолютистские государства: Сардинское королевство (в его состав помимо Савойи, Пьемонта и острова Сардиния вошла теперь территория бывшей Генуэзской республики); герцогства Парма, Модена и Тоскана (с последним слилось в 1847 году маленькое княжество Лукка); Папское государство и Неаполитанское королевство (с 1816 года оно стало именоваться Королевством. Обеих Сицилий). На итальянские троны вернулись “легитимные” династии: Савойская – в Сардинском королевстве (Пьемонте), в Неаполе снова воцарились неаполитанские Бурбоны; монархи из дома Габсбургов правили в итальянских герцогствах; в Риме была восстановлена светская власть пап. Италия вновь оказалась раздробленной в экономическом и политическом отношении. Королевства и герцогства установили таможенные границы, ввели собственные денежные знаки, особые системы мер и веса.
Европейская реакция, последовавшая за свержением Наполеона, не коснулась Италии. В стране сохранились основные социально-экономические завоевания конца XVIII – начала XIX столетия: национализированные и проданные с аукциона бывшие церковные земли остались в руках новых хозяев; наполеоновские кодексы были либо сохранены, либо заменены близкими по содержанию итальянскими кодексами; феодальные повинности крестьян не были восстановлены. Тем не менее, режим феодальной реакции в Италии был тяжелым: восстанавливались таможенные барьеры между итальянскими государствами и даже между провинциями; снова вводились местные системы мер и весов; на население накладывались новые налоги, не менее тяжелые, чем французские; в страну возвращались изгнанные из Италии монахи-иезуиты; восстанавливались распущенные монашеские ордена. В Папской области, как и во времена мрачного Средневековья, действовала церковная инквизиция, устраивалось публичное сожжение запрещенных папством книг.
Господствующей державой на Апеннинском полуострове стала Австрия, ее влияние в регионе Южной Европы многократно возросло по сравнению с XVIII веком. Кроме Ломбардии, ранее принадлежавшей Австрийской империи, к ней перешла территория бывшей Венецианской республики, по этой причина Австрия стала доминировать на Адриатике. В ряде итальянских городов и в папских владениях размещались австрийские военные гарнизоны. Все государства полуострова (кроме Сардинского королевства или Пьемонта) оказались в политической и военной зависимости от Австрии. Используя династические связи с монархиями Тосканы, Пармы и Модены и навязав союзный договор Неаполю, Австрия получила возможность беспрепятственно вмешиваться во внутреннюю и внешнюю политику региона. Австрийское господство стало фактором закрепления политической раздробленности Италии, Австрия всегда защищала восстановленные Венским конгрессом монархии и была непримиримым противником создания единого, независимого, политически сильного Итальянского государства.
Под нажимом Австрии в итальянским княжествах воцарилась атмосфера реакции. Была введена цензура, распространился полицейский произвол, резко возросла роль католической церкви как идеологической опоры реставрированных монархий. Снова заработали церковные суды при открывшихся монастырях. Тем не менее, реакции удалось лишь частично восстановить в Италии старые феодально-абсолютистские порядки.
Условия Реставрации в Италии были неодинаковы в ее различных областях. Наиболее сильно политическая реакция ощущалась в Сардинском королевстве (Пьемонте). Здесь дворянство снова овладело ключевыми постами в армии, государственном аппарате, в судах и дипломатической службе. Эти дворяне – чиновники быстро вытеснили со службы многих офицеров и чиновников из буржуазной среды, выдвинувшихся на должности при французах. Монархии в итальянских землях всячески пытались затормозить развитие буржуазных отношений. Была официально запрещена капиталистическая аренда в деревне (этот запрет в жизни многократно и ловко обходился и остался лишь на бумаге). Власти возродили феодальное право в землевладении (майораты и фидеикомиссы – отказы в праве на наследство), в промышленности началась реставрация отживших свое цеховых отношений. Снова вступило в силу архаическое, устаревшее торговое, гражданское и уголовное право 1770-х годов. Всякие проявления либерализма и свободомыслия решительно пресекались властями: в Туринский университет отныне принимали только тех студентов, кто имел свидетельство о выполнении религиозных ритуалов.
Особенно далеко зашла реставрация старых, абсолютистских порядков в Папском государстве: там установилось тотальное владычество католического духовенства, давил клерикальный гнет, процветали полицейский деспотизм и беззаконие, возрождалось церковно-монастырское землевладение. Иной характер носила Реставрация в Неаполитанском королевстве, Тоскане, Парме и Ломбардо–Венецианской области. В этих областях еще в XVIII веке проводились реформы в духе “просвещенного абсолютизма”, они подготовили историческую почву для коренных преобразований в республиканский и наполеоновский период. В этих областях бывшие дворяне и католическое духовенство смогли вернуть себе лишь малую часть былых феодальных сословных привилегий. Вернувшиеся к власти в этих регионах монархи были вынуждены признать многие важные перемены, происшедшие в годы французского господства в имущественной, правовой и административной сферах. Буржуазия сохранила за собой ту недвижимость, которую приобрела на распродажах церковного и монастырского имущества. Поэтому в Италии сохранилась и даже стала преобладающей буржуазная форма собственности. Сходные с Неаполем некоторые прогрессивные нововведения по упразднению феодальных порядков в течение наполеоновского периода были распространены на остров Сицилию в 1816 – 1818 годах. В случае переиздания законодательства, местные власти включали в него в завуалированной форме многие основные положения наполеоновских кодексов (формально отмененных). Даже в самой развитой области Папского государства – Романье – антифеодальные преобразования частично остались в силе. Во внутренней политике ряда реставрированных режимов (в Ломбардо-Венецианской области, в Тоскане, Парме и Неаполитанском королевстве) у власти, на своих постах, остались те политические силы, которые выдвинулись в период французского господства. На юге Италии в органах местного самоуправления преобладала земельная буржуазия. Тем не менее, вся полнота власти в стране принадлежала абсолютистским режимам.
Италия вновь оказалась под австрийским гнетом. Опираясь на консервативные слои дворянства и духовенства, Австрия проводила бесконтрольную политику. Лишь один Пьемонт, пользуясь своим положением “буфера” между Францией и Австрией, еще осмеливался проводить самостоятельную политику. Полиция и армия итальянских государств также контролировались австрийцами; они же перлюстрировали частную переписку итальянцев; в австрийской тюрьме Шпильбергене (ее называли “австрийской Бастилией”) томились и умирали непокорные итальянские патриоты. Австрия железной рукой пресекала любые попытки объединения Италии и жестоко подавляла очаги революционного сопротивления. Режим Реставрации, несмотря на его умеренность, в целом вызвал глубокое разочарование у буржуазии, лишенной политических прав и экономической самостоятельности. Взгляды буржуазии разделяли круги либерального дворянства, которые также связывали свои надежды с введением конституционного правления в Италии и достижение национальной независимости. Абсолютизм запрещал всякую легальную политическую деятельность оппозиции, поэтому ей снова пришлось встать на путь создания тайных обществ и подготовки заговоров.
Борьба против решений Священного союза по Италии началась уже в первые годы европейской реакции. В стране снова создавались тайные карбонарские венты (общества), куда входили мелкие и средние промышленники, торговцы, обуржуазившиеся дворяне, интеллигенты, приходские священники, и даже отдельные ремесленники. Состав вент был весьма пестрым, венты действовали заговорщическими методами, при вступлении в свои тайные братства они приносили клятвы и совершали мистические ритуалы. Итальянские карбонарии не имели единой организации, у них отсутствовал единый план переустройства страны и освобождения Италии от австрийского гнета. Среди карбонариев больше всего было конституционных монархистов, но встречались республиканцы, унионисты (сторонники единого Итальянского государства). В программах карбонариев содержались эгалитаристские (уравнительские) и коммунистические требования. Чаще всего, карбонарии выдвигали требование принятия конституции, игнорировали социально – экономические требования.
В годы реставрации сеть тайных обществ охватила всю Италию. В Сардинском королевстве (Пьемонте) и Ломбардии наибольшее влияние приобрело общество “Итальянская федерация”, в котором преобладали либеральные дворяне, буржуазные элементы и военные. Оно возникло в 1818 году, а его возглавил граф Федерико Конфалоньери. Целью общества “Итальянская федерация” было завоевание независимости от Австрии и создание конституционной монархии в Северной Италии. В Папском государстве и, особенно, в Неаполитанском королевстве также широко распространилось движение карбонариев, очень пестрое по своему социальному составу (его поддерживали торговцы, интеллигенция, военные, ремесленники, низшее духовенство). Термин “карбонарий” произошел, возможно, от названия ритуала выжигания каменного угля. Этот ритуал сопровождал прием неофитов (= новых членов) в общество (= венту), символизируя их духовное очищение. По-итальянски, уголь – “carbone”,“карбон”, отсюда и произошло название “карбонарий” (“очищенный углем”). На юге Италии карбонарии опирались на многочисленную здесь мелкую и среднюю землевладельческую буржуазию, земли которой обрабатывали арендаторы или сельские наемные батраки. Движение карбонариев распространилось по всей южной Италии, где австрийский гнет и положение народа были намного тяжелее, чем на севере. В Северной Италии оно не получило широкого распространения. Движению карбонариев было суждено внести большой вклад в историю итальянской эпохи Рисорджименто (Возрождения).
Как уже подчеркивалось, главной целью карбонариев было ограничение абсолютизма путем установления конституционного строя (учреждения конституционной монархии). Движение карбонариев носило конституционно-монархический, либеральный характер. Образцом для федератов Пьемонта всегда была Испанская конституция 1812 года, которая провозглашала народный суверенитет и предусматривала созыв однопалатного парламента. Умеренное крыло карбонариев брало за образец более консервативную французскую конституцию – Хартию 1814 года. Заговорщики в Ломбардии и Сардинском королевстве выдвигали идею достижения национальной независимости, вытеснения австрийцев из Италии и создания Северо-итальянского королевства во главе с правившей в Пьемонте Савойской династией. Принадлежавший к Савойской династии двадцатитрехлетний принц Карл-Альберт негласно поощрял заговорщиков и сулил им свою поддержку. Таким образом, требование политического объединения Италии не выдвигалось тогда революционерами в качестве первоочередной, программной и практической задачи их заговорщических движений. Руководители тайных итальянских обществ делали главную ставку на армию и военный переворот. Карбонарии пытались привлечь на свою сторону крестьянство, с целью воспрепятствовать использованию стихийных крестьянских масс в качестве опоры реакции и орудия борьбы с революцией (как это случилось в трагическом 1799 году). Радикально-демократические элементы тайных обществ вели настойчивую пропаганду в среде крестьянства, обещали им решение крестьянского (земельного) вопроса и привлекали крестьянские низы в свои общества.
Успех революции 1820 года в Испании, восстановление в стране Конституции 1812 года, подтолкнули неаполитанских заговорщиков к активным действиям. 2 июля 1820 года восстали карбонарии и войска в маленьком городке Нола близ Неаполя. Восстанием руководили офицеры Морелли и Сильватти. Вслед за ними карбонарии выступили по всему югу страны. Под звуки гимна карбонариев: “Деспотизм уничтожен, тирания погибла, аристократия больше не будет угнетать нас !” – повсюду провозглашалась конституция по образцу Испанской 1812 года, в основе которой лежала Французская конституция 1791 года. Часть королевской армии присоединилась к восставшим. 9 июля революционные войска и тысячи вооруженных карбонариев победоносно вступили в Неаполь. Испугавшемуся размаха революции, королю Обеих Сицилий Фердинанду I Бурбону пришлось объявить о введении в Неаполитанском королевстве конституции наподобие испанской Конституции 1812 года. Было образовано новое правительство, созван на основе введенной конституции парламент, состоявший в основном из буржуа и либеральных дворян. Революция победила практически без крови и борьбы благодаря широкой поддержке имущих слоев итальянского общества. Руководители революции сочли на этом свою задачу выполненной. Они даже не поставили в парламенте вопрос о реформах в интересах народных масс.
Однако вскоре революции пришлось столкнуться с серьезными трудностями. Над новорожденной конституцией стали сгущаться тучи. В лагере победителей возникли противоречия и разногласия. Власть в Неаполе захватила сложившаяся еще в наполеоновский период консервативная верхушка бюрократии и военных. Эта верхушка не допустила в парламент представителей от карбонариев, опасаясь их радикализма. Разногласия обострились и в среде самих революционеров – карбонариев: с введением конституции буржуазное крыло посчитало революцию законченной, тогда как радикалы выступали за ее углубление и продолжение революционно-демократических преобразований в стране. Положение осложнялось событиями в Сицилии: на острове вспыхнуло народное восстание против власти неаполитанских Бурбонов и вскоре переросло в борьбу за государственную независимость острова. Конституционное правительство Неаполя, поддержанное неаполитанской буржуазией, отказалось от всяких уступок сицилийцам и решило силой оружия подавить сепаратистское движение на острове. В Сицилию была стянута десятитысячная армия, что резко ослабило позиции неаполитанской революции.
Парламент, с которым итальянский народ связывал большие надежды на осуществление своих требований, не сумел сплотить различные сословия и слои населения. В конце 1820 – начале 1821 годов в южных провинциях Неаполитанского королевства развернулось широкое крестьянское движение за возврат общинных земель, присвоенных новыми собственниками в наполеоновский период. С возгласами “Да здравствует Конституция!” крестьяне захватывали узурпированные у них общинные земли и приступали к их обработке. Понятно, что парламент, в котором большинство мест принадлежало новым земельным хозяевам, разбогатевшим на скупке общинных земель, отказал в решении земельного вопроса в пользу крестьян, остался на страже интересов состоятельных землевладельцев. Такая позиция парламента оттолкнула от него массы крестьянства.
Конституционное правительство и парламент старались не допустить углубления революции и распространения ее за границы королевства, чтобы избежать вмешательства Священного союза в итальянскую политику. По этой же причине правительство разрешило выехать за границу для участия в работе конгресса Священного союза королю Фердинанду I. Оказавшись за границей, король немедленно отрекся от своей присяги конституции и призвал страны-участницы конгресса Священного союза в Троппау немедленно организовать интервенцию в Италию. Он мотивировал свое обращение неспособностью покончить с “бунтовщиками”. Позиции Франции и России по этому вопросу были неопределенными (они опасались чрезмерного усиления Австрии), но выступление Фердинанда Бурбона помогло австрийскому канцлеру Меттерниху “обосновать” необходимость интервенции, тем более что о ней просил “законный”, “легитимный” монарх. Канцлер Меттерних добился от Священного союза санкции на подавление неаполитанской революции.
По решению конгресса Священного союза в Лайбахе (Любляне) 4 февраля 1821 года австрийские войска вторглись в Италию из Ломбардии, через Венецию и Папскую область для подавления революции. Правительство Папской области услужливо открыло свои границы и пропустило австрийские войска на юг Италии, к Неаполю. Народные массы, не получившие от конституционного строя ничего, кроме небольшого снижения цен на соль, не встали на защиту революции и конституции. Пассивность населения отрицательно сказалась на боевом духе революционной армии. Австрийцам понадобилось всего два – три дня, чтобы сломить сопротивление итальянских воинских частей. 23 марта 1821 года австрийцы заняли Неаполь. Абсолютистская власть Бурбонов была восстановлена, конституция отменена. Последовали жестокие расправы над активными участниками революции; австрийцы, в первую очередь, расправились с видными карбонариями.
В начале марта 1821 года, когда австрийские войска стояли у ворот Неаполя, подняли восстание карбонарии Пьемонта – центра, сердцевины Сардинского королевства. В ночь с 9 на 10 марта 1821 года заговорщики в городе Алессандрия (карбонарии-офицеры из местного гарнизона) захватили цитадель и создали временную хунту, призвавшую к войне с Австрией для завоевания национальной независимости. Вслед за Алессандрией, восстания вспыхнули в столице Пьемонта – Турине и других городах. И в Сардинском королевстве (Пьемонте), как и в соседнем Неаполе, революционерам удалось добиться стремительного, молниеносного успеха. Король Пьемонта Виктор–Эммануил отрекся от престола и бежал из королевства; в Пьемонте была провозглашена конституция. Назначенный регентом принц Карл-Альберт (ранее связанный с заговорщиками) объявил о введении конституции наподобие Испанской. Вскоре, испугавшись своей революционности, Карл-Альберт отказался от регентства и конституции и покинул столицу Пьемонта – Турин. Несмотря на это, руководители пьемонтского восстания во главе с графом Сантарозой хотели сохранить на престоле Савойскую династию. Как и в Неаполе, революция в Пьемонте не получила народной поддержки, а военные части, примкнувшие к народному восстанию, были деморализованы. Часть войск сохранила верность королю Виктору-Эммануилу и вместе с австрийцами нанесла поражение конституционным силам при городе Новаре. Уже спустя месяц после начала пьемонтской революции, 10 апреля 1821 года без единого выстрела австрийские войска вступили в Турин и оккупировали Пьемонт. Тогда же, 10 апреля 1821 года австрийцы заняли Алессандрию.
По Королевству Обеих Сицилий и Пьемонту прокатилась волна репрессий против участников революционного движения и либералов. Руководители восстания в городе Нола офицеры Морелли и Сильватти были повешены. Всем бежавшим за границу революционерам смертные приговоры были вынесены заочно. Австрийским войскам удалось нанести сильный удар по либерально-патриотическому движению в Ломбардо-Венецианской области: около двухсот членов подпольных организаций, включая руководителя общества “Итальянская федерация” графа Федерико Конфалоньери, были арестованы и надолго заключены в тюрьмы. Несмотря на поражение революций в Неаполе и Пьемонте, они ознаменовали собой новую стадию в развитии буржуазно-национального движения. Революции 1820-1821 годов были подготовлены и совершены патриотическими силами самостоятельно, без поддержки извне. Они показали слабость абсолютистских режимов в Италии, их полную неспособность удержать власть без военной помощи извне. Австрия проявила себя как истинный “жандарм Европы”, душитель свободы итальянцев. События 1820-1821 годов также показали, что единоличные усилия горстки революционеров, стремившихся ограничить абсолютизм и добиться власти в отдельных государствах в отрыве от общей борьбы за политическое переустройство Италии в целом, обречены на неудачу. После подавления революций 1820-1821 годов целое десятилетие в Италии зверствовала реакция. Лишь по одному судебному приговору, вынесенному в Папском государстве, было осуждено более пятисот человек. За 1822-1828 годы власти Неаполя казнили около шестидесяти революционеров. Однако, подавить подпольные обществам властям не удавалось. К началу 1830-х годов накалилась обстановка в центрально-итальянских герцогствах Модена, Парма и папских владениях, где буржуазные круги страдали от притеснений со стороны католического духовенства.
В то время, когда Веллингтон писал эти строки, четверной союз решил, наконец, начать переговоры о мире с восстановленным им на троне государем. Руководители коалиции не могли до бесконечности затягивать своё пребывание в Париже не только потому, что их призывали домой собственные дела, но главным образом потому, что они начинали побаиваться (и не без основания), как бы их войска, находясь в постоянном соприкосновении с французским населением, не заразились опасными революционными идеями. Они считались также и с тем обстоятельством, что побеждённая нация, доведённая до крайности притеснениями победителей, могла в конце концов потерять терпение, восстать и тем вызвать гибельный для всей Европы кризис. А что {108} терпение французского народа не безгранично, это было для них ясно из ставшего им известным доклада Фуше. Этот доклад предназначался, собственно, для короля, но в начале сентября был (без сомнения, преднамеренно) сделан достоянием гласности. В нём министр полиции писал: «Тот день, когда население лишится всего своего имущества и когда его разорение будет окончательным, ‒ можно будет считать началом нового порядка вещей, потому что тогда не будет ни властей, ни повиновения; слепая ярость займёт место покорности; одно только отчаяние будет руководить людьми; с обеих сторон начнётся опустошение; грабёж будет ответом на грабёж; каждый шаг иностранных солдат обагрится кровью; для Франции тогда будет менее позорно самой погубить себя, чем дозволить это сделать иностранным полчищам… Народ в 30 миллионов может исчезнуть; но в этой беспощадной борьбе не одна могильная плита прикроет рядом и угнетённых и притеснителей».
Итак, наступил психологический момент для переговоров. Союзники к тому же успели договориться между собой о тех условиях, которые они собирались продиктовать Франции. Но они пришли к этому соглашению не без труда; им потребовалось почти три месяца переговоров для того, чтобы выработать, наконец, общую программу. С 12 июля в Париже были организованы совещания представителей четырёх союзных держав для установления основных положений ультиматума, с которым предполагалось обратиться к побеждённым. С тех пор обсуждение этого серьёзного вопроса не прекращалось, но совещания всё время происходили в большой тайне. Само собой разумеется, что французское правительство, игравшее в данном случае роль жертвы, не было допущено в число членов совещания. Что же касается второстепенных государств, принимавших участие в войне и имевших несомненное право участвовать в выработке условий мира, то они тщетно добивались приглашения на совещания. На их повторные заявления представители четверного союза ответили 10 августа очень кратким меморандумом, в котором без всяких околичностей было сказано, что великие державы не считают нужным исполнить их желание и что им ничего не будет сообщено до тех пор, пока четыре державы не придут между собой к соглашению относительно тех принципов, которые должны регулировать их отношения к Франции, и относительно тех требований, которые будут предъявлены этой державе. Из этого видно, что союзники, наученные горьким опытом Венского конгресса, на этот раз принимали строгие меры к тому, чтобы {109} общий враг не мог, прямо или косвенно, вмешаться в их переговоры и воспользоваться при случае их разногласиями.
Такая предосторожность была вполне благоразумна, ибо четыре державы были теперь не более, чем в 1814 г., солидарны во взглядах и желаниях относительно умиротворения, к которому они стремились. Самая могущественная из них, монарх которой больше, чем кто-либо, имел оснований быть недовольным Людовиком XVIII, проявляла значительно меньше недоброжелательства по отношению к Франции, чем все остальные. Мы имеем в виду Россию. Из этого не следует, что император Александр I не затаил в глубине сердца злобы по отношению к французскому королю и в особенности к его министру за противодействие, оказанное ему на конгрессе. Но помимо того, что довольно великодушный по своей природе Александр I продолжал относиться к французскому народу попрежнему с большой симпатией и уважением, следует вспомнить, что у него была навязчивая мысль разрешить в своих интересах восточный вопрос, стоявший уже в это время на очереди. Предвидя, что Австрия и в особенности Англия окажут ему прямое противодействие, Александр I был склонен щадить самолюбие тюильрийского кабинета, дабы иметь его в случае надобности на своей стороне. Не приходится удивляться тому относительному доброжелательству, которое его представитель советовал трём остальным державам проявить по отношению к Франции. В меморандуме, помеченном 28 июля, этот дипломат (Каподистрия, по происхождению грек, т.е. человек больше, чем кто-либо иной, заинтересованный в унижении Турецкой империи) доказывал, что война велась не против французской нации, но исключительно против узурпатора; что трактат 30 мая должен быть принят за основу будущих соглашений; что главной целью коалиции было восстановление Людовика XVIII на троне; что и справедливость и прямой интерес коалиции требуют укрепления власти этого монарха, а не её ослабления. «Мы погубим всё дело реставрации этой монархии, ‒ говорил он, ‒ если станем принуждать короля к таким уступкам, которые в глазах французского народа явятся наилучшим доказательством недоверия, проявляемого европейскими державами к устойчивости их же собственного дела». Нельзя допустить, чтобы Людовик XVIII сделался ненавистным своему собственному народу, расплачиваясь за своё восстановление на троне кусками территории. Доводить Францию до крайности, посягая на её целостность, ‒ значило бы вызвать революцию или оправдать её. В заключение русский уполномоченный советовал коалиции ограничиться {110} следующим: 1) возобновлением Шомонского трактата на определённый срок, с оговоркой, что Наполеон и члены его семейства навсегда лишены права занимать французский престол; 2) занятием войсками некоторого количества наших крепостей на то время, пока французское правительство не приобретёт достаточной в глазах Европы устойчивости и пока смежные с Францией государства не усилят своих оборонительных линий.
Подобные предложения не могли приттись по вкусу всем остальным державам. Особенно раздражали они прусское правительство. Ещё в 1814 г. берлинский двор горько жаловался на то, что с Францией обошлись слишком мягко. После Ватерлоо он стал требовать против неё беспощадных мер. Прусские патриоты всё ещё помнили и Иену и Тильзит. На этот раз они добивались полной мести1. Они со снисходительным вниманием прислушивались к недостойным требованиям второстепенных германских государств, из коих некоторые в своё время были облагодетельствованы Наполеоном, а теперь с особенным ожесточением добивались разгрома Франции2. Если бы коалиция послушалась представителей этих жадных дворов, а также представителей Нидерландов, которые были не менее требовательны, то наша страна кроме понесённого разорения была бы уменьшена почти на одну шестую часть своей территории. Франция лишилась бы Фландрии, Геннегау, части Шампани, Лотарингии, Эльзаса, Франш-Контэ, Бургундии, т.е. более чем 4 700 тысяч душ населения. Представители Фридриха-Вильгельма III прекрасно понимали, что столь преувеличенные требования не могли быть предъявлены на совещаниях. Поэтому Гумбольдт и Гарденберг полагали, что проявят чрезвычайную умеренность, если потребуют, чтобы у Франции отняли только Эльзас, крепости по Маасу, Мозелю и Саару, а также крепости первой линии, расположенные вдоль бельгийской границы. Зато они потребовали от Франции уплаты Пруссии 600 миллионов франков в качестве вознаграждения за военные издержки и столько же ‒ соседним с нею государствам в качестве субсидии на постройку крепостей против Франции. Они не скрывали, как мало интересует их участь Людовика XVIII. По их мнению, проявлять великодушие по отношению к Франции было бы {111} чистейшим безумием. Францию нужно было просто лишить всякой возможности вредить Европе, а для этого необходимо установить для неё границу, в пределах которой она могла бы только обороняться. «Не упустим, ‒ говорили они, ‒ момента, столь благоприятного для заключения прочного и продолжительного мира. Сегодня мы в силах сделать это. Само провидение ниспослало нам эту возможность». И затем, обнаруживая своё глубокое непонимание истинных чувств французского народа, они добавляли: «Нация, у которой эгоизм преобладает над патриотизмом, сочтёт для себя менее тяжёлым уступку земель, чем уплату денег, потому что податное бремя падёт на каждого в отдельности, а уступка нескольких департаментов ‒ лишь на всех в совокупности и на правительство».
Что касается австрийских министров, то они также не обнаруживали никаких нежных чувств по отношению к Франции. Их не огорчило бы, если бы Пруссия взяла Лотарингию; ими владело макиавеллистическое желание навсегда поссорить Пруссию с Францией и этим создать для первой затруднения, которые не позволили бы ей действовать против Вены. Они столь же охотно скомпрометировали бы и Баварию, отдав ей Эльзас. Правда, им было бы ещё приятнее устроить в этой провинции эрцгерцога Карла1. Но ни то, ни другое решение не было одобрено Пруссией. Поэтому в конце концов Австрия не считала нужным особенно энергично поддерживать притязания Пруссии на Лотарингию, тем более что эти притязания не нравились и Нидерландам. Необходимо добавить, что Меттерних, не желая больше рисковать возможностью вызвать ссору между венским и с.-петербургским дворами, принимал во внимание то расположение, которое царь проявлял по отношению к Франции. Поэтому его ответ на меморандум Каподистрии носил чрезвычайно неясный характер. Его выводы были достаточно эластичны для того, чтобы дать ему впоследствии возможность, смотря по обстоятельствам, примкнуть либо к русской, либо к прусской программе. Так, он высказался за то, чтобы первая линия наших крепостей была уступлена{112} или срыта, но давал понять, что удовольствуется одним срытием. Вообще же, он признавал в принципе необходимость достаточно продолжительной военной оккупации и умеренного возмещения причинённых убытков.
Как же относилась ко всем этим притязаниям Англия? В течение всего августа месяца её политика была весьма нерешительна и двусмысленна. Первый министр Великобритании1, как и принц-регент, одобрял почти без оговорок программу Пруссии. «Союзники, ‒ писал он 11 августа, ‒ имеют право на те территориальные приращения, которые они сочтут необходимыми для собственной своей безопасности; при всех заботах об упрочении во Франции законного правительства Англия не должна забывать, что успех в этом отношении является весьма ненадёжным и что поэтому легче принять меры предосторожности против Франции, чем сделать её миролюбивой и спокойной». Но Веллингтон и Кэстльри, которые, находясь в Париже, прекрасно разбирались в русской политической игре, доказывали лорду Ливерпулю, что английское правительство, продолжая прилагать все усилия к предупреждению нового революционного взрыва во Франции, в то же время должно создать противовес влиянию царя, а для этого лучшим средством является соперничать с ним в предупредительности по отношению к Людовику XVIII. Ливерпуль сначала не соглашался. Но его уполномоченные продолжали настаивать на своём. Сама Россия предоставила в их распоряжение неопровержимый довод, дав понять, что она согласна на то, чтобы Ионические острова, судьба которых ещё не была решена2, были отданы под протекторат Англии. Начиная с этого времени, сент-джемский кабинет присоединился, почти без оговорок, к русской программе, и Кэстльри категорически заявил в ноте 2 сентября, что если Франция, отклонив прусский ультиматум, возьмётся за оружие, то Великобритания не примет участия в новой войне. {113}
Австрия, до того времени находившаяся в состоянии колебания, без труда примкнула к лондонскому и санкт-петербургскому дворам. Но берлинский двор оказал сильное сопротивление. В Париж был вызван Штейн, самый ярый из галлофобов; ему было поручено убедить императора Александра I. Но, несмотря на то, что Штейн пользовался большим доверием русского царя, все его усилия оказались почти напрасными. На прусские требования, проникнутые чувством мести и захватническими стремлениями, император ответил самыми незначительными уступками. Эльзас был оставлен за Францией; число крепостей, подлежащих передаче, было значительно уменьшено; сокращена была также и цифра контрибуции. Гарденбергу пришлось от имени своего государя уступить. Но он уступил не без протеста и счёл нужным объявить (в ноте 8 сентября), что на Пруссию во всяком случае нельзя возлагать ответственность за те бедствия, которые могут последовать в результате предполагаемого соглашения. {114}
1 «Я покорнейше прошу ваше величество, ‒ писал Блюхер прусскому королю вскоре после Ватерлоо, ‒ напомнить дипломатам, чтобы они вторично не утопили в чернилах то, что куплено солдатской кровью».
2 В частности королевство Вюртембергское настойчиво требовало отнятия у Франции Эльзаса и Лотарингии, как «необходимых для безопасности Германии». {111}
1 Эрцгерцог Карл, родившийся в 1771 г., был братом австрийского императора Франца I. В 1796 г. он с честью командовал австрийской армией против Моро и Журдана, а в 1797 г. ‒ против Бонапарта. В 1799 г. он снова боролся с Журданом, воевал с Массеной в Швейцарии, впал в немилость и был назначен губернатором Богемии; в кампанию 1805 г. он опять выступил против Массены в Италии, а в 1809 г. продержался больше с достоинством, чем с успехом, против Наполеона. Своим относительно либеральным образом мыслей он навлёк на себя немилость императора. Вторую половину своей жизни он провёл как бы в отставке и умер, почти забытый, в 1847 г. {112}
1 Лорд Ливерпуль. Этот государственный деятель, глава партии тори, родился в 1770 г. Член палаты общин (1791) в качестве представителя городка Рай; статс-секретарь иностранных дел в министерстве Аддингтона (1801); заключил Амьенский трактат (1802); сделался министром внутренних дел в кабинете Питта (1804) и в 1812 г. был приглашён занять пост первого лорда казначейства (главы правительства); последнюю должность занимал до 1827 г. Умер в 1828 г.
2 Вопрос об Ионических островах, как увидим ниже, был разрешён только в ноябре 1815 г. На Венском конгрессе был поставлен вопрос о передаче их всех вместе или в отдельности под власть либо Фердинанда IV, короля Сицилии, либо Мюрата. либо принца Евгения (находившегося под специальным покровительством царя). {113}
Дебидур А. Дипломатическая история Европы. От Венского до Берлинского конгресса (1814‒1878). Т. 1: Священный союз / Перевод с фр., вступ. статья А.Л. Нарочницкого. М.: Государственное издательство иностранной литературы, 1947. С. 108‒114.
Договор между Австрией, Великобританией, Пруссией и Россией о совместных действиях против наполеоновской Франции был подписан в г. Шомоне (Франция) 26 февраля / 10 марта. Но датирован трактат задним числом, 17 февраля / 1 марта. Договор заключен сроком на двадцать лет с последующим продлением.
Стороны договорились продолжать войну до конца и не вступать с Францией в сепаратные переговоры. Австрия, Пруссия и Россия обязывались выставить против Франции каждая по 150 тыс. воинов. Роль Великобритании ограничивалась финансированием войны. Она обязалась выделить субсидии в размере 5 млн. ф. ст. Секретные статьи договора затрагивали вопросы послевоенного устройства Европы. Франция возвращалась в границы 1792 г. Предусматривалось объединение Голландии и Бельгии в Нидерландское королевство. Германские княжества должны были составить независимую конфедерацию. Швейцарский союз восстанавливался в прежних границах. Договаривающиеся стороны плюс Франция должны были гарантировать его нейтралитет. Австрии возвращались все ее владения в Италии. На испанский престол возвращались Бурбоны (Фердинанд VII). К Великобритании переходил ряд колоний, отнятых у Франции.
Планировалось, что к Шомонскому договору присоединятся Испания, Португалия, Швеция и Голландия. Каждая из этих стран должна была предоставить в распоряжение союзников армию в количестве 60 тыс. чел. Основные положения Шомонского договора в части послевоенного устройства Европы в дальнейшем стали предметом обсуждения на Венском конгрессе.
Испа́нская револю́ция 1820-1823 годов — революционные события в Испании, начавшиеся выступлением военных под руководством Р. Риего и завершившиеся оккупацией страны французским войсками. Революция началась в январе 1820 года выступлением военных под руководством Р. Риего-и-Нуньеса в Кадисе. Восставшие принудили короля в марте 1820 года объявить о восстановлении Кадисской конституции 1812 года.
Под влиянием революционных событий весной 1820 года население отказывалось платить налоги, а крестьяне — и нести сеньориальные повинности. В марте-апреле было образовано конституционное правительство, в состав которого вошли деятели Испанской революции 1808-1814 годов (А. Аргуэльес, Перес де Кастро, X. Канга Аргуэльес). Они представляли партию модерадос, которая выступала за более умеренную конституцию, чем Кадисская конституция, стремились избежать социальных конфликтов, сохранить земельную собственность дворянства. Реформы, проведенные правительством модерадос в 1820 году, сводились в основном к ликвидации юридических и административных остатков средневековья, попытке облегчить финансовое бремя государства за счет церкви при сохранении дворянского землевладения. Представители партии эксальтадос (X. Ромеро Альпуэнте, X. Морено Герра, А. Алькала Гальяно, Р. Риего) требовали отмены сеньориальной собственности на землю и церковной десятины, уменьшения прямого налога на землю. Законопроект, предусматривавший передачу крестьянам большей части сеньориальной земли, был принят кортесами, но король наложил на него вето.
Осенью и зимой 1821 года революционные выступления приняли огромный размах, особенно на юге страны. В то же время усилились разногласия в революционном лагере: комунерос (лидеры Ромеро Альпуэнте, Морено Герра) выступали с требованиями немедленно начать революционные преобразования, правые эксальтадос (так называемые масоны во главе с Алькалой Гальяно) призывали к сдержанности. Пытаясь остановить революционное развитие событий, модерадос решились свергнуть конституционный строй. Однако контрреволюционный путч 7 июля 1822 года провалился, армия осталась верна конституции. Участвовавшие в заговоре министры-модерадос (правительство Мартинеса де ла Росы) были вынуждены уйти из правительства. В августе 1822 года власть перешла в руки правых эксальтадос (правительство Э. Сан-Мигеля), которое не решалось начать глубокие реформы, стремилось избежать гражданской войны. С осени 1822 года комунерос, недовольные нерешительностью правительства, начали против него кампанию критики. Они требовали решительной борьбы с контрреволюцией, проведения социальных реформ, чистки государственного и судебного аппарата и офицерского состава.
Революция в Испании вызвала беспокойство европейских монархов. Священный союз принял решение подавить революцию путем вооруженной интервенции. 7 апреля 1823 года в Испанию вторглась французская армия. Организованного сопротивления испанская армия не сумела оказать, большинство генералов предало революцию. Крестьянство охладело к революции, поскольку не получило от нее реальных выгод. Лишь в мае 1823 года в силу вступил закон об аграрной реформе, но это было запоздалым решением. Французские интервенты быстро продвигались вперед. 30 сентября 1823 года конституционное правительство, эвакуировавшееся сначала в Севилью, а затем в Кадис, капитулировало. 1 октября 1823 года вся полнота власти в Испании перешла к королю Фердинанд VII, который восстановил абсолютистский режим.
Коллективный ультиматум, выработанный коалицией четырёх держав на совещании 16 сентября и сообщённый 20 числа того же месяца правительству Людовика XVIII, был всё-таки очень тягостен и унизителен для Франции. Сущность его заключалась в том, что трактат 30 мая будет в основных своих чертах сохранён в силе, но что Франция должна будет уступить: на северной границе ‒ крепости Конде, Филиппвиль, Мариенбург и Живе; на восточной границе ‒ крепости Саарлуи, Ландау, Жу и Эклюз; на юго-восточной границе ‒ оставшуюся за Францией по мирному трактату 1814 г. часть Савойи. Кроме того, Франция должна была срыть Гюнинген, уплатить 600 миллионов франков в качестве возмещения военных расходов, 200 миллионов на постройку крепостей вдоль своей границы; она должна была удовлетворить иностранных кредиторов, вознаградить коих она обязалась ещё по Парижскому трактату. Наконец, она была обязана содержать в течение 7 лет на свои средства войска коалиции числом до 150 тысяч человек в крепостях: Бушэн, Камбрэ, Мобеж, Ландреси, Кэнуа, Авен, Рокруа, Лонгви, Тионвиль, Битш, Фор-Лун и др. Союзные государи оставляли за собой право прекратить оккупацию по истечении трёх лет, если к тому времени состояние Франции не потребует продолжения этой меры.
Хотя Людовик XVIII и Талейран в период Ста дней и надавали, вероятно, немало обещаний союзникам, но теперь {114} они твёрдо решили не итти без сопротивления под ярмо. Французский министр, как и его государь, ничего не имел против иностранной оккупации, потому что она во всяком случае являлась гарантией для правительства Реставрации. Он соглашался также признать принцип вознаграждения за военные убытки; но он решительно отвергал мысль о новых территориальных уступках. Самое большее, на что соглашался Талейран, сводилось к возвращению того, что было присоединено к прежней Франции трактатом 30 мая, т.е., например, части Савойи, признанной за нами по этому договору. Он даже попытался оторвать от коалиции Сардинию, возвратив ей эту часть территории отдельным трактатом (19 сентября). Но лишь только союзники узнали о существовании этого акта (два дня спустя после его заключения), они объявили его не имеющим силы, и сардинский уполномоченный граф Ревель1 был принуждён покориться их решению. Ответ Талейрана (21 сентября) на ультиматум не имел никаких шансов быть принятым коалицией. В этом ответе глава французского кабинета занимается утомительными разглагольствованиями о праве завоевания, утверждая, что оно не имеет никакого отношения к данному случаю, ибо для завоевания необходимы военные действия между овладевающим и «владельцем»; под словом «владелец» Талейран подразумевал «законного государя»; а так как в последней войне законный французский государь был не врагом, а союзником коалиции, то у него и нельзя было требовать никакой части его владений. Не ограничиваясь этим, Талейран приводил ещё и другие доводы: благо Европы, укрепление общего мира, необходимость щадить королевскую популярность. Но все эти хитросплетения разбились о твёрдое решение держав. 22 сентября ему ответили, с надменной иронией, что его притязания совершенно неприемлемы. «Нижеподписавшимся, ‒ писали министры четверного союза, ‒ очень трудно понять, на чём собственно могло бы быть основано такое различение (старой и новой французской территории)… Невозможно предположить, чтобы гг. уполномоченные желали применить в нынешних переговорах доктрину так называемой «неприкосновенности» французской территории. Они прекрасно знают, что эта доктрина, выдвинутая руководителями и защитниками революционной {115} системы, составляла один из самых возмутительных разделов того произвольно выдуманного кодекса, который они желали навязать Европе. Возводить в принцип право Франции беспрепятственно расширять свои владения, приобретать провинции и присоединять последние к своей территории ‒ путём завоевания или в результате трактатов ‒ и одновременно признавать за одной только Францией привилегию неприкосновенности её прежних владений ‒ это значило бы совершенно уничтожить идею равенства и взаимности между державами…»
Необходимо признать, что логика была на стороне союзников. Талейран, несомненно, не обманывался на этот счёт и, кажется, не возлагал большой надежды на успех своей аргументации. Если он ещё говорил такие громкие фразы и так, повидимому, энергично противился раздроблению Франции, то это присходило лишь потому, что он уже считал свою отставку неминуемой. Уверенный в неизбежности падения, он желал уйти по крайней мере с честью, может быть, даже создать убеждение, что его падение было вызвано исключительно его патриотизмом. Известно, что этот человек не внушал Людовику XVIII никакой симпатии. Последний только поневоле пользовался его услугами, ожидая удобного случая, чтобы от него избавиться. А случай этот вскоре не замедлил представиться благодаря ультрароялистским выборам в августе 1815 г. Бесподобная палата, воодушевлённая слепой и жестокой ненавистью ко всему тому, что имело хоть какую-нибудь связь с Революцией и Империей, должна была открыть свои заседания. Было очевидно, что Талейран не будет в состоянии управлять при помощи собрания, в котором большинство ненавидело его. 19 сентября был уволен в отставку Фуше. Очередь Талейрана была близка. При его подорванном авторитете он не мог рассчитывать на поддержку со стороны иностранных правительств. Русский император, лично озлобленный против Талейрана за сопротивление, оказанное им на Венском конгрессе, готов был всячески содействовать его падению. Предупреждённый об этом, Талейран тщетно пытался сблизиться с императором, предлагая пригласить в состав кабинета двух французов весьма им любимых ‒ герцога Ришелье и графа Поццо-ди-Борго1; из них один долгое время состоял на русской {116} службе, а другой продолжал ещё состоять на ней и в тот момент. Способствуя падению Талейрана, Александр I руководился желанием отомстить ему и одновременно заменить его на посту главы кабинета кем-нибудь из друзей России. Император очень ясно намекал Людовику XVIII, что если бы герцог Ришелье был сделан главой министерства, то он (Александр) употребил бы всё своё влияние на то, чтобы смягчить для Франции условия ультиматума. Прусский король, так же как и Александр I, недовольный Талейраном, действовал в том же направлении. Что касается венского и лондонского дворов, то они ясно понимали, что если они вздумают поддерживать окончательно осуждённого министра, они рискуют утратить своё влияние при французском дворе. Видя, что Людовик XVIII склоняется на сторону России, они желали вернуть его симпатии не угрозами или упрёками, а предупредительным отношением к нему. Поэтому они отнюдь не противились перемене министерства, которую замышлял король. 21 сентября вечером Талейран получил в очень сухой форме отставку. 26 числа того же месяца новый кабинет был уже сформирован. Он состоял, правда, исключительно из умеренных роялистов, но таких, которые никак не были связаны с революцией. Во главе кабинета был поставлен герцог Ришелье, получивший портфель министра иностранных дел.
Герцог Ришелье был человеком в высшей степени порядочным. Мало знакомый с механизмом парламентского правления, он был, однако, проникнут самыми прекрасными намерениями и не менее предан своей родине, чем королю. Не обладавший большим честолюбием, он вовсе не добивался должности министра, в особенности в разгар переживаемого Францией тяжёлого кризиса. Если он принял на себя неблагодарную обязанность заключить трактат, при одной мысли о котором у него разрывалось сердце, ‒ то лишь потому, что он надеялся при помощи личного к нему расположения русского царя сделать этот трактат менее тягостным для своего отечества. {117}
И он не ошибался: Александр I честно сдержал своё слово. По категорическому и почти повелительному требованию этого монарха в ультиматум союзников были внесены значительные и выгодные для Франции поправки. 2 октября французское правительство и коалиция пришли к соглашению относительно основных пунктов мирного договора и подписали протокол, в котором заранее объявлялось, каковы будут главные условия этого договора. В силу этого прелиминарного соглашения мы уступали крепости: Филиппвиль, Мариенбург, Саарлуи и Ландау; кроме этого, мы обязывались срыть крепость Гюнинген. Но за нами сохранялись крепости Конде, Живе, Жу и Эклюз. Мы возвращали сардинскому королю часть Савойи, оставшуюся за нами по трактату 30 мая. Контрибуция, которой требовали союзники, была уменьшена с 800 до 700 миллионов франков. Срок военной оккупации был сокращён до 5 лет и мог быть доведён даже до 3 лет, если только это позволит состояние королевства. Из этого видно, насколько приход к власти Ришелье и его влияние на царя оказались благотворными для Франции. {118}
1 Ревель (Игнас-Таон), граф де Пра-Лунго, родился в 1760 г. в Ницце; в 1792 г. был сардинским министром; затем с отличием служил в сардинской армии; в 1797 г. был назначен посланником при французском правительстве, отказавшемся его признать; до 1814 г. прожил в отставке, потом был губернатором Генуи, посланником во Франции, сардинским вице-королём, наконец, губернатором Турина, где и умер в 1835 г. {115}
1 Ришелье (Арман-Эмманюэль дю Плесси, герцог), внук маршала Ришелье, родился в Париже 25 сентября 1766 г.; эмигрировал в эпоху Революции; находился на русской службе в должности губернатора Одессы (1803), затем Новороссийского края; вернулся во Францию в эпоху Реставрации; первый камергер (1814); министр иностранных дел {116} и глава французского кабинета (сентябрь 1815 г.); вышел в отставку в декабре 1818 г.; снова призван на пост председателя Совета (февраль 1820 г.); вторично в отставке (декабрь 1821 г.); умер 17 мая 1822 г.
Поццо-ди-Борго (Карл-Андрей, граф) родился в 1768 г. в Поццо-ди-Борго, близ Аяччо (Корсика); член Законодательного собрания в 1791 г.; партизан у Паоли в 1793 г.; находился на русской службе; тайный советник при Александре I; исполнял различные дипломатические поручения, позволявшие ему способствовать падению Наполеона, его личного врага; русский посол во Франции (1814‒1835), затем в Англии (1839); умер в Париже в 1842 г. {117}
Дебидур А. Дипломатическая история Европы. От Венского до Берлинского конгресса (1814‒1878). Т. 1: Священный союз / Перевод с фр., вступ. статья А.Л. Нарочницкого. М.: Государственное издательство иностранной литературы, 1947. С. 114‒118.
Ришелье (Арман-Эмманюэль дю Плесси, герцог), внук маршала Ришелье, родился в Париже 25 сентября 1766 г.; эмигрировал в эпоху Революции; находился на русской службе в должности губернатора Одессы
Как острил Талейран - Ришелье заслужил должность премьер-министра Франции тем, что лучше всех французов знал Крым.
четвертый и последний дипломатический конгресс Священного союза (см.), происходивший в Вероне (Италия) с 20. X по 14. XII. На конгрессе присутствовали Александр I, австрийский император Франц I, прусский король Фридрих Вильгельм III, итальянские государи и многочисленные дипломаты, в т. ч. Нессельроде, Поццо-ди-Борго и граф Ливен от России, Меттерних от Австрии, герцог Веллингтон от Англии, Гарденберг от Пруссии, Монморанси и Шатобриан от Франции. На В. к. обсуждались: французская интервенция в Испании; итальянские дела; греческое восстание; русско-турецкий конфликт; торговля неграми; судьба испанских колоний в Южной Америке. Работа конгресса протекала в обстановке острой борьбы между державами. Противоречия особенно ясно обнаружились при обсуждении испанского вопроса. Александр I сумел еще до открытия В. к. привлечь внимание его участников к вопросу об организации интервенции в Испании. Страх перед революцией заставил Россию, Австрию и Пруссию действовать в этом вопросе единодушно. Представители Австрии и Пруссии и Александр I согласились уполномочить Францию выступить от имени Священного союза против испанской революции и распространить интервенцию на испанские колонии в Латинской Америке. Среди членов французского правительства не было единодушия в испанском вопросе. Виллель, председатель совета министров Франции, рекомендовал французским уполномоченным на конгрессе не допускать вовлечения Франции в вооруженную интервенцию против Испании. Монморанси и Шатобриан, наоборот, были сторонниками французского вмешательства. Испанский король Фердинанд VII предлагал Франции территориальные компенсации в Латинской Америке при условии распространения интервенции на южноамериканские владения Испании. Опасность появления французского конкурента на рынках Латинской Америки заставила Великобританию обратиться к США с предложением координировать действия США и Англии.
После резкого выступления английского министра иностранных дел Каннинга в 1823 и опубликования Монро доктрины (см.) от интервенции в Латинской Америке пришлось отказаться. Дебаты по испанскому вопросу на В. к. продолжались несколько недель. Веллингтон в ноте от 31. X высказался против вмешательства держав во внутренние дела Испании. Тем не менее представители России, Австрии, Пруссии и Франции в качестве предварительной меры вынесли на В. к. решение о совместном дипломатическом выступлении против испанского революционного правительства. Уполномоченные составили от имени четырех держав документ, в котором перечисляли причины, дававшие Франции право начать войну в Испании и требовать себе помощи.
Следующим вопросом, обсуждавшимся на В. к., было положение в Италии. По просьбе неаполитанского и сардинского королей было решено вопреки желанию Франции продлить австрийскую интервенцию в этих двух государствах. Россия и Франция противодействовали намерениям Меттерниха преобразовать Италию в федерацию под австрийской гегемонией.
Греческое восстание было единодушно осуждено В. к. Участники конгресса отказались принять греческую делегацию, приехавшую за помощью в Верону. Вопрос о русско-турецком конфликте не вызвал споров.
Вопрос о торговле неграми, поставленный английской делегацией, был провален державами, не пожелавшими брать на себя конкретных обязательств, воспрещавших работорговлю. Участники В. к. приняли платоническую декларацию, где в общих словах осуждалась торговля неграми.
14. XII 1822 работа В. к. была окончена. В тот же, день Россия, Австрия и Пруссия опубликовали циркуляр, в котором оповестили Европу о результатах конгресса, а также вновь подтвердили право Священного союза на вмешательство во внутренние дела всякого государства, где революционное движение грозило монархическим устоям других держав. I В феврале 1823 французские войска перешли границу Испании. Осенью того же года испанская революция была подавлена. Это было последним "успехом" Священного союза.
