К 125-летию со дня рождения первого русского чемпиона мира по шахматам А. Алехина
В 1946 году он, в то время изгой в Португалии, должен был встретиться в матче за мировую шахматную корону с чемпионом СССР Михаилом Ботвинником. Но встреча, которую с нетерпением ждал шахматный мир, так и не состоялась. Александр Алехин внезапно скончался. Его смерть до сих пор считают загадочной.
А родился шахматный гений в Москве в 1892 году в состоятельной дворянской семье. Его отец был предводителем дворянства Воронежской губернии, а мать – дочерью текстильного фабриканта. В 1911 году семья переехала в Петербург, где Алехин окончил Императорский институт правоведения и был причислен к Министерству юстиции. В шахматы Алехин научился играть в детстве, и благодаря феноменальной памяти сразу добился блестящих успехов. Уже в 13 лет он завоевал первый приз в турнире по переписке.
В 1914 году занял третье место на международном турнире в Петербурге, уступив лишь великим Ласкеру и Капабланке. Когда началась Первая мировая война Алехин был интернирован в германском Мангейме, где проходил международный турнир. Но вскоре его освободили, и он сумел вернуться в Россию.
Из-за болезни сердца шахматиста в армию не взяли, но Алехин все-таки отправился на фронт добровольцем, в качестве уполномоченного Красного креста. За спасение раненых на поле боя был награжден двумя Георгиевскими медалями. Был дважды контужен.
После Октябрьского переворота Алехин потерял все свое имущество и оказался в Одессе, где его арестовали по обвинению в связях с белогвардейцами и приговорили к расстрелу. Однако он был освобожден как известный шахматист по специальной просьбе председателя Совнаркома Украины Раковского, который оказался большим любителем шахмат. Некоторое время Алехин работал следователем в московском розыске, где занимался вопросами поисков иностранцев, пропавших во время революции и Гражданской войны, трудился и в аппарате Коминтерна — переводчиком. В 1920 году Алехин победил во Всероссийском чемпионате по шахматам. Прошел турнирный путь без поражений: девять побед и шесть ничьих. Это состязание считается первым официальным чемпионатом РСФСР, от него ведется и отсчет первенств СССР.
Алехин даже стал кандидатом в члены партии.
В мае 1921 года шахматист сел в поезд, чтобы отправиться в заграничную поездку. Легально, с разрешения наркомата иностранных дел, он выехал из СССР в Ригу, а потом в Берлин и Париж, еще не зная, что назад уже никогда не вернется...
За границей Алехин колесит по миру, много играет. Он становится непревзойденным мастером одновременной игры на нескольких досках, в Нью-Йорке устанавливает мировой рекорд игры вслепую сразу на 26 досках. По воспоминаниям современников, Алехин был разносторонне образованным и обаятельным собеседником, он владел шестью языками. Гроссмейстер Григорий Левенфиш вспоминал: «Алехин обладал феноменальной шахматной памятью... Он мог восстановить полностью партию, игранную много лет назад. Но не менее удивляла его рассеянность. Много раз он оставлял в клубе ценный портсигар с застежкой из крупного изумруда. Через два дня мы приходили в клуб, садились за доску. Появлялся официант и как ни в чем не бывало вручал Алехину портсигар. Алехин вежливо благодарил».
Имелись у мастера и свои причуды. Алехин был большим любителем кошек. Его сиамский кот Чесс (в переводе с английского означает «Шахматы») постоянно присутствовал на соревнованиях как талисман. Во время первого матча с Эйве Алехин заставлял кота обнюхивать доску перед каждой партией.
Он был одним из немногих шахматистов, для которых игра стала профессией. Именно Алехина имел в виду Владимир Набоков, создавая в своем «шахматном» романе образ шахматного гения: «Последнее время он играл много и беспорядочно, а особенно его утомила игра вслепую, довольно дорого оплачиваемое представление, которое он охотно давал.
Он находил в этом глубокое наслаждение, не нужно было иметь дела со зримыми, слышимыми, осязаемыми фигурами, которые своей вычурной резьбой, деревянной своей вещественностью, всегда мешали ему, всегда ему казались грубой, земной оболочкой прелестных, незримых шахматных сил. Играя вслепую, он ощущал эти разнообразные силы в первозданной их чистоте.
Он не видел тогда ни крутой гривы коня, ни лоснящихся головок пешек, – но отчетливо чувствовал, что тот или другой воображаемый квадрат занят определенной сосредоточенной силой, так что движение фигуры представлялось ему, как разряд, как удар, как молния, – и все шахматное поле трепетало от напряжения, и над этим напряжением он властвовал, тут собирая, там освобождая электрическую силу...».
Мечта о мировой шахматной короне становится целью жизни Алехина. В те годы чемпионом мира был легендарный Хосе Рауль Капабланка. Турниры претендентов еще не проводились – соискатель должен был сам послать действующему чемпиону личный вызов, в котором оговаривались гонорарные условия. Условия надменного Капабланки оказались кабальными: претендент был обязан обеспечить призовой фонд в 10 000 долларов, из которых 20% автоматически переходили кубинцу как действующему чемпиону; оставшаяся сумма делилась между победителем и проигравшим в соотношении 60 к 40. К тому же русскому «выпадала честь» оплатить и прочие расходы, связанные с проведением матча. Алехину с большим трудом удалось собрать нужные деньги, а в 1927 году правительство Аргентины сочло поединок двух гениев делом престижным и помогло в организации противостояния.
Капабланка в то время слыл непобедимым. Но Алехин верил в себя.
Перед матчем русский гроссмейстер заявил: «Я не представляю себе, как смогу выиграть шесть партий у Капабланки, но еще меньше представляю, как Капабланка сумеет выиграть шесть партий у меня!». В победу Алехина мало кто верил, но произошла сенсация: 6:3 – таким был итог изнурительного матча.
Алехина провозгласили шахматным гением, который вывел на небывалую высоту теоретическую подготовку к партиям, придумывал новые дебюты и прославился своей атакующей манерой игры.
Русская эмиграция ликовала. Писатель-эмигрант Борис Зайцев восторженно писал: «Нынешнее хмурое утро окрасилось для нас Вашей победой. Ура!
Вы теперь не русский Ферзь, а русский Король. Вы можете ходить лишь на одну клетку, но отныне поступь Ваша – "царственная". В Вашем лице победила Россия. Ваш пример должен быть освежением, ободрением всякому русскому, в какой бы области он ни трудился.
Дай Вам Бог сил, здоровья, Вашему искусству – процветания».
Но триумф обернулся проблемами. Газеты растиражировали слова, будто бы сказанные Алехиным: «Миф о непобедимости большевиков развеется, как развеялся миф о непобедимости Капабланки». Он всегда старался воздерживаться от политических заявлений, а потому, скорее всего, эту роковую фразу ему приписали. Тем не менее реакция в Москве оказалась гневной. В журнале «Шахматный вестник» появилась разгромная статья главы Верховного трибунала СССР Николая Крыленко: «После речи Алехина в Русском клубе с гражданином Алехиным у нас все покончено — он наш враг, и только как врага мы отныне должны его трактовать». На родину чемпион мира вернуться уже не мог.
Но годы шли, шахматы в СССР становились все более популярными, разгорелась настоящая шахматная горячка. Набирали силу молодые мастера, в первую очередь – Михаил Ботвинник. Алехин радовался успехам отечественной шахматной школы и все-таки надеялся вернуться в Россию. В 1935-м году чемпион мира направил на родину письмо: «Не только как долголетний шахматный работник, но и как человек, понявший громадное значение того, что достигнуто в СССР во всех областях культурной жизни, шлю искренний привет шахматистам СССР по случаю 18-й годовщины Октябрьской революции. Алехин».
Послание хотели опубликовать с ядовитым комментарием, но по распоряжению Сталина оставили только алехинский текст и опубликовали его в «Известиях». Казалось, опала заканчивается.
Но вскоре грянула Вторая мировая война. Алехин находился в Аргентине, где шла шахматная Олимпиада, и призвал к бойкоту немецкой команды. Как капитан сборной Франции он отказался играть со сборной Германии, и вся команда последовала его примеру. В 1940-м Алехин вступил добровольцем во французскую армию и служил переводчиком, а после окончания боевых действий против Германии поселился на юге оккупированной немцами страны.
Во Франции Алехин оказался вместе с женой, американкой еврейского происхождения Грейс Висхард.
Гроссмейстеру намекнули, что если он не станет выступать, то у Грейс будут проблемы. А что это в то время могло означать, нетрудно было догадаться. Алехин пришлось выступать на турнирах под флагом со свастикой, играть с немецкими офицерами, давать уроки шахматного мастерства генерал-губернатору Польши Гансу Франку.
Весной 1941-го в газете «Паризер цайтунг» вышла статья под названием «Еврейские и арийские шахматы». Алехину снова не повезло. Редакторы в угоду оккупантам исказили его слова, превратив осторожного шахматиста в фанатичного «шах-фюрера». В результате после краха Третьего рейха европейские шахматисты обвинили Алехина в коллаборационизме и объявили ему бойкот.
«Я играл в шахматы в Германии, – оправдывался потом Алехин, – только потому, что это было нашим единственным пропитанием и, кроме того, – ценой, которую я платил за свободу моей жены...».
Он пытался вернуться на мировую шахматную орбиту, но все попытки жёстко пресекались его коллегами. Великому шахматисту пришлось обосноваться в Португалии, в тихом Эшториле.
По родине он тосковал острее, чем прежде, но путь в Советский Союз был закрыт. Однако в феврале 1946-го в английском посольстве ему неожиданно передали письмо из СССР от Михаила Ботвинника: «Я сожалею, что война помешала нашему матчу в 1939 году. Я вновь вызываю Вас на матч за мировое первенство. Если Вы согласны, я жду вашего ответа, в котором прошу Вас указать Ваше мнение о времени и месте матча».
Ясно, что в те времена сам Ботвинник написать такое письмо эмигранту за границу никак не мог – это было специальное решение советских властей. 23 марта ФИДЕ дала согласие на сенсационный матч, но уже на следующий день стало известно, что Алехин неожиданно скончался. Его прах позднее перевезли в Париж, где похоронили на русском кладбище с надписью на могиле: «Александр Алехин – гений шахмат России и Франции». Он стал единственным чемпионом мира, умершим непобежденным.
В эмигрантских кругах были убеждены, что чемпион мира стал жертвой агентов НКВД. Любопытно, что в те годы председателем Всесоюзной шахматной секции был полковник НКВД Борис Вайнштейн, который люто ненавидел «белогвардейца» Алехина.
Однако зачем НКВД было устраивать расправу над чемпионом мира, если СССР сам решил инициировать его матч с Ботвинником?
Алехина нашли мертвым в гостинице «Парк-Отель» городка Эшторил близ Лиссабона. В его номере на столе оставалась посуда, свидетельствовавшая, что он с кем-то ужинал. В газетах появился посмертный снимок великого шахматиста. Он сидит мертвый в кресле, почему-то в пальто, а рядом – шахматная доска с расставленными фигурами – до последней минуты мастер думал о любимой игре…
Согласно официальной версии, чемпион мира задохнулся, якобы подавившись куском мяса во время еды. Однако тут же появились и другие версии смерти. Почему он ужинал, не снимая пальто? Если он ел, то почему тарелки пусты? Не постановочное ли вообще это фото? Сын Алехина от первой супруги склонялся к версии убийства отца. Врачи, которые делали вскрытие, впоследствии признались, что написали то, что им диктовали, а на самом деле Алехин был убит накануне того дня, когда было обнаружено его тело. Правда, один из врачей говорил об огнестрельном ранении, а другой – об отравлении. Известно также, что португальский католический священник отказался участвовать в погребении Алехина, так как на лице усопшего были явственно заметны следы насильственной смерти.
Не верил в официальную версию и Михаил Ботвинник. В статье, посвященной столетию Алехина «Гений остается человеком», опубликованной в журнале «64 – Шахматное обозрение», Ботвинник писал: «Был слух, что он умер на улице. Лет 15 назад Б. Подцероб прислал мне статью из одного немецкого журнала – там сообщалось, что португальская полиция предполагала, что чемпион отравился. Но если это так, зачем после того, как он принял яд, надо было ужинать или гулять?».
В 2009 году в одной из русскоязычных газет Чикаго была опубликована сенсационная статья некоего Бориса Смоленского.
Он сообщил, что сотрудник ресторана в Эшториле, где ужинал Алехин, будто бы признался перед смертью своим родственникам, что в марте 1946 года получил от двух людей, говоривших с сильным иностранным акцентом, большую сумму денег за то, что подсыпал в еду шахматиста какой-то порошок.
Что же произошло на самом деле в далекой Португалии? Увы, тайна смерти великого шахматиста, наверное, так никогда и не будет раскрыта. Версия о причастности к ней «коварного НКВД», как мы уже писали, не выдерживает критики.
Впрочем, есть и еще одна версия его гибели. Будто бы к смерти Алехина причастны американские спецслужбы. В США опасались, что выиграет Ботвинник, и мировая шахматная корона уплывет в СССР, с которым тогда уже разгоралась холодная война.
Гением русской архитектуры называли Романа Верховского, но в России его имя сегодня почти никому не известно
В Белграде на Новом кладбище высится изумительный по красоте памятник. Это самый большой в мире (в России не сохранилось ни одного) монумент на могилах русских воинов Первой мировой войны. Он называется «Памятник-усыпальница Русская Слава». Его автор – русский скульптор Роман Верховский.
Сделан он из серого камня и стилизован под форму артиллерийского снаряда. Вверху, на его постаменте – крупная фигура Архангела Михаила с вертикально поднятыми крыльями. У подножия, на знамени, лежит русский офицер с шашкой наголо. По центру снаряда выгравирован большой двуглавый орел и дата «1914 г.». На левой стороне памятника, под крестом надпись: «Вечная память Императору Николаю II и 2 000 000 русских воинов Великой войны». На тыльной стороне памятника по-сербски написано: «Храбро павшим братьям русским на Солунском фронте 1914–1918 гг.».
Под памятником находится часовня, над железной дверью которой славянской вязью надпись: «Спите, орлы боевые». Именно сюда были перевезены останки 387 офицеров и солдат Русского экспедиционного корпуса, погибших в 1916 –1918 гг. на Салоникском (Македонском) фронте; здесь же нашли последний приют 136 офицеров и солдат двух русских артиллерийских батарей, защищавших Белград в 1914–1915 гг. Ввиду острого дефицита средств на постройку «Русской Славы» один из инициаторов идеи создания памятника – полковник Михаил Скородумов – организовал сбор денег на его строительство среди населения. Стоимость каждого камня была оценена в 300 динаров, и при закладке камнетесы выбивали на них фамилию дарителя.
Совсем рядом, на том же кладбище – другой замечательный монумент работы Р. Верховского. Памятник называется «Защитникам Белграда». Он сооружен в 1931 г. и стал самым высоким на Балканах военным памятником – 18 метров высоты. Герой (югославский воин-победитель) гордо держит знамя и опирается на винтовку, у его ног – смертельно раненный орел (высотой 14 метров), символизирующий поверженную Германию. Обе фигуры отлиты из темной меди, хотя весь памятник выполнен из камня. Композиция выражает идею победы Добра над Злом. Под памятником находится усыпальница для 5 000 воинов. Здесь в отдельных ящиках собраны останки героев, на каждом ящике проставлен номер, чин, фамилия и дата смерти воина. Среди сербских фамилий встречаются и русские. Сооружение памятника принесло славу автору проекта. По распоряжению короля Александра I Карагеоргиевича Верховский был награжден шейным орденом Св. Саввы III степени.
Фамилия этого замечательного скульптора в Сербии и в США широко известна, однако в СССР упоминание о нем, как о бывшем офицере Белой армии и эмигранте, было запрещено.
Да и до сих пор, хотя созданные им за рубежом монументальные памятники и храмы относятся к числу мировых шедевров, в России его мало кто знает.
Родился Роман Николаевич в 1881 году в городе Вильно (сегодняшний Вильнюс). Верховские – древний русский дворянский род, владевший поместьями в Галичском уезде Костромской губернии с конца XVII века. По семейным преданиям, этот род происходит от Рюрика. Сам Роман Николаевич в переписке иногда напоминал о своем аристократическом происхождении, но, как правило, с большой долей иронии, называя себя «потомком древних князей феодального периода».
Переехав в Санкт-Петербург, Верховский окончил там в 1911 году Императорскую академию художеств. За проект «Дом Русского посольства» он получил звание художника-архитектора и как лауреат Академии и «государственный пенсионер» был премирован поездкой за границу. В 1912–1913 гг. Верховской производил обмеры и зарисовки памятников архитектуры эпохи Ренессанса в Испании, а потом посетил Францию и Италию.
По возвращению в Петербург получил назначение на должность архитектора зданий Собственной его Императорского Величества канцелярии по учреждениям императрицы Марии, а также – архитектора правления Бухарской железной дороги. Первым крупным архитектурным проектом Верховского стал железнодорожный вокзал в Бухаре, выполненный им в византийском стиле.
Хотя архитекторы не подлежали воинской повинности, после начала Первой мировой войны он счел своим долгом вступить добровольцем в ряды действующей армии.
Воевал он храбро. В 1915 г. на Западном фронте был произведен в офицеры, получил боевые награды и отличия (до Св. Станислава II степени с мечами включительно), в том числе персидский орден «Лев и солнце» III степени.
После революции Верховской принял участие в Гражданской войне на стороне Белой армии, а потом с волной русской эмиграции попал в Королевство Сербов, Хорватов, Словенцев (СХС), где вернулся к своему призванию – архитектуре и живописи.
Он жил в пригороде Белграда (г. Земун), открыв там свое ателье. Работал во Дворцовом ведомстве и в Министерстве строительства Королевства СХС. Был близок к королю, Александру I Карагеоргиевичу, и регулярно получал от него заказы. Некоторые полотна, написанные Верховским, вошли в частную коллекцию живописи короля. Одну из выставок своих работ художник даже смог устроить прямо в апартаментах Королевского дворца.
Как скульптор-монументалист Верховский получил широкую известность в Югославии. Наиболее известными его работами стали блестящие архитектурные композиции здания Русской церкви в Белграде, декоративные и скульптурные украшения здания Нового Парламента, величественная скульптура на новом здании Скупщины, цикл работ по отделке нового загородного Королевского дворца на Дединье и др. К знаковым архитектурным композициям пригорода Белграда относится и фонтан «За жизнь и свободу славянских народов», увенчанный фигурой Геракла («Лаокоон»). Статуя Геракла имеет 3,20 м в высоту. Фонтан стоит перед старым Королевским дворцом в загородном парке Топчидер.
Среди скульптурных работ Верховского в Югославии – 7 национальных памятников-усыпальниц Первой мировой войны (или Великой войны, как ее тогда называли).
В 1937 г. Роман Николаевич приехал в США – навестить живших в Нью-Йорке сестру и племянников. Но временный визит оказался в результате окончательным переездом за океан. Американские коллеги приняли Верховского тепло, уже в 1938 г. Архитектурная лига Нью-Йорка провела персональную выставку русского мастера, причем в ее организации и открытии участвовала супруга президента США Элеонора Рузвельт.
Особенностью деятельности архитектора за океаном стал «уход» в храмостроительство. Он уже практически не занимался гражданским монументальным искусством, как ранее в Сербии, – все его творчество было подчинено проектированию, строительству и росписи православных храмов. Верховский был определён архитектором-художником митрополии Русской православной церкви заграницей в Северной Америке. В его обязанности входила разработка проектов будущих храмов, часовен, иконостасов. В этот период он также занимался церковной росписью. В США по его проектам построено не менее 25 храмов, 7 иконостасов; он самостоятельно расписал 6 храмов (столько, наверное, не сделал ни один другой русский архитектор).
В начале 1940-х годов в нью-йоркской газете «Россия» появилась статья магистра Колумбийского университета Житкова «Несколько слов о русском зодчестве». В ней работы Верховского Житков назвал «новым словом русского зодчества». «Обычно говорят, что гениальные проявления бывают раз в 100 лет, – писал Житков, – но Россия ждала своего национального гения в зодчестве 200 лет. И, кажется, сейчас на горизонте он появился. Зарубежной России суждено найти его; и ему после долгих исканий найти Россию, ее дух несравненной красоты, сочетания с Православием, которое стоит над бренностью и суетой жизни. Этот гениальный русский зодчий – Роман Верховской. Он всегда был большим человеком, создавшим много прекрасного. <...> Из всех талантливых и гениальных людей Верховской сейчас нам, русским, ближе всего. Он, наконец, заполнил долго пустующее место... В нем мы видим предвозвестника нашего национального возрождения. Его появление говорит больше, чем что-либо другое, о том, что процесс русского паралича на исходе. Его мы должны беречь, и его Зарубежная Россия должна использовать».
Высшим достижением Верховского в США называют храм Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле и храм Святого Владимира в Джаксоне. С этих храмов сделано огромное число открыток. Их продажа до сих пор дает огромный доход туристическому бизнесу в Америке, но сам Роман Николаевич от их продажи не получил ни цента.
«Это что-то непревзойденное, незабываемое, – так пишут искусствоведы о храме в Джорданвилле. – Помимо передачи всей сути русской души, здесь отражен и весь путь Руси, ее истории и искусства. Внизу приземистые, сумрачные башни – кутафьи Кремлей, Китай-городов, вечевых площадей говорят о долгой тяжелой повседневной жизни, борьбе. Здесь отмечены в необыкновенном сочетании и ритме форм Псков и Новгород, и ранняя Москва. И из этого основания вырастает, устремляется вверх, легкий, одухотворенный, почти мистический, как град Китеж, Храм».
Вскоре монастырь в Джорданвилле стал духовным центром всего русского зарубежья. Здесь была открыта типография, выпускающая журнал «Православная Русь» с ежемесячным приложением «Православная жизнь», церковно-философский сборник «Православный путь» и «Троицкий календарь», была основана Духовная семинария.
Архитектору принадлежит и проект первого в США буддийского храма. Им также был создан проект русского кафедрального собора в Нью-Йорке, который по красоте, пропорциям и замыслу композиции стал эпохальным явлением в русской храмостроительной архитектуре.
Верховской делал проекты и лично расписывал не только русские, но и православные греческие, сербские и болгарские храмы. Уже в начале 1940-х годов им был сделан проект перестройки греческой церкви Святого Димитрия в Джамайке (штат Нью-Йорк), проект сербской церкви Воскресения Христова в Сюбенвилле (штат Охайо), расписан иконостас в греческой церкви Святой Троицы в Бриджпорте (штат Коннектикут) и другие.
Увы, успехи Верховского в области искусства не сопровождались материальным успехом, и судьба его сложилась трагично. Граф Ланской в посвященном ему некрологе писал: «Художник в душе и барин по духу, Верховской не шел на компромиссы: в своих проектах он отстаивал творческое задание и не считался с требованиями ничего не понимающих в искусстве заказчиков, а при заключении договоров не давал взятки, как это принято в деловых кругах.
Кроме того, большинство его заказчиков были русские бедные приходы или архипастыри, которые ему платили заметно меньше американских норм, и сравнительно с ними – очень мало, а иногда и не доплачивали. При всем этом он чувствовал, что его не понимают. <...> Все это он болезненно переживал, становился резким и раздражительным. В результате его стали обходить заказами, и к своим 80 годам жизни он оказался без средств и без работы, хотя был вполне работоспособен. Получаемая же им пенсия не была достаточна для оплаты квартиры-студии.
Домовладелец все время повышал плату и, в конце концов, за неплатеж выставил на улицу архив и все имущество Р.Н. Верховского, которому пришлось сдать все это в склад на хранение. Архитектор пытался устроиться в русский старческий дом. Но и в этом ему было отказано. Ему пришлось обратиться в американский старческий дом, администрация которого перевела его в один из штатных госпиталей на Лонг-Айленде», где он вскоре – в январе 1968 года – скончался.
Однако трагедия Верховского была связана не столько с материальной стороной его жизни, сколько с душевной болезнью. Была ли она наследственной или стала следствием чрезмерного переутомления и драматических переживаний лишенного родины творца, неизвестно. Неизвестна и судьба коллекции работ Верховского в США.
Как вспоминал граф Ланской: «За четыре дня до смерти, в коротком письме своей племяннице, Верховский писал о "далекой, родной и несбыточной России"».
Великий русский архитектор остался верен себе: последние его мысли были о России.
Владимир Малышев 23.05.2017
Сообщение отредактировал stan4420: 20.12.2017 - 04:26 AM
Хром или Яндекс чем Вас не удовлетворяют? Опера вообще отстой
первые два чем-то не понравились
совершенно случайно открыл материал оперой - а она не всё отобразила
поэтому и упомянул виды веб-обозревателей, потому что не знал, кто каким будет открывать страницу...
Итак, продолжаем.
Неожиданный Сикорский
Великий авиаконструктор был и философом-богословом
Михаил Слободской 14.03.2017
Слом эпох в 1917 году, «вторая русская смута» повлекли за собой великие переселения, миграции, отъезд из России немалого числа выдающихся людей, которые могли бы составить славу Отечества и принести огромную пользу здесь, на родине. Однако сложилось так, что теперь они «присвоены» теми социумами, теми государствами, которые дали расцвести их дарованиям.
Ярким примером тому может служить биография уроженца русского имперского Киева Игоря Ивановича Сикорского (1889–1972), который известен миру как авиаконструктор — прежде всего, создатель вертолетов (в их современном очертании — со знакомым каждому хвостовым пропеллером). Игорь Сикорский еще до эмиграции (в 1918 г.) создал 25 типов самолетов, 2 вертолета, 3 аэросаней, авиадвигатель. И уже в Соединенных Штатах — 17 типов самолетов и 18 вертолетов. Он был пионером создания больших пассажирских самолетов, среди которых гордость российского самолетостроения четырехмоторный биплан «Илья Муромец», огромных гидросамолетов-клипперов. Созданная им в 1923 г. компания «Sikorsky Aircraft» существует до сих пор.
Мало кто знает, что дед Игоря Ивановича был сельским священником, а отец, Иван Андреевич Сикорский, выдающийся ученый-психиатр, долгое время преподавал в Киевском университете и посвятил много времени изучению религиозного сектантства и фанатизма.
Некоторые помнят Летное поле в Киеве, где юный Игорь Сикорский, а также Петр Нестеров совершали свои первые полеты. Сейчас это место покрыто асфальтом.
Но Бог сохраняет все, а потому сквозь асфальт столетия, смут и глобальных катаклизмов, включая нынешнее помрачение Юго-Западной Руси, центром которой является Киев, к нам пробиваются и нечаемые слова и мысли наших былых соотечественников…
Говоря о Сикорском, следует подчеркнуть, что совсем мало известна религиозно-философская сторона дарований этой личности. Некоторые даже называют Сикорского православным богословом и проповедником.
Когда открываешь эти грани творчества И.И. Сикорского, охватывает утешительное чувство-знание — прежде всего в том смысле, что не все «передовики цивилизации» были духовно немощны. Отрадность в том, что всегда, во всех поколениях, имеются носители знания о том, что нет и уже не будет никакой новизны и «прогресса» кроме слов «Христос воскрес!» И Сикорский утверждает мысль о тщетности теории прогресса, бесполезности технических изобретений и социальных проектов, если они оторваны от Евангельской истины.
Изданная несколько лет назад в России книга его избранных духовных трудов открывает читателю цельного православного богослова и проповедника.
* * *
Протоиерей Владимир Вигилянский на своей странице в Фейсбуке приглашает вчитаться в некоторые мысли ученого и приводит цитаты из работы Сикорского «Приближение к Пропасти»:
«Христианская вера обеспечила наиболее действенную спасительную вакцину, защитившую людей и нации от смертельного воздействия зловещего духовного зла, которое всегда находится рядом и готово нанести свой удар, как только духовное и моральное бодрствование прекращается. Приход современной эры засвидетельствовал постепенное ослабление религиозного влияния, пока оно не оказалось на грани исчезновения с лица земли. Соответственно, духовное зло сумело заполучить беспрецедентное господство и в международном масштабе утвердить свои принципы, цели и средства их достижения.
Когда пожилого мудрого Христианина спросили, что является главным правилом христианской жизни, он ответил, “Никогда не лги никому, а в особенности — себе”. Вопиюще противореча этому принципу, современная жизнь в последнее время построена на ужасном самообмане и на целенаправленной дезинформации менее просвещенной части человечества.
На смену случайной неумелой лжи прошлого сегодня пришла целая наука о том, как дезинформировать непросвещенных. В результате всего этого усложнилось общение и честный обмен мнениями между группами людей и целыми нациями.
Слова, обещания и торжественные обязательства стали развращенными и бессмысленными, тем самым, поднимая насилие, запугивание и применение силы в статус единственно убедительных аргументов в процессе общения между группами людей и нациями.
Действительно, большая часть человечества не желает глобально-тоталитарной тирании в качестве формы власти в мировом государстве. То, чего они хотят и ожидают – это филантропическое и либеральное содружество миролюбивых наций, которые предотвратят войну и будут делать все ради всеобщего блага. Однако господствующие в мире идеологии и, следовательно, направляемый ими ход событий не оставляют надежды на такой результат. По сути, за сложным и туманным ходом событий, заманчивыми обещаниями набожных ясновидящих и плотной дымовой завесой вводящих в заблуждение лозунгов и цитат определенно проявляются очертания тиранического сверхтоталитарного мирового государства».
Пророчески, на сто (а пожалуй, и более) лет вперед речет инженер и богослов Сикорский:
«Уже стало возможным определить главные принципы, обеспечивающие его <сверхоталитарного мирового господства> возникновение и развитие. Первым из них будет “хлеб”; однако хлеб не как помощь страдающим от лишений людям, но главным образом как универсальный контроль над всеобщими жизненными потребностями, как средство предельного физического запугивания и принуждения. Вторым принципом станет обожествление личностей вождей. С ходом времени будут запрещены любые формы критики, и последующая углубленная пропаганда создаст своего рода ореол святости вокруг почти сверхчеловеческих авторитета и мощи вождей. Третий принцип — неограниченное использование обмана, принуждения и насилия в беспрецедентном масштабе, что означает полное моральное падение или, образно выражаясь, поклонение дьяволу. Это общее направление движения нашей цивилизации сегодня.
Человек может никогда не думать о дьяволе; он может вести строгий образ жизни; более того, он может быть верным сторонником какой-нибудь патриотической или гуманитарной идеи; однако он может стать последователем дьявола в полном значении этого слова, если он с уверенностью принимает и содействует распространению основных мистических принципов зла, считая их единственно правильными.
Помощь, оказываемая мистическими силами зла, не является прямо материальной. По существу это своеобразное мощное вдохновение, которое, однако, влияет только на нижайшие, отрицательные черты человеческого характера, в первую очередь на ненависть. Оно сверхчеловечески усиливает ненависть и позволяет “одержимому” человеку осуществлять исключительно сильное влияние и заражать других людей собственными порочными страстями. Подверженные этому влиянию люди, ослепляемые ненавистью, могут потерять способность прислушиваться к голосу своего разума или даже собственной совести и способны стать послушной, но слепой и жестокой разрушительной силой, которая может подавлять, сокрушать и уничтожать любое препятствие на пути “одержимого” лидера к столь пламенно желаемой власти.
Этот процесс может представлять самый быстрый и краткий путь к захвату власти. Несомненно, этот процесс физически разрушителен для многих невинных людей, и еще более разрушителен в духовном отношении для активных его участников. Начавшись ложью, он продолжает подпитываться все большим и большим обманом, чтобы поддержать ненависть к жизни, и клеветой, чтобы оправдать уже совершенные убийства. Этот в высшей степени ужасный процесс становится генератором грубой силы и насилия и несет за собой толпы людей в направлении духовного крушения».
Читая философские наблюдения И. Сикорского невозможно оторваться. Как жаль, что мы не знали их прежде!
«Две противоборствующих идеологии, в наши дни конфликтующие между собой так, как никогда ранее, могут быть определены следующим образом: Основные принципы Христианской идеологии включают спасение через праведную жизнь, любовь к ближним, жизнь в согласии. Прямой и глубочайшей противоположностью этим принципам являются основы противоположной идеологии – спасение человечества посредством “временного” использования обмана, ненависти и принуждения.
Растущее глубокое разногласие, возникшее как последствие этого, может быть отмечено в ряде нижеследующих примеров.
Христос сказал: “И познаете истину, и истина сделает вас свободными“. (От Иоанна, 8:32). Полностью противореча этому, современные лидеры в широком масштабе принимают принцип скрытия правды, чтобы подавить или уничтожить свободу.
В целом Евангелие предостерегает от неуместного внимания и беспокойства о будущем течении жизни на земле, и подчеркивает важность сегодняшнего дня и вечности. Вопреки этому, современное лидерство извращает и отравляет ум нынешнего поколения и отвергает вечность, обращаясь в сторону фанатичной, идолопоклоннической преданности некоторым социальным и экономическим достижениям, возможным на земле в будущем.
Заключенные в Евангелии истины подчеркивают бесконечную ценность каждой человеческой жизни, особенно выделяя ее духовную сторону. Современная мысль отклоняет ценность отдельной человеческой жизни и духовной индивидуальности в пользу некоего будущего бесчеловечного и бездуховного социального устройства».
И еще: «Такой главенствующей концепцией, в значительной степени заменившей веру в Бога и, следовательно, подорвавшей уважительное отношение к достоинствам человеческой личности, является вера в нового огромного супер-Молоха, в новый мировой порядок, представляемый и навязываемый сегодняшним состоянием мира. Эта высшая идея, ставшая почти религией, считается наиболее агрессивной частью человечества гарантией создания нового прекрасного мира всеобщего благоденствия, развития и славы. Эта идея призвана одержать верх там, где оказались бессильны все религии, включая и Христианство».
* * *
Игорь Криштафович, переведший с английского и опубликовавший некоторые труды И. Сикорского, сообщает, что многие книги о выдающемся авиаконструкторе, как и его автобиография «The story of the Winged-S», на русский язык не переведены, и резонно настаивает, что Сикорский был одним из самых глубоких и оригинальных умов ушедшего столетия.
Публикуя в своем переводе трактат И. Сикорского «Послание Молитвы Господней» И. Криштафович отмечает, что молитве «Отче наш» посвящены глубокие исследования и комментарии на многих языках мира, но впервые «выдающийся инженерный ум взялся за изложение точки зрения исследователя, не скованного канонами и не боящегося делать смелые заключения, но в то же время глубоко чувствующего и искренне верующего».
«В Молитве же Господней, — пишет Сикорский, — мы обнаруживаем, что все важные слова и фразы подобраны таким образом, что значение их сохраняется неизменным сквозь времена и на всех языках. Такие слова, как отец, царствие, воля, хлеб, искушение, земля, имеют определенное и идентичное значение на всех языках и во все века. Несомненно, что некоторые из значений, в особенности слова небеса и лукавый, являются непростыми, относительно их значения существуют различные мнения. Но это противоречие вызвано не выбором определенных слов или переводами, но глубоко таинственным характером предметов, обозначаемых этими словами.
Анализируя структуру Молитвы Господней, мы сразу же видим законченную симметричную композицию, облегчающую сохранение ее в памяти. Ребенок выучит и запомнит стихи гораздо легче, чем прозу, даже не понимая разницы между ними. … Она состоит из семи определенных утверждений, которые, в свою очередь, представляют две отдельные молитвы, содержащих по три предложения каждая, и заключения.
Три предложения второй молитвы относятся к настоящему времени и земному уровню жизни, в то время как остальная часть молитвы имеет отношение к высшему порядку вещей и бытия. Вдохновенные писатели былых времен назвали бы это высшим порядком вечности. Все это находится в совершенном согласии с современными идеями, только сейчас мы понимаем вечность не в качестве бесконечного чередования дней и столетий, но как бытие высшего порядка, без временных границ».
Сикорский подробнейшим, детальным образом анализирует молитву «Отче наш», изучая «отдельно каждое предложение, пытаясь понять не только его непосредственное значение, но и как послание, косвенно заключенное или отраженное в проникновенной значительности слов этой величайшей из молитв».
«Молитва Господня» дает автору повод порассуждать, с цитированием, и о «Братьях Карамазовых», и о Солнечной системе, и о гравитации.
Эти пророческие слова И. Сикорского — и про нас, нынешних: «…Ужасное моральное падение человечества, наблюдаемое нами, приводит нас к заключению, что так называемый прогресс человечества в рамках существующего образа жизни не оставляет надежд на сколько-нибудь определенное и подобающие достижения даже и в будущем.
Более того, в критические периоды искра Царства Божия в сердце может стать источником страданий. Христос повелел своим последователем нести свои кресты. В этом заключается большее значение, чем терпеливо сносить бремя жизни. Крест это не только тяжелый груз, но и инструмент, которым пытки и смерть причинялись тем, кто носит его.
Правоверное ношение креста приводит к пониманию, что малое пламя божественного света в сердце человека не может победить могущественную агрессивную темноту вокруг. Оно только обостряет понимание того, что правда и доброта обречены в этом мире насмешкам и преследованию.
Во времена относительного затишья и мира, когда цивилизованная учтивость и традиционное лицемерие заслоняют от нас дьявольскую сущность, мы становимся готовыми к тому, чтобы отрицать его реальность и думать о том, что вся бесчеловечность осталась в далеком прошлом. В такие времена легче иметь веру в триумф прогресса и идеализм. Но, когда наступает кризис, божественное пламя в сердце может стать светом, который приведет на крест и Голгофу, которые могут стать реальными, даже если только причиняют душевные страдания. Те, кто является духовно возвышенными и сильными, могут вынести свой крест, хотя это и бросает вызов их вере и мужеству».
«Первая часть Молитвы Божьей посвящена в основном окончательному результату земного процесса и вечному предназначению человечества в Царстве Божьем. В противоположность этому, вторая часть Молитвы, с фразы «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», по мнению исследователя, «имеет отношение к нуждам и трудностям настоящего бытия и только лишь непосредственного будущего. Хлеб наш просим только на “сегодня”, даже и не на завтра. Это же справедливо и по отношению к двум последним прошениям. Каждое из трех изречений второй части Молитвы имеет отношение к совершенно различным аспектам земного существования и, будучи понимаемы в широком смысле слова, покрывают все материальные и духовные нужды настоящей жизни».
«Современное человечество в своей массе не сознает ценности данной Христом защиты от тайной духовной опасности даже в этой жизни, — утверждает Игорь Иванович Сикорский, — Человечество может в этом отношении сравнимо с ребенком, укушенным бешеной собакой, который не понимает серьезности угрозы и важности прививки, которую ему предлагает мудрый и добрый Доктор.
… Автор верит, что последнее воззвание Молитвы Божьей относится в основном к таинственному и опасному влиянию злого, которое способно принимать различные обличья и рядиться даже в одежды служения идеалистическим или гуманитарным принципам.
Весь исторический процесс и трагический опыт нашего времени показывают, что человеческий интеллект и высшее научное образование не способны к распознанию духовного зла и беспомощны, чтобы сопротивляться его зловещей опасности.
Научные открытия и инженерные изобретения находятся в услужении у зла, способствуя распространению лжи, страха, ненависти и убийства в беспрецедентной степени. Множество фактов подобного характера подтверждают мысль Соловьева (русский философ-символист — С.М.), что люди и нации не способны сопротивляться сколько-нибудь значительное время смертельной отраве духовного зла, если они не находят поддержки в высшем порядке бытия. Автор верит, что такая поддержка, или, другими словами, Божественное руководство и защита, испрашиваются во фразе “и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого”».
К 150-летию со дня рождения поэта Константина Бальмонта
Станислав Зотов 15.06.2017
В мае 1912 года Неофилологическое общество при Петербургском университете было занято очень важной проблемой: выбирали главного русского поэта, «царя поэтов», самого талантливого, самого "великого". Вообще, это было в духе времени. Поэзия была на подъёме, издавались многочисленные литературные журналы, публика активно читала стихи, искала новые таланты.
Не забыт был ещё боевой настрой революции 1905 года; царя Николая, «Николая Кровавого» тогда не проклинали только ленивые. Удивительно, но это время почему-то было принято считать временем «застоя», упадка, регресса в общественной жизни под пятой «царя-тирана». Однако это был самый пик Серебряного века русской культуры, незабвенного расцвета всех (а не только поэзии) искусств. Никогда ещё русская культура не переживала такого подъёма. И хотя принято считать, что в этот эстетический поиск вплеталась упадническая струя декаданса, но она придавала этому явлению только особый аромат увядания...
Революционные настроения, тогда развивавшиеся в русском образованном обществе, странным образом сочетались с эстетической негой, сибаритством, снобизмом, гедонизмом (поиском наслаждений), особенно присущим в то время петербургской буржуазной публике. В чести были поэты этого направления с их вычурными стихами. Таковых было немало, но на общем фоне выделялся один – певец страстных нег любви и в то же время яростный «борец с самодержавием» – успевший уже засветится и на баррикадах Красной Пресни в декабре 1905 года и на студенческих демонстрациях в столичном Петербурге. Это был Константин Дмитриевич Бальмонт. 15 июня этого года – 150 лет со дня его рождения.
Сейчас его помнят уже слабо. А вот на пике Серебряного века это был известнейший творец «великих виршей», весь «воплощённая поэзия», «стихийный гений», полностью «погружённый в откровения своей бездонной души», как писали тогда лучшие литературные критики.
Книги его публиковались массовыми тиражами, и он был очень плодовит: в год выходило по 3–4 сборника. Между тем сам «гений» в означенный 1912 год пребывал за границей, в Париже: он покинул Россию в 1906 году после поражения революции, и всерьёз опасался преследования царских властей. И было за что! Кто как не этот смельчак после участия в студенческой демонстрации в марте 1901 года уже на следующий день читал свои «громоносные» антиправительственные стихи, и не где-нибудь, а на литературном вечере... в Городской думе Санкт-Петербурга!
То было в Турции, где совесть – вещь пустая, Там царствует кулак, нагайка, ятаган,
Два-три нуля, четыре негодяя И глупый маленький султан...
В «маленьком султане» все, конечно, узнали самого императора Николая II. Надо полагать, в Городской думе собрались не только вольнолюбивые студенты. Там были городские чиновники, представители тогдашнего делового мира, богатые, влиятельные люди, которым, казалось бы, нужен был порядок и сильное государство, а не революционная буря, но... после своего яркого выступления Константин Бальмонт был единодушно признан «новым поэтическим гением», и, «утопая в цветах», вышел на широкую дорогу общественной популярности.
Далее был 1905 год, уже означенная Красная Пресня, баррикады... Правда, сам поэт после «скромно» признавался, что участвовал в революции «больше стихами», но слава «борца с самодержавием» уже не покидала его.
Особенно она укрепилась за Бальмонтом после выхода в свет его стихотворения «Наш царь» в 1906 году.
Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима, Наш царь – кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма, В котором разуму – темно...
Наш царь – убожество слепое, Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое, Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой, Но будет час,расплата ждёт.
Кто начал царствовать – Ходынкой, Тот кончит – встав на эшафот.
Стихотворение ложно-патетическое, крикливое, коряво написанное: как можно, например, «чувствовать с запинкой»? Да и ссылка на Ходынку – кровавую давку в Москве при коронации императора Николая Александровича – уж совсем бесстыдная. Ведь, как всем было известно, в этой давке были виноваты московские власти, должным образом не организовавшие народные гуляния, а не юный император, только ещё вступающий на престол. Да и упоминания в издевательском тоне Мукдена, Цусимы, где потоками лилась русская жертвенная кровь, пролитая за Отечество, это со стороны поэта было либо глупостью, либо подлым лицемерием. Впрочем, сам прославленный стихотворец писал сии вирши уже в Париже, где прожил безбедно (ведь ему шли безостановочно гонорары из «рабской России», где, несмотря на все «преследования» продолжали выходить его книги) до 1913 года, когда в честь 300-летия Дома Романовых была объявлена этим самым «царём-тираном» широчайшая политическая амнистия. И наш «свободолюбивый гений» смог вернуться на Родину, где его уже, годом раньше, на заседании Неофилологического общества объявили «великим поэтом России».
И хотя бы извинился перед русским царём, совершившим такой гуманный акт, за оскорбления, за пожелания смерти, «эшафота», убийства...
«Ты должен быть убит, ты стал для всех бедой...» – это из стихотворения «Николаю Последнему». Что ж, тут Бальмонт невольно оказался пророком: царя действительно убили вместе со всей его семьёй и верными слугами...
«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся...». Поэтическое слово судьбоносно, творцам его надо всё взвешивать перед тем, как пускать в народ свои призывы.
Как бы то ни было, Константин Дмитриевич жестоко поплатился за свои «игры в революцию». После 1917 года он окончательно покинул Россию, переселился в любимый Париж, мечту всех российских либералов, но не был принят в кругах русской эмиграции: о нем ходила стойкая слава «революционера», почти большевика, хотя с большевизмом Бальмонт не поладил. Выдвигался на Нобелевскую премию вместе с Максимом Горьким и Мережковским, но премию получил Иван Бунин. Последние годы своей жизни Бальмонт провёл в приюте для умалишённых в Нуази-ле-Гран под Парижем. Деньги на его содержание жертвовали его старые друзья – русские писатели-эмигранты и композиторы: Бунин, Шмелёв, Зайцев, Алданов, Рахманинов...
Вспоминал ли этот старый больной человек, поэт, издавший за свою жизнь более 40 поэтических книг, свою Родину, своё село Гумнищи в Шуйском уезде Владимирской губернии, где он родился в небогатой семье местного помещика и откуда уезжал в поисках славы в шумный Петербург?..
Он родился летом, в яркий солнечный день, и, видимо, неслучайно призывал своих читателей: «Будем как Солнце!..». Но заблудился в бездне кровавых революций.
И закончил свои дни в декабре страшного 1942 года, в оккупированной фашистами Франции, в дни, когда под Сталинградом решалась судьба человечества, а тело бывшего «величайшего поэта России» несколько человек несли на местное католическое кладбище в Нуази-ле-Гран.
Там и лежит он под серой гранитной плитой – Константин Бальмонт, русский поэт с французской фамилией.
Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре:
Я избран королем поэтов
На зависть нудной мошкаре.
Меня не любят корифеи —
Им неудобен мой талант:
Им изменили лесофеи
И больше не плетут гирлянд.
Лишь мне восторг и поклоненье
И славы пряный фимиам,
Моим — любовь и песнопенья! —
Недосягаемым стихам.
Я так велик и так уверен
В себе, настолько убежден,
Что всех прощу и каждой вере
Отдам почтительный поклон.
В душе — порывистых приветов
Неисчислимое число. Я избран королем поэтов —
Да будет подданным светло!
Я избран королем поэтов На зависть нудной мошкаре.
скромненько и со вкусом )
Меня давно в своё время поразило очерк-вступление, написанный Бальмонтом к книге Эдгара По.
Все подобные предисловия пишутся как под копирку: "Представляемый читателю писатель NN творчески раскрывает идею..."
Бальмонт же подошёл к задаче совершенно не так, без шаблонов.
Под его пером появился глубокий и многомерный образ Гения, его метания и отчуждённость, его одиночество и непонятость...
Образ каменной скалы, окружённой со всех сторон холодным морем - такой образ применил Бальмонт к непонятому американцами Эдгару По. Волны холодного моря жадны и настойчивы, они вгрызаются в гранит скалы, они пытаются захлестнуть и похоронить под собой - но утёс равнодушно расправил каменные плечи навстречу буйствующей стихии, он мрачен и угрюм, и хотя он отделён от родственного материка сотнями миль тоскливого пустого пространства - он всегда будет возвышаться над злыми волнами и не даст себя утопить.
Описание образа Эдгара По Бальмонт заканчивает словами:
"Есть Море. Печальное Море, которое всегда шумит и пенится и создаёт мгновенные узоры, тающие слезами и пеной вкруг пустынного острова, что возносится над водною громадой, как одинокий утес. От утра и до вечера, во всю долгую ночь, от вечерней зари до утренней, светят ли звезды или небо затянуто тучами, горит ли в нежно-голубой синеве огнемечущее Солнце или в тусклом и мертвенно-синем небе встает запоздалая ладья убывающего жёлтого Месяца, ласков ли ветер или сбирается буря, которая топит корабли, вкруг одинокого острова-утеса шумит и шумит, и плещет, и пенится неустающее тоскующее Море, движеньями волн своих рисующее узоры, которые всегда повторяются и каждое мгновенье возникают в первый раз. На острове-утёсе нет человеческой жизни. Там проходят только стройные невещественные тени, живущие своей особой жизнью в часы Новолуния и умирающие в первый же миг Полнолунья, чтобы снова возродиться, когда тонкий серп, начальный, намекающий, явит в прозрачной лазури серебряный свой иероглиф. Люди не живут на этом острове. Они могут к нему только приближаться. Не живут на нём даже и птицы, они только вьются вкруг него и веют над ним своими крыльями в часы, когда буря топит корабли. Так стоит тот остров-утёс над водой и будет так стоять, а Море, которое никогда не рассказывает своих тайн, никогда не скажет, почему он такой, этот остров. Оно только с утра и до ночи, с ночи до утра обнимает его бесконечным своим волненьем, и бросает пену, и переливается, и шумит, шумит..."
Следующий герой нашего повествования никогда в эмиграции не был.
Просто потому, что никогда не покидал свою Русь.
Другое дело, что его Русь была на много веков оторвана от Руси Великой...
Забытый юбилей
Его пытались подкупить. Сулили блестящую карьеру при австрийском императорском дворе. Обещали высокие должности, в том числе – министерские. Манили всевозможными наградами. Прельщали материальным благосостоянием. Он не продался.
Его пытались запугать. Многократно угрожали и даже организовывали покушения на его жизнь. Он не испугался.
Его всячески преследовали, сажали в тюрьму, оказывали давление на его близких. Он не сломался.
Теперь его пытаются забыть…
В современной России мало что известно об Адольфе Ивановиче Добрянском, ибо родился он и прожил почти всю жизнь в той части исторической Руси, которая много веков находилась за пределами Государства Российского. На Украине о нём должны бы знать больше. Но слишком уж неудобен этот исторический деятель теперешним украинским властям. Впрочем, не только теперешним.
19 декабря исполнилось 200 лет со его дня рождения, но на всеукраинском уровне о юбилее никто и не вспомнил. Лишь в Закарпатье, на малой родине Добрянского, знаменательная дата была отмечена «диспутом», проведённом в Центре культур национальных меньшинств. Да ещё один из тамошних сайтов опубликовал статью по данному случаю. И всё!
А человек этот достоин доброй памяти.
Родился Адольф Добрянский в семье греко-католического священника (Православие в Закарпатье было в то время запрещено). Получил прекрасное (даже по позднейшим меркам) образование – окончил философский факультет Королевской академии в Кошице, юридический факультет Эгерского университета, Горно-лесную академию. Владел, помимо родного русского, ещё девятью языками. Работал горным инженером. Проявил незаурядные технические способности. Сделал несколько изобретений.
Закарпатье представляло собой тогда угнетённый край. Оно входило в состав Австрийской империи, в административном же отношении принадлежало Венгрии. Это была иноземная для карпатских русинов власть. Добрянский, как образованный человек, ощущал сей факт особенно сильно. Он сознавал национальное единство своего народа с русскими, проживавшими на огромных пространствах соседней империи – Российской. Известный русский ученый Измаил Срезневский, познакомившийся с Адольфом Ивановичем во время зарубежной поездки в начале 1840-х годов, вспоминал, что о России он говорил «с какой-то чудной гордостью и любовью».
Когда в 1848 году в Австрии вспыхнула революция (в венгерской части империи она проходила особенно бурно), молодой инженер решил заняться политикой. Его избрали в венгерский парламент. Однако выяснилось, что венгерские революционеры, отчаянно отстаивая права собственной нации, не собирались учитывать интересы других живущих на той же территории народов. Избрание Добрянского аннулировали. Его самого революционная власть распорядилась арестовать. Адольфу Ивановичу пришлось бежать в Галицию (она принадлежала к австрийской части страны).
Тем временем Венгрия провозгласила независимость. Посланные против революционеров австрийские войска потерпели поражение. И тогдашнему императору Францу Иосифу не осталось ничего другого, как просить помощи у России.
Просьба не осталась без ответа. Русская армия перешла границу, а Добрянского, взгляды которого были известны в Вене, Франц Иосиф назначил своим представителем при одном из русских армейских корпусов.
Тот поход ярко продемонстрировал национальное единство Руси по обе стороны российской границы. Путь в Венгрию лежал через Галицию и Закарпатье. Местные жители с восторгом встречали русских солдат и офицеров, выходили к ним с хлебом-солью, устилали дорогу цветами.
Многие русины надеялись, что их земли Россия присоединит к себе. Добрянский очень хотел этого. Он тайно разработал проект обмена польских земель Российской Империи на русские земли, принадлежавшие Австрии. Через царских генералов проект передали в Петербург.
Увы, император Николай I, придерживавшийся в политике рыцарских принципов, не счёл возможным воспользоваться затруднительным положением австрийской монархии. Подавив революцию, русские войска вернулись домой…
В первые послереволюционные годы положение австрийских русинов заметно улучшилось. Особенно в Закарпатье, где Добрянский был назначен на должность референта и правителя канцелярии начальника Ужгородского округа. В реальности он обладал всей полнотой власти и свои полномочия использовал в интересах коренного населения. Ранее запрещенный русский язык стал применяться в работе органов управления, вводился в школы. В Ужгороде появились таблички с названиями улиц на русском языке, а при въездах в села – русскоязычные надписи с названиями населенных пунктов.
Следует особо подчеркнуть – в Закарпатье утверждался именно русский литературный язык, а не какой-то из местных диалектов. На этом языке Адольф Иванович говорил не только с местной интеллигенцией, но и с крестьянами.
К сожалению, так продолжалось недолго. Оправившись от испуга, вызванного революционными событиями, австрийское правительство постепенно меняло политический курс. В Вене опасались, что русское возрождение в восточных провинциях, в конце концов, приведет к их воссоединению с Россией. А потому власти вновь вернулись к политике притеснения русинов.
Добрянского из Закарпатья перевели (хоть и с повышением) в Словакию. Потом в Венгрию. Еще позже – в Вену. В 1861 году его снова избрали в венгерский парламент. И снова избрание аннулировали. Было объявлено, что предвыборную агитацию Адольф Иванович вел «способом, опасным для государства». Будто бы он обещал избирателям отдать Закарпатье под власть русского царя.
Примечательно, что таким образом австрийцы и венгры фактически признали: лозунг воссоединения с Россией наиболее популярен в крае. Но как бы то ни было, Добрянского лишили мандата. Венгерские депутаты не согласились допустить в свою среду «москаля».
А в 1865 году Адольф Иванович победил на выборах в третий раз. Теперь помешать ему не сумели. Закарпатские русины получили, наконец-то, представителя своих интересов в парламенте.
Только вот возможностей у Добрянского оказалось там немного. Почти все парламентарии послушно исполняли волю правительства. Оппозиция была немногочисленна и бесправна. Законопроекты, предложенные закарпатским депутатом, упорно не принимались. Через три года Адольф Иванович покинул здание парламента, отказавшись баллотироваться на следующий срок…
Тем энергичнее участвовал он во внепарламенской деятельности. Вокруг Добрянского сплотились другие русские деятели Закарпатья. Он возглавил просветительское Общество святого Василия Великого, ведшее работу на русском литературном языке. Плодотворно сотрудничал в основанной Обществом газете «Свет». Руководил политической жизнью русинов не только в Закарпатье, но и в Галиции и Буковине. Всячески поддерживал идею русского национального единства. «Трехмиллионный народ наш русский, под скипетром австрийским живущий, является одною только частью одного и того же народа русского, мало-, бело- и великорусского» - писал Адольф Иванович.
Позднее деятели украинского движения жаловались, что из-за Добрянского в Закарпатье воцарилось москвофильство, сквозь которое никак «не могла пробиться украинская национальная идея». Справедливости ради, надо сказать, что неудачи украинства в том регионе имели своей причиной не одну лишь деятельность Адольфа Ивановича.
В отличие от поляков, пытавшихся денационализировать Галицию (Галицкую Русь), насаждая среди тамошних русинов «украинскую национальную идею», венгры в Закарпатье (Угорской Руси) действовали более грубо, уповая исключительно на силу. Они не считали нужным создавать и финансировать украинское движение, полагая, что справятся с русинами сами.
В Вене одобряли и польский, и венгерский способы денационализации. В свою очередь, Добрянский мешал реализации и того, и другого.
Власти пытались его нейтрализовать. Уговаривали отказаться от поддержки русского движения. Взамен обещали назначения на высокие посты, материальные блага, награды. Премьер-министр Венгрии Кальман Тиса лично предлагал Добрянскому пост министра торговли. Рисовали перед ним и перспективу получения должности при дворе.
Когда подкупить не удалось, стали запугивать. Дважды на Адольфа Ивановича организовывались покушения. Сам он не пострадал, но во время одного из терактов был тяжело ранен его сын. Развернулась кампания травли популярного деятеля. Тут к светским властям подключились церковные. Униатский епископ Штефан Панкович объявил, что Добрянский со своими соратниками «заражены чумой православия и москальства».
В 1882 году Адольфа Ивановича арестовали. Его вместе с дочерью - Ольгой Грабарь и несколькими другими единомышленниками обвинили в государственной измене. Обвинения были состряпаны столь топорно, что рассыпались в суде. Лидера русинов вынуждены были выпустить на свободу, но предписали ему покинуть русские провинции империи.
Добрянский переехал в Вену. Здесь он занялся публицистикой. Помимо прочего, разоблачал старания деятелей польского движения создать украинский литературный язык, чтобы расколоть русскую нацию по языковому признаку. «Все польские чиновники, профессора, учителя, даже ксендзы стали заниматься по преимуществу филологией, не мазурской и польской, нет, но исключительно нашей, русской, чтобы при содействии русских изменников создать новый русско-польский язык», - отмечал он.
Своим убеждениям Добрянский оставался верен до самой смерти, последовавшей в 1901 году. Спустя более четверти века, в 1928 году, уже в Чехословакии (в состав которой после распада Австро-Венгрии вошло Закарпатье), ему были поставлены два памятника. Но с гибелью Чехословацкого государства в 1939 году, оба памятника были уничтожены, один – венгерским фашистами, другой – словацкими. Нацисты хотели вычеркнуть выдающегося русского деятеля из истории, уничтожить память о нём.
Нынешний украинский режим, как видим, тоже не хочет, чтобы о Добрянском помнили. Между тем, помнить о нём надо. Возможно, с возвращения в отечественную историю таких героев начнётся процесс выздоровления украинского общества.
У нас этого иконописца почти не знают, а в Италии его сравнивали с Джотто
Летом 1989 года в захолустный американский городишко Милвилл приехал молодой француз. Он прямиком явился в русскую общину этого города и признался, что имеет особое задание Ватикана. Ему было поручено объехать все города и страны, где жил и работал умерший в Милвилле русский старообрядческий иконописец Пимен Максимович Софронов. Француз тщательно сфотографировал все работы Софронова в храме и в библиотеке его имени, основанной общиной после смерти иконописца, после чего поспешно отбыл назад, в Рим… Приезжал посланец Папы Римского не случайно. Пимен Софронов, который у нас мало кому известен, среди специалистов считается величайшим иконописцем XX столетия.
А родился будущий художник 4 сентября 1898 г. на берегу Чудского озера, в деревне Тихотка Тартуского уезда Лифляндской губернии, в семье зажиточного крестьянина-старообрядца. Отец Пимена – Максим Михайлович владел тремя гектарами земли, занимался огородничеством, извозным промыслом, а также рыболовством. Мать – Пелагея Ивановна была дочерью рыбака. В четырехлетнем возрасте мальчик лишился отца: в коварных водах Чудского озера рыбаки гибли часто… Когда Пимен подрос и стал ходить в школу, у него обнаружился талант к рисованию, и в 12 лет мать отдала его в учение ремеслу иконописания.
Иконописная школа была при моленной в соседней деревне Раюши. Местный мастер Гавриил Фролов, который стал его наставником, внушал начинающему художнику, что для писания икон нужно знать магическую силу цвета природных красок, обладать особым состоянием духа, настроением, глубоко отличным от душевного состояния светских художников.
Самым большим достижением Софронова в ранний период его творчества было участие в росписи старообрядческого храма в деревне Раюши, где он написал икону «Спаситель».
В Раюшах старообрядцами была собрана хорошая библиотека редких изданий, которой художник охотно пользовался. В иконописной школе Фролов учил детей староверов петь по крюкам. Пимен, имея хороший голос, тоже пел на клиросе. Вскоре Софронов познакомился с выдающимся деятелем старообрядчества, историком и краеведом Иваном Заволоко, когда тот после окончания Пражского университета впервые приехал в Причудье.
«Милостив и долготерпелив Господь, – наставлял юношу Заволоко. – Ожидает нашего обращения. Будем помнить, что мы смертны. От смертного часа нас ничто не избавит. Ни лекарства, ни врачи земные. Но еще страшнее смерть духовная. Смерть грешника люта».
В 1927 году Фролов вместе с Софроновым работали в Кладбищенской моленной в Резекне по реставрации и обновлению икон. В этом храме Софронов написал свою первую большую икону «Благовещение». В 1928 году Пимен приехал в Ригу, где возглавил мастерскую иконописи при рижском «Кружке ревнителей русской старины», занимался реставрацией икон, обучал даровитых учеников и здешних художников искусству византийской и древнерусской церковной живописи. Уже в 1929 году была организована выставка, на которой всеобщее внимание привлекли «Деисус» и большая икона «Нерукотворный образ» работы Софронова.
Рижская художница, реставратор и иконописец Т.В. Косинская так писала об этом времени: «Здесь я встретилась с известным старообрядческим иконописцем П.М. Софроновым, и он после некоторых колебаний согласился учить меня всем приемам древней иконописи, у нас почти утраченной. Старообрядцы смотрят на иконопись как на святое дело, требующее строгой монашеской жизни. П.М. Софронов, ревностный исполнитель этого устава, не решался учить меня, «никониянку», но по совету своего старого учителя иконописца Фролова принял меня».
«Может, теперь только антихристы истребят…».
Постепенно имя иконописца Софронова становилось все более известным, в том числе и в Европе. В 1931 году он был приглашен в Париж обществом «Икона», где руководил школой древнерусской иконописи, участвовал с учениками в выставках,в работе Международного конгресса изографов. В 1931 г. во Франции вышла его книга «Целебник» – пособие по древнему иконописанию. По мысли автора, верующий, молясь, видит не просто икону, но обращается к образу, веря, что святой поможет ему. Некоторое время Софронов обучал церковной живописи монахов при монастыре Аме (Бельгия), и написал икону «Матерь Божия», ставшую широко известной благодаря художественным открыткам, выпущенным в Бельгии. Они были отпечатаны громадным тиражом, в несколько сот тысяч экземпляров.
Потом Пимен Максимович оказался в Праге, где работали курсы иконописи. Во время учебы в Праге он посещал семинар Кондакова, где занимались орнаментом, а Софронов как раз коллекционировал вышивки. Позже, в 1930-е годы, Софронов сам будет вести в институте Кондакова курсы иконописания и читать лекции об иконописи.
Историк Николай Андреев, работавший в это время в институте, вспоминал о Софронове так: «Он был тогда лет 30, одевался очень по-русски – поддевки, расписные рубашки-косоворотки. И был ультрарусский человек очень чистой души».
Пимен Максимович писал тогда своей покровительнице княгине Наталье Яшвиль: «Я твердо уверен, что внутреннее состояние в человеке очень влияет на работу иконную (хоть даже самую «трафаретную»). А в смысле вознаграждения меня, то в таковом я сговорчив, располагаю на ваши возможности. Уверяю искренне, что желание мое и попечение будет в том, чтобы не погибло и не ушло в историю правильное иконописание, ведь и сейчас уже во многих мнение, что иконописание стилей новгородскаго и московскаго погибло, осталось только подражание неудачное, это не правильно, чистоту стиля старообрядцы сумели сохранить, и сейчас в России по сибирским скитам хорошия мастера без повреждения есть. Может, теперь только антихристы истребят…».
Приглашение от короля
В 1933 году король Югославии Александр I пригласил Софронова расписать фресками стены дворцовой церкви в Белграде. Однако к работе Пимен Максимович, из-за интриг и зависти местных художников, так и не приступил. Но зато начал, по благословлению патриарха Варнавы, организацию школы-мастерской, которой и руководил. Три с лишним года провел Софронов в Югославии. Некоторое время он жил в королевском дворце, побывал во многих сербских, черногорских, македонских монастырях, изучая особенности древней южнославянской иконописи. Им была расписана капелла патриарха Варнавы. В Югославии художник женился на сербке. По признанию самого иконописца, созерцание фресок в Сербии и Черногории оказало большое влияние на совершенствование его иконописного мастерства.
В 1939 г. по приглашению секретаря Выставочного комитета при Ватикане и правительства Италии Софронов приехал в Рим. Ему предстояло написать пятиярусный иконостас с 56 иконами в образцовой православной Церкви для Всемирной выставки религиозного искусства в Риме. Война помешала открытию выставки, но уже написанные к этому времени Софроновым иконы были приобретены Ватиканом.
В 1941 г. в Риме состоялась первая персональная выставка икон Софронова, которая прошла с большим успехом, после чего его и стали считать крупнейшим иконописцем ХХ столетия.
Известная в Италии художественный критик Бьянка Паулуччи, восхищаясь эмоциональным началом, свежестью чувств в иконах Софронова, сравнивала его с великим мастером Предренессанса Джотто.
В то время в Италии правил Муссолини, бушевала война, а потому Софронов, как русский, жил в Риме под надзором полиции. От депортации и тюрьмы его спасло только то, что он работал по заказу Ватикана. Известен факт помощи Софронова русским военнопленным, бежавшим из лагеря.
По окончании войны Софронов не решился приехать в СССР. В это время по всей Италии, по согласованию с союзниками, разъезжали офицеры НКВД, приглашая оказавшихся там в результате войны русских вернуться на родину. Однако иконописец знал, чем это может закончиться. К тому же дома его никто не ждал. Мать к этому времени уже умерла, а сестры вышли замуж. Но и в разоренной войной послевоенной католической Италии делать ему было нечего. Поэтому в 1947 г. иконописец откликнулся на приглашение Виталия, архиепископа Русской православной зарубежной церкви, и уехал в США.
За океаном
Там он поселился в Милвилле (штат Нью-Джерси) в старообрядческой общине. Работал много, расписал старообрядческий храм Св. Николы, Троицкий Собор в Бруклине, храм Трех Святителей в Аксонии, Петра и Павла в Сиракузах, Владимирскую церковь в Нью-Йорке, церковь в Трентоне, усыпальницу архиепископа Иоанна Максимовича и др. Был организован ряд его персональных выставок. Крупнейшие прошли в Сан–Франциско и Лос-Анжелесе. Был издан большой альбом его работ.
В декабре 1962 г. за выдающиеся труды в области религиозной живописи и за усилия по возрождению византийской иконописи греческий Орден Дионисия Закинфского наградил Пимена Максимовича Крестом Таксирха всех трех степеней.
В 1966 году иконописец совершил паломничество на Святую Землю. Здесь Иерусалимский патриарх предложил мастеру основать школу иконописи и расписать фресками церкви. Однако на это сил у всемирно известного иконописца уже не было…
В июне 1968 г. Софронов написал Ивану Заволоко, который жил тогда в советской Риге: «Очень мне хочется встретиться, но когда это осуществится? Слышно, у вас в Риге меня укоряют: почему я здесь в Америке иконы пишу для никониан? Но ведь здесь старообрядцев мало <…> А вот бы выписали меня как иконописца или реставратора в Ригу, Двинск или Режицу? Умею и фресковую (живопись) и мозаичную <…> А без вызова тяжело мне подняться. Уже если самостоятельно уезжать из США, то не временно, а совсем, а у меня домик свой и книг три этажерки, редких книг жаль. Да и как меня примут? Хотя я ни в войнах (последних),ни в политику не вмешивался…».
И все же в августе 1969 г. Софронов приехал в СССР. Ему удалось побывать в родном Причудье, где на старом кладбище он поклонился могилам родителей и своего учителя Фролова, а в Риге он встретился с Иваном Заволоко.
В последние годы жизни Софронов говорил близким, что решил окончательно вернуться на Родину. Но зрение художника уже ослабело, стало трудно писать мелкие детали. Он ходил в храм на все службы, пел на клиросе. Однажды в субботу он не появился в храме. Дверь его дома оказалась заперта. Когда приставили лестницу к окну второго этажа, где находилась спальня, увидели, что Пимен Максимович лежит в постели бездыханный. Произошло это 16 мая 1973 года, когда ему было 75 лет. Похоронен великий иконописец на кладбище в Милвилле, недалеко от храма. На его могиле установлен памятник из черного гранита.
Побывавший в его американском доме незадолго до смерти иконописца В. Шаталов вспоминал: «Милвилл. Тихая улочка. Небольшой дощатый домик. Дворик с порыжевшей травой, с вдавленной шинами дорожкой. Застекленная веранда, и в дверях сам хозяин Пимен Максимович Софронов – иконник из Причудья. “Наконец-то, заждался. Заходите. Погода нынче – только бы в горнице за самоваром горячим сидеть. Мигом сготовлю”.
Какой там чай! Только бы осмотреться. Охватить все сразу... Самовары прямо в глаза пылают медью. Один – диковинный. Времен Петра. В подарок мормонам поднесен был. Табак возили на Русь тогда... Узорчатое цветное стекло, букеты бессмертников, репродукции, портреты и вполстены собрание медных, серебряных, эмалевых, маврикийского дуба крестов от четвертого по восемнадцатый век. У каждого свое назначение, свое прошедшее. И книги, книги... На полках вдоль стен, на диванах, на столах. Вот огромная с застежками – Первопечатный Апостол Ивана Федорова. На полях страниц рукописные пометки неизвестного сторонника (современника?!) Бориса Годунова. А эта – Острожская Библия, а эта – еще огромней – Триадь Постная…».
Увы, увидеть эту уникальную коллекцию уже больше никому не придется. После смерти Софронова она была разграблена. И, к сожалению, ни одной выставки этого величайшего русского иконописца XX века, признанного во всем мире, в России так до сих пор и не провели.
Будто бы к смерти Алехина причастны американские спецслужбы. В США опасались, что выиграет Ботвинник, и мировая шахматная корона уплывет в СССР, с которым тогда уже разгоралась холодная война.
Ну уж тогда заодно с Алехиным нужно было перебить всех советских гроссмейстеров.
Вокруг Добрянского сплотились другие русские деятели Закарпатья. Он возглавил просветительское Общество святого Василия Великого, ведшее работу на русском литературном языке.
Нельзя выдавать желаемое за действительное. Процитирую издание «Общества св. Василия Великого» (Ужгород, 1867).
Скала I. Оставляется она бо есть только на векслѣ и у купцовъ.
Скала II. За всѣ дѣла судебны, отъ которыхъ належитость по скалѣ слѣдуетъ н. пр. за квиты, контракты, обезпеченя и пр.
Скала III. За контракты заемны, если долговы записы на вручителя записанны въ контрактахъ служебныхъ, отъ товариществъ акційныхъ на больше какъ 10 лѣтъ учреждаемыхъ, отъ выигръ лотерійныхъ (числовыхъ), оть надежныхъ купль движимостей, отъ контрактовъ на доживотье, и пр.
Месяцослов на 1868 год. 2 год. Унгвар: Тип. Карла Иегера, 1867. С. 111.
Интересно бы узнать, где современники автора цитаты Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой (или другие известные русские писатели) могли употреблять слова "належитость", "выигра" и "доживотье", а также именовали пункты "скалами". Карпаторусская литература, издаваемая указанным обществом, писалась на местном варианте язычия, которое представляло собой искусственный язык, полученный в результате смешения русского, украинского и церковнославянского.
Сообщение отредактировал Стефан: 13.01.2018 - 20:36 PM
Толстой, к вашему сведению, собирался писать свои произведения на тульском языке.
"Если бы да кабы..." По факту, все произведения Л.Н. Толстого написаны на прекрасном русском литературном языке. Издания "Общества св. Василия Великого" не имеют отношения к этому литературному языку.
так что западно-русские диалектизмы здесь погоды не делают
Современники именовали язычие жаргоном, оно представляло собой некое подобие суржика, только совершенно искусственное. Русских диалектизмов на Закарпатье XIX в., увы, не было. Местные жители нередко коверкали русские слова, которые они заимствовали из печатных изданий, на свой манер.
(23 июня (5 июля) 1832 года — 3 (16) июля 1901 года)
Михаил Иванович Венюков был человеком удивительно разностороннего таланта, оставившим много ценных трудов в различных областях географических и естественных наук. Значителен его вклад в изучение Приамурья и Приморья. Дальний Восток был для него большой школой научного становления.
М.И. Венюков родился 5 июля (23 июня) 1832 г. в мелкопоместной дворянской семье в селе Никитинском Рязанской губернии. В раннем возрасте воспитанием мальчика занималась бабушка, которая привила ему любовь к чтению и разносторонним знаниям. Тринадцати лет Мишу Венюкова приняли на "казенные хлеба" во второй класс кадетского корпуса, из которого в 1850 г. он вышел в чине артиллерийского прапорщика. Через два года был назначен репетитором физики в Петербургский кадетский корпус. Одновременно он вольнослушателем посещал университет, а через год поступил в Академию Генерального штаба, закончив ее в 1856 г.
Новым местом службы М.И. Венюкова стал Иркутск, тогдашняя столица Восточной Сибири, новым начальником - генерал-губернатор Н.Н. Муравьев, которому в скором времени предстояло стать еще и графом Амурским. В начале мая 1857 г. поручик Венюков в качестве старшего адъютанта прибыл в штаб войск Восточной Сибири. Н.Н. Муравьев сразу заметил исполнительность молодого офицера и предложил ему ехать вместе с ним на Амур. В своем дневнике Венюков записал: "Мечта моя быть на Амуре, представлявшем в то время крупный политический интерес, сбывалась." И ранним утром 7 июня он впервые увидел Амур. Венкжову была поручена срочная работа по составлению топографических карт и анализу военной статистики для полной оценки политической ситуации на Дальнем Востоке с целью его дальнейшего заселения. Данные были необходимы генерал-губернатору для личного доклада в Петербурге. Следом за Муравьевым курьерская тройка за десять дней доставила в столицу и его адъютанта. Недолгое пребывание в Петербурге запомнилось М.И. Венюкову встречей и долгой беседой с героем Амурской экспедиции Г.И. Невельским. По заданию генерал-губернатора Венюкову предстояла сухопутная экспедиция по течению Уссури. В связи с этим Невельской сообщил будущему путешественнику ценные сведения о Нижнеамурском и Уссурийском краях и даже "начертил ... эскиз страны между Уссури и Японским морем и тут же написал на полях пояснительный текст."
В феврале 1858 г. М.И. Венюков уже снова был в Иркутске и вскоре начал подготовку к своей первой экспедиции: по Уссури, через Сихотэ-Алинь к океану. Волею судьбы в мае 1858 г. ему довелось присутствовать при подписании Айгунского трактата и участвовать в закладке поста Хабаровка. А 1 июня 1858 г. М.И. Венюков со своими спутниками - сотником Пешковым, переводчиком урядником Масленниковым, унтер-офицером Кармановым, денщиком и одиннадцатью казаками - начали свой путь от станицы Казакевичево, что расположилась рядом с только что основанной Хабаровкой.
Путешествие, совершенное двадцатишестилетним офицером, было своего рода подвигом: более 700 км от устья Уссури до перевала через Сихотэ-Алинь он прошел пешком, ведя счет шагам, чтобы карта, составленная им "не оставляла в недоразумении тех, которые бы стали впоследствии руководствоваться ею". Идти приходилось через заросли густого кустарника, прибрежные травы высотой в человеческий рост, каменные завалы. Никогда и никем не мерянные расстояния, изгибы реки, каждая протока или приток должны, были с наибольшей точностью лечь на планшет. Так был проложен первый пеший маршрут от Хабаровки через Сихотэ-Алинь к Тихому океану.
Позднее по нему пройдут такие знаменитые путешественники как Н.М. Пржевальский и В. К. Арсеньев. Сегодня недалеко от пос. Кавалерово на самой вершине перевала стоит белый обелиск с именами трех географов-первопроходцев. Выйдя к морю, Венюков собирался продолжить путь к Владимирскому посту, но заболел и вынужден был возвратиться обратно по прежнему маршруту. В пути он переписал начисто свой экспедиционный отчет. Работа называлась "Описание реки Уссури и земель к востоку от нее до моря". В ней дана физическая география вновь открытого края, представлен быт его крайне редкого населения и возможные перспективы заселения и освоения. Н.Н. Муравьев-Амурский остался очень доволен выполненной М.И. Венюковым работой, уже прочил его в руководители новой экспедиции, но личные обстоятельства вынудили Михаила Ивановича навсегда проститься с Сибирью.
В марте 1859 г. Венюков выступил в Петербурге в Русском географическом обществе с докладом о своем путешествии по Уссури. Сведения, представленные им, получили высокую оценку собравшихся и, в частности, вице-председателя общества П.П. Семенова (с 1906 г. - Тян-Шанский). Позднее в своих "Воспоминаниях" М.И. Венюков вернется к своей амурской эпопее 1857-1858 гг.
В 60-70-е годы М.И. Венюков совершил путешествия по зарубежному Дальнему Востоку, Японии и Китаю, побывал в Средней Азии - в верховьях реки Чу и на озере Иссык-Куль, служил на Кавказе и в Польше. Результатом экспедиций стали его труды: "Очерки современного Китая", "Очерк старых и новых договоров России с Китаем", "Очерки Японии", "Обозрение Японского архипелага в современном его состоянии" и др. Картография, естествознание, физическая география, история, статистика, этнография, военная политика находили самое широкое отражение в его работах. Именно М.И. Венюков в те годы сделал очень много в области разработки политической географии всего западного побережья Тихого океана. В течение двух лет он был секретарем Императорского Русского географического общества, редактировал "Известия" ИРГО. В 1875 г. был участником Международного географического конгресса в Париже.
В 1877 г. М.И. Венюков подал прошение об отставке с воинской службы и был уволен "генерал-майором с мундиром". В этом же году выехал в Париж, как оказалось навсегда. За границей он жил во Франции, Швейцарии, Англии, был избран членом географических обществ этих стран. М.И. Венюков много путешествовал - по Северной Африке, Мадагаскару, Занзибару, по Южной и Центральной Америке, Норвегии, Италии. Его научные труды издавала Французская академия наук.
24 года прожил М.И. Венюков вдали от России, продолжая оставаться ее патриотом. Он писал: "Нет силы, которая бы могла исключить меня из числа преданных сынов русской земли". Задолго до своей кончины, будучи одиноким человеком, он составил завещание, вернувшись в памяти к годам своей молодости. Богатую научную библиотеку, свыше 1200 томов, и все свои рукописи он завещал "селению Хабаровка". Денежную сумму - Русскому географическому обществу, селу Никитинскому, где родился, и селу Венюково на Уссури, выразив желание, чтобы эти средства пошли на нужды образования.
Еще раньше, узнав из переписки с Ф.Ф. Буссе, заведующим Переселенческим управлением в Южно-Уссурийском крае, о создании Общества изучения Амурского края, М.И. Венюков пожертвовал первому научному обществу далекой российской окраины 416 томов и 78 карт из своей библиотеки.
Свой жизненный путь большой ученый и неутомимый путешественник закончил в одной из парижских больниц 17 июля 1901 г. В память о нем осталось на реке Уссури село Венюково, а в селе школа, построенная на средства путешественника, его именем названы перевал через хребет Сихотэ-Алинь, мыс на Курильских островах. В Дальневосточной государственной научной библиотеке в Хабаровске и в библиотеке Общества изучения Амурского края во Владивостоке читатели и сегодня пользуются книгами, подаренными М.И. Венюковым, ученым, заслуги которого признаны всем миром.
Гораздо более подробный разбор путешествий и перепетий жизни сделал в 1970 году А.А. Степанов: https://istoriya.com/@water/842372 )
К 145-летию со дня рождения великого русского певца
Фигуры, подобные Федору Ивановичу Шаляпину, «гениальному певцу земли русской», как называли его современники, появляются в переломные исторические эпохи. Слава настигла певца на рубеже XIX и XX веков, когда Россия во всем блеске представила миру свое национальное искусство, и до сих пор его имя связано в основном с русскими композиторами и русскими операми.
Однако многие страницы жизни певца и членов его семьи связаны с Италией. Не в последнюю очередь потому, что Шаляпин был женат первым браком на итальянской балерине Иоле Торнаги, с которой познакомился летом 1896 года в Нижнем Новгороде.
В тот момент судьба свела молодого артиста с Саввой Ивановичем Мамонтовым – человеком, который, пожалуй, сыграл самую важную роль в его жизни. Блестящий эрудит, меценат, великолепный режиссер, Мамонтов был владельцем оперного театра, в котором намеревался осуществить реформу исполнительского искусства.
Именно Мамонтов помог Шаляпину раскрыть таившиеся в нем способности драматического актера и создать на оперной сцене подлинные шедевры, которые впоследствии принесли ему всемирную славу.
Восхождение певца к вершинам искусства – стремительно! 28-летний Шаляпин был бесспорным кумиром русской публики, когда его пригласили в миланский театр «Ла Скала», где состоялось его первое зарубежное выступление.
В роли Мефистофеля, Милан, 1901 год.
Русский певец должен был исполнить партию Мефистофеля в одноименной опере А. Бойто, которая многие годы не шла на оперной сцене. Спектаклем дирижировал молодой Артуро Тосканини, а партнером Шаляпина оказался начинающий Энрико Карузо. В Милане Шаляпин дебютировал не как обыкновенный певец, добивающийся чести выступить в прославленном театре, но как приглашенная из России «звезда», что в то время было непривычно, и спровоцировало зависть итальянских басов.
Вот как описывал дебют Шаляпина в «Ла Скала» известный журналист того времени В.М. Дорошевич: «...Пропели трубы славу Творцу, прогремело «аллилуйя» небесных хоров, дисканты наперебой прославили всемогущего, – оркестр дрогнул от странных аккордов, словно какие-то уродливые скачки по облакам раздались мрачные ноты фаготов, – и на ясном темно-голубом небе, среди звезд, медленно выплыла мрачная, странная фигура... Могуче, дерзко, красиво разнесся по залу великолепный голос: «Ave, Signor!» Уже эти первые ноты покорили публику...».
Шаляпин сразу завоевал музыкальный Милан. Его имя произносили на улицах города, его поклонниками стали композиторы Пуччини и Масканьи, известный тенор Анжело Мазини и выдающийся актер Томазо Сальвини. Никто не хотел верить в то, что русский певец впервые исполнял незнакомую партию на иностранном языке.
Ф.Ш. и Франко Либерати
На самом деле, Шаляпин тщательно готовился к дебюту в Милане. Все лето он провел с женой и своим другом Сергеем Рахманиновым в Варадзе, уча партию и совершенствуя итальянский язык. В одну из своих поездок в Милан он встретил в кафе около «Ла Скала» невысокого худого старичка. Это был Джузеппе Верди...
До революции приезды певца в Италию в основном были связаны с выступлениями на сценах итальянских театров, особенно «Ла Скала». В 1908 году он познакомил итальянцев с одним из своих самых совершенных творений – ролью Бориса Годунова в опере М.П. Мусоргского, а в 1912 году поставил в Милане еще одну возрожденную им к жизни русскую оперу – «Псковитянку» Н.А. Римского-Корсакова, в которой исполнил партию царя Ивана Грозного. После этих выступлений Шаляпину было присуждено звание Солиста короля итальянского.
Ф.Ш. и Эрмете Либерати, Буэнос-айрес, 1930 год.
С 1907 по 1913 годы певец регулярно приезжал на Капри, чтобы повидаться с жившим в изгнании Максимом Горьким, неоднократно отдыхал с семьей на итальянских курортах или в собственном имении в Монца.
В 1929 году, после большого перерыва, состоялось первое послереволюционное выступление Шаляпина в Италии: в Королевской опере в Риме он спел Бориса Годунова. На этот спектакль вместе со всей семьей из Сорренто приехал Максим Горький. Художник Н.А. Бенуа вспоминал, как после спектакля всей компанией отправились ужинать в ресторан, именуемый «Библиотекой» и расположенный в бесконечных извилистых погребах, своды которых были заставлены, наподобие книжных полок, бутылками. По просьбе Горького Шаляпин запел, наполнив лабиринт погребов своим могучим голосом, на который сбежались из самых дальних уголков любопытные посетители и служащие этой оригинальной «Библиотеки».
Ресторан "Библиотеека" в Риме
На том вечере произошел еще один любопытный эпизод, описанный невесткой Горького Н.А. Пешковой. Когда писатель начал уговаривать Шаляпина вернуться в Россию, Мария Валентиновна, вторая жена певца, категорически заявила, что он поедет в Россию «только через ее труп»...
В 1934 году в неаполитанском театре «Сан Карло» Шаляпин поставил оперу А.П. Бородина «Князь Игорь», в которой исполнил сразу две роли – хана Кончака и Владимира Галицкого. Это было его последнее выступление в Италии, которое переросло в настоящий триумф. Восторг неаполитанцев был настолько велик, что муниципалитет города решил выбить специальную золотую медаль, чтобы преподнести ее певцу в день последнего спектакля.
После революции в Италии жила младшая дочь Шаляпина от первого брака Татьяна, бывшая актрисой Русской труппы Татьяны Павловой. Ее муж Эрмете Либерати некоторое время был секретарем певца и подготовил его большой концерт в Риме в 1933 году.
Шаляпина связывали дружеские отношения с отцом Эрмете, драматургом Франко Либерати, заметной фигурой в театральной жизни итальянской столицы и автором книги «Двадцать лет жизни на подмостках», в которой он оставил интересные воспоминания о выдающихся актерах своего времени.
Сын Борис и жена Иола, Рим, 1960-е годы.
Мне довелось познакомиться с внучкой певца Лидией Либерати, квартиру которой можно смело назвать музеем Ф.И. Шаляпина в Риме. В ней хранятся многочисленные фото великого певца с его итальянскими друзьями и родственниками, мартовский пейзаж Константина Коровина и старинная икона Казанской Божией Матери, находившиеся когда-то в доме Шаляпина в Москве, факсимиле письма выдающегося итальянского поэта и писателя Габриэле Д’Аннунцио, в котором он сообщает певцу в 1930 году, что несмотря на период «жестокого одиночества (и иногда безумия), помчится в Милан на своей самой быстрой машине», чтобы услышать «человеческий и сверхчеловеческий голос» Шаляпина. А о том, какую огромную любовь питал певец к собственным детям, стало ясно, когда я увидела маленький брелок в форме шестиугольника, содержащий шесть фотографий его чад от первого брака, который Шаляпин неизменно носил с собой.
Покидая Россию в 1922 году, Шаляпин знал, что уезжает надолго, но, конечно, не предполагал, что больше никогда не вернется на родину.
Ф.Ш. и Иола Торнаги, Нижний Новгород, 1896 год.
Из всей большой шаляпинской семьи в Советском Союзе остались только первая жена певца Иола Игнатьевна, та самая итальянская балерина, приехавшая в Россию на гастроли, но прожившая в ней шестьдесят четыре года, и старшая дочь Ирина Федоровна. Именно они стали хранительницами памяти певца на родине. В 1960 году старенькая и больная Иола Игнатьевна уехала в Рим, напоследок обратившись с просьбой к министру культуры Е.А. Фурцевой осуществить «заветнейшую мечту» их семьи – создать музей Шаляпина в их доме на Новинском бульваре...
От "Флагов" к "Снежному часу" и "Автоматическим стихам"
Для эмигрантов первой волны Борис Поплавский (1903 – 1935) явился тем, чем был для предреволюционной России Александр Блок – центром бессознательного притяжения, выразителем коллективного духа. «Поплавский начинает с того, чем Блок кончил, прямо с «пятого акта» духовной драмы. Надежд не осталось и следа. Всё рассеялось и обмануло.»[1]. Поплавский жил и умирал в «ночи национального духа»- времени и пространстве после катастрофы 1917 года за пределами родины, которой фактически не знал, за пределами русского космоса – традиционных констант национальной культуры.
В марте 1921 года Блок писал: «Всю жизнь мы прождали счастия как люди в сумерки долгие часы ждут поезда – на открытой, занесённой снегом платформе. Ослепли от снега, а всё ждут, когда появятся на повороте три огня. Вот наконец высокий узкий паровоз; но уже не на радость: все так устали, так холодно, что нельзя согреться даже в тёплом вагоне».[2] Жизнетворчество Поплавского – бесконечное и бессмысленное ( особенно перед трагическим концом ) ожидание того самого блоковского «счастия», ослепление снегом и холодом отчуждённого существования, мучительный поиск некой запредельной Истины, неизбежно приводящий к поглощению этим запредельным, а на бытовом уровне - к ранней смерти.
«Мы здесь живём острым чувством приближения европейского апокалипсиса»[3] - говорил Поплавский об эмиграции – наше положение похоже на зимовку многочисленной экспедиции». «Мы, униженные и обнищавшие вконец ( прав Поплавский ) – соглашался и продолжал Федотов – оказываемся в лучших условиях, чтобы ловить радиоволны с гибнущего Титаника» [4] Согласие погибающего с гибелью после крушения его корабля – лейтмотив не только творчества Поплавского, но и главная тема молодой эмигрантской литературы 20 – 40- х гг – желание одних и тех же «простых вещей», как в «Распаде атома» Георгия Иванова, где герой «расположенный быть счастливым» хочет порядка и душевного покоя.. Желание и невозможность человеческого счастья порождали в Поплавском двойственную тягу к весьма странной разгульной жизни и суровому аскетизму – «роману с Богом». Поплавский неплохо боксировал, ради забавы мог согнуть железный прут, читал немецких мистиков, размышлял о Джойсе и Прусте, часто плакал, мог без видимой причины ударить человека по лицу, или напиться, чтобы уснуть и позабыть о себе самом.
Поплавский не воспринимал смерть как не-бытие, напротив, смерть он считал чем – то вроде иной ( чудесной ) формы существования – «Смерть неизбежна и прекрасна ( даже если она зло ). Будем умирать, как новые римляне, в купальном трико, на камнях у бассейна с затравленной хлором водою, заснуть, улыбаясь сквозь боль (возвратиться к знакомым снам)[5]. Трагедия Поплавского была в том, что выпав из традиционного проблемного поля русской культуры, в эмиграции он не смог стать выразителем русского национального духа в изгнании, как например, Бунин или Куприн, но Поплавский не стал и французским писателем ( сюрреалистом ), не присоединился к группе Бретона или к дадаистам, к чему имел несомненную склонность.
Маргинальное положение Поплавского и послужило причиной возникновения особого мифа о нём – единственном русском сюрреалисте[6], поэтическом наследнике Блока, слышавшим мистическую музыку, писавшим о «литературе как жалости», розановском «домашнем делании»[7]. Поплавский намеренно стирал грань между собой и литературой, возможно, он не столько хотел литературного признания, сколько жизненного воплощения своего Слова[8], (как Александр Блок периода «Стихов о Прекрасной Даме»), исполнения простых желаний и надежд.
В ранней лирике Поплавского ( где – то до середины 20 –х гг) ещё присутствует надежда на счастье, но всё чаще звучат ноты смертельного окаменения / застывания, отхождения в сны, забытия о жизни. Лирику Поплавского можно назвать онтологией не-счастья, исследованием астрального мира красивых и страшных фантазий.
Розовый час проплывал над светающим миром.
Души из рая назад возвращались в тела.
Ты отходила в твоем сверхъестественном мире.
Солнце вставало, и гасла свеча у стола.[9]
Многие стихотворения «Флагов» ( 1931 ) – первого и последнего прижизненного сборника Поплавского напоминают декадентские озарения в духе Эдгара По и Артюра Рембо, в финале которых обязательно кто-нибудь умирает / засыпает / исчезает или растворяется в причудливом гротескном ландшафте:
Все засыпает, на башнях молчат великаны.
Все изменяется к утренним странным часам,
Серое небо белесым большим тараканом
В черное сердце вползает нагим мертвецам.[10]
Происходит карнавализация смерти, направленная на смягчение трагизма – покрывание иронией гибнущего в оправдание собственного смирения перед гибелью и жизненной неудачей. Стилизация под наркотическую ( астральную ) сказку – один из признаков сюрреалистической игры с предшествующей традицией европейского декаданса и символизма – скрытое цитирование / переосмысление как вышеупомянутых По и Рембо, так и Верлена, Бодлера, Лотреамона, а также Анненского, Брюсова, Блока, Белого, Вертинского, перекличка с Георгием Ивановым, Георгием Адамовичем и др.[11] Форма полуэпического нарратива, своеобразного рассказа о мистическом видении ( а иногда и рассказа внутри рассказа) хоть и вторична по отношению к самому видению, но придаёт ему дополнительные смыслы, так что текст начинает буквально «играть» взаимоисключающими ассоциациями.
И весна умерла и луна возвратилась на солнце,
Солнце встало; и тёмный румянец взошёл
Над загаженным парком святое виденье пропало
Мир воскрес и заплакал и розовым снегом отцвёл.[12]
Лирическая система «Флагов» расшатывается уже в стихотворениях, завершающих сборник. Пестроцветность, калейдоскопичность образов ( матросов, детей, гномов, карликов, чертей, ангелов и прочих загадочных существ ) сменяется отрешённой монотонностью лирического повествования и аскетизмом в отборе художественных средств. За карнавальными масками проступает жёсткая структура, а мотивы смертельного окаменения / застывания / растворения / исчезания / засыпания становятся доминирующими, если не навязчивыми. «Снежный час» ( 1936 ) построен на одной «заунывной метафизической ноте» смирения, спокойствия и готовности к смерти.
Снег идёт над голой эспланадой;
Как деревьям холодно нагим,
Им должно быть ничего не надо,
Только бы заснуть хотелось им.[13]
и почти тоже самое в другом стихотворении:
Спать. Лежать, покрывшись одеялом
Точно в тёплый гроб сойти в кровать,
Слушать звон трамваев запоздалых,
Не обедать, свет не зажигать.[14]
и в третьем:
Снег идёт. Закрыться одеялом,
Рано лампу тусклую зажечь,
Что-нибудь перечитать устало,
Что-нибудь во тьме поесть, и лечь.15]
Чередование простейших действий (лампу зажечь / потушить, «не обедать / что-нибудь поесть» лежать и слушать звон / засыпать и ничего не слышать), направленных только на механическое поддержание жизнедеятельности, апатия, согласие и растворение со всем происходящим в мире, собственное метафизическое исчезание – единственное, о чём говорится.
Там всё стало высоко и сине.
Беднякам бездомным снежный ад,
Где в витринах чёрных магазинов
Мертвецы весёлые стоят.
И никто навеки не узнает
Кто о чём писал, и что читал,
А наутро грязный снег растает
И трамвай уйдёт в сияньи в даль.[16]
«Снежный час» Бориса Поплавского – медленное мистическое поглощение ослепляющим светом, лирическая унификация – приведение всех текстов в состояние смысловой неразделённости – грустный рассказ об одном и том же – в «Автоматических стихах» исчезают последние фрагменты наблюдаемого в «Снежном часе» заметённого и заснеженного мира– проступает абсурдная сюрреальность вещей и сущностей потерявших место в бытие, рассредоточенных и растерянных.
На железной цепи ходит солнце в подвале
Где лежат огромные книги
В них открыты окна и двери
На иные миры и сны
Глубоко под склепом, в тюрьме
Под землёю служат обедню
Там, должно быть, уж близок ад
Где звонят телефоны – цветы
Там в огне поют и грустят
Отошедшие в мире часы [17]
Мир отчуждённых призрачных знаков больше не может слаженно функционировать, начинается целенаправленное движение в семантический провал – в «окна и двери иных миров и снов», где открываются другие миры и сны ( до бесконечности ). Текст теряет смысл, приобретает черты пустой трагической нелепости. «В разорванном и текучем мире потеряны критерии истинности»[18], нарушены законы смысловых соответствий «для мечтателей и романтиков трагическая, нищая обречённость воспринимается как райская свобода»[19] –это обречённость юродивых и умирающих, бормочущих предсмертный блаженный бред. Поздний Поплавский – поэт бессмыслицы – приведения Слова к мистическому Ничто.
Кроме мифа о жизни и творчестве Поплавского сложился миф о его смерти. Разные ме-муаристы говорят «о неслучайной гибели», о самоубийстве, а некоторые заявляют о том, что Поплавский вовсе не умер в 1935 г, то ли от яда, то ли от передозировки героина, а ушёл «странствовать» и даже приходил на съемочную площадку итальянского режиссёра Пьера Паоло Пазолини [20] Газданов говорит о «множестве народа на последней панихиде»[21], в то время как Зданевич утверждает «что кроме родных, нескольких стародавних друзей никого не было» [22], честнее всех поступила Анна Присманова, посвятившая Поплавскому не вымышленную главу в книге воспоминаний, а простое искреннее стихотворение:
Любил он снежный падающий цвет,
ночное завыванье парохода...
Он видел то, чего на свете нет.
Он стал добро: прими его, природа.
как в лес носил видения небес
он с бледными котлетами из риса...
Ты листьями верни, о жёлтый лес,
оставшимся - сияние Бориса.[23]
Примечания
[1] Адамович Г. Одиночество и свобода. – Спб, Азбука-классика,2006.
[2] Блок А.Собрание сочинений в 6 томах. Т.5 – М.- Изд-во «Правда»,1971. с 527
[3] Цит. по Иванов Вяч.Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т 2. Статьи о русской литературе. - М.:Языки русской культуры, 2000.- 880с. // Дружить с По-плавским с 714 – 725.
[4] Цит. по Философские науки, 2007, № 1. // Андреева В.А.Время «Чисел». с 121-129.
[5] Цит.по Дальние берега: Портреты писателей эмиграции / Состав и коммент. В. Крейд. -- М.: Республика, 1994 // Яновский В. Елисейские поля.
[6] См.Культурный слой: Вып.7: Гуманитарные исследования: Сыроватко Л.В. О стихах и
стихотворцах / Центр «Молодёжь за свободу слова».- Калиниград: Изд-во «НЭТ», 2007.
[7] «Только тот, кто у себя дома в рваном пиджаке принимает вечность и с ней имеет
какие – то мелкие и жалостно-короткие дела, хорошо о ней пишет».Цит.по Поплавский Б. Из дневников.1928-1935// Неизданное .М,1996.с 94.
[8] Cм. Каспэ И. Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы. – М..:Новое литературное обозрение, 2005. – 192 с.
[9] Поплавский. Б Флаги. Изд-во «Числа»,Париж,1931. c 38
[10] Там же, с 76
[11] См.Лапаева Н.Б. Мир «высокой» культуры в лирике Б. Поплавсксого интернет адрес статьи : http://diaghilev.perm.ru/confirence/s3/newpage12.htm [12] Там же, с 41.
[13] Поплавский Б.Снежный час, Париж, 1936. с 9
[14] Там же, с 10 [15] Там же, с 48-49
[16] Там же, с 11
[17] Поплавский Б. Автоматические стихи. взято с сайта http://noskoff.lib.ru/apopl040.html [18] Цит. Буслакова Т.П. Литература русского зарубежья: курс лекций. – М.:Высш.шк;2003. с 226
[19] Поплавский Б. О мистической атмосфере молодой литературы в эмиграции. Числа, 1930. № 2/3.
[20] см. Научный потенциал ХХI века: Сборник статей Межвузовской конференции молодых ученых и студентов: В 2 ч. М., 2007. Ч. 2. С. 217-221.//. Галкина М. Ю Инобытие русского зарубежья: А. Гольдштейн о смерти Бориса Поплавского и Гольдштейн А. Расставание с Нарциссом: опыты поминальной риторики. – М. Новое литературное обозрение, 1997.
[21] Цит.по Дальние берега: Портреты писателей эмиграции / Состав и коммент. В. Крейд. -- М.: Республика, 1994 // Газданов Г. О Поплавском.
[22] Цит.по Синтаксис, Париж, 1986. // Зданевич Илья. Борис Поплавский с 164-170
[23] Текст приводится по изд. Ковчег: Поэзия первой эмиграции Сост., авт. Предисл. и коммент. В.Крейд. М. 1991.
В теме "Секретный вояж" о переходе во время Войны советских подводных лодок через Тихий океан в Америку есть такой эпизод:
Американцы буквально завалили наши корабли фруктами. Для лучшего взаимодействия на каждую лодку было выделено по одному человеку, хорошо говорящему по-русски. Как правило, все они являлись эмигрантами. Подводники были удивлены, с каким рвением эти люди, уехавшие из России, выполняли свои обязанности, как доброжелательны были по отношению к русским морякам, стараясь хоть чем-то помочь своей далекой воюющей родине.
- иными словами: люди, бежавшие от советской власти, тем не менее прилагали все усилия, чтобы помочь своей Родине справиться с военным лихолетьем.
писатели, эмиграция
