←  Древняя Греция

Исторический форум: история России, всемирная история

»

Учение Платона - Сократа о бессмертии души

Фотография andy4675 andy4675 25.02 2021

Платон, "Федон" 14 (70c) - 56 (107b):

 

 

—Хоро­шо, — про­мол­вил Сократ. — Мне кажет­ся, что теперь никто, 

cдаже коми­че­ский поэт23, не решит­ся утвер­ждать, буд­то я попусту мелю язы­ком и раз­гла­голь­ст­вую о вещах, кото­рые меня не каса­ют­ся. Итак, если не воз­ра­жа­ешь, при­сту­пим к рас­суж­де­нию.

15. Нач­нем, пожа­луй, вот с како­го вопро­са: что, души скон­чав­ших­ся нахо­дят­ся в Аиде или же нет? Есть древ­нее уче­ние — мы его уже вспо­ми­на­ли, — что души, при­шед­шие отсюда, нахо­дят­ся там и сно­ва воз­вра­ща­ют­ся сюда, воз­ни­кая из умер­ших. Если это так, если живые вновь воз­ни­ка­ют из умер­ших, то, по-види­мо­му, наши души долж­ны побы­вать dтам, в Аиде, не прав­да ли? Если бы их там не было, они не мог­ли бы и воз­ник­нуть; и если бы мы с пол­ною ясно­стью обна­ру­жи­ли, что живые воз­ни­ка­ют из мерт­вых и никак не ина­че, это было бы доста­точ­ным дока­за­тель­ст­вом нашей правоты. Если же все это не так, поищем иных дово­дов.

—Отлич­но, — ска­зал Кебет.

—Тогда, — про­дол­жал Сократ, — чтобы тебе было лег­че понять, не огра­ни­чи­вай­ся одни­ми людь­ми, но взгля­ни шире, посмот­ри на всех живот­ных, на рас­те­ния — одним сло­вом, на все, чему при­су­ще воз­ник­но­ве­ние, и давай поду­ма­ем, не таким ли обра­зом воз­ни­ка­ет eвсе вооб­ще — про­ти­во­по­лож­ное из про­ти­во­по­лож­но­го — в любом слу­чае, когда нали­цо две про­ти­во­по­лож­но­сти. Возь­ми, напри­мер, пре­крас­ное и без­образ­ное, или спра­вед­ли­вое и неспра­вед­ли­вое, или тыся­чи иных про­ти­во­по­лож­но­стей. Давай спро­сим себя: если суще­ст­ву­ют про­ти­во­по­лож­ные вещи, необ­хо­ди­мо ли, чтобы одна непре­мен­но воз­ни­ка­ла из дру­гой, ей про­ти­во­по­лож­ной? Напри­мер, когда что-нибудь ста­но­вит­ся боль­ше, зна­чит ли это с необ­хо­ди­мо­стью, что спер­ва оно было мень­шим, а потом из мень­ше­го ста­но­вит­ся бо́льшим?

—Да.

—И соот­вет­ст­вен­но если оно станет мень­ше, то 71мень­шим станет из боль­ше­го?

—Конеч­но, — под­твер­дил Кебет.

—И сла­бое воз­ни­ка­ет из силь­но­го, а ско­рое из мед­лен­но­го?

—Несо­мнен­но!

—Какой бы еще при­ве­сти тебе при­мер? Если что ста­но­вит­ся хуже, то не из луч­ше­го ли? Если спра­вед­ли­вее, то из неспра­вед­ли­во­го? Так?

—А как же ина­че?

—Зна­чит, мы доста­точ­но убеди­лись, что все воз­ни­ка­ет таким обра­зом — про­ти­во­по­лож­ное из про­ти­во­по­лож­но­го?

—Совер­шен­но доста­точ­но.

—Тогда дви­нем­ся даль­ше. Нет ли меж­ду любы­ми дву­мя про­ти­во­по­лож­но­стя­ми как бы чего-то про­ме­жу­точ­но­го? Так как про­ти­во­по­лож­но­стей две, то bвоз­мож­ны два пере­хо­да — от одной про­ти­во­по­лож­но­сти к дру­гой или, наобо­рот, от вто­рой к пер­вой. Напри­мер, меж­ду боль­шей вещью и мень­шей воз­мож­ны рост и убы­ва­ние, и об одной мы гово­рим, что она убы­ва­ет, о дру­гой — что рас­тет.

—Да, ты прав, — ска­зал Кебет.

—Но ведь не ина­че обсто­ит дело с разъ­еди­не­ни­ем и соеди­не­ни­ем, с охлаж­де­ни­ем и нагре­ва­ни­ем и во всех осталь­ных слу­ча­ях; у нас не все­гда может най­тись под­хо­дя­щее к слу­чаю сло­во, но на деле это все­гда и непре­мен­но так: про­ти­во­по­лож­но­сти воз­ни­ка­ют одна из дру­гой, и пере­ход этот обо­юд­ный.

—Ты совер­шен­но прав, — ска­зал Кебет.

16. c— Теперь ответь мне, есть ли что-нибудь про­ти­во­по­лож­ное жиз­ни, как сон про­ти­во­по­ло­жен бодр­ст­во­ва­нию?

—Конеч­но, есть.

—Что же имен­но?

—Смерть, — отве­чал Кебет.

—Зна­чит, раз они про­ти­во­по­лож­ны, то воз­ни­ка­ют друг из дру­га, и меж­ду дву­мя эти­ми про­ти­во­по­лож­но­стя­ми воз­мож­ны два пере­хо­да.

—Ну, конеч­но!

—Тогда я назо­ву тебе одну из двух пар, кото­рые толь­ко что упо­мя­нул, — ска­зал Сократ, — и самое пару, и свя­зан­ные с нею пере­хо­ды, а ты назо­вешь мне дру­гую. Я гово­рю: сон и бодр­ст­во­ва­ние, и из сна воз­ни­ка­ет бодр­ст­во­ва­ние, а из бодр­ст­во­ва­ния — dсон, а пере­хо­ды в этом слу­чае назы­ва­ют­ся засы­па­ни­ем и про­буж­де­ни­ем. Доста­точ­но тебе это­го или нет?

—Вполне доста­точ­но.

—Теперь сам ска­жи так же о жиз­ни и смер­ти. Ты при­зна­ёшь, что жизнь про­ти­во­по­лож­на смер­ти?

—При­знаю.

—И что они воз­ни­ка­ют одна из дру­гой?

—Да.

—Ста­ло быть, из живо­го что воз­ни­ка­ет?

—Мерт­вое, — про­мол­вил Кебет.

—А из мерт­во­го что? — про­дол­жал Сократ.

—Дол­жен при­знать, что живое, — ска­зал Кебет.

—Итак, Кебет, живое и eживые воз­ни­ка­ют из мерт­во­го?

—По-види­мо­му, да.

—Зна­чит, наши души име­ют пре­бы­ва­ние в Аиде?

—Похо­же, что так.

—Не прав­да ли, из двух пере­хо­дов, свя­зан­ных с этой парой, один совер­шен­но ясен? Ведь уми­ра­ние — вещь ясная, ты со мною согла­сен?

—Разу­ме­ет­ся, согла­сен!

—Как же мы теперь посту­пим? Не ста­нем вво­дить для рав­но­ве­сия про­ти­во­по­лож­ный пере­ход — пус­кай себе при­ро­да хро­ма­ет на одну ногу? Или же мы обя­за­ны урав­но­ве­сить уми­ра­ние каким-то про­ти­во­по­лож­ным пере­хо­дом?

—Пожа­луй, что обя­за­ны.

—Каким же имен­но?

—Ожи­ва­ни­ем.

—Но если ожи­ва­ние суще­ст­ву­ет, — про­дол­жал Сократ, — 72то чем оно будет, это ожи­ва­ние? Не пере­хо­дом ли из мерт­вых в живые?

—Да, конеч­но.

—Зна­чит, мы соглас­ны с тобою и в том, что живые воз­ник­ли из мерт­вых ничуть не ина­че, чем мерт­вые — из живых. Но если так, мы уже рас­по­ла­га­ем доста­точ­ным, на мой взгляд, дока­за­тель­ст­вом, что души умер­ших долж­ны суще­ст­во­вать в каком-то месте, откуда они вновь воз­вра­ща­ют­ся к жиз­ни.

—Да, Сократ, мне кажет­ся — это необ­хо­ди­мый вывод из все­го, в чем мы с тобою согла­си­лись, — ска­зал Кебет.

17. — А вот взгля­ни, Кебет, еще довод в поль­зу того, что не напрас­но, на мой взгляд, при­шли мы с тобою к согла­сию. Если bбы воз­ни­каю­щие про­ти­во­по­лож­но­сти не урав­но­ве­ши­ва­ли посто­ян­но одна дру­гую, слов­но опи­сы­вая круг, если бы воз­ник­но­ве­ние шло по пря­мой линии, толь­ко в одном направ­ле­нии и нико­гда не пово­ра­чи­ва­ло вспять, в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну, — ты сам пони­ма­ешь, что все в кон­це кон­цов при­ня­ло бы один и тот же образ, при­об­ре­ло одни и те же свой­ства, и воз­ник­но­ве­ние пре­кра­ти­лось бы.

—Нет, не пони­маю. Как это? — спро­сил Кебет.

—Да очень про­сто! — отве­чал Сократ, — Пред­ставь себе, напри­мер, что суще­ст­ву­ет толь­ко засы­па­ние и что про­буж­де­ние от сна его не урав­но­ве­ши­ва­ет, — cты лег­ко пой­мешь, что в кон­це кон­цов ска­за­ние об Энди­ми­оне ока­за­лось бы вздо­ром и поте­ря­ло вся­кий смысл, пото­му что и все осталь­ное так­же погру­зи­лось бы в сон24. И если бы все толь­ко соеди­ня­лось, пре­кра­тив разъ­еди­нять­ся, очень быст­ро ста­ло бы по сло­ву Ана­к­са­го­ра: «Все вещи [были] вме­сте»25. И точ­но так же, друг Кебет, если бы все при­част­ное к жиз­ни уми­ра­ло, а уме­рев, оста­ва­лось бы мерт­вым и вновь не ожи­ва­ло, — раз­ве не совер­шен­но ясно, что в кон­це кон­цов все ста­ло бы dмерт­во и жизнь бы исчез­ла? И если бы даже живое воз­ни­ка­ло из чего-нибудь ино­го, а затем все-таки уми­ра­ло, каким обра­зом мож­но было бы избег­нуть все­об­щей смер­ти и уни­что­же­ния?

—Ника­ким, сколь­ко я могу судить, Сократ, — ска­зал Кебет. — А ты, мне кажет­ся, рас­суж­да­ешь совер­шен­но вер­но.

—Вот и мне кажет­ся, Кебет, что это имен­но так, а не как-нибудь ина­че, — ска­зал Сократ, — и что мы нисколь­ко не обма­ны­ва­ем себя, при­хо­дя к согла­сию. Поис­ти­не суще­ст­ву­ют и ожи­ва­ние, и воз­ник­но­ве­ние живых из мерт­вых. eСуще­ст­ву­ют и души умер­ших, и доб­рым меж­ду ними выпа­да­ет луч­шая доля, а дур­ным — худ­шая.

Аргу­мент вто­рой: зна­ние как при­по­ми­на­ние того, что было до рож­де­ния чело­ве­ка

18. — Постой-ка, Сократ, — под­хва­тил Кебет, — твои мыс­ли под­твер­жда­ет еще один довод, если толь­ко вер­но то, что ты так часто, быва­ло, повто­рял, а имен­но что зна­ние на самом деле не что иное, как при­по­ми­на­ние26: то, что мы теперь при­по­ми­на­ем, мы долж­ны были знать в про­шлом, — вот что с необ­хо­ди­мо­стью сле­ду­ет из это­го дово­да. Но это было бы невоз­мож­но, если бы 73наша душа не суще­ст­во­ва­ла уже в каком-то месте, преж­де чем родить­ся в нашем чело­ве­че­ском обра­зе. Зна­чит, опять выхо­дит, что душа бес­смерт­на.

—Но как это дока­зы­ва­ет­ся, Кебет? — вме­шал­ся Сим­мий. — Напом­ни мне, я что-то забыл.

—Луч­шее дока­за­тель­ство, — ска­зал Кебет, — заклю­ча­ет­ся в том, что, когда чело­ве­ка о чем-нибудь спра­ши­ва­ют, он сам может дать пра­виль­ный ответ на любой вопрос — при усло­вии, что вопрос задан пра­виль­но. Меж­ду тем, если бы у людей не было зна­ния и вер­но­го пони­ма­ния, они не мог­ли бы отве­чать вер­но. И кро­ме того, поставь чело­ве­ка перед чер­те­жом или чем-нибудь еще в таком же роде — bи ты с пол­ней­шей ясно­стью убедишь­ся, что так оно и есть.

—А если это­го тебе недо­ста­точ­но, Сим­мий, — ска­зал Сократ, — погляди, не согла­сишь­ся ли ты с дру­ги­ми сооб­ра­же­ни­я­ми, вот при­мер­но каки­ми. Ты ведь сомне­ва­ешь­ся, может ли то, что назы­ва­ют зна­ни­ем, быть при­по­ми­на­ни­ем?

—Нет, я-то как раз не сомне­ва­юсь, — воз­ра­зил Сим­мий. — Мне нуж­но лишь одно, и как раз то, о чем сей­час идет речь: при­пом­нить. Кебет толь­ко при­нял­ся рас­суж­дать — и я уже почти все пом­ню и почти что согла­сен с вами. И тем не менее мне бы хоте­лось услы­шать, cкак при­мешь­ся рас­суж­дать ты.

—Я? Да вот как, — ска­зал Сократ. — Мы оба, разу­ме­ет­ся, схо­дим­ся на том, что, если чело­ве­ку пред­сто­ит что-либо при­пом­нить, он дол­жен уже знать это зара­нее.

—Конеч­но.

—Тогда, может быть, мы сой­дем­ся и на том, что зна­ние, если оно воз­ни­ка­ет таким обра­зом, каким имен­но, я сей­час ска­жу, — это при­по­ми­на­ние? Если чело­век, что-то увидев, или услы­хав, или вос­при­няв иным каким-либо чув­ст­вом, не толь­ко узна́ет это, но еще и при­мыс­лит нечто иное, при­над­ле­жа­щее к ино­му зна­нию, раз­ве не впра­ве мы утвер­ждать, что dон вспом­нил то, о чем мыс­лит?

—Как это?

—Вот тебе при­мер. Знать чело­ве­ка и знать лиру — это ведь раз­ные зна­ния?

—Само собой.

—Но тебе, конеч­но, извест­но, что испы­ты­ва­ют влюб­лен­ные, когда увидят лиру, или плащ, или иное что из вещей сво­его любим­ца: они узнаю́т лиру, и тут же в уме у них воз­ни­ка­ет образ юно­ши, кото­ро­му эта лира при­над­ле­жит. Это и есть при­по­ми­на­ние. Так же точ­но, когда видят Сим­мия, часто вспо­ми­на­ют Кебе­та. Мож­но бы назвать тыся­чи подоб­ных слу­ча­ев.

—Да, кля­нусь Зев­сом, тыся­чи! — ска­зал Сим­мий.

—Ста­ло быть, eэто сво­его рода при­по­ми­на­ние, — про­дол­жал Сократ. — Но в осо­бен­но­сти, мне кажет­ся, нуж­но гово­рить о при­по­ми­на­нии, когда дело каса­ет­ся вещей, забы­тых с тече­ни­ем вре­ме­ни или дав­но не виден­ных. Как, по-тво­е­му?

—Ты совер­шен­но прав.

—Теперь ска­жи мне, воз­мож­но ли, увидев нари­со­ван­но­го коня или нари­со­ван­ную лиру, вспом­нить вдруг о чело­ве­ке? Или, увидев нари­со­ван­но­го Сим­мия, вспом­нить Кебе­та?

—Вполне воз­мож­но.

—А увидев нари­со­ван­но­го Сим­мия, вспом­нить 74само­го Сим­мия?

—И это воз­мож­но.

19. — Не сле­ду­ет ли из все­го это­го, что при­по­ми­на­ние вызы­ва­ет­ся когда сход­ством, а когда и несход­ством?

—Сле­ду­ет.

—И если мы при­по­ми­на­ем о чем-то по сход­ству, не быва­ет ли при этом, что мы непре­мен­но зада­ем­ся вопро­сом, насколь­ко пол­но или, напро­тив, непол­но это сход­ство с при­по­ми­нае­мым?

—Непре­мен­но быва­ет.

—Тогда смот­ри, вер­но ли я рас­суж­даю даль­ше. Мы при­зна­ем, что суще­ст­ву­ет нечто, назы­вае­мое рав­ным, — я гово­рю не о том, что брев­но быва­ет рав­но брев­ну, камень кам­ню и тому подоб­ное, но о чем-то ином, отлич­ном от все­го это­го, — о равен­стве самом по себе. При­зна­ём мы, что оно суще­ст­ву­ет, или не при­зна­ём?

b— При­зна­ём, кля­нусь Зев­сом, да еще как! — отве­чал Сим­мий.

—И мы зна­ем, что это такое?

—Пре­крас­но зна­ем.

—Но откуда мы берем это зна­ние? Не из тех ли вещей, о кото­рых мы сей­час гово­ри­ли? Видя рав­ные меж­ду собою брев­на, или кам­ни, или еще что-нибудь, мы через них пости­га­ем иное, отлич­ное от них. Или же оно не кажет­ся тебе иным, отлич­ным? Тогда взгля­ни вот так: быва­ет, что рав­ные кам­ни или брев­на хоть и не меня­ют­ся нисколь­ко, а все ж одно­му чело­ве­ку кажут­ся рав­ны­ми, а дру­го­му нет?

—Конеч­но, быва­ет.

—Ну, а рав­ное само по себе — не слу­ча­лось ли, чтобы оно каза­лось тебе нерав­ным, то есть чтобы cравен­ство пока­за­лось тебе нера­вен­ст­вом?

—Нико­гда, Сократ!

—Зна­чит, это не одно и то же, — ска­зал Сократ, — рав­ные вещи и само равен­ство.

—Нико­им обра­зом, на мой взгляд.

—И одна­ко же, зна­ние о нем ты при­мыс­ли­ва­ешь и извле­ка­ешь как раз из этих рав­ных вещей, как ни отлич­ны они от само­го равен­ства, вер­но?

—Вер­нее не ска­жешь, — отве­чал Сим­мий.

—И меж­ду ним и веща­ми может суще­ст­во­вать либо сход­ство, либо несход­ство?

—Разу­ме­ет­ся.

—Впро­чем, это не важ­но, — заме­тил Сократ. — Но вся­кий раз, когда вид одной вещи dвызы­ва­ет у тебя мысль о дру­гой, либо сход­ной с пер­вою, либо несход­ной, — это при­по­ми­на­ние.

—Да, несо­мнен­но.

—А ска­жи, — про­дол­жал Сократ, — с брев­на­ми и дру­ги­ми рав­ны­ми меж­ду собою веща­ми, кото­рые мы сей­час назы­ва­ли, дело обсто­ит при­мер­но так же? Они пред­став­ля­ют­ся нам рав­ны­ми в той же мере, что и рав­ное само по себе, или им недо­ста­ет это­го рав­но­го, чтобы ему упо­до­бить­ся?

—Недо­ста­ет, и очень, — отве­чал Сим­мий.

—Тогда пред­ставь себе, что чело­век, увидев какой-нибудь пред­мет, поду­ма­ет: «То, что у меня сей­час перед гла­за­ми, стре­мит­ся упо­до­бить­ся чему-то ино­му из суще­ст­ву­ю­ще­го, но таким же точ­но сде­лать­ся не может eи оста­ет­ся ниже, хуже». Согла­сим­ся ли мы, что этот чело­век непре­мен­но дол­жен зара­нее знать вто­рой пред­мет, кото­рый он нахо­дит схо­жим с пер­вым, хоть и не пол­но­стью?

—Непре­мен­но согла­сим­ся.

—Пре­крас­но. А раз­ве не такое же впе­чат­ле­ние у нас состав­ля­ет­ся, когда речь идет о рав­ных вещах и равен­стве самом по себе?

—Совер­шен­но такое же!

—Ну, ста­ло быть, мы непре­мен­но долж­ны знать 75рав­ное само по себе еще до того, как впер­вые увидим рав­ные пред­ме­ты и ура­зу­ме­ем, что все они стре­мят­ся быть таки­ми же, как рав­ное само по себе, но пол­но­стью это­го не дости­га­ют.

—Да, вер­но.

—Но мы, конеч­но, согла­сим­ся и в том, что такая мысль воз­ни­ка­ет и может воз­ник­нуть не ина­че как при помо­щи зре­ния, ося­за­ния или ино­го чув­ст­вен­но­го вос­при­я­тия. То, что я гово­рю, отно­сит­ся ко всем чув­ствам оди­на­ко­во.

—Да, оди­на­ко­во, Сократ. По край­ней мере, до тех пор, пока мы не упус­ка­ем из виду цель наше­го рас­суж­де­ния.

—Итак, имен­но чув­ства при­во­дят нас к мыс­ли, bчто все вос­при­ни­мае­мое чув­ства­ми стре­мит­ся к допо­д­лин­но рав­но­му, не дости­гая, одна­ко, сво­ей цели? Так мы ска­жем или по-дру­го­му?

—Да, так.

—Но отсюда сле­ду­ет, что, преж­де чем начать видеть, слы­шать и вооб­ще чув­ст­во­вать, мы долж­ны были каким-то обра­зом узнать о рав­ном самом по себе — что это такое, раз нам пред­сто­я­ло соот­но­сить с ним равен­ства, пости­гае­мые чув­ства­ми: ведь мы пони­ма­ем, что все они жела­ют быть таки­ми же, как оно, но усту­па­ют ему.

—Да, Сократ, это с необ­хо­ди­мо­стью сле­ду­ет из того, что уже ска­за­но.

—А видим мы, и слы­шим, и вооб­ще чув­ст­ву­ем с того само­го мига, как роди­лись на свет?

c— Конеч­но.

—Но зна­ни­ем рав­но­го мы долж­ны были обла­дать еще рань­ше, — так мы ска­жем?

—Так.

—Выхо­дит, мы долж­ны были обла­дать им еще до рож­де­ния?

—Выхо­дит, что так.

20. — А если мы при­об­ре­ли его до рож­де­ния и с ним появи­лись на свет, навер­но, мы зна­ли — и до рож­де­ния, и сра­зу после — не толь­ко рав­ное, боль­шее и мень­шее, но и все осталь­ное подоб­но­го рода? Ведь не на одно рав­ное рас­про­стра­ня­ет­ся наше дока­за­тель­ство, но совер­шен­но так же и на пре­крас­ное само по себе, и на доб­рое само по себе, и спра­вед­ли­вое, и свя­щен­ное — одним сло­вом, как я сей­час ска­зал, dна все, что мы в сво­их беседах, и пред­ла­гая вопро­сы, и отыс­ки­вая отве­ты, поме­ча­ем печа­тью«бытия само­го по себе» (αὐτὸ ὃ ἔστι). Так что мы долж­ны были знать все это, еще не родив­шись.

—Да, вер­но.

—И если, узнав одна­жды, мы уже не забы­ва­ем, то вся­кий раз мы долж­ны рож­дать­ся, вла­дея этим зна­ни­ем, и хра­нить его до кон­ца жиз­ни. Ведь что такое «знать»? При­об­ре­сти зна­ние и уже не терять его. А под забве­ни­ем, если не оши­ба­ем­ся, Сим­мий, мы пони­ма­ем утра­ту зна­ния.

e— Да, Сократ, совер­шен­но вер­но, — ска­зал Сим­мий.

—Но если, рож­да­ясь, мы теря­ем то, чем вла­де­ли до рож­де­ния, а потом с помо­щью чувств вос­ста­нав­ли­ва­ем преж­ние зна­ния, тогда, по-мое­му,«позна­вать» озна­ча­ет вос­ста­нав­ли­вать зна­ние, уже тебе при­над­ле­жав­шее. И, назы­вая это «при­по­ми­на­ни­ем», мы бы, пожа­луй, употре­би­ли пра­виль­ное сло­во.

—Совер­шен­но пра­виль­ное.

—Ну да, ведь, как выяс­ни­лось, 76вполне воз­мож­но, чтобы чело­век, увидев что-либо, или услы­хав, или постиг­нув любым иным чув­ст­вом, вслед за тем помыс­лил о чем-то дру­гом, забыв­шем­ся в силу либо сход­ства, либо же несход­ства двух этих пред­ме­тов. Итак, повто­ряю, одно из двух: либо все мы рож­да­ем­ся, уже зная вещи сами по себе, и зна­ем их до кон­ца сво­их дней, либо те, о ком мы гово­рим, что они позна­ют, на самом деле толь­ко при­по­ми­на­ют, и учить­ся в этом слу­чае озна­ча­ло бы при­по­ми­нать.

—Так точ­но оно и есть, Сократ.

21. — И что бы ты выбрал, Сим­мий? bЧто мы рож­да­ем­ся, вла­дея зна­ни­ем, или что поз­же при­по­ми­на­ем уже извест­ное в преж­ние вре­ме­на?

—Пока я не могу еще сде­лать выбо­ра, Сократ.

—Тогда вот тебе дру­гой вопрос — ска­жи, что ты дума­ешь по это­му пово­ду: если чело­век что-то зна­ет, может он выра­зить свои зна­ния сло­ва­ми или не может?

—Несо­мнен­но может, Сократ, — отве­чал Сим­мий.

—И ты дума­ешь, все могут ясно выска­зать­ся о вещах, о кото­рых мы сей­час гово­ри­ли?

—Хотел бы я так думать, — воз­ра­зил Сим­мий, — но очень боюсь, что зав­тра, в этот час, уже не будет на све­те чело­ве­ка, кото­рый сумел бы это cсде­лать по-насто­я­ще­му.

—Зна­чит, ты не дума­ешь, Сим­мий, что эти вещи извест­ны каж­до­му?

—Ни в коем слу­чае.

—Зна­чит, люди при­по­ми­на­ют то, что зна­ли когда-то?

—Долж­но быть.

—Но когда появ­ля­ют­ся у нас в душе эти зна­ния? Ведь не после того, как мы роди­лись в чело­ве­че­ском обли­ке?

—Конеч­но, нет!

—Зна­чит, рань­ше?

—Да.

—Ста­ло быть, Сим­мий, наши души и до того, как им дове­лось ока­зать­ся в чело­ве­че­ском обра­зе, суще­ст­во­ва­ли вне тела и уже тогда обла­да­ли разу­мом.

—Да, если толь­ко мы не при­об­ре­та­ем эти зна­ния в тот самый миг, когда рож­да­ем­ся, Сократ: вот вре­мя, кото­рое мы dеще не при­ня­ли в рас­чет.

—Будь по-тво­е­му, друг, но тогда в какое же вре­мя мы их теря­ем? Ведь мы не рож­да­ем­ся с эти­ми зна­ни­я­ми, как мы толь­ко что с тобою согла­си­лись. Может быть, мы теря­ем их в тот же миг, в кото­рый и при­об­ре­та­ем? Или ты ука­жешь иное какое вре­мя?

—Нет, Сократ, не ука­жу. Теперь я понял, что ска­зал глу­пость.

22. — Тогда, Сим­мий, вот к чему мы при­шли: если суще­ст­ву­ет то, что посто­ян­но у нас на язы­ке, — пре­крас­ное, и доб­рое, и дру­гие подоб­но­го рода сущ­но­сти, к кото­рым мы воз­во­дим все, полу­чен­ное в чув­ст­вен­ных вос­при­я­ти­ях, eпри­чем обна­ру­жи­ва­ет­ся, что все это доста­лось нам с само­го нача­ла, — если это так, то с той же необ­хо­ди­мо­стью, с какой есть эти сущ­но­сти, суще­ст­ву­ет и наша душа, преж­де чем мы родим­ся на свет. Если же они не суще­ст­ву­ют, раз­ве не шло бы наше рас­суж­де­ние совсем по-ино­му? Зна­чит, это так, и в рав­ной мере необ­хо­ди­мо суще­ст­во­ва­ние и таких сущ­но­стей, и наших душ еще до наше­го рож­де­ния, и, види­мо, если нет одно­го, то нет и дру­го­го?

—По-мое­му, это совер­шен­но необ­хо­ди­мо, Сократ, — отве­тил Сим­мий. — И какое пре­крас­ное при­бе­жи­ще нахо­дит наше рас­суж­де­ние в том, что оди­на­ко­во суще­ст­ву­ют 77и души до рож­де­ния27, и те сущ­но­сти, о кото­рых ты гово­ришь! Для меня, по край­ней мере, нет ниче­го более оче­вид­но­го: да, все эти вещи без­услов­но и неоспо­ри­мо суще­ст­ву­ют — и пре­крас­ное, и доб­рое, и все осталь­ное, о чем ты сей­час гово­рил. Что до меня, мне дру­гих дово­дов не надо!

—А как быть с Кебе­том? — спро­сил Сократ. — Нуж­но ведь и его убедить.

—Я думаю, и ему это­го доста­точ­но, — ска­зал Сим­мий, — хотя нет на све­те чело­ве­ка более упор­но­го и недо­вер­чи­во­го. И все же, я думаю, он вполне убедил­ся, bчто душа наша суще­ст­во­ва­ла до того, как мы роди­лись. 23. Но будет ли она суще­ст­во­вать и после того, как мы умрем, — про­дол­жал он, — это и мне, Сократ, пред­став­ля­ет­ся еще не дока­зан­ным. Еще не опро­верг­ну­то опа­се­ние боль­шин­ства, о кото­ром гово­рил Кебет, что со смер­тью чело­ве­ка душа немед­лен­но рас­се­и­ва­ет­ся и ее суще­ст­во­ва­нию наста­ет конец. В самом деле, пусть даже она воз­ник­ла и обра­зо­ва­лась где-то в ином месте и суще­ст­во­ва­ла преж­де, чем вой­ти в чело­ве­че­ское тело, — раз­ве это меша­ет ей, после того как она нако­нец вой­дет в тело, а затем изба­вит­ся от него, погиб­нуть и раз­ру­шить­ся самой?

c— Ты прав, Сим­мий, — заме­тил Кебет. — Я бы ска­зал так: дока­за­на толь­ко поло­ви­на того, что нуж­но, а имен­но что наша душа суще­ст­во­ва­ла преж­де, чем мы роди­лись. Надо еще дока­зать, что и когда мы умрем, она будет суще­ст­во­вать ничуть не хуже, чем до наше­го рож­де­ния. Ина­че дока­за­тель­ство оста­нет­ся неза­вер­шен­ным.

—Оно уже и теперь завер­ше­но, Сим­мий и Кебет, — воз­ра­зил Сократ, — если вы потруди­тесь соеди­нить в одно два дока­за­тель­ства — это и дру­гое, на кото­ром мы сошлись рань­ше, то есть что все живое воз­ни­ка­ет из умер­ше­го. Раз наша душа суще­ст­во­ва­ла ранее, то, dвсту­пая в жизнь и рож­да­ясь, она воз­ни­ка­ет неиз­беж­но и толь­ко из смер­ти, из мерт­во­го состо­я­ния. Но в таком слу­чае она непре­мен­но долж­на суще­ст­во­вать и после смер­ти: ведь ей пред­сто­ит родить­ся сно­ва. Зна­чит, то, о чем вы гово­ри­те, уже дока­за­но. 24.И все же, мне кажет­ся, и ты, и Сим­мий были бы не прочь углу­бить это дока­за­тель­ство пото­му, что испы­ты­ва­е­те дет­ский страх, как бы и вправ­ду ветер не раз­нес и не рас­се­ял душу, когда она выхо­дит из тела, — eв осо­бен­но­сти если чело­ве­ку выпа­ло уми­рать не в тихую пого­ду, а в силь­ную бурю.

Кебет улыб­нул­ся.

—Ну что ж, Сократ, — ска­зал он, — поста­рай­ся пере­убедить тру­сов. А впро­чем, не то чтобы мы сами тру­си­ли, но, пожа­луй, сидит и в нас какое-то малое дитя — оно-то все­го это­го и боит­ся. Поста­рай­ся же его раз­убедить, чтобы оно не стра­ши­лось смер­ти, точ­но буки.

—Так ведь над ним при­дет­ся каж­дый день про­из­но­сить закли­на­ния, пока вы его совсем не исце­ли­те, — ска­зал Сократ.

78— Но где же нам взять чаро­дея, све­ду­ще­го в таких закли­на­ни­ях, если ты, Сократ, нас покида­ешь?

—Гре­ция вели­ка, Кебет, и, конеч­но, све­ду­щие люди най­дут­ся. А сколь­ко пле­мен и наро­дов кро­ме гре­ков! И в поис­ках тако­го чаро­дея вам надо обой­ти их все, не щадя ни денег, ни трудов, ибо нет на све­те ниче­го, на что было бы умест­нее потра­тить день­ги. Надо поис­кать и сре­ди вас самих: мне кажет­ся, вы не так лег­ко най­де­те чело­ве­ка, кото­рый сумел бы испол­нить эту зада­чу луч­ше ваше­го.

Аргу­мент тре­тий: самотож­де­ст­во идеи (эйдо­са) души

—Мы сде­ла­ем, Сократ, как ты гово­ришь, — ска­зал Кебет. — Но bвер­нем­ся к тому, от чего мы отвлек­лись, если ты не про­тив.

—Нисколь­ко не про­тив, наобо­рот!

—Пре­крас­но.

25. — Вот какой вопрос нам нуж­но задать себе, по-мое­му, — ска­зал Сократ. — Чему свой­ст­вен­но испы­ты­вать это состо­я­ние, то есть рас­се­и­вать­ся, и каким вещам оно гро­зит, и за какие, напро­тив, мож­но не опа­сать­ся? Потом нуж­но рас­судить, куда отне­сти душу, и уж в зави­си­мо­сти от это­го стра­шить­ся за нашу душу или быть за нее спо­кой­ным.

—Да, вер­но ты гово­ришь.

—Не прав­да ли, рас­се­я­нию под­вер­же­но все cсостав­ное и слож­ное по при­ро­де — оно рас­па­да­ет­ся таким же обра­зом, как преж­де было состав­ле­но? И если толь­ко вооб­ще воз­мож­но этой уча­сти избе­жать, то лишь в одном слу­чае: когда вещь ока­зы­ва­ет­ся несо­став­ной?

—Я думаю, так оно и есть, — ска­зал Кебет.

—Ско­рее все­го мож­но пред­по­ла­гать, что несо­став­ные вещи — это те, кото­рые все­гда посто­ян­ны и неиз­мен­ны, а те, что в раз­ное вре­мя неоди­на­ко­вы и неиз­мен­но­стью вовсе не обла­да­ют, — те состав­ные.

—По-мое­му, так.

—Тогда давай обра­тим­ся к тому, о чем мы dгово­ри­ли рань­ше. Та сущ­ность, бытие кото­рой мы выяс­ня­ем в наших вопро­сах и отве­тах, — что же, она все­гда неиз­мен­на и оди­на­ко­ва или в раз­ное вре­мя иная? Может ли рав­ное само по себе, пре­крас­ное само по себе, все вооб­ще суще­ст­ву­ю­щее само по себе, то есть бытие, пре­тер­петь какую бы то ни было пере­ме­ну? Или же любая из этих вещей, еди­но­об­раз­ная и суще­ст­ву­ю­щая сама по себе, все­гда неиз­мен­на и оди­на­ко­ва и нико­гда, ни при каких усло­ви­ях не под­вер­же­на ни малей­ше­му изме­не­нию?

—Они долж­ны быть неиз­мен­ны и оди­на­ко­вы, eСократ, — отве­чал Кебет.

—А что мы ска­жем о мно­гих пре­крас­ных вещах, ну, допу­стим, о пре­крас­ных людях, или конях, или пла­щах, что мы ска­жем о любых дру­гих вещах, кото­рые назы­ва­ют рав­ны­ми или пре­крас­ны­ми, коро­че гово­ря, обо всем, что одно­имен­но упо­мя­ну­тым сущ­но­стям? Они тоже неиз­мен­ны или, в пол­ную про­ти­во­по­лож­ность тем, пер­вым, бук­валь­но ни на миг не оста­ют­ся неиз­мен­ны­ми ни по отно­ше­нию к самим себе, ни по отно­ше­нию друг к дру­гу?

—И сно­ва ты прав, — отве­тил Кебет, — они все вре­мя изме­ня­ют­ся.

79— Теперь ска­жи мне, ведь эти вещи ты можешь ощу­пать, или увидеть, или ощу­тить с помо­щью како­го-нибудь из чувств, а неиз­мен­ные [сущ­но­сти] мож­но постиг­нуть толь­ко лишь с помо­щью раз­мыш­ле­ния — они без­вид­ны и незри­мы?

—Да, ты совер­шен­но прав!

26. — Итак, с тво­е­го раз­ре­ше­ния, мы уста­но­вим два вида суще­го — зри­мое и без­вид­ное.

—Согла­сен.

—Без­вид­ное все­гда неиз­мен­но, а зри­мое непре­рыв­но изме­ня­ет­ся?

—При­мем и это, — согла­сил­ся Кебет.

b— Пой­дем даль­ше, — ска­зал Сократ. — В нас самих есть ли что-нибудь — тело или душа — отлич­ное [от этих двух видов]?

—Ниче­го нет.

—К како­му же из двух видов [суще­го] бли­же тело?

—Каж­до­му ясно, что к зри­мо­му.

—А душа? Зри­ма она или незри­ма?

—[Незри­ма], по край­ней мере для людей.

—Да ведь мы все вре­мя гово­рим о том, что зри­мо или незри­мо для чело­ве­че­ской при­ро­ды! Или, может, ты име­ешь в виду дру­гую [при­ро­ду]?

—Нет, чело­ве­че­скую.

—Что же мы ска­жем о душе? Мож­но ее видеть или нель­зя?

—Нель­зя.

—Зна­чит, она без­вид­на?

—Да.

—Зна­чит, в срав­не­нии с телом душа бли­же cк без­вид­но­му, а тело в срав­не­нии с душой — к зри­мо­му?

—Несо­мнен­но, Сократ.

27. — А раз­ве мы уже не гово­ри­ли, что, когда душа поль­зу­ет­ся телом, иссле­дуя что-либо с помо­щью зре­ния, слу­ха или како­го-нибудь ино­го чув­ства (ведь иссле­до­вать с помо­щью тела и с помо­щью чув­ства — это одно и то же!), тело вле­чет ее к вещам, непре­рыв­но изме­ня­ю­щим­ся, и от сопри­кос­но­ве­ния с ними душа сби­ва­ет­ся с пути, блуж­да­ет, испы­ты­ва­ет заме­ша­тель­ство и теря­ет рав­но­ве­сие, точ­но пья­ная?

—Да, гово­ри­ли.

—Когда же она dведет иссле­до­ва­ние сама по себе, она направ­ля­ет­ся туда, где все чисто, веч­но, бес­смерт­но и неиз­мен­но, и так как она близ­ка и срод­ни все­му это­му, то все­гда ока­зы­ва­ет­ся вме­сте с ним, как толь­ко оста­ет­ся наедине с собою и не встре­ча­ет пре­пят­ст­вий. Здесь насту­па­ет конец ее блуж­да­ни­ям, и, в непре­рыв­ном сопри­кос­но­ве­нии с посто­ян­ным и неиз­мен­ным, она и сама обна­ру­жи­ва­ет те же свой­ства. Это ее состо­я­ние мы назы­ваем разу­ме­ни­ем, пра­виль­но?

—Совер­шен­но пра­виль­но, Сократ! Ты гово­ришь заме­ча­тель­но!

—Итак, еще раз: к како­му виду [суще­го] бли­же душа, как ты рас­судишь,eпом­ня и преж­ние дово­ды, и эти, самые послед­ние?

—Мне кажет­ся, Сократ, — отве­тил Кебет, — любой, даже самый отъ­яв­лен­ный туго­дум, идя по это­му пути, приз­на́ет, что душа реши­тель­но и без­услов­но бли­же к неиз­мен­но­му, чем к изме­ня­ю­ще­му­ся.

—А тело?

—К изме­ня­ю­ще­му­ся.

28. — Взгля­ни теперь еще вот с какой сто­ро­ны. Когда душа 80и тело соеди­не­ны28, при­ро­да велит телу под­чи­нять­ся и быть рабом, а душе — власт­во­вать и быть гос­по­жою. При­няв это в сооб­ра­же­ние, ска­жи, что из них, по-тво­е­му, бли­же боже­ст­вен­но­му и что смерт­но­му? Не кажет­ся ли тебе, что боже­ст­вен­ное созда­но для вла­сти и руко­во­ди­тель­ства, а смерт­ное — для под­чи­не­ния и раб­ства?

—Да, кажет­ся.

—Так с чем же схо­жа душа?

—Ясно, Сократ: душа схо­жа с боже­ст­вен­ным, а тело со смерт­ным.

—Теперь поду­май, Кебет, согла­сен ли ты, что из все­го ска­зан­но­го сле­ду­ет такой вывод: bбоже­ст­вен­но­му, бес­смерт­но­му, умо­по­сти­гае­мо­му, еди­но­об­раз­но­му, нераз­ло­жи­мо­му, посто­ян­но­му и неиз­мен­но­му само­му по себе в выс­шей сте­пе­ни подоб­на наша душа, а чело­ве­че­ско­му, смерт­но­му, пости­гае­мо­му не умом, мно­го­об­раз­но­му, раз­ло­жи­мо­му и тлен­но­му, непо­сто­ян­но­му и несход­но­му с самим собою подоб­но — и тоже в выс­шей сте­пе­ни — наше тело. Можем мы ска­зать что-нибудь вопре­ки это­му, друг Кебет?

—Нет, не можем.

29. — А если так, то не подо­ба­ет ли телу быст­ро раз­ру­шать­ся, а душе быть вовсе нераз­ру­ши­мой или почти нераз­ру­ши­мой?

c— Как же ина­че?

—Но ведь ты заме­ча­ешь, что, когда чело­век уми­ра­ет, види­мая его часть — тело, при­над­ле­жа­щая к види­мо­му [миру], или труп, как мы его назы­ваем, кото­ро­му свой­ст­вен­но раз­ру­шать­ся, рас­па­дать­ся, раз­ве­и­вать­ся, под­вер­га­ет­ся этой уча­сти не вдруг, не сра­зу, но сохра­ня­ет­ся доволь­но дол­гое вре­мя, если смерть застигнет тело в удач­ном состо­я­нии и в удач­ное вре­мя года. К тому же тело усох­шее и набаль­за­ми­ро­ван­ное, как баль­за­ми­ру­ют в Егип­те, может сохра­нять­ся чуть ли не без кон­ца. Но если даже тело и сгни­ет, неко­то­рые dего части — кости, сухо­жи­лия и про­чие им подоб­ные, мож­но ска­зать, бес­смерт­ны. Вер­но?

—Да.

—А душа, сама без­вид­ная и уда­ля­ю­ща­я­ся в места слав­ные, чистые и без­вид­ные — поис­ти­не в Аид29, к бла­го­му и разум­но­му богу, куда — если бог поже­ла­ет — вско­ро­сти пред­сто­ит отой­ти и моей душе, — неуже­ли душа, чьи свой­ства и при­ро­ду мы сей­час опре­де­ли­ли, немед­лен­но, едва рас­став­шись с телом, рас­се­и­ва­ет­ся и поги­ба­ет, как судит боль­шин­ство людей? eНет, дру­зья мои, Кебет и Сим­мий, ниче­го похо­же­го, но ско­рее все­го вот как. Допу­стим, что душа раз­лу­ча­ет­ся с телом чистою и не вла­чит за собою ниче­го телес­но­го, ибо в тече­ние всей жиз­ни умыш­лен­но избе­га­ла любой свя­зи с телом, осте­ре­га­лась его и сосре­дото­чи­ва­лась в самой себе, посто­ян­но в этом упраж­ня­ясь, ины­ми сло­ва­ми, посвя­ща­ла себя истин­ной фило­со­фии и, по сути дела, 81гото­ви­лась уме­реть лег­ко и спо­кой­но. Или же это нель­зя назвать под­готов­кою к смер­ти?

—Бес­спор­но, мож­но.

—Такая душа ухо­дит в подоб­ное ей самой без­вид­ное место, боже­ст­вен­ное, бес­смерт­ное, разум­ное, и, достиг­ши его, обре­та­ет бла­жен­ство, отныне избав­лен­ная от блуж­да­ний, без­рас­суд­ства, стра­хов, диких вожде­ле­ний и всех про­чих чело­ве­че­ских зол, и — как гово­рят о посвя­щен­ных в таин­ства — впредь наве­ки посе­ля­ет­ся сре­ди богов. Так мы долж­ны ска­зать, Кебет, или как-нибудь по-ино­му?

30. — Так, кля­нусь Зев­сом, — отве­тил Кебет.

—Но, думаю, bесли душа раз­лу­ча­ет­ся с телом осквер­нен­ная и зама­ран­ная, ибо все­гда была в свя­зи с телом, угож­да­ла ему и люби­ла его, зача­ро­ван­ная им, его стра­стя­ми и наслаж­де­ни­я­ми настоль­ко, что уже ниче­го не счи­та­ла истин­ным, кро­ме телес­но­го, — того, что мож­но ося­зать, увидеть, выпить, съесть или исполь­зо­вать для любов­ной уте­хи, а все смут­ное для гла­за и незри­мое, но пости­гае­мое разу­мом и фило­соф­ским рас­суж­де­ни­ем, при­учи­лась нена­видеть, боять­ся и избе­гать, — как, по-тво­е­му, такая cдуша рас­ста­нет­ся с телом чистою и обособ­лен­ною в себе самой?

—Нико­гда!

—Я думаю, что она вся про­ник­ну­та чем-то телес­ным: ее срас­ти­ли с ним посто­ян­ное обще­ние и связь и дол­гие заботы о нем.

—Совер­шен­но вер­но.

—Но ведь телес­ное, друг, надо пред­став­лять себе плот­ным, тяже­лым, зем­ле­об­раз­ным, види­мым. Ясно, что душа, сме­шан­ная с телес­ным, тяже­ле­ет, и эта тяжесть сно­ва тянет ее в види­мый мир30. В стра­хе перед без­вид­ным, перед тем, что назы­ва­ют Аидом, dона бро­дит сре­ди над­гро­бий и могил — там иной раз и заме­ча­ют похо­жие на тени при­зра­ки душ. Это при­зра­ки как раз таких душ, кото­рые рас­ста­лись с телом нечи­сты­ми; они при­част­ны зри­мо­му и пото­му откры­ва­ют­ся гла­зу.

—Да, Сократ, похо­же на то.

—Очень похо­же, Кебет. И конеч­но же это души не доб­рых, но дур­ных людей: они при­нуж­де­ны блуж­дать сре­ди могил, неся нака­за­ние за дур­ной образ жиз­ни в про­шлом, и так блуж­да­ют eдо той поры, пока при­стра­сти­ем к быв­ше­му сво­е­му спут­ни­ку — к телес­но­му — не будут вновь заклю­че­ны в око­вы тела. 31. Око­вы эти, веро­ят­но, вся­кий раз соот­вет­ст­ву­ют тем навы­кам, какие были при­об­ре­те­ны в про­шлой жиз­ни.

—О каких же навы­ках ты гово­ришь, Сократ?

—Ну, вот, напри­мер, кто пре­да­вал­ся чре­во­уго­дию, бес­пут­ству и пьян­ству, вме­сто того чтобы вся­че­ски их осте­ре­гать­ся, перей­дет, веро­ят­но, в поро­ду ослов 82или иных подоб­ных живот­ных. Как тебе кажет­ся?

—Это вполне веро­ят­но.

—А те, кто отда­вал пред­по­чте­ние неспра­вед­ли­во­сти, вла­сто­лю­бию и хищ­ни­че­ству, перей­дут в вол­ков, ястре­бов или кор­шу­нов. Или же мы с тобою решим, что такие души перей­дут в иные какие-нибудь тела?

—Что ты! — ска­зал Кебет. — Конеч­но, в эти, кото­рые ты назвал.

—Тогда, по-мое­му, уже ясно, что и всем осталь­ным пред­на­зна­че­ны места, соот­вет­ст­ву­ю­щие их глав­ной в жиз­ни забо­те.

—Да уж куда яснее!

—А самые счаст­ли­вые сре­ди них, ухо­дя­щие в самое луч­шее место, — это те, кто пре­успел в граж­дан­ской, bполез­ной для все­го наро­да доб­ро­де­те­ли: имя ей рас­суди­тель­ность и спра­вед­ли­вость, она рож­да­ет­ся из повсе­днев­ных обы­ча­ев и заня­тий, без уча­стия фило­со­фии и ума.

—Чем же они такие счаст­ли­вые?

—Да они, веро­ят­но, сно­ва ока­жут­ся в общи­тель­ной и смир­ной поро­де, сре­ди пчел, или, может быть, ос, или мура­вьев, а не то и вер­нут­ся к чело­ве­че­ско­му роду, и из них про­изой­дут воз­держ­ные люди.

—Да, похо­же на то.

32. — Но в род богов не поз­во­ле­но перей­ти нико­му, кто не был фило­со­фом и не очи­стил­ся до кон­ца, — cнико­му, кто не стре­мил­ся к позна­нию. Пото­му-то, милые мои Сим­мий и Кебет, истин­ные фило­со­фы гонят от себя все жела­ния тела, кре­пят­ся и ни за что им не усту­па­ют, не боясь разо­ре­ния и бед­но­сти в отли­чие от боль­шин­ства, кото­рое коры­сто­лю­би­во, и, хотя они в отли­чие от вла­сто­лю­би­вых и често­лю­би­вых не стра­шат­ся бес­че­стия и бес­сла­вия, достав­ля­е­мых дур­ною жиз­нью, они от жела­ний воз­дер­жи­ва­ют­ся.

—Так ведь иное было бы и недо­стой­но их, Сократ! — вос­клик­нул Кебет.

—Да, недо­стой­но, dкля­нусь Зев­сом. Кто забо­тит­ся о сво­ей душе, а не холит тело, тот рас­ста­ет­ся со все­ми эти­ми жела­ни­я­ми. Осталь­ные идут, сами не зная куда, а они сле­ду­ют сво­им путем: в уве­рен­но­сти, что нель­зя пере­чить фило­со­фии и про­ти­вить­ся осво­бож­де­нию и очи­ще­нию, кото­рые она несет, они идут за ней, куда бы она ни пове­ла.

33. — Как это, Сократ?

—Сей­час объ­яс­ню. Тем, кто стре­мит­ся к позна­нию, хоро­шо извест­но вот что: когда фило­со­фия при­ни­ма­ет под опе­ку их душу, душа туго-нату­го eсвя­за­на в теле и при­леп­ле­на к нему, она вынуж­де­на рас­смат­ри­вать и пости­гать сущее не сама по себе, но через тело, слов­но бы через решет­ки тюрь­мы, и погря­за­ет в глу­бо­чай­шем неве­же­стве. Видит фило­со­фия и всю гроз­ную силу этой тюрь­мы: под­чи­ня­ясь стра­стям, узник сам 83креп­че любо­го блю­сти­те­ля кара­у­лит соб­ст­вен­ную тем­ни­цу. Да, стре­мя­щим­ся к позна­нию извест­но, в каком поло­же­нии быва­ет их душа, когда фило­со­фия берет ее под свое покро­ви­тель­ство и с тихи­ми уве­ща­ни­я­ми при­ни­ма­ет­ся осво­бож­дать, выяв­ляя, до какой сте­пе­ни обман­чи­во зре­ние, обман­чив слух и осталь­ные чув­ства, убеж­дая отда­лять­ся от них, не поль­зо­вать­ся их служ­бою, насколь­ко это воз­мож­но, и сове­туя душе сосре­дото­чи­вать­ся и соби­рать­ся в себе самой, верить bтоль­ко себе, когда, сама в себе, она мыс­лит о том, что суще­ст­ву­ет само по себе, и не счи­тать истин­ным ниче­го из того, что она с помо­щью дру­го­го иссле­ду­ет из дру­гих вещей, ина­че гово­ря, из ощу­ти­мых и види­мых, ибо то, что видит душа, умо­по­сти­гае­мо и без­вид­но. Вот то осво­бож­де­ние, кото­ро­му не счи­та­ет нуж­ным про­ти­вить­ся душа истин­но­го фило­со­фа, и пото­му она бежит от радо­стей, жела­ний, печа­лей и стра­хов, насколь­ко это в ее силах, пони­мая, что, если кто силь­но обра­до­ван, или опе­ча­лен, или испу­ган, или охва­чен силь­ным жела­ни­ем, он тер­пит не толь­ко обыч­ное зло, како­го и мог бы ожидать, — напри­мер, заболе­ва­ет или про­ма­ты­ва­ет­ся, cпота­кая сво­им стра­стям, — но и самое вели­кое, самое край­нее из всех зол и даже не отда­ет себе в этом отче­та.

—Какое же это зло, Сократ? — спро­сил Кебет.

—А вот какое: нет чело­ве­ка, чья душа, испы­ты­вая силь­ную радость или силь­ную печаль, не счи­та­ла бы то, чем вызва­но такое ее состо­я­ние, пре­дель­но ясным и пре­дель­но под­лин­ным, хотя это и не так. Ты, я думаю, со мною согла­сишь­ся, что в первую оче­редь это отно­сит­ся к вещам види­мым.

d— Охот­но согла­шусь.

—А согла­сишь­ся ли ты, что имен­но в таком состо­я­нии тело ско­вы­ва­ет душу осо­бен­но креп­ко?

—То есть как?

—А вот как: у любой радо­сти или печа­ли есть как бы гвоздь, кото­рым она при­гвож­да­ет душу к телу, прон­за­ет ее и дела­ет как бы телес­ною, застав­ляя при­ни­мать за исти­ну все, что ска­жет тело. А разде­ляя пред­став­ле­ния и вку­сы тела, душа, мне кажет­ся, неиз­беж­но пере­ни­ма­ет его пра­ви­ла и при­выч­ки, и уже нико­гда не прий­ти ей в Аид чистою — она все­гда отхо­дит, обре­ме­нен­ная телом, и пото­му вско­ре вновь попа­да­ет в иное тело и, eточ­но посе­ян­ное зер­но, пус­ка­ет рост­ки. Так она лиша­ет­ся сво­ей доли в обще­нии с боже­ст­вен­ным, чистым и еди­но­об­раз­ным.

—Вер­но, Сократ, совер­шен­но вер­но, — ска­зал Кебет.

34. — По этим как раз при­чи­нам, Кебет, воз­держ­ны и муже­ст­вен­ны те, кто достой­ным обра­зом стре­мит­ся к позна­нию, а вовсе не по тем, о кото­рых любит 84гово­рить боль­шин­ство. Или, может, ты ино­го мне­ния?

—Нет, что ты!

—Да, душа фило­со­фа рас­суж­да­ет при­мер­но так, как мы гово­ри­ли, и не дума­ет, буд­то дело фило­со­фии — осво­бож­дать ее, а она, когда это дело сде­ла­но, может сно­ва пре­дать­ся радо­стям и печа­лям и надеть преж­ние око­вы, напо­до­бие Пене­ло­пы, без кон­ца рас­пус­каю­щей свою ткань31. Вно­ся во все успо­ко­е­ние, сле­дуя разу­му и посто­ян­но в нем пре­бы­вая, созер­цая истин­ное, боже­ст­вен­ное и непре­лож­ное и в нем обре­тая для себя пищу, bдуша пола­га­ет, что так имен­но до́лжно жить, пока она жива, а после смер­ти отой­ти к тому, что ей срод­ни, и навсе­гда изба­вить­ся от чело­ве­че­ских бед­ст­вий. Бла­го­да­ря такой пище и в завер­ше­ние такой жиз­ни, Сим­мий и Кебет, ей неза­чем боять­ся ниче­го дур­но­го, неза­чем тре­во­жить­ся, как бы при рас­ста­ва­нии с телом она не рас­па­лась, не рас­се­я­лась по вет­ру, не умча­лась неве­до­мо куда, чтобы уже нигде боль­ше и никак не суще­ст­во­вать.

35. После этих слов Сокра­та насту­пи­ло дол­гое cмол­ча­ние. Вид­но было, что и сам он раз­мыш­ля­ет над толь­ко что ска­зан­ным, и боль­шин­ство из нас тоже. Потом Кебет и Сим­мий о чем-то корот­ко пере­мол­ви­лись друг с дру­гом. Сократ при­ме­тил это и спро­сил:

—Что такое? Вы, вер­но, счи­та­е­те, что ска­зан­но­го недо­ста­точ­но? Да, прав­да, оста­ет­ся еще нема­ло сомни­тель­ных и сла­бых мест, если про­смот­реть все от нача­ла до кон­ца с нуж­ным вни­ма­ни­ем. Конеч­но, если у вас на уме что-нибудь дру­гое, я мол­чу. Но если вы в затруд­не­нии из-за это­го, не стес­няй­тесь, открой­те свои сооб­ра­же­ния, если они кажут­ся вам более убеди­тель­ны­ми, нако­нец, при­ми­те в свой раз­го­вор и dменя, если нахо­ди­те, что с моею помо­щью дело пой­дет луч­ше.

На это Сим­мий ото­звал­ся так:

—Я ска­жу тебе, Сократ, все как есть. Мы уже дав­но оба в сму­ще­нии и всё толь­ко под­тал­ки­ва­ем друг дру­га, чтобы тебя спро­сить, пото­му что очень хотим услы­шать, что ты отве­тишь, да боим­ся при­чи­нить тебе огор­че­ние — как бы наши вопро­сы не были тебе в тягость из-за нынеш­ней беды.

Сократ слег­ка улыб­нул­ся и ска­зал:

—Ах, eСим­мий, Сим­мий! До чего же труд­но было бы мне убедить чужих людей, что я совсем не счи­таю бедою нынеш­нюю свою участь, если даже вас я не могу в этом убедить и вы опа­са­е­тесь, буд­то сего­дня я рас­по­ло­жен мрач­нее, чем рань­ше, в тече­ние всей жиз­ни! Вам, вер­но, кажет­ся, что даром про­ри­ца­ния я усту­паю лебедям, кото­рые, как почу­ют близ­кую смерть, заво­дят песнь такую гром­кую и пре­крас­ную, 85какой нико­гда еще не пева­ли: они лику­ют отто­го, что ско­ро отой­дут к богу, кото­ро­му слу­жат. А люди из-за соб­ст­вен­но­го стра­ха перед смер­тью воз­во­дят напрас­ли­ну и на лебедей, утвер­ждая, что они яко­бы опла­ки­ва­ют свою смерть и что скорбь вдох­нов­ля­ет их на пред­смерт­ную песнь. Им и невдо­мек, этим людям, что ни одна пти­ца не поет, когда стра­да­ет от голо­да, или холо­да, или иной какой нуж­ды, — даже соло­вей, даже ласточ­ка или удод, хотя про них и рас­ска­зы­ва­ют, буд­то они поют, опла­ки­вая свое горе32. Но, по-мое­му, это выдум­ка — и про них, и проbлебедей. Лебеди при­над­ле­жат Апол­ло­ну33, и пото­му — вещие пти­цы — они про­видят бла­га, ожидаю­щие их в Аиде, и поют, и раду­ют­ся в этот послед­ний свой день, как нико­гда преж­де. Но я и себя, вме­сте с лебедя­ми, счи­таю рабом того же гос­по­ди­на и слу­жи­те­лем того же бога34, я верю, что и меня мой вла­ды­ка наде­лил даром про­ро­че­ства не хуже, чем лебедей, и не силь­нее, чем они, горюю, рас­ста­ва­ясь с жиз­нью. Так что вы може­те гово­рить и спра­ши­вать о чем хоти­те, пока вам не пре­пят­ст­ву­ют Один­на­дцать, постав­лен­ные cафи­ня­на­ми.

—Что ж, пре­крас­но, — начал Сим­мий, — в таком, слу­чае и я объ­яс­ню тебе, в чем мои затруд­не­ния, и Кебет не скро­ет, что из ска­зан­но­го сего­дня кажет­ся ему непри­ем­ле­мым. Мне дума­ет­ся, Сократ, — как, впро­чем, может быть, и тебе само­му, — что при­об­ре­сти точ­ное зна­ние о подоб­ных вещах в этой жиз­ни либо невоз­мож­но, либо до край­но­сти труд­но, но в то же вре­мя было бы позор­ным мало­ду­ши­ем не испы­тать и не про­ве­рить все­ми спо­со­ба­ми суще­ст­ву­ю­щие на этот счет взгляды и отсту­пить­ся, пока воз­мож­но­сти для иссле­до­ва­ния не исчер­па­ны до кон­ца. Зна­чит, нуж­но достиг­нуть одно­го из двух: узнать исти­ну от дру­гих или отыс­кать ее само­му, либо же, если ни пер­вое, ни вто­рое невоз­мож­но, при­нять dсамое луч­шее и самое надеж­ное из чело­ве­че­ских уче­ний и на нем, точ­но на плоту, попы­тать­ся пере­плыть через жизнь, если уже не удаст­ся пере­пра­вить­ся на более устой­чи­вом и надеж­ном судне — на каком-нибудь боже­ст­вен­ном уче­нии. Поэто­му я теперь набе­русь сме­ло­сти и задам свой вопрос, тем более что ты и сам велишь: я не хочу потом уко­рять себя за то, что теперь про­мол­чал. Да, Сократ, я и сам раз­мыш­ляю над тво­и­ми сло­ва­ми, и вме­сте с ним, с Кебе­том, и мне кажет­ся, они не вполне убеди­тель­ны.

36. eА Сократ на это:

—Может быть, тебе и пра­виль­но кажет­ся, друг, но толь­ко ска­жи, в чем имен­но «не вполне»?

—А вот в чем, на мой взгляд: то же самое рас­суж­де­ние мож­но при­ме­нить к лире, к ее стру­нам и гар­мо­нии35. И вер­но, в настро­ен­ной лире гар­мо­ния — это нечто невиди­мое, бес­те­лес­ное, пре­крас­ное и 86боже­ст­вен­ное, а сама лира и стру­ны — тела, то есть нечто телес­ное, слож­ное, зем­ное и срод­ное смерт­но­му. Пред­ставь себе теперь, что лиру раз­би­ли или же поре­за­ли и порва­ли стру­ны, — при­во­дя те же дово­ды, какие при­во­дишь ты, кто-нибудь будет упор­но дока­зы­вать, что гар­мо­ния не раз­ру­ши­лась и долж­на по-преж­не­му суще­ст­во­вать. Быть того не может, ска­жет такой чело­век, чтобы лира с разо­рван­ны­ми стру­на­ми и сами стру­ны — вещи смерт­ной при­ро­ды — все еще суще­ст­во­ва­ли, а гар­мо­ния, bсрод­ная и близ­кая боже­ст­вен­но­му и бес­смерт­но­му, погиб­ла, уни­что­жив­шись рань­ше, чем смерт­ное. Нет, гар­мо­ния непре­мен­но долж­на суще­ст­во­вать, и преж­де истле­ют без остат­ка дере­во и жилы струн, чем пре­тер­пит что-нибудь худое гар­мо­ния. И пра­во же, Сократ, я думаю, ты и сам отлич­но созна­ешь, что наи­бо­лее частый взгляд на душу таков36: если наше тело свя­зы­ва­ют и дер­жат в натя­же­нии теп­ло, холод, сухость, влаж­ность и неко­то­рые иные, подоб­ные им, [нача­ла], cто душа наша есть соче­та­ние и гар­мо­ния этих [начал], когда они хоро­шо и сораз­мер­но сме­ша­ны друг с дру­гом. И если душа — это дей­ст­ви­тель­но сво­его рода гар­мо­ния, зна­чит, когда тело чрез­мер­но сла­бе­ет или, напро­тив, чрез­мер­но напря­га­ет­ся — из-за болез­ни или иной какой напа­сти, — душа при всей сво­ей боже­ст­вен­но­сти долж­на немед­лен­но раз­ру­шить­ся, как раз­ру­ша­ет­ся любая гар­мо­ния, будь то зву­ков или же любых тво­ре­ний худож­ни­ков; а телес­ные остан­ки могут сохра­нять­ся dдол­гое вре­мя, пока их не уни­что­жит огонь или тле­ние. Пожа­луй­ста, поду­май, как нам отве­чать на этот довод, если кто будет наста­и­вать, что душа есть соче­та­ние телес­ных качеств и пото­му в том, что мы назы­ваем смер­тью, гибнет пер­вою.

37. Сократ, по все­гдаш­ней сво­ей при­выч­ке, обвел собрав­ших­ся взглядом, улыб­нул­ся и ска­зал:

—Сим­мий гово­рит дело. Если кто из вас наход­чи­вее мое­го, пусть отве­ча­ет. Кажет­ся, Сим­мий мет­ко под­дел [наше] рас­суж­де­ние. И все-таки, на мой взгляд, eпреж­де чем отве­чать, нуж­но спер­ва выслу­шать еще Кебе­та, — в чем упре­ка­ет [наши] дово­ды он, а мы тем вре­ме­нем поду­ма­ем, что нам ска­зать. И тогда уже, выслу­шав обо­их, мы либо усту­пим им, если выяс­нит­ся, что они поют в лад, а если нет — будем отста­и­вать свое дока­за­тель­ство. Ну, Кебет, теперь твой черед: гово­ри, что тебя сму­ща­ет.

—Да, Сократ, я ска­жу, — ото­звал­ся Кебет. — Мне кажет­ся, [наше] дока­за­тель­ство не сдви­ну­лось с места, и упрек, что мы дела­ли ему рань­ше, 87мож­но повто­рить и теперь. Что наша душа суще­ст­во­ва­ла и до того, как вопло­ти­лась в этом обра­зе, дока­за­но — я не отри­цаю — очень тон­ко и, смею ска­зать, очень убеди­тель­но. Но что она и после нашей смер­ти про­дол­жа­ет где-то суще­ст­во­вать, это мне пред­став­ля­ет­ся дале­ко не столь убеди­тель­ным. Прав­да, я не разде­ляю воз­ра­же­ния Сим­мия, буд­то душа не силь­нее и не дол­го­веч­нее тела. Наобо­рот, сколь­ко я пони­маю, душа обла­да­ет огром­ным пре­иму­ще­ст­вом перед всем телес­ным. «Как же так? — спро­сят меня. — Откуда же тогда твои сомне­ния, если ты видишь, что после смер­ти чело­ве­ка даже более сла­бая его часть bпро­дол­жа­ет суще­ст­во­вать? Раз­ве тебе не кажет­ся, что более дол­го­веч­ная часть непре­мен­но долж­на сохра­нять­ся в цело­сти все это вре­мя?» Смот­ри, есть ли толк в том, что́ я на это отве­чаю. Есте­ствен­но, что и мне, как рань­ше Сим­мию, пона­до­бит­ся какое-нибудь упо­доб­ле­ние.

Так рас­суж­дать, на мой взгляд, при­мер­но то же самое, что при­ме­нить этот довод к умер­ше­му ста­ри­ку тка­чу и утвер­ждать, буд­то он не погиб, но где-то суще­ст­ву­ет, целый и невреди­мый, и в под­твер­жде­ние предъ­явить плащ, кото­рый ста­рик сам себе соткал: плащ-то ведь цел, ему ниче­го не сде­ла­лось, он невредим. А если кто усо­мнит­ся, тогда спро­сить, cчто дол­го­веч­нее, люди или пла­щи, кото­рые посто­ян­но в употреб­ле­нии, в нос­ке, и, услы­хав в ответ: «Разу­ме­ет­ся, люди», — счи­тать дока­зан­ным, что чело­век, соткав­ший этот плащ, без вся­ко­го сомне­ния, цел и невредим, раз не погиб­ла вещь менее дол­го­веч­ная.

Но я думаю, Сим­мий, что на самом-то деле все обсто­ит ина­че. Следи и ты за тем, что я гово­рю. Кто так рас­суж­да­ет, судит неле­по — это каж­до­му вид­но. Ведь наш ткач соткал и сно­сил мно­го эта­ких пла­щей и dпере­жил их все, за исклю­че­ни­ем, прав­да, одно­го, послед­не­го, но из это­го никак не сле­ду­ет, буд­то чело­век негод­нее или бес­силь­нее пла­ща.

То же самое упо­доб­ле­ние, по-мое­му, при­ме­ни­мо и к душе, свя­зан­ной с телом, и, кто гово­рит о душе и теле теми же самы­ми сло­ва­ми, что о тка­че и пла­ще, мне кажет­ся, гово­рит вер­но: он ска­жет, что душа дол­го­веч­нее, а тело сла­бее и крат­ковре­мен­нее; к это­му, одна­ко ж, он дол­жен при­ба­вить, что вся­кая душа сна­ши­ва­ет мно­го тел, в осо­бен­но­сти если живет мно­го лет: тело ведь изна­ши­ва­ет­ся и отми­ра­ет еще при жиз­ни чело­ве­ка, eи, ста­ло быть, душа бес­пре­рыв­но ткет нано­во, заме­няя сно­шен­ное. И когда душа поги­ба­ет, послед­няя одеж­да на ней непре­мен­но долж­на быть цела — она одна толь­ко и пере­жи­ва­ет душу. Лишь после гибе­ли души обна­ру­жи­ва­ет тело при­род­ную свою сла­бость и ско­ро истреб­ля­ет­ся тле­ни­ем. Зна­чит, при­няв наше дока­за­тель­ство, мы все еще не можем твер­до наде­ять­ся, что душа наша, когда мы умрем, 88будет где-то про­дол­жать свое суще­ст­во­ва­ние.

Мало того, ска­жут мне, допу­стим, мы сде­ла­ем сто­рон­ни­ку этих дово­дов еще бо́льшие уступ­ки, чем сде­лал ты, и согла­сим­ся, что душа суще­ст­ву­ет не толь­ко до наше­го рож­де­ния, но, что вполне воз­мож­но, неко­то­рые души суще­ст­ву­ют и после того, как мы умрем, и будут суще­ст­во­вать, и мно­го раз родят­ся, и сно­ва умрут: ведь душа по при­ро­де сво­ей настоль­ко силь­на, что спо­соб­на выне­сти мно­го рож­де­ний. Допу­стим, со всем этим мы согла­сим­ся, но не приз­на́ем, что душа не несет ника­ко­го ущер­ба в частых сво­их рож­де­ни­ях и не поги­ба­ет одна­жды совер­шен­но в какую-то из сво­их смер­тей, — bа никто не похва­ста­ет­ся, буд­то зна­ет хоть что-нибудь об этой послед­ней смер­ти и о раз­ру­ше­нии тела, несу­щем гибель душе, ибо такое ощу­ще­ние нико­му из нас не доступ­но. Раз это так, не сле­ду­ет нам выка­зы­вать отва­гу перед смер­тью; она про­сто без­рас­суд­на, такая отва­га, — ведь дока­зать, что душа совер­шен­но бес­смерт­на и неуни­что­жи­ма, мы не можем. А раз не можем, уми­раю­щий непре­мен­но будет боять­ся за свою душу, как бы, отде­ля­ясь от тела на этот раз, она не погиб­ла окон­ча­тель­но.

38. Выслу­шав Сим­мия и Кебе­та, мы cвсе помрач­не­ли. Потом мы при­зна­ва­лись друг дру­гу, что преж­ние дово­ды пол­но­стью нас убеди­ли, а тут мы сно­ва испы­ты­ва­ли заме­ша­тель­ство и были пол­ны недо­ве­рия не толь­ко к ска­зан­но­му преж­де, но и к тому, что нам еще пред­сто­я­ло услы­шать. Может быть, это мы никуда не год­ны и не спо­соб­ны ни о чем судить? Или же сам вопрос не допус­ка­ет ясно­го отве­та?

Эхе­крат. Кля­нусь бога­ми, Федон, я вас отлич­но пони­маю. Послу­шал я тебя, и вот что при­мер­но хочет­ся мне ска­зать dсамо­му себе: «Како­му же дока­за­тель­ству мы теперь пове­рим, если Сократ гово­рил так убеди­тель­но, и, одна­ко же, все его рас­суж­де­ния поко­леб­ле­ны!» До сих пор меня все­гда осо­бен­но при­вле­кал взгляд на душу как на сво­его рода гар­мо­нию. Когда об этом зашла речь, мне слов­но напом­ни­ли, что я дав­но дер­жусь тако­го мне­ния и сам, и теперь сно­ва, как бы с само­го нача­ла, мне до край­но­сти нуж­но какое-нибудь иное дока­за­тель­ство, кото­рое уве­рит меня, что душа не уми­ра­ет вме­сте с телом. Про­дол­жай, ради Зев­са! Как Сократ eвер­нул­ся к сво­е­му дока­за­тель­ству? И был ли он замет­но удру­чен — так же как и вы — или же, напро­тив, спо­кой­но помог ваше­му иссле­до­ва­нию? И вполне ли успеш­ной была его помощь или не вполне? Рас­ска­жи нам обо всем как мож­но точ­нее!

Федон. Зна­ешь, Эхе­крат, я часто вос­хи­щал­ся Сокра­том, но нико­гда не испы­ты­вал тако­го вос­хи­ще­ния, 89как в тот раз. Он нашел­ся, что отве­тить, но в этом нет еще, пожа­луй, ниче­го стран­но­го. Если я был вос­хи­щен сверх вся­кой меры, так это тем, во-пер­вых, с какой охотой, бла­го­же­ла­тель­но­стью и даже удо­воль­ст­ви­ем он встре­тил воз­ра­же­ния сво­их моло­дых собе­сед­ни­ков, далее, тем, как чут­ко под­ме­тил он наше уны­ние, вызван­ное их дово­да­ми, и, нако­нец, как пре­крас­но он нас исце­лил. Мы были точ­но вои­ны, спа­саю­щи­е­ся бег­ст­вом после пора­же­ния, а он обо­д­рил нас и повер­нул назад, чтобы вме­сте с ним и под его руко­во­ди­тель­ст­вом вни­ма­тель­но иссле­до­вать все сна­ча­ла.

Эхе­крат. Как же имен­но?

Федон. Сей­час объ­яс­ню. Слу­чи­лось так, что я bсидел спра­ва от Сокра­та, под­ле само­го ложа — на ска­ме­еч­ке — и пото­му гораздо ниже его. И вот, про­ведя рукой по моей голо­ве и при­гла­див воло­сы на шее — он часто играл мои­ми воло­са­ми, — Сократ про­мол­вил:

—Зав­тра, Федон, ты, вер­но, остри­жешь эти пре­крас­ные куд­ри?37

—Боюсь, что так, Сократ, — отве­чал я.

—Не ста­нешь ты это­го делать, если послу­ша­ешь­ся меня.

—Отче­го же? — спро­сил я.

—Да отто­го, что еще сего­дня и я остри­гусь вме­сте с тобою, если наше дока­за­тель­ство скон­ча­ет­ся и мы не суме­ем его ожи­вить. cБудь я на тво­ем месте и ускольз­ни дока­за­тель­ство у меня из рук, я бы дал клят­ву, по при­ме­ру аргос­цев38, не отра­щи­вать воло­сы до тех пор, пока не одер­жу победы в новом бою про­тив дово­дов Сим­мия и Кебе­та.

—Но ведь, как гово­рит­ся, про­тив дво­их даже Герак­лу не высто­ять, — воз­ра­зил я.

—Тогда клик­ни на помощь меня — я буду тво­им Иола­ем, пока день еще не погас.

—Конеч­но, клик­ну, толь­ко давай наобо­рот: я буду Иола­ем, а ты Герак­лом39.

—Это все рав­но, — ска­зал Сократ. — 39. Но преж­де все­го давай осте­ре­жем­ся одной опас­но­сти.

—Какой опас­но­сти? — спро­сил я.

d— Чтобы нам не сде­лать­ся нена­вист­ни­ка­ми вся­ко­го сло­ва, как иные ста­но­вят­ся чело­ве­ко­не­на­вист­ни­ка­ми, ибо нет боль­шей беды, чем нена­висть к сло­ву40. Рож­да­ет­ся она таким же точ­но обра­зом, как чело­ве­ко­не­на­вист­ни­че­ство. А им мы про­ни­ка­ем­ся, если спер­ва горя­чо и без вся­ко­го раз­бо­ра дове­ря­ем кому-нибудь и счи­та­ем его чело­ве­ком совер­шен­но чест­ным, здра­вым и надеж­ным, но в ско­ром вре­ме­ни обна­ру­жи­ва­ем, что он невер­ный, нена­деж­ный и еще того хуже. Кто испы­та­ет это неод­но­крат­но, и в осо­бен­но­сти по вине тех, кого счи­тал eсамы­ми близ­ки­ми дру­зья­ми, тот в кон­це кон­цов от частых обид нена­видит уже всех под­ряд и ни в ком не видит ниче­го здра­во­го и чест­но­го. Тебе, вер­но, слу­ча­лось заме­чать, как это быва­ет.

—Конеч­но, слу­ча­лось, — ска­зал я.

—Но раз­ве это не срам? — про­дол­жал Сократ. — Раз­ве не ясно, что мы при­сту­па­ем к людям, не вла­дея искус­ст­вом их рас­по­зна­вать? Ведь кто вла­де­ет этим искус­ст­вом по-насто­я­ще­му, тот рас­судит, что и очень хоро­ших 90и очень пло­хих людей немно­го, а посред­ст­вен­ных — без чис­ла.

—Как это? — спро­сил я.

—Так же точ­но, как очень малень­ких и очень боль­ших. Что встре­тишь реже, чем очень боль­шо­го или очень малень­ко­го чело­ве­ка или соба­ку и так далее? Или что-нибудь очень быст­рое или мед­лен­ное, без­образ­ное или пре­крас­ное, белое или чер­ное? Раз­ве ты не заме­чал, что во всех таких слу­ча­ях край­но­сти ред­ки и немно­го­чис­лен­ны, зато середи­на запол­не­на в изоби­лии?

—Конеч­но, заме­чал, — bска­зал я.

—И если бы устро­ить состя­за­ние в испор­чен­но­сти, то и пер­вей­ших него­дя­ев ока­за­лось бы совсем немно­го, не так ли?

—Похо­же, что так, — ска­зал я.

—Вот имен­но, — под­твер­дил он. — Но не в этом сход­ство меж­ду рас­суж­де­ни­я­ми и людь­ми — я сей­час про­сто сле­до­вал за тобою, куда ты вел, — а в том, что ино­гда мы пове­рим дока­за­тель­ству и приз­на́ем его истин­ным (хотя сами искус­ст­вом рас­суж­дать не вла­де­ем), а малое вре­мя спу­стя решим, что оно лож­но, — когда по заслу­гам, а когда и неза­слу­жен­но, и так не раз и не два. Осо­бен­но, как ты зна­ешь, это быва­ет с теми, кто cлюбит отыс­ки­вать дово­ды и за и про­тив чего бы то ни было: в кон­це кон­цов они начи­на­ют думать, буд­то ста­ли муд­рее всех на све­те и одни толь­ко постиг­ли, что нет ниче­го здра­во­го и надеж­но­го ни сре­ди вещей, ни сре­ди суж­де­ний, но что все реши­тель­но испы­ты­ва­ет при­ли­вы и отли­вы, точ­но воды Еври­па41, и ни на миг не оста­ет­ся на месте.

—Да, все, что ты ска­зал, — чистая прав­да.

—А когда так, Федон, было бы печаль­но, если бы, узнав истин­ное, надеж­ное и доступ­ное для пони­ма­ния дока­за­тель­ство, dа затем встре­тив­шись с дока­за­тель­ства­ми тако­го рода, что иной раз они пред­став­ля­ют­ся истин­ны­ми, а иной раз лож­ны­ми, мы ста­ли бы винить не себя самих и не свою неис­кус­ность, но от доса­ды охот­но сва­ли­ли бы соб­ст­вен­ную вину на дока­за­тель­ства и впредь, до кон­ца дней упор­но нена­виде­ли бы и поно­си­ли рас­суж­де­ния, лишив себя истин­но­го зна­ния бытия.

—Да, кля­нусь Зев­сом, — ска­зал я, — это было бы очень печаль­но.

40. — Итак, — про­дол­жал он, — преж­де все­го охра­ним в себя от этой опас­но­сти eи не будем допус­кать мыс­ли, буд­то в рас­суж­де­ни­ях вооб­ще нет ниче­го здра­во­го, ско­рее будем счи­тать, что это мы сами еще недо­ста­точ­но здра­вы и надо муже­ст­вен­но искать пол­но­го здра­во­мыс­лия: тебе и осталь­ным — ради всей вашей даль­ней­шей жиз­ни, 91мне же — ради одной толь­ко смер­ти. Сей­час обсто­я­тель­ства скла­ды­ва­ют­ся так, что я рискую пока­зать­ся вам не фило­со­фом, а завзя­тым спор­щи­ком, а это уже свой­ство пол­ных невежд. Они, если воз­ни­ка­ет раз­но­гла­сие, не заботят­ся о том, как обсто­ит дело в дей­ст­ви­тель­но­сти; как бы вну­шить при­сут­ст­ву­ю­щим свое мне­ние — вот что у них на уме. В нынеш­них обсто­я­тель­ствах, мне кажет­ся, я отли­ча­юсь от них лишь тем, что не при­сут­ст­ву­ю­щих стрем­люсь убедить в право­те моих слов — раз­ве что меж­ду про­чим, — но само­го себя, bчтобы убедить­ся до кон­ца. Вот мой рас­чет, доро­гой друг, и погляди, какой свое­ко­рыст­ный рас­чет: если то, что я утвер­ждаю, ока­жет­ся исти­ной, хоро­шо, что я дер­жусь тако­го убеж­де­ния, а если для умер­ше­го нет уже ниче­го, я хотя бы не буду доку­чать при­сут­ст­ву­ю­щим сво­и­ми жало­ба­ми в эти пред­смерт­ные часы, и, нако­нец, глу­пая моя выдум­ка тоже не сохра­нит­ся сре­ди живых — это было бы нелад­но, — но вско­ре погибнет.

Вот как я изгото­вил­ся, Сим­мий и Кебет, чтобы при­сту­пить к дока­за­тель­ству. А вы cпослу­шай­тесь меня и помень­ше думай­те о Сокра­те, но глав­ным обра­зом — об истине; и если реши­те, что я гово­рю вер­но, согла­шай­тесь, а если нет — воз­ра­жай­те, как толь­ко смо­же­те. А не то смот­ри­те — я увле­кусь и вве­ду в обман разом и себя само­го, и вас, а потом исчез­ну, точ­но пче­ла, оста­вив­шая в ран­ке жало.

41. Одна­ко ж впе­ред! Рань­ше все­го напом­ни­те мне, что вы гово­ри­ли, — на слу­чай, если я что забыл. Сим­мий, если не оши­ба­юсь, был в сомне­нии и в стра­хе, как бы душа, хотя она и боже­ст­вен­нее и dпре­крас­нее тела, все же не погиб­ла пер­вою — по той при­чине, что она сво­его рода гар­мо­ния. А Кебет, мне кажет­ся, согла­ша­ет­ся со мною в том, что душа дол­го­веч­нее тела, но, по его мне­нию, никто не может быть уве­рен, что душа, после того как сме­нит и сно­сит мно­го тел, покидая послед­нее из них, не поги­ба­ет и сама; имен­но гибель души и есть, соб­ст­вен­но, смерть, пото­му что тело отми­ра­ет и гибнет непре­стан­но. Это или что дру­гое нуж­но нам рас­смот­реть, Кебет и Сим­мий?

eОба отве­ча­ли, что имен­но это.

—Ска­жи­те, — про­дол­жал Сократ, — вы отвер­га­е­те все преж­ние дово­ды цели­ком или же одни отвер­га­е­те, а дру­гие нет?

—Одни отвер­га­ем, — отве­ча­ли они, — дру­гие нет.

—А как насчет того утвер­жде­ния, что зна­ние — это при­по­ми­на­ние и что, если так, душа наша непре­мен­но долж­на 92была где-то суще­ст­во­вать, преж­де чем попа­ла в око­вы тела?

—Я, — про­мол­вил Кебет, — и тогда нашел это утвер­жде­ние на ред­кость убеди­тель­ным, и сей­час ни в коем слу­чае не хочу от него отка­зы­вать­ся.

—И я так счи­таю, — ска­зал Сим­мий, — и был бы очень изум­лен, если бы мое мне­ние вдруг пере­ме­ни­лось.

Тогда Сократ:

—А меж­ду тем, друг-фива­нец, тебе при­дет­ся его пере­ме­нить, если ты оста­нешь­ся при мыс­ли, что гар­мо­ния — это нечто состав­ное, а душа — сво­его рода гар­мо­ния, сла­гаю­ща­я­ся из натя­же­ния телес­ных начал. bВедь ты едва ли и сам допу­стишь, что гар­мо­ния сло­жи­лась и суще­ст­во­ва­ла преж­де, неже­ли то, из чего ей пред­сто­я­ло сло­жить­ся. Или все-таки допу­стишь?

—Нико­гда, Сократ! — вос­клик­нул Сим­мий.

—Но ты видишь, что имен­но это ты неча­ян­но и утвер­жда­ешь? Ведь ты гово­ришь, что душа суще­ст­ву­ет до того, как вопло­тит­ся в чело­ве­че­ском обра­зе, а зна­чит, она суще­ст­ву­ет, сло­жив­шись из того, что еще не суще­ст­ву­ет. Ведь гар­мо­ния совсем непо­хо­жа на то, чему ты упо­доб­ля­ешь ее сей­час: наобо­рот, спер­ва рож­да­ет­ся лира, и стру­ны, и cзву­ки, пока еще негар­мо­нич­ные, и лишь послед­ней воз­ни­ка­ет гар­мо­ния и пер­вой раз­ру­ша­ет­ся. Как же этот новый твой довод будет зву­чать в лад с преж­ним?

—Никак не будет, — отве­чал Сим­мий.

—А ведь если како­му дово­ду и сле­ду­ет зву­чать строй­но и в лад, так уж тому, кото­рый каса­ет­ся гар­мо­нии.

—Да, конеч­но, — согла­сил­ся Сим­мий.

—А у тебя не выхо­дит в лад, — ска­зал Сократ. — Так что гляди, какой из двух дово­дов ты выби­ра­ешь: что зна­ние — это при­по­ми­на­ние42 или что душа — гар­мо­ния.

—Пер­вый, Сократ, несо­мнен­но, пер­вый. Вто­рой я усво­ил без дока­за­тель­ства, соблаз­нен­ный его прав­до­по­до­би­ем dи изя­ще­ст­вом, то есть так же, как обыч­но при­ни­ма­ет его боль­шин­ство людей. Но я пре­крас­но знаю, что дово­ды, дока­зы­ваю­щие свою правоту через прав­до­по­до­бие, — это пусто­хва­лы, и, если не быть насто­ро­же, они обма­нут тебя самым жесто­ким обра­зом. Так слу­ча­ет­ся и в гео­мет­рии, и во всем про­чем. Иное дело — довод о при­по­ми­на­нии и зна­нии: он стро­ит­ся на таком осно­ва­нии, кото­рое заслу­жи­ва­ет дове­рия. Сколь­ко я пом­ню, мы гово­ри­ли, что душа суще­ст­ву­ет до пере­хо­да сво­его в тело с такой же необ­хо­ди­мо­стью, с какою ей при­над­ле­жит сущ­ность, име­ну­е­мая eбыти­ем. Это осно­ва­ние я при­ни­маю как вер­ное и доста­точ­ное и нима­ло в нем не сомне­ва­юсь. А если так, я, по-види­мо­му, не дол­жен при­зна­вать, что душа есть гар­мо­ния, кем бы этот взгляд ни выска­зы­вал­ся — мною или еще кем-нибудь.

42. — Ну, так и что же, Сим­мий? Как тебе кажет­ся, может ли гар­мо­ния или любое дру­гое соче­та­ние про­явить себя как-то ина­че, 93чем состав­ные части, из кото­рых оно скла­ды­ва­ет­ся?

—Никак не может.

—Ста­ло быть, как я думаю, ни дей­ст­во­вать само, ни испы­ты­вать воздей­ст­вие как-нибудь ина­че, чем они?

Сим­мий согла­сил­ся.

—И зна­чит, гар­мо­ния не может руко­во­дить сво­и­ми состав­ны­ми частя­ми, наобо­рот, она долж­на сле­до­вать за ними?

Сим­мий под­твер­дил.

—И уж подав­но ей и не дви­нуть­ся, и не про­зву­чать вопре­ки состав­ным частям, одним сло­вом, ника­ко­го про­ти­во­дей­ст­вия им не ока­зать?

—Да, ни малей­ше­го.

—Пой­дем даль­ше. Вся­кая гар­мо­ния по при­ро­де сво­ей тако­ва, како­ва настрой­ка?

—Не пони­маю тебя.

—Ну, а если настрой­ка луч­ше, пол­нее — bдопу­стим, что такое воз­мож­но, — то и гар­мо­ния была бы гар­мо­ни­ей в боль­шей мере, а если хуже и менее пол­но, то в мень­шей мере.

—Совер­шен­но вер­но.

—А к душе это при­ло­жи­мо, так чтобы хоть нена­мно­го одна душа была луч­ше, пол­нее дру­гой или хуже, сла­бее имен­но как душа?

—Никак не при­ло­жи­мо!

—Про­дол­жим, ради Зев­са. Про душу гово­рят, что одна обла­да­ет умом и доб­ро­де­те­лью и пото­му хоро­ша, а дру­гая без­рас­суд­на, пороч­на и пото­му дур­на. Вер­но так гово­рит­ся или cневер­но?

—Да, вер­но.

—А если душу счи­тать гар­мо­ни­ей, как нам обо­зна­чить то, что содер­жит­ся в душах — доб­ро­де­тель и пороч­ность? Назо­вем первую еще одной гар­мо­ни­ей, а вто­рую дис­гар­мо­ни­ей? И про хоро­шую душу ска­жем, что она гар­мо­нич­на и, будучи сама гар­мо­ни­ей, несет в себе еще одну гар­мо­нию, а про дру­гую — что она и сама негар­мо­нич­на, и дру­гой гар­мо­нии не содер­жит?

—Я, пра­во, не знаю, как отве­чать, — про­мол­вил Сим­мий. — Одна­ко же ясно: раз мы так пред­по­ло­жи­ли, то и ска­жем что-нибудь вро­де это­го.

—Но ведь мы уже при­зна­ли, — про­дол­жал Сократ, — dчто ни одна душа не может быть более или менее душою, чем дру­гая, а это озна­ча­ет при­знать, что одна гар­мо­ния не может быть более, пол­нее или же менее, сла­бее гар­мо­ни­ей, чем дру­гая. Так?

—Имен­но так.

—А что не есть гар­мо­ния более или менее, то не долж­но быть и настро­е­но более или менее. Вер­но?

—Вер­но.

—А что не настро­е­но более или менее, будет ли это при­част­но гар­мо­нии в боль­шей или мень­шей сте­пе­ни, неже­ли что-то иное, или оди­на­ко­во?

—Оди­на­ко­во.

—Зна­чит, душа, раз она все­гда оста­ет­ся самой собою и не быва­ет ни более ни менее eдушою, чем дру­гая душа, не быва­ет и настро­ен­ной в боль­шей или мень­шей сте­пе­ни?

—Да, не быва­ет.

—И если так, [одна душа] не может быть при­част­на гар­мо­нии или дис­гар­мо­нии более пол­но, [чем дру­гая]?

—Выхо­дит, что нет.

—Но повто­ряю, если так, может ли одна душа ока­зать­ся при­част­ной пороч­но­сти или доб­ро­де­те­ли более пол­но, чем дру­гая? Ведь мы при­зна­ли, что пороч­ность — это дис­гар­мо­ния, доб­ро­де­тель же — гар­мо­ния.

—Никак не может.

—А еще вер­нее, пожа­луй, — если быть 94после­до­ва­тель­ны­ми — ни одна душа, Сим­мий, пороч­но­сти не при­част­на: ведь душа — это гар­мо­ния, а гар­мо­ния, вполне оста­ва­ясь самой собою, то есть гар­мо­ни­ей, нико­гда не будет при­част­на дис­гар­мо­нии.

—Да, конеч­но.

—И душа не будет при­част­на пороч­но­сти, посколь­ку она оста­ет­ся допо­д­лин­но душою.

—Мож­но ли сде­лать такой вывод из все­го, что было ска­за­но?

—Из наше­го рас­суж­де­ния сле­ду­ет, что все души всех живых существ оди­на­ко­во хоро­ши, коль ско­ро душам свой­ст­вен­но оста­вать­ся тем, что они есть, — душа­ми.

—Мне кажет­ся, что так, Сократ.

b— Но кажет­ся ли тебе это вер­ным? Кажет­ся ли тебе, что мы при­шли бы к тако­му выво­ду, будь наше исход­ное поло­же­ние — что душа это гар­мо­ния — вер­но?

—Ни в коем слу­чае!

—Пой­дем даль­ше, — про­дол­жал Сократ. — Что пра­вит всем в чело­ве­ке — душа, в осо­бен­но­сти если она разум­на, или что иное, как, по-тво­е­му?

—По-мое­му, душа.

43. — А пра­вит она, усту­пая состо­я­нию тела или про­ти­вясь ему? Я гово­рю вот о чем: если, напри­мер, у тебя жар и жаж­да, душа вле­чет тебя в дру­гую сто­ро­ну и не велит пить, если ты голо­ден — не велит есть, и в тыся­че дру­гих слу­ча­ев мы видим, как она дей­ст­ву­ет cвопре­ки телу. Так или не так?

—Имен­но так.

—Но раз­ве мы не согла­си­лись рань­ше, что душа, если это гар­мо­ния, все­гда поет в лад с тем, как натя­ну­ты, или отпу­ще­ны, или зву­чат, или как-то еще раз­ме­ще­ны и рас­по­ло­же­ны состав­ные части? Раз­ве мы не согла­си­лись, что душа сле­ду­ет за ними и нико­гда не власт­ву­ет?

—Да, — отве­чал Сим­мий, — согла­си­лись.

—Что же полу­ча­ет­ся? Ведь мы убеж­да­ем­ся, что она дей­ст­ву­ет как раз наобо­рот — власт­ву­ет над всем тем, из чего, как уве­ря­ют, она состо­ит, dпро­ти­вит­ся ему чуть ли не во всем и в тече­ние всей жиз­ни все­ми сред­ства­ми под­чи­ня­ет сво­ей вла­сти и то суро­во и боль­но нака­зы­ва­ет, застав­ляя испол­нять пред­пи­са­ния вра­ча или учи­те­ля гим­на­сти­ки, то обна­ру­жи­ва­ет неко­то­рую снис­хо­ди­тель­ность, то гро­зит, то уве­ще­ва­ет, обра­ща­ясь к стра­стям, гнев­ным поры­вам и стра­хам слов­но бы со сто­ро­ны. Это несколь­ко напо­ми­на­ет те сти­хи Гоме­ра, где он гово­рит об Одис­сее:


В грудь он уда­рил себя и ска­зал раз­дра­жен­но­му серд­цу:
Серд­це, сми­рись; ты гнус­ней­шее вытер­петь силу име­ло…43

eРаз­ве, по-тво­е­му, у него сло­жи­лись бы такие сти­хи, если бы он думал, что душа — это гар­мо­ния, что ею руко­во­дят состо­я­ния тела, а не наобо­рот — что она сама руко­во­дит и власт­ву­ет и что она гораздо боже­ст­вен­нее любой гар­мо­нии? Как тебе кажет­ся?

—Кля­нусь Зев­сом, Сократ, мне кажет­ся, что ты прав!

—Тогда, доро­гой мой, нам никак не годит­ся утвер­ждать, буд­то душа — сво­его рода гар­мо­ния: так мы, 95пожа­луй, разой­дем­ся и с боже­ст­вен­ным Гоме­ром, и с сами­ми собою.

—Вер­но, — под­твер­дил он.

44. — Вот и пре­крас­но, — ска­зал Сократ. — Фиван­скую Гар­мо­нию44 мы как буд­то уми­ло­сти­ви­ли. Теперь оче­редь Кад­ма, Кебет. Как нам при­об­ре­сти его бла­го­склон­ность, каки­ми дово­да­ми?

—Мне кажет­ся, ты най­дешь как, — ото­звал­ся Кебет. — Во вся­ком слу­чае, твои воз­ра­же­ния про­тив гар­мо­нии меня про­сто вос­хи­ти­ли — настоль­ко они были неожидан­ны. Слу­шая Сим­мия, когда он гово­рил о сво­их затруд­не­ни­ях, я все думал: неуже­ли кто-нибудь суме­ет спра­вить­ся с bего дово­да­ми? И мне было до край­но­сти стран­но, когда он не выдер­жал и пер­во­го тво­е­го натис­ка. Так что я бы не уди­вил­ся, если бы та же участь постиг­ла и Кад­мо­вы дово­ды.

—Ах, милый ты мой, — ска­зал Сократ, — не надо гром­ких слов — как бы кто не испор­тил наше рас­суж­де­ние еще рань­ше, чем оно нача­лось. Впро­чем, об этом поза­бо­тит­ся боже­ство, а мы по-гоме­ров­ски вме­сте пой­дем45 и посмот­рим, дело ли ты гово­ришь.

Что ты хочешь выяс­нить? Глав­ное, если я не оши­ба­юсь, вот что. Ты тре­бу­ешь дока­за­тель­ства, что душа наша неуни­что­жи­ма cи бес­смерт­на; в про­тив­ном слу­чае, гово­ришь ты, отва­га фило­со­фа, кото­ро­му пред­сто­ит уме­реть и кото­рый полон бод­ро­сти и спо­кой­ст­вия, пола­гая, что за моги­лою он най­дет бла­жен­ство, како­го не мог бы обре­сти, если бы про­жил свою жизнь ина­че, — его отва­га без­рас­суд­на и лише­на смыс­ла. Пусть мы обна­ру­жи­ли, что душа силь­на и бого­по­доб­на, что она суще­ст­во­ва­ла и до того, как мы роди­лись людь­ми, — все это, по-тво­е­му, свиде­тель­ст­ву­ет не о бес­смер­тии души, но лишь о том, что она дол­го­веч­на и уже суще­ст­во­ва­ла где-то в преж­ние вре­ме­на неиз­ме­ри­мо дол­го, мно­гое постиг­ла и мно­гое совер­ши­ла. Но к бес­смер­тию это ее нисколь­ко dне при­бли­жа­ет, напро­тив, самое все­ле­ние ее в чело­ве­че­ское тело было для души нача­лом гибе­ли, слов­но болезнь. Скор­бя про­во­дит она эту свою жизнь, чтобы под конец погиб­нуть в том, что зовет­ся смер­тью. И совер­шен­но без­раз­лич­но, утвер­жда­ешь ты, вой­дет ли она в тело раз или мно­го раз, по край­ней мере для наших опа­се­ний: если толь­ко чело­век не лишен рас­суд­ка, он непре­мен­но дол­жен опа­сать­ся — ведь он не зна­ет, бес­смерт­на ли душа, и не может это­го дока­зать.

Вот, сколь­ко eпом­нит­ся, то, что ты ска­зал, Кебет. Я повто­ряю это нароч­но, чтобы ниче­го не про­пу­стить и чтобы ты мог что-нибудь при­ба­вить или уба­вить, если поже­ла­ешь.

А Кебет в ответ:

—Нет, Сократ, сей­час я ниче­го не хочу ни убав­лять, ни при­бав­лять. Это все, что я ска­зал.

45. Сократ заду­мал­ся и надол­го умолк. Потом начал так:

—Не про­стую зада­чу задал ты, Кебет. Чтобы ее решить, нам при­дет­ся иссле­до­вать при­чи­ну рож­де­ния и раз­ру­ше­ния в целом. И если ты не про­тив, я рас­ска­жу тебе о том, что при­клю­чи­лось со мной во вре­мя тако­го иссле­до­ва­ния. 96Если что из это­го рас­ска­за пока­жет­ся тебе полез­ным, ты смо­жешь исполь­зо­вать это для под­креп­ле­ния тво­их взглядов.

—Конеч­но, я не про­тив, — отве­тил Кебет.

Аргу­мент чет­вер­тый: тео­рия души как эйдо­са жиз­ни

—Тогда послу­шай. В моло­дые годы, Кебет, у меня была насто­я­щая страсть к тому виду муд­ро­сти, кото­рый назы­ва­ют позна­ни­ем при­ро­ды. Мне пред­став­ля­лось чем-то воз­вы­шен­ным знать при­чи­ны каж­до­го явле­ния — поче­му что рож­да­ет­ся, поче­му поги­ба­ет и поче­му bсуще­ст­ву­ет. И я часто бро­сал­ся из край­но­сти в край­ность и вот како­го рода вопро­сы зада­вал себе в первую оче­редь: когда теп­лое и холод­ное вызы­ва­ют гни­е­ние, не тогда ли, как суди­ли неко­то­рые, обра­зу­ют­ся живые суще­ства?46 Чем мы мыс­лим — кро­вью, возду­хом или огнем?47 Или же ни тем, ни дру­гим и ни третьим, а это наш мозг вызы­ва­ет чув­ство слу­ха, и зре­ния, и обо­ня­ния, а из них воз­ни­ка­ют память и пред­став­ле­ние, а из памя­ти и пред­став­ле­ния, когда они при­об­ре­тут устой­чи­вость, воз­ни­ка­ет зна­ние?48

Раз­мыш­лял я и cо гибе­ли все­го это­го, и о пере­ме­нах, кото­рые про­ис­хо­дят в небе и на Зем­ле, и все для того, чтобы в кон­це кон­цов счесть себя совер­шен­но непри­год­ным к тако­му иссле­до­ва­нию. Сей­час я при­ве­ду тебе доста­точ­но вес­кий довод. До тех пор я кое-что знал ясно — так каза­лось и мне само­му, и осталь­ным, — а теперь, из-за этих иссле­до­ва­ний, я окон­ча­тель­но ослеп и утра­тил даже то зна­ние, что имел преж­де, — напри­мер, сре­ди мно­го­го про­че­го пере­стал пони­мать, поче­му чело­век рас­тет. Преж­де я думал, что это каж­до­му ясно: чело­век рас­тет пото­му, что ест и dпьет. Мясо при­бав­ля­ет­ся к мясу, кости — к костям, и так же точ­но, по тому же пра­ви­лу, вся­кая часть [пищи] при­бав­ля­ет­ся к род­ст­вен­ной ей части чело­ве­че­ско­го тела и впо­след­ст­вии малая вели­чи­на ста­но­вит­ся боль­шою. Так мало­рос­лый чело­век дела­ет­ся круп­ным. Вот как я думал преж­де. Пра­виль­но, по-тво­е­му, или нет?

—По-мое­му, пра­виль­но, — ска­зал Кебет.

—Или еще. Если высо­кий чело­век, стоя рядом с низ­ко­рос­лым, ока­зы­вал­ся голо­вою eвыше, то ника­ких сомне­ний это у меня не вызы­ва­ло. И два коня рядом — тоже. Или еще нагляд­нее: десять мне каза­лось боль­ше вось­ми пото­му, что к вось­ми при­бав­ля­ет­ся два, а вещь в два лок­тя длин­нее вещи в один локоть пото­му, что пре­вос­хо­дит ее на поло­ви­ну соб­ст­вен­ной дли­ны.

—Ну, хоро­шо, а что ты дума­ешь обо всем этом теперь? — спро­сил Кебет.

—Теперь, кля­нусь Зев­сом, — ска­зал Сократ, — я далек от мыс­ли, буд­то знаю при­чи­ну хотя бы одной из этих вещей. Я не реша­юсь судить даже тогда, когда к еди­ни­це при­бав­ля­ют еди­ни­цу, — то ли еди­ни­ца, к кото­рой при­ба­ви­ли дру­гую, ста­ла дву­мя, то ли при­бав­ля­е­мая еди­ни­ца и 97та, к кото­рой при­бав­ля­ют, вме­сте ста­но­вят­ся дву­мя через при­бав­ле­ние одной к дру­гой. Пока каж­дая из них была отдель­но от дру­гой, каж­дая оста­ва­лась еди­ни­цей и двух тогда не суще­ст­во­ва­ло, но вот они сбли­зи­лись, и я спра­ши­ваю себя: в этом ли имен­но при­чи­на воз­ник­но­ве­ния двух — в том, что про­изо­шла встре­ча, вызван­ная вза­им­ным сбли­же­ни­ем? И если кто разде­ля­ет еди­ни­цу, я не могу боль­ше верить, что двой­ка появ­ля­ет­ся имен­но по этой при­чине через разде­ле­ние, ибо тогда при­чи­на будет как раз про­ти­во­по­лож­нойbпри­чине обра­зо­ва­ния двух: толь­ко что мы утвер­жда­ли, буд­то еди­ни­цы вза­им­но сбли­жа­ют­ся и при­бав­ля­ют­ся одна к дру­гой, а теперь гово­рим, что одна от дру­гой отде­ля­ет­ся и отни­ма­ет­ся! И я не могу уве­рить себя, буд­то пони­маю, поче­му и как воз­ни­ка­ет еди­ни­ца или что бы то ни было иное — поче­му оно воз­ни­ка­ет, гибнет или суще­ст­ву­ет. Коро­че гово­ря, этот спо­соб иссле­до­ва­ния мне реши­тель­но не нра­вит­ся, и я выби­раю себе наугад дру­гой.

46. Но одна­жды мне кто-то рас­ска­зал, как он вычи­тал в кни­ге Ана­к­са­го­ра, cчто все­му в мире сооб­ща­ет порядок и все­му слу­жит при­чи­ной Ум49; и эта при­чи­на мне при­шлась по душе, я поду­мал, что это пре­крас­ный выход из затруд­не­ний, если все­му при­чи­на — Ум. Я решил, что если так, то Ум-устро­и­тель дол­жен устра­и­вать все наи­луч­шим обра­зом и вся­кую вещь поме­щать там, где ей все­го луч­ше нахо­дить­ся. И если кто жела­ет отыс­кать при­чи­ну, по кото­рой что-либо рож­да­ет­ся, гибнет или суще­ст­ву­ет, ему сле­ду­ет выяс­нить, как луч­ше все­го этой вещи суще­ст­во­вать, дей­ст­во­вать или самой испы­ты­вать какое-либо воздей­ст­вие. Исхо­дя из это­го dрас­суж­де­ния, чело­ве­ку не нуж­но иссле­до­вать ни в себе, ни в окру­жаю­щем ниче­го ино­го, кро­ме само­го луч­ше­го и само­го совер­шен­но­го. Конеч­но, он непре­мен­но дол­жен знать и худ­шее, ибо зна­ние луч­ше­го и зна­ние худ­ше­го — это одно и то же зна­ние. Рас­судив­ши так, я с удо­воль­ст­ви­ем думал, что нашел в Ана­к­са­го­ре учи­те­ля, кото­рый откро­ет мне при­чи­ну бытия, доступ­ную мое­му разу­му, и преж­де все­го рас­ска­жет, плос­кая ли Зем­ля или круг­лая, а eрас­ска­зав­ши, объ­яс­нит необ­хо­ди­мую при­чи­ну — сошлет­ся на самое луч­шее, утвер­ждая, что Зем­ле луч­ше все­го быть имен­но такой, а не какой-нибудь еще. И если он ска­жет, что Зем­ля нахо­дит­ся в цен­тре [мира], объ­яс­нит, поче­му ей луч­ше быть в цен­тре. 98Если он откро­ет мне все это, думал я, я готов не искать при­чи­ны ино­го рода. Да, я был готов спро­сить у него таким же обра­зом о Солн­це, Луне и звездах — о ско­ро­сти их дви­же­ния отно­си­тель­но друг дру­га, об их пово­ротах и обо всем осталь­ном, что с ними про­ис­хо­дит: каким спо­со­бом каж­дое из них дей­ст­ву­ет само или под­вер­га­ет­ся воздей­ст­вию. Я ни на миг не допус­кал мыс­ли, что, назвав­ши их устро­и­те­лем Ум, Ана­к­са­гор может вве­сти еще какую-то при­чи­ну поми­мо той, что им луч­ше все­го быть в таком поло­же­нии, в каком они и нахо­дят­ся. bЯ пола­гал, что, опре­де­лив при­чи­ну каж­до­го из них и всех вме­сте, он затем объ­яс­нит, что́ все­го луч­ше для каж­до­го и в чем их общее бла­го. И эту свою надеж­ду я не отдал бы ни за что! С вели­чай­шим рве­ни­ем при­нял­ся я за кни­ги Ана­к­са­го­ра, чтобы поско­рее их про­честь и поско­рее узнать, что же все­го луч­ше и что хуже.

47. Но с вер­ши­ны изу­ми­тель­ной этой надеж­ды, друг Кебет, я стрем­глав поле­тел вниз, когда, про­дол­жая читать, увидел, что Ум у него оста­ет­ся без вся­ко­го при­ме­не­ния50 cи что порядок вещей вооб­ще не воз­во­дит­ся ни к каким при­чи­нам, но при­пи­сы­ва­ет­ся — совер­шен­но неле­по — возду­ху, эфи­ру, воде и мно­го­му ино­му. На мой взгляд, это все рав­но, как если бы кто спер­ва объ­явил, что все­ми сво­и­ми дей­ст­ви­я­ми Сократ обя­зан Уму, а потом, при­няв­шись объ­яс­нять при­чи­ны каж­до­го из них в отдель­но­сти, ска­зал:«Сократ сей­час сидит здесь пото­му, что его тело состо­ит из костей и сухо­жи­лий и кости твер­дые и отде­ле­ны одна от дру­гой сочле­не­ни­я­ми, а сухо­жи­лияdмогут натя­ги­вать­ся и рас­слаб­лять­ся и окру­жа­ют кости — вме­сте с мясом и кожею, кото­рая все охва­ты­ва­ет. И так как кости сво­бод­но ходят в сво­их суста­вах, сухо­жи­лия, рас­тя­ги­ва­ясь и напря­га­ясь, поз­во­ля­ют Сокра­ту сги­бать ноги и руки. Вот по этой-то при­чине он и сидит теперь здесь, согнув­шись». И для беседы нашей мож­но най­ти сход­ные при­чи­ны — голос, воздух, слух и тыся­чи иных того же рода, eпре­не­брег­ши истин­ны­ми при­чи­на­ми — тем, что, раз уж афи­няне почли за луч­шее меня осудить, я в свою оче­редь счел за луч­шее сидеть здесь, счел более спра­вед­ли­вым остать­ся на месте и поне­сти то нака­за­ние, какое они назна­чат. 99Да, кля­нусь соба­кой, эти жилы и эти кости уже дав­но, я думаю, были бы где-нибудь в Мега­рах или в Бео­тии51, увле­чен­ные лож­ным мне­ни­ем о луч­шем, если бы я не при­знал более спра­вед­ли­вым и более пре­крас­ным не бежать и не скры­вать­ся, но при­нять любое нака­за­ние, какое бы ни назна­чи­ло мне государ­ство.

Нет, назы­вать подоб­ные вещи при­чи­на­ми — пол­ная бес­смыс­ли­ца. Если бы кто гово­рил, что без все­го это­го — без костей, сухо­жи­лий и все­го про­че­го, чем я вла­дею, — я бы не мог делать то, что счи­таю нуж­ным, он гово­рил бы вер­но. Но утвер­ждать, буд­то они при­чи­на все­му, что я делаю, bи в то же вре­мя что в дан­ном слу­чае я пови­ну­юсь Уму, а не сам изби­раю наи­луч­ший образ дей­ст­вий, было бы крайне необ­ду­ман­но. Это зна­чит не раз­ли­чать меж­ду истин­ной при­чи­ной и тем, без чего при­чи­на не мог­ла бы быть при­чи­ною. Это послед­нее тол­па, как бы ощу­пью шаря в потем­ках, назы­ва­ет при­чи­ной — чуж­дым, как мне кажет­ся, име­нем. И вот послед­ст­вия: один изо­бра­жа­ет Зем­лю недвиж­но поко­я­щей­ся под небом и окру­жен­ною неким вих­рем52, для дру­го­го она что-то вро­де мел­ко­го коры­та, под­дер­жи­вае­мо­го осно­ва­ни­ем из возду­ха, но силы, кото­рая cнаи­луч­шим обра­зом устро­и­ла все так, как оно есть сей­час, — этой силы они не ищут и даже не пред­по­ла­га­ют за нею вели­кой боже­ст­вен­ной мощи. Они наде­ют­ся в один пре­крас­ный день изо­бре­сти Атлан­та, еще более мощ­но­го и бес­смерт­но­го, спо­соб­но­го еще твер­же удер­жи­вать все на себе53, и нисколь­ко не пред­по­ла­га­ют, что в дей­ст­ви­тель­но­сти все свя­зу­ет­ся и удер­жи­ва­ет­ся бла­гим и долж­ным. А я с вели­чай­шей охотою пошел бы в уче­ние к кому угод­но, лишь бы узнать и понять такую при­чи­ну. Но она не далась мне в руки, я и сам не сумел ее отыс­кать, и от дру­гих ниче­му не смог научить­ся, и тогда в поис­ках при­чи­ны я dсно­ва пустил­ся в пла­ва­ние. Хочешь, я рас­ска­жу тебе, Кебет, о моих ста­ра­ни­ях?

—Очень хочу! — отве­чал Кебет.

48. — После того, — про­дол­жал Сократ, — как я отка­зал­ся от иссле­до­ва­ния бытия, я решил быть осто­рож­нее, чтобы меня не постиг­ла участь тех, кто наблюда­ет и иссле­ду­ет сол­неч­ное затме­ние. Иные из них губят себе гла­за, если смот­рят пря­мо на Солн­це, а не на его образ в воде или eеще в чем-нибудь подоб­ном, — вот и я думал со стра­хом, как бы мне совер­шен­но не ослеп­нуть душою, рас­смат­ри­вая вещи гла­за­ми и пыта­ясь кос­нуть­ся их при помо­щи того или ино­го из чувств. Я решил, что надо при­бег­нуть к отвле­чен­ным поня­ти­ям и в них рас­смат­ри­вать исти­ну бытия, хотя упо­доб­ле­ние,100кото­рым я при этом поль­зу­юсь, в чем-то, пожа­луй, и ущерб­но. Прав­да, я не очень согла­сен, что тот, кто рас­смат­ри­ва­ет бытие в поня­ти­ях, луч­ше видит его в упо­доб­ле­нии, чем если рас­смат­ри­вать его в осу­щест­вле­нии. Как бы там ни было, имен­но этим путем дви­нул­ся я впе­ред, каж­дый раз пола­гая в осно­ву поня­тие, кото­рое счи­тал самым надеж­ным; и то, что, как мне кажет­ся, согла­су­ет­ся с этим поня­ти­ем, я при­ни­маю за истин­ное — идет ли речь о при­чине или о чем бы то ни было ином, — а что не соглас­но с ним, то счи­таю неистин­ным. Но я хочу яснее выска­зать тебе свою мысль. Мне кажет­ся, ты меня еще не пони­ма­ешь.

—Да, кля­нусь Зев­сом, — ска­зал Кебет. — Не совсем.

49. b— Но ведь я не гово­рю ниче­го ново­го, а лишь повто­ряю то, что гово­рил все­гда — и ранее, и толь­ко что в нашей беседе. Я хочу пока­зать тебе тот вид при­чи­ны, кото­рый я иссле­до­вал, и вот я сно­ва воз­вра­ща­юсь к уже сто раз слы­шан­но­му и с него начи­наю, пола­гая в осно­ву, что суще­ст­ву­ет пре­крас­ное само по себе, и бла­гое, и вели­кое, и все про­чее. Если ты согла­сишь­ся со мною и приз­на́ешь, что так оно и есть, я наде­юсь, это поз­во­лит мне открыть и пока­зать тебе при­чи­ну cбес­смер­тия души.

—Счи­тай, что я согла­сен, и иди пря­мо к цели, — отве­чал Кебет.

—Посмот­ри же, при­мешь ли ты вме­сте со мною и то, что за этим сле­ду­ет. Если суще­ст­ву­ет что-либо пре­крас­ное поми­мо пре­крас­но­го само­го по себе, оно, мне кажет­ся, не может быть пре­крас­ным ина­че, как через при­част­ность пре­крас­но­му само­му по себе. Так же я рас­суж­даю и во всех осталь­ных слу­ча­ях. При­зна­ёшь ты эту при­чи­ну?

—При­знаю.

—Тогда я уже не пони­маю и не могу постиг­нуть иных при­чин, таких муд­ре­ных, и, если мне гово­рят, что такая-то вещь пре­крас­на либо ярким сво­им dцве­том, либо очер­та­ни­я­ми, либо еще чем-нибудь в таком же роде, я отме­таю все эти объ­яс­не­ния, они толь­ко сби­ва­ют меня с тол­ку54. Про­сто, без затей, может быть даже слиш­ком бес­хит­рост­но, я дер­жусь един­ст­вен­но­го объ­яс­не­ния: ничто иное не дела­ет вещь пре­крас­ною, кро­ме при­сут­ст­вия пре­крас­но­го само­го по себе или общ­но­сти с ним, как бы она ни воз­ник­ла. Я не ста­ну далее это раз­ви­вать, я наста­и­ваю лишь на том, что все пре­крас­ные вещи ста­но­вят­ся пре­крас­ны­ми через пре­крас­ное [само по себе]. Надеж­нее отве­та нель­зя, по-мое­му, дать ни себе, ни кому дру­го­му. Опи­ра­ясь на него, eя уже не оступ­люсь. Да, я надеж­но укрыл­ся от опас­но­стей, ска­зав­ши себе и дру­гим, что пре­крас­ное ста­но­вит­ся пре­крас­ным бла­го­да­ря пре­крас­но­му. И тебе тоже так кажет­ся?

—Да.

—И ста­ло быть, боль­шие вещи суть боль­шие и бо́льшие суть бо́льшие бла­го­да­ря боль­шо­му [само­му по себе], а мень­шие — бла­го­да­ря мало­му?

—Да.

—И зна­чит, если бы тебе ска­за­ли, что один чело­век голо­вою боль­ше дру­го­го, а дру­гой голо­вою мень­ше, 101ты не при­нял бы это­го утвер­жде­ния, но реши­тель­но бы его откло­нил, заявив­ши так: «Я могу ска­зать лишь одно — что вся­кая вещь, кото­рая боль­ше дру­гой вещи, тако­ва лишь бла­го­да­ря боль­шо­му, то есть она ста­но­вит­ся боль­ше бла­го­да­ря боль­шо­му, а мень­шее ста­но­вит­ся мень­шим лишь бла­го­да­ря мало­му, то есть малое дела­ет его мень­шим». А если бы ты при­знал, что один чело­век голо­вою боль­ше, а дру­гой мень­ше, тебе при­шлось бы, я думаю, опа­сать­ся, как бы не встре­тить воз­ра­же­ния: преж­де все­го в том, что боль­шее у тебя есть боль­шее, а мень­шее — мень­шее по одной и той же при­чине, а затем и в том, что боль­шее дела­ет бо́льшим малое, — ведь голо­ва-то мала! bА быть боль­шим бла­го­да­ря мало­му — это уж дико­ви­на! Ну что, не побо­ял­ся бы ты таких воз­ра­же­ний?

—Побо­ял­ся бы, — отве­чал Кебет со сме­хом.

—Ста­ло быть, — про­дол­жал Сократ, — ты побо­ял­ся бы утвер­ждать, что десять боль­ше вось­ми на два и по этой при­чине пре­вос­хо­дит восемь, но ска­зал бы, что десять пре­вос­хо­дит восемь коли­че­ст­вом и через коли­че­ство? И что вещь в два лок­тя боль­ше вещи в один локоть дли­ною, но не на поло­ви­ну соб­ст­вен­но­го раз­ме­ра? Ведь и здесь при­хо­дит­ся опа­сать­ся того же само­го.

—Совер­шен­но вер­но.

—Пой­дем даль­ше. Раз­ве не осте­рег­ся бы ты гово­рить, что, когда при­бав­ля­ют один к одно­му, при­чи­на появ­ле­ния двух есть cпри­бав­ле­ние, а когда разде­ля­ют одно — то разде­ле­ние? Раз­ве ты не закри­чал бы во весь голос, что зна­ешь лишь един­ст­вен­ный путь, каким воз­ни­ка­ет любая вещь, — это ее при­част­ность осо­бой сущ­но­сти, кото­рой она долж­на быть при­част­на, и что в дан­ном слу­чае ты можешь назвать лишь един­ст­вен­ную при­чи­ну воз­ник­но­ве­ния двух — это при­част­ность двой­ке. Все, чему пред­сто­ит сде­лать­ся дву­мя, долж­но быть при­част­но двой­ке, а чему пред­сто­ит сде­лать­ся одним — еди­ни­це. А вся­ких разде­ле­ний, при­бав­ле­ний и про­чих подоб­ных тон­ко­стей тебе даже и касать­ся не надо. На эти вопро­сы пусть отве­ча­ют те, кто помуд­рее тебя, dты же, боясь, как гово­рит­ся, соб­ст­вен­ной тени и соб­ст­вен­но­го неве­же­ства, не рас­ста­вай­ся с надеж­ным и вер­ным осно­ва­ни­ем, кото­рое мы нашли, и отве­чай соот­вет­ст­вен­но. Если же кто ухва­тит­ся за само осно­ва­ние, ты не обра­щай на это вни­ма­ния и не торо­пись с отве­том, пока не иссле­ду­ешь выте­каю­щие из него след­ст­вия и не опре­де­лишь, в лад или не в лад друг дру­гу они зву­чат. А когда потре­бу­ет­ся оправ­дать само осно­ва­ние, ты сде­ла­ешь это точ­но таким же обра­зом — поло­жишь в осно­ву дру­гое, луч­шее в срав­не­нии с пер­вым, как тебе пока­жет­ся, и так до тех пор, пока eне достиг­нешь удо­вле­тво­ри­тель­но­го резуль­та­та. Но ты не ста­нешь все валить в одну кучу, рас­суж­дая разом и об исход­ном поня­тии, и о его след­ст­ви­ях, как дела­ют завзя­тые спор­щи­ки55: ведь ты хочешь най­ти под­лин­ное бытие, а сре­ди них, пожа­луй, ни у кого нет об этом ни речи, ни заботы. Сво­ею пре­муд­ро­стью они спо­соб­ны все пере­пу­тать и заму­тить, но при этом оста­ют­ся вполне102собою доволь­ны. Ты, одна­ко ж, фило­соф и пото­му, я наде­юсь, посту­пишь так, как я ска­зал.

—Ты совер­шен­но прав, — в один голос отклик­ну­лись Сим­мий и Кебет.

Эхе­крат. Кля­нусь Зев­сом, Федон, ина­че и быть не мог­ло! Мне кажет­ся, Сократ гово­рил изу­ми­тель­но ясно, так что впо­ру понять и сла­бо­му уму.

Федон. Вер­но, Эхе­крат, все, кто был тогда под­ле него, так и реши­ли.

Эхе­крат. Вот и мы тоже, хоть нас там и не было, и мы лишь сей­час это слы­шим. А о чем шла беседа после это­го?

50. Федон. Пом­нит­ся, когда Сим­мий и Кебет с ним согла­си­лись и при­зна­ли, что bкаж­дая из идей суще­ст­ву­ет и что вещи в силу при­част­но­сти к ним полу­ча­ют их име­на56, после это­го Сократ спро­сил:

—Если так, то, гово­ря, что Сим­мий боль­ше Сокра­та и мень­ше Федо­на, ты утвер­жда­ешь, что в Сим­мии есть и боль­шое и малое само по себе разом. Вер­но?

—Вер­но.

—Но ты, конеч­но, согла­сен со мною, что выра­же­ние «Сим­мий выше Сокра­та» пол­но­стью истине не соот­вет­ст­ву­ет? Ведь Сим­мий выше cне пото­му, что он Сим­мий, не по при­ро­де сво­ей, но через то боль­шое, кото­рое в нем есть. И выше Сокра­та он не пото­му, что Сократ это Сократ, а пото­му, что Сократ при­ча­стен мало­му — срав­ни­тель­но с боль­шим, кото­ро­му при­ча­стен Сим­мий.

—Пра­виль­но.

—И ниже Федо­на он не пото­му, что Федон — это Федон, а пото­му, что при­ча­стен мало­му срав­ни­тель­но с боль­шим, кото­ро­му при­ча­стен Федон?

—Да, это так.

—Выхо­дит, что Сим­мия мож­но назы­вать разом и малень­ким, и боль­шим по срав­не­нию с дву­мя дру­ги­ми: dрядом с вели­ко­стью одно­го он ста­вит свою малость, а над мало­стью вто­ро­го воз­дви­га­ет соб­ст­вен­ную вели­кость.

Тут Сократ улыб­нул­ся и заме­тил:

—Вид­но, я сей­час заго­во­рю как по писа­но­му. Но как бы там ни было, а гово­рю я, сда­ет­ся мне, дело.

Кебет под­твер­дил.

—Цель же моя в том, — про­дол­жал Сократ, — чтобы ты разде­лил мой взгляд. Мне кажет­ся, не толь­ко боль­шое нико­гда не согла­сит­ся быть одно­вре­мен­но и боль­шим и малым, но и боль­шое в нас нико­гда не допу­стит и не при­мет мало­го, не поже­ла­ет ока­зать­ся мень­ше дру­го­го. Но в таком слу­чае одно из двух: либо боль­шое отсту­па­ет и бежит, когда eпри­бли­зит­ся его про­тив­ник — малое, либо гибнет, когда про­тив­ник подой­дет вплот­ную. Ведь, оста­ва­ясь на месте и при­няв­ши малое, оно сде­ла­ет­ся иным, чем было рань­ше, а имен­но это­го оно и не хочет. Вот, напри­мер, я при­нял и допу­стил малое, но оста­юсь самим собою — я преж­ний Сократ, малень­кий, тогда как то, боль­шое, не сме­ет быть малым, будучи боль­шим. Так же точ­но и малое в нас нико­гда не согла­сит­ся стать или же быть боль­шим, и вооб­ще ни одна из про­ти­во­по­лож­но­стей, оста­ва­ясь тем, что она есть, не хочет ни пре­вра­щать­ся в дру­гую про­ти­во­по­лож­ность, ни быть ею, но либо 103уда­ля­ет­ся, либо при этом изме­не­нии гибнет.

—Да, — ска­зал Кебет, — мне кажет­ся, что имен­но так оно и есть.

51. Услы­хав это, кто-то из при­сут­ст­во­вав­ших — я уже не пом­ню точ­но кто — ска­зал:

—Ради богов, да ведь мы рань­ше сошлись и согла­си­лись как раз на обрат­ном тому, что гово­рим сей­час! Раз­ве мы не согла­си­лись, что из мень­ше­го воз­ни­ка­ет боль­шее, а из боль­ше­го мень­шее и что вооб­ще тако­во про­ис­хож­де­ние про­ти­во­по­лож­но­стей — из про­ти­во­по­лож­но­го? А теперь, сколь­ко я пони­маю, мы утвер­жда­ем, что так нико­гда не быва­ет!

Сократ обер­нул­ся, выслу­шал и отве­тил так:

b— Ты сме­ло напом­нил! Но ты не понял раз­ни­цы меж­ду тем, что гово­рит­ся теперь и гово­ри­лось тогда. Тогда мы гово­ри­ли, что из про­ти­во­по­лож­ной вещи рож­да­ет­ся про­ти­во­по­лож­ная вещь, а теперь — что сама про­ти­во­по­лож­ность нико­гда не пере­рож­да­ет­ся в соб­ст­вен­ную про­ти­во­по­лож­ность ни в нас, ни в при­ро­де. Тогда, друг, мы гово­ри­ли о вещах, несу­щих в себе про­ти­во­по­лож­ное, назы­вая их име­на­ми этих про­ти­во­по­лож­но­стей, а теперь о самих про­ти­во­по­лож­но­стях, при­сут­ст­вие кото­рых дает име­на вещам: это они, утвер­жда­ем мы теперь, cнико­гда не согла­ша­ют­ся воз­ник­нуть одна из дру­гой.

Тут он взгля­нул на Кебе­та и при­ба­вил:

—Может быть, и тебя, Кебет, сму­ти­ло что-нибудь из того, что выска­зал он?

—Нет, — отве­чал Кебет, — нисколь­ко. Но я не ста­ну отри­цать, что мно­гое сму­ща­ет и меня.

—Зна­чит, мы согла­сим­ся без вся­ких ого­во­рок, что про­ти­во­по­лож­ность нико­гда не будет про­ти­во­по­лож­на самой себе?

—Да, без малей­ших ого­во­рок.

52. — Теперь взгля­ни, согла­сишь­ся ли ты со мною еще вот в каком вопро­се. Ты ведь назы­ва­ешь что-либо холод­ным или горя­чим?

—Назы­ваю.

—И это то же самое, что ска­зать «снег» и «огонь»?

d— Нет, конеч­но, кля­нусь Зев­сом!

—Зна­чит, горя­чее — это иное, чем огонь, и холод­ное — иное, чем снег?

—Да.

—Но ты, види­мо, пони­ма­ешь, что нико­гда снег (как мы сей­час толь­ко гово­ри­ли), при­няв горя­чее, уже не будет тем, чем был преж­де, — сне­гом, и вме­сте с тем горя­чим: когда горя­чее при­бли­зит­ся, он либо отсту­пит перед ним, либо погибнет.

—Совер­шен­но вер­но.

—Рав­ным обра­зом ты, види­мо, пони­ма­ешь, что огонь, когда при­бли­жа­ет­ся холод­ное, либо схо­дит с его пути, либо же гибнет: он и не хочет и не в силах, при­няв­ши холод, быть тем, eчем был преж­де, — огнем, и, вме­сте, холод­ным.

—Да, это так.

—Зна­чит, в иных из подоб­ных слу­ча­ев быва­ет, что одно и то же назва­ние сохра­ня­ет­ся на веч­ные вре­ме­на не толь­ко за самой иде­ей, но и за чем-то иным, что не есть идея, но обла­да­ет ее фор­мою во все вре­мя сво­его суще­ст­во­ва­ния. Сей­час, я наде­юсь, ты яснее пой­мешь, о чем я гово­рю. Нечет­ное все­гда долж­но носить то имя, каким я его теперь обо­зна­чаю, или не все­гда?

—Разу­ме­ет­ся, все­гда.

—Но одно ли оно из все­го суще­ст­ву­ю­ще­го — вот что я хочу спро­сить, — или же есть еще что-нибудь: хоть оно и не 104то же самое, что нечет­ное, все-таки кро­ме сво­его осо­бо­го име­ни долж­но все­гда назы­вать­ся нечет­ным, ибо по при­ро­де сво­ей неот­де­ли­мо от нечет­но­го? То, о чем я гово­рю, вид­но на мно­гих при­ме­рах, и в част­но­сти на при­ме­ре трой­ки. Пораз­мыс­ли-ка над чис­лом «три». Не кажет­ся ли тебе, что его все­гда надо обо­зна­чать и сво­им назва­ни­ем, и назва­ни­ем нечет­но­го, хотя нечет­ное и не сов­па­да­ет с трой­кой? Но тако­ва уж при­ро­да и трой­ки, и пятер­ки, и вооб­ще поло­ви­ны всех чисел, что каж­дое из них все­гда нечет­но bи все же ни одно пол­но­стью с нечет­ным не сов­па­да­ет. Соот­вет­ст­вен­но два, четы­ре и весь дру­гой ряд чисел все­гда чет­ны, хотя пол­но­стью с чет­ным ни одно из них не сов­па­да­ет. Согла­сен ты со мною или нет?

—Как не согла­сить­ся! — отве­чал Кебет.

—Тогда следи вни­ма­тель­нее за тем, что я хочу выяс­нить. Итак, по-види­мо­му, не толь­ко все эти про­ти­во­по­лож­но­сти не при­ни­ма­ют друг дру­га, но и все то, что не про­ти­во­по­лож­но друг дру­гу, одна­ко же посто­ян­но несет в себе про­ти­во­по­лож­но­сти, как вид­но, не при­ни­ма­ет той идеи, кото­рая про­ти­во­по­лож­на идее, заклю­чен­ной в нем самом, cно, когда она при­бли­жа­ет­ся, либо гибнет, либо отсту­па­ет перед нею. Раз­ве мы не приз­на́ем, что чис­ло «три»ско­рее погибнет и пре­тер­пит все, что угод­но, но толь­ко не станет, будучи тре­мя, чет­ным?

—Несо­мнен­но, приз­на́ем, — ска­зал Кебет.

—Но меж­ду тем два не про­ти­во­по­лож­но трем?

—Нет, конеч­но.

—Ста­ло быть, не толь­ко про­ти­во­по­лож­ные идеи не выста­и­ва­ют перед натис­ком друг дру­га, но суще­ст­ву­ет и нечто дру­гое, не выно­ся­щее сбли­же­ния с про­ти­во­по­лож­ным?

—Совер­шен­но вер­но.

53. — Давай опре­де­лим, что это такое, если смо­жем?

—Очень хоро­шо.

d— Не то ли это, Кебет, что́, овла­дев вещью, застав­ля­ет ее при­нять не про­сто свою соб­ст­вен­ную идею, но [идею] того, что все­гда про­ти­во­по­лож­но тому, [чем оно овла­де­ва­ет]?

—Как это?

—Так, как мы толь­ко что гово­ри­ли. Ты же пом­нишь, что вся­кая вещь, кото­рою овла­де­ва­ет идея тро­ич­но­сти, есть непре­мен­но и три, и нечет­ное.

—Отлич­но пом­ню.

—К такой вещи, утвер­жда­ем мы, нико­гда не при­бли­зит­ся идея, про­ти­во­по­лож­ная той фор­ме, кото­рая эту вещь созда­ет.

—Вер­но.

—А созда­ва­ла ее фор­ма нечет­но­сти?

—Да.

—И про­ти­во­по­лож­на ей идея eчет­но­сти?

—Да.

—Ста­ло быть, к трем идея чет­но­сти нико­гда не при­бли­зит­ся.

—Да, нико­гда.

—У трех, ска­жем мы, нет доли в чет­но­сти.

—Нет.

—Ста­ло быть, три лише­но чет­но­сти.

—Да.

—Я гово­рил, что мы долж­ны опре­де­лить, что́, не будучи про­ти­во­по­лож­ным чему-то ино­му, все же не при­ни­ма­ет это­го как про­ти­во­по­лож­но­го. Вот, напри­мер, трой­ка: она не про­ти­во­по­лож­на чет­но­му и тем не менее не при­ни­ма­ет его, ибо при­вно­сит нечто все­гда ему про­ти­во­по­лож­ное. 105Рав­ным обра­зом двой­ка при­вно­сит нечто про­ти­во­по­лож­ное нечет­но­сти, огонь — холод­но­му и так далее. Теперь гляди, не согла­сишь­ся ли ты со сле­дую­щим опре­де­ле­ни­ем: не толь­ко про­ти­во­по­лож­ное не при­ни­ма­ет про­ти­во­по­лож­но­го, но и то, что при­вно­сит нечто про­ти­во­по­лож­ное в дру­гое, при­бли­жа­ясь к нему, нико­гда не при­мет ниче­го сугу­бо про­ти­во­по­лож­но­го тому, что оно при­вно­сит. Вспом­ни-ка еще разок (в этом нет вреда — слу­шать несколь­ко раз об одном и том же): пять не при­мет идеи чет­но­сти, а десять, удво­ен­ное пять, — идеи нечет­но­сти. Разу­ме­ет­ся, это — десят­ка, — хоть сама и не име­ет сво­ей про­ти­во­по­лож­но­сти, вме­сте с тем идеи нечет­но­сти bне при­мет. Так же ни пол­то­ра, ни любая иная дробь того же рода не при­мет идеи цело­го, ни треть, как и все про­чие подоб­ные ей дро­би. Наде­юсь, ты поспе­ва­ешь за мною и разде­ля­ешь мой взгляд.

—Да, разде­ляю, и с вели­чай­шей охотой! — ска­зал Кебет.

54. — Тогда вер­нем­ся к нача­лу. Толь­ко теперь, пожа­луй­ста, отве­чай мне не так, как я спра­ши­ваю, но под­ра­жая мне. Дело в том, что поми­мо преж­не­го надеж­но­го отве­та я усмот­рел по ходу наше­го рас­суж­де­ния еще и дру­гую надеж­ность. Если бы ты спро­сил меня, что долж­но появить­ся в теле, чтобы оно ста­ло теп­лым, я бы уже не дал cтого надеж­но­го, но неве­же­ст­вен­но­го отве­та, не ска­зал бы, что теп­лота, но, научен­ный нашим рас­суж­де­ни­ем, отве­тил бы потонь­ше — что огонь. И если ты спро­сишь, от чего тело ста­но­вит­ся недуж­ным, не ска­жу, что от неду­га, но — от горяч­ки. Подоб­ным же обра­зом, если ты спро­сишь меня, что́ долж­но появить­ся в чис­ле, чтобы оно сде­ла­лось нечет­ным, я отве­чу, что не нечет­ность, но еди­ни­ца. Ну и так далее. Теперь ты доста­точ­но ясно пони­ма­ешь, что я имею в виду?

—Вполне доста­точ­но.

—Тогда отве­чай: что долж­но появить­ся в теле, чтобы оно было живым?

—Душа, — ска­зал Кебет.

d— И так быва­ет все­гда?

—А как может быть ина­че? — спро­сил тот.

—Зна­чит, чем бы душа ни овла­де­ла, она все­гда при­вно­сит в это жизнь?

—Да, вер­но.

—А есть ли что-нибудь про­ти­во­по­лож­ное жиз­ни или нет?

—Есть.

—Что же это?

—Смерть.

—Но — в этом мы уже согла­си­лись — душа нико­гда не при­мет про­ти­во­по­лож­но­го тому, что все­гда при­вно­сит сама?

—Без вся­ко­го сомне­ния! — отве­чал Кебет.

55. — Что же выхо­дит? Как мы сей­час назва­ли то, что не при­ни­ма­ет идеи чет­но­го?

—Нечет­ным.

—А не при­ни­маю­щее спра­вед­ли­во­сти и то, что нико­гда не при­метeискус­но­сти?

—Одно — неис­кус­ным, дру­гое — неспра­вед­ли­вым.

—Пре­крас­но. А то, что не при­мет смер­ти, как мы назо­вем?

—Бес­смерт­ным.

—Но ведь душа не при­ни­ма­ет смер­ти?

—Нет.

—Зна­чит, душа бес­смерт­на?

—Бес­смерт­на, — ска­зал Кебет.

—Пре­крас­но. Будем счи­тать, что это дока­за­но? Или как по-тво­е­му?

—Дока­за­но, Сократ, и к тому же вполне доста­точ­но.

—Пой­дем даль­ше, Кебет. Если бы нечет­ное долж­но было быть неуни­что­жи­мым, то, веро­ят­но, 106было бы неуни­что­жи­мо и три.

—Разу­ме­ет­ся.

—Ну, а если бы и холод­но­му непре­мен­но сле­до­ва­ло быть неуни­что­жи­мым, то, когда к сне­гу при­бли­зи­ли бы теп­ло, он отсту­пил бы целый и нерас­та­яв­ший, не так ли? Ведь погиб­нуть он бы не мог, но не мог бы и при­нять теп­лоту, оста­ва­ясь самим собой.

—Пра­виль­но, — ска­зал Кебет.

—Точ­но так же, я думаю, если бы неуни­что­жи­мым было горя­чее, то, когда к огню при­бли­зи­лось бы что-нибудь холод­ное, он бы не гас­нул, не поги­бал, но отсту­пал бы невреди­мым.

—Непре­мен­но.

b— Но не долж­ны ли мы таким же обра­зом рас­суж­дать и о бес­смерт­ном? Если бес­смерт­ное неуни­что­жи­мо, душа не может погиб­нуть, когда к ней при­бли­зит­ся смерть: ведь из все­го ска­зан­но­го сле­ду­ет, что она не при­мет смер­ти и не будет мерт­вой! Точ­но так же, как не будет чет­ным ни три, ни [само] нечет­ное, как не будет холод­ным ни огонь, ни теп­лота в огне! «Что, одна­ко же, пре­пят­ст­ву­ет нечет­но­му, — ска­жет кто-нибудь, — не ста­но­вясь чет­ным, когда чет­ное при­бли­зит­ся, — так мы дого­во­ри­лись — погиб­нуть cи усту­пить свое место чет­но­му?» И мы не были бы впра­ве реши­тель­но наста­и­вать, что нечет­ное не погибнет, — ведь нечет­ное не обла­да­ет неуни­что­жи­мо­стью. Зато если бы было при­зна­но, что оно неуни­что­жи­мо, мы без труда отста­и­ва­ли бы свой взгляд, что под натис­ком чет­но­го нечет­ное и три спа­са­ют­ся бег­ст­вом. То же самое мы мог­ли бы реши­тель­но утвер­ждать об огне и горя­чем, а рав­но и обо всем осталь­ном. Вер­но?

—Совер­шен­но вер­но.

—Теперь о бес­смерт­ном. Если при­зна­но, что оно неуни­что­жи­мо, то душа не толь­ко бес­смерт­на, но и dнеуни­что­жи­ма. Если же нет, потре­бу­ет­ся какое-то новое рас­суж­де­ние.

—Нет, нет, — ска­зал Кебет, — ради это­го нам ново­го рас­суж­де­ния не нуж­но. Едва ли что избегнет гибе­ли, если даже бес­смерт­ное, будучи веч­ным, ее при­мет.

56. — Я пола­гаю, — про­дол­жал Сократ, — что ни бог, ни сама идея жиз­ни, ни все иное бес­смерт­ное нико­гда не гибнет, — это, види­мо, при­зна­но у всех.

—Да, у всех людей, кля­нусь Зев­сом, и еще боль­ше, мне дума­ет­ся, у богов.

—Итак, посколь­ку бес­смерт­ное eнеуни­что­жи­мо, душа, если она бес­смерт­на, долж­на быть в то же вре­мя и неуни­что­жи­мой.

—Бес­спор­но, долж­на.

—И когда к чело­ве­ку под­сту­па­ет смерть, то смерт­ная его часть, по-види­мо­му, уми­ра­ет, а бес­смерт­ная отхо­дит целой и невреди­мой, сто­ро­нясь смер­ти.

—По-види­мо­му, так.

—Зна­чит, не оста­ет­ся ни малей­ших сомне­ний, Кебет, 107что душа бес­смерт­на и неуни­что­жи­ма. И поис­ти­не, наши души будут суще­ст­во­вать в Аиде.

—Что до меня, Сократ, то мне воз­ра­зить нече­го, я полон дове­рия к наше­му дока­за­тель­ству. Но если Сим­мий или кто дру­гой хотят что-нибудь ска­зать, луч­ше им не таить свои мыс­ли про себя: ведь дру­го­го слу­чая выска­зать­ся и услы­шать твои разъ­яс­не­ния по это­му пово­ду, пожа­луй, не пред­ста­вит­ся, так что луч­ше не откла­ды­вать.

—Я тоже, — заме­тил Сим­мий, — не нахо­жу, в чем из ска­зан­но­го я мог бы усо­мнить­ся. Но вели­чие само­го пред­ме­та bи недо­ве­рие к чело­ве­че­ским силам все же застав­ля­ют меня в глу­бине души сомне­вать­ся в том, что сего­дня гово­ри­лось.

—И не толь­ко в этом, Сим­мий, — отве­чал Сократ, — твои сло­ва надо бы отне­сти и к самым пер­вым осно­ва­ни­ям. Хоть вы и счи­та­е­те их досто­вер­ны­ми, все же надо их рас­смот­реть более отчет­ли­во. И если вы раз­бе­ре­те их доста­точ­но глу­бо­ко, то, думаю я, достиг­не­те в дока­за­тель­стве резуль­та­тов, какие толь­ко доступ­ны чело­ве­ку. В тот миг, когда это станет для вас ясным, вы пре­кра­ти­те искать.

—Вер­но, — про­мол­вил Сим­мий.

 

http://ancientrome.r...=1450190000#003

 

Это достаточно сильные доводы в пользу бессмертия души, но вытекающие в целом из теории о Мире идей, и из теории Познания, которые встречаются у Платона.

Ответить

Фотография ieqoved ieqoved 03.03 2021

 Великолепно, хоть на цитаты разбирай!

 Но со своей стороны, не сомневаюсь в целостности души на момент смерти, особенно преждевременной. А вот со временем, думаю она распадется на составные части, и только некая часть уходит на перерождение. И то не всегда. 

Ответить

Фотография neoxine neoxine 16.09 2021

Про противоположности интересно

Про припоминания - не очень

Рабовладельческий строй дал людям уйму времени

Ответить

Фотография Legatus Legatus 16.09 2021

Бессмертие невозможно ибо не изначально.

Ответить

Фотография neoxine neoxine 17.09 2021

Бессмертие невозможно ибо не изначально.

Тема бессмертия заботила древних.

Богов они сделали бессмертными.

Кмк, душа - это сознание человека в сплаве с чувствами, переданными ему на генетическом уровне.

Нет человека, значит нет души.

Ответить

Фотография ieqoved ieqoved 17.09 2021

Как по мне, так душа человека - та материальная часть его тела, которая согласно астрофизиков, относится к "скрытой массе вселенной". Которую они разделяют на "тёмную материю" и "тёмную энергию".

Ответить

Фотография neoxine neoxine 21.09 2021

Как по мне, так душа человека - та материальная часть его тела, которая согласно астрофизиков, относится к "скрытой массе вселенной". Которую они разделяют на "тёмную материю" и "тёмную энергию".

Тема души почему-то обрастает мистикой религиозной или материалистичной :dumau:

Ответить

Фотография Legatus Legatus 21.09 2021

У народов Сибири  душа состояла из двух частей как и у Египтян.Бессмертие это худшее что может случиться с человеком,а бессмертие души не имеет смысла пока в колесо сансары встроен механизм забвения.)

Ответить

Фотография ieqoved ieqoved 21.09 2021

Говорить о вечном существовании души, можно в том случае, если она материальна.

 Ведь материя вечна и подчиняется физическим законам сохранения, меняется лишь форма и состояние существующей материи.

Ответить

Фотография ieqoved ieqoved 21.09 2021

 

Как по мне, так душа человека - та материальная часть его тела, которая согласно астрофизиков, относится к "скрытой массе вселенной". Которую они разделяют на "тёмную материю" и "тёмную энергию".

Тема души почему-то обрастает мистикой религиозной или материалистичной :dumau:

 

Лично у меня, назрела необходимость материалистического взгляда на существование души. Потому как назрела необходимость чем то объяснять, факт существования и развития "кровавых жертвоприношений"https://www.politfor...1526493231.html

Ответить

Фотография neoxine neoxine 21.09 2021

Заумно. Идея одна: Я тебе, а ты мне.

Ответить

Фотография ieqoved ieqoved 21.09 2021

 

Заумно. Идея одна: Я тебе, а ты мне.

 

Это в язычестве, а в теократии только Ёму одному....

 Обожествлённый только лишь затрачивает некие средства на поддержание и развитие своей власти и  ничего людям не даёт.

Ответить

Фотография Legatus Legatus 23.09 2021

Интересно,в какой момент палеоантропы начали "комплектоваться" душой? В момент  Кантовского озарения - "я это целый мир"? 

Ответить

Фотография ieqoved ieqoved 27.09 2021

Интересно,в какой момент палеоантропы начали "комплектоваться" душой? В момент  Кантовского озарения - "я это целый мир"? 

Скорее наоборот, некая разряженная сущность "душа", попав в земные условия из космоса, стала наращивать свою мощность за счёт более плотной материи. Этот момент принято называть "зарождением жизни на земле".

 

Потом там в космосе опомнились, и стали отжимать этот жизненно важный ресурс, обратно в космос. В том числе, и за счёт теократии, с её кровавыми жертвоприношениями и войнами. Потому биомасса Земли убывает.

 

http://http://www.ge...l-evolution.php

 

 Согласно графика по ссылке, оной осталось  1/3 или 1/4 от бывшего максимума.

Ответить

Фотография Legatus Legatus 28.09 2021

 

Интересно,в какой момент палеоантропы начали "комплектоваться" душой? В момент  Кантовского озарения - "я это целый мир"? 

Скорее наоборот, некая разряженная сущность "душа", попав в земные условия из космоса, стала наращивать свою мощность за счёт более плотной материи. Этот момент принято называть "зарождением жизни на земле".

 

Потом там в космосе опомнились, и стали отжимать этот жизненно важный ресурс, обратно в космос. В том числе, и за счёт теократии, с её кровавыми жертвоприношениями и войнами. Потому биомасса Земли убывает.

 

http://http://www.ge...l-evolution.php

 

 Согласно графика по ссылке, оной осталось  1/3 или 1/4 от бывшего максимума.

 

Интереснейшая теория,я читал что грипп, прибыл на землю в куске ледяного метеорита. Возможно в период усиленной бомбардировки что то и попало в "первичный бульон".

Ответить

Фотография ieqoved ieqoved 29.09 2021

 

 

Интересно,в какой момент палеоантропы начали "комплектоваться" душой? В момент  Кантовского озарения - "я это целый мир"? 

Скорее наоборот, некая разряженная сущность "душа", попав в земные условия из космоса, стала наращивать свою мощность за счёт более плотной материи. Этот момент принято называть "зарождением жизни на земле".

 

Потом там в космосе опомнились, и стали отжимать этот жизненно важный ресурс, обратно в космос. В том числе, и за счёт теократии, с её кровавыми жертвоприношениями и войнами. Потому биомасса Земли убывает.

 

http://http://www.ge...l-evolution.php

 

 Согласно графика по ссылке, оной осталось  1/3 или 1/4 от бывшего максимума.

 

Интереснейшая теория,я читал что грипп, прибыл на землю в куске ледяного метеорита. Возможно в период усиленной бомбардировки что то и попало в "первичный бульон".

 

Мне тоже доводилось слышать утверждение, что вирусы к нам попадают из космоса.

 

Космос не только акбар, но и очень разнообразен, факторы его влияния на жизнь Земли не исчерпаемы! Главное догадываться, что наиболее постоянное и трудно поддающееся верификации, влияние того, что астрофизики именуют "скрытой массой вселенной". 

 

Земля просто плывёт в ней, и потому постоянно с ней взаимодействует.


Сообщение отредактировал ieqoved: 30.09.2021 - 00:02 AM
Ответить

Фотография Legatus Legatus 12.10 2021

Думаю концентрация души и создала Бога(какую то ноосферу на всей поверхности Земли), со временем, попадая по каким то причинам в тело гоминид и оставаясь в нем на период жизни. Дьявол судя по Библии это существо с точкой времени и места на Земле -И҆ речѐ гд҇ь дїа́волѹ: ѿкѹ́дѹ ты̀ грѧде́ши; тогда̀ речѐ дїа́волъ пред̾ гд҇емъ: проше́дъ поднебе́снѹю и҆ ѡ҆бше́дъ всю̀ зе́млю, прїидо́хъ.Иов 2:2 — Иов 2:2:"Господь спросил его: «Откуда ты пришел?» Враг ответил Господу: «Я странствовал и обошел всю землю».

Получается обретя душу и создав Бога, как то появился и антитеза. И если Бог вездесущ и всемогущ,но для контакта ему нужны святые и пророки,то тов.Сатана занимается своим делом лично. Откуда он взялся и как поддерживает свое существование?

Ответить