Исторический форум: история России, всемирная история

Как Вы думаете, почему во Франции 19 века было так много госпереворотов - 1799, 1814, 1830, 1848, 1852, 1870, но тем не менее страна развивалась весьма успешно?

 Здравствуйте г-н Учёный!  Я объясняю этот "политический кавардак" предшествующим правлением монархов типа "королей солнца" - Франция к середине 18 века была очень пёстрой страной по уровню развития её населения. Эти различия проявлялись во всех сферах жизни от простых подневольных крестьян до таких мыслителей как Руссо, что создавало благоприятную почву для политической агитации среди наименее развитых слоёв.

 Яркий пример - перед началом ВФР крестьяне-замледельцы стали убивать аристократов и сжигать их имения с лозунгом "Да здравствует Король!". Им внушили, что король избавившись от ежегодных платежей пенсионерам заработавшим пенсии на защите предшественников этого короля не будет повышать налоги на них. Всё это закончилось тем, что они пришли в города и там уже у качестве санкюлотов стали казнить не только наиболее развитых, которых называли аристократами, но и самого короля...

 Реформы проведённые Наполеоном Бонапартом создали условия для более ровного развития населения. Низшие слои получили возможность учиться и получать информацию от других групп населения, этим и объясняется успешность экономического развития Франции в этот период, но как Вы видите остатки старой системы давали о себе знать ещё более века. Более того - я учась в школе на рубеже 50 - 60-х гг. 20-го века встречал в газете французских коммунистов Юманите рекламу продающихся сельских домов-хижин оставшихся неизменными с 15 века.

 Всё также их стены были сложены из валунов оставшихся от ледника, а низкие крыши покрыты хоть и новой черепицой, но изготовленной по старым образцам. По личным впечатлениям десятилетней давности население Франции до сих пор не преодолело средневекового смешения пришедших германцев и галло-римским населением жившем там - Германия по всем показателям превосходит Францию. К этим проблемам добавилось и расовое смешение 20-го века из Алжира, которое в городах очень заметно...

По личным впечатлениям десятилетней давности население Франции до сих пор не преодолело средневекового смешения пришедших германцев и галло-римским населением жившем там - Германия по всем показателям превосходит Францию.

Это полнейшая чушь. Во-первых, вопреки бредовым утверждениям, успешность экономического развития Франции не связана с ассимиляционными процессами среди обитателей этой страны. Во-вторых, предки современных немцев не менее активно ассимилировали другие этнические общности (например, романизированных жителей на западе и юге, славян и балтов на востоке в Средние века).

К этим проблемам добавилось и расовое смешение 20-го века из Алжира, которое в городах очень заметно...

Это расистский бред. Смешение рас происходит много столетий и является абсолютно естественным явлением, которое коробит лишь нацистов (желающих возродить т.н. "расовые законы") и прочих ксенофобов. Кстати, чёткой и общепринятой научной классификации человеческих рас не существует.

Я объясняю этот "политический кавардак" предшествующим правлением монархов типа "королей солнца" - Франция к середине 18 века была очень пёстрой страной по уровню развития её населения. Эти различия проявлялись во всех сферах жизни от простых подневольных крестьян до таких мыслителей как Руссо, что создавало благоприятную почву для политической агитации среди наименее развитых слоёв.

Согласен, если под кавардаком понимать чрезмерную политизированность и начитанность французов, особенно парижан. Идеи Вольтера, Руссо, Монтескье, других просветителей достигли широких слоев населения, и будучи многократно усилены идеологией и демагогией  Великой французской революции, создали в умах стремление к "перманентной революции". Даже Наполеон с его военщиной и цензурой смог лишь на время утихомирить свободолюбивых галлов. Лишь демократический режим 3 республики положил конец череде французских революций.

Французские аристократы (представители наиболее родовитых фамилий), несмотря на холуйское отношение к ним со стороны некоторых людей, отнюдь не были самыми "развитыми" жителями Франции. Они кичились своим знатным происхождением и высокими титулами, но в абсолютном большинстве случаев не могли похвалиться ничем другим.

ГУСИ

 

Предлинной хворостиной

Мужик Гусей гнал в город продавать;

И, правду истинну сказать,

Не очень вежливо честил свой гурт гусиной:

На барыши спешил к базарному он дню

(А где до прибыли коснется,

Не только там гусям, и людям достается).

Я мужика и не виню;

Но Гуси иначе об этом толковали

 

И, встретяся с прохожим на пути,

Вот как на мужика пеняли:

«Где можно нас, Гусей, несчастнее найти?

Мужик так нами помыкает,

И нас, как будто бы простых Гусей, гоняет;

А этого не смыслит неуч сей,

Что он обязан нам почтеньем;

Что мы свой знатный род ведем от тех Гусей,

Которым некогда был должен Рим спасеньем:

Там даже праздники им в честь учреждены!» —

 

 «А вы хотите быть за что отличены?»

Спросил прохожий их. — «Да наши предки...» — «Знаю,

И всё читал: но ведать я желаю,

Вы сколько пользы принесли?» —

«Да наши предки Рим спасли!» —

«Всё так, да вы что сделали такое?» —

«Мы? Ничего!» — «Так что́ ж и доброго в вас есть?

Оставьте предков вы в покое:

Им по-делом была и честь;

А вы, друзья, лишь годны на жаркое».

 

Баснь эту можно бы и боле пояснить —

Да чтоб гусей не раздразнить.

http://rvb.ru/18vek/...1fables/096.htm

Всё это закончилось тем, что они пришли в города и там уже у качестве санкюлотов стали казнить не только наиболее развитых, которых называли аристократами, но и самого короля...

Движущей силой революции все же были горожане, у крестьян были ограниченные задачи - отмена феодальных повинностей и захват земли. Но крестьяне поддерживали революцию, поскольку опасались, что дворяне отберут у них землю. 

Реформы проведённые Наполеоном Бонапартом создали условия для более ровного развития населения. Низшие слои получили возможность учиться и получать информацию от других групп населения, этим и объясняется успешность экономического развития Франции в этот период,

Действительно, революции и перевороты 19 века меняли лишь высшие органы управления, а административная система оставалось без изменений в том виде, в каком она была сформирована Наполеоном. Политическая система была основана хартией Луи 18, и установленные в ней свободы никто уже не оспаривал. Даже Наполеон 3 попробовал закрутить гайки, но был вынужден вернуться к либеральным свободам.

Все же удивительно, что Франция пережила столько революций и военных поражений, оставаясь самой передовой и культурной страной Европы. Упадок начался лишь после ПМВ.

Они кичились своим знатным происхождением и высокими титулами, но в абсолютном большинстве случаев не могли похвалиться ничем другим.

Это верно, одной из главных причин революции были привилегии дворян. В частности представители аристократии монополизировали командные должности в армии, в то время как представители 3 сословия не могли претендовать на офицерские должности. 

Баснь эту можно бы и боле пояснить — Да чтоб гусей не раздразнить.

Беранже выразил неприязнь народа к вернувшимся после Реставрации дворянам-эмигрантам. 

МАРКИЗ ДЕ КАРАБА

Задумал старый Караба
Народ наш превратить в раба.
На отощавшем скакуне
Примчался он к родной стране,
И в старый замок родовой,
Тряся упрямой головой,
Летит сей рыцарь прямиком,
Бряцая ржавым тесаком.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

- Внимайте! - молвит наш храбрец, -
Аббат, мужик, вассал, купец!
Я твердо охранял закон,
Я возвратил монарху трон,
Но если, клятвы все поправ,
Мне не вернет он древних прав,
Тогда держись! Я не шучу!
Я беспощадно отплачу!
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

Идет молва, что род мой гол,
Что прадед мой был мукомол...
Клянусь, по линии прямой
Пипин Короткий предок мой,
И этот герб - свидетель в том,
Насколько стар наш славный дом.
Пускай узнает вся земля:
Я благородней короля.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

Мне не грозит ни в чем запрет,
Есть у маркизы табурет.
Сынишку сам король пригрел:
В епископы идет пострел.
Мой сын барон, хотя и трус -
Но у него к наградам вкус.
Кресты на грудь - его мечта.
Получит сразу три креста.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

Итак, дворяне, с нами бог!
Кто смеет с нас тянуть налог?
Все блага свыше нам даны,
Мы государству не должны.
Укрывшись в замок родовой,
Одеты броней боевой,
Префекту мы даем наказ,
Чтоб смерд не бунтовал у нас.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

Попы! Стригите свой приход!
Разделим братски ваш доход!
Крестьян - под феодальный кнут!
Свинье-народу - рабский труд,
А дочерям его - почет:
Всем до одной, наперечет,
В день свадьбы право мы даем
С сеньором лечь в постель вдвоем.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

Кюре, блюди свой долг земной:
Делись доходами со мной.
Вперед, холопы и пажи,
Бей мужика и не тужи!
Давить и грабить мужичье -
Вот право древнее мое;
Так пусть оно из рода в род
К моим потомкам перейдет.
Встречай владыку, голытьба!
Ура, маркиз де Караба!

1816

Таньшина Н.П. Луи Филипп Орлеанский // Вопросы истории. 2009. № 9.

http://istorja.ru/ar...uis-philippe-i/

УСИЛЕНИЕ РЕАКЦИИ ВО ФРАНЦИИ

В сентябре 1824 г. умер Людовик XVIII и королем Франции стал его брат Карл X. Новый король, носивший до своего воцарения титул графа д’Артуа, был известен как фанатичный приверженец дореволюционного режима. Эмигрировав через два дня после падения Бастилии, он возвратился во Францию таким же твердолобым реакционером, каким был в момент своего бегства за границу в 1789 г. 29 мая 1825 г. в Реймском соборе состоялось коронование Карла X. Церемония была обставлена с театральной помпой, тон задавали архиепископы и кардиналы. Единственное изменение, внесенное в этот средневековый ритуал, состояло в том, что клятва истреблять еретиков была опущена, а в формулу присяги включена клятва верности хартии. Либеральная буржуазия была совершенно удовлетворена этой присягой: оппозиционные газеты приветствовали ее как доказательство «священного союза между властью и свободой» [320].

О действительных намерениях нового короля свидетельствовали реакционные меры, принятые в первый же год его царствования. 20 апреля 1825 г. Карл X подписал закон о суровых карах (вплоть до смертной казни) за проступки в отношении предметов религиозного культа (Бенжамен Констан справедливо заметил, что этот закон «достоин XV века»). 27 апреля был принят закон о выплате бывшим эмигрантам денежного возмещения в размере около 1 млрд, франков за земли, конфискованные у них во время революции.

Либеральная партия резко осуждала правительственный законопроект. Член палаты депутатов Дюпон (из департамента Эр) напомнил об изменнических действиях дворян-эмигрантов во время революции, об их участии в нашествии австро-прусских войск на Францию в 1792 г. Некоторые крайние монархисты требовали возвратить эмигрантам все отнятые у них земельные владения, но правительство не решилось пойти так далеко. В общем возмещение получили 25 тыс. человек, главным образом дворяне. Из выплаченных по этому закону 866 млн. фр. большая часть досталась влиятельной при дворе кучке представителей старой знати. Больше всех — 12,7 млн. фр. — получил герцог Луи-Филипп Орлеанский (глава младшей линии династии Бурбонов). За ним шли герцог де Монморанси (5,73 млн. фр.), граф Рошешуар де Мортемар (2,33 млн. фр.), маркиз де Байель (2,29 млн. фр.), граф де Пюисегюр (2,17 млн. фр.) и другие бывшие эмигранты. Около 60 млн. фр. было распределено между 31 аристократической фамилией[321].

https://history.wikireading.ru/285732

Коронация Карла 10

БОРЬБА НАРОДНЫХ МАСС И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ В 1830‒1839 ГОДАХ

 

Вопрос об отношении орлеанистов к республиканцам был впрочем довольно сложным, и ответ на него не мог быть однозначно правильным на всех этапах Июльской монархии.

 

Позиция республиканцев, имевших уже в 1830 г. расхождения по некоторым вопросам, все более изменялась под влиянием революционных движений и выступлений народных масс. Первый из тех трех этапов, которые явственно выступают в истории Июльской монархии, охватывает приблизительно пять лет (1830‒1834)¹¹.

 

С установлением Июльской монархии положение трудящихся в деревне и в городе заметно ухудшилось. Некоторые налоги были увеличены и, что особенно характерно, они были впервые распространены на те слои населения, которые раньше по бедности от налога освобождались. Продолжавшаяся после революции узурпация крестьянских «прав пользования» (сбор сухих сучьев в помещичьих лесах, право общинной пастьбы скота и его свободного прогона, сбор колосьев и винограда, оставшихся на земле после уборки урожая), дороговизна, налоги ‒ все это, наряду с ростовщичеством и тяготами издольных аренд, возбуждало значительные волнения в разных частях Франции. Территорией антиналоговых выступлений были в конце 1830 и в 1831 г. преимущественно департаменты Ло. Дордонь, Жиронда, Жер, Ланды, Эро, Од, Восточные Пиренеи против дороговизны выступал трудовой люд в августе 1830 г. и в {231} середине 1831 г. в Альби, Ортез и Тарб; немного позднее, в том же 1831 г., ‒ в департаментах Ланды, Шарант, Тарн-и-Гаронна.

 

Французский историк Габриель Перрё констатировал, что в этих выступлениях обнаруживался «социальный субстрат», свидетельствовавший о новом характере движения. Г. Перрё добавлял, что еще в августе 1830 г. арьежский прокурор определял суть «новизны» словами: это раздор тех, у кого ничего нет, с теми, кто имеет¹². Но ведь такой же или аналогичный «субстрат» существовал и раньше. По сравнению с Реставрацией новым было то, что не отмечалось Перрё, ‒ разоружение не только повстанцев, крестьян или рабочих, но также и тех национальных гвардейцев ‒ демократов, которые сочувствовали трудящимся массам. Это обнаружилось, например, в департаменте Арьеж при подавлении так называемых демуазелей, а также и в истории других крестьянских волнений. С самого начала конституционная монархия Луи-Филиппа все более резко проявляла свою реакционно-буржуазную сущность.

 

Еще до утверждения Июльской монархии стали появляться различные группировки республиканцев. Наиболее значительной из них в 1830‒1832 гг. было «Общество друзей народа». Среди мелкобуржуазных демократов ‒ членов этого Общества были люди, горячо сочувствовавшие трудящимся массам, были революционеры, готовые с оружием в руках бороться за установление демократической республики. Но в целом «Общество друзей народа» было лишь зародышем политической партии. Не имея никаких связей с широкими массами рабочих и крестьян, «Общество друзей народа» не представляло почти никакой опасности для правительства Луи-Филиппа.

 

«Общество прав человека и гражданина» (1833‒1834 гг.) гораздо более приближалось к типу политической партии: имело свою программу ‒ якобинскую Декларацию прав человека и гражданина. Члены этого Общества платили постоянные партийные взносы. При приеме в Общество требовалась персональная характеристика и рекомендация от ранее принятых членов. «Общество прав человека и гражданина» имело ответвления в провинциальных городах и одну из задач видело в привлечении рабочих в свои ряды.

 

Но следует заметить, что еще до возникновения «Общества прав человека и гражданина», в ноябре 1831 г. в Лионе вспыхнуло рабочее восстание, которое вместе с двумя следующими восстаниями ‒ в июне 1832 г. в Париже и снова в Лионе в апреле {232} 1834 г. ‒ оказало глубокое воздействие на все республиканское движение во Франции в рассматриваемые годы.

 

Восстание в Лионе в ноябре 1831 г. подняли рабочие шелкоткацкой мануфактуры, но к ним присоединились другие рабочие и ремесленники, занятые в различных отраслях производства. Ткачи к восстанию не готовились; их цель состояла в том, чтобы посредством массовой демонстрации заставить предпринимателей, купцов-мануфактуристов Лиона, соблюдать новый тариф сдельных расценок, только что принятый в законном порядке комиссией из представителей промышленников и ткачей.

 

Утром 21 ноября 1831 г. ткачи ‒ участники демонстрации собрались в предместье Круа-Русс и, безоружные, двинулись в город. Но у городской заставы они без всякого повода подверглись обстрелу. Провокационная выходка буржуазного батальона национальной гвардии, открывшего огонь, заставила ткачей взяться за оружие. Лозунгом восстания 1831 г. были слова, вышитые на черном знамени: «Жить, работая, или умереть, сражаясь!». После трехдневной вооруженной борьбы рабочие овладели Лионом и создали свой революционный муниципалитет, сначала в форме временного главного штаба, а затем ядра батальона волонтеров. {233} Однако, не имея ни самостоятельной политической организации, ни связи с рабочими других городов, лионские инсургенты не сумели использовать плоды своей замечательной победы. 3 декабря 1831 г. присланные из Парижа войска вступили в Лион. Восстание было подавлено.

 

Лионское восстание 1831 г. произвело сильное впечатление на современников как во Франции, так и в других странах. Оно показало, что с развитием капиталистического способа производства на историческую арену выступала новая сила ‒ рабочий класс, начинающий свою самостоятельную революционную борьбу¹³. Рабочих, поднявших восстание 1831 г., Маркс называл «солдатами социализма»¹⁴. Через полгода произошло новое массовое выступление.

 

Летом 1832 г. скончался генерал Ламарк, человек широко известный своей непреклонной враждебностью к Бурбонам, изгнанник во времена Реставрации. Неожиданно для правительства похороны генерала Ламарка, назначенные на 5 июня, превратились в грандиозную политическую манифестацию против правительства Луи-Филиппа. На улицы вышли многие десятки тысяч разнородного, преимущественно трудового люда, французских и иностранных демократов (поляков, немцев), студентов, ремесленников, рабочих. В манифестации участвовали корпорации красильщиков, печатников, шляпников и строителей.

 

Некоторые манифестанты имели при себе спрятанное оружие. И мелкие столкновения с полицией уже начинались, когда вдруг на площади Бастилии появились воспитанники военизированной Политехнической школы, до этого момента запертые начальством в учебном помещении. «Марсельеза» заглушила траурный марш. Политехники хотели усилить политический характер демонстрации, попытавшись повернуть колонну к Пантеону. Но драгуны оказали вооруженное сопротивление, и тотчас же вспыхнуло всеобщее возмущение. Появились баррикады. Повстанцы захватывали оружие и подняли над баррикадами красное знамя, ставшее символом революционной борьбы за демократическую республику. Разумеется «Друзья народа» принимали в этом стихийном восстании активное участие, но никто из них не был общепризнанным вождем. Очень многие манифестанты скоро рассеялись. Были среди них и влиятельные республиканцы, считавшие восстание безнадежным без присоединения к нему воинских частей.

 

Уже в первый же день восстания правительство, имевшее в Париже около 25 тыс. солдат, и орлеанистские батальоны {234} национальной гвардии, добилось явного военного перевеса. Рабочие кварталы, занятые республиканцами, постепенно были захвачены войсками, и 6 июня повстанцы были оттеснены в район улицы Сен-Мартен. Здесь в тупике монастыря Сен-Мерри находились последние позиции республиканцев, самых мужественных революционеров. Многие из них, не желая сдаваться, тут же кончали жизнь самоубийством. Волнующие сцены этой трагической борьбы навечно запечатлены в художественных произведениях ‒ в «Отверженных» Виктора Гюго, во «Французских делах» Генриха Гейне, в романе «Монастырь Сен-Мерри» Рей-Дюссюейля, романе малоизвестном, но по полноте освещения событий, о которых идет речь, достойном внимания.

 

Восстание было подавлено, но оно оставило неизгладимый след, и его влияние трудно преувеличить. Значение имел не только тот факт, что это восстание возбудило непосредственные (и еще мало исследованные) отклики в Бордо, Тулузе, Перпиньяне, Орильяке; главное было в том, что республиканцы-демократы лучше поняли {235} роль рабочих, составлявших наиболее внушительную и самую мужественную силу в революционной борьбе.

 

Еще сильнее выявилось значение рабочих во втором восстании в Лионе, которое произошло в апреле 1834 г. Это восстание носило ярко выраженный политический характер ‒ республиканскую окраску. К рабочим присоединились мелкобуржуазные демократы. Как и в Париже, повстанцы подняли красное знамя.

 

Шесть дней шла упорная борьба на улицах Лиона и его предместий, но 15 апреля потерпело поражение и это восстание.

 

Одним из военных руководителей восстания был демократ Лагранж, впоследствии видный участник революции 1848 г.

 

Второе лионское восстание вызвало отклики в Париже и в некоторых провинциальных городах. Местами под влиянием лионских событий 1834 г. начались крестьянские волнения; крестьяне-виноделы, жители окрестностей города Арбуа, развернув красное знамя, прибыли в город и вместе с арбуанскими рабочими овладели им. Когда в Париже было получено известие о лионском восстании, республиканцы начали воздвигать баррикады, ожесточенные уличные бои шли два дня ‒ 13 и 14 апреля. Солдаты убивали не только повстанцев, но и ни в чем не повинных стариков, женщин, детей. Особенно памятны парижанам зверства солдатчины на улице Транснонен, где был ранен один офицер. Солдаты ворвались в соседний дом и перерезали всех, кто там находился. Наиболее ответственным за эти преступления был Тьер, в то время министр внутренних дел.

 

После подавления апрельских восстаний 1834 г. подверглось разгрому и «Общество прав человека и гражданина». Реакция усилилась еще более после покушения на жизнь Луи-Филиппа 28 июля 1835 г. Были введены новые ограничения свободы печати, строгая цензура, а также высокий денежный залог для периодических изданий (сентябрьские законы 1835 г.).

 

Второй этап в истории Июльской монархии охватывает вторую половину 30-х годов, точнее ‒ 1835‒1839 гг.

 

В 1834‒1835 гг. обнаружился глубокий раскол в рядах буржуазных республиканцев. В страхе перед красным знаменем и репрессивными законами 1834‒1835 гг. часть республиканцев стала, по крайней мере на некоторое время, сторонниками Июльской монархии. Поправение широких слоев буржуазии, разгром республиканской партии и подавление пролетарских восстаний укрепили на несколько лет власть Луи-Филиппа. Конституционный король едва скрывал свое стремление «монархизироваться», как сообщал посол царского правительства в своих донесениях в Петербург¹⁵. {236}

 

Это стремление не прошло бесследно в истории внутренней и внешней политики Июльской монархии. Оно нашло отражение в фактах политических расхождений среди орлеанистов: единые в своей борьбе против республиканцев, они по-разному понимали конституционное ограничение королевской власти. Тьер, главарь так называемого центра, мечтал об установлении во Франции по английскому образцу полновластного министерства, позволяющего королю царствовать, но не управлять. Гизо, возглавивший правый центр, считал, что конституционная хартия позволяет королю избирать своих министров, давать им советы и лично участвовать в высшем руководстве внутренней и внешней политикой Франции. Промежуточная «третья партия» значительного влияния не имела.

 

В условиях временной победы над республиканцами и обострения противоречий в лагере орлеанистов король без затруднений создал послушное ему министерство графа Моле, администратора наполеоновских времен. Министерство Моле и вошло в историю под бесславной этикеткой «орудие личной власти короля». Противники долго не могли свергнуть кабинет Моле, даже при выборах новой палаты, когда орлеанисты были повержены легитимистами и республиканцами и возник министерский кризис (1839 г.), продолжавшийся больше двух месяцев. Только в мае 1840 г. король согласился сформировать кабинет Тьера. Но известная воинственная шумиха, поднятая Тьером в связи с антифранцузской позицией России, Англии, Австрии в так называемом Восточном вопросе (о чем будет речь ниже), привела Тьера к падению: король и Ротшильд не хотели войны, палата отказала Тьеру в вотуме крупного военного кредита, и в октябре 1840 г. кабинет Тьера ушел в отставку.

 

С этого времени вплоть до революции 1848 г. у власти было министерство Гизо. Как указывали Сеньобос и Метен, Гизо и Луи- Филипп правили Францией «вместе»¹⁶. К этому надо добавить, что вместе с ними правили в 40-е годы, и более активно, чем раньше, финансовые короли.

 

Между тем республиканское движение в конце 30-х и в 40-х годах принимало новую форму. Начался период деятельности тайных обществ, самый состав которых изменился; в отличие от республиканских организаций 1830‒1834 гг. он стал преимущественно пролетарским.

 

В 1837 г. возникла тайная революционная организация под названием «Общество времен года». Каждые семь человек ‒ членов Общества составляли ячейку, которая называлась «неделей»; четыре недели (28 человек) составляли «месяц»; три «месяца» ‒ {237} «время года», а четыре «времени года» ‒ «год». Всего в «Обществе времен года» насчитывалось к весне 1839 г. около 4‒5 тыс. членов. Общество готовилось свергнуть короля вместе с его приближенными ‒ банкирами.

 

Политические споры велись также и открыто. В Париже только мертвые не рассуждают о политике, писал современник, наблюдения которого как раз и относились к 1838‒1839 гг., когда, по его словам, в кафе и ресторанах встречались и спорили приверженцы всех партий ‒ орлеанисты, легитимисты, республиканцы, бабувисты. Трудовой Париж понимал, что без вооруженного восстания не может быть уничтожено иго финансовой аристократии. Но, как и в 1832 г., республиканцы не имели широко развитых организационных связей с народом.

 

«Общество времен года» назначило восстание на воскресенье, 12 мая 1839 г. Члены общества, разбившись на три вооруженных отряда, вышли на улицу. Им удалось захватить один полицейский пост и здание Ратуши. Но массы, вовсе не подготовленные к выступлению и даже не осведомленные о его целях, не поддержали заговорщиков, восстание которых и было подавлено в тот же день. Это восстание наглядно доказало непригодность узкозаговорщической тактики, которой придерживались руководители «Общества времен года», возглавлявшегося участником июльской революции социалистом Огюстом Бланки (1805‒1881)¹⁷.

 

Бланки был безгранично предан великому делу ‒ борьбе за освобождение трудящихся масс. Часто и справедливо отмечалось влияние Лионского восстания 1831 г. на Бланки. Известная речь Огюста Бланки 2 февраля 1832 г. характеризует его понимание неизбежности обострения борьбы между классами, «составляющими нацию», их войны «насмерть». Бланки был человеком действия; он понимал, что изменить общество можно только соответствующей революционной борьбой. Но, выступая как один из вожаков рабочего класса, Бланки не имел правильного представления ни о классовой сущности пролетариата, ни о его особой исторической роли. Бланки включал в понятие «пролетариат» не только рабочих, но и крестьянство, мелкую буржуазию, интеллигенцию. Он не придавал должного значения вопросам теории, считая, что главное ‒ это революционные действия, а остальное придет само собой. Бланки придерживался сектантской тактики, переоценивая значение тайных, заговорщических организаций. Он не понимал необходимости самостоятельной партии пролетариата и широких связей с массами. {238}

 

 

¹¹ Gabriel Perreux. Au temps des sociétés. La propagande républicaine au début de la Monarchie de Juillet (1830‒1835). Paris, 1931. {231}

 

¹² См. С. Perreux. L’esprit public dans les départements au lendemain de la Révolution de 1830. ‒ «La Révolution de 1848», N 100, 123, septembre ‒ octobre 1923 et mars ‒ avril 1924. {232}

 

¹³ Подробнее см. Ф.В. Потемкин. Лионские восстания 1831 и 1834 гг. М., 1937.

 

¹⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, стр. 446. {234}

 

¹⁵ АВПР, ф. Канцелярия, 1844, № 144, Pozzo à Nesselrode, 26. IV 1834. {236}

 

¹⁶ Ch. Seîgnobos et Al. Métin. Histoire contemporaine depuis 1815. Paris, 1910, p. 63. {237}

 

¹⁷ М. Dommanget. Auguste Blanqui. Des origines à la révolution de 1848. Paris ‒ La Haye, 1969; S. Bernstein. Blanqui. Paris, 1971. {238}

 

История Франции: В 3-х т. Т. 2 / Редколл.: А.З. Манфред (отв. ред.), В.М. Далин и др. М.: Наука, 1973. С. 231‒238.

ИЮЛЬСКИЕ ОРДОНАНСЫ

Министерство Полиньяка было на редкость непопулярным: 16 марта 1830 года палата депутатов (221 голос «за», 181 – «против») приняла обращение к королю с требованием его распустить. В ответ Карл X 16 мая распустил строптивую палату и назначил новые выборы. Их итоги (подведенные к концу второй декады июля) оказались, однако, еще менее утешительными для короля и его кабинета (274 оппозиционных депутата против 145 сторонников правительства). Новая палата должна была собраться на свое первое заседание 3 августа, однако король не признал свое поражение, а решился идти напролом и самовольно изменить конституцию. Губительность этого политического шага для судьбы монархии была ясна даже роялистам – тем из них, кто был способен смотреть на вещи здраво. Так, герцог де Розан в начале июля 1830 года говорил:

«У Бурбонов нет собственной политической партии; г-н де Полиньяк не сможет защитить короля от либералов, иначе говоря, от общественного мнения всей Франции, ибо в конце концов следует признать, что вся Франция высказывается в этом духе, и если г-н де Полиньяк желает бороться против нее, оставаясь на своем месте, он достоин повешения».

Король, однако, всего этого не сознавал, а его ближайшие соратники и подчиненные лишь укрепляли его иллюзии. Префект полиции Манжен в начале июня гордо заявлял, что «королевская гвардия подавит любые беспорядки, угрожающие общественному спокойствию», а непосредственно накануне принятия роковых для монархии королевских указов-ордонансов заверял министров и короля: «Что бы вы ни предприняли, Париж останется спокоен; ни о чем не беспокойтесь: за Париж я отвечаю головой».

Замечательное свидетельство относительно слепоты кабинета Полиньяка оставил один из его членов, министр духовных дел и народного просвещения граф де Гернон-Ранвиль. 25 июля в королевском замке Сен-Клу его отозвал в сторону барон де Витроль – дипломат и новоиспеченный пэр Франции, человек весьма осведомленный и славившийся своим политическим чутьем. Он сказал Гернон-Ранвилю, что меры, задуманные королем, будут весьма несвоевременны, поскольку в Париже неспокойно, умы возбуждены и народ может взбунтоваться… Так вот, вспоминает министр просвещения, эта информация привела его в изумление, поскольку министр внутренних дел граф де Перонне постоянно убеждал и его, и других своих товарищей по кабинету, что в Париже все спокойно… Пребывая в этом счастливом заблуждении, министры Полиньяка и совершили тот поступок, о котором Шатобриан впоследствии писал:

«Еще одно правительство в здравом уме и твердой памяти решило спрыгнуть с башни собора Парижской Богоматери. <…> Пять человек, отнюдь не лишенных здравого смысла, с беспримерным легкомыслием бросились в бездну, увлекая за собою своего повелителя, монархию, Францию и Европу».

Что же, собственно, произошло? В Конституционной хартии 1814 года имелась весьма двусмысленная статья 14-я, которая гласила: «Король – верховный глава государства, командующий сухопутными и морскими войсками, объявляет войну, заключает договоры о мире, торговле и союзах, назначает чиновников на все административные должности, издает регламенты и ордонансы, необходимые для исполнения законов и обеспечения государственной безопасности». Между тем государственная безопасность – понятие весьма расплывчатое. Одной части французского общества в 1830 году казалось, что для сохранения этой безопасности нужно чтить конституционные свободы, а другой – что «буйную демократию», парализующую действия королевской власти, необходимо существенно ограничить. Очевидно, что король и министры из кабинета Полиньяка придерживались именно второй точки зрения и потому решились изменить Хартию самовольно, без одобрения новоизбранной палаты депутатов (пока она еще не начала работать).

25 июля в Сен-Клу министры и король поставили подписи под четырьмя ордонансами. Первый из них лишал французов свободы печати, вводя предварительную цензуру на все периодические издания и брошюры. Тремя следующими ордонансами король распускал только что избранную палату, уменьшал число депутатов и повышал избирательный ценз, а также назначал дату выборов в новую палату депутатов по новым, менее демократическим правилам. Все эти ордонансы пересматривали Конституционную хартию 1814 года, выпущенную Людовиком XVIII, и фактически уничтожали во Франции конституционную монархию.

В 11 вечера того же дня министр юстиции Шантелоз передал текст королевских ордонансов главному редактору официальной газеты «Монитёр» Франсуа Сово – для их публикации в завтрашнем номере газеты. Присутствовавший при этом министр финансов Монбель спросил у журналиста, что тот думает об этом документе. «Да помилует Господь короля и Францию! – отвечал Сово. – Мне 57 лет, я видел Революцию день за днем; я умываю руки, охваченный глубоким ужасом».

https://history.wikireading.ru/205159

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ В 40-Х ГОДАХ XIX ВЕКА

 

Распространение фабричного производства тормозилось множеством препятствий. Важнейшими из них были французские аграрные порядки. Характеристика тех особенностей французской промышленности, которые определялись именно условиями землевладения и землепользования, была хорошо выражена тогдашним знатоком экономики бароном Дюпеном: «Так как Франция ‒ страна распыленной земельной собственности, мелких земельных участков, то она также страна распыленной промышленности, мелких мастерских»¹⁸.

 

Продолжавшееся в 30‒40-х годах дробление земельной собственности и измельчание хозяйств задерживали рост населения и тормозили приток рабочей силы в города, поскольку часть сельского населения, хотя и бедствовала постоянно, не покидала деревню. Часть мелких собственников, несомненно, имела сбережения. Но, как и указывал Маркс, во Франции, где сбережения и накопления имеются в относительно высокой степени, «образованию капитала, относительно говоря, и развитию капиталистического производства по сравнению с Англией мешают как раз те экономические условия, которые благоприятствуют накоплению и т.д.»¹⁹

 

Промышленная революция впрочем была только замедлена, но не приостановлена. Число паровых машин увеличилось в период Июльской монархии с 616 до 4853, импорт хлопка в течение всего лишь десяти лет (с 1830 г.) почти удвоился. Фабричная организация производства укреплялась во многих отраслях легкой промышленности. Медленно развивавшаяся тяжелая индустрия переходила от древесного к каменноугольному топливу. Полупролетариат ремесел и мануфактур, а также частично мастера и крестьяне, имевшие ранее самостоятельное мелкое производство и парцеллярное хозяйство, превращались под влиянием промышленной революции в новый общественный класс ‒ фабричный пролетариат.

 

Каждый этап промышленного подъема означал для рабочего класса Франции не что иное, как рост «резервной армии» труда, обнищание городских и сельских ремесленников в тех отраслях производства, которые были механизированы, антисанитарные условия в фабричных общежитиях, удлинение рабочего дня до 16‒18 часов в сутки и более (посредством мошеннических махинаций с фабричными часами), хищническую эксплуатацию труда детей, принимавшихся на фабрики с шести-семи лет, снижение {239} заработной платы, обсчитывание рабочих посредством расплаты продуктами, жестокие, часто несправедливые штрафы, увечья, по большей части вызванные жадностью фабрикантов, заставляющих рабочих чистить неогражденные механизмы на ходу.

 

Некоторые члены палаты депутатов из числа фабрикантов сами же и нарушали изданный в 1841 г. закон об охране и ограничении детского труда. На бумагопрядильной фабрике депутата Фонтен-Гри дети восьми лет работали по 16 часов в сутки ежедневно. Другой депутат ‒ владелец пенькопрядильной фабрики Мерсье грабил своих малолетних рабочих посредством штрафов: он взыскивал по 15 сантимов за каждые 15 минут опоздания на работу, т.е. присваивал сверх прибавочной стоимости 60% дневного заработка подростка, который и получал-то лишь по 25 сантимов в день.

 

Усиление эксплуатации рабочего класса шло параллельно росту ‒ относительно медленному, но неуклонному ‒ крупной промышленной буржуазии, стремившейся, естественно, к более сильному политическому влиянию.

 

Быстро развивался Париж как центр торгово-промышленной жизни. Некоторые капиталисты перемещали тогда свои предприятия из провинции в столицу. Иностранца поражала многолюдность Парижа. Население этого города выросло в 1832‒1839 гг. с 774 тыс. до 910 тыс. человек, не считая приезжих ‒ французов и иностранцев. Развитость общественно-экономической жизни в Париже характеризовало возникновение очень крупных гостиниц и удивительная по тем временам транспортно-почтовая связь. Дилижансы прибывали в Париж точно через каждые 15 минут, а письма парижан доставлялись адресатам, жившим в столице, через 4 часа!

 

С обогащением буржуазии все более резко обнаруживались социальные контрасты.

 

В ресторанах, посещавшихся богачами, была дворцовая роскошь; отделка одной только комнаты у «Провансальских братьев» стоила 60 тыс. фр.; но в том же городе было множество старинных чрезвычайно узких и грязных улиц, никогда не освещавшихся солнечными лучами. Тут ютился полуголодный трудовой люд, значительную часть которого уже тогда составляли женщины: мастерицы, официантки, подметальщицы улиц, продавщицы в магазинах и проч.

 

Усилению влияния промышленной буржуазии способствовала система полных импортных запрещений и сохранение высоких запретительных пошлин, взимаемых с других импортируемых изделий, унаследованная Луи-Филиппом от Реставрации. Хотя эта система уже устарела, она защищала сравнительно медленно развивавшуюся французскую промышленность от конкуренции. Но {240} финансовые интересы правительства, а также внешнеполитические причины толкали на путь тарифной реформы. С первых времен Июльской монархии король искал сближения с Англией. В 30-е годы возникла первая англо-французская антанта, детище Талейрана и Пальмерстона, противопоставлявших англо-французское «сердечное согласие» союзу трех абсолютных монархий: России, Австрии и Пруссии.

 

Воцарение Луи-Филиппа было встречено очень холодно в Австрии и резко враждебно в России; поэтому английское правительство было уверено, что, если и не «сердечно», то по соображениям политическим, Луи-Филипп изменит ненавистный для Англии запретительный таможенный режим. В Англии понимали, что отмена запрещения и даже снижение пошлин не встретят всеобщего одобрения в палате депутатов; знали, что и Луи-Филипп, как крупный лесовладелец, лично заинтересован в сохранении стеснений для импорта английского угля; тем не менее англичане упорно требовали от своего союзника реформы таможенного режима.

 

Но правительство Луи-Филиппа, не решаясь отменить запрещения, только волновало промышленников, вселяло в них неуверенность в завтрашнем дне. Выступая в 1834 г. перед правительственной комиссией, созданной для обсуждения возможной реформы, текстильный фабрикант Мимерель говорил: «Я выступал в 1827, 1829, 1831 и 1832 гг. по поводу предлагаемых перемен в нашем тарифе, и теперь, в 1834 г., я опять выступаю перед вами по тому же поводу. Согласитесь, что… промышленность, которою играют, как игрушкой, и которая беспрестанно должна опасаться перемен… не может идти вперед».

 

Но в 40-е годы вновь появились планы тарифных преобразований, нежелательных для мелких и средних промышленников, боявшихся непосильной конкуренции. В августе 1846 г. в Париже образовался Союз сторонников свободы торговли. В том же году в Бордо возникла Ассоциация борьбы за свободу обмена, руководимая либеральным экономистом Мишелем Шевалье.

 

Французские коммерсанты были недовольны состоянием торговли Франции с Россией, Швецией, Данией, Ганновером, Мекленбургом, Голландией, Португалией и Австрией. С 1836 по 1846 г. шведский экспорт во Францию удвоился, а ввоз французских товаров в Швецию даже уменьшился. В 1844 г. Сен-Кантенская торговая палата просила восстановить утраченные французской промышленностью позиции на рынках Италии, Германии, Испании.

 

Состояние как внешней, так и внутренней торговли зависело от состояния железнодорожного транспорта, который в свою очередь влиял на промышленное развитие. Без железных дорог нет жизни! {241} К этим словам можно свести смысл многих обращенных к правительству петиций и статей промышленников и их политических представителей. Конечно, транспортные связи тогда, как и ранее, развивались. Но, по сравнению с другими государствами Европы, для Франции было характерно отставание, притом особенно в железнодорожном строительстве. Всего в начале 1848 г. во Франции было в эксплуатации лишь 1931 км железных дорог. В Англии же в это время было 5192 км используемых путей. И все они, соединяя промышленные центры с портами, имели большое экономическое значение. В США только с 1840 по 1848 г. железнодорожная сеть выросла с 4,5 до 7,5 тыс. км; даже в Пруссии в 1848 г. было уже 3424 км железнодорожного пути, т.е. значительно больше, чем во Франции.

 

Главными причинами отставания Франции было невнимание к интересам промышленников и допущение к железнодорожному строительству спекулянтов, озабоченных лишь быстрым обогащением. Конфликт промышленников и финансистов все более обострялся, и торгово-промышленные объединения стали обращаться к правительству или к высшим местным властям с заявлениями, в которых даже недомолвки приобретали понятный смысл. Так, например, Сен-Кантенская совещательная палата ремесел и мануфактур заявляла, что департамент Эна был обманут: ранее предполагалось провести железную дорогу от Парижа к бельгийской границе; но ни стратегические, ни индустриальные соображения не были учтены. Вопреки первоначальным намерениям, была внезапно избрана другая трасса.

 

Засилие банкиров при Луи-Филиппе вызывало недовольство и среди обуржуазившихся землевладельцев. Сельскохозяйственные общества и так называемые комиции существовали во Франции еще в XVIII в. После революции 1830 г. «комиции» стали распространяться более широко. Отличаясь от сельскохозяйственных обществ преобладанием чисто практических интересов, местные «комиции» по деловым соображениям подразделялись на секции, имевшие свою область практической деятельности. В Бретани «комиции» способствовали введению лучших сельскохозяйственных орудий. В пяти департаментах, составляющих провинцию Нормандию, «комиции» в 1846 г. имели свой периодический орган ‒ «Сельскохозяйственная Нормандия».

 

Однако представители буржуазной верхушки сельского населения видели в «комициях» и обществах не более как «зародыш» организации, имевшей большую будущность. Как писал тогда один сельскохозяйственный деятель, они еще не завоевали в государстве положения «четвертой власти», т.е. не приобрели влияния, которым уже обладали группировки банкиров, крупных промышленников и торговцев. {242}

 

В газете «Ля Пресс» осенью 1845 г. появилась статья агронома д’Авринкура, сторонника политической организованности землевладельцев. Но д’Авринкур рекомендовал, следуя примеру англичан, собираться под знамена крупных землевладельцев ‒ аристократов, под знамена «торизма». Критикуя д’Авринкура, «Журналь д’агрикюльтур пратик» пропагандировал иную идею: политическое сплочение всех земледельцев и землевладельцев, вне зависимости от их социального происхождения и без гегемонии земельной собственности. «Могущественная земледельческая партия в парламенте ‒ таков должен быть лозунг всех людей земли», ‒ писал Лефур, полемизируя с д’Авринкуром. Несомненно, Лефур понимал необычность лозунга, обращенного одновременно к крестьянину, буржуа и дворянину. Поэтому он пояснял, что прежние условия развития политической партии за 15 лет изменились; материальные интересы поставили многие вопросы по-другому. Времена феодальной знати во Франции прошли, и люди земли, отодвигая «старые предубеждения», должны избирать в депутаты «людей земли». {243}

 

 

¹⁸ Цит. по: «Архив Маркса и Энгельса», т. II (VII). М., 1933, стр. 251.

 

¹⁹ Там же, стр. 249. {239}

 

История Франции: В 3-х т. Т. 2 / Редколл.: А.З. Манфред (отв. ред.), В.М. Далин и др. М.: Наука, 1973. С. 239‒243.

РАБОЧЕЕ И МАССОВОЕ ДВИЖЕНИЕ В 40-е ГОДЫ

 

Буржуазные историки обычно преуменьшают политическое значение забастовочного движения в 30‒40-х годах XIX в. Так, например, Октав Фести пришел к выводу, будто бы «ни республиканцы, ни коммунисты» не играли роли в подготовке стачек²⁰.

 

Но вот факты, доказывающие ошибочность зачисления крупнейших стачек 40-х годов в разряд чисто «экономических движений»:

 

1. Зачинщиками забастовочного движения в 1840 г. в Париже были портные-республиканцы, демонстративно заявлявшие о своих революционных взглядах.

 

2. Среди руководителей некоторых стачек в Париже, притом в разгар борьбы, были коммунисты.

 

3. В сентябре 1840 г. тысячи забастовщиков устраивали сходки в парижских районах Сент-Антуан, Сен-Марсо и в других местах, например в Бонди, где 3 сентября собралось около 100 000 рабочих. На этих сходках звучали революционные песни.

 

4. Еще до того, как забастовочная волна достигла наивысшей точки, активизировались сторонники избирательной реформы. И в этом явно политическом движении немалая роль принадлежала представителям рабочего класса.

 

Фести, рассказывая о банкете 1 июля 1840 г., устроенном в Бельвиле коммунистами «эгалитарной школы», которая подняла знамя «социальной общности», пишет, что на банкет явились многочисленные рабочие; сапожник Вилли провозгласил тост «за пролетариев, жертв эксплуататоров», парикмахер Розье ‒ «за равное распределение прав и обязанностей, за общность труда и пользование благами»²¹. Бельвильский банкет, организованный Пийо и Дезами²², сам по себе заслуживает большого внимания. Он замечателен не только многочисленностью участников (1200 человек и среди них ‒ много рабочих), но и разнообразием их профессий: парикмахеры, сапожники, переплетчики, портные, часовщики.

 

Лаконичное сообщение Фести о банкете 31 августа 1840 г. должно быть дополнено следующими фактами. Банкет, первоначально назначенный на 14 июля (день взятия Бастилии), должен был состояться в Сен-Манде, но вследствие противодействия {244} властей его удалось организовать только 31 августа в парижском пригороде Шатийоне. На банкет собралось около 3 тыс. (по другим данным ‒ около 6 тыс.) человек, около половины участников банкета были одеты в мундиры национальных гвардейцев; среди этих национальных гвардейцев были и рабочие, притом члены революционной организации. Лозунгом банкета было требование, высказанное еще в петиции 1838 г.: «Каждый национальный гвардеец ‒ выборщик, каждый выборщик ‒ может быть избираем». Участники банкета требовали, как видим, такой избирательной реформы, в результате которой, хотя бы отчасти, и трудовые слои населения были бы допущены к выборам и получили бы сверх того пассивное избирательное право. По окончании банкета все его участники стройной колонной двинулись к заставе д’Анжер с пением «Марсельезы» и с криками «Да здравствует реформа». Количество демонстрантов по мере движения колонны возрастало; присоединялись «любопытные», безработные и рабочие, покинувшие свои мастерские или фабрики. Ночью разошлись по домам мелкобуржуазные сторонники реформы; рабочие же собрались и на следующий день вечером близ Порт-Сен-Дени.

 

В истории политического развития рабочих имеют значение и следующие факты. Еще до бельвильского банкета, 24 мая 1841) г. рабочие по своей инициативе связались с Араго, буржуазным вожаком, сторонником избирательной реформы. До 1000 делегатов различных корпораций побывало у него, собираясь небольшими группами, формально ‒ для выражения благодарности за провозглашение им с парламентской трибуны лозунга «организации труда». К августу 1840 г. комитеты сторонников реформы существовали в каждом районе Парижа.

 

В провинции рабочие присутствовали почти на всех политических банкетах. В некоторых департаментах в составе самих комитетов сторонников реформы были рабочие. Именно рабочие ‒ республиканцы и коммунисты ‒ были организаторами банкетов в Руане и в Перпиньяне в 1840 г. В общем в 1840 г. в движении в пользу реформы появились совершенно иные, новые черты.

 

Все это свидетельствует о том, что рабочие уже включились в политическую борьбу, хотя пока под руководством буржуазных деятелей. Впрочем, и собственно рабочее стачечное движение начинало приобретать политический характер.

 

Среди многочисленных стачек, возникавших в 40-х годах в Париже и провинции, имела особенно большое значение превосходно организованная стачка шахтеров Рив-де-Жье, историю которой впервые осветил академик Е.В. Тарле²³. Стачка началась 3 {245} апреля 1844 г. и продолжалась около полутора месяцев. Забастовщики держали связь с другими промышленными центрами. Организованность и упорство бастующих, широкая, приобретавшая явно политическое значение поддержка шахтеров сельским населением ‒ факты, достойные внимания. И самой замечательной особенностью забастовки был резко выраженный интерес шахтеров к коммунистическим идеям. Случайно в Рив-де-Жье прибыла известная представительница утопического социализма Флора Тристан. Но речи Тристан не увлекли рабочих. «Они с пренебрежением относятся к ее утопиям и не хотят внимать никаким учениям, кроме коммунизма», ‒ доносил правительству местный прокурор. Среди стачечников была распространена брошюра Леру «Буржуа и пролетарии». Леру доказывал, что, независимо от различия профессий, «народ пролетариев ‒ одна семья» Брошюра поясняла, что только раб «живет для того, чтобы работать», а свободный человек «работает, чтобы жить». Как видим, это был вариант лозунга лионских ткачей: «Жить, работая, или умереть, сражаясь».

 

В 40-е годы возродились и приобрели еще большую силу также и другие массовые движения. Народные волнения, порождавшиеся сбором рыночных пошлин, происходили в 1840 г. в разных городах Франции. Одним из наиболее ярких примеров таких выступлений было январское возмущение в департаменте Арьеж, в Фуа, где, даже по официальным данным, были убиты 9 и ранены 18 «мятежников»; по другим сведениям, только одних убитых было около 40 человек. Конечно, здесь можно лишь вкратце рассказать об этом событии, вызвавшем шумные отклики в прессе и в парламенте.

 

В конце 1839 г. городские власти Фуа приобрели пустырь, предназначавшийся для военных учений и вместе с тем для пригона и продажи скота. Военное министерство согласилось уплатить за эту землю только половину ее цены; другую половину должен был заплатить город. Городские власти решили взыскать эту сумму с продавцов скота, т.е. в основном с окрестных крестьян, обязав их уплачивать начиная с 13 января 1840 г. новую рыночную пошлину. Но крестьяне-скотоводы, прибывшие 13 января в Фуа, объявили новую пошлину незаконной и отказались ее платить. Внезапно перед взволнованным народом появились высшие местные власти ‒ префект Арьежа и мэр города, а также жандармы, солдаты. Оба градоправителя ‒ префект и мэр ‒ были ранены брошенными в них камнями. Тотчас же солдаты стали стрелять. Нельзя отнести волнения в Фуа к чисто стихийным, вовсе не подготовленным выступлениям: две или три сотни крестьян (хотя и вооруженных только дубинами) явились в Фуа в точно назначенный час; в соответствии с планом сопротивления, они должны были занять все большие улицы. Одновременно повстанцы атаковали заставы и отбросили воинские пикеты. Тысячи возмущенных людей (по одним {246} данным ‒ 2, по другим, более многочисленным показаниям, ‒ 6 тыс. человек) стойко боролись за отмену новой пошлины. «Победивший» префект всю ночь отсиживался в казарме. И лишь с прибытием в Фуа более сильных воинских частей возмущение было подавлено. Главными зачинщиками этого выступления были объявлены на суде два арьежских крестьянина.

 

Поводом для народных волнений послужила и статистическая перепись 1841 г. Во всех департаментах Франции стали появляться статистики, одни ‒ для обычной переписи населения, другие ‒ с явно налоговой целью: пересчитать объекты налогового обложения. Но трудящиеся массы, особенно в деревнях, не слушали пояснений о различиях этих видов переписи, и всех статистиков, появившихся на местах, встречали как врагов. Вспыхнули серьезные волнения. Возмущения были почти повсеместно: в южных, в юго-западных, юго-восточных департаментах, в южной части Центрального района и на севере Франции, в департаменте Нор. Достаточно, впрочем, немногих иллюстраций, чтобы представить себе не только местное значение этих движений, но также и их общее политическое влияние.

 

Восстание в Тулузе в июле 1841 г. занимает, пожалуй, главное место в истории этих волнений.

 

Одно из тайных обществ ‒ общество «Эгалистов» решило, писал французский историк Понтейль, сорвать перепись²⁴. Но Понтейль не привел сведений о социальном составе «Эгалистов» и не отметил роли тулузских рабочих-мютюэллистов в качестве инициаторов той массовой демонстрации, которая, видимо, и положила начало возникшему в первой декаде июля революционному движению. Демонстрация сразу приобрела политический характер: ее участники требовали отставки высших тулузских чиновников ‒ местного прокурора и префекта, ренегата Маюля, уже давно изменившего своим политическим друзьям ‒ карбонариям. Требования демонстрантов вызвали колебания в рядах тулузских буржуазных демократов. Возглавить движение, начатое вожаками трудового люда, буржуазные республиканцы побоялись.

 

Грубые расправы Маюля с демонстрантами 7 и 8 июля ожесточили трудящееся население Тулузы. 12 июля волнения приняли форму вооруженного восстания. Около 1200 повстанцев, преимущественно рабочих, вооружились камнями и дубинами и вечером заполнили всю площадь перед зданием префектуры. Первая схватка с солдатами и произошла, по-видимому, у здания префектуры. В это же время на улицах Ригпель д’Астори, Шеваль-Блан и во многих других местах появились баррикады. {247}

 

На следующий день, 13 июля, по выражению одной газеты, «менее чем в течение часа… было воздвигнуто пятнадцать или двадцать баррикад»²⁵. Префект и прокурор бежали из города; в окрестностях Тулузы тоже начались волнения; связь с Парижем была прервана ‒ повстанцы сломали механизмы телеграфа. Казалось, что народ одержал победу. Однако уже начало народной победы испугало буржуазных республиканцев. Достигнутый успех был сорван; превосходящие воинские силы подавили восстание.

 

23‒24 сентября 1841 г. в Вильфранше. неподалеку от Тулузы, произошло массовое выступление с активным участием женщин. Потомки альбигойцев встретили финансового агента градом камней. Контуженный в голову, он в ту же ночь бежал в Альби. Жители горных селений вооружались, готовились к борьбе. Но в Вильфранше уже появились солдаты, и восстание было подавлено.

 

В Монпелье (департамент Эро) тоже было совершено нападение на финансовых агентов. Солдаты, прибывшие для подавления бунта, были встречены демонстрантами пением «Марсельезы».

 

В дни волнений, связанных с переписью, демократ Бианки призывал народ к новой революции. Бианки был арестован и заключен в тюрьму. На суде прокурор цитировал стихи Бианки, ярко отразившие влияние тулузских событий:

 

…улица вернула себе корону,

Честный городской люд победил…

Тулузцам поем мы славу,

Они борются за свободу.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Встань, народ, настало время!

Твои права захватили клятвопреступники.

 

Рост влияния коммунистов-революционеров среди рабочих и одновременный упадок влияния «мирного коммунизма» ‒ вот формула соотношения двух совершенно различных течений в рядах пролетариата в 40-е годы.

 

Крупнейшим представителем французского революционного коммунизма 40-х годов был Дезами.

 

Теодор Дезами (1803‒1850), бывший школьный учитель, участник «Общества времен года», не ограничивался повторением бабувистских идей, как это делали другие революционные коммунисты-эгалитаристы, тоже близкие к «Обществу времен года». Главное сочинение Дезами ‒ «Кодекс общности», работа, в которой пропагандировались три основы коммунистического строя: «общая собственность, общий труд, общее воспитание». {248}

 

Но путь к коммунистическому преобразованию общества не мог быть найден вне кровопролитной революции, осуществляемой правительством революционной диктатуры. Дезами полемизировал со сторонниками одних лишь мирных средств борьбы. В ответ на заявление Кабе: «Я прежде всего ‒ француз, затем ‒ демократ, реформист, потом ‒ социалист и уж, наконец, ‒ коммунист», ‒ Дезами говорил: «Что же касается меня, то я прежде всего коммунист».

 

В исторической литературе о Дезами предпринимались попытки изобразить его предшественником К. Маркса и Ф. Энгельса, будто бы предвосхитившим чуть ли не все основные идеи марксизма. Авторам этих неверных сопоставлений чуждо понимание марксизма как глубочайшей революции в философии, во всех общественных науках, в самом методе научного познания. Для характеристики теоретической ограниченности Дезами достаточно сказать, что даже в работе «Альманах общности», написанной в 1848 г., в определении сущности того общественного класса, который только и мог совершить социалистическую революцию, т.е. в определении пролетариата, Дезами не продвинулся ни на шаг по сравнению с Бланки. И для Дезами пролетариат ‒ подавляющее большинство населения Франции, 22 млн. жителей, т.е. не только рабочий класс, но и крестьянство. Не понимая природы пролетариата, как особого общественного класса, Дезами не мог создать и учения о пролетарской партии, о ведущей роли пролетариата в будущей социалистической революции.

 

Ошибки Дезами повторялись в произведениях коммуниста Пийо.

 

Жан Жак Пийо (1809‒1877), священник, лишенный сана и приговоренный к тюремному заключению за попытку создать новую, «унитарную церковь», талантливый публицист, был автором революционных брошюр «Ни дворцов, ни хижин» (1840 г.), «Коммунизм ‒ не утопия» (1841 г.). Бабувизм был идеологическим источником Пийо. Будучи, по сравнению с Дезами, менее самостоятельным мыслителем, Пийо отличался большей активностью в практическом руководстве революционными организациями. Это был стойкий революционер, которого не могли сломить ни многочисленные судебные преследования, ни возраст: в 1871 г. Пийо был деятельным членом Парижской Коммуны. Арестованный версальскими палачами, он был приговорен к пожизненной каторге.

 

Дезами и Пийо были революционерами, выразителями интересов беднейших масс. Совсем иное историческое значение имели развивавшиеся тогда же из предшествующих учений или вновь возникавшие «мирные» течения социализма и коммунизма, представленные сен-симонистами, фурьеристами социалистами-эклектиками и Кабе, противником революционных методов борьбы. «Значение критически-утопического социализма и коммунизма, ‒ писал {249} Маркс, ‒ стоит в обратном отношении к историческому развитию. По мере того, как развивается и принимает все более определенные формы борьба классов, это фантастическое стремление возвыситься над ней, это преодоление ее фантастическим путем лишается всякого практического смысла и всякого теоретического оправдания»²⁶.

 

Утопический социализм во Франции в период Июльской монархии был представлен множеством различных направлений, но ни одно из них не могло подняться на высоту тех задач, которые ставились революционным движением пролетариата в 1830‒1848 гг. Интересный вопрос о взаимоотношениях сен-симонистов и фурьеристов в 30‒40-х годах, как и множество других проблем истории фурьеризма этих времен, широко освещен И.И. Зильберфарбом²⁷. Часть сен-симонистов, перейдя на сторону учения Фурье, объединилась в так называемую Социетарную школу, члены которой, буржуазные интеллигенты-одиночки, стали последователями Виктора Консидерана, по профессии инженера, ставшего после смерти Фурье (1837 г.) главным теоретиком и пропагандистом данной разновидности утопического социализма, по-прежнему отрицавшего необходимость революционной борьбы рабочего класса.

 

Сторонником мирных путей к социализму был и Этьен Кабе.

 

В 30-х годах XIX в. он был заурядным мелкобуржуазным демократом. Мировую известность писателя-коммуниста Кабе приобрел своей книгой «Путешествие в Икарию», написанной в форме романа. Волнующий, увлекательный контраст представляла, по сравнению с реальными условиями жизни пролетариата, счастливая жизнь икарийцев, обитателей фантастической «Икарии», где благодаря утвердившемуся там коммунистическому строю рабочие были хозяевами страны и пользовались всеми материальными и духовными благами, работали не по 16, а лишь по 7 часов в день.

 

Одним из наиболее влиятельных представителей французского утопического социализма мелкобуржуазного направления был Луи Блан (1811‒1882) ‒ публицист, историк и политический деятель. В брошюре «Организация труда» (1840 г.), получившей широкое распространение, Луи Блан рекомендовал вовсе не реальный путь к социализму, предлагая приступить к созданию субсидируемых самим же буржуазным государством общественных мастерских, которые, вытеснив капиталистические предприятия, возьмут в свои руки все производство в стране.

 

Не понимая классовой природы государства, Луи Блан воображал, что если будет введено всеобщее избирательное право, то государство само освободит рабочий класс от социального гнета. {250} В 1848 г. соглашательная тактика Луи Блана привела его к предательству интересов пролетариата. Заметим, что и в 1871 г. Луи Блан объективно оказался на стороне «версальцев»: пролетарскую революцию он не одобрил и к коммунарам не примкнул.

 

Позор «луиблановщины» навечно вписан историей в некролог этого мелкобуржуазного политического деятеля. Но в истории человеческой культуры не утратит значения то достойное внимания место, которое принадлежит Луи Блану как создателю многотомных исторических работ, в частности как автору первой обширной социалистической истории Июльской монархии ‒ «Истории десяти лет» (1830‒1840), пятитомного труда, в котором он открыто заявил: «Дело дворянской знати, богачей и счастливчиков ‒ это отнюдь не то дело, которому я служу»²⁸. Конечно, путаные теоретические взгляды Луи Блана отражались во всех его трудах.

 

Очень большое влияние на отсталые слои пролетариата имели идеи Пьера Жозефа Прудона (1809‒1865). Сын крестьянина, по профессии наборщик, он впервые обратил на себя внимание во Франции и в других странах в 1840 г., когда вышла его книга «Что такое собственность?» На вопрос, поставленный в заголовке этой книги, Прудон отвечал: «Собственность ‒ это кража». Книга вызвала нападки на Прудона в буржуазных кругах. Однако Прудон выступал лишь против ростовщического капитала, против биржи, против спекуляции, но не против буржуазного строя в целом.

 

В 1846 г. Прудон выпустил книгу «Система экономических противоречий или философия нищеты».

 

На книгу Прудона «Философия нищеты» Маркс ответил в 1847 г. книгой «Нищета философии». Критикуя Прудона, Маркс показал, что Прудон ‒ типичный идеолог мелкой буржуазии, а социализм Прудона ‒ это «социализм» ремесленников и крестьян. «Г-н Прудон ‒ с головы до ног философ, экономист мелкой буржуазии», ‒ писал Маркс в письме к П.В. Анненкову от 28 декабря 1846 г.²⁹

 

В.И. Ленин так резюмировал сущность экономической теории Прудона: «Не уничтожить капитализм и его основу ‒ товарное производство, а очистить эту основу от злоупотреблений, от наростов и т.п.; не уничтожить обмен и меновую стоимость, а, наоборот, «конституировать» ее, сделать ее всеобщей, абсолютной, «справедливой», лишенной колебаний, кризисов, злоупотреблений ‒ вот идея Прудона»³⁰. {251}

 

Прудон отвергал революционную борьбу и отрицательно относился к стачечному движению.

 

В работах H.Е. Застенкера, советского историка прудонизма, хорошо освещен тот факт, что уже в одной из ранних работ Прудона, в «Проекте прогрессивной ассоциации», был предопределен разрыв Прудона с пролетарски-революционным движением³¹.

 

В сочинениях Прудона было много реакционных идей, оказавших вредное влияние на развитие рабочего движения последующего периода.

 

В усвоении рабочими, их передовыми слоями, коммунистических идей, притом идей революционного, а не кабетистского коммунизма, маскировавшего мелкобуржуазный реформизм, заключается одно из главных проявлений происходившего в рассматриваемый период процесса выделения пролетариата из массы мелкобуржуазного «народа».

 

Многие стачки с особой силой наводили французских рабочих «на мысль о социализме». Бесспорно, некоторые даже крупные стачки возникали стихийно, но одна из важнейших закономерностей забастовочной борьбы, как указывал В. И. Ленин, заключалась в том, что в определенных условиях ««стихийный элемент» представляет… зачаточную форму сознательности»³². Именно этот признак развития классовой борьбы пролетариата начал более явственно выступать во Франции в 40-е годы XIX в.

 

Но для революционного переворота, освобождающего трудящиеся массы от ига капиталистической эксплуатации, еще не было всех необходимых исторических условий. Не было тогда у французского пролетариата своей партии: совсем не был известен французским рабочим научный коммунизм. {252}

 

 

²⁰ O. Festy. Le mouvement ouvrier à Paris en 1840. ‒ «Revue des sciences politiques», novembre ‒ décembre 1913, p. 353.

 

²¹ O. Festy. Le mouvement ouvrier à Paris en 1840. ‒ «Revue des sciences politiques», septembre ‒ octobre 1913, p. 225.

 

²² В.П. Волгин, подробно осветивший взгляды и деятельность Ж.Ж. Пийо, обоснованно утверждал, что именно Пийо и принадлежала ведущая роль на коммунистических банкетах в Бельвиле (см. В.П. Волгин. Французский утопический коммунизм. М., 1960, стр. 315‒336). {244}

 

²³ Е.В. Тарле. Крупная стачка шахтеров в Рив-де-Жье в 1844 г. ‒ Соч., т. VI. М.. 1959, стр. 291‒318. {245}

 

²⁴ F. Ponteil. Le ministre des finances Georges Humann et les émeutes antifiscales en 1841. ‒ «Revue historique», janvier ‒ juin 1937, p. 324. {247}

 

²⁵ «Journée du 13». Статья в «Emancipation», перепечатанная в «Journal des Débats», 17.VII 1841. {248}

 

²⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 456.

 

²⁷ И.И. Зильберфарб. Социальная философия Шарля Фурье н ее место в истории социалистической мысли первой половины XIX века. М., 1964. {250}

 

²⁸ Louis Blanc. Histoire de dix ans. 1830‒1840. Sixième édition. Paris, 1846, p. XI. Этот труд, как и двенадцатитомную «Историю французской революции XVIII века», перевел на русский язык М.А. Антонович.

 

²⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 27, стр. 411.

 

³⁰ В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 24, стр. 131. {251}

 

³¹ Н.Е. Застенкер. Об оценке Прудона и прудонизма в Коммунистическом манифесте. ‒ «Из истории социально-политических идей». М., 1955, стр. 491‒518.

 

³² В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 29‒30. {252}

 

История Франции: В 3-х т. Т. 2 / Редколл.: А.З. Манфред (отв. ред.), В.М. Далин и др. М.: Наука, 1973. С. 244‒252.

КОРОЛЬ-ГРУША

"В 1830 году, через два месяца после того, как июльская революция происками реакционеров и банкиров завершилась провозглашением герцога Луи Филиппа Орлеанского королем Франции, революционно настроенный литератор и рисовальщик Шарль Филипон основал оппозиционный журнал «Карикатура» («Lа Сагiсаturе»), быстро завоевавший популярность своей независимой антиправительственной позицией. 

    Филипон был прекрасным организатором, инициативным и талантливым редактором, в голове которого непрерывно рождались остроумные идеи. Изобретая всевозможные сатирические приемы для осмеяния и разоблачения правящей клики и выискивая, в частности, возможность уязвить, несмотря на цензурные рогатки, самого Луи Филиппа, Филипон сделал открытие, что голова короля имеет сходство с... грушей. С этого момента груша стала условным, но общепонятным обозначением персоны короля-буржуа и не сходила со страниц «Карикатуры».

    Груша сидела на троне, груша принимала парады, груша заменила статую Наполеона I на Вандомской колонне, груша красовалась на ордене Почетного легиона и т. д. Каждый из художников журнала придумывал свой вариант груши, к восторгу читателей и бессильной злобе властей. Вся Франция потешалась над коронованной грушей, отдавая должное остроумию и находчивости карикатуристов.

    К тому же неугомонный Филипон, надумал издавать наряду с еженедельной «Карикатурой» и ежедневную сатирическую газету «Шаривари», на страницы которой, естественно, переселилась и груша. Рассказывали, что парижане уже не спрашивали друг друга: «Читал ли ты последний номер «Шаривари?», а просто осведомлялись: «Видел ли ты последнюю грушу?» Некоторые номера филипоновской газеты расхватывались мгновенно. […]
   

 Между тем королевская цензура решила перейти в наступление: Филипон был привлечен к судебной ответственности за систематические оскорбительные нападки на монарха. Но карикатурист и тут остался верен себе.

    На заседании суда он заявил, что официально может доказать сходство короля с грушей и, как говорится, не сходя с места, изобразил в четырех рисунках последовательное превращение физиономии Луи Филиппа в грушу.

    Художественная выразительность этой карикатуры, естественно, только подлила масла в огонь: судьи оштрафовали «Шаривари» на
 

5000 франков и обязали напечатать в одном из ближайших номеров газеты мотивированное решение суда.

    Филипон гениально воспользовался этим для блестящей по остроумию и находчивости сатирической реплики. Он действительно перепечатал в «Шаривари» решение суда, но при этом сверстал печатный текст его в форме... груши, предпослав ему следующее краткое вступление от редакции: «Мы печатаем здесь, согласно решению наших судей, приговор последней инстанции относительно «Шаривари». Приговор наших последних судей абсолютно тождествен с приговором судей второй инстанции, который, в свою очередь, был буквальным воспроизведением решения наших первых судей. Так оправдывается пословица, что великие умы сходятся. Однако поскольку это решение, как бы оно ни было остроумно, может быть мало приятно нашим читателям, мы решили по крайней мере подходящей формой компенсировать его крайнюю нелепость»".

https://michel-recam...l.com/5728.html

ВОЙНА В АЛЖИРЕ

 

Подобно другим европейским странам, Франция вела колониальные войны, происхождение которых конечно не может рассматриваться вне объективных закономерностей развития капиталистического способа производства. Распространявшаяся фабричная промышленность все более нуждалась в сырье, продовольственных товарах и рынках сбыта.

 

Несомненно, что французские текстильщики, особенно в {252} ранние времена промышленного переворота, получали сырье худшего качества, чем английские. Однако, как ни плохи сравнительно были условия и в отношении сырья и в отношении транспорта, интересы французских капиталистов-текстильщиков отнюдь не имели решающего значения в политике правительства Реставрации и Июльской монархии. Характерно, что буржуазные историки, например Шарль Сеньобос и Альбер Метен, объясняли происхождение войны в Алжире политическими интересами ультра-роялистов³³. Посредством быстрой и легкой победы Виллель и Полиньяк надеялись укрепить свою власть.

 

Имел немалое значение и пиратский правительственный план ‒ с лихвой покрыть военные издержки «экспедиции» посредством ограбления алжирской казны. Следует добавить, что в этой войне была заинтересована и часть дворянства, мечтавшая о восстановлении своих земельных богатств за счет земель в Алжире³⁴. Сторонниками войны были и марсельские купцы, а также мануфактуристы, производившие оружие, боеприпасы, обмундирование. Это все и предопределило захват Алжира в 1830 г.

Притворно называя Алжир обременительным наследием Реставрации, король Луи-Филипп лишь выжидал как «успокоения» в самой Франции, так и спада первой волны народных возмущений в Алжире. В 1835 г. французские поработители Алжира активизировались. Оккупационная армия была постепенно доведена до 100 тыс. Отлично вооруженные французские солдаты воевали с народом, не подготовленным к крупным сражениям.

 

Эмир Абд-Эль-Кадер (1808‒1883), поэт, оратор, пламенный патриот и талантливый военачальник (М.В. Фрунзе сравнивал его с Шамилем), возглавил героическое сопротивление алжирцев. Но Абд-Эль-Кадер не мог преодолеть сепаратские и нейтралистские (объективно изменнические!) позиции вождей других арабских племен. Даже те арабские феодалы, которые являлись союзниками эмира, готовы были предать его французам. Феодальные вожди не хотели примириться с прогрессивными социальными мероприятиями Абд-Эль-Кадера. Восточная Алжирия отказалась подчиняться ему, заявив о своем намерении вести борьбу самостоятельно. Все же Абд-Эль-Кадер одерживал победы и в 1837 г. заключил отнюдь не унизительный для Алжира мирный договор. Однако французы нарушили свои мирные соглашения, и война в Алжире, объявленная эмиром войной священной, через год возобновилась. {253}

 

Война как продолжение политики господствующих классов приобрела в Алжире в период Июльской монархии свои характерные черты. Любые формы спекуляции фактически поощрялись правительством Луи-Филиппа. И не удивительно, что в те времена, по выражению Ларшера, «туча спекулянтов ринулась в Алжир»³⁵. Дельцы-авантюристы и вместе с ними бесчестные чиновники, офицеры, генералы и даже сам маршал Клозель спекулировали на купле-продаже алжирских недвижимых имуществ, прибегая к мошенническим средствам быстрого обогащения³⁶.

 

Уже в 1833‒1834 гг. Луи-Филипп был официально осведомлен о бесчинствах французов, о произвольном отчуждении алжирских имуществ, бессмысленном разрушении домов и садов, осквернении, а иногда и разрушении мечетей, о надругательствах над останками погребенных мусульман. Знал король и о том, что кое-где вместе с арабскими воинами уничтожались ни в чем не повинные женщины и дети. С ведома короля, по его воле территория разбойничьей войны все более расширялась. Сами королевские сыновья возглавили различные войсковые соединения. Генеральным правителем Алжира стал с 1841 г. жестокий генерал Бюжо, совершавший зверские расправы с алжирцами в тех случаях, когда они сдавались.

 

Ко всем перечисленным ужасам добавилось удушение дымом всех туземцев, пытавшихся укрыться в пещерах, гротах. По приказу генерала Бюжо Пелисье последовал примеру Кавеньяка: только в одном месте он удушил дымом 600 туземцев. Полковник Монтаньяк, имевший, по собственному признанию, «удивительную склонность дубить человеческую кожу», сообщал во Францию в своих письмах: «Убиваем, режем; крики терроризируемых смешиваются с ревом погибающих животных».

 

Капитулировал Абд-Эль-Кадер только в конце 1847 г. Он сдался генералу Ламорисьеру, обещавшему отпустить эмира на Восток. Но Ламорисьер не сдержал слова: Абд-Эль-Кадер был заключен в тюрьму. Не освободили эмира даже и тогда, когда Ламорисьер стал военным министром. Он вышел из тюрьмы только в 1852 г.

 

Покорение Алжира ‒ вечный позор для французских захватчиков. В конце XVIII в. Алжир горячо выразил свое сочувствие французской буржуазной революции. Безвозмездно, в знак дружбы с революционной Францией, алжирцы прислали в Париж свой хлеб. Предательство, грабежи, массовые убийства и угрозы поголовного истребления туземцев ‒ таков был ответный «дар» французских колонизаторов! {254}

 

 

³³ Ch. Seignobos et A. Métin. Histoire contemporaine…

 

³⁴ N. D’Orient et M. Loew. La Question algérienne. Les dossiers… publiés sous les auspices de la Ligue française contre l’impérialisme et l’oppression nationale. Paris, 1935, p. 32; см. новую работу; Ch.A. Julien. Histoire de l’Algérie contemporaine. La conquête et les débuts de la colonisation (1827‒1871). Paris, 1964. {253}

 

³⁵ Larcher. Traité élémentaire de législation algérienne, t. II. Paris, 1911 (цит. по: N. D’Orient et M. Loew. La Question algérienne, p. 33‒34).

 

³⁶ Ibid., p. 78. {254}

 

История Франции: В 3-х т. Т. 2 / Редколл.: А.З. Манфред (отв. ред.), В.М. Далин и др. М.: Наука, 1973. С. 252‒254.

НИКОЛАЙ 1 И ИЮЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Анализ внешнеполитического курса России по отношению к послереволюционной Франции и внешней политике новой династии в отношении России не понять без выяснения внешнеполитических мотивов обеих сторон. В этом ключе несомненную научную ценность представляют мемуары французского посла Бургоэна, впервые опубликованные С. С. Татищевым. Ценность их трудно переоценить уже потому, что мемуары во многом проясняют мотивы внешней политики России и аргументы французской стороны. Впервые Николай I завел разговор с послом о событиях во Франции, как только стали поступать первые сведения об июльской революции. Российский император, видимо, еще не имел полной картины происшедшего. С. С. Татищев передает атмосферу происходящего:

«Император Николай принял французского дипломата с обычной милостью. «Вы видите, - сказал он ему, - все, что мы предвидели, совершилось. Какое ужасное несчастье!» Затем он засыпал его вопросами: Чем все это кончится? Что случиться, если Карл X будет низвергнут? Кто займет его место: республика или Бернадот? «Я не говорю о короле шведском, - оговорился государь,- а разумею какого-либо военного вождя, выбранного преторианцами». Смущенный Бургоэн ограничился ответом, что, подобно самому государю, он «блуждает во тьме хаоса».

Император выразил различные предположения. Наиболее желательным исходом казалось ему отречение короля в пользу законных своих наследников, сына, герцога Ангулемского, или внука, герцога Бордоского. При этом он упомянул вскользь и об Орлеанской ветви королевской семьи. «Будем надеяться, - заметил он, - что, по крайней мере, будет спасено монархическое начало», и, отпуская Бургоэна, прибавил: «Какие молодцы ваши гренадеры королевской гвардии! Я желал бы воздвигнуть золотую статую каждому из них».

Вторая встреча произошла через неделю, по возвращении императора из Финляндии. К этому времени были получены уже более подробные сведения о происшедших событиях во Франции. «На другой день по приезде императора, французского поверенного в делах посетил военный министр граф Чернышев. «Государь, - сказал он ему, - знает любезный друг о связывающей нас дружбе и находит, что сообщение, которое он желает вам сделать, будет вам менее неприятно в устах друга, чем если бы дошло до вас другим путем. Вы, конечно, знаете, до какой степени его величество недоволен тем, что совершилось во Франции. Непоколебимость его принципов не дозволяет ему признать установившийся порядок, а потому он решил, что вам пришлют паспорты и что сношения с Францией будут прерваны».

Французский дипломат не растерялся и развязно отвечал, что не может принять к сведению дружеского  сообщения военного министра, а будет ждать его подтверждения со стороны министерства иностранных дел.

Первая и безапелляционная реакция Николая I на происшедшие события наглядно показывает, что петербургский двор решительно не принял новый режим, готовясь расторгнуть дипломатические отношения. В беседе с императором Бургоуэн тактично заявлял Николаю I, что новое правление признано всей Францией.

«Таков мой образ мыслей, - перебил его государь, возвышая голос, -принцип законности, прежде всего, вот, что руководит мною во всем». И, ударив кулаком по столу, воскликнув: «никогда я не смогу признать то, что произошло во Франции». - Государь, не должно говорить никогда; в наши дни это слово произносить не следует. События торжествуют над самыми твердыми решениями. - Никогда, - с жаром повторил император, - никогда я не отступлю от своих принципов. С принципами нельзя входить в сделку. Я не вступаю в сделку со своей честью!».

Видимо такое восприятие новой династии питалось и депешами из Парижа. Содержание одной, хотя и анонимной, весьма красноречиво характеризует ту атмосферу в Петербурге, в которой воспринимались события июля 1830. Записка без подписи ярко выражает недовольство нарушением во Франции порядка наследования престола приходом к власти герцога Орлеанского (Луи-Филиппа). Автор подчеркивает незыблемость монархического принципа 1830 г. Сообщение носит аналитический характер, автор хорошо знает ситуацию в стране, дает достаточно объективную характеристику нового короля. Ключевая идея записки - неприемлемость перемен во Франции, нарушивших безусловные принципы власти.

 https://studexpo.ru/...olyutsii_belgii

НАРАСТАНИЕ РЕВОЛЮЦИОННОЙ СИТУАЦИИ в 1847‒1848 ГОДАХ

 

Экономические события 1846‒1847 гг. в громадной мере способствовали возникновению революционной ситуации и ускорили взрыв революции. Это были: болезнь картофеля, неурожаи хлебных культур и глубокий торгово-промышленный кризис.

 

Осенью 1845 г. во Франции картофельной болезнью поражены были только Нормандия и Бретань и лишь в конце года южные районы страны. Внезапно сохла ботва, и картофель становился негодным для питания. В 1846 г. картофельная болезнь охватила широкую территорию. Один гектолитр картофеля в Париже осенью 1846 г. стоил 13‒14 фр. В ряде районов картофельная болезнь повторилась и в 1847 г. (например, в Лотарингии неурожай принял катастрофические размеры).

 

Хлебные запасы стали исчезать во Франции по крайней мере за два года до революции. Урожай 1845 г. был приблизительно на 30% меньше, чем в 1844 г. С осени 1846 г., когда обнаружился еще более значительный неурожай, хлебные цены, не превышавшие 22 фр. за один гектолитр пшеницы, стали резко возрастать: в конце мая 1847 г. гектолитр пшеницы стоил во Франции в среднем 38 фр., а в отдельных районах ‒ более 50 фр. В дождливый 1845 и засушливый 1846 г. Франция претерпевала и другие невзгоды: болезнь виноградников осенью 1845 г., недород шелковых коконов в метрополии и в колониях, недород чечевицы, бобов, гороха в 1846 г.

 

В 1847 г. во всей Европе урожай был выше среднего. Но в это время разразился торгово-промышленный кризис. Известный французский историк Жорж Лефевр различал в бедствиях 1847 г. четыре кризиса: продовольственный, денежный, биржевой, промышленный. Эти различительные черты действительно существовали, и указание на них имеет немаловажное значение. Однако Ж. Лефевр допускал ошибку, освещая два последних кризиса (биржевой и промышленный) лишь как следствие двух первых³⁷.

 

Историческое развитие общественного строя во Франции в период, предшествовавший революции 1848 г., представляло в основном не что иное, как развитие противоречий капиталистического способа производства. В торгово-промышленной жизни Франции в 1845‒1848 гг. было много общего с экономикой Англии. Но были и чрезвычайно важные особенности, сыгравшие свою роль в условиях складывания революционной ситуации. Кульминационный {255} момент кризиса был пройден в Англии в конце 1847 г.; и в следующем же году возникло новое оживление в делах. А во Франции в 1847 г. производство стало сокращаться во всех прядильных и ткацких предприятиях.

 

Тем временем назревал кризис железнодорожного строительства. В 1846 г. было введено в эксплуатацию 1322, а в 1847 г. ‒ 1832 км железных дорог. Действительная величина капитала, представленная железными дорогами, не превышала, однако, 1232 тыс. фр.; акций же было выпущено к концу 1847 г. на 2491 тыс. фр. Крах спекулятивного железнодорожного строительства был неизбежен. Развязка была не порождена, но ускорена продовольственными и денежными кризисами.

 

Французский банк, покупая миллионы гектолитров заграничного хлеба, расплачивался за него, как и Английский банк, своим золотом. Золотой запас Французского банка в 1845 г. равнялся 320 млн. фр., а в январе 1847 г. ‒ всего 47 млн. фр. Спасением от полной катастрофы Французский банк был обязан царю Николаю I, купившему на 50 млн. фр. французской ренты. Но, разумеется, никакие цари не могли создать во Франции тот «кредит наций», который по другую сторону Ла-Манша облегчил рассасывание кризиса. Кредит во Франции и ранее не был развит в такой мере, как в Англии. В 1847 г. под влиянием потрясений английской экономики и вследствие внутренних причин банкротства следовали одно за другим: 635 банкротств насчитывалось в одном лишь первом полугодии 1847 г. и в одном только департаменте Сены. В отличие от Англии, наивысшее напряжение кризиса не было пройдено во Франции в конце 1847 г. Напротив, среди французской мелкой буржуазии банкротства были наиболее многочисленны именно в последнем квартале 1847 г.

 

В январе и феврале 1848 г. увеличился экспорт французских вин, а также и вывоз хлопчатобумажных машин, механизированных инструментов, полотняных товаров, сахара, стеклянных изделий и некоторых других товаров.

 

Явление особого порядка представлял финансовый кризис 1847 г. Государственный дефицит в 1847 г. достиг 25 % всего бюджета, иначе говоря 247 млн. фр. Социально-политическое значение государственного дефицита уже отмечалось выше: дефицит обогащал банкиров. Но в условиях экономического кризиса 1847 г. сберегательные кассы подвергались массовому опустошению: вкладчики повсюду изымали свои вклады. Вся налоговая система оказалась под угрозой в условиях многочисленных банкротств, пауперизации и безработицы. Неконсолидированный государственный долг к началу 1848 г. достиг 630 млн. фр., а у Гизо не было средств для покрытия даже и самой малой части этого долга. Тогда Гизо предпринял внутренний заем, самая {256} экстраординарность которого дискредитировала правительство: 100-франковые облигации реализовались по цене в 75 фр. Государственная власть публично продавалась ростовщикам!

 

Экономический кризис влиял на всю политическую жизнь Франции, но он неодинаково поражал различные общественные классы. Положение мелкой буржуазии под влиянием кризиса ухудшилось в связи с тем, что часть крупного капитала, ранее занятого во внешней торговле, перешла на внутренний рынок, где и усилилась разорительная для мелких торговцев конкуренция.

 

Во время кризиса усилился и рост концентрации производства; в металлургической и угольной промышленности появились новые крупные объединения предпринимателей. 175 промышленников района Рив-де-Жье обращались в 1847 г. к правительству с жалобой на «нахальство и преувеличенные притязания» местных угольных компаний. Намерение Ротшильда скупить металлургические предприятия в департаменте Нор с целью создания там крупного промышленного центра, подобного Крезо, получило широкую огласку и резко критиковалось в прессе мелкобуржуазных демократов.

 

Особенно резко ухудшились под влиянием кризиса и неурожаев условия жизни трудящихся масс. В начале 1847 г. даже сравнительно зажиточные семьи, принадлежащие к трудовому люду, впали в крайнюю нужду. Безработица, падение заработной платы, эпидемические болезни, резкое увеличение смертности и понижение на 75% прироста населения в 1847 г., по сравнению с двумя предшествующими годами, ‒ таковы не отрицаемые даже буржуазной литературой показатели народных бедствий.

 

Эти бедствия, естественно, усиливали сопротивление народных масс. Демонстрации, сходки, нападения на дома спекулянтов, на булочные и хлебные склады совершались в северо-западных районах, а также в департаментах Эндр, Шарант, в городах Туре, Труа, в больших и маленьких городах департамента Верхнего Рейна. В этих движениях особое место принадлежит «делу в Бюзансе», небольшом городке департамента Эндр, где по инициативе рабочих ‒ жителей окрестных деревень было совершено нападение на хлебные амбары, принадлежащие спекулянтам. Два спекулянта поплатились жизнью. Жестокие репрессии последовали немедленно: четверо рабочих были гильотированы там же, в Бюзансе. Конечно, эта расправа только усилила народную ненависть к Июльской монархии.

 

В условиях экономического кризиса, казалось бы, не могло быть стачек. Между тем забастовки продолжались. Каменщики и строительные рабочие Нанта, боровшиеся против снижения заработной платы, бастовали три месяца (с июля по сентябрь 1847 г.), несмотря на появление в Нанте воинских частей и аресты. {257} Бастовали плотники в Ренне, где еще в начале 1847 г. возникли ожесточенные схватки трудового люда с воинскими частями (префект и заместитель мэра были ранены). Сами современники указывали на то новое в стачечном движении, чего не было в продовольственных бунтах стародавних времен: 1) резко выраженную инициативу рабочих; 2) активную роль «коммунистических ассоциаций»; 3) значение коммунистической пропаганды. Маршал де Кастеллан, прибывший незадолго до революции 1848 г. в Руан, отметил в своем дневнике: «…опасность волнений может возникнуть только со стороны рабочих-коммунистов»³⁸.

 

Явно политический характер приняли продовольственные волнения 12 мая 1847 г. в Лилле (департамент Нор). В это время хлеб еще более вздорожал. И тогда около 400 рабочих, построившись в колонну, двинулись по направлению к Парижской улице. Гимн «Марсельеза» чередовался с криками и возгласами: «Работы! Хлеба!», «Долой Луи-Филиппа, да здравствует республика!» После демонстрации произошли нападения на хлебные лавки.

 

Один из признаков кризиса правящих верхов ‒ падение международного престижа государства в результате очень серьезных неудач внешней политики правительства Гизо. Первое скандальное поражение французская дипломатия потерпела в 1840 г., когда Россия, Англия, Австрия и Пруссия объединились для решения так называемого Восточного вопроса без участия Франции. Война Священному союзу ‒ таков был, можно сказать, общий лозунг французских патриотов, их речей, газетных статей, манифестаций национальной гвардии. Но ничто не поколебало смирения Луи-Филиппа. «Ни гроша для славы! Слава не приносит никакой прибыли! Мир во что бы то ни стало! Война понижает курс трех- и четырехпроцентных бумаг! ‒ вот что написала на своем знамени Франция биржевых дельцов. Ее внешняя политика свелась поэтому к ряду оскорблений, нанесенных национальному чувству французов»³⁹.

 

В 1841 г. Франция была допущена Россией, Англией, Австрией и Пруссией к подписанию Лондонского протокола о ликвидации турецко-египетского конфликта и конвенции с турецким султаном о закрытии проливов для военных судов всех наций. Но этот протокол закреплял двойное дипломатическое поражение Франции: потерю преобладания в Сирии и влияния в Египте, подпавшего впоследствии под иго Англии.

 

С 1841 по 1848 г. международный авторитет Франции неуклонно падал. Ни завершение покорения Алжира в 1847 г., ни другие колониальные приобретения не могли остановить рост {258} недовольства широких слоев населения Франции внешней политикой финансовой олигархии.

 

В 1844 г. оппозиция использовала нашумевшее «дело Притчарда», английского агента, противодействовавшего утверждению французского господства на острове Таити. Французские военные власти на Таити попытались прогнать Притчарда. Хотя остров остался в руках французов, все же французское правительство подчинилось требованию Англии: извинилось перед Притчардом, освободило его из-под ареста и даже вознаградило за антифранцузские происки, уплатив 25 тыс. фр.

 

Сблизившись с меттерниховской Австрией и с царской Россией, орлеанистская Франция все более откровенно выступала как реакционная сила и обрекла себя на новые дипломатические поражения. Лживость заявления различных кабинетов Луи-Филиппа о сочувствии полякам ‒ борцам за свою национальную независимость была разоблачена в 1846 г., когда правительство Гизо примирилось с насильственным присоединением Кракова к империи Габсбургов, т.е. с ликвидацией последнего очага польской независимости. Кабинет Гизо стал на сторону реакционного «Зондербунда» в гражданской войне швейцарских кантонов; вместе с «Зондербундом», вместе с Меттернихом в этой войне потерпела поражение и дипломатия Гизо!

 

Сближение Франции с меттерниховской Австрией и с царской Россией привело Гизо к поражениям в Италии; ставка Гизо на итальянских реакционеров оказалась битой. Итальянским монархам еще до начала французской революции 1848 г. пришлось пойти на уступки, начать конституционные преобразования. Современник и очевидец описываемых событий Александр Иванович Герцен писал: «Франция не могла держаться даже на той высоте, на которой была за десять лет, ‒ она делалась второстепенным государством. Правительства перестали ее бояться, народы начинали ненавидеть»⁴⁰.

 

Реакционная политика и провалы Гизо ускоряли приближение революционной развязки. Внешняя политика Луи-Филиппа и Гизо подвергалась ожесточенной критике не только в широких массах, в общественных и политических организациях, в печати, на парламентской трибуне, но даже и в переписке принцев Орлеанской династии. В ноябре 1847 г. сын короля Луи-Филиппа принц Жуанвильский с возмущением писал герцогу Немурскому, своему брату, об угодничестве Франции перед Австрией и о принятии Францией роли «жандарма в Швейцарии и душителя в Италии собственных же своих принципов и своих естественных союзников». Главную причину своего расхождения с королем в {260} этих вопросах принц Жуанвильский указывал ясно: «Я начинаю сильно беспокоиться, как бы нас не привели к революции…»

 

С возникновением «кризиса верхов» появились и новые черты в борьбе политических группировок французской буржуазии. Так называемая «династическая оппозиция», т.е. группировка либерала Одилона Барро, стала с удвоенной энергией бороться за осуществление своего лозунга: «Реформа во избежание революции». Активизация «династической оппозиции» и ее блокирование с буржуазными республиканцами ‒ таковы были особенности тактики партии Барро накануне революции.

 

Появление в 1847 г. новой политической группировки ‒ «прогрессивных консерваторов» ‒ представляло еще более характерное проявление «кризиса верхов». Группировка эта возникла внутри самой правительственной партии. Ее возглавил беспринципный Эмиль де Жирарден. Своеобразное положение этой группировки Жирарден выражал словами: «Мы ‒ в оппозиции, но мы ‒ не из оппозиции». Сначала «прогрессивные консерваторы» ограничивались программой экономических мероприятий (улучшение условий кредита, налоговая реформа, снижение цен на соль и пр.), но вскоре и Жирарден присоединился к сторонникам избирательной реформы. Жирарден, продававшийся орлеанистам в течение многих лет, внезапно сам воспользовался публичной трибуной для разоблачения правительственной коррупции.

 

Две различные группировки республиканцев, обе именовавшиеся по названию своих газет ‒ «Насиональ» и «Реформ», ‒ также усилили пропагандистскую деятельность в 1847‒1848 гг. Во Франции возобновились политические банкеты. Банкеты казались удобными как закрытая, узкая по составу, форма политических собраний. Первый банкет состоялся 9 июля 1847 г. в Париже, в Шато-Руж. Инициатором этой новой банкетной кампании был О. Барро, но, вопреки его ожиданиям, результатами банкетов воспользовались его противники ‒ республиканцы. Впрочем республиканцы, представлявшие группу «Насиональ», дискредитировали себя в глазах передовых слоев французского народа: они отвергли программу социально-экономических реформ и ограничились «чистой политикой», которая, однако, была политикой, враждебной всему революционно-демократическому лагерю. Рабочие презирали «Насиональ» как газету «господчиков», а вожака этой группировки Марраста называли «республиканцем в желтых перчатках».

 

Мелкобуржуазный демократ Ледрю-Роллен возглавлял республиканцев «Реформ». Под влиянием выступления рабочих масс Ледрю-Роллен, как и другие члены редакции «Реформ», выдвигал программу социальных преобразований. Политический блок с рабочими был одной из главных тактических задач этой {261} республиканской группировки. 7 ноября 1847 г. на банкете в Лилле, в городском саду, в присутствии 1100 человек в ответ на тосты: «За рабочих, за их неотъемлемые права», «За их священные, доселе неведомые интересы» ‒ вождь республиканцев «Реформ» произнес речь, текст которой был напечатан не только в демократической прессе Франции, но также и в Англии, в чартистской газете «Полярная звезда». Своего рода лозунгом становились слова, сказанные тогда Ледрю-Ролленом: «Народ не только достоин представлять себя, но… он и может быть представлен достаточно лишь самим собой».

 

Многолюдный банкет в Дижоне обнаружил новые успехи республиканцев «Реформ». В Дижоне собрались возглавляемые Ледрю-Ролленом и Луи Бланом представители других городов Франции и делегаты из Швейцарии. Уже не в качестве одиночек (как было ранее, на других банкетах) прибыли на дижонский банкет рабочие; их было тут около 400 человек.

 

Банкетная кампания 1847 г. способствовала развитию борьбы за избирательную реформу в различных частях Франции. В движение были вовлечены даже департаментские советы. Но ни одна из группировок оппозиционной буржуазии не решалась поднять вооруженное восстание с целью насильственного свержения правительства Луи-Филиппа. И тем не менее, несмотря на измену либералов и колебания мелкобуржуазных демократов, революция совершилась! Она совершилась именно так, как в 1847 г. предсказывал Энгельс: «В тот момент, когда столкновение между народом и правительством станем неизбежным, ‒ они (рабочие. ‒ Ред.) вмиг окажутся на улицах и площадях, разроют мостовые, перегородят улицы омнибусами, повозками и каретами, забаррикадируют каждый проход, каждый узкий переулок превратят в крепость и двинутся, сметая все препятствия, от площади Бастилии к Тюильрийскому дворцу»⁴¹. {262}

 

 

³⁷ G. Lefebvre. La monarchie de Juillet. Paris, s.a. (специальный курс, прочитанный Лефевром в Сорбонне). {255}

 

³⁸ «Journal du maréchal de Castellane», t. IV. Paris, 1896, p. 4.

 

³⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 11. {258}

 

⁴⁰ А.И. Герцен. Собр. соч. в тридцати томах, т. V, стр. 144. {260}

 

⁴¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 364. {262}

 

История Франции: В 3-х т. Т. 2 / Редколл.: А.З. Манфред (отв. ред.), В.М. Далин и др. М.: Наука, 1973. С. 255‒262.

ЗАГОВОРЫ БОНАПАРТИСТОВ

 Луи-Наполеон, будущий император французов, первые годы своей жизни провел в Голландии, где правил его отец Людовик-Наполеон. В 1810 г. родители расстались и маленький Наполеон с тех пор находился  под исключительным влиянием своей матери. Она была женщина добрая, умная, увлекающаяся и энергичная. В 1814 г. Гортензия потерпела печальную участь всех Бонапартов, но благодаря заступничеству Талейрана, король Людовик XVIII назначил ей четыреста тысяч франков ежегодного содержания и позволил оставаться во Франции. Гортензия воспользовалась этим и жила все время в Париже. К несчастью, во время Ста дней она играла слишком заметную и блестящую роль при дворе императора и потому, когда войска союзников во второй раз вступили в Париж, должна была бежать из страны и поселилась в Констансе. Здесь она жила очень уединенно, занимаясь исключительно воспитанием сына и сама учила его рисованию и танцам. С 1821 г. в течение трех лет Наполеон посещал гимназию в Аугсбурге, где получил основательные знания древних языков. Затем он обучался в военной школе города Туна.

   Не смотря на скромное положение, принадлежность к фамилии Бонапартов и близкое родство с великим императором, делало Луи-Наполеона заметной фигурой. Разные партии стремились привлечь бывшего принца на свою сторону. Луи-Наполеон не сразу нашел свой путь в политике. В 1830 г. он вступил в тайное общество карбонариев и поклялся отдать все свои силы в борьбе за единство и освобождение Италии. В 1831 г. он принял участие в движении итальянской молодежи против папы Григория XVI. После подавления выступления ему пришлось скрываться. Австрийцы гнались за ним по пятам, и только благодаря находчивости королевы Гортензии Луи-Наполеон избежал тогда ареста. В 1832 г. мать и сын приехали во Францию и были здесь благосклонно приняты королем Луи-Филиппом. В июле, после смерти сына Наполеона I (известного под именем Наполеона II), Луи-Наполеон сделался  главным наследником  династических традиций Бонапартов. В это время он выпустил свои первые сочинения, посвященные рассмотрению общей политики и швейцарских государственных учреждений. Одним из них он заслужил швейцарское гражданство и некоторое время служил капитаном в Бернском полку.

   Вскоре Луи-Наполеону удалось установить знакомства с несколькими офицерами Четвертого артиллерийского полка, расквартированного в Страсбурге. С помощью 15 единомышленников  он решил взбунтовать солдат страсбургского гарнизона и с их помощью овладеть престолом. Заговорщикам казалось, что едва Наполеон предстанет перед солдатами, они горячо поддержат его. Поначалу это рискованное предприятие имело успех. 30 октября 1836 г. полковник Водрэ собрал свой полк во дворе казармы  и представил солдатам Наполеона, одетого в мундир времен империи и украшенного знаменитыми орденами своего дяди. Солдаты приветствовали его восторженными криками, но другие полки отказались поддерживать мятежников. Наполеон вскоре был арестован и под конвоем отправлен в Париж. Уже тогда он мог поплатиться головой  за свою авантюру. Однако в поступке его было столько наивности и легкомыслия, что Луи-Филипп отнесся к нему очень снисходительно. Король дал Наполеону 15 тысяч франков и отправил его через восемь дней в Нью-Йорк. Он, впрочем, провел в Америке не более года, вскоре возвратился в Швейцарию, а потом переселился в Лондон. В Англии Наполеон вел жизнь джентльмена: увлекался лошадьми, скачками, сделался хорошим охотником. Его имя было известно в светских кругах. Многие хотели быть представленными ему, но при ближайшем знакомстве часто бывали разочарованы, так как Луи-Наполеон имел достаточно заурядную внешность и вялые черты лица. Его речь не обнаруживала в нем большого ума, а политические брошюры – оригинальности. Необычной в этом молодом человеке была только твердая вера в свое предназначение и в то, что рано или поздно он сделается императором Франции.

   В 1840 г. по желанию Луи-Филиппа прах Наполеона I был торжественно погребен в Париже, в Доме инвалидов. Вся Франция отдавала покойному императору почести  как национальному герою. Луи-Наполеон решил воспользоваться этим событием и вновь сделал попытку захватить власть. 6 августа он вместе с 16 сподвижниками высадился в Булони  и попробовал поднять восстание в 42 пехотном полку. Он действовал точно так же как четыре года назад в Страсбурге. Участвовавшие в заговоре офицеры вывели своих солдат на плац, а затем внезапно представили им Наполеона в мундире героя Аустерлица. Некоторые солдаты громко приветствовали его. Другие оказались более благоразумными и попытались арестовать заговорщиков. В этот критический момент Луи Наполеон случайно выстрелил из пистолета, но попал не в своих противников, а в одного из солдат, стоявших на его стороне. Трагикомическое несчастье положило конец всей авантюре – солдаты вытеснили заговорщиков за ворота казармы. Вскоре все они были арестованы. На этот раз король Луи-Филипп был настроен к своему противнику гораздо менее милостиво: 6 октября палата пэров приговорила Луи Наполеона к пожизненному заключению в крепости Гам.

   Будущий император провел в тюрьме шесть лет. За это время он не только написал несколько сочинений на общественно-политические темы, но и умудрился стать отцом двух детей. Между тем единомышленники не забывали о своем вожде и готовили ему побег. В мае 1846 г. в крепости начались переделки. Рабочие свободно входили и выходили из нее. Наполеон несколько дней изучал привычки рабочих и их походку. Потом, сбрив усы и бороду, он переоделся в рабочую блузу и без всякого труда вышел из крепости. Через несколько часов он уже был в Бельгии, а затем укрылся в Англии.

https://www.proza.ru/2011/09/21/293