Меню сайта

[Alisa]

I

Со времен Плутарха заметили продуктивность сравнительных жизнеописаний. Действительно проще всего вести изложение, сравнивая двух лиц, ибо «всё познается в сравнении». Наиболее продуктивно, впрочем, находить пары, находящиеся друг с другом в оппозиции и ещё лучше, если это современники и люди одной культуры. Если брать русскую литературу 20-годов прошлого века это, несомненно, Маяковский и Булгаков. ( Свернуть )

Это люди одного поколения, одного социального происхождения, оба родились в провинции. Оба рано потеряли отца. Оба исключительно талантливы. Оба общительны и красивы – такие люди становятся душой общества и насаждают вокруг себя свою собственную культуру общения и мыслей. Оба, так сказать, «лиро-сатирики».

Но один из них русскую культуру отверг и построил свою жизнь на её отрицании и даже ниспровержении, а второй считал своей жизненной задачей быть её продолжателем.

Каков итог? Ответ на этот вопрос очень важен, ибо здесь таится ответ не только на то, что произошло с нашей цивилизацией, но и на то, что с нами будет дальше.


II
Маяковский знал только один иностранный язык – грузинский. Говорил на нём достаточно хорошо, а выучил ребенком, то есть само собой. Как это ни парадоксально, исключительные филологические способности могут затруднять сознательное изучение языков, т.к. словесные формы запоминаются «творчески». Незнание иностранных слов и грамматики подменяется их выдумыванием. К языкам были совершенно неспособны Чехов, Бунин и Горький, и это при том, что все три подолгу жили за границей.

Считается, что Маяковские происходят от полумифических «запорожских казаков», такие отсылки в девяти случаях из десяти являются ложью. Так называемое «малороссийское дворянство» происходит из детей священников, лавочников, солдат и тому подобной публики, которые списочным порядком утверждались в дворянском сословии в пику настоящему дворянству Западного края, то есть польской шляхте. Получив дворянство в начале 19 века, все эти люди впоследствии утверждали, что были дворянами и в 18 веке и даже в 17, но документы «затерялись». При этом знатные, по их мнению, предки либо выдумывались, либо брались из числа известных исторических персонажей, часто по созвучию имен.

Реальные же факты заключаются в том, что отец Маяковского родился на Кавказе и хорошо знал грузинский язык, его мать тоже родилась на Кавказе и тоже говорила по-грузински. И муж, и жена также говорили по-армянски. Представители кавказской общины в Москве считали Маяковских грузинской семьей. На примесь восточной крови Маяковского указывает и его внешность, не русская, а скорее средиземноморская, а также раннее половое созревание, характерное для кавказцев.


Маяковский родился в селении Багдади, недалеко от турецкой границы, в семье лесничего. В 1901 году он вместе с матерью переехал в Кутаис, где вскоре поступил в местную гимназию. В этой гимназии в своё время учился его отец (не закончил) и дядя, старший брат отца. Дядя кончил Лесной институт в Петербурге, именно он сделал протекцию брату в лесной департамент.



Маяковский в первом классе Кутаисской гимназии. Не мучайтесь – сидит в первом ряду третий слева.



Это на всякий случай класс Сталина. Контингент в общем похожий.



Маяковский и Сталин крупным планом. Оба были отчаянными драчунами.
Отец Маяковского продолжал жить в Багдади, где в феврале 1906 года случайно укололся булавкой и умер. По иронии судьбы булавкой он укололся, подготавливая бумаги для переезда на новую службу в Кутаис, то есть к семье.

Считается, что из-за трагикомической смерти отца Маяковский немного рехнулся, стал мыть руки по десять раз в день, браться за дверные ручки рукавом пиджака и ходить в гости с мыльницей.

На самом деле мания чистоплотности появилась у Маяковского ранее. В возрасте 9 лет он заболел брюшным тифом, мать ему объяснила, что это следствие несоблюдения гигиены, и маленький Володя запомнил урок на всю жизнь.

Запомнил потому, что это соответствовало его психотипу. Маяковский был аккуратистом, сам стирал и штопал своё бельё, вещи раскладывал по полочкам, а полочки протирал тряпочкой. Беда в том, что в юношестве Маяковский был по роду своей деятельности хулиганом и плейбоем, к тому же в 1917 в России рухнула санитарная служба. Поэтому Владимиру Владимировичу приходилось постоянно лечиться от венерических заболеваний. Делал он это обстоятельно, с соблюдением карантинных предосторожностей, что со стороны создавало картину компульсивного поведения. Если таковое и было, то на уровне акцентуации (то есть не психического расстройства, а особенностей личности).

Надо сказать, что история с отцом Маяковского довольно странная. Он должен был быть довольно состоятельным человеком. Смерть в колонии влиятельного чиновника (в его ведении находилось около 100 000 гектаров леса), деятельность которого связана с финансовым надзором, всегда подозрительна. Тем более, когда она происходит перед новым назначением и при весьма странных обстоятельствах. Да ещё в условиях бунта и военного положения.

Непонятно, почему, после смерти Владимира Константиновича у его семьи не осталось никаких средств к существованию. Ещё более непонятно, почему семье с несовершеннолетними детьми выделили издевательскую пенсию в 10(!) рублей в месяц и не выплатили солидного единовременного пособия. И совсем непонятно, почему вдова Владимира Константиновича спешно распродала всё имущество и уехала в Москву, где у нее не было ни связей, ни родственников (не считая дочери - бедной студентки), и где она никогда не жила. А ведь на Кавказе у неё и её умершего мужа была масса родственников и знакомых.

Владимира Константиновича могли убить и ограбить – лесничие, тем более иностранцы, вызывали у населения ненависть, а в Грузии начались вооружённые столкновения с русскими властями. Но это вызвало бы помощь и сочувствие администрации в двойном размере.

Приходится предположить, что Владимир Константинович совершил серьёзное должностное преступление и покончил с собой. Из сострадания к детям дело не стали возбуждать, а добровольный уход из жизни подали как несчастный случай – в условиях крайне негативного отношения православия к самоубийцам это была обычная практика.

Я ничего не утверждаю, но это тема должна быть подробно исследована. А она не исследовалась вообще.

(Кстати, Владимир Маяковский был патологический картёжник. В карты тогда играли все, все на деньги и все подолгу. Развлечений было мало. Но Маяковский выделялся даже на этом фоне, а главное у него была одна очень нехорошая черта. Он отыгрывался до посинения. Его спасало только то, что он был знаменитостью, и играл в основном с поклонниками.)

В Москву Маяковские приехали в августе 1906 года. До этого они никогда не были в России. Володю отдали в 4 класс гимназии. Русские тут же окрестили его «Идиотом Полифемовичем» (удивительно точное прозвище, приведшее в восторг Бунина) и устроили бойкот. К тому же уровень знаний, полученный в Кутаисе (т.е. в провинции провинции, причем колониальной) совершенно не соответствовал московским требованиям. Володя учился на одни двойки и был исключен из «золотого пятого класса». До «физики Краевича» он не дошёл.

Это было, как говорит Поля из маяковской «Бани», «не смешно». В переломном подростковом возрасте Маяковский пережил смерть отца, лишился привычной обстановки, подвергся травли сверстников и, наконец (о чем ниже), докатился до тюрьмы.

Всю жизнь он писал с орфографическими ошибками, а грамматики не знал вообще. Запятые и точки в его стихах расставлял Осип Брик. Маяковский мог вместо «узнав» написать «узнаф», и говорил «лОжите». О физике, химии, географии он имел представления самые отдалённые, его выступления на многочисленных собраниях были смесью невежества и советского канцелярита:

«Прежде всего, на чем я настаиваю, это то, что Шкловский глубоко ученый человек по литературной линии. Он является основателем формальной школы. Обычно принято думать, что формальная школа противоречит марксизму и что формальная школа целиком объяла Леф. Формальная школа не противоречит марксизму вот в каком отношении. Вы знаете, товарищи, что, например, вся химия в своих источниках возникновения, что все химические процессы целиком диктуются социальными условиями. Переход, например, на другие красящие вещества диктуется переращением текстильной промышленности. Это значит, что химию нужно рассматривать в зависимости от социологии. Но внутри химии существуют особые химические соединения. Можно говорить о химии, взявши периодическую систему элементов».

Всё это следствие неполученного вовремя среднего образования. По своим природным качествам Маяковский был умным человеком. Он мыслил логично и рационально, легко ориентировался в незнакомой обстановке, был остроумен. За счет этих качеств он многое наверстал. Но он так и не получил среднего образования. В условиях нормальных это создавало бы некоторые неудобства. В условиях кризиса культуры это стало катастрофой.



То, чего не было у Маяковского, и что было у Булгакова. И у автора этой картинки – замечательного детского художника Константина Кузнецова.



Википедия знает десять Константинов Кузнецовых. Но об одном из них русским знать не интересно. Да и не нужно. (Напомню, что красным выделены отсутствующие статьи.)


А вот что русским знать очень необходимо. Харк-сморк-чмяк. Маяковский думал, что рисует в РОСТа про 1918 год. А рисовал про свой 1908. (Кликабельно.)
Уезжая в Москву, Маяковские рассчитывали на поддержку от старшего брата отца – Михаила Константиновича. С его помощью в Петербурге удалось выхлопотать увеличении пенсии с 10 до 50 рублей. Это всё равно неправдоподобно мало. В советское время Маяковские могли по этому поводу элементарно врать, но обстоятельства их жизни в Москве свидетельствуют о стесненных материальных обстоятельствах. Например, они были вынуждены сдавать часть своего жилья в субаренду бедным студентам. А дети подрабатывали кустарным промыслом (выжиганием по дереву, росписью тарелочек и т.д.)

Михаил Константинович к этому времени жил в Гродненской губернии, где продолжал работать по лесному ведомству. Однако в сентябре 1906 года он внезапно умер. Видимо от укола булавкой – в стране шла кровавая революция с перманентными вооружёнными восстаниями.

Свою мать Маяковский по украинскому обычаю всю жизнь называл на «вы», но не уважал и не считался с её мнением – по обычаю грузинскому. После смерти отца он стал вести себя как хозяин семьи. Что самое интересное, мать сочла такое поведение 12-летнего (!) сына приемлемым.

Первое время знакомства Маяковских в Москве состояли из кавказцев. В основном кавказцы же были их квартирантами. К Володе они относились очень хорошо. Первым квартирантом был молодой кутаисец Исидор Морчадзе, он говорил с Маяковским по-грузински и вообще считал его грузином – из-за внешности и из-за отсутствия акцента. Морчадзе был членом международной террористической организации вооружённым бандитом эсеровским боевиком. С большой долей уверенности можно предположить, что он также был агентом охранного отделения. Добрый дядя поил Володю вином и рассказывал завлекательные истории про то, как в 1905 году был членом «Кавказской боевой дружины» и телохранителем Горького, грабил банки и стрелял полицейских. Всё это резко контрастировало со скучной и неприветливой пятой гимназией, где в это время учился Борис Пастернак и которую ранее закончил Владимир Соловьёв.

Весной 1906 Морчадзе с подельниками ограбил московский банк «Купеческое общество взаимного кредита». Вскоре он уехал на западную границу для обеспечения контрабанды оружия, а вместе себя привёл второго квартиранта – грузина Василия Канделаки, тоже убийцу революционера. В это время Маяковский подружился со студентом Иваном Караханом (Караханяном), тот решил всерьёз заняться образованием Маяковского. Давал читать масонскую тарабарщину («переписка Энгельса с Каутским»), рассказывал, как уходить от слежки:

"Вот сижу я в конке, вижу, что за мной следят, я быстро выпрыгиваю через переднюю площадку и на ходу вскакиваю в другую конку, в третью и, таким образом, заметаю следы; или, зная проходные дворы в Москве, быстро исчезаю через них".

Щенка натаскивали, потом стали посылать на мелкие дела – чтобы обвык. Дали погоняло. Об учёбе в гимназии речи уже не было.



Мальчику 14 лет. Рост 180 см. Папаха тоже хороша. «Слющай, гымназыст, да».
Первый раз Маяковского арестовали весной 1908 - в нелегальной типографии в районе Большой Грузинской (что символично). Продержали неделю и выпустили за малолетством. Не выпустили сразу, потому что при задержании он сказал, что ему 17 лет, а при осмотре в полиции врач уточнил: «физическое развитие 17-19 лет».

Второй раз Маяковского арестовали в январе 1909 и продержали в тюрьме более месяца. Примечательно, что в протоколе задержания было написано, что Маяковскому на вид около 21 года. Арест был профилактический – Маяковский был сявкой, ошивающейся вокруг шайки грабителей. Но у него нашли браунинг с патронами. А это переводило дело в иную плоскость.

Маяковского выручили кавказские связи. За него вступился друг отца - бывший заместитель начальника тюрьмы «Кресты» Махмуд-Беков, случайно арестованный в квартире Маяковских. Он заявил, что пистолет его, он его случайно забыл во время предыдущего посещения. Сам пистолет-де был выдан ему после покушения со стороны революционеров, когда он уволился из тюремных служащих и перешёл на работу в почтовое ведомство. А номер браунинга забыл.

Маяковского отпустили.

Крепко он сел в третий раз – в июле 1909 года. Как это ни парадоксально, это было самой большой удачей в его жизни. Но об этом в следующем посте.


III
Остановлюсь на странностях с возрастом. И на странностях семейных отношений Маяковских.

Маяковский в 14 лет выглядел на 17-19, имел рост около 180 см. и говорил басом. Он считал себя главным в семье и мать его слушалась.

Всего в семье Маяковских родилось пять детей:

Людмила – родилась в 1884, Александр – родился в 1886 и вскоре умер, Константин – родился в 1888 и умер в 1891 от скарлатины, Ольга – родилась в 1890 и Владимир – родился в 1893.

Владимир был похож на отца – высокого человека, говорящего басом. Он похож на своих сестёр. Но на мать Маяковский похож весьма отдалённо.



Слева направо: сестра Ольга, мать Александра Алексеевна, сестра Людмила. Обе сестры явно похожи на Владимира Владимировича. Что касается матери…
До Владимира в семье умерло два мальчика. А что если умер и третий, а Маяковские усыновили незаконнорожденного сына Владимира Константиновича от грузинки? Который был старше на год-два-три, и кроме того, из-за южной крови, развивался быстрее?



Слева сидит отец Маяковского, стоит его старший брат (Владимир Владимирович похож на него больше). Справа мать и старшая сестра Володи Людмила. Считается, что малыш в центре Володя. Но это может быть и Костя.



Володя с младшей сестрой. Похоже, что это фотошоп – сравните голову ребенка и его ноги – а ведь они на переднем плане.
Жена Горького Андреева так описывает знакомство с Маяковским в 1914 году.

«- Давайте, - предлагаю, - пойдем в лес грибы собирать.
- Да я никогда в лесу не был.
- Извините, но этому я поверить не могу. Вам двадцать-то лет есть?
- Ох, - говорит, - мне гораздо больше.
Так он и не сказал, сколько ему лет.
- Ну, пойдемте!
- Я грибов не знаю, никогда их не собирал.
- Ну что же, разберемся. Увидите гриб, вы - ко мне. Покажете, а я скажу, что это, поганка, или сыроежка, или еще какой гриб.
Пошли мы. Час или полтора ходили по лесу. И вдруг с него слезла вся эта шелуха. Он стал рассказывать, как был он маленький, как жил на Кавказе. Рассказывал, что мать его вроде как бы прачка, потом я узнала, что мать у него была учительница. Не знаю, зачем он это сказал: не то посмеяться ему надо мной хотелось, не то еще что. Трудно бывает таких людей сразу понять.
Потом он стал мне рассказывать про свои стихи, читать их вслух, и совсем не такие, какие я читала. Помню, мне очень понравилось одно, оно начиналось так:

Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?..»

По обстоятельствам беседы, видно, что Маяковский вел себя искренне, и никакой нужды врать по поводу матери у него не было. Да и не в его характере были такие мистификации.

В 1916 году Маяковский пишет поэму «Человек». Уже по названию видно, что это футуристская абстракция. Тем не менее, педантичный автор предельно точен в описании отца, встреченного в абстрактном загробном мире:

Рядом отец.
Такой же.
Только на ухо больше туг,
да поистерся
немного

на локте
форменный лесничего сюртук.
Раздражает.
Тоже
уставился наземь.
Какая старому мысль ясна?
Тихо говорит:
«На Кавказе,
вероятно, весна».

Бестелое стадо,
ну и тоску ж оно
гонит!
Взбу́бнилась злоба апаша.
Папаша,
мне скушно!
Мне скушно, папаша!

Незадолго до этого, в 1913 Маяковский пишет своеобразный триптих: «Несколько слов обо мне самом», «Несколько слов о моей маме» и «Несколько слов о моей жене» (женой оказывается луна).

В стихотворении о маме нет ничего. Мамы – нет. Только

«У меня есть мама на васильковых обоях»

Дальше набор слов. Мама больна, может быть умерла, с ней связаны какие-то символы. Что за мама на васильковых обоях – непонятно. Это какая-то фотография, или может быть просто икона девы Марии. Образа матери в стихах Маяковского нет.



1905 год. В центре Володя, справа его мать. Особого сходства не видно.

Интересно также, что «Несколько слов о себе самом» начинается с печально знаменитой фразы:

«Я люблю смотреть, как умирают дети».

А заканчивается так:

Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!

Это стихотворение можно интерпретировать по-разному, смысл всегда будет ускользающим. И только в одном случае фокусировка станет чёткой – БАСТАРД.

Тогда все муки Маяковского, и вообще всё его творчество (да и личная жизнь) встанут в единый ряд мировой литературной традиции. А Маяковский был человеком очень аккуратным, рациональным и прямым. «Всё что вижу, то пою». Мать он не видел. И очень видел себя в роли мирового изгоя и непонятого одиночки. Когда хочется, чтобы пожалели, а за что пожалеть, объяснить нельзя. Пожалейте, и всё. Как зверушку.

Один из поклонников спросил Маяковского про «умирающих детей». Маяковский мог бы рассвирепеть или отшутиться. Но он (после долгого молчания) ответил просто и непонятно:

- Надо знать, почему написано, когда написано и для кого написано…

Говоря про происхождение Маяковского, в советских школах цитировали две строчки:

Я – дедом казак
Другим – сечевик.

Немножко нелогично, так как сечевики – казаки, но понятно, что Маяковский с Украйны, украинец. В высших учебных заведениях цитировали три строки

Я – дедом казак
Другим – сечевик.
А по рожденью грузин.

Это свидетельствовало о том, что Маяковский интернационалист. Но очень редко богатая мысль поэта цитировалась полностью:

Я – не из кацапов-разинь.
Я – дедом казак
Другим – сечевик.
А по рожденью грузин.

Главная строчка тут первая. Это и есть национальность, которую себе сознательно выбрал бастард Маяковский – НЕРУССКИЙ. Хотя и по языку, и по биографии, и по культуре (правда, им отвергаемой) он, конечно, русский человек. Просто русским ему было быть с 1917 года невыгодно, и даже опасно. А зацепки для выправления бумаг были. Он их выправлял, выправлял 12 лет, вроде всё выправил.

А потом взял и застрелился. Вслед за разиней Есениным.

[Alisa]

IV

1 июля 1909 года из Новинской женской тюрьмы бежали 13 шахидок эсерок-террористок, вместе с ними бежала надзирательница. Большинству террористок удалось скрыться.

Революция закончилась в середине 1907 года, дальше в России установилась латиноамериканская демократия, по инерции ещё с преобладанием европейской культуры. К 1909 году грабежи, убийства и побеги превратились в провинциальный анахронизм. Через пару лет общественность воспринимала бы персонажей побега как сумасшедших (каковыми они в значительной степени и являлись – например одна из бежавших была трансвеститом).

Организаторов побега мгновенно арестовали, в их число входил и Владимир Маяковский. В момент ареста на конспиративной квартире он начал кривляться: ( Свернуть )

«Пишите, в протокол пожалуйста: я, Владимир Маяковский, пришёл сюда по рисовальной части, а я, пристав Мещанской части, нахожу, что виноват Маяковский отчасти, а посему надо разорвать его на части!»

Полицейские, хохоча, увели петрушку в тюрьму. Это очень не понравилось. Маяковский был уверен, что имеет дело с дураками и у него железное алиби: «шел в комнату, попал в другую».

В тюрьме Маяковский ударился в отрицаловку: «холуи!», «сатрапы!» Из-за громкой статьи и зычного голоса его выбрали старостой камеры, что очень льстило самолюбию недоучки.

Маленький Володя не понял, что дело, в котором его обвиняют, очень серьёзное (побег убийц, обляпанных с ног до головы кровью своих жертв – в том числе детей, стариков, беременных женщин), а кроме того, это, как ни крути, третий арест. А лет ему уже не 14, а 16.

За нарушения тюремного распорядка Маяковского посадили в одиночную камеру. В одиночке общительный Володя стал плакать, а также писать прошения про малокровие, неврастению, «хочу учиться» и «отпустите к маме».

Что было дальше неизвестно. В начале 1910 года его выпустили без суда.

Первоначально Маяковского хотели присудить к трем годам ссылки в Нарым. Можно представить, что бы его ожидало в дальнейшем. В лучшем случае – нищета, эмиграция в Европу и превращение в эсеровского или эсдековского активиста.

Что же произошло? Думаю, его просто… пожалели. Следователи имели исчерпывающую информацию о фигурантах дела. Внутри группы, подготавливавшей побег, был как минимум один осведомитель, за всеми участниками велась слежка.

Роль Маяковского в деле была ясна. Это был бедный гимназист, использовавшийся подельниками вслепую. Ему даже денег особых не платили – так, гроши. (Например, заказали матери и сестрам пошить гимназическую форму для маскировки убежавших каторжниц.) И он не понимал, что революция-то – победила. В стране парламент. Зачем камнями кидаться? «Сейчас так уже не носят».

Следователь поговорил с Маяковским, объяснил ситуацию. Де всё знаем (привел подтверждающие факты), светит три года ссылки. Если обещаете никогда не заниматься террористической деятельностью, отпустим. Вы русский человек, дворянин. Вам тяжело, у вас умер отец, исключили из гимназии. Сейчас отчислили из Строгановского училища (Маяковский туда записался по настоянию сестёр, которые всю жизнь занимались простонародным рукодельем, но особого усердия не проявил). Вы хорошо рисуете, мы вам разрешили рисовать в тюрьме. Надо учиться дальше, закончить образование. Почитайте современных писателей, классику, может быть, попробуйте себя в стихосложении.

Никакой вербовки при разговоре, конечно, не было (как это сейчас предполагают некоторые чересчур смелые исследователи). Во-первых, было видно, что толку с Маяковского никакого, это бесхитростный простодушный парень. А во-вторых, в этом не было особой нужды. На роль осведомителей охранки среди революционеров был конкурс, жандармы были растеряны, не ожидая такой прыти от азиатов. (Наиболее дальновидных следователей это пугало. Ведь революция победила, Россия изменилась и подобного рода «контингент» заполнил русский парламент и стал постепенно проникать в другие властные структуры, включая армию. Чего же было ожидать от людей, с места в карьер перешедших к политической проституции? И вскоре что ожидали, то и получили.)

Конечно разговор, приведенный выше, это только предположение, но за полгода, проведенные в тюрьме, Маяковский проделал огромную эволюцию.

В начале отсидки, он, по воспоминаниям сидевшего с ним социал-демократа Вегера, вообще не интересовался поэзией. Вегер прочитал ему стихотворение Бальмонта «Тише, тише»:

«Дети солнца, не забудьте голос меркнущего брата,
Я люблю в вас ваше утро, вашу смелость и мечты,
Но и к вам придёт мгновенье охлажденья и заката, —
В первый миг и в миг последний будьте, будьте, как цветы.
Расцветайте, отцветайте, многоцветно, полновластно,
Раскрывайте всё богатство ваших скрытых юных сил,
Но в расцвете не забудьте, что и смерть, как жизнь, прекрасна,
И что царственно величье холодеющих могил».

Маяковский сплюнул: «Блядь, реакционер!»

Затем, сидя в одиночке, он прочитал не только Бальмонта, но и Андрея Белого, а также Байрона и Шекспира. И начал сочинять стихи. Оценивал он их потом невысоко, и утверждал, что стихи у него отобрали тюремщики.

Это вряд ли. Маяковский был существом удивительно простодушным, и врать не умел совершенно. Когда он выходил на сцену декадентского кабаре и представлялся: «Владимир Маяковский – сифилитик», - конечно, никакого сифилиса у него не было. Был триппер.

Маяковский, разумеется, до конца жизни так и не понял, что сделали для него «царские холуи», как этого не понял, например, Горький.



Картина Багратиони: «Исключение Сталина из семинарии»
Когда Горького арестовали в первый раз (80-е годы), с ним провел беседу жандармский генерал Игнатий Михайлович Познанский. Он сказал:

- Молодой человек, из изъятых бумаг видно, что вы пишете стихи. Это очень хорошо. Когда выйдите из тюрьмы, обратитесь к Короленко, он помогает молодым литераторам. Зачем вам быть террористом? Вы ведь не еврей, и не поляк. Вам учиться надо.

Познанский говорил с ним как с человеком. Показал коллекцию художественных медалей, беседовал о певчих птицах, зная, что Горький тоже ими увлекается.

После своей смерти Познанский, памятуя об интересе Горького к медалям, завещал ему свою коллекцию.

Горького он выпустил. Алексей Максимович сначала не придал значения его совету, но значительно позже всё-таки обратился к Короленко и тот оказал ему большую помощь.

Но дело не в этом. Дело в реакции Горького. 20-летний Алёша решил, что Познанский сумасшедший: человек, впадающий в маразм и находящийся под влиянием тяжелых наркотиков.

Бедные колониальные интеллигенты не понимают «другую сторону» до сих пор. То есть не понимают того, что «царские сатрапы» не провоцировали своей коварной культурностью доблестных революционеров, а это французская жандармерия пыталась как-то интегрировать в цивилизованное общество арабскую молодёжь. Горький недоумевал: «Что бы это значило?». А то и значило – жандарм стал поощрять стихотворные опыты арабского мальчика в надежде, что он перестанет поджигать автомобили. Обычный стандарт, и ничего «коварного», никаких «провокаций» тут нет. Конечно с точки зрения европейца, а не выпускника медресе.

Но кроме простого профессионализма, у русских жандармов, в отличие от их французских коллег, была также национальная солидарность. Они сочувствовали русским революционерам не лицемерно, а по настоящему, и за их судьбу переживали. Поскольку к концу 19 века Познанский уже были русским, а Горькому стать русским только предстояло, он смотрел на генерала как на инопланетянина.

Следователи же Маяковского были солидарны с ним вдвойне – не только по национальным, но и по классовым соображениям. Потому что в первой строке его следственного дела было написано: «потомственный дворянин Владимир Владимирович Маяковский».

Маяковский этого понять не захотел.

Но выводы сделал. Выйдя из тюрьмы 9 января 1910 года в летнем пиджачке, чесанул по заснеженному Садовому Кольцу. Сделав полный круг, бросился домой и после мыла душистого и полотенца пушистого забыл интернационал- и национал-социалистов как страшный сон.

Первым делом Маяковский начал учиться – записался на художественные курсы, и ходил туда не как в гимназию, а всерьёз. За год по болезни пропустил всего три урока, приходил первым, уходил последним. Учитель не мог не нарадоваться такому прилежанию. Маяковский стал много читать, у него появились нормальные друзья. Не смотря на ершистый характер, ему симпатизировали.

В августе 1911 Маяковский поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества, причём сразу на второй курс (класс).

А дальше…



Орете: "Пожарных! Горит Мурильо!"
А мы - не Корнеля с каким-то Расином -
отца, - предложи на старье меняться, -
мы и его обольем керосином
и в улицы пустим - для иллюминаций.

Бабушка с дедушкой. Папа да мама.
Чинопочитанья проклятого тина.
Лачуги рушим. Возносим дома мы.
А вы нас - "ловить арканом картинок!?"

Мы не подносим - "Готово! На блюде!
Хлебайте сладкое с чайной ложицы!"
Клич футуриста: были б люди -
искусство приложится.
V
В 1950 году Бунин опубликовал свои воспоминания. Там было довольно много сказано о Маяковском. Вот в таком духе:

«Маяковский прославился в некоторой степени еще до Ленина, выделился среди всех тех мошенников, хулиганов, что назывались футуристами. Все его скандальные выходки в ту пору были очень плоски, очень дешевы, все подобны выходкам Бурлюка, Крученых и прочих. Но он их всех превосходил силой грубости и дерзости. Вот его знаменитая желтая кофта и дикарская раскрашенная морда, но сколь эта морда зла и мрачна! Вот он, по воспоминаниям одного из его тогдашних приятелей, выходит на эстраду читать свои вирши публике, собравшейся потешиться им: выходит, засунув руки в карманы штанов, с папиросой, зажатой в углу презрительно искривленного рта. Он высок ростом, статен и силен на вид, черты его лица резки и крупны, он читает, то усиливая голос до рева, то лениво бормоча себе под нос; кончив читать, обращается к публике уже с прозаической речью:
- Желающие получить в морду благоволят становиться в очередь.
Вот он выпускает книгу стихов, озаглавленную будто бы необыкновенно остроумно: «Облако в штанах». Вот одна из его картин на выставке, - он ведь был и живописец: что-то как попало наляпано на полотне, к полотну приклеена обыкновенная деревянная ложка, а внизу подпись: «Парикмахер ушел в баню»...
Если бы подобная картина была вывешена где-нибудь на базаре в каком-нибудь самом захолустном русском городишке, любой прохожий мещанин, взглянув на нее, только покачал бы головой и пошел дальше, думая, что выкинул эту штуку какой-нибудь дурак набитый или помешанный. А Москву и Петербург эта штука все-таки забавляла, там она считалась «футуристической». Если бы на какой-нибудь ярмарке балаганный шут крикнул толпе становиться в очередь, чтобы получать по морде, его немедля выволокли бы из балагана и самого измордовали бы до бесчувствия. Ну, а русская столичная интеллигенция все-таки забавлялась Маяковскими и вполне соглашалась с тем, что их выходки называются футуризмом».

Вероятно, Бунин тут взял не совсем верный тон, смешивая разные вещи и не понимая сути культурного процесса, проходящего в 10-е годы 20-го века.

Футуризм 1912-1916 гг. это начало возникновения российской молодёжной субкультуры, то есть явление глубоко прогрессивное. До этого момента русское студенчество пело революционные песни в публичных домах и вело философские диспуты в рюмочных. После первой революции наступила сепарация – мухи отдельно и котлеты отдельно. Есть серьёзная, взрослая культура. А есть шуточная: эстрадная и андеграудная. Разумеется, должно было пройти несколько десятилетий чтобы «песни социального протеста» или марксистские митинги стали восприниматься как канкан или октоберфест. Но процесс пошёл.



Наш паровоз вперед летит!



Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре блядям буду
подавать ананасную воду!
Творчество Маяковского в этот период было бы глубоко антиреволюционным даже если бы он пел «левые марши». Но никаких маршей не было. Вообще никакой политики – урок, полученный в охранном отделении, был хорошо усвоен.

Футуристы, прошу прощения за тавтологию, были новаторами. Но это новаторство заключалось не в их идеологии, якобы отражённой в названии. Идеология там была другая: «Желающие получить в морду благоволят становиться в очередь».

Много написано о том, что российские футуристы не поняли футуристов итальянских и Маринетти получил в России более чем холодный приём. Но это-то и свидетельствовало о том, что люди нашли друг друга.

Приехав, Маринетти заявил, что Кремль это верх нелепости, русские футуристы – дикари, Толстой - ханжа, Достоевский – истеричка, а если что, то он профессиональный боксёр. На это ему ответили, чтобы следил за базаром и понимал куда приехал, а кто будет стелиться перед европейским засранцем, тот холуй и баран.

Люди говорили на одном языке.



Hey there, all you middle men
Throw away your fancy clothes
And while you're out there sittin' on a fence
So get off your ass and come down here
'Cause rock 'n' roll ain't no riddle man
To me it makes good, good sense

(«Эй, обыватель, оторви свою жопу от гнилого забора» и т.д.)
«Футуристичность» футуризма в другом. В начале 20-го века не было отработанного механизма функционирования поп-культуры, не было традиций и смены поколений, не было профессиональных продюсеров. Всё выдумывалось на ходу – это был молодёжный драйв. И уже поэтому за футуризмом была жизненная правда.

Попав в Училище живописи, Маяковский там познакомился с Бурлюком. Бурлюк был типичным полоно-украинцем с бурлящим от возмущения разумом («вонючая Россия, Россия вонючая, клопы, вши, у вас квас, у нас борщ – совсем другое дело»), к тому же в детстве ему выбили глаз из игрушечной пушки. Бурлюку было уже 30 лет, он был крутой и писал стихи. Стихи были плохие, однажды Маяковский прочитал ему свои стихи – тоже плохие. Но это было неважно.

Вскоре Маяковский оказался в кружке бездарных хулиганящих поэтов, причём хулиганящих просто так. Это почему-то понравилось окружающим (и понятно почему – измученные марксистским нарзаном люди обрадовались «простотаку»), в 1912 состоялось первое выступление Маяковского в литературном кафе; дальше Бурлюк додумался ездить по провинции и собирать деньги. Денег оказалось много – тысячи! Начался драйв, Маяковского завело и повело в угон. Всё выдумывалось на коленке и на ходу. В группу выступающих удалось привлечь Игоря Северянина, тогда величину несопоставимую. Северянина на середине турне вышвырнули (мавр сделал своё дело, третья ступень отстреливается), когда на следующем вечере публика спросила «а где Северянин, на афише был Северянин?» – публике показали надутый шар, привязанный к стулу. На шаре было написано: «Игорь Северянин». Постепенно создавалась культура выступления, своеобразная одежда, лексика, ну и конечно группа восторженных поклонников. И поклонниц. Так точка-точка-запятая-носик-ротик-огуречик получилась настоящая рок-группа. Популярная. С ресторанными дебошами, хитами и прессой.

А раззадорившийся Маяковский стал писать хорошие стихи. С проблесками гениальности.




У него был очень красивый, зычный голос, но совсем не было музыкального слуха. Он любил петь, но при этом страшно фальшивил. Музыкой не интересовался и не понимал. При этом Маяковский обладал негритянским чувством ритма и часто его филологические эксперименты напоминают работу диджея. То же касается бытовой речи. Он любил «лупы», фрагменты речи и стихотворных фраз других людей, которые повторял сотни раз, в том числе в разном порядке («скертч»). И конечно Маяковский был прекрасным чтецом своих стихов – на уровне хорошего профессионального актёра.

Это было идеальное сочетание для эпохи «протопредрока». Ведь тогда не было электронной музыки и даже микрофонов. Обычные музыкальные инструменты для ада на сцене не годились. Зажигать приходилось при помощи голосовых связок и поэтических выкрутас. Ну и элементарного хамства.




Хамство было грубее, чем в рок-культуре (его там и нет, потому что это карнавал, а на карнавале можно всё). Но зато филологические выкрутасы были сильнее на два порядка. Эстрадная культура ещё не отделилась от области высокой поэзии, а её потребителями были не ширнармассы, а, как минимум, студенчество. Сходная картина была во Франции, Италии и других странах. В этом смысле Россия мало чем выделялась.


(Кликабельно.)
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.

Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.

А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется — и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я — бесценных слов транжир и мот.

Отличие наступило в эпоху индустриальных тоталитарных режимов, когда эстрада стала сознательно использоваться государством для массированной пропаганды. При этом нацисты уповали на классику и боролись с левым искусством, в СССР до конца тридцатых превалировало как раз левое искусство (также как, например, в Латинской Америке). По сути, различие было небольшое, но поскольку позитивную агитацию удобнее проводить в классических формах, в СССР после периода деструкции и деструкционной инерции тоже произошел переход к классике. Титан «Рабочий» и титанида «Колхозница» ничем не отличались от титана «Товарища» и титаниды «Германии». Девушка с веслом могла бы украшать рейхсканцелярию, и вероятно украшала бы её в качестве бесценного трофея.



1937 год. Всемирная выставка в Париже. Главный элемент композиции не лобовое столкновение советского и германского павильонов, а Эйфелева башня. Хорошо видно к чему готовили Европу французские хозяева.





Вид из германского павильона.





Девушка с веслом от дредноута.
Парадокс, что при процессе трансформации «левого» в «правое» Маяковский не выпал из обоймы и более того, его позиции в государственной эстетике СССР только укрепились. Это объясняют тем, что Маяковский покончил с собой. Но ведь это для советских идеологических постулатов «отягчающее обстоятельство» (мелкобуржуазный бунт, дезертирство с трудового фронта). Если бы Есенин умер в 1925 году от тифа или дизентерии, навряд ли бы его замалчивали двадцать лет.

Дело в том, что Маяковский не был ни левым, ни правым. Не был он и ни бунтарём, ни традиционалистом.

Три главных тоталитарных режима Европы межвоенья – коммунистическая Россия (1917), фашистская Италия (1922) и нацистская Германия (1933).

До сих пор наименее изучено (на уровне фигуры умолчания) итальянское общество. Причин этого несколько, но главное в том, что фашизм в отличие от коммунизма и нацизма был право-левым эклектизмом. Его изучение разрушает сразу два взаимоисключающих, но при этом параллельно существующих мифа: миф о том, что нацизм и коммунизм это близнецы-братья, и миф о том, что нацизм и коммунизм это антиподы и смертельные враги.

Но об этом в следующей части.

[Alisa]

Владимир Маяковский. Скульптура Марии Денисовой. В 1915 году Маяковский описал отношения с Денисовой в поэме «Облако в штанах».

VI

В начале своих заметок я не случайно написал, что Маяковский принадлежал к расовому средиземноморскому типу. Если Италия была Горькому как корове седло (ему в самый раз была бы Финляндия, где он некоторое время и жил), то Маяковский для Италии был рождён. ( Свернуть )

Вернемся к итальянскому футуризму. По понятным причинам изучение Маринетти крайне непопулярно в РФ. Биография Маринетти в российской википедии занимает десять строчек. Эта непопулярность преследует цель сделать её причины непонятными. Ввиду этого сделаю небольшое отступление.



Мария Денисова на должности руководителя художественно-агитационного отдела Первой конной армии.
Футуризм, в отличие от других течений подобного рода, с самого начала постулировал себя как культурную провокацию, причём не в смысле отвлеченном, а в самом что ни на есть буквальном. Маринетти придумал футуристический театр, в котором продавалось десять билетов на одно место, кресла зрителей мазались клеем, в воздухе распылялся молотый перец, в буфете продавался лимонад со слабительным, а вход в уборную блокировался.

Маринетти учил: «Искусство, по существу, не может быть ничем иным, кроме как насилием, жестокостью и несправедливостью». И к этому добавлял: «Лучше быть побитым, чем незамеченным».

В принципе в подобном эпатаже нет ничего страшного. Дело, однако, заключалось в том, что Маринетти считал, что футуризм это не кружок, а государственная доктрина, и стремился сделать провокацию и эпатаж политической практикой – практикой не маргинальной группы, а господствующей партии.



У Фазиля Искандера был средиземноморский тип. Считается, что он на три четверти абхазец, а на одну четверть иранец. Вероятно, кавказская кровь в нем есть, но вообще это скорее грек, хорват или итальянец.
Основа футуризма – экшен. «Пацан сказал, пацан сделал». Даже заведомо неосуществимый «проект» футуристического театра, написанный Маринетти в качестве филологической иллюстрации, был, тем не менее, осуществлён на практике. Правда, не самими итальянскими футуристами, а их румынскими последователями («дадаистами»), и в проигравшей Германии, которой подобное наказание было по чину (кёльнская выставка 1920 года).

В 1914 году Италия совершила гениальный манёвр, оставшись единственной великой державой Европы, не втянутой в мировую войну. Причём итальянцы при любом исходе военных действий выигрывали не только в смысле сохранения экономики и бережения сил, но и буквально. И страны германского блока, и Антанта обещали Италии за нейтралитет территориальные приращения.

В таких условиях втягивать Рим в военный конфликт могли только провокаторы. Что они и делали.

Маринетти пошёл добровольцем в итальянскую армию, и, надев форму, начал агитировать за вступление Италии в войну. Он организовывал митинги, на которых демонстративно сжигал австрийский флаг, за что на время его посадили в тюрьму.



Бенито Муссолини
Другим провокатором (конечно более серьёзным) явился Муссолини, главный редактор крупнейшей социалистической газеты «Аванти!». Надо сказать, что мудрая политика правительства привела к тому, что итальянские социал-демократы обеспечили себе моральную гегемонию в послевоенной Европе. Они единственные, кто не запятнал себя поддержкой военной мобилизации - потому что в Италии войны просто не было. Безупречным был и послужной список Муссолини – свое положение среди итальянских социалистов он занял, отказавшись поддержать итало-турецкую войну 1911-1912 гг.

«Как вдруг». Вдруг, с места в карьер пацифист Муссолини начал военную агитацию. Возмущённые социал-демократы сместили его со всех постов, но Муссолини это не останавило. Деньги на агитацию у него были, денег оказалось много. А вот логики не было никакой. Аргументация шла на таком уровне:

«Отказываться проводить различия между одной войной и другой войной, позволять себе выступать против всех войн вообще — это свидетельство глупости, граничащей с идиотизмом. Тут, как говорится, буква убивает разум. Победа Германии означала бы конец свободы в Европе. Необходимо, чтобы наша страна заняла позицию, выгодную Франции».

Почему же Италии надо напасть на Германию? Оказывается, потому что германские социал-демократы поддержали войну, и поэтому итальянским социалистам надо поддержать войну, чтобы их наказать за предательство.



Бюст Маяковского работы Лили Брик и дуче.
К середине 1915 агитация Муссолини, Маринетти и тому подобной публики дала свои плоды. Италия вступила в войну, военные действия шли три года и принесли итальянскому народу неисчислимые бедствия. Но люди на себя внимание обратили. В точном соответствии с лозунгом Маринетти: «Побили, зато заметили».

Кстати, Маринетти родился в английском Египте, образование получил в Париже, половину своих произведений написал по-французски, а Лондон объявил столицей мирового футуризма. Хотя в Англии футуристов практически не было. Почему он это сделал - хороший вопрос для «британских учёных».



Вологодский конвой шутить не любит. Основная группа итальянских футуристов: Руссоло (тяжело ранен), Карра, Маринетти (ранен, потом под Сталинградом добавили), Боччони (погиб), Северини.
В самом начале фашистского движения Маринетти и Муссолини шли рука об руку. Собственно фашизм и начинается с футуристской республики Фиуме, организованной Д'Аннуцио (черные рубашки, приветствие вытянутой рукой и т.д.). После прихода фашистов к власти, по понятным причинам в их отношениях наступает охлаждение, но, по сути, футуризм становится элементом государственной идеологии Италии.



Маринетти в мундире академика.
В 1929 году Маринетти избирают итальянским академиком. Вскоре он поехал в Будапешт на академическую конференцию и выступил там с лекцией. А именно прочёл свою новую поэму «Обыденная жизнь одного фокстерьера». В процессе чтения академик скулил, лаял и даже кусался, а в момент апогея повествования подбежал к стене и по-собачьи задрал ногу.

Муссолини смотрел на подобные художества сквозь пальцы, потому что сам всю жизнь валял дурака и захватил власть в Риме на волне дешевого популизма.



Цирк приехал!
Но для того, чтобы находиться у власти более двадцати лет, этого было мало. Муссолини был мастером политического эквилибра. Сначала он стал социал-демократом, потому что в его эпоху это был единственный путь для бедняка сделать политическую карьеру. Потом стал агентом французов и англичан, спровоцировав Италию на участие в мировой войне, обернувшейся для молодого государства демографической и экономической катастрофой. Потом возглавил протестное движение, этой катастрофой спровоцированное. А затем сконцентрировал власть, превратив Италию в латиноамериканскую диктатуру наподобие Аргентины. Но если в Аргентине перонизация привела к столетнему «это что за остановка Бологое иль Поповка, а с перрона говорят это город Ленинград», то Италия при Муссолини превратилась в современную индустриальную державу-новатора. В конце Муссолини погиб, но его последователи (включая близких родственников) остались частью политического истеблишмента, а Италия 1945 года сумела представить себя жертвой фашизма (то есть самой себя!).

Если гитлеровский нацизм был движением всегда серьёзным (что, разумеется, ни в коей мере не служит основанием его продуктивности), но итальянский фашизм с самого начала имел черты провокации и политического шутовства. (Хотя и не был ПОЛНОСТЬЮ провокационным движением, в отличие от созданного российскими «младотурками» черносотенства.)


В определенной степени шутовство фашизма сыграло ему хорошую службу. Если в Германии противников режима убивали, то в Италии им вставляли в горло воронку и вливали поллитра касторки. Обделывавшиеся антифашисты не вызывали сочувствия, сама репрессалия выглядела хепенингом, а ответственность за неё проходила по шутовской графе «с дураков какой спрос». Как нетрудно догадаться, касторку Муссолини посоветовали футуристы.

А что было бы, если России удалось бы выскользнуть из петли февральской революции и осенью 1917 года войти в Вену и Берлин?

Вероятно, в 20-30 годы Россия была бы ослабленным вариантом фашистской Италии (с большей степенью монархизма и с вкраплениями этнических автономий). Собственно фашизация (латиноамериканизация) и была единственно возможной формой такого выскальзывания.

Более того, она уже началась после 1905 года, когда режим Российской империи утратил ряд европейских черт в обмен на поддержку полуазиатского населения.

Перед незрелым российским обществом стоял ряд разнонаправленных задач, достичь которых без фундаментальной деформации всего государственного механизма можно было только путём абсолютной эклектики. Эклектики, плюющей на противоречия, и возведенной в принцип.

Кто был бы государствообразущим художником такого общества? ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ.


Потому что это певец безыдейного инструментализма. Российский футуризм, в отличие от итальянского, был страшно далёк от каких-либо провокаций и вообще сложных ходов («сложных» в смысле не «раз», а «раз-два»). Его основа - решение несложных материально-бытовых проблем в порядке живой очереди путём выполнения того или иного социального заказа. Тоже несложного – на уровне лубка. Только и всего. Если итальянские футуристы все переломались на фронте, то российские футуристы первым делом наоформляли себе медицинских справок и наустраивались тружениками тыла. «Дурных нэма».

Но Россия не Италия, синтеза не получилось. Произошла сепарация культуры на левую и правую, на культуру колониальную и культуру метрополии. Затем между ними возник смертельный конфликт. С единственно возможным исходом, потому что антиколониальные революции развиваются по одному и тому же сценарию и имеют один и тот же итог. Всегда. Веер возможностей только в степенях достигнутого зверства и одичания. Здесь России сильно не повезло. 1917-1921 ладно, но 28-го вполне можно было избежать, 37-го и 41-го – тоже.

Итальянское отрицание культуры всё равно было её элементом. Отрицание культуры в России поставило отрицателей за её рамки, у «инструменталистов» затряслись руки и начались эмоции. Нехорошие эмоции. Вместо «хи-хи ха-ха» возникло лобовое столкновение между цивилизацией и варварством, а футуристическое «текнолоджи» сменилось «идейной сознательностью», то есть именно тем, на что Маяковскому было глубоко наплевать.

Маяковский это «мы Достоевские, нам лишь бы деньги». Но после 17-го что-то пошло не так:

«Хорошо у нас в Стране Советов:
можно жить, работать можно дружно…
Только вот поэтов, к сожаленью, нету.
Впрочем, может, это и не нужно».


VII
Войну 1914 года Маяковский встретил с воодушевлением и сразу стал писать патриотические статейки (очень слабые) и антигерманские лубки (окна РОСТа №1).

Так же поступил Маринетти. Но у Маринетти это было провокацией, а у Маяковского нет. Россия начала великую отечественную войну. Войны этой она не хотела, её спровоцировали другие государства. Однако геополитическая ситуация для России была очень выгодной. Блок Антанты был явно сильнее, и Россия, в отличие от других стран, была сельскохозяйственной автаркией. Это позволяло выиграть войну без критического напряжения сил и в любом случае.

Объективно позиция Маяковского была здоровой реакцией на события и приносила государственную пользу.

Именно поэтому она вызвала (и вызывает до сих пор) приступы иррациональной ненависти со стороны мириад советских литературоведов.

Как следствие, этот период биографии Владимира Владимировича плохо изучен. Например, до сих пор нет полной коллекции его лубков, хотя это сделать весьма просто и они представляют гораздо больший интерес, чем РОСТовская мазня (хотя бы потому, что Маяковский работал вместе с Казимиром Малевичем).



Картинка Малевича, подпись Маяковского. Предшественником Малевича считается француз Поль Бийо, нарисовавший «Ночную драку негров в подвале». Как видим, Малевич был также не чужд батальным сценам.
Накал ненависти к «неправильному поведению» Маковского хорошо передают статьи Ходасевича:

«"Маяковский - поэт рабочего класса". Вздор. Был и остался поэтом подонков, бездельников, босяков просто и "босяков духовных". Был таким перед войной, когда восхищал и "пужал" подонки интеллигенции и буржуазии, выкрикивая брань и похабщину с эстрады Политехнического музея. И когда, в начале войны, сочинял подписи к немцеедским лубкам, вроде знаменитого:

С криком: "Дейчланд юбер аллес!" -
Немцы с поля убирались.

И когда, бия себя в грудь, патриотически ораторствовал у памятника Скобелеву, перед генерал-губернаторским домом, там, где теперь памятник Октябрю и московский совдеп! И когда читал кровожадные стихи:

О панталоны венских кокоток
Вытрем наши штыки! -

эту позорную нечаянную пародию на Лермонтова:

Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?

И певцом погромщиков был он, когда водил орду хулиганов героическим приступом брать немецкие магазины. И остался им, когда, после Октября, писал знаменитый марш: "Левой, левой!" (музыка А. Лурье).
Пафос погрома и мордобоя - вот истинный пафос Маяковского. А на что обрушивается погром, ему было и есть все равно: венская ли кокотка, витрина ли немецкого магазина в Москве, схваченный ли за горло буржуй - только бы тот, кого надо громить».

Ходасевич азиат. Отличие азиата от европейца в том, что у него отсутствует эмпатия и он не в состоянии реконструировать интересы другой стороны – хотя бы частично.

Для таких как Ходасевич поражение России в войне было Праздником, о котором они мечтали долгие годы. Часто всю жизнь. Иногда даже поколениями. Пуркуа па. Но то, что для самих русских это величайшее горе, в голове ходасевичей не укладывается и не уложится никогда. Азия. В Европе не учитывать точку зрения другой стороны неприлично со времен Вольтера. Если европеец будет описывать пакистано-индийскую войну, он, при самых искренних симпатиях, и даже грубой тенденциозности, всё же оставит 20-30%% своего сердца другой стороне. Для самих пакистанцев или индусов это будет восприниматься как проявление глупости и примитивная ошибка. Которую они сразу же постараются исправить.

Статья Ходасевича называлась «Декольтированная лошадь», лошадью по мысли автора был Маяковский:


«Представьте себе лошадь, изображающую старую англичанку. В дамской шляпке, с цветами и перьями, в розовом платье, с короткими рукавами и с розовым рюшем вокруг гигантского вороного декольтэ, она ходит на задних ногах, нелепо вытягивая бесконечную шею и скаля желтые зубы.
Такую лошадь я видел в цирке осенью 1912 года. Вероятно, я вскоре забыл бы ее, если бы несколько дней спустя, придя в Общество свободной эстетики, не увидел там огромного юношу с лошадиными челюстями, в черной рубахе, расстегнутой чуть ли не до пояса и обнажавшей гигантское лошадиное декольтэ».

Далее Ходасевич, писал, что век лошади недолог, 15 лет прошло и Маяковский скоро сдохнет.

Ходасевич, - в общем, неплохой поэт второго ряда и конечно проницательный критик, - написал эту статью в 1927 году. В 1930 году он имел жестокость переделать её в некролог, причём специально подчеркнул свой ум и дальновидность.

При этом Владислав Фелицианович как-то упустил из виду, что «декольтированная лошадь» однажды написала «Хорошее отношение к лошадям», где есть строки: «все мы немножко лошади», мгновенно превращающие огненную мысль критика в «Слющай, какой я лощать! Сам ты лощать, ищак парыщивый!»

А критик был, повторяю, неплохой. Но шовинизм ещё никого не доводил до добра.

Главой ходасевичей был Максим Горький. Его биография до сих пор не написана, и написана не будет до тех пор, пока его не перестанут воспринимать как писателя. Рихард Зорге написал большое количество статей и книг, но это не делает его ни учёным, ни журналистом.

В 1915 году Горький стал издавать в Петербурге журнал капитулянтов и предателей «Летопись». Журнал во время войны вел оголтелую прогерманскую пропаганду:

- Всё пропало; бездарное командование; спасайтесь от призыва в армию, вас могут убить; доблестные германские войска громят российскую кувырк-армию в пух и прах; надо открыть фронт; раненым солдатам больно; сопротивление передовой немецкой цивилизации есть акт вандализма; в стране голод; скоро в Петроград придут НАШИ.

Это всё писалось почти открытым текстом. Горький сформировал литературный ШТАБ капитулянтов, после февраля 1917 они развернули уже общероссийскую кампанию пораженчества и довели Россию до Брестского мира. На пустом месте.

Охранка до поры до времени не арестовывала шпионское гнездо – так было удобнее вести наблюдение за вражеской агентурой. Горький страшно боялся ареста, по его предположениям (совсем не беспочвенным) кубло собирались взять в начале 1917 года.

Действовал Горький достаточно профессионально. Например, он создал вокруг «Летописи» систему медицинских и тыловых протекций, позволяющих отмазывать нужных людей от призыва в армию.

Именно на эту удочку и попался Маяковский. Сначала Горький установил с ним личный контакт и публично похвалил молодого поэта (которого с самого начала ненавидел). Затем дождался, когда Маяковского призовут в армию. Это произошло осенью 1915 года. Тогда по своим каналам устроил молодого человека на блатную должность в тыл. Писать после этого патриотические лубки стало неудобно.

Как пишет белобилетник Ходасевич:

«В квартире Горького Маяковский бился в истерике и умолял спасти его: дошла очередь до ратников второго ополчения. Его пристроили чертежником в какую-то инженерную часть».


Маяковский служил хорошо и даже в начале 1917 получил медаль «За усердие», но прекрасно понимал, что это скрытое дезертирство, и был деморализован.

А что было бы, если Маяковский в военной форме и на совершенно законных основаниях рисовал патриотические окна РОСТа против немцев, получая за это премии и ордена? Как военный журналист. При этом не теряя лица, и сохраняя самоуважение. Имея офицерский чин. Чтобы ни одна дрянь даже заикнуться не могла. БРОНЯ.

Вот самый ужас где. Вот где предательство-то. Когда обкрадывают вора, он начинает плакать как ребёнок. Может и инфаркт приключиться – «наплевали в душу», «оскорбили человеческое достоинство». Распалась связь времен. НЕМЫСЛИМОЕ глумление.

Ведь в воровских естественных условиях русский должен быть деморализован и испытывать чувство вины. Чтобы не он кого-то пристраивал, а чтобы его пристраивали.


VIII
Маяковский – гениальный поэт. Это очень просто доказать. На полке стоит книга, вы её открываете и читаете:

Воздух в воздух,
будто камень в камень,
недоступная для тленов и крошений,
рассиявшись,
высится веками
мастерская человечьих воскрешений.

Вот он,
большелобый
тихий химик,
перед опытом наморщил лоб.
Книга —
«Вся земля»,—
выискивает имя.
Век двадцатый.
Воскресить кого б?
— Маяковский вот…
Поищем ярче лица —
недостаточно поэт красив.—

Крикну я
вот с этой,
с нынешней страницы:
— Не листай страницы!
Воскреси!
Сердце мне вложи!
Кровищу —
до последних жил.
В череп мысль вдолби!
Я свое, земное, не дожил,
на земле
свое не долюбил.

Был я сажень ростом.
А на что мне сажень?
Для таких работ годна и тля.
Перышком скрипел я, в комнатенку всажен,
вплющился очками в комнатный футляр.
Что хотите, буду делать даром —
чистить,
мыть,
стеречь,
мотаться,
месть.
Я могу служить у вас
хотя б швейцаром.
Швейцары у вас есть?

Был я весел —
толк веселым есть ли,
если горе наше непролазно?
Нынче
обнажают зубы если,
только, чтоб хватить,
чтоб лязгнуть.
Мало ль что бывает —
тяжесть
или горе…
Позовите!
Пригодится шутка дурья.
Я шарадами гипербол,
аллегорий
буду развлекать,
стихами балагуря.
Я любил…
Не стоит в старом рыться.
Больно?
Пусть…
Живешь и болью дорожась.
Я зверье еще люблю —
у вас
зверинцы
есть?
Пустите к зверю в сторожа.

Я люблю зверье.
Увидишь собачонку —
тут у булочной одна —
сплошная плешь,—
из себя
и то готов достать печенку.
Мне не жалко, дорогая,
ешь!
Может,
может быть,
когда-нибудь
дорожкой зоологических аллей
и она —
она зверей любила —
тоже ступит в сад,
улыбаясь,
вот такая,
как на карточке в столе.
Она красивая —
ее, наверно, воскресят.

Это лазер шарящего в темноте огромного мозга, вдруг устанавливающего контакт с мозгом читателя и за несколько минут передающего ему концентрированную мощь мыслей, чувств, воли, желания жить, иронии, смеха, жалости, безысходности и надежды. Но наш мозг, такой же одинокий и конечный, понимает, что автора нет и воскресить его нельзя, и речь уже не о бедном авторе, а о бедном читателе: о нашей любви, нашей иронии, нашей наивности, нашей смертности. И нашей благодарности погаснувшему разуму, оставившему нам частицу своего «я».

Тема оживления в будущем сквозная в творчестве Маяковского. Но это не столько будущее, сколько альтернативная вселенная: результат глубокой убежденности в том, что человек живет не свою жизнь, и что где-то там (в будущем?) есть жизнь иная - настоящая.

И эта жизнь не инопланетная, не эмигрантская, а своя, русская. Где можно и почудить, и похулиганить, да хоть и сойти с ума. Но на своей почве.

- На какой почве принц Гамлет сошёл с ума?
– На своей, на датской.



Определенно, после 17-го в России что-то пошло не так.

[Ученый]

Если Италия была Горькому как корове седло

Горький очень любил Италию, прекрасно себя чувствовал на Капри, и только под сильнейшим нажимом советских спецслужб был вынужден вернуться в СССР.

[Alisa]

IX

Поведение Маяковского после февраля 1917 было достаточно невнятным. Он пытался (как и все прочие) выставить себя жертвой царского режима, тряся купюрами из своих стихотворений (не революционными, а большей частью богохульными). Вместе с футуристами он также усиленно намекал на революционность своей предыдущей деятельности – что не соответствовало действительности. Но, в общем, это было поведение частного лица, мало понимавшего что происходит (понимали, что происходит тогда несколько сот человек из правительства и Петросовета, и то фрагментами). ( Свернуть )

В личном плане Маяковскому было важно демобилизоваться из армии. В августе он получил трехмесячный отпуск, а 12 ноября - справку об освобождении от воинской службы (здесь и ниже даты по новому стилю). Это и было главное событие 1917 года.

То, что Маяковский «всем сердцем принял Октябрьскую революцию» не более чем созданная им легенда. 7 ноября было им воспринято как очередная перетасовка временного правительства в преддверии созыва Учредительного собрания (что, в общем, соответствовало действительности). Испугавшись начавшихся беспорядков, он 18 декабря 1917 года уехал в Москву.

Этот эпизод постоянно выпадает из официального жития Маяковского и никак не объясняется. Тем не менее, до середины июня 1918 года он живёт не в революционном Петрограде, а в более тихой Москве, из которой уезжает в Питер опять-таки потому, что большевики перенесли в Москву столицу и в городе стало неспокойно.

С точки зрения фактографии этот период изучен едва ли не хуже периода 1914-1915 гг. Дело в том, что в России тогда ещё существовала многопартийная система. Футуристы тяготели скорее к анархистам и левым эсерам, а связи с этими партиями компрометировали «великого пролетарского поэта».

Элементом советской системы Маяковский стал осенью 1918 года, когда сблизился с Луначарским (с помощью Осипа Брика). В это время Луначарский был не только наркомом просвещения, но и входил в высшую администрацию Петрограда («Северной коммуны»). Анатолий Васильевич считал Маяковского гениальным поэтом и относился к нему как к анфан-терриблю, которому многое позволяется. Маяковский всю жизнь нападал на Луначарского, но это была дружеская фамильярность, демонстрирующая особую близость к культур-фюреру. Луначарский вовлёк его в работу своего наркомата и фактически наделил прерогативами чиновника-консультанта, допустив к распределению части бюджетных денег. Это не шло ни в какое сравнение с социальным положением Маяковского до революции, и сделало его верным сторонником советской власти. В столичную Москву Маяковский переехал в 1919 году, уже как человек Луначарского (в этом же году в Москву была переведен и весь Наркомпрос во главе с самим Анатолием Васильевичем).

В то же время, как я уже писал, Маяковский никогда не был членом коммунистической партии, и скорее всего его бы туда никогда не приняли. За 12 лет сотрудничества с коммунистическим режимом Маяковский так и не познакомился ни с одним из партийных бонз. Даже Бухарин относился к нему прохладно, считая главным советским поэтом… Пастернака.

Отстранение Луначарского от партийного руководства в 1929 году означало также отставку и его клиента Маяковского. У Владимира Владимировича не оставалось связей не только такого уровня, но и уровня классом ниже. По сути, весь коммунизм Маяковского был блефом.

То, что мы называем ЛЕФом, было семейным предприятием Маяковского и Бриков, то есть мелким нэпманским издательством и изданием. Называя его ЛЕФом («Левый фронт искусств»), Маяковский прекрасно понимал, что этот «фронт» состоит из 6 человек и ещё 3 сочувствующих и никаких перспектив его расширения не предвидится, да и не будет – потому что вхождение в ЛЕФ это вхождение в семью, а семья это не проходной двор. Под идеологически правильную вывеску Маяковский и Брики получали госфинансирование от Луначарского, который опять же особых иллюзий на счёт «фронта» не строил, но, тем не менее, кроме меценатства за госсчёт, преследовал и вполне утилитарную цель. ЛЕФ был нужен для отчёта перед руководством ВКП(б) о работе с сочувствующей интеллигенцией.



Осип Брик.
Человек с идеальным филологическим слухом, Маяковский совершенно сознательно выбрал аббревиатуру (б)ЛЕФ (собственно «Левый Фронт Искусств» это же «ЛФИ»), и когда в период охлаждения властей получил ругательную статью с неизбежным названием «ЛЕФ или блеф?» выступил с речью в Политехническом музее, которая начиналась так:

««Леф» — это слово на 100% советское, т. е. оно не могло быть составлено иначе, как только после Октябрьской революции, когда было узаконено слово «левый», когда после войны и революции вступило в свои права слово «фронт» и когда получило узаконение составление слова посредством складывания первых букв нескольких входящих в него слов. «Леф» — это левый фронт искусств, слово советское. В противовес ему слово «блеф» — типично карточное. Думаю, что многие из присутствующих не знают это слово. Оно встречается часто и в полемической литературе. «Блеф» — это слово английских покеристов, которое показывает, что человек, не имеющий карты, запугивает, блефирует своего противника, своего партнера. «Блеф» предполагает полную пустоту за этим словом. Эти два понятия выдвинуты в жизнь товарищем Полонским в его статье «Леф или блеф?», напечатанной в «Известиях». Третье слагаемое данного диспута Полонский. Перейдем к нему».

Однако дальше уже говорить ничего было не нужно, так как все литераторы в Москве прекрасно знали, что Маяковский прожженный картёжник.

В двадцатые годы в СССР совершался медленный, но неуклонный переход от латиноамериканской диктатуры к восточной деспотии. Соответственно борьба в Политбюро была борьбой между людьми латиноамериканского типа (Луначарский, Троцкий, Зиновьев и т.д.) и кавказцами (Сталин, Микоян, Орджоникидзе). Не смотря на то, что Маяковский был с Кавказа, что вроде бы давало какой-то шанс для дальнейшей карьеры, сам он был, конечно, человеком латиноамериканского («муссолиниевского») типа. Не случайно лучше всего он чувствовал себя за рубежом в Мексике (где, кстати, закончил свои годы и Троцкий). «Кавказские мотивы» в его биографии помогли разве что в посмертной канонизации.



Маяковский в Мексике.
Чтобы понять, что произошло с Маяковским в советской России, следует представить гипотетическую судьбу французского поэта из «проклятых», застрявшего в независимом Сенегале или Заире. Или Маринетти при дворе Муаммара Каддафи.



X
В период гражданской войны Маяковский основное внимание уделял выпуску бесчисленных «Окон РОСТа». В отличие от лубков 1914-1915 годов они выполнялись в стиле примитивистской инфографики и были непонятны простому населению. Существует легенда, что РОСТовские плакаты кустарным способом по трафаретам размножались по всей России. Это конечно бред сивой кобылы. Плакаты надо печатать, если печати нет – это дацзыбао в единственном экземпляре. В плакатах Маяковского этого периода не было никакой информации для населения и население их не замечало. Кустарными эрзац-плакатами РОСТа оклеивали пустующие витрины магазинов Москвы, Питера и ещё нескольких крупных городов. Это бессмысленная мазня была нужна для самоуспокоения и мечения захваченной территории: в самом прямом и точном смысле этого слова – как у задравшего ногу академика Маринетти. Эту же цель преследовали бесконечные лозунги, флаги, красные звезды, серпы и молоты.

Маяковский прекрасно понимал бессмысленность своей деятельности (настоящие плакаты надо тщательно рисовать а затем печатать массовым тиражом). Это было циничное освоение средств, выделенных Луначарским. Деньги по условиям военного времени были довольно приличные. Часть из них он тратил на оплату работы сотрудников.

Будучи человеком ответственным, Маяковский всё-таки честно выдавал на гора халтуру, хотя мог просто украсть деньги, как это делали все вокруг.

В это время состоялся единственный разговор Маяковского с Лениным. Владимир Ильич позвонил в редакцию РОСТа. В редакции был только Маяковский и Лиля Брик:

— Кто у вас есть?
— Никого.
— Заведующий здесь?
— Нет.
— А кто его замещает?
— Никто.
— Значит, нет никого? Совсем?
— Совсем никого.
— Здорово!
— А кто говорит?
— Ленин.

Как говорят на родине Маринетти, «се нон э веро э бен тровато».

Стихотворения Маяковского также были нужны советской власти лишь для обклеивания реальности. То, что они были непохожи на традиционную русскую поэзию – хорошо. Это обозначало политический водораздел. Черная свастика красная пентаграмма не должна походить на типовые орнаменты эпохи и должна выглядеть необычно, бить по глазам. Это понятно.

Но в отличие от агиток Демьяна, трудящиеся плохо усваивали содержание самых простых стихов Маяковского. Они для них были слишком сложны – и по стилистике, и по фонетике. С точки зрения действенности пропаганды это «деньги на ветер». Кроме того, стихотворения Маяковского плохо перелагались в песни, а основой советского необаптизма были псевдорелигиозные завывания.

В этом смысле вся советская поэзия Маяковского была халтурой, «студебеккером, в последний момент замененным на лорен-дитрих».

Это или халтура просто, или стихи, написанные для себя и своего круга, проданные и выданные затем за стихи для народа.

В прошлой главе был процитирован фрагмент гениальной поэмы «Про это». Это лирические стихи, рассчитанные в любом случае не на крестьян и не на рабочих. Однако рабочее-крестьянская власть опубликовала «Про это» в Госиздательстве большим тиражом на отличной бумаге и с дорогими иллюстрациями, на которых был изображен сам автор и его возлюбленная. Маяковский получил большой гонорар. Это было личное распоряжение Луначарского, который лепетал что поэма революционная, это борьба с мещанством и т.п. бред.



1923 год - это разгар НЭПа с массой частных и кооперативных издательств. Вроде бы "ей и мне" надо печатать там.
Даже стихи на совершенно советские темы у Маяковского переусложнены и используют образы из его бытового обихода, а отнюдь не из сокровищницы советской идеологии. Стихотворение «Товарищу Нетте – человеку и пароходу» посвящено героической гибели чекиста и по этой причине десятилетиями училось наизусть советскими школьниками. Но каков смысловой ряд этого стихотворения?

Это – он!
Я узнаю его.
В блюдечках - очках спасательных кругов.
- Здравствуй, Нетте!
Как я рад, что ты живой
дымной жизнью труб,
канатов
и крюков.
Подойди сюда!
Тебе не мелко?
От Батума,
чай, котлами покипел...
Помнишь, Нетте,-
в бытность человеком
ты пивал чаи
со мною в дипкупе?
Медлил ты.
Захрапывали сони.
Глаз
кося
в печати сургуча,
напролет
болтал о Ромке Якобсоне
и смешно потел,
стихи уча.

Какие-то блюдечки-очки, «Ромка Якобсон». Зачем это? Якобсон был приятелем Маяковского, лингвистом, к этому времени жил за границей и скоро порвал с СССР. Благодаря идеологическим обознатушкам несколько десятков миллионов советских школьников десятилетиями зубрили про неведому зверушку «Ромку» - гражданина США и профессора Гарвардского университета.


«Великому пролетарскому поэту» Маяковскому было в высшей степени наплевать на «трудящихся» - не только как на класс, но и на каждого трудящегося в отдельности. Он в жизни ни разу не общался ни с одним крестьянином или рабочим (не считая прислуги). Нетрудно догадаться, что ему также было абсолютно наплевать на советскую власть вообще. Дураком он не был, в 1917 году ему было как минимум 24 года. После пионеров и комсомола почему бы и не написать поэму о Ленине – массированная пропаганда в детстве и юности очень эффективна. Но Маяковский ни пионером, ни комсомольцем никогда не был, с Лениным не общался, но результаты его гениальной политики прочувствовал на своей шкуре сполна. Например, когда ходил пешком какать через пол-Москвы в общественную уборную на вокзале. Вот Луначарский Ленина обожал – потому что его стараниями получил фронт удовольствий, о котором в парижских кафе-шантанах не смел и мечтать. Маяковский это понимал и для своего патрона написал «лениниану», опять же бесполезную для пропаганды из-за перпендикулярного задаче ассоциативного ряда, превращающую идеологическую полировку мозгов в абсурдистскую галиматью.

Для Маяковского было характерно какое-то наркоманское пристрастие к материальным удобствам и деньгам. Его стихотворение о душе это стихотворение алкоголика о водке.

«Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру»:

На кране
одном
написано:
"Хол.",
на кране другом -
"Гор."
Придешь усталый,
вешаться хочется.
Ни щи не радуют,
ни чая клокотанье.
А чайкой поплещешься -
и мертвый расхохочется
от этого
плещущего щекотания.
Как будто
пришел
к социализму в гости,
от удовольствия -
захватывает дых.
Брюки на крюк,
блузу на гвоздик,
мыло в руку
и...
бултых!

…вертай ручки:
и каплет
прохладный
дождик-душ
из дырчатой
железной тучки.
Ну уж и ласковость в этом душе!
Тебя
никакой
не возьмет упадок:
погладит волосы,
потреплет уши
и течет
по желобу
промежду лопаток.
Воду
стираешь
с мокрого тельца
полотенцем,
как зверь, мохнатым.
Чтобы суше пяткам -
пол
стелется,
извиняюсь за выражение,
пробковым матом.
Себя разглядевши
в зеркало вправленное,
в рубаху
в чистую -
влазь.
Влажу и думаю:
"Очень правильная
эта,
наша,
Советская власть".

Написано очень вкусно и с иронией. Чувствуется, что чистоплотный Маяковский купаться в ванне любит. Про себя он здесь и написал, а вовсе не про мифического трудящегося. После ремонта квартиры в Гендриковым переулке у него и Бриков наконец появилась отдельная ванная – огромная редкость в тогдашней Москве. Написал про себя и для своих домашних, потом тиснул в прессе, получил деньги с корейцев. Если разобраться, в формате идеологических клише, воспевающих зажиточную жизнь при социализме, стихотворение Маяковского является плохо скрытым глумлением. Но никакого глумления нет – есть легкая ирония для домашних. А как там это всё выглядит со стороны – наплевать.



Найдите видео, как Остап Бендер плещется в ванне в фильме «Золотой теленок». Здесь Юрский играет Маяковского.
Если бы Маяковский не умер в 1930, в 1935 году, когда стахановцам дозволялось иметь личное авто, он бы устами «кровельщика Петра Мозырева» воспел удобства личного автотранспорта, привезенного в Москву из Парижа для Лили Брик. Вместо «бултых» там бы было «бип-бип». Об автомобиле Маяковский всё равно написал (ибо был прост), но пришлось позорно оправдываться (купил на свои, а будет война – отдам комиссару).



XI
В 1915 году Маяковский познакомился с Лилей Брик. Его любовницей стала младшая сестра Брик Эльза, потом он сблизился с самой Лилей. Вскоре Брики и Маяковский стали жить одной семьёй, в конце концов переехав в общую квартиру в Гендриковом переулке. Осип был влюблён в Маяковского, которого считал гением, Маяковский любил Лилю, а Лиля любила Осипа в смысле «поговорить». Маяковский был одним из её романтических увлечений, как муж он был ей неинтересен.


Маяковского всю жизнь окружали красивые женщины, по сравнению с ними Брик проигрывала. Проблема Маяковского заключалась в том, что мир его сексуальной жизни сильно отличался от внешнего имиджа. Внешне Маяковский был высокий и красивый «плохой парень», на которого клевали «хорошие девочки», жаждущие брутального секса. Но на самом деле Владимир был несчастным сиротой, нуждающимся в постоянной помощи и поддержке. К этому примешивался мазохистский комплекс: в любовных отношениях, - с его данными и в его положении очень простых, - Маяковский искал трудностей и сцен: чтобы быть виноватым, страдать, извиняться, и вновь и вновь добиваться расположения своей возлюбленной.

Опытная Брик прекрасно поняла, что надо Маяковскому и всю жизнь ему подыгрывала. Конечно, она его любила и ей очень льстила любовь знаменитости. Кроме того, они подходили друг другу по жизненным установкам (материальное благополучие) и образованию.

Как пишет шведский исследователь творчества Маяковского Бенгт Янгфельдт:

«По-настоящему Брик интересовало подтверждение собственной привлекательности и власть над мужчинами, и в этом плане сексуальность можно считать всего лишь одним орудием из многих. Лиля была начитанной, остроумной, вызывающей и вдохновляющей, но ее образование осталось фрагментарным и не систематическим. Вследствие некоторого комплекса интеллектуальной неполноценности ее влекло к мужчинам, которые были интеллектуально выше, чем она».

В подобных случаях важно, чтобы разница в уровне интеллекта уравновешивалась одинаковым уровнем культуры, позволяющим беседовать внутри единого культурного кода.



На мой взгляд лучшее фото Лили. Она постоянно делала вытаращенные глаза актрисы немого кино, сейчас это выглядит глупо. Макияж и мода 20-х тоже мало кого красят. А здесь она а ля натурель – озорная, рыжая огневушка-поскакушка.
Брик любят изображать бездушной интриганкой и даже «агентом ЧК». Интриги были, ЧК тоже, но это побочные следствия того, кем эта женщина была на самом деле.

Это «дама полусвета», хорошо описанный тип, но тип совершенно неудачный для изображения в идеологической русской культуре, одновременно и пуританской и безалаберной. При описании жизни гетеры, то есть умной, красивой, расчётливой, притягательной авантюристки, находчивой, но беспринципной, легкомысленной, не любящей детей, иногда коварной, всю жизнь прожившей под девизом «жить хорошо, а хорошо жить ещё лучше», и обладающей талантами в основном постельного свойства, вместо всего этого великолепия, встречающегося с удивительными постоянством (ибо ТИП) от античных Афин до современного Нью-Йорка, русских сносит в изображение либо идейного синего чулка, либо проститутки.

Также много говорится о «литературном салоне Бриков», который на самом деле был-де чекистской ловушкой. Про роковую близость Бриков и Маяковского к ЧК не писал только ленивый.



Отношения между Маяковским и Бриком были дружеские. Гомосексуализм тогда был экзотикой и в личной дружбе между мужчинами редко кто усматривал что-то большее. У Брика был некоторый талант литературного критика и несомненное умение ладить с людьми. Он был гораздо образованнее Маяковского и служил для него ходячей энциклопедией. Брик считал Маяковского гением и был прав. Его роман с Лилей давно закончился, она спокойно смотрела на его увлечения молодыми девушками.

Действительно, Осип Брик в начале 20-х некоторое время работал в ЧК, как считается, «юрисконсультом» (до революции он был помощником присяжного поверенного). В 1921 году его уволили из аппарата ЧК, а также исключили из партии. Вероятно в дальнейшем он «консультировал» ГПУ по разным вопросам, связанным с компетенцией этой организации, но вряд ли был простым осведомителем.

При исследовании влияния тайной полиции на интеллектуальную жизнь СССР в 20-30-е года постоянно совершают одни и те же ошибки.

Во-первых, не принимается в расчёт то, что аппарат ЧК создавался с нуля и состоял из людей не только некомпетентных, но также с весьма причудливой идеологической жизнью. Как правило, таковая была весьма далека от ортодоксального марксизма. Зачастую это были всякого рода авантюристы, а также агенты иностранных разведок или этих же разведок эмиссары, на законных основаниях ставящих работу местной тайной полиции. ЧК 1918-1921 гг. это, прежде всего, аппарат по быстрому физическому уничтожению больших масс людей. Никакой компетенции подобная «работа» не требовала, а если кто-то из чекистов начинал чудить, получалось только хуже.

Людей, попавших в ЧК (основанием чего часто служила телефонная книга), старались сразу же ограбить под предлогом обысков, потом вымогали деньги у родственников и убивали. В процессе вымогания людей били. После получения денег все равно могли убить, особенно если у заключенного отсутствовала хоть какая-то протекция. Идеальная схема работы ЧК в среднем и мелком городе – приезд банды этнических уголовников в составе 6-8-10 человек и методичное «потрошение» обывателей под прикрытием местной воинской части. Часть денег отсылалась наверх (и отнюдь не в аппарат ЧК), часть присваивалась себе.

В крупных городах ситуация была позамысловатее, но не сильно. По поводу расстрела Гумилёва петроградским ЧК много десятилетий рассказывали иезуитские истории о тончайшей психологической провокации следователей, которые наперебой читали наизусть стихи, очаровали, усыпили, вошли в доверие, добились признательных показаний и расстреляли.



Николай Гумилев до того как попал в ЧК и перед расстрелом.
На самом деле человека неделю били, вымогая деньги, потом убили. Реальный уголовный мир гораздо проще и скучнее детективных романов.

Никаких разговоров за идеологию в ЧК не велось: золото, камушки, валюта, в лучшем случае несложные уголовные развлечения: изнасилования и избиения уже не по делу, а просто так – злобу сорвать за карточный проигрыш. Вот и всё.

Во-вторых, совершенно не понимается реакция населения на эту вакханалию насилия. Те, кто являлись объектами деятельности чекистов (обеспеченные жители городов и мидлькласс) на протяжении двухсот лет жили в цивилизованном правовом государстве. У них не было навыков обороны от бандитских налётов. Это не буры и не пионеры американского фронтира. Поэтому даже кадровые военные вели себя удивительно наивно. Даже в конце гражданской войны белые офицеры сами с вещами пришли в ЧК, где их аккуратно расстреляли. Потому что это было распоряжение властей: в газетах поместили объявление, что офицеры должны зарегистрироваться для получения документов и денежного пособия. У людей даже после трех лет гражданской войны не укладывалось в голове, что распоряжение властей можно игнорировать и более того, игнорировать надо.

То есть люди в ЧК всё честно рассказывали. В 1918-1921 это было всё равно (убьют и так и так), далее обыватели сами себе писали приговоры, выполняя за товарища следователя (часто малограмотного) его работу. Так, например, в 1926 году Михаил Булгаков честно как на духу всё объяснил про себя следователю ГПУ. И в землю закопал и надпись написал. И ещё потом шёл домой и думал: «Они теперь понимают, что я честный человек, у меня никаких замыслов против советских нет».

Последней генерацией непуганых идиотов стали «люди тридцать седьмого года», жаловавшиеся своему психоаналитику следователю на то что «товарищ Сталин ничего не знает» и надеющиеся услышать из его уст слова утешения с последующими взаимными рыданиями и выпуском на свободу.

То есть урка из медельинского картеля одевал форму полицейского и беседовал с потенциальной клиентеллой. А обыватели не видели его реальную деятельность и тем более послужной список (грабежи и ходки). Они видели полицейского. Который «должен разобраться».

И, наконец, в-третьих. Какова была психология самих чекистов. Значительная часть из них погибла в лихие года. Не столько от вражеских пуль, этого, к сожалению, было мало, сколько от всякого рода производственных травм: взаимной поножовщины, тюремных эпидемий холеры и тифа, кокаина, сифилиса, алкоголизма. Часть механиков подалась в бега и осела за границей. Награбленное уголовники проигрывали в карты и тратили на несложные развлечения. В период НЭПа, многие уволились и стали отмывать награбленное через подставные фирмы.

Но значительная часть продолжила работу в ГПУ. Какова была психология этих людей? Многим из них удавалось остаться на плаву благодаря этнической принадлежности, когда узаконенный бандитизм оборачивался в их воспалённом воображении национально-освободительной борьбой. У многих были какие-то начатки образования, они читали книжки и очень наивно хотели познакомиться с писателями и поэтами. Чтобы оказывать им покровительство и хвастаться дружбой со знаменитостями перед подельниками. Да и просто интересно.

Такой контингент был специализацией салона Бриков. Свежачков там обрабатывали: поили вином, знакомили с девочками, учили рисовать и писать стихи, рассказывали интересные истории, просили выполнить различные поручения (помочь с выездом за границу, обменять валюту, приобрести личное оружие, доставить из-за рубежа или за рубеж посылки, похлопотать об освобождении знакомых). От контингента ожидались также разумные проигрыши в карты и подарки. Иногда подобных теодоров нетте Маяковский упоминал в своих стихах – если это было выгодно по конъюнктурным соображениям.

Из сохранившихся воспоминаний и материалов о деятельности тайной полиции в СССР 20-30-х годов видно, что уровень людей был очень низкий. Чуть выше «купил-выпил». Зачем таким людям был нужен Маяковский, как его они могли использовать в своих делах – непонятно. Никак – вещь другого уровня сложности.

В конце концов, всё это было убито три раза и не оказало никакого сопротивления. Потому что обычный обыватель для уголовника – фраер. Но для государства беспомощный фраер – сам уголовник. Если брать знаменитую поездку советских писателей на Соловки, то самые смешные и самые наивные люди там - чекисты. (Что конечно ни в коей мере не снимает вины с садистов и убийц.) Виктора Шкловского, приехавшего на Беломор, сопровождающий чекист вежливо спросил, как он себя здесь чувствует. Шкловский ответил: «Как живая лиса в меховом магазине». Через четыре года шкурка чекиста висела на витрине, а Шкловский благополучно прожил ещё 50 лет.



Самым крупным чекистом из числа завсегдатаев салона Брика был «Яков» «Агранов». Он действительно занимал очень высокое положение в НКВД, дослужившись до чина равного генералу армии, но при этом был гомерическим дураком. Окончил четыре класса, до революции работал конторщиком. Понизив в должности, его в 1937 году назначили руководителем Саратовского отделения НКВД (обычная практика перед последующим арестом и расстрелом). Дурачок не нашёл ничего лучшего, как развернуть в Саратове бешеную деятельность и направить в Москву запрос на арест Крупской и Маленкова. Отсмеявшись, Сталин направил Маленкова в Саратов – разобраться на месте с тамошними чекистами. Маленков разобрался.

Однако вернёмся к Брикам. Костоломное ГПУ вовсе не было вершителем судеб в России 20-30-х годов. Всё решали две могущественные организации – ВКП(б), чья деятельность относительно известна, и «советская власть», изученная крайне мало.

Впрочем о ВКП(б) мы тоже знаем не так много, как кажется. Мы интуитивно отождествляем её с КПСС, а это совсем разные организации. Начиная с того, что ВКП(б) была закрытой структурой, а вступить в КПСС мог практически любой желающий – людей ещё заманивали.


(Билет ВКП(б) до 1952 года. Оказывается члены ВКП(б) собираясь вступать в партию, вступали в какую-то секту секцию. Чтобы вступить в коммунисты нормальному человеку, надо было получить пять рекомендаций членов партии не менее чем с пятилетним стажем, при этом рекомендующие несли бессрочную личную ответственность за рекомендованного. После этого ещё два года длился испытательный срок. А главное, чтобы попасть в партию, надо было заручиться разрешением обкома. Это ещё не все. Приём в партию несколько раз прекращался вообще, а в партии проводились периодические чистки, заканчивающиеся остракизмом и потерей работы. На чистках все члены партии должны были стоя отвечать на любые вопросы, включая вопросы, касающиеся личной жизни. Жить беспартийному в СССР было плохо, партийному – смертельно опасно. Даже высшее руководство ВКП(б) было физически уничтожено более чем наполовину.)

Чтобы понять социальное положение Маяковских и Бриков надо анализировать не «партийную», а советскую ветвь власти, о которой, повторяю, известно очень мало. Ярким представителем советской ветви был Луначарский, не занимавший каких либо значимых постов в ВКП(б) (он не только не был членом Политбюро или Оргбюро, но не входил в ЦК).

Рассмотрение этого вопроса увело бы повествование в сторону и потребовало много времени, тем не менее, обращу внимание на три факта.



Эльза Триоле
1. После революции младшая сестра Брик Эльза вышла замуж за французского офицера и по совместительству сотрудника Женераль Сюрте Андре Триоле. Переехав во Францию, она вскоре с ним развелась и вышла замуж за Луи Арагона. Начинал Арагон как последователь румынского «дадаизма», затем стал видным деятелем французской коммунистической партии, официального сталинского масонства («люди доброй воли») а также членом Гонкуровской академии. Сама Эльза Триоле также получила премию Гонкуровской академии как «выдающийся французский писатель». Арагон и Триоле были членами интеллектуального истеблишмента Франции (близко знали Анри Матисса, Ив Сен-Лорана и т.д.)



Елена Каган и её дочки.
2. Мать Лили Брик и Эльзы Триоле Елена Каган (в девичестве Берман) в 1918 году выехала из Петрограда в Лондон, где жила до 1932 года. Её брат, Лео Берман был директором филиала банка «Ллойдс». Елена Каган работала в англо-российской фирме «Аркос», детище Леонида Красина. Это была гигантская частная компания, осуществлявшая весь импорт и значительную часть экспорта между UK и СССР. В 1927 году английская полиция совершила налёт на «Аркос» в рамках готовящегося фиктивного разрыва отношений с СССР. Был составлен список сотрудников фирмы, подлежащих высылке, туда входила и Елена Каган. В данной ей характеристике сообщалось, что она является опасной коммунисткой и еврейкой. Однако компетентные английские органы разъяснили ошибочность этого утверждения, и заявили что работа госпожи Каган в «Аркосе» соответствует целям Соединённого Королевства. Мать Лили Брик осталась работать в Англии. Она периодически выезжала на континент для встречи с дочками.



Семейство перед расставанием. Эльза вторая слева, крайняя справа Лиля, слева от неё мать. Очаровательный молодой человек - любовник Лили Лев Гринкруг. Гринкруг был сыном миллионера и финансовым директором РОСТа. Это ему звонил Ленин. Воровали тогда по-взрослому.
3. Двоюродной сестрой Лили Брик была Регина Федоровна Глаз, воспитательница детей Сталина. Она поддерживала с Лилей тесные отношения и даже катала маленького Василия Сталина на её машине.

Как известно, машину Лиле купил Маяковский. По её инструкции:

«ПРО МАШИНУ не забудь: 1) предохранители спереди и сзади, 2) добавочный прожектор сбоку, 3) электрическую прочищалку для переднего стекла, 4) фонарик с надписью «stop», 5) обязательно стрелки электрические, показывающие, куда поворачивает машина, 6) теплую попонку, чтобы не замерзала вода, 7) не забудь про чемодан и два добавочные колеса сзади. Про часы с недельным заводом. Цвет и форму (закрытую... открытую..,) на твой и Эличкин вкус. Только чтобы не была похожа на такси. Лучше всего Buick или Renault. Только НЕ Amilcar».

Денег на покупку не хватало (карты, то-сё – Париж), Лиля слала Володе письма:

«Щеник! У-УУ-УУУ-УУУУ!..!..!.. Волосит! Ууууууу-у-у-у-!!! Неужели не будет автомобильчита! А я так замечательно научилась ездить!!! ... Пожалуйста, привези автомобильчик!!!!!!!!!!!!!!!!! Прежде чем покупать машину, посоветуйся со мной телеграфно, если это будет не Renault и не Buick. У-уууу-у-у ......! ... Мы все тебя целуем и ужасно любим. А я больше всех».

Средства Маяковский изыскал. Не только на машину, но и на всё остальное:

«Рейтузы розовые три пары, рейтузы черные три пары, чулки дорогие, иначе быстро порвутся… Духи Rue de la Paix, Пудра Hubigant и вообще много разных, которые Эля посоветует. Бусы, если еще в моде, зеленые. Платье пестрое, красивое, из креп-жоржета, и еще одно, можно с большим вырезом для встречи Нового года».



Образец продукции, оплачиваемой юношей Гринкругом. У рабочих есть примазавшиеся друзья, а на самом деле скрытые буржуи. Вот ведь как бывает!
Денег у Маяковского было много. Перед поездкой в Америку (1925 год) он в Москве проигрался в пух и прах. Собрал ещё. В Париже деньги «украли» (то есть снова всё проиграл). Напрягся, собрал в Париже, поехал дальше.

В Москве жить было тяжеловато – у Маяковского была комната в коммуналке и небольшая квартирка на троих с Бриками. Для коммунального ада райские условия, но для нормального человека тесновато. За границей, зато, Маяковский часто останавливался в дорогих гостиницах и жил за рубежом долго: с 1922 по 1929 год в среднем ежегодно по 3 месяца, или в общей сложности более 2 лет из 8.

Так жить было можно, а в лучах всемирной популярности и нужно. Дело того стоило. А далеко внизу корячились тёти Мани, дяди Вани и прочие Булгаковы, дешёвые раскисляи и укропы помидоровичи, которые НЕ ЗНАЛИ ДЕЛА и не имели градуса для выезда за границу. Всё, что было ещё ниже (несчастный народ, горбящийся за гроши, живущий в переполненных коммуналках и часами стоящий в очередях, чтобы купить мыло, сахар и спички) не воспринималось вообще. «Это вы о чём?»

Ну а дальше. Россия… Какая Россия? Я никакой России не знаю.

Для коммунистических властей Маяковский изготовил образцово-показательную автобиографию «под дурачка». Русская тема там затрагивается три раза:

1. «На вступительных экзаменах в гимназию священник спросил - что такое "око". Я ответил: "Три фунта" (так по-грузински). Мне объяснили любезные экзаменаторы, что "око" - это "глаз" по-древнему, церковнославянскому. Из-за этого чуть не провалился. Поэтому возненавидел сразу - все древнее, все церковное и все славянское. Возможно, что отсюда пошли и мой футуризм, и мой атеизм, и мой интернационализм».

2. «В 1905 году прокламации вешали грузины. Грузинов вешали казаки. Мои товарищи грузины. Я стал ненавидеть казаков».

3. «Денег в семье не было. Пришлось в Москве выжигать и рисовать. Особенно запомнились пасхальные яйца. Круглые, вертятся и скрипят, как двери. Яйца продавал в кустарный магазин на Неглинной. Штука 10-15 копеек. С тех пор бесконечно ненавижу Бемов, русский стиль и кустарщину».

(«Бемы» это Альфред Людвигович Бем, эмигрантский славист.)

Всё очень понятно. «Ненавижу русскую историю, русскую церковь, славян, казачество, русское искусство». НЕ-НА-ВИ-ЖУ.

[Ученый]

К середине 1915 агитация Муссолини, Маринетти и тому подобной публики дала свои плоды. Италия вступила в войну, военные действия шли три года и принесли итальянскому народу неисчислимые бедствия. Но люди на себя внимание обратили. В точном соответствии с лозунгом Маринетти: «Побили, зато заметили».

 

Очень много говорится о Муссолини, и совершенно не упомянут Габриэль д'Аннунцио - выдающийся итальянский поэт, первый основатель фашизма, пытавшийся соединить политику и искусство в интересном эксперименте - республике Фиуме.

[Alisa]

Стиль «вампир».
XII

Возникает вопрос, а в какой степени вообще Маяковский отдавал себе отчёт в своих действиях и, следовательно, в какой степени он несет ответственность за свои поступки? Ведь он призывал советскую молодёжь идти работать в ГПУ и публично требовал физической расправы над своими оппонентами в условиях, когда подобные инвективы понимались буквально и буквально исполнялись. И при этом ни в коей мере не был коммунистическим фанатиком. ( Свернуть )

Ответ на этот вопрос прост. Прост на уровне приговора. Маяковский был физически умным человеком. Хорошо соображал.

Плодовитый Дмитрий Быков написал исследование не только о Булгакове, но и о Маяковском. Более удачное, но с теми же ошибками (незнание и НЕЖЕЛАНИЕ ЗНАТЬ исторического контекста, а также умственные беседы с великими, но никому не известными современниками).

В одном месте своей книги Быков разбирает третьестепенное стихотворение Маяковского:

«Маяковский всю жизнь дает читателю схемы удачных речей — как собственная его «Схема смеха», совершенно бессодержательная, демонстрирует на ничтожном и случайном материале грубые, но безотказные приемы комического:

Выл ветер и не знал о ком,
вселяя в сердце дрожь нам.
Путем шла баба с молоком,
шла железнодорожным.

А ровно в семь, по форме,
несясь во весь карьер с Оки,
сверкнув за семафорами,—
взлетает курьерский.

Была бы баба ранена,
зря выло сто свистков ревмя,—
но шел мужик с бараниной
и дал понять ей вовремя.

Ушла направо баба,
ушел налево поезд.
Каб не мужик, тогда бы
разрезало по пояс.

Уже исчез за звезды дым,
мужик и баба скрылись.
Мы дань герою воздадим,
над буднями воскрылясь.

Хоть из народной гущи,
а спас средь бела дня.
Да здравствует торгующий
бараниной средняк!

Да светит солнце в темноте!
Горите, звезды, ночью!
Да здравствуют и те, и те —
и все иные прочие!

…Смешно всё, на разных уровнях: сюжет с его абсурдной жестокостью, вполне в духе хармсовских «Случаев»; абсолютная ничтожность повода — особенно в сочетании с высокопарностью концовки; стилистические смешения — сочетание одического пафоса и газетных штампов вроде «из народной гущи», и всё это на фоне готического антуража — «выл ветер и не знал о ком»… Если же читатель, просмеявшись, задумается, с какой стати баба с тяжелым бидоном шла железнодорожным путем и откуда тут же взялся мужик с бараниной, и как она в сладостных мечтах умудрилась не услышать несущегося сзади курьерского,— он снова расхохочется, хотя и с легкой досадой. Обманули дурака на четыре кулака: смысла во всей затее — ноль».

Смысл, однако, в этом стихотворении (или точнее стишке) есть, и совершенно определённый. Коньком тогдашней политической мысли было идеологическое объяснение экономических (то есть технических) действий населения. Например, с какой целью рабочий отказывается работать? Раньше же работал, а теперь отказывается. Что он этим хочет сказать? Он хочет подорвать советскую власть. На самом деле ни о чём подобном рабочий не думал. Рабочий вообще не думает. Просто ему перестали платить, и работа потеряла смысл. С какой целью крестьяне отказывались продавать зерно? Им продавать зерно было экономически невыгодно. А с какой целью голодная собака злая? Голодная, вот и злая.

И наоборот, позитивные (для властей) технические действия населения ни в коей мере не свидетельствуют о том, что власть поддерживают. Крестьянин, торгующей бараниной, не герой, помогающей смычке города и деревни, он просто крестьянин. Которому выгодно торговать бараниной. Каждый идет по своей траектории, и лишь сумма этих траекторий превращается в броуновское движение экономики и, опосредованно, политики.

Маяковский хотел сказать именно то, что десятилетиями позже сказали острословы 60-х:

Прошла зима, настало лето
Спасибо партии за это.

Маяковский дураком не был и уже на уровне простого житейского смысла понимал всю глупость марксисткой идеологии. Ему не потребовалось как Сергию Булгакову или Петру Струве проштудировать для этого десятки заумных немецких книжек.

Но кому много дается, с того много и спросится. Поэтому его выбор в пользу оголтелого сотрудничества с коммунистическим режимом это не «прости им Господи, ибо не ведают, что творят», а по другой епархии. Спрос с Маяковского другой.

А вот, например, о нравственном выборе Есенина или Пастернака говорить бессмысленно. Это «чёрные ребята», очень талантливые, но находящиеся по ту сторону добра и зла. У Катаева есть прелестная сценка общения двух ниггеров:

«Я стою в тесной редакционной комнате «Красной нови» в Кривоколенном переулке и смотрю на стычку «королевича» Есенина и «мулата» Пастернака. Королевич во хмелю, мулат трезв и взбешен. Их разнимают и уговаривают: ну что вы, товарищи…
Испуганная секретарша, спасая свои бумаги и прижимая их к груди, не знала, куда ей бежать: прямо на улицу или укрыться в крошечной каморке кабинета редактора Воронского, который сидел, согнувшись над своим шведским бюро, черный, маленький, носатый, в очках, сам похожий на ворону, и делал вид, что ничего не замечает, хотя «выясняли отношения» два знаменитых поэта страны.
Королевич совсем по-деревенски одной рукой держал интеллигентного мулата за грудки, а другой пытался дать ему в ухо, в то время как мулат — по ходячему выражению тех лет, похожий одновременно и на араба и на его лошадь, — с пылающим лицом, в развевающемся пиджаке с оторванными пуговицами с интеллигентной неумелостью ловчился ткнуть королевича кулаком в скулу, что ему никак не удавалось…
Поединок мулата с королевичем кончился вничью; общими усилиями их разняли, и, закрутив вокруг горла кашне и нахлобучив кепку, которые имели на нем какой-то заграничный вид, оскорбленный мулат покинул редакцию…»

Люди нашли друг друга.

Совершенно невозможно представить, чтобы Маяковский стал бы так себя вести в быту. При всей внешней брутальности, он всячески избегал дурных драк. И как опытный бильярдист понимал, кого куда по каким лузам развести.


Есенин ещё куда ни шло. Это по части гостиничного бизнеса. Говорил: «Сейчас скандал надо, а то так всю жизнь и проживёшь пастернаком». Человек был прилежный, тему чувствовал. В древней Спарте специально держали пьяного илота и показывали детям: это алкаш, ватник, не человек, у него шапка из собачьего меха. Поэтому Есенин, не смотря на свою национальность, был любимцем советских чиновников. Именно благодаря пьяным дебошам. На человека указывали указкой, даже ничтожный Бухарин выглядел на фоне Есенина отцом семейства:

«В целом есенинщина – это отвратительная, напудренная и нагло раскрашенная российская матерщина, обильно смоченная пьяными слезами и оттого еще более гнусная. Причудливая смесь из “кобелей”, икон, “сисястых баб”, “жарких свечей”, березок, луны, сук, господа бога, некрофилии, обильных пьяных слез и “трагической” пьяной икоты; религии и хулиганства, “любви” к животным и варварского отношения к человеку, в особенности к женщине; бессильных потуг на “широкий размах” (в очень узких четырех стенах ординарного кабака), распущенности, поднятой до “принципиальной” высоты, и т. д.; все это под колпаком юродствующего quasi-народного национализма – вот что такое есенинщина».

Правда в Спарте был и такой обычай. Молодым спартанцам давали нож и приказывали илота убить. Про что чиновники, некоторые из которых закончили золотой пятый класс, знали. Про криптии было написано в гимназическом учебнике по древней истории.

Поэтому указкой ещё более удобно было показывать на повесившегося:

«Говорят нам: крестьянский поэт переходной эпохи, трагически погибший из-за своей неприспособленности. Не совсем так, милые друзья! — Крестьяне бывают разные. Есенинская поэзия по существу своему есть мужичок, наполовину превратившийся в «ухаря-купца», в лаковых сапожках, с шелковым шнурочком на вышитой рубахе, «ухарь» припадает сегодня к ножке «Государыни», завтра лижет икону, послезавтра мажет нос горчицей половому в трактире, а потом «душевно» сокрушается, плачет, готов обнять кобеля и внести вклад в Троицко-Сергиевскую лавру «на помин души». Он даже может повеситься на чердаке от внутренней душевной пустоты. «Милая», «знакомая», «истинно-русская» картина!.. Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого «национального характера»: мордобой, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни вообще».



Ленин и Троцкий между собой называли Бухарина «Колей Балаболкиным»
Но надо сказать, что очень талантливый, но глуповатый Есенин, прилежно отрабатывая образ образцово-показательного русского хама, всё-таки написал «не стрелял несчастных по темницам», а не маяковское «пули погуще по оробелым, в гущу бегущим грянь, парабеллум». Это тот случай, когда сердце заменило ум.

У Пастернака не было ни того, ни другого. При этом он был образованным человеком по сравнению не только с Есениным, но и с Маяковским.

У Пастернака были литературные способности, он написал несколько хороших стихотворений, но аберрация его подлинного значения в русской культуре 20 века такая же психологическая загадка, как и неумеренное восхваление сомнительного остроумия Хармса.

На смерть Маяковского Борис Леонидович откликнулся стихотворением, где есть строки: «Твой выстрел был подобен Этне в предгорье трусОв» - и в этом весь Пастернак.


В 30-х годах Пастернаку в числе прочих советских литераторов предложили присоединиться к призыву писать о Красной армии. Осторожный Пастернак подписался «Свистунов». Его спросили: «Ты что, с ума сошёл?» Пастернак пояснил: «Псевдоним».

А почему псевдоним? По-моему это его фамилия. Не Пастернак же.



1934. Первый съезд советских писателей.
На Первом съезде советских писателей Свистунова провозгласили советским поэтом №1. Через 25 лет Семичастный скажет, что Пастернак хуже свиньи, потому что даже свинья не гадит там, где ест. Что изменилось в Свистунове? Ничего. «Отелло не ревнив, он дурак доверчив». В 1924-ом году Свистунов катался по полу с Есениным, в 1959-ом - с Хрущёвым. Вероятно и того и другого можно было легко избежать.

Правда, устами младенца глаголет истина и есть внутренняя закономерность в том, что именно Пастернак написал первое произведение новой, послесталинской эпохи. Вроде бы новаторский «Доктор Живаго» написал пожилой человек, книга получилась посредственной, до дури наивной. Но выше этой дури так никто и не поднялся. Дальше пошла антисоветская литература, написанная людьми советского мира – то есть рассуждения ни о чём. Возродить великую культуру не получилось.


XIII
В 1928 году Маяковский написал стихотворение «Император»:

Помню —
то ли пасха,
то ли —
рождество:
вымыто
и насухо
расчищено торжество…

И вижу —
катится ландо,
и в этой вот ланде
сидит
военный молодой
в холеной бороде.

Перед ним,
как чурки,
четыре дочурки .
И на спинах булыжных,
как на наших горбах,
свита
за ним
в орлах и в гербах.
И раззвонившие колокола
расплылись
в дамском писке:
Уррра!
царь-государь Николай,
император
и самодержец всероссийский!

Пасхально-рождественское стихотворение заканчивалось призывом уничтожить всех недобитых дворян.

В это время в СССР готовили первый показательный процесс над «вредителями» (появилось само слово), то есть над белыми специалистами с высшем образованием, специально мешающими антибелым с начальным образованием механизировать производство. Процесс назывался «Шахтинским». Маяковскому в голову пришел блестящий поэтический образ: царя с его выкормышами сбросили в шахту, в шахту надо сбросить всех противников советской власти.

С этим спорить неудобно, да и с «чурками-дочурками» Владимир Владимирович явно погорячился. Романовы были европейцами, а вот большевики - не совсем.



Романовы это лишь одна из ветвей единой Семьи европейских монархов. Члены Семьи периодически собирались на общеевропейские встречи.



А это Семья президента СССР Анастаса Микояна. В общем, различия небольшие. Но они есть и их трудно не заметить.



Николай со своими «чурками».



Три члена Политбюро ВКП(б) из Тифлиса – Микоян (окончил семинарию), Джугашвили (прослушал курс семинарии), Орджоникидзе (окончил фельдшерскую школу).


Слева Енукидзе (окончил техническое училище в Тифлисе) – член ЦК, вице-президент СССР, выполнял функции аналогичные обер-церемонемейстеру. Растлил несколько сотен девочек 9-11 лет. В центре то, что выше, справа неведома зверушка в тюбетейке. Национальность шпиона часто установить очень сложно, а одежду он одевает какую надо.



Вот то же самое с Гербертом Уэллсом – тюбетейка спрятана в акушерский саквояж, рядом с шароварами и косовороткой.
Маяковский очень много насочинял о себе, сочинять начал в эпоху футуризма. Сначала это был сценический имидж. Потом по мере «огосударствления» своего творчества его фантазии тоже стали политическими. Во-первых, он сочинил себе национальность. Не очень понятно какую, но нерусскую. О своём дворянском происхождении пару раз кокетливо вздохнул:

Столбовой отец мой дворянин,
кожа на моих руках тонка.
Может, я стихами выхлебаю дни,
и не увидав токарного станка.

Параллельно придумал, что он труженик и работает на производстве, забыв, что писать стихи это для социализма не работа.

Мой стих трудом громаду лет прорвет
и явится весомо, грубо, зримо,
как в наши дни вошел водопровод,
сработанный еще рабами Рима.

«Водопровод сработанный рабами Рима» это прекрасная стихотворная строчка, но, к сожалению, Маяковский рабом не был, водопровод не строил и даже его не прочищал. Он был бумагомаракой, и на социальные поблажки ему рассчитывать не приходилось.

А самое главное, Маяковский как-то сам себя уверил, что он член партии. В автобиографии он изображает тюремные эпизоды своего гимназического детства «партийной работой», и ведёт в жизни себя так, как будто он партиец с дореволюционным стажем. Он всегда пишет «я и Ленин», «я и партия», «мы в нашей партии», называет свои сочинения «все сто томов моих партийных книжек». Но партийная книжка одна, тоненькая. Её нет. И не было. Есть покровительство Луначарского. Но Луначарский в конце 20-х попадает в опалу. Маяковский же, вместо того, чтобы притихнуть, распаляется ещё больше. Например, пишет стихотворение «Кандидат из партии», где восхваляет партийную чистку и призывает гнать примазавшихся из НАШЕЙ партии. Трудно представить худший тип поведения.

Чистки были серьёзным испытанием, проводились они малограмотными озлобленными партийцами с дореволюционным стажем. Часто «чистильщики» вымещали на «коллегах» свою социальную неудачность (да и наступающую старость). Особенно свирепствовали женщины – пожилые, уродливые, одетые в детдомовские платья. Примерно половина вычищенных потом восстановилась в должности за очевидной абсурдностью обвинений. Те, кто не мог добиться реабилитации, теряли работу, а зачастую и свободу.

Как члены партии относились к подобным призывам Маяковского? А как, по вашему, паханы будут относиться к фраеру, который восторгается воровскими правилками?

- Жорика опустили правильно, крысятничал Жорик. По понятиям. Но кто Жорик, и кто ты. Жорик в законе был, у него восемь ходок. Его все знают: Гога знает, Гиви знает, Ашот-лопата, Боря Житомирский. А ты кто? Наколки дореволюционного стажа сделал, и думаешь деловой. А ответишь?

Ответить Маяковскому было нечего.

Глубоко внутри он понимал, что он БЕЛЫЙ, и белым останется. Как не мажь рожу и задницу разноцветной глиной - хоть чёрной, хоть красной. А в РСФСР «чёрную работу должен делать белый, а белую - чёрный». Всё очень просто.

Все годы советской власти Маяковский жил в стеклянном доме. Первый камень (ещё пристрелочный) в него бросили в конце 1927 года.

Любопытно, что начало опалы Маяковского положил кавказский метис Шенгели. Вопрос кто кого (Рио-де-Жанейро или Ташкент) был решен к 1927 году, и конъюктурщик Шенгели выпустил книгу «Маяковский во весь рост».


Себя Шенгели(я) аттестовывал так: папа внебрачный сын грузинского священника и полупольки-полукараимки, мама дочь украинского таможенного чиновника и далматино-турчанки из рода генералиссимуса Суворова, а также тётя жены.

Внебрачный потомок турецкоподданных начал свою литературную карьеру с должности «комиссара искусств» в Севастополе, потом по подложным документам оказался в Одессе. В Одессе Шенгели оброс бакенбардами и стал корчить из себя Пушкина – организовал кружок поэтов «Зеленая лампа».



Заседание одесской «Зеленой лампы». Я считаю, эта фотография должна войти во все хрестоматии по советской литературе. Тут показательно всё: лица, взгляды, позы, одежда, социальные типы. Даже то, что один предмет натюрморта вырезан (справа от него стоит уголовник Багрицкий).



Дальше маски сменяли одна другую с кинематографической скоростью… (Почтеннейший, а вы, случайно, не куртуазный маньерист?)



…пока не остановились на образе седовласого «деятеля культуры». Ниже там автоэпитафия: «Я никогда не изменял своей лирической присяге…».

Какое Маяковский оказал влияние на советскую культуру? Да никакого. Его стихи тиражировали. Но в советский тираж пошёл и Гёте, как известно, немного недотянувший до Горького.

А вот Шенгелия это хрестоматийный деятель советской культуры первого поколения – духовный и физический предтеча современных «новиопов».

Если убрать наукообразные европейские цитаты, пробковые шлемы, очки и бакенбарды, под ними откроется евразиец во весь рост.

Ни на какой диалог вердикты Шенгелия рассчитаны не были. Это приговор, когда голая жертва лежит на полу со связанными руками и кляпом во рту, облитая собственной кровью и испражнениями, а её разоблачают дальше («все только начинается»). Кто лежит на полу конкретно – неважно. На любого, кого положат, найдется емкая характеристика.

- Кто такой Маяковский? Деклассированный люмпен-мещанин, бьющий стёкла во дворах, переворачивающий урны и корёжащий качели на детских площадках. Качели поставлены государством, чтобы на них качались дети трудящихся. Ломать вещи это не революция. Ты вещь создай, обточи деталь на станке. Притворяющийся пролетарским поэтом Маяковский много кричит в своих виршах о производстве. А был ли он на заводе? Я не говорю работал, а хотя бы смотрел, как вращаются шестеренки, бьёт паровой молот, разливается из ковша сталь? Неудивительно, что поэзия Маяковского выдохлась, и он превратился в литературного импотента.

Шенгели написал о Маяковском то, что можно и надо было написать обо всех коммунистических демагогах (разумеется, включая и самого Шенгели):

- Кто такой Ленин? Дворянский белоручка, мелкобуржуазный «помощник присяжного поверенного», обманом пролезший в партийную среду, интеллигентский хлюпик и раскисляй, ни дня не работавший на заводе. «Товарищу» Ленину надо пойти на фабрику, поучиться у рабочих производительному труду и дисциплине. Нам не нужны истерические вопли интеллигентских барчуков со взвинченными нервами, нам нужна железная поступь батальонов пролетариата. Мелкобуржуазный элемент надо вычистить из партии каленым железом. Пусть Ленин покается перед рабочими, раскроет свое буржуазное, чтобы не сказать дворянское происхождение, и перестанет заниматься политической проституцией, украшая интеллигентскую лысину пролетарской кепкой как блядской помадой и цукатами украшали торт придворные повара коронованного изверга.

- А Сталин? Сын мелкого хозяйчика, семинарский лежебока, интеллигентик, перебиравший бумажки в тифлисской обсерватории – вот и вся трудовая книжка «товарища» Джугашвили, выдумавшего себе «блаародный» псевдоним Сталин. А что за книжкой? Мурло мещанина. Днём националистический обыватель добренький, он сюсюкает и причмокивает, пописывая галантерейные стишки про цветочки, рыбок и птичек, тискает их в литературных журнальчиках. А ночью может подпиливать телеграфные столбы, отравлять водопроводы и стрелять из-за угла рабочих активистов. Месье де СталИну неплохо бы лет десять поработать в поле, на нефтяных промыслах, в шахте или депо, встать на ноги и узнать как зарабатывают хлеб простые люди. А потом уже можно и кропать стишки и писать статейки по языкознанию – имея основанием пролетарское мировоззрение, а не годовую подшивку журнала «Мир божий».

- Пан Дзержинский, корчит из себя «рыцаря» революции. Рыцари давно в Чёрном море, а их щиты с генеалогическими древами разъедает ржавчина. Карточная игра, кокаин, декадентские стишки – вот умственный кругозор деклассированного шляхтича. Вместо того, чтобы читать порнографические романы Поль де Кока и Пшибышевского, заскорузлому феодалу Дзержинскому надо встать у станка, повариться в здоровом рабочем коллективе.

- Злейший враг советской власти Калинин корчит из себя крестьянина-бедняка и говорит «правильные» лозунги о смычке города и деревни. За этой картонной вывеской скрывается звериный оскал «истиннорусского» кулака, гноящего в земле зерно и прячущего в подполе обрез. При малейшей возможности маска спадает и на волю выползает погромщик и убийца, поджигающий стога сена, режущий коров из колхозного стада и вспарывающий животы селькорам. А сколько десятин вспахал и засеял Калинин? Всё его благополучие зиждется на плечах батраков, из которых он всю жизнь пил кровь. Может быть, стоит гражданину Калинину проехаться в места не столь отдалённые, на целину, и там поработать собственными руками: срубить избу, вырастить и собрать урожай, накосить сена, попасти скот.



«Среди ученых шеренг еле-еле в русском стихе разбирался Шенгели»
Надо сказать, что характер демагогии Маяковского был примерно такой же, и он о Шенгели высказывался весьма пренебрежительно. Но уровень его демагогии был совершенно другой. Это эпиграмма, иногда остроумная, реплика из зала, часто хамская. Заметка в лефовском журнальчике. В сущности, грубость и подлость Маяковского были сценическим образом 10-х, неожиданно перешедшим в государственную практику 20-х, но для самого Маяковского во многом оставшимся театральной условностью. Вероятно, в той или иной степени условностью и лицедейством была государственная практика Луначарского и даже Ленина (хотя его жертвам от этого не легче – расстреливали-то их по-настоящему). Ленин, когда ему показали стихи Маяковского, приказал «сечь Луначарского за футуризм». Иногда он шутил похлеще и вполне мог заменить «сечь» на «сжечь».

Беда в том, что русская кровожадная болтовня, часть интеллигентского юмора, в 20-е годы стала практикой, а болтали русские перед, извините за выражение, поляками и латышами, что уже страшно, а дальше шли просто курды.

Маяковский был русским языкошлёпом, хотя и с налётом колониального «воспитания», а главное он был гениальным поэтом.

Шенгелия был грузином со всячинкой, большей частью тоже азиатской, а главное – напыщенной бездарностью.

В 1937 году он написал цикл из 15 (!) поэм посвященных Сталину. Сталин публиковать цикл запретил, справедливо решив, что очень хорошо это тоже плохо, но замечательного грузина поощрил. Издал книгу стихов и не стал наказывать за оскорбление великого грузинского поэта Маяковского.

[Alisa]

XIV

Когда Ленина разбил инсульт, Владимир Ильич, после частичной ремиссии, стал подозревать в сумасшествии своих товарищей и настоятельно советовал им пройти обследование у западных светил психиатрии.

После 1927 года в СССР стала нарастать кампания по уничтожению всех людей, получивших хоть какое-то образование до революции. Маяковский не нашёл ничего лучшего как в эту кампанию включиться и по возможности её возглавить. Героический пафос революции у него сменился сатирическим сарказмом по отношению к её врагам, причем под врагами понимались все не работающие на производстве (то есть и сам автор).( Свернуть )

Сначала была написана пьеса «Клоп» (осень 1928 года). Забавный парадокс пьесы в том, что она формально является комедией положений и повторяет сюжет мольеровского «Мещанина во дворянстве», однако извращённая (в общем – вредительская) культура советского общества является комедией положений сама по себе: низший слой общества объявлен социальным и нравственным эталоном и ему поют дифирамбы. У героя пьесы благородное пролетарское происхождение с благородной фамилией столбового дворового человека. Но он хочет пролезть в уничтоженный высший класс, не понимая, что у него уже все есть: благородная ЦПШ с благородной кепкой и благородной поллитровкой. Товарищ Журден хочет быть дворянином, не понимая, что это плохо и что у него всё есть. При этом он вовсе не богатый буржуа, а слесарь-сантехник.

Надо сказать, что это очень плохая пьеса, на уровне грубого скетча, причём она груба социально – настолько, что его до сих пор ни разу нормально не ставили. Если убрать вторую, футуристическую часть (провальную), то сюжет такой: русский рабочий (хам) женится на еврейке-парикмахерше (хамке). Многочисленные режиссёры «Клопа» умудрились героически обойти смысл пьесы, что, несомненно, является рекордом для книги Гиннеса и ещё раз свидетельствует о глубочайшем неформате чудака Маковского с точки зрения советской культуры.

Непонятно, как такая пьеса могла бы упрочить социальное положение Владимира Владимировича. Если она не провалилась (усилиями Мейерхольда), то только потому, что инерция официальной маяковскофилии была велика, и критики отказались верить, ЧТО написал Маяковский на самом деле (думаю, неожиданно даже для самого себя).

Со второй пьесой («Баня» - осень 1929 года), всё обстоит ещё хуже. В ней Маяковский решил сдать своего опального благодетеля. Луначарский был им выведен в образе партбюрократа Победоносикова (партийная кличка молодого Луначарского «Миноносец «Легкомысленный»»).

Это было глубоко неверно по нескольким обстоятельствам.

Во-первых, опала Луначарского была достаточно мягкой и социального заказа на его травлю не было. Тем более из уст беспартийного попутчика и даже клиента.

Во-вторых, критика Маяковского была достаточно абстрактной, и в лице Победоносикова, при небольшом желании, можно было легко узнать любого члена советского руководства.

И, наконец, в-третьих, - это относится и к «Клопу», - юмор Маяковского простодушен и грубоват. Ему чужды двусмысленности и намёки.

Поэтому если Булгаков умудрился написать позитивную пьесу о белогвардейцах, понравившуюся даже Сталину, то кармой Маяковского было писать просоветские пьесы, бесящие коммунистов. Исключительно жестокая казнь Мейерхольда это личная месть Сталина за образ Победоносикова (Мейерхольд был режиссёром и этой пьесы).

Булгаков, опытный и коварный прозаик, умел посмотреть на свои произведения разными глазами, в том числе и глазами Сталина. И убрать всё, что ЯВНО и ГРУБО того или иного человека будет бесить.

Маяковский был прост, как правда, и после 1927 года писал себе развёрнутые смертные приговоры.

У Маяковского-комедиографа во второй пьесе получалась злейшая пародия на советское общество, что ясно даже школьнику. Когда я учился в 10 классе советской школы и изучал Маяковского, то нашёл для себя универсальную формулу демагогии, которая лилась на граждан тогдашнего СССР:

«Победоносиков: Итак, товарищи, этот набатный, революционный призывный трамвайный звонок колоколом должен гудеть в сердце каждого рабочего и крестьянина. Сегодня рельсы Ильича свяжут «Площадь имени десятилетия советской медицины» с бывшим оплотом буржуазии «Сенным рынком». Кто ездил в трамвае до 25 октября? Деклассированные интеллигенты, попы и дворяне. За сколько ездили? Они ездили за пять копеек станцию. В чем ездили? В желтом трамвае. Кто будет ездить теперь? Теперь будем ездить мы, работники вселенной. Как мы будем ездить? Мы будем ездить со всеми советскими удобствами. В красном трамвае. За сколько? Всего за десять копеек».

Вы можете прочитать этот фрагмент с кавказским акцентом и понять, что сделали с Мейерхольдом, который писал Молотову перед смертью:

«Когда следователи в отношении меня, подследственного, пустили в ход физические методы (меня здесь били – больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам сверху, с большой силой… В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные, чувствительные места ног лили крутой кипяток, я кричал и плакал от боли. Меня били по спине этой резиной, руками меня били по лицу размахами с высоты) и к ним присоединили еще так называемую «психическую атаку», то и другое вызвало во мне такой чудовищный страх, что натура моя обнажилась до самых корней своих:

Нервные ткани мои оказались расположенными совсем близко к телесному покрову, а кожа оказалась нежной и чувствительной, как у ребенка; глаза оказались способными (при нестерпимой для меня боли физической и боли моральной) лить слезы потоками. Лежа на полу лицом вниз, я обнаруживал способность извиваться и корчиться, и визжать, как собака, которую плетью бьет ее хозяин... следователь все время твердил, угрожая: "Не будешь писать (то есть сочинять, значит!?) будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровавленного искромсанного тела".

Мейерхольда кроме всего прочего вынудили дать обширные показания на ЛЕФ, изображающие это детище Маяковского подпольной контрреволюционной организацией.

За письмо ему переломали пальцы по одному, а потом утопили в параше.

После того, как Мейерхольда арестовали, его жену, актрису Зинаиду Райх, зарезали в квартире. Квартира была по советским меркам большая, её Берия (ещё один член Политбюро с солнечного Кавказа) разделил на две части: одну дал своей постоянной любовнице-грузинке, вторую личному шофёру-грузину. Лаврентия Павловича можно понять - у Мейерхольда на стенах висели прекрасные персидские ковры, вах какие ковры.



До революции Мейерхольд, русский дворянин из немцев, был режиссёром императорских театров, после революции вступил в партию большевиков и стал сводить счёты со своими театральными врагами, используя коммунистическую демагогию. В которую так же не верил, как и Маяковский, и за которую, как и он, несёт полную ответственность.





В конце 30-х Мейерхольд строил новое здание театра имени себя (на 1 500 мест). Здание находилось на площади Маяковского, сейчас там концертный зал Чайковского.

Пьеса «Баня» написана гораздо лучше «Клопа», вероятно, третья пьеса была бы ещё лучше, талантливый Маяковский быстро учился и был ещё молод. Но именно «Баня» (начало 1930 года) провалилась, публика стала уходить из зала. Мейерхольд и Маяковский использовали свое журналистское лобби, чтобы нейтрализовать ситуацию, им удалось не довести дело до скандала, но после десятилетия успехов и триумфов удар был очень болезненный. Впервые свою пьесу Маяковский посмотрел за четыре дня до самоубийства - 10 апреля 1930 года.




Главаря? Это какой же партии?
XV
Обеспечив себе спокойную старость в 1937 году, Маяковский совершает ещё одну глупость. В обстановке завинчивания гаек и уничтожения остатков НЭПа, он организует ЧАСТНУЮ выставку «20 лет работы», посвящённую собственному возвеличиванию. Выставка открывается 1 февраля, туда не приходит не только руководство партии, но и большинство известных литераторов (и тем и другим Маяковский разослал персональные приглашения). Что, в общем, естественно, тем более что и 20-летия никакого нет (начало творчества – 1912 год), да и вообще юбилеи для 36-летнего человека не по чину.



Правда в 1930 году Маяковскому вполне могло быть и 40 лет. Ведь по официальным документам он родился даже не в 1893, а в 1894, то есть достиг роста 180 см. в 12 лет. Исходя из этого фото можно уже предположить, каким был бы Маяковский лет в 50.
Тогда Маяковский совершает третью глупость: рвёт со своими единомышленниками по ЛЕФу и подает заявление о вступлении в РАПП - государственную организацию пролетарских писателей, скопище личных врагов. Лефовцы об этом решении не поставлены в известность. Их просто кидают. А с рапповцами условия перехода не согласованы, для них это тоже неожиданность. Неожиданность приятная. Вместо того, чтобы ввести Маяковского в руководство своей организации, они начинают к нему относиться как к щенку, требуют покаянных речей и выполнения рутинной работы в низовых организациях (ведения кружков на фабриках и т.д.). Оказавшегося в изоляции поэта начинают ошикивать на публичных выступлениях. Освистывает его молодёжь, именно тот контингент, который приходил на выставку и создал иллюзию её успеха.



Пронзительная фотография Маяковского незадолго до смерти: один против всех в свете прожектора, освещающего тёмную лестницу.
У впечатлительного Маяковского наступает нервный срыв, он ссорится со своей возлюбленной (на пустом месте) и стреляется.

Существует версия, что Маяковского убили его друзья из ГПУ по наущению Бриков, обеспокоенных постепенной потерей контроля над своим донором. Не говоря уже о технической фантастичности подобного предположения (Маяковский застрелился на глазах актрисы Полонской), это не соответствует менталитету Бриков и вообще нравам эпохи, ещё относительно вегетарианской. 1930 это не 1936. Именно потому, что азиатская дегенерация проходила стремительно, даже смежные года того времени принадлежат к разным эпохам.

Тем не менее, в умертвии Маяковского Брики косвенно поучаствовали.

К началу 1930 года стало ясно, что Маяковского хотят убрать вслед за Луначарским. Поскольку на мягкую опалу власть становилась всё менее способна, дело было бы громкое. Был бы более жесткий аналог проработки Есенина: «борьба с маяковщиной» и т.д. Основные пункты этой проработки обозначены в «труде» Шенгели: «буржуазный попутчик», «люмпен-интеллигент», «одиночка», «заумные стихи, непонятные народу», «отрыв от пролетариата и его партийного авангарда». По обстоятельствам биографии и темперамента Маяковский не умел прогибаться и каяться, поэтому проработка могла пойти по самому жесткому варианту. Ещё до начала компании он уже умудрился совершить массу ошибок. Легко представить что было бы дальше. Это или переход в коммунистическую оппозицию или сутяжничество.

Кампания, судя по всему, должна была начаться скоро, и Брики решили умыть руки, уехав на пару месяцев в Англию.

В то, что за время их отсутствия Маяковский покончит с собой, они не верили, он говорил про самоубийство постоянно и это всем давно надоело. Был расчет, что развитие ситуации убыстрится, и в их отсутствие произойдет некая развязка неопределенного и запутанного положения, чреватого никому не нужными скандалами.

В общем, так и получилось. Очень вероятно, что Брики, находясь в Москве, смогли бы предотвратить трагедию. В Лондоне они жили у матери Лили, последнее письмо, которое от них успел получить Маяковский, было открыткой с видом британского парламента, где депутаты-лейбористы Уолхед и Коутс спрашивали, когда Владимир Владимирович намеревается приехать в Лондон.

«Советская» часть биографии Маяковского изучена очень мало. Она не только скрыта, но и прямо фальсифицирована. В конце 20-х рассматривался вариант легальной эмиграции Маяковского. (Именно так поступили с его патроном. В конце концов, Луначарского назначили послом в Испанию (тогда ещё мирную) и он умер во Франции.) Маяковского познакомили с французской фотомоделью Татьяной Яковлевой, после брака ей бы разрешили жить в СССР, а Маяковский получил бы возможность жить на два дома и большую часть времени проводить в Европе.

Про эту историю написано довольно много. Считается, что с Яковлевой Маяковского познакомила Эльза Триоле, а встреча произошла так. Яковлева сильно простудилась и пошла к врачу, Маяковский тоже был простужен – в приёмной врача всё и произошло.



Татьяна Яковлева.
Всё было несколько иначе. В пригороде Парижа функционировал закрытый масонский клуб, находящийся в Ла Фазендри. Праздничная деятельность подобных заведений показана в фильме Кубрика «Широко закрытыми глазами» - конечно с кинематографическими преувеличениями. Ла Фазендри использовался как дом свиданий и клуб знакомств для левой интеллигенции. На балу в Ла Фазендри Маяковский и познакомился с Яковлевой.

Сопоставьте эти две картинки: советская районная поликлиника с кашляющими трудящимися и охотничья вилла в лесу Сен-Жермен, - и поймёте, что вас кто-то водит за нос.



На этой фотографии отчётливо видно, какое впечатление Маяковский производил на женщин.

Женитьба на Яковлевой была сознательно сорвана Брик с помощью своей парижской сестры – по понятным причинам. Но совсем непонятно, зачем Эльза Триоле познакомила Маяковского с ищущей выгодного мужа хищницей Яковлевой. Это могло быть только осуществлением некоего «высочайшего мнения».



XVI
Вернёмся к началу нашего повествования: к сравнительной характеристике Булгакова и Маяковского. Это отличная тема для школьного сочинения, ибо, как я уже писал, они наполовину близнецы, наполовину антиподы.

И Булгаков, и Маяковский писали пьесы, собственно Маяковский написал «Клопа» и «Баню» под влиянием успеха булгаковских пьес. В «Клопе» в словаре будущего есть устаревшее слово: «булгаков».

Булгаков был музыкален, любил оперу и даже брал в молодости уроки сольфеджио. Маяковский начисто лишён музыкального слуха.

Оба были азартными игроками и играли во всё что можно: в карты, бильярд, рулетку. За игрой они и встречались. Сергей Ермолинский вспоминает:

"Если в бильярдной находился в это время Маяковский и Булгаков направлялся туда, за ними устремлялись любопытные. Ещё бы - Булгаков и Маяковский! Того гляди разразится скандал.
Играли сосредоточенно и деловито, каждый старался блеснуть ударом. Маяковский, насколько помню, играл лучше.
- От двух бортов в середину, - говорил М.А.Булгаков.
Промах.
- Бывает, - сочувствовал Маяковский, похаживая вокруг стола и выбираю удобную позицию. - Разбогатеете окончательно на своих тётях манях и дядях ванях, выстроите загородный дом, и огромный собственный бильярд. Непременно навещу и потренирую.
- Благодарствую. Какой уж там дом!
- А почему бы?
- О, Владимир Владимирович, но и вам клопомор не поможет, смею уверить. Загородный дом с собственным бильярдом выстроит на наших с вами костях ваш Присыпкин.
Маяковский выкатил лошадиный глаз и, зажав папиросу в углу рта, мотнул головой:
- Абсолютно согласен.
Независимо от результата игры прощались дружески. И все расходились разочарованные".

Булгаков был классическим писателем: работал дома за письменным столом, сидя в халате и тапочках. Маяковский сочинял буквально на ходу – ходил часами по улицам или, на худой конец, по своему кабинету.

И Булгаков, и Маяковский были людьми психически нормальными, но крайне нервными, ранимыми, зависящими от своего окружения и обстановки. В целом Булгаков был более устойчив к внешнему давлению и более адекватен, но из-за многолетней травли и постоянной угрозы ареста у него развились нервные тики и агорафобия. Некоторое время Михаил Афанасьевич вообще не мог один ходить по улице, и, выздоравливая, как о величайшем достижении сообщал, что в одиночку совершил десятиминутную прогулку.

У Маяковского тоже периодически возникали тики, он мог часами плакать навзрыд. Когда его стали прессовать на 1/100 «среднебулгаковского» уровня, он быстро достиг стадии ограниченной вменяемости и покончил с собой. Конечно, так и не задумавшись, ЧТО постоянно испытывал «автор дядей ваней», - в том числе, и по его вине. Ибо эмпатия была ему чужда органически. Маяковский постоянно был влюблён, умел красиво ухаживать, но абсолютно не понимал женской психологии. Он не понимал душевных движений даже Лили Брик, хотя прожил с ней более десяти лет.

Булгаков читал душу женщины как книгу, и менее всего его любовь была слепым чувством. Если он любил, то любил также (или, по крайней мере, сознательно прощал) женские уловки, капризы и хитрости. Которые видел с кристальной ясностью.

Булгаков был врачом. Маяковский всю жизнь боялся заразиться (мизофобия).

И Булгаков, и Маяковский отчётливо и совершено справедливо сознавали собственную исключительность, а также стремились оставить послание потомкам - «месседж». У Маяковском об этом кричит каждая строчка, умирающий Булгаков, в конце правки «Мастера и Маргариты» прошептал: «чтобы знали… чтобы знали…».

Булгаков и Маяковский, конечно, литературные вершины российского межвоенья. Если не считать эмиграцию, поставить рядом некого. Разве что Алексея Толстого и Андрея Белого, но это люди другого времени.

Подобный масштаб – их главное сходство. Особенно в сочетании с жизненными установками. Ведь и Булгаков, и Маяковский были «живчиками», ориентированными на счастливую жизнь, успех, деньги, материальные блага. Разумеется, об этом мечтают все люди, но не так много людей прилагают к достижению этого серьёзные усилия, и совсем мало - усилия исключительные.

И вот здесь мы видим главное различие между нашими героями.

Булгаков всю жизнь играл на повышение, занимался культуртрегерством. Это великий просветитель, причём просветитель не заунывный, а весёлый. Как Мольер.

Маяковский решил построить своё материальное благополучие на культурной дегенерации, «револьверном лае». Он ненавидел и презирал Россию, свой народ, великую русскую культуру. Его «нравоучения» это пропаганда мытья рук и правил дорожного движения – буквально. То есть отношения к людям как к зверям, которые должны правильно питаться, гадить в специальных закутках и не заниматься самодавом. На этом была построена и его антирелигиозная пропаганда, в которую он ударился перед смертью, доказывая свою абсолютную лояльность: икона – источник заразы, икону поцеловал – раздуло губищу, все кто христосовался на праздник – сдохли от «лошадиного нарыва».

В жизни Маяковский последовательно и аккуратно обгадил всех своих благодетелей, оставшись перед смертью в полном одиночестве и достав даже после смерти: без ведома и разрешения своей любовницы, он назвал её в посмертной записке членом своей семьи и тем самым разрушил семью её. Никакого наследства эта женщина не получила, за что пострадала непонятно – она любила Маяковского и была согласна выйти за него замуж.

Тактика Маяковского была конгениальна стратегии советской власти. Как говорил Ленин своему подельнику:

- Вы могли бы ради денег жениться на купеческой чувырле, а потом её бросить? Нет? И я бы не смог. А товарищ Татарута смог. Этом-то он и ценен!

Полезный татарута получил от советской власти всё что только мог: массовые тиражи, деньги, тысячи хвалебных статей, всесоюзную популярность, право жить где хочет (хоть в США) и делать что угодно: просаживать тысячи в рулетку, поплёвывать на советский планктон и разъезжать по Москве в личном автомобиле.

Булгаков в это же время удостоился многолетних помоев, допросов и обысков и униженно обивал пороги госучреждений в попытке получить визу. При всём том объективно его произведения пользовались не меньшей популярностью и все прекрасно понимали, что это исключительно талантливый человек.

И дальше советская власть явно развивалась в направлении отнюдь не булгаковском. Гайки завинчивались крепко, по-маяковски, маразм крепчал.

Что же случилось потом? Если не знать заранее, догадаться невозможно.

Булгаков дошёл до последней черты и решил покончить с собой. Напоследок он по инициативе возлюбленной написал письмо советскому правительству – то есть в никуда. В письме нет никаких покаяний или обещаний. Только или отпустите или убейте. «МОЧИ НЕТ».

В это время Маяковский подводит итог своему 20-летнему триумфу, организует выставку. Пьеса «Баня» идет в нескольких театрах. Ну и что, что не получается? Деньга капает, а «успешные» пьесы Булгакова благополучно сняты со сцены.

Теперь так:

14 апреля. Маяковский стреляется.
17 апреля. Булгаков идет на его похороны.
18 апреля. Сталин звонит Булгакову и просит продолжать работу, гарантируя поддержку.
19 апреля. Булгаков бросает свой пистолет в пруд Новодевичьего монастыря.

Как такое НЕВЕРОЯТНОЕ развитие событий могло произойти?

[Ученый]

 

Всё очень понятно. «Ненавижу русскую историю, русскую церковь, славян, казачество, русское искусство». НЕ-НА-ВИ-ЖУ.

 

 

Искусство и литература 20 века вообще отрицает классическое и академическое искусство 18-19 века. Причем этот процесс начался еще до ПМВ и русской революции - во второй половине 19 века. Поэтому делать из Маяковского какого-то супер-предателя и монстра это необъективно. Как всякий поэт искал популярности и признания властей. Власти его не травили, но и не возвеличивали - поскольку он претендовал на то чтобы на равных общаться с партией (мы в комнате одни я и Ленин). А для коммунистического режима писатели и художники это были лакеи, которые должны были за паек делать именно то, что им говорят без всякой самодеятельности. 

 

 

Статья ставит своей целью опровергнуть общепринятые взгляды на жизнь и творчество Маяковского, делается это без достаточного обоснования. Но на то оно и эссе, чтобы всякую хрень писать)

[Alisa]

XVII

Технически звонок Сталина, повлекший за собой перемену судьбы Булгакова и подаривший ему ещё десять лет жизни, объясняется достаточно просто.

Зинаида Гиппиус записала в дневник своё впечатление о тактике коммунистов в первые месяцы переворота:

- Большевистская обезьяна везде тянет свою мохнатую лапу, щупает, пробует. Если по лапе бьют, её отдергивает. Если не встречает сопротивления – можно. Дальше валяй. ( Свернуть )

В конце 20-х ВКП(б) получила приказ о превращении СССР в стопроцентную колонию. Для этого надо было уничтожить остатки самоорганизации интеллигенции, а, главное, закабалить основную массу русского народа – крестьянство. Однако в деревне начались локальные восстания, а пассивное сопротивление приобрело общенациональный размах. Люди резали свой скот, прятали зерно, ломали сельхозинвентарь. Особую ненависть населения вызвали репрессии против сельских священников. Тогда Сталин решил отыграть назад. 2 марта 1930 года была напечатана его статья «Головокружение от успехов». Оказывается, Политбюро вовсе не хотело отбирать весь скот, людям должны были оставить небольшие наделы в частном пользовании и вообще крестьяне имели право никому ничего не отдавать и вести единоличное хозяйство. Просто на местах Политбюро неправильно поняли.



Похороны Маяковского.
Когда Маяковский через месяц застрелился, это было воспринято как акт политического протеста против подобного же завинчивания гаек в городе. На похороны собралось 150 000 человек – это была последняя несанкционированная акция такого масштаба на пятьдесят лет вперед. Что особенно неприятно, туда пришёл Бухарин – опальный глава оппозиции неотроцкистскому курсу Сталина, предупреждавший о несвоевременности жёсткой коллективизации и вообще ужесточения режима.


В этой обстановке испуганный Сталин решил отыграть назад и проявить чуткость. Позвонил опальному литератору, находящемуся на грани самоубийства, ласково поговорил, успокоил, распорядился «создать условия». Сам по себе Булгаков был Сталину до лампочки, он забыл о звонке на следующий день и никогда с ним больше не беседовал. Не испытывал такой потребности. Хотя состоял с многими литераторами в переписке, постоянно встречался. Но Булгаков был ему не интересен.

А вот чудак Булгаков вспоминал о звонке каждый день и вёл со Сталиным бесконечные внутренние диалоги. И его можно понять.


XVIII
Убийство Маяковского сразу же объяснили личными причинами, чему он дал основания своей путанной предсмертной запиской (в которой, тем не менее, пнул РАПП). Его творчество перестали критиковать, но особых дифирамбов тоже не было. Начало 30-х это спад интереса к Маяковскому. (Что тоже льгота, потому что самоубийство Есенина власти взбесило.) Как я уже говорил, в качестве образцово-показательного советского поэта тогда стали выдвигать Пастернака, начинающего писать расплывчато-безумные стихи о Сталине.

В ноябре 1935 года Лиля Брик послала большое письмо Сталину с просьбой помочь в изучении и пропаганде творчества Маяковского. Сталин наложил поверх письма резолюцию:

«Товарищ Ежов! Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям - преступление. Жалобы Брик, по моему, правильны. Свяжитесь с ней или вызовите ее в Москву. Привлекайте к делу Таля и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов».

Фраза о «лучшем и талантливейшим» была вскоре напечатана в «Правде», а Триумфальную площадь по просьбе Брик переименовали в Площадь Маяковского. Маяковский был официально провозглашён «Горьким в поэзии» и канонизирован.

Это произошло потому, что при общем неформате, в поэзии Маяковского все-таки была мощная агитационно-пропагандистская часть, к тому же ориентированная на молодёжь и западную левую интеллигенцию. Это поэт 20-го века. Далеко неслучайно, недавний президент Бразилии Дилма Русева любит цитировать Маяковского.

Да и внешне Маяковский вполне подходил на роль большевика-агитатора.

В 60-е годы Маяковский стал собирательным образом русского левого авангарда, который воспринимался как оппозиция сталинистскому «классицизму». При этом как-то забылось, что как раз левачество двадцатых было первоначальной основой нового режима, и именно оно наиболее рьяно оправдывало его бесчеловечность. Классицизм это павильоны «ВДНХ», скульптуры пионеров в парках и воздушные шарики, а авангард – мавзолеи, глыбообразные хари «вождей» и противогазы.



Советский конструктивизм и советский классицизм.
При жизни Маяковский почти всё заработанное проигрывал в карты и отдавал Брикам, какая-то часть шла на дорогую одежду и красивые ухаживания за поклонницами. Совсем небольшие суммы перепадали матери и сестрам. Сестрам так и не удалось выйти замуж, всю жизнь они занимались «декоративно-прикладным искусством» (к чему склоняли и молодого Маяковского, от чего он лез на стену). Творчества Маяковского они не понимали, Маяковскому с ними было откровенно скучно. Он совершенно правильно завещал свой архив Лиле Брик, благодаря этому значительная часть его рукописей сохранилась.

Однако не следует переоценивать степень её подвижничества. Как и большинство лесбиянок, Лиля была легкомысленным и жестоким человеком. Её дневник опубликован, посмертные записи о Маяковском поражают своим эгоизмом:

«4.06.1930 Володик доказал мне какой чудовищный эгоизм - застрелиться. Для себя-то это конечно проще всего. Но ведь я бы всё на свете сделала для Оси, и Володя должен был не стреляться - для меня и Оси. Ося написал хороший сценарий о том, как рабочие предложили лучше снизить им плату, чем закрыть завод. Пишет с Колей оперетку о шикарном пролетарии для Станиславского и сценарий для парка культуры и отдыха для Радлова.

9.6.1930. Очень одиноко. Застрелилась бы сегодня, если б не Ося. Всю ночь снился Володя: я плакала, уговаривала не стреляться, а он говорил, что главное на свете это деньги, что без денег не стоит жить. Все это происходило на заседании в каком-то дворце со сборной мебелью. В кресле сидели какие-то "дамы". Володя превратился в Тамару Беглярову (подругу, действительно чем-то похожую на Маяковского – я.), я продолжала ее уговаривать!

12.6.1930. Читала письмо текстильщицы о том, что в Володе запутались провода, произошло короткое замыкание и он сгорел. Обидно, что Володик не увидит новую квартирку!».

Квартирка, оплаченная Маяковским, была успешно отжата у сестер и мамаши. Все деньги со счетов также перешли к Брикам. В течение 25 лет (в нарушение советских законов) наследники Маковского, то есть Лиля и мать с сестрами получали гонорары за бесчисленные переиздания. Это были очень большие деньги. Когда выплаты прекратились, началась борьба за косвенные блага – контроль над государственными грантами.



Сестра Маяковского Людмила с сотрудниками музея Маяковского. Прожила 88 лет и использовалась группой ортодоксальных чиновников Союза Писателей в нелегкой борьбе за финансирование. Поскольку была русской, из нее изображали тупую черноземную силу с коммунистическими речевками в голове.

Изначально все козыри были у Лили, но постепенно Маяковские стали брать верх. Всё-таки статус Брик был непонятен, да и мамаша с сестрами обучились. Как говорил Сталин: «Учимся, помаленьку учимся». На старости лет они овладели оружием социальной демагогии, которой талантливая и темпераментная Брик была обучена отцом-профессионалом (юристом-демагогом) с младых ногтей. Когда «отдавай деньги и вались в могилу, богатенький идиот», облекалось в особый вид социальной благотворительности: «трудящиеся (дети, животные, растения) нуждаются, у тебя много, ты отдай мне, а я распределю. Почему ты не любишь трудящихся (детей, животных, растений)?». Только у Брик богатенькими идиотами были русские, а сестёр Маяковского - евреи. В чём разница? Разве что в том, что у Маяковских это было позже и грубее (наивнее), и они были в своём мещанском праве (сёстры). В своём праве гетеры была и Брик – она была, в отличие от сестер, неглупая, и Маяковскому с ней было интересно.

Вскоре после смерти Владимира Владимировича Брик вышла замуж за «комкора Примакова» – видного деятеля украинского масонства и международного авантюриста. В 1937 году он был расстрелян по делу Тухачевского, после этого Брик быстро состарилась, но продолжила свою нелегкую жизнь советской светской дамы. Она поддерживала тесные контакты с сестрой Эльзой.



1957 год. Лиля во Франции среди своих. Слева направо: искусствовед Жорж Садуль, Марк Шагал, вдова Фернана Леже, Брик, жена Садуля. Лилю, поскольку она не была русской, можно было сервировать как свободомыслящего «интеллектюэля». Всё равно ни до чего свободно не додумается.



Ответный визит. На Московском вокзале Луи Арагон, Майя Плисецкая, Эльза Триоле, Лиля Брик. Справа Константин Симонов.
Интересно, что было бы, если чики-брики - и женой Брика стала Эльза, а женой Арагона Лиля? Что бы изменилось? Ничего. Беда только, что когда в Стамбуле стригут ногти, в провинции рубят пальцы. Париж и Москва 20-50-х разные миры. Моральное негодование против Лили обрушилось бы на бедную «чекистку» Эльзу. А Лиля бы хлопала глазками и вела салонные разговоры о супрематизме.



1958 год. Лиля Брик на открытии памятника Маяковскому.
А вот в 60-70-е миры стали сопоставимы и между сестрами (их поведением и социальными последствиями этого поведения) не было большой разницы. Обе превратились в социалисток с человеческими лицами и защитниц советских диссидентов от брежневского тоталитаризма.

Смешной период возник в момент военного одичания Франции, когда взаимные посылки сестер стали эквивалентны – Лиля посылала в Париж еду из закрытых распределителей и коммерческих магазинов, а Эльза в Москву – парижские шмотки. Шмотки по мелочи подворовывали советские таможенники. А французские таможенники тырили из лилиных посылок советские шоколадки.

Лиля Брик прожила 86 лет и покончила с собой в 1978 году, находясь в здравом уме и твёрдой памяти.


С ней произошла постепенная «минерализация», когда живой человек превращается в антикварную диковинку, овеществлённый символ ушедшего времени. В том числе - символ удивительной устойчивости маяковского мифа.

Маяковский это длинный логичный мостик, уходящий на сто лет и связывающий разные эпохи. Без перерывов. Маяковский был с нами всегда. И всегда были доступны все его произведения. Булгаков был неизвестен на 50%, на 15 лет его вообще вычеркнули. Маяковский единственный органичный представитель и русской и советской культуры. Больше таких людей нет. Всегда были ещё Алексей Толстой и Максим Горький. Но Толстой - попутчик, а Горький – «международный деятель» с двойным дном, вроде Парвуса. Маяковский же целиком принадлежит литературе своего времени. Изучая историю публикаций Маяковского и интерпретаций его творчества можно составить связную картину культурной жизни России с 10-х до 90-годов.

Если платежеспособность национальной валюты шутливо измеряют гамбургерами, «культуроспособность» нашего общества можно мерить Маяковским. Стоит посмотреть, что видели в его творчестве в определенном году, и сразу виден культурный срез общества.

Странным образом, современный маяковсковед не замечает непреодолимого барьера 1917 года, кажется, что русская культура все-таки едина. А если всмотреться пристальнее, то начинает казаться, что 1917-го не было вообще, был муссолиниевский зигзаг и футуристическая модернизация архаичного российского общества.

Это конечно иллюзия, и вообще «Пан Маяковский умер».

Сейчас популярен Булгаков. Его музей, открытый рядом с памятником Маяковского и у метро «Маяковская», - место паломничества туристов. Вся местность вокруг воспринимается как булгаковская, и населена его персонажами. Площадь Маяковского опять переименовали в Триумфальную.

В 60-е что-то мутили с чтением стихов у памятника, сначала получалось, потом отпало. Хотели сделать место протестным в начале 10-х – тоже не пошло. Отгрохали страшенный культурный центр на Лубянке – люди шарахнулись.

Вообще представить, что кто-то сейчас читает Маяковского по своей воле, трудно.



XIX
Звонок Булгакову Сталина конечно случайность. Как, в общем, и злополучный выстрел Маяковского. Но, и то, и другое - проявление общей закономерности русской истории.

На коротких дистанциях игра на понижение в России очень выгодна. А вот стремление сеять разумное, доброе, вечное вызывает всеобщие насмешки и превращает человека в юродивого. Но постепенно играющему на понижение становится так хорошо, что он со всего маха разбивает себе голову о каменную мостовую. А многолетнее поливание засохшей деревяшки под пинки и хохот приводит к появлению плодоносящего дерева. И очень часто оказывается выгодной тактикой с точки зрения самой прагматической и утилитарной. Точнее, стратегией. Поэтому Александр Николаевич Островский сказал: «В России надо жить долго». Тогда доживёшь до плодов. Такова почва. И наоборот, если сразу прет как опара, впору задуматься, то ли делаешь.

Совсем глупые люди знают Россию по русофобским агитационным штампам, и представляют её политическую историю чередой бессмысленных репрессий. Люди поумнее изучают фактическую сторону вопроса, и с изумлением обнаруживают, что режим русской монархии был довольно мягкий, а с учётом периферийного положения России - исключительно мягкий. Местами до попустительства.

Это кажется несправедливостью или даже глупостью, послужившей одной из причин октябрьской революции. «Николай Кровавый» превращается в «Николая Безвольного».

Проблема, однако, в том, что профессионалы не ошибаются. Со второй половины 18 века Россией управляли те же люди, которые управляли Великобританией, Германией и Францией. И они выжимали из ситуации всё, что можно.

Ленин в 1920-1921 годах вдруг увидел, что все его приказы о расстрелах проходят удивительно легко, на уровне анекдота. Однажды Дзержинский подал большой список арестованных, Ленин по своей привычке поставил в углу крестик, отмечая, что документ читан. Дзержинский понял крест буквально и всех расстрелял. Ха-ха-ха, ошибся. А вот приказы о самомалейших послаблениях тут же превращали Ленина в старого лысого дурака. Он полтора года добивался выезда за границу своего знакомого «для лечения». Ленину просто гадили на голову, саботируя распоряжение. Поэтому он и писал в конце своей головокружительной карьеры:

- Русские мразь и дураки, уберите русского дурака от управления, ставьте везде иностранцев.

Русскими он при этом именовал людей типа Сталина или Орджоникидзе. То есть «русские» для него были просто собирательным обозначением азиатов. Что после уничтожения европейской и европеизированной верхушки русского народа он ВДРУГ понял. Когда было поздно. И не нужно строить иллюзий. Будучи сам человеком с полуазиатским нутром, он бы, не прибери его черт, дошёл до своего 1927, да и 1937 года, хотя конечно была бы «труба пониже, дым пожиже».

Пожалуй, самым печальным итогом уже первой революции (которая при самомалейшем инстинкте самосохранения у русских закрыла бы тему насильственных преобразований лет на 50) оказалась легкость человеконенавистнической пропаганды. Через полгода обработки с обычной русской студенткой можно было делать что угодно. Она бормотала какую-то чепуху из марксистского корана, убивала детей и радовалась. И при этом совершенно не понимала, что делает и зачем. Казалось бы, у женщин должен быть естественный предохранитель – «детишек жалко». Его не было.

50% террористок-смертниц были русскими девушками, часто образованными.

Ещё Пушкин предупреждал:

«Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полУшка, да и своя шейка копейка».

Стала ясна причина поразительной мягкости русского царизма. Немцы со времен Петра I поняли: от таких людей надо прятать колющие и режущие предметы, и с самого раннего детства любой (ЛЮБОЙ) ценой отвлекать от природной глупости и жестокости. Иначе будет смертоубийство не приведи господь.

Русскую литературу придумала Екатерина II – первая русская писательница. Это и есть главное предназначение великой русской литературы. Она служит смягчению нравов. Это самая гуманная, самая наивная и самая светлая литературная традиция Европы.

Русская интеллигенция в начале 20 века нарушила табу на жестокость, и, более того, стала играть на понижение с радостью: «чем хуже, тем лучше». С самого начала получалось очень хорошо, Романовы только покрякивали. Потом покрякивать стали сами интеллигенты, потом кряканье сменилось воем, хрустом переламываемых костей и наконец – тишиной. Пришёл Великий Дарвин – примиритель всех споров.



XХ
Тем не менее, Маяковский с нами и останется с нами навсегда. Потому что всё, что мы знаем о нём, он знал сам, и говорит нам о себе через толщу времени. Не нужен?

Я хочу быть понят родной страной,
а не буду понят - что ж?!
По родной стране пройду стороной,
как проходит косой дождь.

Маяковский умер, а вы живы, дышите. Вот прошёл перед вами дождик. И это - Маяковский. Живой.

Устарел? Пафосное дерьмо?

Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем говне,
наших дней изучая потемки,
вы,
возможно,
спросите и обо мне.

Это на минуточку так начинается его «Я памятник себе воздвиг нерукотворный».

С хвостом годов
я становлюсь подобием
чудовищ
ископаемо-хвостатых.
Товарищ жизнь,
давай
быстрей протопаем,
протопаем
по пятилетке
дней остаток.

Это ведь завещание. Написано накануне самоубийства.

Стихи живы, когда есть контакт с автором. Контакт с Маяковским будет всегда, он всегда будет жив, всегда будет неотъемлемой частью русской культуры.

Останется вечным назиданием и урок его жизни. Ибо очень тяжело быть проклятым поэтом в проклятое время, добиться огромного социального успеха, и убить себя на вершине славы-проклятья.

Маяковский остался добрым русским подростком.

Цветаева произнесла великую фразу: «Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта, на тринадцатый поэт встал и человека убил». По-моему было ещё проще: «Советский человек убивал в себе русского поэта».

А площадь всё равно переименуют в Маяковскую. Ничего триумфального там нет, и не будет: это время ушло вместе со своими домами. Памятник Маяковскому там прекрасный – лучший в Москве. И этот памятник имеет Историю, Поэт предсказал, что его поставят в этом районе. Поэтому так и будет. Станция метро Маяковского – памятник его футуристической эпохе, включая отличный новый вход со стороны Тверской. Концертный зал Чайковского – это зал Мейерхольда для пьес Маяковского, пускай ненаписанных. Чайковского там очень мало. То же касается театра Сатиры и гостиницы «Пекин», опять же не имеющей с поднебесной ничего общего, но очень много с миром Маяковского. То, что памятник стоит на фоне этого масштабного здания, очень хорошо. И дальше там всё будет получаться только маяковское – это его место в Москве.


А вот всё, что делают вокруг «нехорошей квартиры» Булгакова, это пока Украина. Ну, так получается. Памятник Булгакову есть - это вечные Патриаршие. Сами по себе, – без украинцев и украинских скульптур. Думаю ничего другого не то что не надо, а не получится. Если даже получится – не приживётся. Делать дурацкие скульптуры литературным персонажам – сомнительная идея для взрослого мира. Булгаков это взрослый писатель, сделавший взрослый нравственный выбор. Диснейленд ему не нужен.

 

Автор: http://galkovsky.livejournal.com/

[Alisa]

 

Если Италия была Горькому как корове седло

Горький очень любил Италию, прекрасно себя чувствовал на Капри, и только под сильнейшим нажимом советских спецслужб был вынужден вернуться в СССР.

Разве фраза "как корове седло" про любовь? Вовсе нет.

[Alisa]

Статья ставит своей целью опровергнуть общепринятые взгляды на жизнь и творчество Маяковского, делается это без достаточного обоснования. Но на то оно и эссе, чтобы всякую хрень писать)

Маяковский удачно вписался в "советский строй" не потому, что так совпали звезды, это было результатом планомерной внутренней работы над собой. Об этом и статья, на мой взгляд.

И закончилось все ожидаемо - голем не выдержал.

[Ученый]

 

Если Италия была Горькому как корове седло

Горький очень любил Италию, прекрасно себя чувствовал на Капри, и только под сильнейшим нажимом советских спецслужб был вынужден вернуться в СССР.

Разве фраза "как корове седло" про любовь? Вовсе нет.

 

Горький, был авторитетным деятелем, дружил со знаменитыми европейскими писателями, много сделал для спасения русской культуры во время гражданской войны. Коровой его назвать.

 

Статья ставит своей целью опровергнуть общепринятые взгляды на жизнь и творчество Маяковского, делается это без достаточного обоснования. Но на то оно и эссе, чтобы всякую хрень писать)

Маяковский удачно вписался в "советский строй" не потому, что так совпали звезды, это было результатом планомерной внутренней работы над собой. Об этом и статья, на мой взгляд.

И закончилось все ожидаемо - голем не выдержал.

 

 

Нет не вписался. Был недостаточно сервилен. После смерти его перестали печатать. Своей славе он обязан той самой Лиле Брик, которая попросила Сталина напечатать сочинения Маяковского. А Сталин сообразил что из этого можно извлечь выгоду.

[Ученый]

Булгаков всю жизнь играл на повышение, занимался культуртрегерством. Это великий просветитель, причём просветитель не заунывный, а весёлый. Как Мольер.

Маяковский решил построить своё материальное благополучие на культурной дегенерации, «револьверном лае». Он ненавидел и презирал Россию, свой народ, великую русскую культуру. Его «нравоучения» это пропаганда мытья рук и правил дорожного движения – буквально. То есть отношения к людям как к зверям, которые должны правильно питаться, гадить в специальных закутках и не заниматься самодавом. На этом была построена и его антирелигиозная пропаганда, в которую он ударился перед смертью, доказывая свою абсолютную лояльность: икона – источник заразы, икону поцеловал – раздуло губищу, все кто христосовался на праздник – сдохли от «лошадиного нарыва».

*********************

Вот мракобесная суть вашей статьи. Существует хорошее русское искусство и "дегенеративное" антирусское. Не напомните, кто модернизм дегенеративным искусством называл?

[Alisa]

После смерти его перестали печатать.

Конечно, потому что он стал наглядным доказательством, что русский человек, отказавшийся от своих предков и своих корней - нежизнеспособен. Да, гореть может ярко, но результат всегда один, потому что топливной базы больше нет.

Для советской идеологии, которая всячески способствовала переходу русских в украинство и пр. подобный пример был как бельмо в глазу.

[Alisa]

Вот мракобесная суть вашей статьи. Существует хорошее русское искусство и "дегенеративное" антирусское.

1. Статья не моя. Автор - Галковский.

2. А вы отрицаете, что советское искусство было противопоставлено (самими же авторами и их спонсорами) русскому?

[Ученый]

 

После смерти его перестали печатать.

Конечно, потому что он стал наглядным доказательством, что русский человек, отказавшийся от своих предков и своих корней - нежизнеспособен. Да, гореть может ярко, но результат всегда один, потому что топливной базы больше нет.

Для советской идеологии, которая всячески способствовала переходу русских в украинство и пр. подобный пример был как бельмо в глазу.

 

А кто в Мастере и Маргарите русский? Воланд, Иешуа,Пилат, Мастар,Маргарита? Иван Бездомный только. У Маяковского Присыпкин у Булгакова Шариков, у них художественные методы разные, а суть произведений не сильно отличается.

 

Вот мракобесная суть вашей статьи. Существует хорошее русское искусство и "дегенеративное" антирусское.

1. Статья не моя. Автор - Галковский.

2. А вы отрицаете, что советское искусство было противопоставлено (самими же авторами и их спонсорами) русскому?

 

 

в 20-е годы да, а начиная с 30х годов, с первого съезда писателей таким стало русским и академическим, какого и до революции не было.

[Ученый]

Любая революция это взрыв отрицания. Но идейное богатство и разнообразия советского искусства 20х годов оказало огромное влияние на весь мир. Малевич, Шагал они не русские, но они на весь мир известны. И Маяковского тоже знают в Европе. А кто Булгакова знает? Специалисты по русской литературе, славянисты.

[Alisa]

А кто в Мастере и Маргарите русский? Воланд, Иешуа,Пилат, Мастар,Маргарита? Иван Бездомный только. У Маяковского Присыпкин у Булгакова Шариков, у них художественные методы разные, а суть произведений не сильно отличается.

Речь об авторах, а не об их персонажах. Булгаков, хотя и родился в Киеве, но от своих корней не отказывался. Потому у него и хватило сил пройти свой жизненный путь до конца. Читали в "Камо грядеши" что сказал Петроний Хилону?

"Разве не говорил я тебе? Ты не выдержишь."

Маяковский это Хилон в полной мере.

 

в 20-е годы да, а начиная с 30х годов, с первого съезда писателей таким стало русским и академическим, какого и до революции не было.

Это ваше личное видение или есть объективные свидетельства?

[Ученый]

 

А кто в Мастере и Маргарите русский? Воланд, Иешуа,Пилат, Мастар,Маргарита? Иван Бездомный только. У Маяковского Присыпкин у Булгакова Шариков, у них художественные методы разные, а суть произведений не сильно отличается.

Речь об авторах, а не об их персонажах. Булгаков, хотя и родился в Киеве, но от своих корней не отказывался. Потому у него и хватило сил пройти свой жизненный путь до конца. Читали в "Камо грядеши" что сказал Петроний Хилону?

"Разве не говорил я тебе? Ты не выдержишь."

Маяковский это Хилон в полной мере.

 

в 20-е годы да, а начиная с 30х годов, с первого съезда писателей таким стало русским и академическим, какого и до революции не было.

Это ваше личное видение или есть объективные свидетельства?

 

Нельзя так ставить вопрос - Булгаков хороший, а Маяковский плохой. Они оба "хорошие" - художники, более или менее свободно выражавшие свои художественные взгляды. То, что Маяковский был сотрудником НКВД это плохо, а у Булгакова жена была сотрудницей НКВД. То, что Булгаков развивал традиции Гоголя, Достоевского это прекрасно. Но и создавать что-то новое перенимать мировые тенденции тоже хорошо.

 

Иначе мы придем к идеям соцреализма - девушка с веслом или Зигфрид с мечом это правильно, а матисс это неправильно.