Воспоминания сына якобита, погибшего при Куллодене, позволяют составить более полное представление о тех временах. Джон Макдональд был четвертым по старшинству из пяти детей. Когда его мать умерла, отец присоединился к армии принца Чарльза; последнюю весточку от него дети получили из трактира «Гулен инн» в Эдинбурге. Одного ребенка приютила соседская семья, прочие же остались на попечении служанки, которая вскоре сбежала от них вместе со своим возлюбленным.
Моя сестра вбила себе в голову, что должна отправиться в Эдинбург и разыскать нашего отца. Она забрала все деньги, какие смогла найти, это были четырнадцать шотландских фунтов, то есть двадцать три английских шиллинга и четыре пенса; с этим и письмом нашего отца она ушла в Эдинбург в середине сентября 1745 года. Что касается нас всех, вот наша семья: Китти, четырнадцать лет; Дункан, который остался с Бойдами, почти одиннадцать; Дэниел, семь; я, четыре с половиной; Александр, два с половиной года. Сестра выбрала для ухода лунную ночь, чтобы нас не попытались остановить, и, преодолев пешком девять миль, к завтраку добралась до Инвернесса. Она несла на спине малыша, Дэниел тащил узелок с едой, а я бежал сбоку. Таким вот манером мы достигли Эдинбурга, до которого от Инвернесса сто пятьдесят миль, за два месяца.
В том, что с нами ничего плохого не случилось, налицо Промысел Божий, ибо Господь заботится о чадах Своих, коим не на кого уповать, кроме Него. По пути все удивлялись нашей молодости. Когда деньги закончились, нам пришлось просить {193} подаяние. Одни относились к нам по-доброму, другие, кто был против принца, гнали нас прочь. Одна добрая женщина дала нам мешочек муки, и другие, даже прогонявшие нас, тоже давали еду. Еще она подарила нам деревянную тарелку, в которой сестра готовила похлебку, когда ее пускали в чей-нибудь дом или позволяли испечь овсяных лепешек. Чаще всего питались мы похлебкой и молоком или лепешками с молоком, а порой находились добрые люди, которые угощали нас куском мяса. Если шел дождь, мы оставались на месте и ждали, бывало, по два или три дня. Пусть приходилось попрошайничать, за нас было то обстоятельство, что одеты мы были просто, но с достоинством, поскольку наш отец никогда на нас не скупился; мы выглядели детьми джентльмена, и это нам изрядно помогало…
Мы не трогались в путь, если с неба лил дождь, а в солнечные дни дурачились и веселились до самого вечера. Если нам не удавалось найти кров для ночлега, сестра укрывала нас пледами, а сверху насыпала веток, которые срезала своим ножом. Когда приходилось переходить вброд ручей или речку, сестра сперва переносила моего младшего брата, потом возвращалась за мной, а последним, держась за ее руку, переходил Дэниел. Однажды, когда она несла на руках Александра, у самого берега она оступилась и повалилась в воду; хорошо, что какой-то мужчина с берега увидел нас и прибежал спасать…
Если в хорошую погоду мы находили озерцо, сестра стирала наши рубашки и чулки, потому что запасных у нас не было. У реки с паромной переправой мы упрашивали паромщика перевезти нас на другой берег. Так мы добрались до Перта, где провели неделю или две. Письмо нашего отца к этому времени настолько истрепалось, что его едва ли можно было прочесть, но некий джентльмен согласился по доброте душевной переписать его набело. Из Перта мы пошли в Кингхорн, где пробыли несколько дней, прежде чем двинуться к Лейту. Джентльмен, севший вместе с нами в лодку, оплатил наш проезд. А прежде чем мы сошли на берег, тот же джентльмен предложил пассажирам скинуться на питание, и мы получили полкроны. В Лейте мы заглянули в едальню и за пять пенсов наелись хлебом, мясом и похлебкой. (В те дни можно было отлично пообедать и за два {194} пенса.) После еды мы пошли к Эдинбургу, до которого оставалось полторы мили.
Позволь уточнить, читатель, что описанным выше я обязан своей сестре, ибо сам был слишком мал, чтобы все это запомнить. Когда мы шли к Эдинбургу, нас окликнула крестьянка, она спросила сестру, кто мы такие и куда идем. Сестра все ей рассказала. Крестьянка же поведала нам, что принц покинул Эдинбург вместе со своей армией. Услышав это, мы без сил опустились наземь и расплакались, и женщина нас пожалела и отвела к трактиру «Гулен инн». Мистер Гулен и прочие в трактире немало нам удивились. Мистер Гулен нас накормил и сказал сестре, что пристроит нас в работный дом… Моя сестра и слышать не хотела о работном доме, а потому мы поспешно ушли из трактира. Мы дошли до конца Кэнонгейт, разглядывая вывески, экипажи и лошадей. В дверях дома по соседству с особняком герцога Куинсберри стояла женщина, которая, завидев детишек в горской одежде, впустила нас внутрь и принялась расспрашивать… Она была вдовой и сдавала комнаты, ее муж, пока не умер, был вождем клана Макдональдов, что обитал недалеко от деревни, в которой мы родились. Женщина позволила нам провести ночь в чулане на старых тюфяках и дала одеяло укрыться…
На следующее утро мы ушли из дома и вернулись только к вечеру, и так продолжалось пять дней… Мы с Дэниелом однажды утром пошли поиграть с соседскими мальчиками, а сестре было не до нас, потому что она присматривала за малышом; так что виделись мы редко. Все было хорошо, покуда не случилось одно происшествие, которое нас разлучило. Графиня Мюррей, имевшая особняк на Кэнонгейт, возвращалась в запряженном шестеркой экипаже, а моя сестра с малышом за спиной переходила улицу, и экипаж задавил их обоих. Сестра и брат закричали от ужаса, люди вокруг завопили: «Стой! Стой!», а графиня Мюррей потеряла сознание. По счастью, когда Китти и Александра поставили на ноги и осмотрели, выяснилось, что они целы, лишь напуганы. Их отвезли в дом графини и надлежащим образом о них позаботились. Потом леди Мюррей приставила к Александру няню, а некий мистер Вернон, англичанин, дворецкий лорда Мюррея, получивший от своего хозяина немалый {195} достаток, взял сестру в услужение и приодел ее. Так мы расстались с Китти и Александром. Что же до нас с Дэниелом, мы продолжали попрошайничать и играть, скитались по стране, ночевали на сеновалах и в амбарах; в городе же мы спали на лестницах, ведь в Эдинбурге, как и в Париже с Мадридом, многие большие семейства живут на одной лестнице. Свою дверь они закрывают, зато общая дверь всегда нараспашку. В то время бедные дети, каковых после восстания было множество, верили, что врачи приходят по ночам и забирают спящих, а рты им заклеивают пластырем, чтобы они не кричали, а потом расчленяют… Так что когда мы ночевали на лестнице, один спал, а другой нес дозор.
Позднее Джон Макдональд был слугой, ливрейным лакеем и цирюльником, услугами которого пользовалась знать по всей Европе. Он прославился и как первый лондонец, укрывшийся от дождя под зонтом.{196}
Шотландия. Автобиография / Под ред. Р. Горинг; пер. с англ. М. Башкатова, Т. Велимеева; под общ. ред. К. Королёва. М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2010. С. 193‒196.
Историк государства и права Мария-Валерия Моррис об Аппинском убийстве, заговоре Элибенка и упадке якобитизма
В историографии до Циммермана было принято считать, что в 1746 году после массовых репрессий все закончилось. На самом деле нет, партизанская война продолжалась еще достаточно долго. Наиболее яркий и показательный пример ‒ это Джон Черный Камерон, которого прозвали сержантом Мором: mhor по-гэльски ‒ «большой, высокий», а рост Камерона был действительно под два метра. Он был из французских возвращенцев-шотландцев, которые когда-то эмигрировали во Францию, но ко второму восстанию вернулись воевать. Второй раз он уже не захотел уезжать и остался дома. В основном он действовал в Инвернессе, Перте, Аргайле ‒ это наследные кэмпбелловские земли. Перт ‒ это крупный город в Пертшире, интересном месте, где к югу стоит крупный средневековый город европейского классического типа, а к северу начинаются дикие холмы и горы.
Камерон, сержант Мор, с небольшим отрядом людей ‒ меньше 10 человек ‒ в течение семи лет, до 1753 года, достаточно успешно вел партизанскую войну против всех: против кланов, которые поддержали Ганноверов, но не сильно пострадали и продолжали действовать; против британских регулярных войск, которые на него посылались. Военное присутствие в регионе было очень мощное, но получилось, как в известной фразе: «Вам террористы ‒ нам партизаны», потому что те, кто страдал от Камерона, и те, у кого он реквизировал средства на поддержку якобитских эмигрантов, относились к нему как к разбойнику. Но очень многие местные его любили, всячески уважали, и через это он нашел свою смерть, потому что его не могли взять военной силой, его не могли перехитрить, он знал местность как свои пять пальцев. Его схватили только потому, что человек, который дал ему и его отряду приют, выдал их за деньги. В 1753 году Камерон был повешен.
Из интересных эпизодов партизанской войны ‒ хотя сейчас о том, относить ли его к именно этому контексту, идут споры ‒ можно вспомнить Аппинское убийство. Если кто-то читал замечательную книгу Роберта Льюиса Стивенсона «Похищенный» и сиквел «Катриона», то они как раз об этом. Но на самом деле, конечно, все было веселее и интереснее.
Дело было 14 мая 1752 года, когда королевский управляющий, назначенный, чтобы контролировать изгнание с земель неблагонадежных арендаторов и заселение их угодными короне, Колин Рой Кэмпбелл по прозвищу Рыжий Лис был застрелен. Споры о том, кто его застрелил, не утихают до сих пор. Прошло практически триста лет, но сравнительно недавно всерьез подавалась апелляция на то, чтобы реабилитировать Джеймса Стюарта, которого за это убийство повесили. Но даже тогда было очевидно, что он ни в чем не виноват, объявили виновным такого персонажа, как Алан Брек Стюарт. Это тот самый протагонист Стивенсона, который в жизни был намного более интересной личностью.
Алан Брек Стюарт служил в английской армии с голодухи. В битве при Престонпансе он перешел на сторону якобитов, потому что понял, что не может стрелять в своих. Там сражался прилично, но после 1746 года он себя не нашел. Он поступил в полк Огильви французской армии ‒ французские полки Royal Ecossais ‒ и периодически возвращался домой, чтобы собирать деньги на помощь эмигрантам, пострадавшим от репрессий, и заодно вербовать шотландских рекрутов во французскую армию. А в основном он ничем не занимался, то есть любил выпить, любил заняться тем, что мы сейчас называем разжиганием по 282-й. В целом он всех замучил настолько, что, когда стало понятно, что Колина Кэмпбелла кто-то застрелил и сейчас начнут трясти всех Стюартов, все решили сказать, что это сделал он, потому что он все равно никому не нужен и не нравится. За ним гонялась практически вся английская армия, он каким-то чудом умудрился уйти во Францию.
Дальше сведения источников расходятся, потому что, по одной версии, Стюарт потом перебрался в Ирландию, сменил имя и завел там семью. Но никаких письменных источников я об этом не нашла. По другой версии, он взялся за ум, сделал очень хорошую карьеру во французской армии и стал героем Семилетней войны в колониях, а под конец жизни ‒ священником. Эта история, видимо, повлияла на него положительно, он задумался о своей жизни, о том, за что же его все не любят.
На самом деле непонятно, что произошло с Колином Кэмпбеллом. Господствующая версия была следующая: ясно, что Алан Брек тут ни при чем и Джеймс Стюарт ‒ его приемный отец по гэльскому обычаю, которого повесили за соучастие за неимением Алана Брека, ‒ тоже ни при чем. Причем повесили его с вывертом, потом еще несколько лет тело висело в железной клетке, и его запрещалось хоронить, все могли наблюдать, как косточки сыплются в качестве акта психологического устрашения.
Считалось, что на самом деле Колина Кэмпбелла убили и убийство было политическим. Скооперировались молодые Камероны и молодые Стюарты, скорее всего, потому, что точных имен, ясное дело, никто не назовет, притом что в локальной традиции в семьях это передавалось. То есть историкам всегда было известно, что все знают, кто совершил Аппинское убийство, но никто этого не скажет. Но считалось, что это был очень хороший снайперский выстрел из доведенного до ума охотничьего ружья с какой-то самодельной нарезкой в стволе, чтобы повысить точность. Перед этим был конкурс, кто лучше стреляет и у кого самое лучшее ружье, и юный Дональд Стюарт выиграл в первой номинации. Ему дали хорошее ружье, доведенное практически до снайперской винтовки по тогдашним меркам, и он выстрелил в Колина Кэмпбелла. После чего его накрыли муки совести, поскольку это был первый его эпизод такого рода, он пытался пойти и сдать себя, сдать своего отца. Чтобы всего этого не случилось, решили позволить перевести стрелки на Алана Стюарта.
Но совсем недавно появились другие исследования по документам, которые говорят, что Камероны и Стюарты, может быть, и собирались, но они тут ни при чем: убил Кэмпбелла его собственный племянник ради наследства и решил все свалить на якобитов.
Примерно в то же время, в начале 1750-х годов, готовился заговор Элибенка по титулу одного из главных организаторов. В чем был смысл? Взять штурмом небольшим отрядом дворец, вырезать семью Георга II Ганновера и быстро привести туда же Якова Стюарта. Это могло бы увенчаться успехом, если бы не товарищ по имени Аластер Макдонелл по прозвищу Pickle («соленый огурчик»), который был достаточно высокопоставленным якобитом и пассионарным повстанцем. На самом деле он был двойным агентом, работал на британскую корону и сдал весь заговор Элибенка.
Периодически пытались прийти к сотрудничеству с Францией. В 1759 году была попытка высадить очередной французско-якобитский объединенный десант, но состоялась битва при Кибронской бухте, которая была проиграна, а победил, как всегда, британский флот. Британия ‒ царица морей, и из-за этого якобитам очень сильно не везло.
До этого Франция списала со счетов якобитское движение, потому что это было огромное количество людей, которым нечего терять и которые, как бы мы сейчас сказали, страдают вьетнамским синдромом. С пленными обращались зверски, и смотреть, как совершается этноцид по отношению вообще ко всему тому, к чему ты привык, изничтожают твою родину как концепт, ‒ это неслабые впечатления. Естественно, все эти люди были нужнее на передовой, на европейском театре военных действий, в линейной пехоте, потому что они это умели и были до крайности отважны, им было нечего терять. Поэтому почти всех их к началу Семилетней войны физически повыбило, а к ее концу они тоже примерно все закончились.
Официально вся якобитская история была закончена в 1788 году, когда Карл Эдуард Стюарт умер. К тому моменту на него тоже махнули рукой, потому что после грандиозного провала восстания 1746 года он начал очень сильно пить, постепенно восстановил против себя даже тех, кто был готов за него умереть раньше. К тому же не обошлось без внутридиаспорной грызни: шотландцы и ирландцы выясняли друг у друга, кто из них больший якобит, а кто трусливый предатель, кто продал интересы, а кто нет. Выясняли также, кто главный мерзавец, предатель и профнепригодная истеричка ‒ Джордж Мур или принц-регент. И из-за этого конфликта все закончилось ничем.
Когда в 1766 году умер король Яков и номинальным королем стал Карл Эдуард, было понятно, что выглядит все это уже грустно. А когда в 1788 году умер уже и он, на его младшего брата, который тоже был вместе с ним в восстании, Генриха Бенедикта, это очень тяжело подействовало, и он понял, что у него призвание к духовной жизни. В этот момент он уже был священником и принял сан. Он умер в 1807 году в сане кардинала, у него даже прозвище было Король-кардинал. И тут надо сказать, что это не было бегством от ответственности, он действительно вел крайне аскетичную жизнь и сделал много хороших дел. Но у человека оказалось призвание к монашеству, и именно он пошел на примирение с наследниками ганноверской династии, когда отдал королевские регалии Стюартов, чтобы показать, что претензий больше не имеется.
Дальнейшая история уже о том, как именно весь шотландский якобитский дискурс, вернее, его атрибутика переприсваивалась дискурсом властным, дискурсом Британской империи. А мании викторианской Англии ‒ это уже совсем другая история.
Мария-Валерия Моррис ‒ кандидат юридических наук, Школа актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС
Часть шотландцев-хайлендеров (на северо-востоке страны) и лоулендеров принадлежала к епископальной (англиканской) церкви, которая поддерживала якобитские восстания конца XVII - 1 пол. XVIII в. Это было одной из главных причин покровительства пресвитерианской церкви, оказываемого королями Шотландии после "Славной революции" вопреки традиционной политике поддержки епископальных начал в местной церкви.
Часть шотландцев-хайлендеров (на северо-востоке страны) и лоулендеров принадлежала к епископальной (англиканской) церкви, которая поддерживала якобитские восстания конца XVII - 1 пол. XVIII в. Это было одной из главных причин покровительства пресвитерианской церкви, оказываемого королями Шотландии после "Славной революции" вопреки традиционной политике поддержки епископальных начал в местной церкви.
Интересно, казалось бы епископалы должны поддерживать англичан, а католики и пресвитериане мятежников. Когда Карл 2 пытался свергнуть Кромвеля шотландцы-пресвитериане признали его королем Шотландии в обмен на переход в радикальный протестантизм.
Интересно, казалось бы епископалы должны поддерживать англичан, а католики и пресвитериане мятежников.
Шотландские католики в течение 2 пол. XVII - 1 пол. XVIII в. поддерживали мятежников. Местные пресвитериане были ярыми противниками католичества, которое исповедовали якобитские претенденты на престол Яков II (VII), его сын Джеймс (Яков) и внук Чарльз (Карл; до 1750 г., когда он принял англиканство).
Георг 2, грубый и неотесанный толстяк, до конца жизни не научившийся говорить по-английски. При нем были подавлены якобиты, укреплен конституционный строй и расширено международное могущество Британии.
Когда Карл 2 пытался свергнуть Кромвеля шотландцы-пресвитериане признали его королем Шотландии в обмен на переход в радикальный протестантизм.
Шотландцы (в том числе ковенантеры) во время Английской революции являлись роялистами и приверженцами династии Стюартов, несмотря на военные конфликты с Карлом I в 1639-1640 и 1643-1644 гг.
Когда Карл 2 пытался свергнуть Кромвеля шотландцы-пресвитериане признали его королем Шотландии в обмен на переход в радикальный протестантизм.
Шотландцы (в том числе ковенантеры) во время Английской революции являлись роялистами и приверженцами династии Стюартов, несмотря на военные конфликты с Карлом I в 1639-1640 и 1643-1644 гг.
Недавно смотрел комедию про ирландцев в Лондоне. Там была такая шутка - Хорошо что англичане нас завоевали, иначе мы не могли бы разговаривать. - Но мы могли бы говорить по-ирландски.- Нет, мы же не знаем ирландского)
В ответ на восстание якобитов 1745-1746 гг. парламент принял в 1746 г. «Акт о наследственных правах», который упразднил клановую систему, и «Акт о запрете», запретивший носить традиционный костюм горной Шотландии. Правительство направило войска в Хайленд, чтобы обеспечить соблюдение этих законов, а также «Закона о разоружении» (1715 г.), не имевший до того результатов. Период после 1746 г. вплоть до 1860-х гг. получил название «зачистка Нагорья».
В 1746 году англичане опять вмешались в историю мужской юбки. Они благополучно подавили восстание якобитов, которые хотели вернуть престол династии Стюартов. Наказанием для взбунтовавшихся шотландцев стал 36-летний запрет на ношение килта и вообще одежды в клетку. За непокорность ссылали в заморские колонии на семь лет. Запрет, однако, не касался полков британской армии, патрулировавших горы Шотландии, а также будущего короля Великобритании Георга ІІІ. В то время как ношение клетчатой одежды приравнивалась к уголовному преступлению, юный наследник престола щеголял в одежде из красной шотландки. В таком виде в обществе еще четырех королевских детей его запечатлел художник Бартелеми дю Пана в 1746 году. Интересно, что запрет был окончательно снят в 1782 году во время правления уже взрослого Георга ІІІ. А до этого непокорные шотландцы пытались перехитрить закон. Некоторые в знак протеста повязывали на талии куски синей, красной или зеленой ткани (традиционные цвета килтов) или зашивали юбки с внутренней стороны бедер, тем самым превращая в короткие штаны. Но наиболее отважные разгуливали в килтах, а навязанные английским законом бриджи демонстративно подвешивали на палку, которую носили за плечом. Ведь в правилах не было сформулировано, на что именно нужно надевать брюки...
В 1746-1747 гг. в результате целого ряда актов Горная Шотландия, олицетворявшая шотландскую культуру в целом, подвергается насильственной «британизации» - процесс, получивший название «хайдендерских чисток», когда местному населению запрещалось под угрозой отправки на галеры носить оружие, пользоваться традиционной одеждой и волынками, иными словами уничтожалось все то, что составляло основу шотландской культуры. Но параллельно этому шел и другой процесс - процесс интеграции Хайленда в рыночную экономику Британии, и все большее число хайлендеров уходили на военную службу в колонии.
Интересно, что запрет был окончательно снят в 1782 году во время правления уже взрослого Георга ІІІ.
Манифестом тартаномании, основанной на принятии символов прошлого в качестве самого прошлого, стал визит Георга IV в Шотландию в 1822 г., в ходе которого было продемонстрировано, что, с одной стороны, дух шотландцев, их культура сохранились в форме собранных и хранимых частичек истории, а с другой, это минувшее уже не является угрозой Британии. «Когда новость о королевском визите стала известна, – писала Элизабет Грант, – вся страна словно сошла с ума, и все устремились в Эдинбург, чтобы увидеть его»25. {199}
К этому времени в Хайленде были еще живы люди, помнившие запах пушек Каллодена – последнего крупного сражения между англичанами и шотландцами, люди, принимавшие непосредственное участие в битве. Один из них, 109-летний Патрик Грант, сражался в рядах клана МакДоналдов Гленгари и был тем, кто оттолкнул лодку с принцем Чарльзом, который спасаясь, направлялся во Францию от шотландского берега. Проведя несколько следующих за сражением месяцев среди холмов Хайленда в компании Флоры Макдоналд и получив уже прозвище «верескового принца», он бежал во Францию, чтобы больше никогда не вернуться на шотландскую землю. В 1766 г., после смерти отца, он стал уже не претендентом, а монархом в глазах своих сторонников, но постепенно спился и умер в Риме в 1788 г. Однако для шотландцев, чья память оберегалась их историками-антикварами, принц навсегда остался Красавчиком Чарли, и эта память хранилась как воспоминание о героическом и трагическом прошлом Шотландии.
Мастером церемонии приема монарха Лордом-Провостом Эдинбурга Уильям Арбутнот назначил Вальтера Скотта, и мало на севере нашлось бы людей, которые желали этого визита больше, чем сам писатель.
Проскрипционный акт, последовавший сразу вслед за подавлением восстания 1745 г., предусматривал обязательство никогда не использовать тартан, плед или другие части хайлендерской амуниции. В случае нарушения этого закона, ослушник мог быть разлучен со своей семьей и в качестве наказания отправлен на войну как клятвопреступник. Теперь же в ходе подготовки к приезду монарха была создана комиссия, в задачу которой входило составить полный комплект хайлендерской одежды для всей делегации, в том числе и для короля. В итоге костюмы обошлись в 1354 фунта, а Хайлендерское общество Эдинбурга объявило отныне своей целью защиту и «развитие использования древней Хайлендерской одежды».
Был образован комитет по подготовке визита, одной из самых ярких фигур которого был Дэвид Стюарт Гарт – антиквар, энтузиаст, собиратель фольклора и знаток хайлендерской истории и гэльской культуры. «Король едет! Люди и оружие – вот лучшее, что мы можем показать ему», – эти слова, {200} обращенные к хайлендерским вождям в ходе подготовке визита, знаменовали новую эру в отношениях Лондона и Эдинбурга.
Вскоре после того, как стало известно о приезде короля, начались работы по реставрации Холирудского замка – древней резиденции шотландских королей. Большой зал здания старого парламента на Хай Стрит, последнее заседание в котором ратифицировало унию 1707 года, был также отреставрирован и украшен картинами, привезенными из Холируда и древним оружием горцев. Прошлое возвращалось в форме его символов.
В Эдинбург съезжались представители магистратов городов Шотландии, город был «полон людей, способных незначительное сделать могущественным, и великое мелким»26. Английские журналы слали на север своих представителей.
Визит начался 13 августа. Навстречу королевской яхте был выслан баркас, в котором находились Роберт Пиль и Вальтер Скотт. Первыми словами Георга были: «Неужели! Сэр Вальтер Скотт! Шотландец, которого я более всего хочу видеть!».
20 августа шотландская «Скотсмен» написала, что короля теперь можно называть «Джордж Патриотический», и, по мнению монарха, «теперь мы все якобиты». Своим визитом он поселил Империю в сердцах шотландцев, многие из которых все еще не верили в те блага, которые им сулило единение с Англией. Шотландия и ее культура теперь не угрожали Британии, иначе сложно объяснить, почему монарх был одет в экзотический для него шотландский килт, как и его приближенные, например, сэр Уильям Кертис. Подобное уважительное отношение к культуре Хайленда было для шотландцев и неожиданным, и приятным. В. Скотт сопровождал монарха во время его прогулки от Холирудского дворца до Эдинбургской крепости, давая свои комментарии, в то время как тысячи восторженных шотландцев, приветствовали короля, высунувшись из окон домов, расположенных по обе стороны Хай Стрит. «Его Величество теперь может быть доволен тем, что ему продемонстрировано: в Шотландии люди всех классов действительно лояльны», – написала «Скотсмен» в один из дней визита27. {201}
25 Цит. по: Prebble J. The King’s Jaunt. Edinburgh, 1988. P. 79. {199}
26 Ibid. P. 206.
27Prebble J. The King’s Jaunt. P. 223. {201}
Апрыщенко В.Ю. Травма Унии и опыт ее историзации в XVIII – первой половине XIX века // Кризисы переломных эпох в исторической памяти / Под ред. Л.П. Репиной. М.: ИВИ РАН, 2012. С. 199‒201.
Великое восстание 1745 г., последнее из крупных якобитских движений, стоит особняком в череде проявлений якобитского протеста. И дело не в масштабе движения, а, скорее, в тех мифах, которые его окружают. Антиюнионистские настроения были очевидны в идеологии восставших: «национализм… оставался основной планкой якобитизма в восстании 1745 г.», – подчеркивает Аллан Макиннес1. Джеймс II Стюарт вновь высказался против «лицемерной унии» еще в декабре 1743 г. в декларации, которая содержала подробную проповедь древней и героической Шотландии – «нации, издревле известной своей доблестью».
Несмотря на масштабы восстания, очевидно и то, что движение 1745–1746 гг. по степени вовлеченных в него представителей крупных шотландских родов на стороне Стюартов было менее значимо, чем мятеж 1715 г. Основная причина этого во все большей интеграции шотландской элиты, в том числе и клановой, в сферу действия британской системы. В частности, Хантли составляли значительную часть войска в 1715 г., но к 1745 г. могущественные вожди, обзаведясь должностями в военном министерстве, выступали уже на стороне Ганноверов. Хотя совсем отрицать участие представителей знатных родов в восстании 1745 г. тоже нельзя – герцоги Перт, Атолл, графы Килмарнок, Келли, Кромарти и т.д. привели свои отряды в войско Чарльза. Однако же сделали это они скорее в качестве знака протеста правительственным практикам, нежели из искренней убежденности и преданности Стюартам или в силу антиюнионистских настроений.
Показательно, что, несмотря на сформировавшееся представление о «горском» характере этого восстания, практически никто не отрицает факта, что военное руководство якобитами в 1745 г. осуществляли представители равнинных кланов. Горцы же лидировали лишь в Совете войны, который не принимал тактических решений, а был лишь своего рода стратегическим штабом, который в условиях восстания не имел решающего значения2. Из ста двенадцати полевых командиров пятьдесят три были горцами, а из девяти высших офицеров горцем был только один – Александр Робертсон.
Хотя спор о соотношении горцев и равнинных шотландцев является одним из самых популярных вопросов у историков, изучающих Великое восстание, большая часть исследователей считает, что это было восстание кланов, противостоящих хайлендерской политике Лондона. Однако такое объяснение причин движения вряд ли удовлетворительно, {339} поскольку и самой-то горской политики еще не сформировалось – она представляла собой череду спорадических действий, работающих не на предвидение или опережение ситуации, а, скорее, являющихся запоздалым ответом на действия горцев. Кроме того, и сам масштаб восстания не позволяет его определять лишь как клановый бунт.
В то же время очевидно, что теперь уже антиправительственная часть движения попыталась использовать горский миф, появление которого относится еще к восстанию 1715 г. Представление о горце как о воспитанном и воинственном шотландском патриоте, не поддавшемся на обещания английского золота, сопровождалось развиваемыми шотландскими интеллектуалами идеями шотландского республиканизма, хранителями которого горцы и являются. «Горец-патриот» становится эквивалентом английского «честного человека» и джентльмена, и именно такой образ хайлендера был использован Чарльзом в качестве зримого воплощения идеи шотландской свободы и справедливости. Горец, таким образом, стал не просто символом преданности династии, но и верности своей нации и культуре. Однако теперь стояла задача ретрансляции образа горца-патриота на все простюартовское движение. Средством решения этой задачи стала «хайлендеризация» якобитской идеи, которая составила сердцевину якобитского мифа.
Средством решения этой задачи стала визуализация образа хайлендера. Факт, что в войске Чарльза хайлендерское платье носили представители всех регионов Шотландии, в том числе и равнинной, был отмечен не единожды. Памфлет «Хайлендеры в Маклесфилде в 1745 г.» (не шотландцы!) рисует «молодого лоулендера, но в хайлендерской одежде». По мнению Брюса Ленмана, Чарльз намеренно одевал своих людей в хайлендерское платье. А впервые на этот факт обратил внимание Брюс Сеттон в «Шотландском историческом обозрении» в 1928 г., когда отметил, что свидетели не замечали никакого отличия между офицерами Кромарти, Локхил и Грантов, с одной стороны, и Гленбакетов, Огилви и Рой Стюартов – с другой1. Иными словами, хайлендерско-лоулендерский союз был воплощен в хайлендерской идее народной культуры. Мнение Брюса Сеттона подтверждается и другими источниками: Джордж Мюррей, один из равнинных землевладельцев, так описывает свой выезд из Карлайла: «В этот день я был в моем пледе… без штанов… Ничто так не ободряет людей, как вид командира, одетого так же, как они». Лорд Льюис Гордон заявил в те дни, что он скорее примет горскую одежду, чем деньги из Абердина. А в отчете 31 октября 1745 г. было {340} отмечено, что из пяти тысяч якобитов, находящихся под оружием, две трети составляют хайлендеры, одну треть – лоулендеры, одетые в хайлендерское платье, как и остальные. Есть даже свидетельства о том, что французские офицеры, высадившиеся на восточном побережье, носили хайлендерское платье, возможно, правда, потому, что красные мундиры не гарантировали от нападения самих горцев. Очевидно, что все это затрудняет подсчеты соотношения горцев и лоулендеров в войсках якобитов, в равной степени, как и подсчет численности якобитской армии в целом, хотя именно ответ на вопрос о степени поддержки восстания 1745 г. мог бы пролить свет на природу якобитского мифа.
Три отличительные черты, считает Крис Уотли, характеризуют поддержку равнинной Шотландии в восстании 1745 г. Во-первых, более широкий, по сравнению с 1715 г., территориальный охват, даже тех районов, в которых соотношение сторонников и противников якобитов было не в пользу Чарльза; во-вторых, количественное соответствие представителей Лоуленда поддержке остальных районов Шотландии, и, в-третьих, солидарность восставшим равнинной епископальной церкви – на этот последний факт особо обращает внимание К. Уотли1. Все это не позволяет характеризовать восстание 1745 г. как бунт горских кланов, но, с другой стороны, свидетельствует о природе якобитского горского мифа и о его значимости в трансформации представлений о месте Хайленда в формировании шотландской идентичности.
Нерешительность и, очевидно, недооценка правительством опасности, грозившей его северным территориям, привела к тому, что новое восстание якобитов стало самым опасным проявлением протеста на протяжении всего постюнионистского периода. Обстановка в Европе способствовала активизации якобитов, поскольку теперь вновь появилась реальная возможность того, что французы поддержат сторонников свергнутой династии, поскольку война за австрийское наследство донельзя обострила англо-французские противоречия, и Франция лелеяла планы не только поддержки мятежников, но и вторжения в южные земли Англии. К тому же во Франции после смерти старого кардинала Флери его место занял Тено, симпатизировавший Стюартам. Армейские части Британии в это время были заняты в европейских войнах – в Испании, во Франции, в Голландии, а молодой принц Чарльз Эдуард в свои двадцать лет был умен, энергичен и храбр.
Сами якобиты порой были склонны рассматривать свое движение как часть общеевропейского процесса дестабилизации политических {341} режимов, который в перспективе должен завершиться установлением справедливого правления. Лорд Ловат в одном из своих писем 1742 г. отмечает, что «революция в России и революционные настроения в Швеции, те беспорядки, которые окружают нас дома и за пределами государства, предвещают большие неприятности и нашему Острову уже в этом году. Я прошу, чтобы Бог сохранил наши шотландские порядки вне зависимости от тех потрясений, которые происходят в мире. Этот призыв должен стать постоянной просьбой всех честных людей…»1. Этот европейский контекст очень хорошо осознавался Чарльзом Эдуардом – молодым претендентом, которому в 1745 г. исполнилось двадцать пять лет и который из Италии наблюдал за обострением соперничества между двумя державами, находившимися по обе стороны Ла-Манша, в надежде извлечь выгоду из сложившихся отношений.
Принц решил действовать один. 23 июля 1745 г. «Милый принц Чарли», как нарекли юного предводителя династии Стюартов, ступил на шотландский берег в районе Гебридских островов лишь с несколькими сподвижниками. Его не остановило даже то, что французская поддержка, столь активно обещанная Людовиком, не подоспела. Причиной тому был ураган, разметавший французские суда, не давший им переправиться через пролив. Позже либеральные историки воспоют «второй протестантский ветер», не давший католикам взять верх над протестантами. Новость о высадке Чарльза в одно мгновение облетела страну. Это было действительно храброе и необычное решение – начать военные действия на территории, которую он не знал, с людьми, которых он до этого не встречал. К сентябрю в его войске было около двух с половиной тысяч хайлендеров, а в декабре его пестрая армия насчитывала уже 5 тысяч человек. Правда, М. Питток приводит несколько другие цифры. Согласно его подсчетам, армия Чарльза насчитывала предположительно 5 710 хайлендеров, 4 220 – лоулендеров, 1 200 – англичан, французов и ирландцев2.
Описывая армию Претендента в 1745 г., «Скотс Мэгазин» говорит о ней, как о составленной из «варваров тех [северных] земель, многие их которых паписты, находящиеся под прямым влиянием своих священников; призванные к неповиновению.., которые не знают власти закона, но послушны лишь своим вожакам»3. Следует помнить, что еще и в XVIII в. истинной информации даже о быте жителей шотландских гор было не {342} так-то и много, и поэтому здесь мы встречаемся со стереотипным представлением, которое с полным основанием можно сравнивать с описанием горцев у Джона Мэйджора. Более того, возможно, что автор статьи никогда и не видел ни этой армии, ни хайлендеров, но, будучи убежден в их дикости, продолжает именно дикость считать опасностью для королевства. Иначе говоря, для сторонников британской монархии это была война против невежества, нецивилизованности и бескультурья, на место которым должны были прийти блага просвещенной цивилизации.
История «сорок пятого», как его принято называть уже с тех пор, хорошо известна – высадка семи человек в Мойдарте, подъем штандарта над Гленфинаном, неудачная попытка сэра Джона Коупа пресечь наступление, взятие Эдинбурга, балл в Холирудском дворце, победа при Престонпансе, выступление на юг, взятие Карлайла, движение к Дерби, где состоялся военный совет, должный принять решение между провалом и катастрофой и в итоге выбравший отступление, «полу-победа» в Фолкирке, отступление в Хайленд, безуспешная попытка ночной атаки армии Кумберленда, короткое сражение у Каллодена, пять месяце скитаний по горам Шотландии и потом паническое бегство во Францию.
Развязка драмы якобитского движения была короткой, но жестокой. Вопреки рекомендации опытного Мюррея, Чарльз отдал приказ о подготовке сражения на торфянистом и болотистом месте Каллоденского поля, что на востоке Инвернесса. Сражение длилось не более часа. Вначале якобиты были обстреляны из пушек, а затем девятитысячная армия Ганноверов, включая верных им сторонников с пресвитерианской шотландской равнины, поддерживаемая милицейскими отрядами герцога Аргайла, атаковала измученное мелкими стычками, голодное и плохо управляемое войско Претендента. Результатом стали более двух тысяч убитых якобитов, вместе с которыми битвой 16 апреля 1745 г. завершилась якобитская сага.
Но даже в случае победы якобитов при Каллодене, это вряд ли могло бы изменить судьбу восстания – то, что началось в Дерби, было продолжено отступлением после Фолкирка. Да и во главе движения 1745 г. стоял отнюдь не военный гений – лорд Джордж Мюррей был поставлен в стесненные условия амбициями юного Чарльза; один из них был хорошим тактиком, другой хорошим стратегом, но никто не обладал столь необходимыми в данной ситуации качествами.
Несмотря на то, что мелкие попытки военного противостояния все еще предпринимались, повернуть историю вспять уже было невозможно. Пожалуй, последней, сколь либо серьезной попыткой якобитского мятежа стал заговор Александра Мюррея в 1751–1753 гг., целью которого {343} было убийство Георга II и организация новой попытки «молодого претендента» занять престол. Заговор был раскрыт, а к 1760 г. в прошлое ушли и все надежды на французскую помощь. К тому времени окончательно развеялись иллюзии сторонников Стюарта, что Франция или же какая-нибудь другая континентальная держава поддержит их претензии.
Одним из факторов поражения восставших стало то, что обещанная помощь от английских якобитов не подошла. Лорд Джордж Мюррей рассказывал, что принц был выбит из колеи тем фактом, что «шотландцы теперь пожинали плоды всего того, что они сделали. Они продвинулись в сердце Англии, готовые соединиться с другими частями, но ничего этого не произошло»1.
Шестинедельную кампанию после Каллодена возглавил Доналд Камерон Локхил. Но летом 1746 г. британские силы разбили его войска. Одним из самых важных последствий поражения шотландцев под Каллоденом стало то, что отныне унии 1707 г. больше ничего не угрожало. Петиции периода подготовки союза и его принятия, как и протест 1702-х гг. остались позади, а организованный протест под предводительством принца, наследника величественной династии провалился. Интеллектуалы, воспевавшие совместное англо-шотландское будущее, как и ковенантеры, ратовавшие за единство церквей, могли праздновать победу. Только теперь, в середине столетия, всем стало очевидно, что решение, принятое несколько десятилетий назад, было оправданным.
Часть якобитов, поддержавших движение в первой половине XVIII в., после его поражения, стали республиканцами. Еще и в 1747 г. при французском дворе упоминались «серьезные планы по установлению республики в Шотландии»2. Эта идея развивалась Маркусом Д’Эгвилем, который в 1745 г. был посланником французского монарха при дворе Чарльза и настоятельно советовал принцу накануне Каллодена не вступать в бой в столь неблагоприятных для него условиях (имелось в виду состояние его армии и условия местности). Д’Эгвиль всячески пытался убедить, впрочем, безуспешно, Чарльза, что политические цели его движения во Франции рассматриваются как столь же важные, что и династические3.
Многие якобиты, подобные графу Маришалю, действительно после окончания якобитского движения стали республиканцами. И это свидетельствует, по мнению М. Питтока, что участники движения были гораздо более националистами, нежели сторонниками попранных династических {344} прав Стюартов. Есть некая правда в словах одного из сторонников националистического движения в Шотландии в XX в. Д. Макнила, считавшего, что «якобитизм был реальной силой только в 1707 г…, в Шотландии он преследовал исключительно практические цели и не для Чарльза»1.
Решение якобитской проблемы требовало не только показательного наказания, что было немаловажно, но и целого ряда всесторонних мер, которые бы в долгосрочной перспективе принесли бы в горское гэллоговорящее сообщество принципы законности и рыночного общества, те принципы, которые столь успешно развивались в других частях Великобритании. Все это предполагало необходимость устранения элементов традиционного общества с его наследственной юрисдикцией и клановым сознанием, господством частноправовых отношений и сочетанием кланового и феодального землепользования. Это также диктовало потребность запрета тех культурных форм, которые преобладали в клановой среде и были увековечены в образе жизни, обычаях и повседневных практиках, где грабеж, стычки и шантаж стали общепринятыми нормами. Все это требовало как репрессивных, так и воспитательных мер, и предполагало вмешательство пресвитерианских миссионеров и внедрения в действие программ экономического развития.
Сама логика хайлендерского умиротворения полностью соотносится с тем, что обычно предпринимала победившая сторона на земле побежденных – жестокое подавление постепенно уступало место процессам реструктурирования и восстановления. По мнению А. Макиннеса, степень угрозы якобитизма можно проследить по тому, как эта угроза подавлялась – «систематический государственный терроризм» включал в себя три стадии. Первая – массовая резня, вторая – выборочный терроризм, третья – голод якобитских районов «из-за преднамеренного уничтожения урожая, домашнего скота и имущества, с явной целью провести либо сгон, либо смерть»2. Однако все это, скорее, имело целью не уничтожение населения, тем более, что большая часть организаторов восстания к моменту его подавления находилась за пределами Шотландии, а расчистку почвы для дальнейшей модернизации. Победоносные войска действительно часто использовали убийства и разорения в качестве меры возмездия, а поддержка командования воплотилась в прозвище каллоденского триумфатора – «мясник Кумберленд», который старался искоренить любые возможности повторения мятежа в будущем. В этой связи это было своего рода «символическое насилие» – и с точки {345} зрения того, какие формы оно принимало, и с позиций того, как оно было использовано в дальнейшем в процессе трансформации шотландской идентичности. Навязывая свою систему значений, иерархию ценностей, приобретавших естественный, «само собой разумеющийся» характер, власть разрушала прежний политический контекст, в котором существовала независимая Шотландия, одновременно создавая новый контекст, в котором существовали новые отношения и новые иерархии власти.
Важность якобитского движения для модернизации заключается в том, что оно показало необходимость трансформации не только социально-экономической сферы. Не менее важны были преобразования в области управления. В то же время и шотландские элиты осознали необратимость изменений, происходивших в Шотландии в связи с подписанием унии. Отныне судьба Шотландии зависела, скорее, от социокультурного, нежели институционального компромисса, который будет достигнут между Англией и Шотландией. Хотя инкорпорация была неизбежна и необратима, форма этого процесса находилась в прямой зависимости от процессов трансформации идентичности.
Протест первой половины XVIII в., включая движение 1705–1707 гг., волнения начала 1720 г., а также якобитское движение имеет в формировании шотландской идентичности двоякое значение. С одной стороны, он продемонстрировал вариативность исторического развития союза 1707 г., в рамках которого стабильность унии не была гарантирована вплоть до Каллодена. В этой связи шотландская модернизация, как одна из сторон англо-шотландского интеграционного процесса, продемонстрировала те же тенденции развития, что и модернизационные процессы в других частях Европы. С другой стороны, в ходе выступлений формировался тот дискурс, в рамках которого неприемлемой признавалась не сама уния, а ее проявления – модернизационная нестабильность, социальные катаклизмы, культивирование прежних политических практик, облегчавших инкорпорирование старых социальных элит в новые британские структуры.
Якобитское же движение, ставшее наивысшей точкой протестного движения, может быть охарактеризовано с нескольких позиций. Во-первых, бесспорен факт его националистической окраски. Об этом свидетельствует как массовая поддержка, даже независимо от конкретных цифр, которые предлагаются разными исследователями, так и те лозунги, которые выдвигались его участниками. Кроме того, политическая антиганноверская подоплека тоже вполне очевидна, показателем чему современные споры между историками, часть которых связывает движение в первую очередь с простюартовскими настроениями. {346}
Но более глубокие корни этого движения, думается, тоже лежат в модернизационной нестабильности, происходившей от региона в составе Британии, который менее всего был подготовлен к модернизации. Явления же, сопровождавшие модернизацию в Шотландии, и в частности, уния, ставшая ее производной функцией, позволили облечь этот, по своей сути антимодернизационный, протест в националистические и политические лозунги. Более того, «символическое насилие», которое было применено к участникам движения после его подавления, имело целью лишь ускорить модернизацию (часто посредством уничтожения того, что ее сдерживало – пережитков клановости, родового землевладения и т.д.), но не репрессировать население региона. Все это позволяет, с одной стороны, постулировать непосредственную связь модернизации и якобитского движения, а, с другой, поставить якобитизм в один ряд с проявлениями социального протеста, с которыми Шотландия столкнулась в первой половине XVIII в.
Поражение якобитского движения свидетельствовало как о необратимости модернизационного процесса, так и о том, что был разрушен прежний социокультурный контекст, с которым были связаны традиционные отношения, в том числе и идентичность. Интерпретировать все современные реалии, все процессы, происходящие в экономической, политической или культурной жизни, теперь необходимо было в рамках новой системы координат, оси которой соответствовали интересам Шотландии в рамках Британии и коммерческим отношениям, приходившим на смену традиционным. Политическая лояльность Стюартам, в той же степени, что и верность клановым вождям теперь уже не определяли место человека в социуме, как это было на протяжении многих веков.
Вместе с тем, важно и другое. В процессе якобитского движения выжила та знаковая система, которая даже при утрате формальной независимости Шотландии позволила шотландцам сохранить собственную культурную идентичность, вплоть до середины XVIII в. связывающуюся со «стюартовским мифом», противостоящим «ганноверскому». Якобитское движение с его культом «хайлендизма» способствовало обострению противостояния этих двух мифов, по своей сути являвшихся разновидностями национальной мифологии и содержащих весь комплекс соответствующих национальных символов. На короткое время эти символы, «коды» «шотландскости», будут изъяты из обращения, чтобы по окончании политики «умиротворения» вернуться уже в новое общество развивающейся модернизации и в новом контексте обрести иной смысл. Эта символика находила свое выражение как в видимых знаках, таких так тартаны, клановые имена, и т.д., так и в формирующейся мифологии и {347} культивировании отдельных сторон шотландской реальности, которые составляли наиболее ощутимые (зримые и дискурсивные) ее отличия от Англии.
В то же время после подавления якобитского движения мало кто сомневался в необратимости процесса англо-шотландской интеграции, которая неизбежно вела к трансформации идентичности. Задача состояла в другом – необходимо было выработать такой вариант национального сознания, который позволил бы сохранить чувство «шотландскости» в условиях процесса политической, административной и экономической унификации. Иными словами, необходимо было привести в соответствие знаки и символы, которые сохранили шотландцы, включая и представление о собственной истории, и многочисленные визуальные «коды» с меняющимся в ходе модернизации контекстом. {348}
1Macinnes A. Clanship… P. 194.
2McCann J. The Organization of the Jacobite Army… P. 107. {339}
1 Первая группа – это равнинные кланы, вторая – горские. {340}
1Whatley C. The Scots and the Union… P. 326. {341}
1 A Selection of Scottish Forfeited Estates Papers… P. 57.
2Pittock M. The Invention of Scotland… P. 64.
3 Scots Magazine. 1745. P. 518. {342}
1 A Short account of the affairs of Scotland… P. 337.
2Pittock M.G.H. The Myth of the Jacobite Clans… P. 94.
3 Ibid. P. 94. {344}
1MacNeill D.H. Scots and English Jacobites…
2MacinnesA. Clanship… P. 211–212. {345}
Апрыщенко В.Ю. Шотландия в Новое время: в поисках идентичностей. СПб.: Алетейя, 2016. С. 339−348.
Тут есть много общего с войной на Кавказе. Россия не могла победить горцев военным путем, но постепенно кавказская элита переходила на сторону русских ради экономических выгод.
В отличие от кавказских горцев, шотландцы уступали англичанам в военном отношении. Битва при Каллодене была проиграна из-за подавляющего преимущества британцев в тактике и вооружении, якобиты воевали как дикари.
Кампании 1745 г. и 1651 г. была несколько схожи: в подавляющем большинстве англичане не поддержали представителя династии Стюартов во главе армии шотландцев.
Кампании 1745 г. и 1651 г. была несколько схожи: в подавляющем большинстве англичане не поддержали представителя династии Стюартов во главе армии шотландцев.
Разница в том, что в 1651 г. шотландцы и англичане еще были друг для друга иностранцами, а в 1745 два государства были объединены и шотландские депутаты могли заседать в английском парламенте, то есть для шотландской элиты было менее выгодно воевать с Англией. Если Кромвель отвергал епископальную английскую церковь, то после Славной революции Стюартов ненавидели за приверженность к католицизму.
