Рэйф Файнс в роли Онегина. Фильм как признание в любви к Пушкину
Рэйф Файнс по сей день искренне восхищается как русской литературой, так и русской актерской школой. В 1997 году в лондонском театре ставили пьесу Антона Павловича Чехова "Иванов", где актер сыграл главную роль. Позже эта постановка приехала в Москву. Это был первый раз, когда Рэйф посетил Россию.
Британцы называют Пушкина "русским Шекспиром". Актер был увлечен "Онегиным" еще со времен театральной школы, когда впервые прочел его.
В 1992 году в минуту вдохновения Рэйф грубо набросал раскадровку сцен из будущего "Онегина" и показал ее своей сестре, режиссеру Марте Файнс. Они обсудили идею фильма, а продюсер Айлин Майсел их поддержала. В 1994 году писатель, историк и политический деятель с русскими корнями Майкл Игнатьефф написал сценарий, который позже доработал Питер Эттедги.
Приехав в 1998 году на гастроли с постановкой Чехова, Файнс посетил все достопримечательности, связанные с жизнью Пушкина. Вместе с сестрой они исследовали Санкт-Петербург в поисках самых живописных мест для съемок.
Создатели и рады были бы весь фильм снять в России, но по финансовым соображениям съемки в Санкт-Петербурге длились всего неделю. Они и так едва уложились в $14 млн. Снимали в Петропавловской крепости. Там задумчивый Онегин, расстроенный после встречи с Татьяной, гулял в одиночестве по городу. Затем перемещались на угол Марсова поля и на набережную Макарова.
Сцена катания на коньках (создатели называли ее "вечеринкой на коньках 19 века") снималась на заброшенном аэродроме в Хартфордшире, в Англии. А сцена бала, где после долгих лет разлуки Онегин и Татьяна снова встречаются, была снята в студии, недалеко от Лондона. Для чего были отстроены грандиозные декорации бального зала.
Также, специально для фильма, был построен деревянный пирс на небольшом озере на юге Англии для сцены дуэли. Согласитесь, выглядит эффектно!
Российские зрители были благосклонны к фильму, несмотря на то, что в качестве музыкального фона использованы произведения, созданные в более поздние периоды. Особенно забавно слышать, как Ленский с Ольгой, пребывая в эпохе начала 19 века, бодро исполняют песню Дунаевского "Ой, цветёт калина в поле у ручья", которая написана сотней лет позже)) Сегодня 13 января 1998 года, и я сижу в ночном поезде Москва - Псков, деля купе на две койки с Андреем, моим гидом и переводчиком. Наш конечный пункт назначения - Михайловское, загородное поместье Александра Пушкина: мы с моей сестрой Мартой снимаем фильм "Евгений Онегин", и это единственное важное место в жизни Пушкина, которое мне еще предстоит посетить.. На премьере, выступая перед зрителями, Рэйф Файнс особо подчеркнул, что картина представляет собой интерпретацию произведения Пушкина и она сделана с "большой любовью".
Но все это мелочи по сравнению с той завораживающей атмосферой, что создана в картине. Эмоции героев неподдельны и заразительны.
Пушкин: вхождение во французский культурный тезаурус (статья В. П. Трыкова)
Первое упоминание об А. С. Пушкине в европейской прессе относится к 1821 г.: в февральском номере французского журнала «Ревю ансиклопедик» содержалась весьма положительная оценка «Руслана и Людмилы». Впоследствии в этом издании появлялись сообщения о выходе в свет произведений русского поэта.
Знакомство французской публики с А. С. Пушкиным продолжилось в 1823 г., когда в Париже была издана «Антология русской поэзии», составленная Эмилем Дюпре де Сен-Мором. В антологии был напечатан первый во Франции перевод произведения А. С. Пушкина (фрагмент поэмы «Руслан и Людмила», осуществленный отцом поэта Сергеем Львовичем Пушкиным). В 1829 г. «Рёвю ансиклопедик» поместил рецензию на «Братьев разбойников». Однако все это были лишь упоминания, коротенькие аннотации и рецензии. Произведения Пушкина при жизни поэта оставались почти не известными французской читающей публике.
Новый этап рецепции творчества Пушкина во Франции начался после его смерти. Известие о гибели русского поэта привлекло особое внимание к его фигуре и нашло отклик в парижской прессе. В крупнейшей парижской газете «Журналь де Деба» была опубликована статья критика Леве-Веймара, в которой говорилось: «Россия потеряла поистине своего самого знаменитого писателя <…>. В своих произведениях Пушкин создал русский язык таким, на каком пишут и говорят сегодня в России, и заслужил таких же почестей, которые мы, французы, воздаем Малербу» [ 1].
Однако первой попыткой дать более-менее развернутую характеристику творчества Пушкина стала статья «Пушкин» Шарля Бодье, опубликованная в рубрике «Поэты и романисты Севера» июльского номера влиятельного парижского журнала «Ревю де де монд» за 1837 г. Это первая во Франции статья о Пушкине обзорно-аналитического характера, содержащая краткий биографический очерк о поэте, дающая общую, характеристику его творчества в целом и отдельных, наиболее значительных, с точки зрения Бодье, произведений Пушкина. Представляя Пушкина французской публике, Бодье аттестует его как первого оригинального русского поэта. Особенно высоко французский критик оценивает лирику Пушкина, в которой, по словам Бодье, «гений Пушкина проявился наиболее свободно, отразились самые разнообразные грани его души, его характер обрисовался с наибольшей искренностью и определенностью» [ 2]. Среди таких черт Бодье выделяет свободолюбие поэта, то достоинство, с которым он переносил ссылку, не выпрашивая снисхождения у власти. Критика удивляет атеизм Пушкина и порожденное им языческое мироощущение поэта, превыше всего ценившего земную красоту. В этом отношении Бодье сближает Пушкина с Эваристом Парни и Андре Шенье. С этой особенностью пушкинского взгляда на мир французский критик связывает культ формы и недостаток содержательной глубины в его поэзии. «Он создал настоящий культ формы; содержание его беспокоит мало, — утверждает критик. — Он заимствует его, не особенно беспокоясь, как у древних, так и у современных авторов» [ 3]. Бодье называет Пушкина «искусным чеканщиком», отмечает его «живое и подвижное воображение», которое смешивает серьезные и меланхолические темы и образы с бурлескными.
Бодье невысоко оценивает «Бориса Годунова», утверждая, что «Пушкин не рожден для драмы» [ 4]. С точки зрения критика, «Борис Годунов» — всего лишь воссоздание эпизода русской истории, причем в форме серии диалогов вместо связного сюжета. Более высокой оценки удостаиваются поэмы Пушкина «Руслан и Людмила», «Бахчисарайский фонтан», «Кавказский пленник» и «Евгений Онегин», в которых автор, по мнению Бодье, уже не изменяя природе своего таланта, дает образцы «элегической и описательной» поэзии.
Правда, здесь некоторые комментарии французского критика выглядят поверхностными, а подчас и странными. Так, например, пересказав для читателей журнала вкратце содержание «Кавказского пленника», дав краткую характеристику особенностей характера и нравов кавказцев, Бодье завершает следующим пассажем: «Эти-то черты Пушкин нам описал, и как русский, он должен был хорошо знать этих отважных, неведомых миру мучеников свободы, которые, покинув Турцию и расселившись между Черным и Каспийским морями, защищают пядь за пядью свои горные ущелья и которых вторжение московитов может уничтожить, но не покорить» [ 5]. А «Евгений Онегин», в трактовке Бодье, — «ничто иное как дневник петербургского денди, то есть самого Пушкина» [ 6]. А чего стоит замечание Бодье об атеизме Пушкина? Конечно, от журнальной статьи вряд ли можно ожидать глубокого и обстоятельного анализа творчества русского поэта, но более точной оценки масштабов пушкинского дарования читатель вправе был ожидать.
Бодье отказывает Пушкину во всемирности. По мнению французского критика, Пушкин не относится к числу тех гениев, чьи творения адресованы всему человечеству. Сама природа его таланта ограничивает его рамками национальной литературы. В понимании Бодье, Пушкин — «элегический и описательный поэт, достоинства которого заключены прежде всего в форме и чье ленивое воображение не в состоянии породить одну из тех пространных эпопей, которые отбрасывают тень на все века и поколения…» [ 7]. По мнению Бодье, в пушкинских произведениях нет того сочетания силы воображения, глубины чувства, смелости образов и широких философских обобщений, которое отличает гения. «И только стиль Пушкина сделает бессмертным его имя», — заключает критик [ 8]. «Все в этом стиле цельно, поэтично, гармонично; настоящая сильфида. Его период округл, уравновешен, полон неизъяснимого очарования; его полет так легок и изящен, что забываешь потребовать от стиля больше силы и возвышенности; слушаешь, как нежный и меланхолический голос поэта нашептывает строки, бесконечно сладостные и уже не думаешь о том, что голос этот мог бы быть более разнообразным, а кругозор поэта более широким» [ 9].
Несомненная заслуга Бодье в том, что он познакомил французов в коротком биографическом очерке с основными фактами биографии поэта, дал краткую характеристику (с преобладанием пересказа сюжета) романтических поэм Пушкина и «Евгения Онегина», впервые дал в статье подстрочники двух эпизодов из «Бориса Годунова» («Ночь. Келья в Чудовом монастыре» и «Ночь. Сад. Фонтан»), небольшого фрагмента из «Евгения Онегина», пушкинских стихотворений «Поэт»(«Пока не требует поэта…»), «Наполеон» (фрагменты). Несколько строф в стихотворении «Наполеон» было снято французской цензурой: пропущена картина разгрома наполеоновской армии и пушкинский приговор «тирану». Бодье заменяет эти строфы следующим текстом: «После нескольких строф, посвященных войне с Россией и пожару Москвы, поэт завершает стихотворение следующим образом…» [ 10]. После чего дан подстрочник трех последних строф стихотворения, рисующих одиночество плененного императора, его тоску по родине и сыну и, конечно, финальный гимн Наполеону:
Хвала! Он русскому народу
Высокий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал.
Для Бодье Пушкин, да и вся русская литература подражательны. Пушкин — подражатель Байрона и А. Шенье. Идея подражательности Пушкина нашла сторонников и продолжателей во Франции.
Первым (родным, на котором заговорил) языком Пушкина был французский, а русскому он обучился позже, стараниями бабушки и няни. Девяти лет отрок зачитывался переведёнными на французский Плутархом и Гомером. На этом же языке познакомился с европейской классикой. Он великолепно им владел, за что и был прозван лицеистами «французом». Словом, трудно не заметить, сколь обязана своим воспитанием литературе французской пушкинская муза. Характерен и такой факт: больше половины библиотеки Пушкина составляли книги на французском языке.
Его непосредственное влияние легко уловил Проспер Мериме. «Я нахожу, - признавался он в письме к С.А.Соболевскому, - что фраза у Пушкина совершенно французская – я имею в виду французский язык ХVIII века, потому что теперь так просто уже не пишут». (1) Мериме тут же задаёт вопрос, сказать по правде, весьма обидный для русского патриота: «Может быть, вы бояре, сначала думаете по-французски, а потом уже пишете по-русски?». Однако, рассмотрев получше, легко понять французского писателя: были и такие русские аристократы – совершенные «французы»! В основном с такими и встречался Мериме в парижских салонах. Но были и избранные: тот же С.А.Соболевский, или же, к примеру, И.С.Тургенев.
Из Парижа Соболевский пишет И.В. Киреевскому: «Прошу тебя написать мне больше о Пушкине, как и когда приехал, где и как жил, в кого влюблялся и когда едет? Желаю иметь список взятых Пушкиным книг… О, Пушкин, Пушкин, пиши мне!!!» (2) Датировано письмо 23 февраля 1830 г. Но каков восторг желания! И как дотошно Соболевский выспрашивает. Кажется, именно тогда он и знакомил Мериме с нашим поэтом. Однако с творчеством Пушкина Мериме сумел основательно познакомиться, лишь благодаря И.С.Тургеневу. Но об этом чуть позже.
Во Франции настороженно восприняли «простоту» «Пиковой дамы»: «Вполне ли это точный перевод г. Пушкина, - спрашивал Дудан у одной своей знакомой в июле 1849 года, - или г. Мериме внёс туда что-нибудь своё? Эта вещь поражает своей удивительной простотою, которая более подходит к переводчику, чем к тому, что рассказывают об авторе». (3)
Что же рассказывали о Пушкине, что нельзя было поверить в простоту его стиля? Или французы в своей заносчивости не могли, да и не хотели замечать ни богатства, ни гибкости «варварского» языка? Возможно. Но важно то, что Дудан ощутил стилевое родство Мериме и Пушкина. Их близость заметил и Л.Н. Толстой: «Читал Мериме. Странная его умственная связь с Пушкиным». А исследователь А.В.Чичерин, оттолкнувшись от этого толстовского замечания, подтвердил эту «связь», сравнив прозаические стили Пушкина и Мериме. (4)
Но вернёмся к письму переводчика «Пиковой дамы». «Как Вы могли предположить, - выговаривает он Соболевскому, - что я буду писать о Пушкине не под Вашу диктовку?» Как видим, Мериме уже тогда, в 1849 году, замышлял написать о Пушкине. О лучшем консультанте, конечно же, мечтать не приходилось.
Соболевский, как известно, и нашего поэта заочно познакомил с Мериме. Пушкин в предисловии к своим «Песням западных славян» поместил такие строки: «Мне очень хотелось знать, на чём основано изобретение странных сих песен; С.А.Соболевский, по моей просьбе, писал о том к Мериме, с которым был он коротко знаком, и в ответ получил следующее письмо». Далее приводится письмо, где автор «Гузлы» приоткрыл историю её создания и приписал несколько слов для её переводчика: «Передайте г. Пушкину мои извинения. Я горжусь и стыжусь вместе с тем, что и он попался, и пр.» (5) Но в чём же попался г. Пушкин? А в том, что он, как и Мицкевич, не усомнился в подлинности иллирийских народных песен, которые Мериме якобы собрал и перевёл на французский язык. О, Проспер Мериме был отменным мистификатором! Ведь и «Театр Клары Газуль» он представил публике, как плод сочинений некоей испанской актрисы. Он предпослал «театру» «правдивую» её биографию, приложил также и «женский» портрет – рисунок, изображавший не кого иного, как самого Мериме в женском платье.
Любил мистифицировать и Пушкин. Имею в виду не только «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» и статьи Феофилакта Косичкина. Ведь Любовь к мистификации – это и стилевая особенность. Сюжеты новелл Мериме и Пушкина построены на разного рода мистификациях. Вспомним «Метель» и «Барышню-крестьянку», а из Мериме – хотя бы «Голубую комнату» и «Переулок госпожи Лукреции».
Начиная с 1849 года, Мериме не только увлечённо изучает русский язык, но и серьёзнейшим образом увлёкся русской историей и литературой. Поль де Сен-Виктор однажды шутливо обронил, что Мериме на это время (1849-1870 года) «буквально эмигрировал в Россию». (6) Кроме переводов из Гоголя и Тургенева, кроме статей об этих писателях, Мериме напишет несколько исторических исследований: о Лжедимитрии, о Стеньке Разине и Богдане Хмельницком, о юности Петра, о суде над царевичем Алексеем. И конечно же, одно из главнейших мест в творчестве французского прозаика займёт Пушкин.
В 1851 году Мериме познакомился с его братом. Между прочим, именно Лев Сергеевич указал Мериме на ошибку в переводе «Пиковой дамы», где переводчик глагол «затянуться» (дымом) перевёл: «затянуть» (пояс). (7) В одном из писем Мериме не преминул заметить, что Лев Сергеевич очень хорошо говорит о своём брате. (8) К сожалению, их знакомство, едва начавшись, вскоре оборвалось: в 1852 году Л.С.Пушкин скончался.
Кроме «Пиковой дамы», Мериме перевёл на французский: «Цыганы» (1849), «Гусар» (1852), «Выстрел» (1856), «Анчар», «Пророк» и «Опричник» (1868). И в этом деле, пожалуй, никто лучше И.С.Тургенева не смог бы помочь Мериме в усвоении «русского духа» в «аттическом», как замечал сам переводчик, стиле Пушкина. Завязалась интенсивная переписка, и Мериме буквально забросал Тургенева вопросами о творчестве Пушкина.
В одном из писем (от 18 января 1861 г.) Мериме поведает: «Успел написать страниц двадцать о нашем поэте; пользуясь приёмом покойного Плутарха, я сравниваю его с лордом Байроном». (9) Это начало работы над статьёй о Пушкине. Закончит же он её лишь через семь лет. Но ещё задолго до начала, в рецензии на перевод «Записок охотника» (1854 г.) Мериме открыто выразит своё восхищение слогом Пушкина: «Это пристрастие, эта способность к описаниям составляет достоинство и, если хотите, недостаток большинства русских писателей. Только у одного Пушкина слог смел и прост; только он умеет с удивительным вкусом отобрать из тысячи мелких подробностей одну, которая поражает воображение читателя. (…) Каждое слово его лаконичного описания создаёт определённый образ и оставляет неизгладимое впечатление». (10) Это о прозе. А вот – о стихах: «Я принялся за чтение его лирических стихотворений и нахожу много великолепных вещей, совершенно в моём вкусе, т.е. греческих по правде и простоте». (11)
Статью Мериме «Александр Пушкин» Тургенев настоятельно рекомендовал одному из первых биографов поэта П.В. Анненкову. И она стоит того. Хотя бы за меткие и образные замечания о
стиле Пушкина. Тут, по греческой пословице: галка садится рядом с галкой. То есть Мериме исследует то, что близко его собственной художественной манере. Как-то он заметил, что Байрону не хватало «аттицизма», т.е. подлинного вкуса гармонии. Пушкин же тем и импонирует, что у него почти всё «исполнено с истинно эллинским вкусом». (12)
Мериме сравнивает Пушкина с гомеровским лучником Пиндаром, долго разыскивающим в своём колчане «именно ту прямую и острую стрелу, которая неминуемо попадёт в цель». (13) Впрочем, столь же придирчиво отбирает свои «стрелы» и Мериме: «Он умел повелевать своим воображением, - пишет Мериме о Пушкине, - умел сдерживать себя, поправлять самого себя. Это не Мазепа, привязанный к дикой лошади, а всадник, прекрасно сидящий в седле, заставляющий своего коня скакать именно в ту сторону, в какую он захочет (…). Конечно, Пушкин не страдает от недостатка вдохновения, но оно контролируется у него строгим вкусом, горячим стремлением к совершенству, тонкой работой ювелира, limal labor». (14) Прекрасные и верные слова!
Друг Пушкина Петр Вяземский осуждал эти стихи Пушкина -
«Пушкин в стихах своих Клеветникам России кажет им шиш из кармана. Он знает, что они не прочтут стихов его, следовательно, и отвечать не будут на вопросы, на которые отвечать было бы очень легко, даже самому Пушкину. За что возрождающейся Европе любить нас? Вносим ли мы хоть грош в казну общего просвещения? Мы тормоз в движениях народов к постепенному усовершенствованию нравственному и политическому. Мы вне возрождающейся Европы, а между тем тяготеем на ней. Народные витии, если удалось бы им как-нибудь проведать о стихах Пушкина и о возвышенности таланта его, могли бы отвечать ему коротко и ясно: мы ненавидим или, лучше сказать, презираем вас, потому что в России поэту, как вы, не стыдно писать и печатать стихи подобные вашим». «Мне так уже надоели эти географические фанфаронады наши: От Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, что мы лежим в растяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст, что физическая Россия – Федора, а нравственная – дура. Вы грозны на словах, попробуйте на деле».
В патриотических и придворных кругах стихотворение Клеветникам России понравилось, его одобрил Николай 1, известный реакционер Уваров лично сделал французский перевод. Вяземский объяснял позицию Пушкина тем, что поэт никогда не был в Европе, и не видел достижений европейской цивилизации.
Дантес гордился своей политической и деловой карьерой, но даже во Франции его знали как убийцу Пушкина.
Смерть Жоржа Дантеса не вызвала в Париже большой сенсации. В «Журналь де Деба» (4 ноября 1895 года) в общем некрологическом списке за день он назван на четвертом месте в следующих выражениях: «Нам сообщают о кончине... барона д'Антеса-Геккерена, бывшего сенатора Второй империи, угасшего в своем замке Сульц (Эльзас) после долгой и мучительной болезни. Ему было восемьдесят четыре года». Больше ни слова. В «Фигаро» (5 ноября) и особенно в «Тан» (5 ноября) появились более подробные некрологи. В них сообщалось, что скончавшийся барон шестьдесят лет тому назад убил на дуэли знаменитого русского поэта Пушкина. В один день со смертью Дантеса образовался новый кабинет буржуа, умерла эксцентричная англо-французская дама, о которой много и часто говорила светская хроника газет: ее смерть, видимо, отвлекла внимание парижского общества от кончины Дантеса. К тому же он покинул Париж лет за десять до того, жил далеко, в Эльзасе — его понемногу забыли. К моему удивлению, даже столь осведомленная газета, как «Тан», напомнив в некрологе обстоятельства убийства Пушкина, почти ничего не сказала о роли, сыгранной Дантесом во французской истории.
В доме барона Жоржа Дантеса имя Пушкина было под запретом. Вообще упоминать о России считалось нетактичным. Говорите об Австро-Венгрии, о Карибских островах, о Луне, о чем хотите, но только не переводите разговор на Россию и русских. А то, не дай бог, коснетесь самой болезненной темы... Болезненной темой была дуэль с Пушкиным и последовавшая за этим опала Дантеса. Убив русского поэта, он был немедленно лишен всех чинов и фактически вышвырнут за пределы России. Больше он об этой стране ничего слышать не хотел. Тем более в своем доме! Но судьба так повернулась, что ему опять пришлось столкнуться лицом к лицу с призраками прошлого. И эти призраки отняли у него самое дорогое - любовь и уважение младшей дочери. Юная Леони Дантес тайком от отца выучила русский язык и увлеклась русской поэзией. Откуда у нее взялась тяга ко всему русскому? С одной стороны, ее мать была урожденной Екатериной Гончаровой, сестрой Наталья Гончаровой. С другой - в доме с ней никто по-русски не разговаривал, даже мать. В общем, загадка. Брат ее потом, кстати, говорил, что Леони была "русской до мозга костей". Но самое интересное даже не это. Удивительнее всего то, что главным ее кумиром стал... Александр Сергеевич Пушкин. Девушка зачитывалась его стихами. Она увешала все стены в своей комнаты портретами Пушкина, после чего отец перестал туда заходить. А еще Леони до мельчайших деталей изучила всю биографию своего любимого поэта. Включая обстоятельства той роковой дуэли. И фигура отца для нее стала ненавистна. Конфликт на этом фоне был совершенно неизбежен. Все к этому вело, и однажды произошла крупная ссора. А в ходе этой ссоры Леони прямо в лицо отцу выкрикнула: "Убийца! После этого ее судьба была предрешена. Барон Дантес объявил всему свету, что его младшая дочь Леони, увы, сошла с ума. Доказательств этому предостаточно - зайдите в ее комнату и посмотрите, как она там чуть ли не на коленях стоит перед портретом Пушкина. Явное сумасшествие ведь! Девушка была помещена в психиатрическую лечебницу, где провела больше двадцати лет. За пределы лечебницы она так больше никогда и не вышла.
Сама история, кажется, карала убийцу Пушкина. Его младшая дочь Леония-Шарлотта, одаренная девушка, самостоятельно изучившая русский язык, прочла Пушкина, и поэт стал ее кумиром. Тогда она поняла тяжесть вины, лежавшей на ее отце. Она бросила ему в лицо тяжкое обвинение. С этого момента растет ее ненависть к отцу; она старается с ним не встречаться. Переживания оказались слишком тяжелы: с нарушенной психикой она умирает в 1888 году в психиатрической больнице. Сын Дантеса не выражал явно своего отношения к Пушкину и к отцу, но увлечение сестры, разговоры с нею, воспоминания о неожиданной встрече в детстве в Париже с Натальей Николаевной Пушкиной-Ланской, которая прошла, не остановившись, мимо Дантеса и его сына, — оставили глубокий след. В нем нарастали чувство уважения к личности Пушкина и интерес к его творчеству.
Один вопрос мучил Онегина (Александр Онегин - коллекционер рукописей Пушкина) , вопрос, казавшийся ему психологической загадкой: как Дантес мог решиться совершить свой роковой выстрел? И он задал его. „Мы же дрались на пистолетах, — ответил Дантес, — он мог убить меня“. — „Но Пушкин ведь национальная гордость России! Как могла у вас подняться рука на него?“ — „Ведь и я пэр Франции, сенатор...“.
Онегин поднялся, откланялся и направился к выходу. Это была первая и последняя встреча (она состоялась в 1887 г.). Через 8 лет Дантес умер. С детьми Дантеса Онегин встречался и беседовал. Среди материалов архива Онегина найдены адресованные ему три письма сына Дантеса.
Звали этого удивительного человека Александр Oтто. В 1890 году Александр III разрешил Отто носить фамилию Онегин — любимого им пушкинского героя. Александр Онегин создал в Париже уникальный пушкинский музей, который в 1927 году был доставлен в Россию академиком-кораблестроителем А. Н. Крыловым.
Тайна была уже в самом его рождении. Его нашли младенцем в Александровском парке близ Петропавловской крепости. Позднее он с горечью признавался, что подобно лермонтовскому Мцыри, он «никому не мог сказать священных слов: отец и мать». По-видимому, сам он знал, кто его отец. Во всяком случае, иногда он говорил в своих дневниках, что его отец занимал первенствующее место в Российской империи.
Возможно, поэтому с благодарностью и уважением относясь к воспитавшей его вдове Отто, он не считал ее фамилию своей и с 1866 года стал называть себя Онегиным по имени любимого им пушкинского персонажа.
Спустя много лет, уже живя во Франции, Отто обратился к императору Александру с просьбой официально разрешить ему носить фамилию Онегина. К этому времени, живя в Париже в своем «одиноком гнезде», он уже собрал интересную пушкинскую коллекцию: издания книг поэта, собрания его сочинений, журналы той эпохи и вообще публикации, в которых упоминалось имя поэта.
Будто предвидя, что с этого чудачества начнется серьезное и важное для России дело, друг Отто, Павел Жуковский, подарил ему шестьдесят пушкинских рукописей из архива отца — великого поэта В. А. Жуковского. Это были: первоначальный вариант «Графа Нулина», фрагменты «Египетских ночей», черновик статьи и другие.
«С восторгом я тебе отдал пушкинские манускрипты, ибо знал, что они для тебя будут радостью в жизни, и ужасно доволен, что они послужили основанием для постоянной радости и целой коллекции», — писал Павел Васильевич своему другу. И с этого времени стал постоянно дарить Онегину сокровища из библиотеки своего отца. Перешли во владение Онегина и сохраненные Жуковским ценнейшие неопубликованные бумаги, касающиеся дуэли и смерти Пушкина, опеки над его детьми и имущества, издания «Современника» и посмертного собрания сочинений поэта (записка Николая I о милостях семье Пушкина, записки докторов В. Даля, Штольца, Спасского).
Имя Онегина становится известным лучшим букинистам и антикварам Парижа, Москвы, Петербурга, Лондона. В его музее появляются рукописи Байрона, Бетховена, Вагнера, Гете, Мериме. С большим трудом он выменивает у известного парижского адвоката и коллекционера знаменитый гравированный Е. Гейтманом портрет Пушкина.
Посетители онегинского музея, в который уже превратилась первоначальная коллекция, дарят его единственному в своем роде хранителю мелочи, которые он принимает с такою же благодарностью, как и книжные раритеты (исключительно редкие…). Ведь они создают в этом уникальном музее неповторимый колорит, календари, жестяные коробочки с надписью «Пушкин», открытки с пушкинскими сюжетами, даже конфеты, водку, часы…
В трех комнатах его большой квартиры истинным хозяином явился Пушкин.
Культурная значимость музея и его экспонаты стали настолько ценными, что Онегин задумывается о судьбе собрания после его собственной смерти. Это беспокойство стало известно Павлу Жуковскому, который подал Николаю II записку об онегинском музее, обещая завещать часть отцовского архива, если музею будет обеспечено «надлежащее будущее».
Побывавший у Онегина в 1907 году по поручению царя министр финансов В. Н. Коковцев был поражен сокровищами музея и предложил приобрести уникальные экспонаты для пушкинского дома, учрежденного в 1905 году в Петербурге, «в благовенную память о великом русском поэте для хранения и собирания всего, что касается Пушкина как писателя и человека».
про психушку там кстати ничего нет, написано: Дочь Леони Шарлотта, баронесса де Геккерен, осталась незамужней и стала фрейлиной французской императрицы Евгении. Она умерла 30 июня 1888 года в возрасте 48 лет в Ванве (Бургундия).
С другой - в доме с ней никто по-русски не разговаривал, даже мать.
мать кстати умерла когда ей не было и трех лет, так что и не могла она её учить русскому.
А в ходе этой ссоры Леони прямо в лицо отцу выкрикнула: "Убийца! После этого ее судьба была предрешена.
эта история идет со ссылкой на книгу:
Ободовская И., Дементьев М. После смерти Пушкина. — М. : Советская Россия, 1980, стр.336
А что же сталось с Леони, младшей дочерью Екатерины Николаевны, которая была так «плохо встречена» матерью? Странная и печальная судьба ожидала ее... Могла
ли Екатерина Николаевна предположить, что ее дочь будет страстно любить Россию, прекрасно знать русский язык и... обожать Пушкина!
В год столетия со дня рождения Пушкина, в газете «Новое время» от 12 июня 1899 года была помещена «Беседа с бароном Геккерн (Дантес) -сыном» постоянного
парижского корреспондента этой газеты И. Яковлева.
Дантес-младший рассказал: «Пушкин! Как это имя связано с нашим! Знаете ли, что у меня была сестра, она
давно покойница, умерла душевнобольной. Эта девушка была до мозга костей русской. Здесь, в Париже, живя во французской семье, во французской обстановке, почти
не зная русских, она изучила русский язык, говорила и писала по-русски получше многих русских. Она обожала Россию и больше всего на свете Пушкина!»
«Эта девушка обладала еще особенностью русской женщины ,— пишет Яковлев со слов Дантеса,— она любила науку, любила учиться.
В то время дочь сенатора Второй империи, имевшая доступ ко двору, где бушевало такое шумное веселье, знаете что она делала? Она проходила — конечно, дома — курс Ecole Polytechnique [Политехнического института], весь курс,— и, по словам своих профессоров, была первой...». [Берков П. О людях и книгах. М., «Книга», 1965, с. 64—65]
«Знавали ли вы Геккерна-старика?[опекун Дантеса-старшего]» — спросил корреспондент. «Очень знавал: он умер 93 лет и часто бывал у нас.
Мы его терпеть не могли. А он меня до того ненавидел, что даже лишил наследства».
У Леони был культ Пушкина. В ее комнате висело несколько его портретов, она знала наизусть множество его стихов. Известный пушкинист А.Ф.Онегин (настоящая фамилия Отто) видел ее до болезни и считал девушкой необыкновенной2. [Берков П. О людях и книгах. М., «Книга», 1965, с. 65,]
Но, видимо, слабое здоровье ее не выдержало напряжения и тяжелых взаимоотношений с отцом, «с которым она не разговаривала после одной семейной сцены, когда назвала его убийцей Пушкина», и девушка закончила свои дни в психиатрической больнице. Но нас нисколько не удивило бы, если бы ее запрятал туда Жорж Дантес, которого она обвиняла в смерти Пушкина.
цензура, писатели, поэты и 1 еще...
