Кри́вичи́ — союз восточно-славянских племён, который в VI—X веках сложился в верховьях Западной Двины, Днепра и Волги. Занимались земледелием, скотоводством, ремеслом. Главные города: Смоленск, Полоцк, Изборск. С IX века — в составе Древнерусского государства. По одной из гипотез, вошли в состав древнерусской народности. В XI—XII веках территория кривичей входила в Смоленское и Полоцкое княжества, северо-западная часть — в Новгородские владения.
Слове́не (и́льменские словене) — восточнославянское племя, жившее во второй половине первого тысячелетия в бассейне озера Ильмень и верхнего течения Мологи и составлявшее основную массу населения Новгородской земли. Археологически словене отождествляются с т. н. «культурой сопок», распространённой в бассейне озера Ильмень с V — VII веков (древнейшее изученное поселение Городок на Маяте, в Парфинском районе Новгородской области, по данным раскопок 2005—2008 годов)[1] и Верхнем Поволжье (памятники «удомельского» типа)[2] Около 700 года словене построили (на месте финской деревянной крепости) Любшанскую крепость вблизи устья реки Волхов. В 770-е годы словене заняли раннее поселение в Старой Ладоге, где организовали производство стеклянных бус, использовавшихся для торговли с финскими племенами (до 840-х годов). В VIII — начале IX веках вблизи истока Волхова возникает укреплённое городище, служившее резиденцией будущих новгородских князей — предположительно предшественник Новгорода[3]. Также в Южном Приильменье известен город Руса, в котором выявлен культурный слой поселения не позднее конца IX века[4]. В 1-й половине X века в земле словен возникает Новгород, ставший крупным политическим, ремесленным и торговым центром средневековой Руси.
История словен до IX века известна плохо и только по преданиям, а потому — недостоверна.
КРИВИТЕТИЧИ племенное объединение восточных славян в 6-10 вв., занимавшее район верховьев рек Западной Двины, Днепра, Волги, южной части Чудского озера. Главными городами были Смоленск, Полоцк, Изборск. Имя кривичи соответствует латышскому krievs - русский, восточный славянин. В IX веке кривичи вошли в состав Киевской Руси.
+ + +
Кривичи - многочисленное восточнославянское племя, занимавшее верховья Волги, Днепра и Зап. Двины, юж. часть Озёрной области и часть бассейна р. Неман. «ПВЛ» не относит кривичи ни к «словенам», пришедшим с юга, ни к славянским племенам, переселившимся с запада, ни к «иным языкам». Некоторые исследователи к кривичам причисляют и ильменск. словен. Кривичи были, вероятно, первыми восточными славянами, двинувшимися в VI в. из Прикарпатья на северо-восток. Ограниченные в своём распространении на северо-запад и запад, где они встретили сильные литовские и финские племена, кривичи продвинулись к северо-востоку и поглотили жившие там малочисленные фино-угорские и балтийские племена. На западе они вместе с дреговичами составили нынешнюю белорус, народность. Поселяясь на вел. торг. пути «из варяг в греки», кривичи принимали участие в торговле со Скандинавией и Византией. Император Константин Багрянородный говорит в своём соч. о том, что кривичи делают лодки, на которых русы ходят в Царьград. Кривичи как племя, подчинённое Киеву, участвовали в походах кием. кн. Олега Вещего и Игоря Старого на византийцев. В договоре Олега упомянут их город Полоцк. Древнейшими археологическими памятниками кривичей являются длинные курганы с трупосожжениями, относящиеся к VI-IX в». Племенной особенностью бытового инвентаря кривичи является характерный набор жен. украшений: браслетообраз. височные кольца и стекляи. поволочен, бусы. Осн. занятием кривичей являлось земледелие. Развиты были также животноводство, кузнеч. и ювелир. дело и др. ремёсла. Уже в эпоху образования Киев. Руси у кривичей существовали политич. центры: Изборск, Полоцк и Смоленск. Последний племенной князь кривичей Рогволод вместе с сыновьями был убит (980) новгородским князем Владимиром Святославичем.
Использованы материалы из кн.: Богуславский В.В., Бурминов В.В. Русь рюриковичей. Иллюстрированный исторический словарь.
Кривичи, жившие в междуречье Днепра, Волги и Западной Двины, вокруг Смоленска и Изборска, Ярославля и Ростова Великого, Суздаля и Мурома.
Их название происходило от имени основателя племени князя Крива, по-видимому получившего прозвище Кривого, от природного недостатка. Впоследствии кривичем называли в народе человека неискреннего, лживого, способного кривить душой, от которого не дождешься правды, но столкнешься с кривдой. (На землях кривичей впоследствии возникла Москва, однако об этом вы прочтете дальше.)
Использован материал кн.: Вольдемар Балязин. Занимательная история России, М. 2001
До последних веков I тысячелетия н. э. основным типом поселений у славян были селища. Позднее, когда наряду с неукрепленными поселениями стали строиться городища и города, основная масса населения была по-прежнему сосредоточена на селищах. Располагались они обычно по берегам рек или озер на наиболее плодородных почвах1.
В VI–VIII вв. в северной лесной полосе Восточной Европы у славян господствовали небольшие, порой недолговременные селения, что обусловлено ещё заметной ролью подсечного земледелия.
Бурное развитие пашенного земледелия с использованием лошади привело к укрупнению деревень. Судя по материалам археологии Смоленской земли, в IX–XI вв. преобладали сельские поселения, состоящие из 7–10 дворов. Более значительные размеры имели селения, возникшие на торговых путях. Таковым, в частности, было Гнездовское селище, основанное в начале IX в. при впадении в Днепр реки Свинки, через которую осуществлялась связь между бассейнами Днепра и Балтийского моря. Около этого селища возник известный Гнездовский могильник, насчитывающий около 4000 курганов, — одно из крупнейших курганных кладбищ восточных славян. В XI–XIII вв. крупными поселениями были погосты — центры сельских общин.
Ранние городища в земле кривичей и словен появляются в VIII столетии. Таковы Изборское, Старо-Ладожское, Псковское, Камновское и другие. Это были поселения ремесленников — кузнецов и камнерезов, ювелиров и косторезов, снабжавших своей продукцией окрестные деревни. Строились городища в местах концентрации населения. Вместе с тем их расположение на окраинах славянского ареала свидетельствует о том, что они выполняли и оборонительные функции.
Все ранние городища принадлежат к простейшему мысовому типу. Сооружались они на возвышенных мысах при слиянии рек или соединении оврагов. С напольной стороны городища защищались валом и рвом. Раскопками Изборского городища установлено, что постройки на нем располагались в один-два ряда по периметру городища, а середина оставалась незастроенной. Площадь его 9500 кв. м. В VIII–IX вв., по-видимому, это был племенной центр одной из групп кривичей.
Начиная с XI в. имелись и частновладельческие городища — укрепленные усадьбы феодалов. На основе раскопок одного из них — городища Воищина на Смоленщине (упоминается в летописи в связи с событиями 1258 года2) — удается восстановить облик северорусских замков.
Жилищами северной ветви славян были наземные срубные дома с деревянным тесаным полом и печью-каменкой (или реже с глиняной печью) в одном из углов. Изборские жилища имели размеры от 4 × 3,5 до 6 × 4,5 м. Двускатные крыши домов покрывались соломой или досками. Судя по раскопкам в Новгороде и этнографическим материалам, жилые постройки обычно украшались резными досками и фигурками3.
Ведущей отраслью хозяйства сельского населения было земледелие. Для его характеристики имеется значительная коллекция железных частей почвообрабатывающих орудий, серпов и кос, а также зерна культурных растений (ржи, ячменя, овса).
Древнейшими городами Северной Руси были Изборск, Ладога, Новгород, Полоцк и Смоленск. Судя по летописям, они существовали уже в IX в. В X–XI вв. летописи называют Псков, Витебск, Голотическ, Друтеск, Логожеск, Ршу и Юрьев. На основе археологических данных можно утверждать, что в это время уже существовали города Вержавск, Торопец и Краен в Смоленской, Русса в Новгородской, Браслав и Лукомль в Полоцкой землях.
Для совершения языческих богослужений, празднеств и гаданий кривичи и словене сначала использовали холмы и рощи, а в VIII–X вв. сооружали для этих целей специальные святилища. Это были ровные площадки, устроенные на островках среди болот, поэтому их обычно называют болотными городищами. В плане они имели округлые очертания и окольцовывались рвом или рвом и невысоким валом. В центре площадок, видимо, ставились деревянные или каменные идолы.
Своеобразным и величественным было святилище Перуна в урочище Перынь близ Новгорода4. Горизонтальная площадка в виде правильного круга диаметром 21 м была ограничена со всех сторон рвом шириной 6 м и глубиной более 1 м. Точно в центре круга находилась яма от столба диаметром 0,6 м — деревянной статуи Перуна, которая, по сообщению летописи, была срублена в 988 г.
Ров, окружавший круглую площадку, представлял в плане не простое кольцо, а громадный цветок с восемью лепестками. Такую форму придавали ему 8 дугообразных выступов, расположенных правильно и симметрично. В каждом выступе во время языческих празднеств зажигался ритуальный костер. В планировке святилища, вероятно, отражена форма одного из цветков, посвященных Перуну.
Из русских летописей известно, что языческие боги изображались в виде людей. Об облике этих изображений дают представление дошедшие до нас скульптурные каменные идолы. Это погрудные фигуры человека высотой 0,6–0,8 м. Большинство идолов, в том числе новгородский и себежский, высечены из гранита. Их головы увенчаны шляпами. Объемно выделено лицо и на нем нос и подбородок. Глаза высечены в виде округлых ямок или узких щелей, рот – в виде горизонтальной черты.
Погребальными памятниками кривичей VI–IX вв. являются длинные курганы5. Это невысокие валообразныё насыпи длиной от 10–12 до 100 и более метров, расположенные, как правило, в общих могильниках с полусферическими курганами IX–XIII вв. Каждый длинный курган содержит по нескольку захоронений (от 2 до 22). Как у всех славян, у кривичей в это время господствовал обряд трупосожжения. Кремация, как правило, совершалась на стороне, а в курганы помещались кальцинированные кости, собранные с погребального костра. Существовали различные способы помещения остатков сожжения в погребальные насыпи. Среди них самыми распространенными были захоронения в ямках, вырытых в насыпях, или рассыпание сожженных костей на поверхности курганов или на площадках, сделанных в процессе сооружения курганов.
Основная масса захоронений в длинных курганах — безурновые и безынвентарные, что обычно для многих славянских регионов второй половины I тысячелетия и. э. Одежда и украшения сгорали на погребальных кострах. Только в единичных захоронениях длинных курганов встречены сплавленные стеклянные бусы, слитки стекла и остатки бронзовых предметов. В Смоленском Поднепровье и Полоцком Подвинье, где до славянского расселения жили балты, в сравнительно немногих захоронениях обнаружены несожженные предметы — части головных венчиков, шейные гривны, браслеты, привески. Все они принадлежат к балтийским типам, свидетельствуя об ассимиляции славянами местных балтов.
Погребальными сооружениями новгородских словен в VI–IX вв. были сопки6. Это — крутобокие насыпи высотой 2–10 м и с округлым основанием, обставленным кольцом из валунов, и уплощенной вершиной. Сооружались сопки постепенно, в несколько приемов по мере новых захоронений, поэтому они имеют многоярусное строение. Разновременные части сопок обычно разделяются гумусно-зольными прослойками. Кремация умерших совершалась на стороне. Кальцинированные кости помещали в неглубоких ямках, вырытых в верхней части насыпи, реже бросали прямо в насыпь, видимо при ее сооружении. Иногда для захоронений устраивались каменные вымостки, похожие на надмогильные сооружения из камней прибалтийско-финских племен. Таким образом, сопки, как и длинные курганы, являлись коллективными усыпальницами, принадлежащими большой патриархальной семье. Количество захоронений в каждой сопке исчислялось десятками. Абсолютное большинство захоронений безурновые и безынвентарные. Иногда в захоронениях встречаются поясные бляшки, пастовые бусы (крупные черные с глазками, синие с желтыми глазками) и бронзовые гофрированные бубенчики.
В IX в. сооружение коллективных погребальных насыпей прекращается. Кривичи и словене, как и другие восточнославянские племена. теперь насыпали небольшие полусферические курганы, как правило, для одного захоронения. При этом все детали похоронного ритуала остаются прежними, Пожалуй, только чаще встречаются трупосожжения на месте курганных насыпей. По-прежнему господствуют безынвентарные захоронения.
Полусферические курганы сооружались славянами до XIII–XIV вв. Курганы новгородских словен часто обкладывались в основании валунами. В конце Х – начале XI в. обряд кремации вытесняется трупоположениями. Курганы с ингумациями содержат разнообразный вещевой материал. Поскольку умершие погребались в своих лучших нарядах (женщины в свадебном убранстве), то по вещам из курганов реконструируются детали одежды и украшений.
Полностью сохранившейся одежды в курганах пока не найдено, но фрагментарные остатки ее встречены многократно. На их основе и по изображениям XI–XVI вв. можно составить представление об одежде сельского населения Северной Руси X–XI вв.7
Одной из основных частей одежды были сорочицы — мужские и женские рубашки из льняной беленой ткани. Ворот и подол мужской сорочицы, которую не заправляли в штаны, а носили навыпуск, украшались каймой вышивки или узорного тканья. Рубашка всегда подпоясывалась. Пояса были шерстяные (плетеные или тканые) и кожаные, с пряжкой, а иногда и с набором различных металлических бляшек, орнаментированных рельефным узором. Женские сорочицы отличались более нарядными и яркими украшениями. Носились и шерстяные рубашки, называемые власяницей.
Мужские штаны шились из прямых полотнищ холста. Набедренной женской одеждой была распашная плахта из шерстяной или клетчатой полушерстяной ткани.
Женский головной убор в виде шапочки или венка изготавливался из бересты и ткани. Он часто украшался металлическими и стеклянными изделиями. Так, в ряде курганов Смоленщины найдены оловянные круглые и ромбические бляшки, покрывавшие, как чешуйка, берестяную основу головного убора. На некоторые головные венки были нашиты стеклянные и сердоликовые бусы и пронизки. В единичных случаях встречены головные венчики из парчовой ткани. Изредка венчики делались из тонкой металлической полосы.
Поверх нательной одежды в зависимости от времени года надевались кафтаны из грубого серого сукна, плащи-накидки или шубы из овчины. Обувью служили мягкие кожаные туфли или лапти, сплетенные из лыка.
Одежду дополняли различные украшения. К украшениям головы принадлежат височные кольца. Каждому восточнославянскому племени свойствен своеобразный тип этих украшений. Характерными кривичскими височными кольцами были проволочные диаметром 6–11 см с завязанными концами (так называемые браслетообразные завязанные). Новгородские словене носили ромбощитковые кольца (проволочные, с ромбическими расширениями-щитками). Эти украшения подвешивались у висков к головному венчику или тесьме до трех с каждой стороны головы.
Излюбленным украшением были ожерелья из бус и привесок. В кривичских ожерельях преобладали стеклянные позолоченные бусы цилиндрической и бочонкообразной форм, в Новгородской земле — хрустальные многогранные.
Металлические украшения являются прекрасным материалом для характеристики прикладного искусства, поскольку вышитые ткани и расшитые кожи до нас не дошли.
Русское народное искусство своими корнями уходит в глубь веков. Славяне Восточной Европы в своем историческом развитии соприкасались и находились в культурном взаимодействии с иноплеменным населением. Поэтому формирование яркого и самобытного искусства Древней Руси было сложным процессом, синтезировавшим иранское, прибалтийское и финно-угорское наследие и впитавшим в себя византийские, арабские и норманнские мотивы8.
В VI–IX вв. кривичские и словенские области входили в обширный прибалтийский культурный ареал, который включал также современные территории Литвы, Латвии и Эстонии.
К сожалению, до нас дошли только немногие кривичско-словенские изделия этого времени. На городищах Камно и Изборска найдены каменные литейные формочки, служившие для изготовления круглых, четырехугольных, крестовидных и звездчатых бляшек и трапециевидных привесок. Неоднократно встречены и сами привески. Лицевая сторона их обычно украшалась циркульным орнаментом или узорами, составленными из штампованных кружочков.
К прибалтийскому культурному ареалу принадлежат также вещи, происходящие из кладов IX в. (близ дер. Узьмина Гдовского района, у дер. Горки Лужского района и в дер. Суходрево Оршанского района)9. Они содержали серебряные шейные гривны. Обручи их покрыты или мелкой нарезкой, подражающей витью, или мелкими ромбическими или шестиугольными гранями, образующими чешуйчатое строение.
Геометрическая орнаментация была распространенной в этот период, но не единственной. В ряде поселений VIII–X вв. найдены односторонние костяные гребни с резными фигурными или орнаментированными рукоятками. Ажурная резьба выполнена с мастерством и художественным вкусом. Наиболее простые орнаменты односторонних гребней состоят из круглых или овальных отверстий. Встречаются также гребни с циркульным и чешуйчатым узорами. Но чаще мотивами орнамента служат резные стилизованные животные, воспроизведенные с большим изяществом. Узор резных спинок некоторых гребней напоминает головки водоплавающих птиц — лебедей или уток. Высокая ажурная спинка одного из староладожских гребней вырезана в виде фигурок двух борющихся медведей.
Аналогичные костяные гребни известны в то же время в Эстонии, а бронзовые — в Финляндии и Карелии.
В одной из сопок близ Ладоги найден бронзовый литой псалий IX в., заканчивающийся реалистически изображенной головой коня.
Как показывают находки куфических монет, европейско-арабская торговля, в том числе торговый обмен Восточной Европы со странами Халифата, возникает в конце VIII –начале IX в. В IX в., судя по топографии монетных кладов, торговое движение осуществлялось по Волге, а на северо-западе — по Волхову, Западной Двине и Великой. В середине IX в. в европейско-арабскую торговлю включаются и Скандинавские страны. Начало X в. характеризуется значительным увеличением темпа поступления восточных монет, свидетельствующим о расширении торговли Восточной Европы с Востоком и увеличении потребности в серебре — сырье для производства украшений в славянских странах. К X в. был также освоен днепровско-балтийский водный путь, что привело к распространению в кривичско-словенских землях южнорусских изделий.
Предметы прикладного искусства X в. исследуемого региона отражают переплетение южнорусского воздействия и скандинавской и восточной торговли10.
В это время получили распространение витые шейные гривны. В Гнездовском кладе, зарытом во второй половине X в., были 4 серебряные гривны, свитые из трех сдвоенных дротов. Концы их завязаны. Невельский клад, относящийся к следующему столетию, содержал пять витых серебряных гривен, в том числе две имели перевить.
Витые гривны получили широкое распространение не только в Северной Руси (здесь их найдено свыше 200 экземпляров), но и в странах Западной Европы, в том числе в Швеции. Скандинавские исследователи считают, что техника витья, как и самый тип витой гривны, заимствованы скандинавами в Южной Руси в первой половине X в.
В составе славянских ожерелий начиная с X в. часто встречаются привески-лунницы, отражающие культ луны. Эти украшения в основном были принадлежностью девичьего убора. Изготавливались они обычно из серебра или сплава олова и серебра. К X в. относятся серебряные лунницы тонкой филигранно-зерненой работы, найденные в составе кладов и в курганных захоронениях. Делались они из тонкой пластины, которая украшалась мельчайшими шариками зерни и филигранью, образующими геометрические узоры.
Южнорусское происхождение имеют также найденные в Гнездове полые серебряные бусы с зернью или напаянными колечками и большая часть подвесок со сканым узором. Сюда же принадлежат украшения с зернью Невельского клада. На монетообразных привесках, кроме геометрического орнамента, имеется растительный узор.
В X в. древнерусские ювелиры в совершенстве освоили технику черни при изготовлении серебряных изделий. В трактате Теофила (X в.) Древняя Русь называется в числе немногих стран, славящихся изготовлением украшений с эмалью и чернью.
Из Гнездовского могильника происходят несколько бляшек, выполненных в черневой технике; распространенные узоры — звездчатые или в виде сердцевидных и иных завитков. Эти предметы могут быть отнесены к местным изделиям Гнездова11.
Большую группу кривичско-славянских украшений составляют изделия местного производства, типы и орнаментация которых продолжают традиции прибалтийского культурного ареала. Таковы височные кольца, многие виды браслетов с геометрическими узорами, подковообразные застежки, поясные бляшки и т. п.
В Северной Руси влияние скандинавского искусства более значительно, чем в Южной. Однако оно здесь ограничено небольшим числом пунктов. Норманнские вещи проникали в Восточную Европу главным образом посредством торгового обмена, но также в результате переселения отдельных индивидуумов — купцов или наемных дружинников из Скандинавии. В Гнездове славянские ремесленники скоро стали изготавливать украшения в подражание скандинавским.
К привозным скандинавским вещам и местным подражаниям им относятся бронзовые и вызолоченные скорлупообразные фибулы с прорезными узорами и своеобразным звериным орнаментом, трилистные и кольцевые фибулы с длинными иглами, всевозможные бляшки и подвески со скандинавским орнаментом из звериных сплетений, некоторые типы шейных гривен, в том числе массивные из вызолоченного серебра, состоящие из толстого дрота с нанизанными на него металлическими бусами или их имитациями. Сюда же принадлежат железные шейные гривны из перевитого или перекрученного дрота. К ним иногда привешивались подвески в виде плоских кружочков или миниатюрных молотков — символов скандинавского бога-громовержца Тора.
Некоторые памятники содержат еще и изделия восточного происхождения. Таковы разнообразные бляшки с растительным узором и поливная посуда из гнездовских курганов. К импортным предметам принадлежит бронзовая лампочка с лицевым изображением из того же могильника. Местным подражанием восточным изделиям является нагрудная подвеска с зерненым узором и с цепочками.
Образцом костерезного искусства X в. является головка коня, выполненная весьма реалистично, из кургана в дер. Рудне под Полоцком.
К X в. относится распространение древнерусской письменности. Из кургана № 13 Гнездовского могильника происходит амфоровидный глиняный сосуд с процарапанной древнейшей русской надписью: «горухща» или «гороушна». Под этим словом, видимо, понималась горькая пряность, скорее всего перец — одна из самых дорогих пряностей раннего средневековья12.
XI–XII вв. — время расцвета древнерусского прикладного искусства13. Его лучшие образцы — украшения из драгоценных металлов с перегородчатой эмалью, чернью и сканью — принадлежали представителям феодального сословия и связаны в основном с городской культурой. Сельское же население пользовалось в основном массовой ремесленной продукцией.
Деревенские мастера отливали из дешевых металлов красивые вещи, придававшие женскому наряду своеобразный рисунок. Широко употреблялись ромбощитковые и браслетообразные височные кольца. Довольно разнообразными были браслеты и перстни. На них по-прежнему преобладает геометрическая орнаментация, составленная из кружков, треугольников, прямых и зигзагообразных линий, пунктиров или точек.
Русская деревня в XI–XII вв. была еще языческой. В материалах сельских курганов этого времени очень мало предметов, связанных с христианством. Зато многочисленны украшения, обусловленные языческой символикой.
Особый интерес представляют привески-амулеты. Они связаны с заклинательной магией. В отдельных погребениях встречены целые наборы амулетов, подвешенных на цепочках к общей основе. Так, в составе одного из них имеются две ложки, птица, челюсть хищника и ключ. Ложка — символ сытости, благосостояния и довольства, ключ — символ богатства и сохранности. Привески в виде стилизованных птиц и животных, очевидно, связаны были с их животворными свойствами. Иногда в составе наборов привесок-амулетов имелись еще бубенчики, которые при малейшем движении приходили в движение и издавали звон. Бубенчики входили также в состав ожерелий, иногда их привешивали к головным уборам или к поясам.
Чаще привески-обереги встречаются не в наборах, а индивидуально. Кроме ложек, ключей, челюстей хищников, обычны привески в виде гребней, топориков и стилизованных изображений зубов и когтей хищников. Иногда привешивались и настоящие зубы. Зубы и когти хищников служили для отпугивания зла. Топор был атрибутом Неба. Амулеты-гребни являлись оберегами от болезней.
Весьма многочисленную группу амулетов образуют зооморфные привески. Кроме упомянутой ажурной птицы, очень часто встречаются амулеты, называемые «коньками». Конь был символом добра и счастья и связывался с культом солнца. Может быть, поэтому почти на всех этих привесках имеются солнечные знаки — кружковый орнамент. Б. А. Рыбаков полагает, что эти амулеты изображают не коня, а рысь.
Другие зооморфные привески в виде рыбы, зайца и собаки были мало распространены. От финно-угорского мира к славянам перешли полые подвески-уточки с рельефным зигзагообразным узором. Обычно к ним привешены гусиные лапки или колоколовидные привески14.
1 Успенская А. В., Фехнер М. В. Поселения Древней Руси. – В кн.: Труды Государственного Исторического Музея, т. 32, 1956, с. 7–18.
2 Седов В. В. Сельские поселения центральных районов Смоленской земли (VIII–XV вв.). МИА, 92. М., 1960.
3 Спегальский Ю. П. Жилище северо-западной Руси IX–XIII вв. Л., 1972.
4 Седов В. В. Древнерусское языческое святилище в Перыни. – В кн.: Краткие сообщения ИИМК, вып. 50, 1953, с. 92–102.
5 Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970.
6 Седов В. В. Новгородские сопки. М., 1970.
7 Левашова В. П. Об одежде сельского населения Древней Руси.–В кн.: Труды Государственного исторического музея, т. 40. 1966.
8 Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. М.. 1948.
9 Корзухина Г. Ф. Русские клады IХ-ХIII вв. M.–Л., 1954.
10 Гущин А. С. Памятники художественного ремесла Древней Руси X–XIII вв. Л., 1936.
11 Сизов В. И. Курганы Смоленской губернии. СПб., 1902.
12 Авдусин Д. А., Тихомиров М. Н. Древнейшая русская надпись. – В кн.: Вестник Академии наук СССР, 1950, № 4.
13 Рыбаков Б. А. Русское прикладное искусство X–XIII вв. Л., 1971.
14 Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие. Археология СССР Е 1–36, т. 1, 2. М.–Л., 1966, т. 3, Л., 1971; он же. Снаряжение всадника и верхового коня на Руси IX–XIII вв. Археология СССР Е 1–36. М., 1973.
Хотелось бы особо отметить тот момент, что писать о Гнездове очень сложно просто ввиду элементарного отсутствия информации. Почти ничего из накопленного экспедицией МГУ с начала 70-х годов огромного фактического материала до сих пор не опубликовано. Кроме отдельных статей в периодической печати и небольших научных публикаций пока ничего нет. И это после 60-ти лет изучения Гнездова?!
К тому же система сложившаяся еще в советское время, когда право на изучение какого-либо археологического памятника имеет только одна научная экспедиция, давно не только себя изжила, но и во многом дискредитировала. Эта система создает непроницаемый барьер для честного, открытого, объективного и творческого изучения любого археологического памятника. А тем более такого уникального и сложного как Гнездово. По сути, во многом мы знаем о научных открытиях в Гнездове только то, что нам позволяют ученые из Смоленской археологической экспедиции. Открытости информации не способствует также и тот факт, что все найденные в Гнездове этой экспедицией вещи вывозятся в Москву. А ведь среди них есть много уникальных и просто бесценных. Но самое главное даже не это, а то, что хотя все это культурное и исторические наследие и принадлежало людям, жившим на смоленской земле, теперь, после его вывоза потомки тех людей - современные смоляне не имеют к нему абсолютно никакого доступа.
Есть и еще один момент, который исследователи из Смоленской археологической экспедиции приводят в качестве аргумента против того, что Смоленск когда-то мог находиться в Гнездове. Ведь, по их мнению, в принципе просто невозможно перенести с места на место целый город. Но им можно возразить, что, во-первых, тот древний город никак нельзя сравнивать с городом современным. В нем отсутствовали каменные здания, коммуникации, дороги, и практически главными в этом городе были люди - представители светской и духовной власти, военного сословия, ремесленники и купцы. А город «срубить», ведь тогда делали города из дерева, можно было в любом подходящем для этого месте. Во-вторых, в древности перенос городов был событием вовсе не уникальным, экстраординарным. Это было обычное, почти рядовое явление. А тем более в ту эпоху, когда был перенесен Смоленск (середина Х-середина XI века), на Руси переносилось множество городов: Великий Новгород, Ростов Великий, Белозерск, Переславль-Залесский, Ярославль, Полоцк, Борисов, Минск, Усвяты[85]. По каким причинам это происходило, пока не совсем ясно, но понятно, что было связано с развитием и усилением феодализма. Известны переносы городов не только на Руси, но и в Европе. В пользу этого явления может свидетельствовать даже строительство в 330 году императором Константином Великим Константинополя (Нового Рима) и перенесение в него столицы крупнейшей то время в мире Римской империи. Возникает вопрос, если римляне смогли построить новый город и перенести в него свою столицу, то почему, то же самое не могли сделать со Смоленском?! В новой русской истории также имеется аналог Древнего Рима - Санкт - Петербург, построенный Петром I, в который он перенес столицу из Москвы. Таким образом, совершенно очевидно, что перенос Смоленска вполне мог произойти.
Праздник со слезами на глазах
Ни для кого не секрет, что Смоленск это один из древнейших и известнейших городов в России, входивший в домонгольский период (в XII-XIII вв.) в тройку крупнейших городов Древней Руси, наряду с Киевом и Новгородом. В 2013 г. он будет отмечать 1150-летие со дня своего первого упоминания в Устюжском летописном своде. Что же мы будем праздновать? Ведь, как упоминалось выше, на сегодняшний день, не смотря на более чем столетнее изучение учеными-археологами этого вопроса, так до сих пор и не выяснено, где и когда возник Смоленск.
Также неоднократно упоминалось выше что, уже более 60 лет (с 1949 г.) изучением этой проблемы занимается Смоленская археологическая экспедиция, состоящая в основном из специалистов МГУ. Но, не смотря на то, что московские ученые занимаются этим вопросом уже более полувека, результата до сих пор нет. И даже более того, за 60 лет существования Смоленской экспедиции ими не было подготовлено ни одного специалиста-археолога из Смоленска. Вообще, к результатам деятельности этой экспедиции у смолян в последнее время возникает все больше вопросов. Единственным местным, действующим и признанным на данный момент специалистом-археологом, является профессор СмолГУ Е.А. Шмидт, которому уже исполнилось 90 лет, но и его вскоре отправят на пенсию. Можно также заметить, что хотя СмолГУ уже несколько лет является полным университетом, но на историческом факультете до сих пор нет кафедры археологии (и это в таком знаменитом и насыщенном историей городе, как Смоленск!) к тому же руководство университета, по крайней мере, в ближайшее время не собирается менять эту удручающую ситуацию. Да и обучать возможных абитуриентов, желающих стать археологами тоже некому, т. к. в Смоленске для этого просто нет своих специалистов. А в другом университете - СГУ (Смоленском гуманитарном университете) вообще нет одной из самых основных гуманитарных кафедр - исторической, зато есть кафедра туризма.
Необходимо так же отметить, что в Смоленске никто из местных историков (в том числе и работающих в Историческом музее) не занимается опубликованием материалов полученных в результате проведения городских археологических раскопок как минимум последние 20 лет. Таким образом, приходится констатировать, что на данный момент в городе почти полностью отсутствуют как специалисты, так и научная историческая база, в которой исследователи могли бы заниматься анализом хотя бы уже собранного археологического материала.
А в это же самое время Смоленск и всю область просто захлестнули нелегальные раскопки, производимые огромной армией черных археологов и копателей. Подвергаются разграблению, частичному или даже полному уничтожению многие исторические и археологические памятники. Исчезают неизвестно куда тысячи извлеченных из земли артефактов. Гибнет историческое, археологическое и культурное наследие смолян. И это неудивительно, т. к. даже те из этой огромной армии маргиналов, кто хотели бы бросить свое пагубное занятие и стать профессиональными историками и археологами не могут этого сделать. Как уже было отмечено выше, идти им здесь, в Смоленске просто некуда. Даже сама руководитель Смоленской археологической экспедиции Т.А. Пушкина признает то, что такая небольшая по российским масштабам область, как Смоленская занимает второе место в России по количеству черных археологов на душу населения. Оно и понятно, простые люди, несмотря на свою темноту и безграмотность, прекрасно понимают какие огромные ценности хранит смоленская земля, и просто пытаются получить свою «долю». Жаль только, что этого не понимают те, кто по роду своей профессиональной деятельности не только обязаны этим заниматься, но и несут прямую ответственность за происходящее.
Но, не смотря на черных археологов, и на многочисленные разрушительные войны, смолянам до сих пор есть что показать и чем гордиться. Только вот, к сожалению, туристы не очень-то охотно едут в наш город. Значит, возможно, их интересуют не только исторические памятники, но и что-то другое? Что же их может интересовать?
Опыт других древних Российских городов, и прежде всего Великого Новгорода и Ярославля показывает, что туристов, прежде всего, интересуют самобытность, экзотичность, сенсации, открытия новых уникальных памятников, находки ценных археологических экспонатов. И особенно их интригуют: пропаганда всего этого на телевидении, публикации в научных и научно-популярных изданиях, и т.д., одним словом, их интригует грамотный пиар. Но, к сожалению, вся эта работа в Смоленске практически не ведется, т. к. ее вести здесь просто некому. Более того, из Смоленска и Гнездова вывозится в Москву практически все найденное здесь культурное и историческое наследие, доставшееся нам от наших предков. Чем же мы можем привлечь туристов?
А между тем, в Великом Новгороде и Ярославле подобные проблемы были давным-давно решены. Там создана мощная научно-археологическая база, которая во многом способствует ежегодному привлечению в город множества туристов. Совершенно очевидно, что в перспективе наш город может развиваться в основном за счет туризма, и альтернативы этому пути нет, поэтому необходимо кардинально менять ситуацию. Тем более что у него по сравнению с Новгородом и Ярославлем гораздо более выгодное географическое положение. Да и для многих неравнодушных смолян уже стало очевидно, что Смоленск сейчас остро нуждается, прежде всего, в собственных специалистах-археологах.
Но, не все так плохо, в Смоленске в последнее время происходят и положительные сдвиги, правда, они пока еще очень незначительные. Недавно Смоленская областная дума приняла постановление о создании на базе Гнездовского археологического памятника - Гнездовского музея-заповедника. Правда, пока еще не совсем понятно, где для этого музея будут искать профессиональные кадры. Ведь, как уже неоднократно отмечалось выше, своих подготовленных археологов в Смоленске нет, большие проблемы в городе и с хорошими музейными работниками. Также пока в этом будущем музее нет ни одного экспоната. Но, самое главное, в связи с этими грядущими изменениями не совсем понятен и будущий статус Смоленской археологической экспедиции. А ее будущий статус, по нашему мнению, напрямую должен зависеть от результатов ее многолетней деятельности в Гнездове. Что же мы имеем?
1). В 50-е - 70-е гг. ХХ в. карьерами Гнездовского керамзавода было практически целиком уничтожено Ольшанское селище, а при строительстве окружной шоссейной дороги вокруг Смоленска в начале 70-х гг. полностью срыта Ольшанская курганная группа (около 120 курганов). В это же время, видимо, тем же Керамзаводом полностью уничтожена Нивленская курганная группа (около 30 курганов). А при распашке (наверное, тоже в 70-е гг.) более чем на 90% уничтожены - Левобережная (насчитывала около 100 курганов) и Восточная Днепровская (начитывала более 30 курганов).
2). Раскопками Смоленской археологической экспедиции в1970-х - 2000-х гг. до неузнаваемости изуродовано Центральное городище и целиком (на снос) раскопана Заольшанская курганная группа (около 100 курганов). На снос раскопано и несколько сотен курганов в Центральной, Лесной, и около десятка в Западной Днепровской группах. Ни городище, ни один из этих практически целиком уничтоженных раскопками курганов до сих пор не восстановлен в своих первоначальных формах.
3). В 1990-х - 2000-х гг. черными археологами уничтожены все оставшиеся Левобережные курганы (около десятка), ими же уничтожено более 30-ти курганов в Западной Днепровской группе (практически 2/3) и выкопан весь металл в южной части Центрального селища (за железной дорогой).
4). Все найденные с начала 1970-х гг. Смоленской археологической экспедицией в Гнездове артефакты, как на Центральном поселении, так и в курганах вывозятся в Москву. Смоленску не оставляют ничего. Такая практика, как было уже отмечено выше, фактически закрывает доступ смолянам к доставшемуся им от предков культурному наследию и затрудняет изучение гнездовского памятника. К тому же, эта в глазах местного населения несправедливость в каком-то смысле даже дискредитирует современную Российскую историческую науку.
5). Как было уже отмечено выше, за более чем 60 лет изучения Гнездова Смоленской археологической экспедицией не было подготовлено ни одного местного специалиста-археолога. 60 лет - это огромный срок, и он сам по себе лучше всего свидетельствует о том, что такое отношение к местным кадрам, это далеко не случайность. Местные жители, конечно, могут принимать участие в раскопках в качестве землекопов (рабочая сила нужна всем), но на равных участвовать в научной работе в Гнездове вместе с московскими специалистами до сих пор не удалось ни одному смолянину. Обработка и анализ добытого в результате раскопок материала, научная работа, публикации и получение ученых степеней, это прерогатива москвичей. А смолянам остается разве что штыковая лопата.
6). В 1949 г., когда была образована Смоленская археологическая экспедиция ввиду того, что «результаты раскопок курганов с самого начала изучения Гнездова и вплоть до относительно недавнего времени были практически единственной источниковой базой для различных построений о хронологии памятника, социальном и этническом составе оставившего его населения, ремесле, дальних торговых связях, о соотношении Гнездова и Смоленска»,[86] перед московскими исследователями была поставлена задача для более полной картины происходивших здесь в древности процессов расширить круг исследуемых объектов. После этого длительное время, вплоть до настоящего времени Смоленская экспедиция занимается изучением не только курганов, но и Центрального поселения. Результаты их научных исследований (на основе публикаций) достаточно известны. Можно констатировать, что к настоящему времени московские специалисты продвинулись в своих выводах дальше дореволюционных и довоенных разве что в понимании характера древнего поселения в Гнездове. Т. е. в том, какими ремеслами занимались жившие здесь когда-то люди и с кем, и чем они торговали. В остальном, по нашему мнению, современные научные представления участников Смоленской экспедиции мало изменились. Таким образом, совершенно очевидно, что здесь мы наблюдаем застой научной мысли. Почему же это произошло? Как уже неоднократно упоминалось выше, вероятнее всего, виной всему гипотеза, об одновременном сосуществовании Гнездова и Смоленска которой, до сих пор придерживаются московские ученые. И отсюда следует вопреки многим фактам упорное отрицание ими того, что первоначальный Смоленск был расположен в Гнездове.
7). Те смоляне, которые участвовали в раскопках в Гнездове, знают, что и сама Смоленская археологическая экспедиция это достаточно замкнутая, непрозрачная структура. Нам известно, что для того чтобы научно изучать археологический памятник в Гнездове даже среди студентов учащихся в МГУ проводится жесткий отбор на предмет их лояльности концепции параллельного существования Гнездова и Смоленска. Студенты, сомневающиеся в верности этой гипотезы, вряд ли после окончания МГУ станут постоянными членами Смоленской археологической экспедиции.
Подведем некоторые итоги многолетней деятельности Смоленской археологической экспедиции в Гнездове (Смоленск мы не трогаем). Что мы имеем на сегодняшний день? 1). Более чем на 70% разрушенный по отношению к довоенному времени уникальный археологический памятник. 2). Ни одного подготовленного местного специалиста-археолога, зато есть целая армия невежественных и алчных черных археологов и копателей. 3). Будущий музей в Гнездове без одного экспоната и отсутствие туристов в Смоленске. 4). Так до сих пор и нерешенный основной вопрос о «соотношении Гнездова и Смоленска». Как видим результат деятельности московских ученых достаточно удручающий.
Конечно, обвинять Смоленскую археологическую экспедицию во всех грехах проще всего, и такой подход не совсем правилен. Не меньшая ответственность в том, что происходит в Смоленске и Гнездове лежит и на местных управленческих структурах. Но все же, раньше считалось, что раз московские специалисты самые лучшие профессионалы, раз у них очень много возможностей, поэтому они должны подавать всем лучшие примеры в поведении, просвещать местное население, продвигать местные молодые таланты, помочь в создании смоленской научно-археологической базы, наконец. И ведь, что самое удивительное, в Новгороде все так и произошло. А Смоленску, видимо, просто не повезло с экспедицией. Поэтому по нашему мнению, пока не подготовлены собственные археологи необходимо заменить Смоленскую археологическую экспедицию на какую-нибудь другую, сотрудничество с которой было бы более выгодно и полезно для Смоленска. Иначе, если изучение этого памятника будет и дальше производиться этой же экспедицией, то очень вероятно, что вскоре от Гнездова останутся одни воспоминания, в новом музее Гнездова так и не появится ни одного стоящего экспоната, а Смоленск так и останется городом-фантомом, городом-призраком.
Центром племенного союза кривичей был Смоленск - «И по сих братьи держати почаша род их княженье в полях, а в древлях свое, а дреговичи свое, а словене свое в Новегороде, а другое на Полоте, иже Полочане. От них же кривичи, иже седять на верх Волги, и на верх Двины и на верх Днепра, их же град есть Смоленск; туде бо седять кривичи»[1]. Этот факт, зафиксированный в «Повести временных лет» известен практически всем интересующимся древнерусской историей людям. Также из летописей известно, что Смоленск это древний религиозный центр, существовавший исстари. Так, где же был расположен этот летописный кривичский центр? Не смотря на более чем столетнее изучение Смоленска, историки на этот вопрос до сих пор не могут дать однозначного ответа. К тому же, с современных археологических карт, отражающих период возникновения и становления древнерусского государства (IХ-Х вв.) Смоленск и вовсе исчез[2]. Таким образом, волею ученых-историков Смоленск превращается в город-фантом, город-призрак. Почему же все это происходит именно с нашим городом? Почему современная Российская историческая наука до сих пор не может дать однозначного ответа, где же возник первоначальный Смоленск? Почему уже практически сто лет научная мысль по этому вопросу находится в тупике? Об этом и пойдет речь в данной статье.
Три гипотезы возникновения Смоленска
Ученые, которые занимались этой проблемой раньше и занимаются сейчас, давно поняли, что возникновение Смоленска каким-то образом связано с Гнездовским археологическим комплексом. Расположен этот уникальный археологический памятник в 9-12 км западнее центра современного Смоленска, возле микрорайона Гнездово. Огромный курганный могильник, крупнейший в Европе, первоначально насчитывавший не менее 5000 насыпей, к настоящему времени сохранил не более 1500 курганов. До нашего времени дошло два укрепленных городища - Центральное и Ольшанское, а также огромное Центральное селище (около 25 га). Люди, которые интересуются Гнездовым и знают эту проблему не понаслышке, прекрасно понимают, что основная трудность в преодолении научного тупика находится не в сложности получения в результате раскопок точного археологического материала, а в столкновении нескольких научных гипотез происхождения Смоленска.
Первая гипотеза была высказана в 1905 г. после проведения раскопок смоленским священником и археологом-любителем Г. К. Бугославским, и заключалась в том, что гнездовские курганы в древности являлись языческим кладбищем
Смоленска, всегда находившемся на одном и том же месте. Дальнейшее изучение Гнездова показало полную несостоятельность данной гипотезы.
Вторая гипотеза возникновения Смоленска была озвучена в начале ХХ в. археологом В. И. Сизовым. Он считал, что поселения на территории Гнездова и исторического центра современного Смоленска существовали одновременно. Учитывая накопленный археологический материал и уровень современных знаний, можно констатировать, что сейчас и эта гипотеза выглядит весьма неубедительно. Во-первых, в центральной (древней) части современного Смоленска так до сих пор и не найдено ни следов культурного слоя IХ-Х вв., ни остатков оборонительных сооружений относящихся к этому периоду, ни языческого кладбища, между тем, как в Гнездове все это имеется. Во-вторых, вызывает большое сомнение сама возможность параллельного существования двух крупных поселений на столь малом расстоянии друг от друга (всего 9-12 км). Прежде всего, потому, что уровень развития земледелия в ту эпоху не позволял прокормить два расположенных рядом больших торгово-ремесленных центра, в которых люди не занимались сельским хозяйством. Сельскохозяйственная округа могла прокормить только один такой центр. В-третьих, недавнее открытие Смоленской экспедицией МГУ большого торгового порта Х в. в Гнездове позволяет с большой степенью вероятности предположить, что именно это поселение и было описано правившим в середине Х в. в Византии императором Константином Багрянородным в трактате «Об управлении империей» под названием - «Милиниски»[3], в котором все без исключения историки видят летописный Смоленск. Можно еще добавить, что это первое иностранное упоминание о Смоленске, которое неопровержимо свидетельствует о том, что, по крайней мере, в середине Х в. город с таким названием уже существовал.
Третья гипотеза возникновения Смоленска была сформулирована крупнейшим дореволюционным специалистом в области славянской и русской археологии А. А. Спицыным. Он первым предположил, что огромный Гнездовский могильник остался от древнейшего Смоленска, располагавшегося тогда в Гнездове, а не на современном месте. Эта гипотеза, по нашему мнению, наиболее перспективна, т.к. в ее пользу свидетельствует как множество археологических фактов, так и сама логика возникновения и развития этого поселения. Совершенно очевидно, что княжескому, христианскому Смоленску (расположенному на современном месте) предшествовал Смоленск языческий, родоплеменной. И Гнездовское поселение практически идеально соответствует дохристианской, родоплеменной столице Смоленских кривичей. К тому - же, выдающимся смоленским историком и археологом А. Н. Лявданским в 1924 году были открыты Центральное и Ольшанское селища (древние неукрепленные поселения, или деревни) и доказано, что они одновременны курганам. А Центральное и Ольшанское городища (древние укрепленные поселения), вокруг которых и сформировались эти селища, были обнаружены и частично исследованы еще в дореволюционное время. Было также установлено, что в курганах хоронили людей живших на городищах. Таким образом, все три гипотезы возникновения Смоленска были сформулированы еще в дореволюционное время (в начале ХХ в.).
СОМНИТЕЛЬНЫЕ ДОСТИЖЕНИЯ И ОТКРЫТИЯ ЭКСПЕДИЦИИ МГУ
Если в дореволюционное и довоенное время Гнездовский археологический памятник изучали все желающие, в том числе, не только профессионалы, но и любители, то после Великой Отечественной войны монопольное право на изучение этого объекта получила Смоленская экспедиция МГУ. Конечно, раскопки курганов археологами - любителями, или даже местными крестьянами с целью обогащения, приносили больше вреда делу изучения гнездовских древностей, нежели пользы. Но здесь следует отметить и один положительный момент. То, что изучением этого памятника занимались различные ученые, в том числе и выдающиеся, приводило к выдвижению различных гипотез, их столкновению, и в результате плюрализм мнений двигал вперед всю историческую науку. Монополия же, как известно, ведет сначала к застою, а затем и к деградации. Нечто подобное произошло и здесь.
В 1949 году к изучению Гнездова приступила археологическая экспедиция МГУ. Ее руководитель Д. А. Авдусин сразу же вернулся к забытой и к этому времени уже опровергнутой гипотезе Г.К. Бугославского о том, что гнездовские курганы являются кладбищем современного Смоленска. В 1952-53 годах экспедицией МГУ под его руководством были проведены раскопки Центрального и Ольшанского городищ и Центрального селища. «По данным Д.А. Авдусина, ни на Центральном, ни на Ольшанском городищах, ни на прилегающем к Центральному городищу селище никаких следов поселений, синхронных могильнику не (было) обнаружено. Находимые на местах городищ и селища вещи, аналогичные вещам из могильника, исследователь считает остатками разрушенных, находившихся здесь когда-то курганов... <...> Вал же и ров городища были возведены на месте курганного могильника, о чем свидетельствует наличие в подножии вала остатков курганов. По вещам, найденным в насыпи вала, исследователь относит его сооружение к XVII в.»[4] Сомнения в честности и непредвзятости, сделанных экспедицией МГУ выводов все нарастали. И в 1967-68 годах в Гнездове осуществляет раскопки альтернативная археологическая экспедиция ЛОИА АН СССР под руководством И. И. Ляпушкина, которая исследует юго-западную часть Центрального селища.
И.И. Ляпушкиным был найден культурный слой одновременный курганам, т. е. доказано существование Центрального селища. Он также пришел к выводу, что «возникновение поселения, судя по материалам (в первую очередь по керамическим остаткам), относится ко времени никак не позднее начала IX в., а может быть даже к рубежу VIII-IX вв. Керамические же материалы, а также некоторые металлические изделия правда, пока что единичные, позволяют утверждать, что основателями поселения были славяне, по своей культуре близкие славянам лесостепной полосы»[5]. Возможно, что от отстранения руководством экспедиции МГУ Д.А. Авдусина спасла тогда только внезапная смерть И.И. Ляпушкина. Следует отдать ему должное, - он сделал определенные выводы и частично пересмотрел свои взгляды. В 1970 году Смоленская экспедиция МГУ под руководством Д.А. Авдусина продолжила изучение Гнездова. С этого времени профессор Д.А. Авдусин стал сторонником второй гипотезы возникновения Смоленска, выдвинутой Сизовым, по которой древние поселения в Гнездове и в Смоленске сосуществовали одновременно. Хотя еще совсем недавно он писал следующее - «Так рухнула гипотеза Сизова - Спицина о переносе Смоленска с место на место. Это выбило еще один аргумент из рук норманистов, которые включили эти городища в систему доказательств существования варяжской колонии в Гнездове. Древнего Смоленска в Гнездове не оказалось»[6]. Здесь сам собою напрашивается вопрос - почему этот исследователь в нравственном смысле проявил себя, мягко скажем не лучшим образом? Ответ также достаточно очевиден. Вероятно, ввиду того, что для этого ученого сиюминутная политическая конъюнктура часто оказывалась важнее поисков научной истины.
С начала 70-х гг. ХХ в. Д.А. Авдусин стал искать факты, подтверждающие теперь уже гипотезу, выдвинутую в начале ХХ в. В.И. Сизовым. Т. к. в исторической части современного Смоленска самые ранние из обнаруженных культурных слоев древнерусского времени относятся ко второй половине - концу XI в., необходимо было просто доказать, что поселение в Гнездове возникло позднее середины IX века. Почему именно середины IX века? Да потому, что в Устюжском летописном своде, имеющем, по мнению некоторых ученых следы смоленского летописания[7], под 863 г. написано - «Асколд же и Дир испросистася у Рюрика ко Царюгороду итьти с родом своим и поидоша из Новаграда на Днепр реку и по Днепру вниз мимо Смоленьск и не явистася в Смоленьску, зане град велик и много людьми и приплыста под горы Киевския и узреста на горе град мал»[8]. Таким образом, поселение, относящееся к середине IX века должно быть уже достаточно крупным. Если бы Д.А. Авдусину удалось доказать, что поселение в Гнездове возникло позднее середины IX века, т. е. не являлось древним Смоленском, то у современного Смоленска появились бы некоторые шансы. Можно было бы сослаться на то, что Смоленск слишком малоизучен и культурный слой, относящийся к периоду формирования Древнерусского государства (IX-X вв.) просто пока еще не найден. Сбором этих фактов и доказательств и стала заниматься с начала 1970-х годов ученица Авдусина - Т. А. Пушкина. Она не только попыталась доказать, что поселение в Гнездове возникло во второй половине или в конце IX века, она пошла дальше, и сейчас она и другие участники Смоленской экспедиции утверждают, что поселение в Гнездове возникло на рубеже IX-X веков[9]. Но, как говорится, факты вещь упрямая, и в одной из своих совместных работ Д.А. Авдусин и Т.А. Пушкина написали следующее - «Концентрация лепной керамики и основной части находок дирхемов VIII - IX вв. на мысах обоих берегов Свинца позволяют достаточно уверенно говорить, что именно здесь расположены наиболее ранние части поселения»[10]. Не надо быть большим специалистом, чтобы понять, что утверждения этих ученых, хотя бы в некоторой степени противоречат накопленному их же экспедицией в результате раскопок фактическому материалу. Как бы там ни было, но культурный слой IX-X веков в историческом центре Смоленска так до сих пор и не найден. К тому же из путанных и туманных фраз Т.А. Пушкиной невозможно понять, кем и с какой целью по ее мнению было основано поселение в Гнездове. Вот, например, что она пишет - «Гнездово этого периода (видимо, имеется ввиду поселение начала - первой половины Х в. - авт.) - поселение, связанное с пребыванием дружины киевского князя, собиравшей полюдье (дань) <...> Гнездово развивалось как ремесленно-торговый раннесредневековый центр, слабо связанный с местной округой и ориентированный в первую очередь на обслуживание дружины. Именно в это время здесь отчетливо проступают и связи населения поселка с Северной Европой, западнославянскими землями, Востоком и Византией»[11].
Вероятно, этот текст следует понимать так, что Гнездовское поселение если и не было основано самим великим киевским князем как укрепленный погост с целью сбора дани с покоренных Смоленских кривичей, то, по крайней мере, именно здесь (когда, не совсем понятно), обосновалась великокняжеская дружина. Интересно, что большая часть опубликованных научных работ участников Смоленской археологической экспедиции, как-то - Н.В. Ениосовой, В.В. Мурашевой, С.Ю. Каинова посвящена анализу найденных в Гнездове вещевых комплексов и отдельных вещей, относящихся к кругу скандинавских древностей. Хорошо известно, что скандинавы составляли в Х в. заметную часть в великокняжеской дружине. Через Гнездово в то время проезжало (или скорее проплывало) и очень много скандинавских купцов. Такое гипертрофированное внимание московских ученых к скандинавам в ущерб другим этническим группам, также проживавшим тогда на этом поселении, невольно может навести на мысль, что поселение в Гнездове и было ими основано. Но, это, конечно же, нонсенс. Как бы там ни было, но перед нами еще одна серьезная проблема, которую Смоленская экспедиция МГУ так и не смогла разрешить за более чем 60 лет своего существования. Можно еще добавить, что в русских летописях все города, основанные в период формирования древнерусского государства (IX - X вв.), четко зафиксированы. Никакого крупного поселения возле Смоленска, основанного скандинавами, или еще кем-либо, они не знают.
Вот так буднично и незаметно один из самых древнейших и знаменитейших городов России превратился в какой-то фантомный, не реальный город-призрак, который сейчас и вовсе исчез с археологических карт. Конечно, нельзя отрицать тот факт, что в Гнездове найдено много скандинавских вещей и захоронений, причем некоторые из них (т. н. большие гнездовские курганы) самые богатые. Несомненно, выходцы из Скандинавии занимали верхушку социальной лестницы Гнездова, но это вовсе не означает, что другие не столь социально значимые этнические группы менее достойны научного изучения.
Поздняя датировка начала функционирования поселения в Гнездове (рубеж IX - X вв.) входит также в прямое противоречие с фактами, накопленными смоленским историком и археологом Е.А. Шмидтом. «Уже в период раннего железного века, - пишет исследователь - в I тысячелетии до н. э., в этом районе (около Гнездова - авт.) возникает несколько укрепленных поселений - городищ». «Население этих городищ, относившееся к группе днепро-двинских племен, положило начало хозяйственному освоению Поднепровья в районе Гнездова и создало предпосылки для дальнейшего развития хозяйства и культуры». «Видимо, самое позднее в IV в. н. э. появляется неукрепленное поселение земледельцев на пологом склоне правого коренного берега Днепра в районе впадения р. Свинки, т. е. у современной деревни Гнездово». «К середине V в. н. э. в верховьях Днепра, включая район Гнездова, и на смежных территориях Подвинья сформировалось население с весьма самобытной культурой... <...> В археологической литературе эта новая культура получила название «культура тушемлинских племен»». «Фрагменты глиняной посуды тушемлинских типов в Гнездове найдены в нескольких местах, что свидетельствует о существовании здесь поселения в какой-то отрезок времени между V и VIII вв. н. э.» «В период расселения племен культуры длинных курганов район Гнездова, ранее обжитой с весьма благоприятными природными условиями, привлек внимание пришельцев. На сухих песчаных участках правого берега Днепра по обе стороны от устья р. Свинки формируется поселение. Об этом свидетельствуют многочисленные находки лепной керамики нового типа». «Аналогичная керамика по форме и характеру орнаментации найдена практически во всех раскопанных длинных курганах в Смоленском Поднепровье, и ее бытование охватывает период VIII - начала Х вв.» «Пока нет доказательств непрерывного существования поселений в Гнездове с начала VIII в. и до конца IX в., но, одно несомненно, поселение включающее жителей культуры длинных курганов, в IX в. здесь было». «Независимо от того, будет ли доказано, что новое поселение в Гнездове основано в VIII в. или в IX в., становится совершенно ясно, что к концу IX в. оно уже было большим поселением, а его дальнейшее расширение происходило не только за счет прироста местного населения, но и за счет прилива значительной массы людей извне, включая иноземцев, и одновременно формировалась структура большого поселения городского типа»[12]. К этому еще можно добавить, что в Гнездове, в том числе и на Центральном поселении очень часто находят кремневые орудия, отщепы и изредка неолитическую керамику. Несомненно, во время неолита здесь были какие-то стоянки[13]. Но, по непонятным причинам исследователи из Смоленской экспедиции МГУ об этих находках хранят молчание. Таким образом, многие факты свидетельствуют о том, что не на пустом и диком месте «возникло на рубеже IX-X веков» Гнездовское поселение, а на обжитом и окультуренном многими поколениями живших здесь прежде людей.
СРЕДНЯЯ РУСЬ
Еще Древнерусские летописи, в том числе, и «Повесть временных лет», отмечали уникальность региона так называемого «Оковского леса», где находились истоки трех великих восточнославянских рек - Волги, Западной Двины и Днепра. Здесь, в этом районе древнерусский летописец помещает племенной союз кривичей, и здесь же сходились все основные торговые пути Восточной Европы. Таким образом, было бы странно, если бы на этом самом крупном перекрестке торговых путей Восточной Европы не появилось бы большое торгово-ремесленное поселение. И такое поселение здесь, естественно появилось. «Повесть временных лет» в числе нескольких древнейших городов Восточной Европы упоминает и Смоленск. А в Устюжской летописи, как уже упоминалось выше, под 863 годом Смоленск значится как «град велик и много людьми». Хотя среди ученых Устюжский летописный свод не особенно авторитетен, но, все же, вполне вероятно, что в нем, в отличие от других летописей, сохранилась память о том, что уже приблизительно в середине IX века в Верхнем Поднепровье существовало довольно крупное поселение. Петербургский историк и археолог В. А. Булкин первым обратил внимание на то, что «район Смоленска представлял собой своеобразный узел (стык, перекресток) воднотранспортных систем Восточной Европы», и предложил для обозначения этого уникального региона использовать термин «серединная Русь»[14]. Где же был расположен этот первоначальный Смоленск? К сожалению, на этот вопрос до сих пор нет однозначного ответа. Но по нашему мнению, этот город был расположен в 10 - 12 км западнее центра современного Смоленска, в районе современного микрорайона Гнездово. Об этом свидетельствует множество фактов, как очень давно известных широкой общественности, так и совсем новых, ставших известными всего лишь в последние несколько лет.
Как уже было нами отмечено выше, Смоленск расположен в уникальном месте, где в древности сходились все основные торговые пути Восточной Европы, естественно, поэтому, что это должен был быть, прежде всего, торгово-ремесленный центр. А торгово-ремесленному центру требуется хороший порт, или гавань для загрузки и выгрузки товаров, отдыха людей, спокойной стоянки судов (чтобы не мешало сильное течение, большие волны или другие помехи стихии). Такой большой торговый порт с остатками портовых сооружений Х в. был недавно обнаружен Смоленской археологической экспедицией возле Центрального гнездовского городища, с его южной стороны, в старице Днепра, где до сих пор сохранилось озеро Бездонка, в древности, вне всякого сомнения, напрямую сообщавшееся с Днепром. Смоленский историк и археолог Е. А. Шмидт уже давно обратил внимание на то, что на протяжении большого отрезка пути, от самых верховий Днепра, и до белорусского города Орша, это место, где река не только подходит непосредственно к высокому коренному берегу, но еще, и самим Днепром в этом месте была образована большая естественная гавань. К тому же, «район в котором располагается Гнездовский археологический комплекс, по своим природным условиям является наиболее благоприятным на большом отрезке течения Днепра от Смоленска до Орши»[15]. Сейчас уже ни у кого не вызывает сомнения факт, что именно здесь в древности был расположен большой торговый центр. Также бесспорным является и то, что Гнездово в древности было крупным ремесленным центром, снабжавшим своими изделиями не только ближайшую округу, но и достаточно отдаленные местности[16]. Когда же здесь зародилось ремесло? Ленинградский историк и археолог И.И. Ляпушкин производивший раскопки на юго-западе Центрального селища в 1967-68 гг., о чем уже упоминалось выше, открыл древнюю бронзолитейную мастерскую функционирование которой отнес к IX веку[17]. Вот, что об этом написали ленинградские исследователи В.А. Булкин, Г.С. Лебедев и И.В. Дубов - «В ремесленных мастерских Гнездова неоднократно находили заготовки и готовые изделия, представляющие детали женского убора, характерного для населения длинных курганов и почти полностью отсутствующие в Гнездове (как мы помним, И.И. Ляпушкин считал, что на Центральном поселении в Гнездове проживали славяне - авт.). Наиболее реальное объяснение этому факту - изготовление таких предметов специально для населения округи. С другой стороны, решительное отсутствие каких-либо данных, свидетельствующих о занятии гнездовского населения земледелием, заставляет предполагать взаимную, обоюдную заинтересованность населения Гнездова и округи»[18]. Е.А. Шмидт установил, что детали головного убора, найденные в смоленских длинных курганах принадлежали балтским женщинам[19]. Таким образом, совершенно очевидно, что именно это поселение как минимум с IX века, было связано с окружающими балтскими племенами, так как изделия именно из этой ремесленной мастерской были найдены во многих смоленских длинных курганах. А это, в свою очередь, может являться свидетельством того, что именно Гнездово, начиная с IX века, становится племенным центром Смоленских кривичей.
Здесь следует заметить, что в Восточной Европе имеется два основных типа древнейших поселений, из которых впоследствии развились города. Первый тип, это открытые (без оборонительных сооружений) торгово-ремесленные поселки, возникшие на бойких местах, к этому типу относятся раннее Гнездово, ранняя Старая Ладога, Большое Тимерево (рядом с Ярославлем). Второй тип, это небольшие укрепленные городища, в которых постоянно проживала, или периодически собиралась на съезды и религиозные праздники племенная верхушка, это - Изборск, Полоцк, Киев. Раннее Гнездово по своей структуре (отдельные производственная и жилая части) больше всего напоминает раннюю Старую Ладогу. И именно по причине того, что изначально Гнездово было торговым поселением, а Смоленск известен в летописях как племенной центр Смоленских кривичей, некоторые ученые отрицают возможность связать это поселение со Смоленском. Но следует обратить внимание на тот факт, что если с возникновением Рюрикова городища (возле Новгорода) и перенесения туда центра «земли Словен», и формированием в конце IX века единого Древнерусского государства с центром в Киеве, значение Старой Ладоги неуклонно снижалось то, наоборот, с началом функционирования «пути из варяг в греки» значение Гнездова как моста соединяющего северную и южную Русь неуклонно возрастало. Об этом свидетельствует множество кладов Х в. найденных в Гнездове. К началу 90-х годов ХХ в. их было уже не менее девяти[20]. Вот, что по этому поводу пишет Т.А. Пушкина - «Для сравнения: в Киеве найдены семь кладов, в Новгороде - три, в Старой Ладоге - три... <...>Такая исключительная концентрация находок в районе Гнездова связана не только с тем, что в какой-то период здесь велись активные земляные работы и более сорока лет работает археологическая экспедиция. Подобная ситуация не отразилась, например, на числе кладов в Новгороде, или Старой Ладоге. Причина - в характере Гнездовского поселения», а также в «его значении»[21], и не только для Верхнего Поднепровья, но и для Руси вообще. Торговая мощь, богатство и постоянно возрастающее значение возникшего на бойком месте, на периферии балтского и славянского миров торгово-ремесленного поселения с активным славянским населением и привели, вероятно, к постепенному складыванию вокруг этого сильного центра племенного союза Смоленских кривичей, в который вошли как славяне, так и проживавшие в Верхнем Поднепровье и Подвинье, в небольших земледельческих поселках, балты.
Следует, также заметить, что небольшого укрепленного племенного центра подобного Полоцку или Изборску, который здесь до сих пор ищут многие исследователи, и не могло возникнуть по той простой причине, что эта территория, по всей вероятности, уже с VIII века была полиэтнична. То есть, Верхнее Поднепровье во многом оказалось пограничной территорией между двумя большими этническими общностями - славянами и балтами, причем славяне оказались заметно активнее и предприимчивее, и поэтому граница постепенно сдвигалась на северо-запад[22]. Кстати, в Гнездове, как и в племенном союзе Смоленских кривичей, славяне также с самого начала заняли доминирующее положение. А в начале, или в первой половине Х века балты в Верхнем Поднепровье и Подвинье были окончательно ассимилированы[23].
«Под 859 годом - пишет смоленский исследователь Ф.Э. Модестов - летописец сообщает: «Имаху дань варязи из заморья на чуди и на словенех, на мери и на всех кривичех». Пояснение летописца «на всех кривичех» является не текстологической ошибкой в названии племени «весь», а отражением политических реалий. Кривичи уже были не единым племенем, с единым центром, как другие перечисленные племена, а разделились на два племени с центрами в Полоцке и в Смоленске, что и отразил летописец»[24]. И по нашему мнению, в появлении нового племенного объединения кривичей с центром в Смоленске повинны именно славяне. Таким образом, все эти факты приводят нас к одному выводу о том, что, вероятно, во второй половине IX века в Верхнем Поднепровье и Подвинье начало формироваться свое независимое протогосударство. И ведущая роль в его формировании принадлежала продвинувшейся далеко на север большой группе славян[25].
Как же оно называлось? Возможно, ответ на этот вопрос имеется в публикации И. Херрмана - «Арабский географ Ибн Хаукаль, рассказывая о Булгаре и хазарской торговле, приводит показательное сообщение о характере связей между Скандинавией и Средней Азией: «Вывозимые из их (хазар) страны в исламские страны мед, свечи и пушные товары ими ввозятся только из местностей Руси и булгар. Также обстоит дело и с вывозимыми по всему миру бобровыми мехами. Они (бобры) водятся только в этих северных реках в местностях булгар, Руси и Krbanah»... Связи, о которых идет речь, отчасти восходят ко временам исламизации булгар, то есть к VIII или началу IX в.»[26] Почему же одна местность здесь написана латинскими буквами? Да потому, что очень трудно понять, о какой именно стране написал арабский автор. Совершенно очевидно, что эта территория находится где-то на севере, недалеко от местностей, где живут булгары и Русь. Также очевидно, что здесь имеется ввиду северная Русь, то есть «земля Словен». Значит, искомая «земля» была расположена где-то неподалеку. Если переписать это слово кириллицей, и заменить латинскую букву - b, на - в, так как фонетически это очень близкие звуки, то мы получим слово - КРВАНАХ. Учитывая многочисленные искажения, мы предлагаем читать это слово, как - КРИВЕНАХ. То есть, «бобры водятся в Кривенах», или в «земле Кривичей». Тем более что «земля Кривичей» соседствовала с «землей Словен».
Если для обозначения «земли Словен», существует научный термин «северная Русь», а для обозначения «земли Полян» - «южная Русь», то для обозначения «земли Кривичей», можно ввести в научный оборот термин - «средняя Русь». Таким образом, во второй половине IX века, в Восточной Европе было не два, а три протогосударственных образования. На севере, в Приильменье - «северная Русь», в Верхнем Поднепровье и Подвинье - «средняя Русь», и в Среднем Поднепровье «южная Русь». Кстати, Д.А. Авдусиным еще в 1967 году, было написано: - «До похода Олега на Царьград «Повесть временных лет» городами называет только Новгород, Киев и Смоленск, а Белоозеро, Изборск, Полоцк, Ростов, Муром, Любеч, Псков упомянуты лишь по названию, без добавления слова «город»... Таким образом, Смоленск поставлен летописцем в один ряд с Новгородом и Киевом»[27].
«ВЕЩИЙ» ОЛЕГ В ГНЕЗДОВЕ
Под 882 годом, «Повесть временных лет» повествует о походе воеводы (или князя?) Олега из «северной Руси» на юг и завоеванием им Смоленска, но Архангелоградская летопись описывает это событие гораздо более подробно - «И прииде к Смоленьску и кривичи и стал выше города и шатры изставиша многи разноличны цветы. Уведавше же Смольяне и изыдоша старейшины их к шатрам и спросиша единого человека: «кто сей прииде, царь ли, или князь в велицей славе?». И изыде из шатра Ольг, имый на руках у себя Игоря и рече Смольняном: «сей есть Игорь князь Рюриковичь Русский» и нарекоша его Смольняне государем. И вдася весь град за Игоря. И прия град и посади в нем муж свои»[28]. Попытаемся показать, что это сообщение древнерусского летописца относилось именно к Гнездову, а не к какому либо еще иному поселению.
Прежде всего, необходимо сразу же отметить, что поход князя Олега был направлен именно против Смоленска, так как среди многих исследователей до сих пор бытует мнение, что Олег захватил Смоленск как бы попутно, идя в поход на Киев. На самом деле, если бы его интересовал только Киев, то он как ранее Аскольд и Дир прошел бы мимо Смоленска. Выше мы уже упоминали, что под 863 г. об их походе в Устюжском летописном своде сказано - «И поидоша из Новаграда на Днепр реку и по Днепру вниз мимо Смоленьск и не явистася в Смоленьску»[29]. Из этого отрывка совершенно очевидно, что «путь из варяг в греки» проходил в стороне от Смоленска, ниже по течению Днепра. Значит, Олега интересовал именно Смоленск, а точнее его богатства, потому что в конце IX века это было уже, вероятно, достаточно большое и богатое торгово-ремесленное поселение. К тому же, поход Олега, вероятно, не был и достаточно мирным. Новгородская летопись явно трактует присоединение Смоленска в 882 г. к державе Рюриковичей, не как мирное, а как военное предприятие. - «И начаста воевати, и налезоста Днепр реку и Смолнеск град»[30].
Еще одна неувязка относится к тому, что некоторые ученые трактуют расплывчатое и неконкретное летописное сообщение, датированное 859 г. о том, что «имаху дань варязи из заморья на чуди и на словенех, на мери и на всех кривичех»[31], как фактическое доказательство того, что Смоленск в середине и начале второй половины IX в. входил в состав «северной Руси». Но сообщения тех же летописей о походе воеводы (князя) Олега совершенно определенно дают нам понять, что Смоленск в состав этого государства не входил. Как написал Ф.Э. Модестов - «Свои города не захватывают, только чужие»[32]. В чем же кроется причина этого противоречия? Как нам кажется, в летописях была отражена попытка княжеской династии Рюриковичей, обосновать законность завоевания никогда не принадлежавшего им Смоленска, или, по крайней мере, придать этому завоеванию видимость законного.
По сообщениям летописей в походе Олега на Смоленск участвовали «все кривичи». Это именно все кривичи, а не угро-финское племя весь, как считают некоторые исследователи, и здесь нет никакой ошибки. Хотя в летописном отрывке, который мы процитировали выше, также сказано, что воевода (князь) Олег «приде к Смоленьску и кривичи», то есть пришел к Смоленску и к кривичам. Совершенно очевидно, что в сообщении летописца имеется явное противоречие. Вот, что по поводу этого противоречия написал Д.А. Авдусин - ««Повесть временных лет», таким образом, в ряде списков подчеркивает, что в войске Олега были «все кривичи», т. е. как мы понимаем, представители всех племен, входивших в кривичский племенной союз. Это сообщение указывает также, что Смоленск - кривичский город, а раз это так, то смоляне, как видимо думал летописец, должны были добровольно подчиниться войску, в которое входили соплеменники»[33]. И еще - «Действительно, слова «их же град есть Смоленск» может быть следует понимать не в том смысле, что Смоленск (по крайней мере в IX в. - авт.) был центром, главным городом кривичей, а лишь как указание на то, что он не был единственным кривичским городом, тем более что в последующем тексте есть упоминание, что и в «Полотьски кривичи»»[34]. Выше нами уже было высказано предположение, что в середине - начале второй половины IX в. произошло разделение кривичей на два новых племенных объединения - полоцких и смоленских. Последуем в рассуждениях за дореволюционным исследователем П.В. Голубовским, и предположим, что Олег взял в поход на Смоленск полоцких кривичей, чтобы восстановить главенство Полоцка над распавшимися кривичскими землями, т. к. он считал Смоленск всего лишь пригородом «главного города» Полоцка. А потому, по его мнению, пригород должен был мирно следовать примеру своей метрополии, то есть подчиниться войску Олега[35]. Действительно, если следовать этой логике, то это противоречие во многом исчезает. Но тут же появляются другие. Во-первых, совершенно непонятно зачем Олегу воевать за интересы Полоцка. Во-вторых, имеются большие сомнения в добровольной сдаче смолян Олегу. И, в-третьих, Полоцк, вряд ли мог быть метрополией Смоленска. Но, все противоречия окончательно исчезают, если исходить из того, что Олег очень грамотно использовал распад племенного объединения смоленско-полоцких кривичей в своих личных интересах и под предлогом восстановления целостности кривичских земель под эгидой Полоцка, захватил Смоленск. Таким образом, полоцкие кривичи, если они, конечно, участвовали в походе просто должны были придать этому завоеванию видимость законного (легитимного). Вероятно в летописях, не смотря на сильные искажения, неминуемые при их многократном переписывании прослеживается именно эта линия.
Так мог ли быть Полоцк метрополией Смоленска? Если считать, что первоначально Смоленск находился в Гнездове, то, как уже упоминалось выше, ответ на этот вопрос во многом кроется в различном происхождении двух этих поселений. «Если древний Смоленск возник как открытый торгово-ремесленный и военный центр на берегу Днепра и занимал важное стратегическое положение на перекрестке речных путей, то ранний Полоцк имел иной облик и выполнял в целом иные функции. Древнее поселение здесь, укрепленное валом и надежно укрытое в излучине реки, удалено от берега Западной Двины почти на километр. Отсутствие на Западной Двине выше и ниже Полоцка каких-либо серьезных препятствий... еще больше отчуждает поселок VIII - IX вв. от водной торговой магистрали. Подобная топография и облик Полоцка вполне соответствуют указанию летописи на то, что городок в это время был племенным поселком полочан, живших по берегам одноименного притока Западной Двины. Состояние племенной замкнутости нарушается (только - авт.) со второй половины IX в... <...> В это же время древний Смоленск (Гнездово), находясь «на гребне» восточной торговли и включая в свой состав и варяжских поселенцев, переживает пору своего расцвета, столь ярко проявлявшегося в его росте и структуре»[36]. На основании вышеизложенного совершенно очевидно, что до завоевания Смоленска (Гнездова) в 882 г. Олегом «открытый торгово-ремесленный и военный центр» в верховьях Днепра развивался очень динамично и быстро усиливал свое экономическое и политическое влияние в Верхнем Поднепровье и Подвинье. И наоборот, племенная знать достаточно замкнуто проживавшая в небольшом укрепленном поселке - Полоцке, в это же время также стремительно теряла свое политическое влияние на смоленско-полоцких кривичей. К тому же, как уже было нами отмечено выше, многие факты свидетельствуют о том, что возвышение древнего поселения в Гнездове, вероятно, связано, в первую очередь с деятельностью поселившихся здесь славян. Естественно, что в конце XIX в., когда археология находилась еще в зачаточном состоянии и, руководствуясь, в основном в своем анализе отрывочными и не всегда точными письменными сведениями П.В. Голубовский мог сделать и не совсем правильные выводы. Таким образом, практически весь накопленный в результате археологических исследований фактический материал свидетельствует о том, что Олег затевал столь грандиозный поход, прежде всего, потому что в конце IX в. Смоленск был независимым и уже достаточно влиятельным политическим и экономическим центром.
Эти выводы подтверждает и то, что в последнее время все больше исследователей выражают сомнения в точки зрения ученых из Смоленской археологической экспедиции о ключевой роли в формировании «открытого торгово-ремесленного центра» в Гнездове пути «из варяг в греки». Например - «Традиционно возникновение и дальнейшее развитие Гнездовского комплекса археологических памятников связывается с функционированием Пути «из Варяг в Греки» в его направленности с севера на юг Волхов - Ловать - Днепр. Противоречие этого постулата археологическим материалам уже нашло отражение в литературе. Источниковедчески более обоснованной выглядит роль «широтного» направления связей Гнездова: Даугава (Западная Двина) - Днепр - Ока - Волга. Именно складывание связей в соответствии с освоением названных участков подтверждается импортами восточного и западного (североевропейского) происхождения, которые по дате - от середины - второй половины IX в. до середины - второй половины - Х в. - и принципиальному характеру совпадают с наиболее ранними комплексами Гнездова»[37]. Или еще, - «Это и другие недоумения устраняются в том случае, если предположить, что стимулирующую роль в истории Гнездова сыграл путь не «из варяг в греки», а в направлении Западная Двина - Днепр - Ока - Волга. Западное направление, в отличие от северного (по Ловати и Волхову), обеспечивало более короткую и прямую связь Гнездова со странами побережья Балтийского моря, восточное - выходило к волжской магистрали и соединяло Гнездово с центрами восточной торговли»[38]. Это же косвенно подтверждается и Устюжским летописным сводом, о чем уже упоминалось выше, совершенно очевидно, что Смоленск (Гнездово) был основан значительно восточнее волоков из Западной Двины в Днепр. Такое его расположение можно объяснить только тем, что поселение в верховьях Днепра возникло ранее начала функционирования пути «из варяг в греки» и первоначально, возможно, занималось посреднической торговлей между странами Востока и Суббалтийским регионом. Вероятно, именно этим и можно объяснить находки на Центральном поселении в Гнездове ранних арабских монет (дирхемов), иранских и салтовских (хазарских) вещей VIII - IX вв.
Есть и еще несколько фактов, подтверждающих, что именно Гнездово и является тем самым летописным Смоленском, который завоевал воевода (князь) Олег. Выше мы уже приводили цитату из «Повести временных лет», в которой в частности было написано, что Олег «сташа выше города и шатры иставиша многи разноличны цветы». В статье Д.А. Авдусина и Т. А. Пушкиной в частности говорится - «В результате дешифровки аэрофотоснимков района Гнездова, произведенной К.В. Шишкиным, обнаружен ряд пятен, трактуемых им как следы поселений. В районе Днепровских групп такое пятно имеет четкую округлую форму, что напоминает лагеря викингов. На левобережье пятен несколько, но они не столь округлы и тянутся на протяжении двух километров, вплоть до места, противоположного Ольшанской группе....Если даже рассматривать эти пятна как следы поселений, надо эти поселения считать крайне недолговечными. Однако Х. Якун предлагает считать прямоугольные пятна с вогнутостью внутрь следами палаток, даже если нет находок вещей и черепков... <...> Это могли быть лишь следы палаточных лагерей отрядов, двигавшихся по водным путям и делавших остановки на несколько дней, может быть недель»[39]. Можно предположить что эти следы огромных палаточных лагерей, тянущихся на левобережье Днепра на несколько километров и есть остатки летописного лагеря «вещего» Олега. Тем более что чуть выше Центрального городища, где находилось древнейшее поселение, на левом берегу Днепра, несколько лет назад была найдена бронзовая скандинавская позолоченная булавка с навершием в виде головки конька или дракона, похожая на найденную в XIX веке в Центральной курганной группе В.И. Сизовым[40].
Еще одним фактом, подтверждающим, что именно Гнездовское поселение было летописным Смоленском, являются несколько ранних дружинных курганных групп (кладбищ) расположенных недалеко от этого поселения. Первое, самое большое дружинное кладбище находится в центре Центральной группы и составляет ее ядро. Еще в XIX веке здесь было пять «больших» курганов от трех - до девяти метров в высоту и несколько сотен дружинных курганов меньших размеров. В.И. Сизовым и другими дореволюционными археологами было установлено, что на этом парадном (привилегированном) кладбище хоронили скандинавов (наиболее богатые захоронения), балтийских славян, возможно славян из племенного союза полян и известно, по крайней мере, одно захоронение финской женщины[41]. Возможно, финских захоронений было и больше, но в связи с несовершенством методики археологических раскопок в дореволюционное время, другие такие захоронения могли просто не заметить. Многолетними раскопками также установлено, что похороненные на этом языческом кладбище люди жили на Центральном городище. Причем, по всей вероятности, именно ими, или под их руководством местными кривичами, оно и было возведено в начале - первой половине Х века. Было установлено, что самое древнее скандинавское захоронение на этом кладбище относится к концу IX века[42]. Также установлена прямая связь скандинавов живших на Центральном городище в Гнездове и похороненных в Центральной курганной группе, с Рюриковым городищем под Новгородом. В одном из богатых скандинавских захоронений, раскопанных в конце XIX века, была найдена бронзовая скандинавская булавка, сделанная в бронзолитейной мастерской на Рюриковом городище[43]. Еще одна подобная булавка, как мы уже писали выше, была найдена на левом берегу Днепра. По поводу того, как в Гнездово попали балтийские славяне, московские специалисты до сих пор не дали сколько-нибудь внятного ответа. Поэтому мы вправе предложить свою версию. Балтийские славяне, которые попали в Гнездово, безусловно, в конце IX века, так как на Центральном городище и в курганах были найдены принадлежавшие им вещи, относящиеся к IX веку, попали в Гнездово вместе с войском князя Олега. Так как они, возможно, являются летописными словенами и псковскими кривичами. Сейчас имеется уже много доказательств того, что Ильменские словене попали в Приильменье с берегов южной Балтики[44]. Их предками, по всей вероятности, были либо жившие на нижнем Одере поморяне, либо ободриты, а псковские кривичи, возможно, являлись потомками поморских славян с берегов Нижней Вислы[45]. Финны также могли сюда попасть только с войском князя Олега. Ну, а появление в Гнездове несколько позднее (в начале Х века) полян можно связать с завоеванием Киева. Следует заметить, что сейчас археологи из Смоленской экспедиции хотят пересмотреть датировки и пытаются доказать, что Центральная курганная группа начала функционировать не в конце IX в., а в более позднее время - в 20-е - 30- е гг. Х в. Но, по нашему мнению, такие выводы противоречат не только накопленному фактическому материалу, но, во многом, и здравому смыслу[46].
Несколько лет назад, совершенно случайно, нами были обнаружены неизвестные искусственные сооружения, насыпанные из земли которые, возможно, являются дружинными курганами. Конечно, эти вновь обнаруженные насыпи могут оказаться и не курганами, и для того, чтобы точно установить, чем же на самом деле являются эти искусственные сооружения, необходимы научные исследования. Но по нашему мнению, до начала их изучения мы вправе высказать свои некоторые мысли. Эти, искусственные насыпи, находятся в двух километрах к северо-востоку от северной окраины Лесной курганной группы, восточнее железнодорожной станции Красный бор. Их не более десятка, и они расположены цепочкой, с южной стороны от песчаной гряды. Те из них, которые лучше всего сохранились конической или полусферической формы, высотой от трех, до пяти метров и имеют усеченные плоские, либо плосковатые вершины. Курганы такой формы, как уже было доказано, насыпались скандинавами[47]. В сторону станции песчаная гряда расширяется и становится выше и круче. Недалеко от нее она обрывается, так как дальше уничтожена старыми песчаными карьерами. Мы думаем, что если эти искусственные сооружения действительно окажутся курганами, то на вершине этой высокой и крутой песчаной гряды, сейчас уничтоженной карьером, ранее могло находиться небольшое древнее укрепленное городище, от которого они и остались. Если это действительно курганы, то к какому времени они могли относиться? Можно предположить, что к тому же времени что и дружинная часть Центральной группы, т. е. к концу IX - середине Х в. Для удобства предлагаем назвать эту пока условную курганную группу - Дубровенской, так как недалеко от этого места протекает речка Дубровенка.
Но самое интересное, что в нескольких километрах северо-восточнее была и еще, одна третья, Новоселковская дружинная курганная группа, целиком раскопанная в 50-е - 60-е годы. В 1924 г. смоленский историк и археолог А.Н. Лявданский насчитывал в ней 36 курганов[48]. Большая часть из них имела четырехугольные, пирамидальные очертания, с усеченными плоскими вершинами. Раскопками историков и археологов Е.А. Шмидта и С.С. Ширинского было установлено, что эта дружинная курганная группа функционировала с конца IX, по начало сороковых годов Х в.[49] Рядом с этой курганной группой также имеется небольшое древнее укрепленное городище, на котором, вероятно и проживали похороненные в этих курганах люди. В результате проведения археологических раскопок было установлено, что в одних из курганов, были похоронены довольно богатые скандинавы, вместе с ними и отдельно, в других курганах, вероятно, были похоронены этнические балты. «Четырехугольные курганы у пос. Новоселки дают весьма сложное переплетение разных культур для рубежа IX - Х вв. Здесь мы наблюдаем вещи типичные для восточнобалтийских племен, некогда широко распространенные в местной культуре длинных курганов, а в это время являющиеся как бы пережитком. Наряду с этим имеются вещи скандинавских типов и вещи славянские»[50]. Т. к. широко известно, что до настоящего времени ни в одном из раскопанных курганов Гнездова (сейчас их раскопано около 1000) не обнаружено захоронений, принадлежащих культуре смоленско-полоцких длинных курганов участники Смоленской археологической экспедиции считают, что этот небольшой археологический памятник никак не связан с Гнездовским археологическим комплексом. Хотя в одном из курганов Новоселок была найдена бронзовая трехдырчатая подвеска-держатель[51], безусловно, изготовленная в бронзолитейной ремесленной мастерской Гнездова, раскопанной И.И. Ляпушкиным, а смоленский историк и археолог А.Н. Лявданский, в 20-х гг. ХХ в. исследовавший здесь один курган, обратил внимание на то, что многие вещи из раскопанного им комплекса «весьма близки» вещам найденных в курганах Гнездова[52]. Здесь сразу же возникает вопрос, если в новоселковских курганах были похоронены не жители гнездовского поселения или округи (Верхнего Поднепровья), но они были, безусловно, связаны с Центральным поселением в Гнездове, то кто же был там похоронен?
В результате проведения археологических раскопок стало известно, что в Подвинье, в районе Полоцка «вещи типичные для восточнобалтийских племен», относящиеся к культуре длинных курганов продолжали использоваться гораздо дольше, чем в Верхнем Поднепровье. Это было связано с тем, что, как уже упоминалось выше, славянизация местного населения здесь началась позже и проходила более длительное время. В связи с этим, можно предположить, что на раннем дружинном кладбище в Новоселках были погребены полоцкие кривичи, пришедшие к Смоленску в войске Олега и связанные с ними скандинавы. Выше уже упоминалось о том, что летописец под 859 г. упоминает о том, что «имаху дань варязи из заморья на чуди и на словенех, на мере и на всех кривичех»[53]. То есть, вероятно, уже в середине - начале второй половины IX в. по крайней мере, полоцкие кривичи входили в орбиту скандинавского влияния. Другая летопись однозначно свидетельствует в пользу того, что в это же самое время (862 г.) какие-то скандинавы не просто совершали «из-за моря» периодические набеги на земли балтских, восточнославянских и финно-угорских племен с целью сбора дани, но уже и достаточно прочно обосновались среди некоторых племен северо-запада Восточной Европы. Среди других летопись однозначно называет и кривичей. «И всташа словене и кривици и меря и чудь на варягы, и изгнаша я за море; и начаша владети сами собе и городы ставити»[54]. После этого «распавшаяся Северная Русь - уточняет смоленский историк и археолог Ф.Э. Модестов - впала в межплеменные столкновения, итогом которых стало призвание в 862 г. Рюрика, вновь объединившего племена и основавшего новую династию. Хотя, возможно, это было возвращение старой. Правление Рюрика началось с раздачи «мужам своим» в управление племенных территорий, «овому Полотецк, овому Ростов, другому Белоозеро». Смоленска в списке раздач нет, есть только полоцкие кривичи»[55].
Полученные в результате археологических раскопок вещественные материалы однозначно свидетельствуют о том, что на раннем этапе формирования Древнерусского государства (IX - X вв.) династия Рюриковичей была тесно связана с кругом скандинавской культуры. Древнерусские летописи, как мы только что отметили выше, также во многом указывают на то, что в середине - второй половине IX в. «северная Русь», в том числе и Полоцк, была связана со скандинавами. Так откуда же были родом, пришедшие к Смоленску вместе с полоцкими кривичами, и вероятно, возглавлявшие их скандинавы? Ответ на этот вопрос, как нам кажется, еще в 70-х гг. ХХ в. дал Д.А. Авдусин. - «Имея в виду, что становление днепровского пути, как торгового произошло не ранее начала Х в.[56], что основной путь шел через Рижский залив и Двину,.. <...> сопоставляя это с находимыми в Гнездове подкововидными фибулами, типичными для юго-восточной Прибалтики, и с некоторыми другими привезенными оттуда предметами, можно думать, что гнездовские варяги были скандинавами с балтской примесью, первое поколение которых жило где-то там, может быть на Готланде, бывшем местом смешения племен»[57]. Можно с осторожностью предположить, что именно скандинавам выходцам с острова Готланд, более других своих соплеменников связанным с балтской культурой и принадлежали четырехугольные пирамидальные курганы с усеченными вершинами. Этому выводу об определенной скандинавской традиции не противоречит и раннее дружинное захоронение в четырехугольном пирамидальном с плоской вершиной кургане № 47 в Лесной группе Гнездова[58].
Кто же участвовал в походе на Смоленск? Повесть временных лет уточняет - «Поиде Олег, поим воя многи, варяги, чудь, словени, мерю, и все кривичи, и приде к Смоленьску с кривичи, и прия град, и посади муж свои»[59]. Как мы уже рассмотрели выше, в Гнездове на ранних дружинных кладбищах имеются захоронения всех вышеперечисленных этнических групп. К тому же по этим кладбищам мы можем понять, что войско воеводы (князя?) Олега не было монолитным, оно состояло, по всей видимости, из нескольких (трех?) основных отрядов. Первый, основной отряд, вероятно, состоял из Руси (скандинавов, постоянно проживавших в Южном Приладожье, возможно не в первом поколении, и считавших Восточную Европу своей родиной), ильменских словен, возможно псковских кривичей, чуди и мери (Центральное городище, Центральная курганная группа). Второй отряд, вероятно, состоял из варяжских наемников (варяги из-за моря, из центральной Швеции, возможно Дубровинская курганная группа, возможно городище). Третий отряд, возможно, состоял из скандинавов, вероятно вассалов русского князя (возможно выходцев с острова Готланд) и зависимых от них полоцких кривичей (Новоселковская курганная группа, Новоселковское городище). Причем, необходимо особо отметить, что, судя по захоронениям в новоселковской курганной группе полоцкие кривичи (восточные балты), во имя которых как бы и был организован этот поход, имели очень низкий социальный статус, а некоторые балтские женщины наложницы (рабыни) знатных скандинавов были, вероятно, насильственно захоронены вместе со своими господами[60]. Впрочем, варварский обычай ритуального убийства был отмечен в скандинавских захоронениях и в других курганных группах Гнездова.
То, что войско Олега не было монолитным, подтверждается и сообщением летописи о том, что Олег «посадил» в завоеванном Смоленске не «мужа», то есть наместника, а именно «мужей», то есть нескольких (трех?) наместников. Причем здесь, по нашему мнению, прослеживается система вассалитета. Главная опора Рюриковичей - русь, ильменские словене и возможно псковские кривичи были поселены в центре поселения, в специально построенном укрепленном городище. Наемники, варяги из-за моря, возможно в двух километрах северо-восточнее, а скандинавы - вероятно вассалы русского князя и полоцкие кривичи, на периферии, возможно, в четырех километрах от Центрального поселения. Такая система из нескольких укрепленных городищ, в которых находились (три?) вооруженные дружины, по нашему мнению, может свидетельствовать, во-первых, о полном подчинении Смоленских кривичей и потере ими политической самостоятельности. Во-вторых, о разделе дани с покоренных жителей Гнездова и всего Смоленского Поднепровья между несколькими (тремя?) группами - великим князем, варягами из-за моря и, возможно, так называемыми Полоцкими кривичами (скандинавами, вассалами русского князя). «Норманнские погребения мужчин и женщин - подтверждает нашу догадку Л.В. Алексеев - концентрируются в основном в трех землях: В Приладожье, в Ярославском Поволжье и в районе Гнездова - первоначального Смоленска, т. е. в области обитания словен, кривичей и мери, где, по летописи, как раз и собиралась варяжская дань. Отсюда вероятно предположение, что скандинавские семьи жили на Руси только в северных районах потому, что там собиралась скандинавская дань, что это были семьи групп чиновников, заведовавших поступлением дани с окрестных племен. Их окружало поселение варяжских воинов, охранявших собранное и требовавших силой дани в случае сопротивления. Воины эти могли использоваться и другими способами. Здесь мы ближе к мысли Б.А. Рыбакова, предполагавшего существование «укрепленных лагерей» варягов рядом с русскими городами. Не исключено, что в некоторых случаях варяги были основателями таких административных пунктов сбора дани»[61].
То, что Смоленск был завоеван, обложен данью и в какой-то степени подчинен Полоцким кривичам, подтверждает и договор Олега с греками 907 года, после его похода на Царьград. В этом договоре Смоленск не упомянут в числе городов, на которые шла греческая дань. Вот, что написал по этому поводу П.В. Голубовский - «В походе на Царьград участвовали и кривичи, и вот на главный город их, на старый Полоцк, как на представителя земли и берется дань. О Смоленске не может быть и речи, как не имевшем еще политического значения»[62]. К этому можно добавить только то, что Смоленск не «еще» не имел политического значения, а на некоторое время его уже утратил, и возможно именно поэтому упоминание о нем в древнерусских летописях прекратилось на многие десятилетия (до 1015 г.). И видимо, здесь же кроются корни дальнейшего, на протяжении нескольких веков, противостояния Полоцка и Смоленска, что подтверждается и летописями - «Нецыи же поведают: впрежнии некогда Смолняне и Полочане держаще у себя государей князей по своим волям, и меж собя Смолняне с Полочаны воевахуся...»[63]
ГНЕЗДОВО - СТОЛИЦА СМОЛЕНСКИХ КРИВИЧЕЙ
Таким образом, очень многие факты убедительно свидетельствуют о том, что первоначальный родоплеменной языческий Смоленск находился в Гнездове. Но сейчас все эти факты входят в противоречие с современной датировкой появления поселения в Гнездове на рубеже IX-X веков, на которой настаивают московские археологи. Впрочем, если постараться глубже исследовать эту проблему, то их доказательства позднего возникновения поселения выглядят не столь убедительно, как они стараются всем внушить.
У читателя может возникнуть вопрос, а были ли найдены в Гнездове какие-нибудь ранние вещи, и много ли их было найдено? На этот вопрос можно ответить утвердительно. Археологические раскопки вернули к жизни множество древних вещей. Самые ранние из них были обнаружены на Центральном городище и юго-западе (стрелке) Центрального селища. По всей вероятности, именно эти территории и были заселены древними жителями раньше всего. Из самых ранних вещей можно выделить - халцедоновую печать типа «ложный перстень» эпохи Сасанидов из Ирана (VI - нач. VIIв.)[64]; подвеску состоящую из Сасанидской драхмы (VIIв.) с приклепанными тремя салтовскими бляшками (упоминается в отчете Смоленской археологической экспедиции за 1996 г.); серповидные височные кольца, трапециевидные, ромбовидные, трехдырчатые подвески, четырнадцатигранные бусы из прозрачного синего стекла, все эти вещи относятся к культуре полоцко-смоленских длинных курганов (КПСДК) и датируются Е.А. Шмидтом нач. VIII - началом Х вв.[65] Можно также отметить, что «из 117 (восточных) монет найденных к 1982 г. в культурном слое поселения, наиболее ранняя серия (18%) чеканки VIII - нач. IX в»[66]. А это ни много, ни мало 20 монет, которые были найдены еще к началу 80-х годов. К сожалению, пока более поздние данные в нашем распоряжении отсутствуют. Хотелось бы также выделить, найденное, по всей вероятности, на Центральном городище славянское височное кольцо с подвеской балясиной, волынцевского типа VIII в.[67] и случайно обнаруженный местными жителями на юго-западе Центрального селища «узколезвийный, широкопроушный» железный топор VIII в.[68] Точно такой же топор был найден Е.А. Шмидтом во время раскопок в длинном кургане N% 6, в Колодне[69]. Таким топором могли пользоваться как славяне, так и балты. На Центральном поселении, в ходе археологических раскопок было обнаружено и большое количество раннего скандинавского оружия. Это, прежде всего, ранние ланцетовидные наконечники стрел, типа 62 (в Старой Ладоге датируются серединой VIII в.). В Гнездове найдено два их варианта - 1 вариант - 4 экземпляра (городище), 2 вариант - 48 экземпляров (городище) и 19 экземпляров (селище)[70]. Также, вероятно, на юго-западе центрального селища было найдено перекрестье меча типа В, датирующееся VIII в.[71] Наверняка в ходе археологических исследований было найдено и много других ранних интересных вещей, но выше уже упоминалось, что данные о них нам пока недоступны.
На Центральном поселении в Гнездове, были найдены и более поздние вещи, относящиеся уже в целом к IX в. Это много оружия - обломки топоров типа С[72]; балтославянские или западнославянские боевые топорики[73]; навершие меча, по всей вероятности, типа Н[74]. Были обнаружены две медные византийские монеты Феофила II (829-848), найденные, одна на Центральном городище[75], другая на юго-западе Центрального селища[76]. Найдены украшения - сделанные в Хазарии перстни коронковые, один из них на Центральном городище[77]. Известны и славянские, найденные на Центральном поселении - круторогая и трехрогая лунницы[78]; и западнославянские или балтославянские височные кольца, одно из них ажурно-лунничное с гвоздичной подвеской[79] и два лунничных украшенных ложнозерненым орнаментом, одно из них, вероятно, было найдено на Центральном городище[80]. И особо хотелось бы отметить найденное в 1967 г. археологической экспедицией И.И. Ляпушкина на юго-западе Центрального селища в заполнении древнейшей на гнездовском поселении бронзолитейной ремесленной мастерской роменское (славянское) семилучевое височное кольцо с ложной зернью[81]. Выше уже неоднократно упоминалось, что И.И. Ляпушкин весь этот производственный комплекс и найденное здесь височное кольцо датировал IX в. Некоторое недоумение ученых вызвали найденные в этой ремесленной мастерской стальные инструменты, явно скандинавского происхождения[82]. Ведь до сих пор существует официальная научная точка зрения, что скандинавы попали в Гнездово не ранее рубежа IX - X вв. Но если допустить, что датировка И.И. Ляпушкина верна, то в IX в. эту ремесленную мастерскую могли основать какие-то скандинавы. Какие же скандинавы и когда могли создать здесь ремесленное производство?
Выше нами уже упоминался курган N% 47, и было высказано предположение, что похороненный там скандинав являлся выходцем с острова Готланд. Но в Лесной группе, в 1949 г. экспедицией МГУ, был исследован еще один подобный четырехугольный курган N% 38. Здесь было открыто захоронение знатной женщины. Первоначально Д.А. Авдусин датировал этот курган концом IX в. Затем он по каким-то причинам, изменил свою точку зрения, и без особых мотивировок передатировал этот курган серединой Х в. С тех пор время совершения здесь захоронения находится как бы в подвешенном состоянии. Более точному датированию не способствует сложность установления этнической принадлежности погребенной здесь знатной женщины. Но если по аналогии с курганом N% 47 предположить, что в кургане N% 38 была похоронена знатная женщина с острова Готланд, тогда кое-что может проясниться. Если допустить, что захоронение знатной женщины было совершено во второй половине или конце IX в., то становится очевидным, что в середине - второй половине IX на Центральном поселении в Гнездове могла существовать небольшая скандинавская колония выходцев с острова Готланд. И тогда становится понятно, что, возможно, именно ими и была, приблизительно в середине IX в., основана древнейшая бронзолитейная мастерская.
Какими же основными доводами руководствуются ученые из МГУ, отстаивая концепцию позднего (рубеж IX-X вв.) возникновения Центрального поселения в Гнездове? Ведь, как мы уже убедились выше, на поселении найдено огромное количество ранних вещей, и это только какая-то часть, о которой нам известно. Основной их довод, это отсутствие на Центральном поселении культурного слоя с исключительно лепной (т.е. сделанной от руки) керамикой, без примеси гончарной (т.е. сделанной на гончарном круге). Ведь хорошо известно, что поселения, в которых делали глиняную посуду от руки, предшествовали поселениям с гончарной керамикой. Вот, что об этом пишет московский ученый С.Ю. Каинов - «Наиболее ранними на поселении следует считать комплексы, содержащие в заполнении исключительно лепную керамику. Они выявлены только в ходе раскопок И.И. Ляпушкина на мысу, образованном впадением р. Свинец в Днепр... В заполнении материковых ям на территории Центрального городища лепная керамика преобладает (количество ее достигает 85%), но не является исключительной»[83]. Отсюда московскими специалистами сделан вывод, что все ранние вещи попали в культурный слой в Х в. Но самое интересное, что профессор СмолГУ Е.А. Шмидт, также занимавшийся изучением поселения в Гнездове, свидетельствует, что вскоре после окончания Великой Отечественной войны, когда окопы на Центральном городище еще не обвалились, и в них были хорошо видны профили, он наблюдал в них нижнюю часть культурного слоя, в котором была исключительно лепная керамика, идентичная керамике культуры полоцко-смоленских длинных курганов (КПСДК) и имеющая большое сходство с керамикой славян лесостепной зоны, прежде всего роменцев. Об этом же может свидетельствовать и автор данной статьи, который принимал участие в раскопках на Центральном городище и селище Смоленской экспедиции МГУ в 1980-83 гг. и видел то же самое[84]. Следует заметить, что никто не ставит под сомнение профессионализм и компетентность московских археологов, сомнения вызывает беспристрастность их датировок. Видимо есть какие-то очень серьезные причины, заставляющие их искажать научную истину. И причины, по нашему мнению, довольно ясны. Это в первую очередь категорическое неприятие ими древнего поселения в Гнездове в качестве первоначального Смоленска.
. Хотелось бы особо отметить тот момент, что писать о Гнездове очень сложно просто ввиду элементарного отсутствия информации. Почти ничего из накопленного экспедицией МГУ с начала 70-х годов огромного фактического материала до сих пор не опубликовано. Кроме отдельных статей в периодической печати и небольших научных публикаций пока ничего нет. И это после 60-ти лет изучения Гнездова?! К тому же система сложившаяся еще в советское время, когда право на изучение какого-либо археологического памятника имеет только одна научная экспедиция, давно не только себя изжила, но и во многом дискредитировала. Эта система создает непроницаемый барьер для честного, открытого, объективного и творческого изучения любого археологического памятника. А тем более такого уникального и сложного как Гнездово. По сути, во многом мы знаем о научных открытиях в Гнездове только то, что нам позволяют ученые из Смоленской археологической экспедиции. Открытости информации не способствует также и тот факт, что все найденные в Гнездове этой экспедицией вещи вывозятся в Москву. А ведь среди них есть много уникальных и просто бесценных. Но самое главное даже не это, а то, что хотя все это культурное и исторические наследие и принадлежало людям, жившим на смоленской земле, теперь, после его вывоза потомки тех людей - современные смоляне не имеют к нему абсолютно никакого доступа.
Есть и еще один момент, который исследователи из Смоленской археологической экспедиции приводят в качестве аргумента против того, что Смоленск когда-то мог находиться в Гнездове. Ведь, по их мнению, в принципе просто невозможно перенести с места на место целый город. Но им можно возразить, что, во-первых, тот древний город никак нельзя сравнивать с городом современным. В нем отсутствовали каменные здания, коммуникации, дороги, и практически главными в этом городе были люди - представители светской и духовной власти, военного сословия, ремесленники и купцы. А город «срубить», ведь тогда делали города из дерева, можно было в любом подходящем для этого месте. Во-вторых, в древности перенос городов был событием вовсе не уникальным, экстраординарным. Это было обычное, почти рядовое явление. А тем более в ту эпоху, когда был перенесен Смоленск (середина Х-середина XI века), на Руси переносилось множество городов: Великий Новгород, Ростов Великий, Белозерск, Переславль-Залесский, Ярославль, Полоцк, Борисов, Минск, Усвяты[85]. По каким причинам это происходило, пока не совсем ясно, но понятно, что было связано с развитием и усилением феодализма. Известны переносы городов не только на Руси, но и в Европе. В пользу этого явления может свидетельствовать даже строительство в 330 году императором Константином Великим Константинополя (Нового Рима) и перенесение в него столицы крупнейшей то время в мире Римской империи. Возникает вопрос, если римляне смогли построить новый город и перенести в него свою столицу, то почему, то же самое не могли сделать со Смоленском?! В новой русской истории также имеется аналог Древнего Рима - Санкт - Петербург, построенный Петром I, в который он перенес столицу из Москвы. Таким образом, совершенно очевидно, что перенос Смоленска вполне мог произойти.
Праздник со слезами на глазах
Ни для кого не секрет, что Смоленск это один из древнейших и известнейших городов в России, входивший в домонгольский период (в XII-XIII вв.) в тройку крупнейших городов Древней Руси, наряду с Киевом и Новгородом. В 2013 г. он будет отмечать 1150-летие со дня своего первого упоминания в Устюжском летописном своде. Что же мы будем праздновать? Ведь, как упоминалось выше, на сегодняшний день, не смотря на более чем столетнее изучение учеными-археологами этого вопроса, так до сих пор и не выяснено, где и когда возник Смоленск.
Также неоднократно упоминалось выше что, уже более 60 лет (с 1949 г.) изучением этой проблемы занимается Смоленская археологическая экспедиция, состоящая в основном из специалистов МГУ. Но, не смотря на то, что московские ученые занимаются этим вопросом уже более полувека, результата до сих пор нет. И даже более того, за 60 лет существования Смоленской экспедиции ими не было подготовлено ни одного специалиста-археолога из Смоленска. Вообще, к результатам деятельности этой экспедиции у смолян в последнее время возникает все больше вопросов. Единственным местным, действующим и признанным на данный момент специалистом-археологом, является профессор СмолГУ Е.А. Шмидт, которому уже исполнилось 90 лет, но и его вскоре отправят на пенсию. Можно также заметить, что хотя СмолГУ уже несколько лет является полным университетом, но на историческом факультете до сих пор нет кафедры археологии (и это в таком знаменитом и насыщенном историей городе, как Смоленск!) к тому же руководство университета, по крайней мере, в ближайшее время не собирается менять эту удручающую ситуацию. Да и обучать возможных абитуриентов, желающих стать археологами тоже некому, т. к. в Смоленске для этого просто нет своих специалистов. А в другом университете - СГУ (Смоленском гуманитарном университете) вообще нет одной из самых основных гуманитарных кафедр - исторической, зато есть кафедра туризма.
Необходимо так же отметить, что в Смоленске никто из местных историков (в том числе и работающих в Историческом музее) не занимается опубликованием материалов полученных в результате проведения городских археологических раскопок как минимум последние 20 лет. Таким образом, приходится констатировать, что на данный момент в городе почти полностью отсутствуют как специалисты, так и научная историческая база, в которой исследователи могли бы заниматься анализом хотя бы уже собранного археологического материала.
А в это же самое время Смоленск и всю область просто захлестнули нелегальные раскопки, производимые огромной армией черных археологов и копателей. Подвергаются разграблению, частичному или даже полному уничтожению многие исторические и археологические памятники. Исчезают неизвестно куда тысячи извлеченных из земли артефактов. Гибнет историческое, археологическое и культурное наследие смолян. И это неудивительно, т. к. даже те из этой огромной армии маргиналов, кто хотели бы бросить свое пагубное занятие и стать профессиональными историками и археологами не могут этого сделать. Как уже было отмечено выше, идти им здесь, в Смоленске просто некуда. Даже сама руководитель Смоленской археологической экспедиции Т.А. Пушкина признает то, что такая небольшая по российским масштабам область, как Смоленская занимает второе место в России по количеству черных археологов на душу населения. Оно и понятно, простые люди, несмотря на свою темноту и безграмотность, прекрасно понимают какие огромные ценности хранит смоленская земля, и просто пытаются получить свою «долю». Жаль только, что этого не понимают те, кто по роду своей профессиональной деятельности не только обязаны этим заниматься, но и несут прямую ответственность за происходящее.
Но, не смотря на черных археологов, и на многочисленные разрушительные войны, смолянам до сих пор есть что показать и чем гордиться. Только вот, к сожалению, туристы не очень-то охотно едут в наш город. Значит, возможно, их интересуют не только исторические памятники, но и что-то другое? Что же их может интересовать?
Опыт других древних Российских городов, и прежде всего Великого Новгорода и Ярославля показывает, что туристов, прежде всего, интересуют самобытность, экзотичность, сенсации, открытия новых уникальных памятников, находки ценных археологических экспонатов. И особенно их интригуют: пропаганда всего этого на телевидении, публикации в научных и научно-популярных изданиях, и т.д., одним словом, их интригует грамотный пиар. Но, к сожалению, вся эта работа в Смоленске практически не ведется, т. к. ее вести здесь просто некому. Более того, из Смоленска и Гнездова вывозится в Москву практически все найденное здесь культурное и историческое наследие, доставшееся нам от наших предков. Чем же мы можем привлечь туристов?
А между тем, в Великом Новгороде и Ярославле подобные проблемы были давным-давно решены. Там создана мощная научно-археологическая база, которая во многом способствует ежегодному привлечению в город множества туристов. Совершенно очевидно, что в перспективе наш город может развиваться в основном за счет туризма, и альтернативы этому пути нет, поэтому необходимо кардинально менять ситуацию. Тем более что у него по сравнению с Новгородом и Ярославлем гораздо более выгодное географическое положение. Да и для многих неравнодушных смолян уже стало очевидно, что Смоленск сейчас остро нуждается, прежде всего, в собственных специалистах-археологах.
Но, не все так плохо, в Смоленске в последнее время происходят и положительные сдвиги, правда, они пока еще очень незначительные. Недавно Смоленская областная дума приняла постановление о создании на базе Гнездовского археологического памятника - Гнездовского музея-заповедника. Правда, пока еще не совсем понятно, где для этого музея будут искать профессиональные кадры. Ведь, как уже неоднократно отмечалось выше, своих подготовленных археологов в Смоленске нет, большие проблемы в городе и с хорошими музейными работниками. Также пока в этом будущем музее нет ни одного экспоната. Но, самое главное, в связи с этими грядущими изменениями не совсем понятен и будущий статус Смоленской археологической экспедиции. А ее будущий статус, по нашему мнению, напрямую должен зависеть от результатов ее многолетней деятельности в Гнездове. Что же мы имеем?
1). В 50-е - 70-е гг. ХХ в. карьерами Гнездовского керамзавода было практически целиком уничтожено Ольшанское селище, а при строительстве окружной шоссейной дороги вокруг Смоленска в начале 70-х гг. полностью срыта Ольшанская курганная группа (около 120 курганов). В это же время, видимо, тем же Керамзаводом полностью уничтожена Нивленская курганная группа (около 30 курганов). А при распашке (наверное, тоже в 70-е гг.) более чем на 90% уничтожены - Левобережная (насчитывала около 100 курганов) и Восточная Днепровская (начитывала более 30 курганов).
2). Раскопками Смоленской археологической экспедиции в1970-х - 2000-х гг. до неузнаваемости изуродовано Центральное городище и целиком (на снос) раскопана Заольшанская курганная группа (около 100 курганов). На снос раскопано и несколько сотен курганов в Центральной, Лесной, и около десятка в Западной Днепровской группах. Ни городище, ни один из этих практически целиком уничтоженных раскопками курганов до сих пор не восстановлен в своих первоначальных формах.
3). В 1990-х - 2000-х гг. черными археологами уничтожены все оставшиеся Левобережные курганы (около десятка), ими же уничтожено более 30-ти курганов в Западной Днепровской группе (практически 2/3) и выкопан весь металл в южной части Центрального селища (за железной дорогой).
4). Все найденные с начала 1970-х гг. Смоленской археологической экспедицией в Гнездове артефакты, как на Центральном поселении, так и в курганах вывозятся в Москву. Смоленску не оставляют ничего. Такая практика, как было уже отмечено выше, фактически закрывает доступ смолянам к доставшемуся им от предков культурному наследию и затрудняет изучение гнездовского памятника. К тому же, эта в глазах местного населения несправедливость в каком-то смысле даже дискредитирует современную Российскую историческую науку.
5). Как было уже отмечено выше, за более чем 60 лет изучения Гнездова Смоленской археологической экспедицией не было подготовлено ни одного местного специалиста-археолога. 60 лет - это огромный срок, и он сам по себе лучше всего свидетельствует о том, что такое отношение к местным кадрам, это далеко не случайность. Местные жители, конечно, могут принимать участие в раскопках в качестве землекопов (рабочая сила нужна всем), но на равных участвовать в научной работе в Гнездове вместе с московскими специалистами до сих пор не удалось ни одному смолянину. Обработка и анализ добытого в результате раскопок материала, научная работа, публикации и получение ученых степеней, это прерогатива москвичей. А смолянам остается разве что штыковая лопата.
6). В 1949 г., когда была образована Смоленская археологическая экспедиция ввиду того, что «результаты раскопок курганов с самого начала изучения Гнездова и вплоть до относительно недавнего времени были практически единственной источниковой базой для различных построений о хронологии памятника, социальном и этническом составе оставившего его населения, ремесле, дальних торговых связях, о соотношении Гнездова и Смоленска»,[86] перед московскими исследователями была поставлена задача для более полной картины происходивших здесь в древности процессов расширить круг исследуемых объектов. После этого длительное время, вплоть до настоящего времени Смоленская экспедиция занимается изучением не только курганов, но и Центрального поселения. Результаты их научных исследований (на основе публикаций) достаточно известны. Можно констатировать, что к настоящему времени московские специалисты продвинулись в своих выводах дальше дореволюционных и довоенных разве что в понимании характера древнего поселения в Гнездове. Т. е. в том, какими ремеслами занимались жившие здесь когда-то люди и с кем, и чем они торговали. В остальном, по нашему мнению, современные научные представления участников Смоленской экспедиции мало изменились. Таким образом, совершенно очевидно, что здесь мы наблюдаем застой научной мысли. Почему же это произошло? Как уже неоднократно упоминалось выше, вероятнее всего, виной всему гипотеза, об одновременном сосуществовании Гнездова и Смоленска которой, до сих пор придерживаются московские ученые. И отсюда следует вопреки многим фактам упорное отрицание ими того, что первоначальный Смоленск был расположен в Гнездове.
7). Те смоляне, которые участвовали в раскопках в Гнездове, знают, что и сама Смоленская археологическая экспедиция это достаточно замкнутая, непрозрачная структура. Нам известно, что для того чтобы научно изучать археологический памятник в Гнездове даже среди студентов учащихся в МГУ проводится жесткий отбор на предмет их лояльности концепции параллельного существования Гнездова и Смоленска. Студенты, сомневающиеся в верности этой гипотезы, вряд ли после окончания МГУ станут постоянными членами Смоленской археологической экспедиции.
Подведем некоторые итоги многолетней деятельности Смоленской археологической экспедиции в Гнездове (Смоленск мы не трогаем). Что мы имеем на сегодняшний день? 1). Более чем на 70% разрушенный по отношению к довоенному времени уникальный археологический памятник. 2). Ни одного подготовленного местного специалиста-археолога, зато есть целая армия невежественных и алчных черных археологов и копателей. 3). Будущий музей в Гнездове без одного экспоната и отсутствие туристов в Смоленске. 4). Так до сих пор и нерешенный основной вопрос о «соотношении Гнездова и Смоленска». Как видим результат деятельности московских ученых достаточно удручающий.
Конечно, обвинять Смоленскую археологическую экспедицию во всех грехах проще всего, и такой подход не совсем правилен. Не меньшая ответственность в том, что происходит в Смоленске и Гнездове лежит и на местных управленческих структурах. Но все же, раньше считалось, что раз московские специалисты самые лучшие профессионалы, раз у них очень много возможностей, поэтому они должны подавать всем лучшие примеры в поведении, просвещать местное население, продвигать местные молодые таланты, помочь в создании смоленской научно-археологической базы, наконец. И ведь, что самое удивительное, в Новгороде все так и произошло. А Смоленску, видимо, просто не повезло с экспедицией. Поэтому по нашему мнению, пока не подготовлены собственные археологи необходимо заменить Смоленскую археологическую экспедицию на какую-нибудь другую, сотрудничество с которой было бы более выгодно и полезно для Смоленска. Иначе, если изучение этого памятника будет и дальше производиться этой же экспедицией, то очень вероятно, что вскоре от Гнездова останутся одни воспоминания, в новом музее Гнездова так и не появится ни одного стоящего экспоната, а Смоленск так и останется городом-фантомом, городом-призраком.
ЛИТЕРАТУРА
1. Авдусин Д.А. К вопросу о происхождении Смоленска и его первоначальной топографии//Смоленск. К 1100-летию первого упоминания города в летописи, Смоленск, 1967
2. Авдусин Д.А, Пушкина Т.А. Гнездово в исследованиях Смоленской экспедиции//Вестник МГУ, сер. 8 (история), № 1, 1982
3. Авдусин Д.А. Скандинавские погребения в Гнездове//Вестник МГУ (История), № 1, 1974
20. Кирпичников А.Н, Дубов И.В, Лебедев Г.С. Русь и варяги (русско - скандинавские отношения домонгольского времени)//Славяне и скандинавы, М., 1986
21. Лебедев Г. Славянский царь Дир, Родина, №№ 11 - 12, М., 2002
22. Ляпушкин И.И. Гнездово и Смоленск//Проблемы истории феодальной России, Л., 1971
23. Лявданский А.Н. Материалы для археологической карты Смоленской губернии//Смоленские древности, Вып. 2, Смоленск, 2002
24. Ляуданскi А.Н. Археолегiчныя досьледы у вадазборах р.р. Сажа, Дняпра i Касплi у Смаленскай губэрнi//Смоленские древности, Вып. 4, Смоленск, 2005
25. Марков В.В. Летопись Смоленщины, Т. I, Смоленск, 2009
26. Минасян Р.С. Историческое значение поселения и могильников у деревни Гнездово//Россия, взгляд через столетия (каталог), СПБ, 2006
27. Модестов Ф.Э. Экономическая и политическая роль Гнездова в истории Смоленской земли и Древнерусского государства//Смоленск и Гнездово в истории славянского мира, Смоленск, 2006
28. Модестов Э.И. Исторические и географические предпосылки возникновения Гнездова//Смоленск и Гнездово в истории России (материалы научной конференции), Смоленск, 1999
29. Назаренко А. Две Руси IX века//Родина, №№ 11 - 12, 2002
30. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, М. - Л., 1950
31. Орлов С.Н. Археологические исследования на Рюриковом городище под Новгородом//Краткие сообщения Института археологии, Вып. 135, М., 1973
32. Повесть временных лет. Под ред. В.П. Андроновой - Перетц, ч. 1, М. - Л., 1950
33. Пушкина Т.А. Гнездовское поселение в истории Смоленского Поднепровья (Автореферат кандидатской диссертации), М., 1974
34. Пушкина Т. И опять Гнездово, Знание - Сила, Июль, 1994
35. Пушкина Т. А. Гнездово: итоги и задачи исследования, Археологический сборник, М. 2001
36. Путь из варяг в греки и из грек... (каталог), М., 1996
37. Сизов В.И. Курганы Смоленской губернии, СПБ, 1902
38. Седов В.В. Раскопки в Изборске в 1971 и 1972 гг.//Краткие сообщения Института археологии, Вып. 144, 1975
[1] Повесть временных лет. Под ред. В.П. Андроновой - Перетц, М. - Л., 1950, ч. 1, с. 13.
[2] А. Назаренко. Две Руси IX века//Родина, №№ 11 - 12, 2002, с. 18; И. Херрман. Славяне и норманны в ранней истории балтийского региона//Славяне и скандинавы, М., 1986, с. 42 - 43 (рис. 17), с. 84 - 85 (рис. 34), с. 100 - 101 (рис. 42).
[3] Ф.Э. Модестов. Исторические и географические предпосылки возникновения Гнездова//Смоленск и Гнездово в истории России (материалы научной конференции), Смоленск, 1999, с. 183 - 184.
[4] И.И. Ляпушкин. Гнездово и Смоленск//Проблемы истории феодальной России, Л., 1971, с. 34.
[5] И.И. Ляпушкин. Там же, с. 37.
[6] Д.А. Авдусин. К вопросу о происхождении Смоленска и его первоначальной топографии//Смоленск. К 1100-летию первого упоминания города в летописи, Смоленск, 1967, с. 78-79.
[7] Н.Н. Воронин. Следы раннего смоленского летописания//Новое в археологии, М., 1972, с. 275.
[8] Устюжский летописный свод. Ред. К.Н. Сербиной, М. - Л., 1950, с. 20.
[9] Т.А. Пушкина. Гнездовское поселение в истории Смоленского Поднепровья (Автореферат кандидатской диссертации), М., 1974, с. 13.
[10] Д.А. Авдусин, Т.А. Пушкина. Гнездово в исследованиях Смоленской экспедиции//Вестник МГУ, сер. 8 (история), 1982, № 1, с. 79.
[11] Т.Пушкина. И опять Гнездово, Знание - Сила, Июль 1994, с. 140.
[12] Е.А. Шмидт. Древнейшие поселения в Гнездове//Смоленск и Гнездово в истории России (Материалы научной конференции), Смоленск, 1999, с. 108 - 115.
[13] Е.А. Шмидт. Археологические памятники Смоленской области, Смоленск, 1976, с. 199.
[14] В.А. Булкин. Днеро-Двинское пространство - «серединная» Русь//Петербургский археологический вестник, 1995, № 5, с. 130-135.
[15] Е.А. Шмидт. Древнейшие поселения..., с. 108.
[16] Е.А. Шмидт. Гнездово - исчезнувший город?, Рабочий путь, 15 мая, 1991, с. 1.
[17] И.И. Ляпушкин. Там же, с. 36 - 37.
[18] В.А. Булкин, Г.С. Лебедев, И.В. Дубов. Археологические памятники древней Руси IX - XI вв., Л., 1978, с. 50-51.
[19] Е.А. Шмидт. К вопросу об этнической принадлежности женского инвентаря из смоленских длинных курганов/МИСО, Вып. VII, М., 1970, с. 235; К.В. Вешнякова, В.А. Булкин. Ремесленный комплекс Гнездовского поселения (по материалам раскопок И.И. Ляпушкина)//Археологический сборник, М., 2001, с. 40 - 51.
[20] Л.В. Алексеев. Смоленская земля в IX - XIII вв., М., 1980, с. 74.
[21] Т.Пушкина. И опять Гнездово..., с. 140.
[22] Е.А. Шмидт. Курганы у поселка Колодня//Смоленские древности, Вып. IV, Смоленск, 2005, с. 107.
[23] Е.А. Шмидт. Племена культуры длинных курганов и Гнездово в конце IX - начале X в./Археологический сборник, М., 2001, с. 37-38.
[24] Ф.Э. Модестов. Экономическая и политическая роль Гнездова в истории Смоленской земли и Древнерусского государства//Смоленск и Гнездово в истории славянского мира, Смоленск,2006, с. 32.
[39] Д.А. Авдусин, Т.А. Пушкина. Гнездово в исследованиях..., с. 80.
[40] В.И. Сизов. Курганы Смоленской губернии, СПБ, 1902, с. 139. Таблица V, фото 17.
[41] Е.А. Шмидт. Об этническом составе населения Гнездова//СА, № 3, 1970, с. 108.
[42] Ученые из Смоленской археологической экспедиции датируют это захоронение рубежом IX - Х в. Путь из варяг в греки и из грек... (каталог), М., 1996, с. 53, катал. №№ 265 - 273; В.А. Булкин, В.А. Назаренко. О нижней дате гнездовского могильника//Краткие сообщения Института археологии, Вып. 125, М., 1971, с. 15.
[43] С.Н. Орлов. Археологические исследования на Рюриковом городище под Новгородом//Краткие сообщения Института археологии, Вып. 135, М., 1973, с. 78. Рис. 25.
[44] И. Херрман. Полабские и ильменские славяне в раннесредневековой балтийской торговле//Древняя Русь и славяне, М., 1978, с. 191.
[45] В.В. Седов. Раскопки в Изборске в 1971 и 1972 гг.//Краткие сообщения Института археологии, Вып. 144, 1975, с. 69.
[46] С.Ю. Каинов. Еще раз о датировке гнездовского кургана с мечом из раскопок М.Ф. Кусцинского//Археологический сборник, М., 2001, с. 54 - 62.
[47] В.А. Булкин. Большие курганы гнездовского могильника//Скандинавский сборник, Таллин, 1975, с. 142.
[48] А.Н. Лявданский. Материалы для археологической карты Смоленской губернии//Смоленские древности, Вып. 2, Смоленск, 2002, с. 224.
[49] С.С. Ширинский. Курганы IX - первой половины Х в. у пос. Новоселки//Древние славяне и их соседи, М., 1970, с. 114 - 116.
[50] Е.А. Шмидт. Археологические памятники второй половины 1-го тысячелетия н. э. на территории Смоленской области//МИСО, Вып. 5, Смоленск, 1963, с. 127.
[51] Там же, с. 120, Рис. 15 (20).
[52] А.Н. Ляуданскi. Археолегiчныя досьледы у вадазборах р.р. Сажа, Дняпра i Касплi у Смаленскай губэрнi//Смоленские древности, Вып. 4, Смоленск, 2005, с. 184.
[53] Повесть временных лет, с. 18.
[54] Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, с. 106.
[55] Ф.Э. Модестов. Экономическая и политическая роль Гнездова..., с. 33 -34.
[56] Сейчас уже считается доказанным, что «Днепровский путь» (путь «из варяг в греки») начал функционировать не позднее начала второй трети IX в. В.Н. Зоценко. Гнездово в системе связей Среднего Поднепровья..., с. 121; Г. Лебедев. Славянский царь Дир, Родина, №№ 11 - 12, М., 2002, с. 24 - 25.
[57] Д.А. Авдусин. Скандинавские погребения в Гнездове//Вестник МГУ (История), № 1, 1974, с. 86.
[58] Д.А. Авдусин. Отчет о раскопках гнездовских курганов//МИСО, Вып. 2, Смоленск, 1957, с. 120 - 125.
[59] Повесть временных лет, с. 20.
[60] Е.А. Шмидт. Курганный могильник у пос. Новоселки//Смоленские древности, Вып. 4, Смоленск, 2005, с. 162.
[61] Л.В. Алексеев. Смоленская земля..., с. 104 - 105.
[62] П.В. Голубовский. История Смоленской земли..., с. 47.
[64] К.В. Вешнякова, В.А. Булкин. Ремесленный комплекс Гнездовского поселения..., с. 47.
[65] Там же, с. 47.
[66] А.Н. Кирпичников, И.В. Дубов, Г.С. Лебедев. Русь и варяги (русско - скандинавские отношения домонгольского времени)//Славяне и скандинавы, М., 1986, с. 224.
[67] Путь из варяг в греки и из грек... (Каталог), с. 59 - 60 (кат. № 371).
[68] В.В. Марков. Летопись Смоленщины, Т. I, Смоленск, 2009, с. 6.
[69] Е.А. Шмидт. Курганы у поселка Колодня..., с. 130 - 131.
Так Богуславский с Бурминовым определили. Или сам Балязин. (см. Богуславский В.В., Бурминов В.В. Русь рюриковичей. Иллюстрированный исторический словарь).
Максим ЖИХ. К вопросу об этнической принадлежности кривичей
Год выпуска:
2012
Spoiler
Максим ЖИХ. К вопросу об этнической принадлежности кривичей.
Один из длинных курганов Псковщины. Фото А. Почерникова.
К вопросу об этнической принадлежности кривичей
В последнее время, как в российской, так и в белорусской историографии[1] и публицистике[2] стала набирать популярность идея о неславянской, а точнее, балтской, этнической атрибуции упоминаемого в древнерусских летописях этнополитического союза кривичей. В этой связи имеет смысл вернуться к вопросу об этнической принадлежности летописных кривичей и попытаться верифицировать аргументацию сторонников «балтской» гипотезы.
Первым аргументом в её пользу с подачи Д.А. Мачинского[3] обычно называется то обстоятельство, что летописцами кривичи ни разу не отнесены прямо к словенам. Из этого учёный и его последователи заключают, что под именем кривичей в летописях выступает какая-то протославянская или балто-славянская группировка, оставшаяся на территории «лесной прародины» и ассимилированная «настоящими» славянами, кристаллизовавшимися при продвижении на юг, в Подунавье, а затем расселявшимися оттуда, согласно Повести временных лет. Не всё, однако, так просто. Да, прямо «славянами» кривичи в летописях не названы, но точно также не названы ими там, к примеру, вятичи и радимичи. Значит ли это, что их тоже можно не считать славянами? Сам Д.А. Мачинский по этому поводу констатирует, что согласно Повести временных лет радимичи и вятичи происходят «от ляхов»[4], а ляхи «по ПВЛ тоже потомки дунайских славян»[5], соответственно, в представлении летописца эти два «племени» также являлись славянскими. Теперь посмотрим, что ПВЛ говорит о происхождении кривичей и как их место на этнической карте Восточной Европы видят летописцы.
ПВЛ, рассказывая о расселении славян с Дуная, говорит, что (цитирую ПВЛ по Ипатьевской летописи) «от техъ Словенъ разидошашася по земьли и прозвашася имены своими, кде седше на которомъ месте. Яко пришедше седоша на реце именемъ Мораве и прозвашася Морава, а друзии Чесе нарекошася, а се ти же Словене: Хорвати Белии, Серпь, и Хутане. Волохомъ бо нашедшимъ на Словены на Дунаискые и седшимъ в нихъ и насиляющимъ имъ. Словене же ови пришедше и седоша на Висле и прозвашася Ляхове, а отъ техъ Ляховъ прозвашася Поляне Ляхове. Друзии Лютице, инии Мазовшане, а нии Поморяне. Тако же и те же Словене пришедше, седоша по Днепру и наркошася Поляне, а друзии Деревляне, зане седоша в лесехъ, а друзии седоша межи Припетью и Двиною и наркошася Дреговичи, и инии седоша на Двине и нарекошася Полочане, речькы ради, еже втечеть въ Двину именемь Полота, от сея прозвашася Полочане. Словене же седоша около озера Илмера и прозвашася своимъ именемъ и сделаша городъ и нарекоша и Новъгородъ, а друзии же седоша на Десне и по Семи и по Суле и наркошася Северо. И тако разидеся Словенескъ языкъ (курсив мой – М.Ж.)»[6]. В этом летописном рассказе полочане и северяне однозначно причислены автором к славянам и упомянуты в числе разных расселявшихся с Дуная славянских «племён».
Далее же в ПВЛ говорится, что «по сеи братьи [после смерти Кия, Щека и Хорива – М.Ж.] почаша держати родъ ихъ княжение в Поляхъ, а въ Деревляхъ свое, а Дрьговичи свое, а Словене свое въ Новегороде, а другое на Полоте, иже и Полочане, от сихъ же и Кривичи, иже седять на верхъ Волгы и на верхъ Двины, и на верхъ Днепра, ихъ же и городъ есть Смоленескъ, туда бо седять Кривичи, таже Северо от них (курсив мой – М.Ж.)»[7]. Как видим, согласно летописцу, кривичи происходят от полочан, а северяне происходят от кривичей. Данное обстоятельство не оставляет никаких сомнений в том, что в представлении летописца кривичи – это, безусловно, одно из славянских «племён», часть обширной славянской ойкумены. К сожалению, Д.А. Мачинский, хотя и отмечал, что полочане летописцем причислены к «собственно славянам»[8], проигнорировал принципиально важное летописное свидетельство, согласно которому кривичи происходят от полочан. В летописном повествовании о расселении славян предлог «от» имеет однозначное значение происхождения: «от техъ Словенъ разидошашася по земьли и прозвашася имены своими, кде седше на которомъ месте»; «Словене же ови пришедше и седоша на Висле и прозвашася Ляхове, а отъ техъ Ляховъ прозвашася Поляне Ляхове»; «Радимичи бо и Вятичи отъ Ляховъ. Бяста бо два брата в Лясехъ: Радимъ, а другыи Вятокъ. И пришедша, седоста Радимъ на Съжю и прозвашася Радимичи, а Вятко седе своимъ родомъ по Оце, отъ него прозвашася Вятичи».
Что касается происхождения северян от кривичей, то оно, судя по совокупности всех данных, которыми располагает наука, не является достоверным[9], однако это никоим образом не умаляет его значения для понимания этнокультурной карты летописца, в рамках которой северяне, чётко отнесённые им к славянам, происходят от кривичей, которые в этом случае также являются в его представлении славянами. Тождество же полочан и кривичей подтверждается и другими летописными известиями:
- в процитированном фрагменте ПВЛ сказано, что кривичи живут в верховьях Западной Двины, то есть там, где находится Полоцк;
- в легенде о призвании варягов сказано, что «первии наследници… въ Полотьске Кривичи»[10];
- В Ипатьевской (под 1140 и 1162 гг.) и Воскресенской (под 1129 и 1162 гг.) летописях полоцкие князья названы кривичскими, на что справедливо обращал внимание В.В. Седов[11]. По всей видимости, полочане представляли собой одну из локальных кривичских группировок.
Из сказанного очевидно, что для древнерусских летописцев кривичи представляли собой ничто иное, как часть славянского мира. Это же подтверждается и «от противного» – в ПВЛ содержится перечень неславянских народов, платящих Руси дань: «се суть инии языце, иже дань даютъ Руси: Чюдь, Весь, Меря, Мурома, Черемись, Мордва, Пермь, Печера, Емь, Литва, Зимегола, Корсь, Нерома, Либь. Си суть свои языкъ имуще от колена Афетова». Здесь последовательно перечислены сначала 9 финно-угорских «племён», а затем 4 балтских, которые чётко сгруппированы летописцем, что говорит о том, что его представления об этногеографии Восточной Европы имели отнюдь не произвольный характер (после балтских "племён" в конце списка названа финская либь, несколько выпадающая из общей системы, что, очевидно, связано с тем, что жила она в балтском окружении). Среди последних кривичи не названы.
О славянской принадлежности кривичей ясно говорит и сам их этноним, имеющий чисто славянскую природу и стоящий в ряду других славянских этнонимов с суффиксом -ичи: вятичи, радимичи, дреговичи, лютичи и т.д. Балтская этнонимия не знает патронимических этнонимов и подобного суффикса[12]. Типологически этноним «кривичи», имеющий очевидный патронимический характер (потомки Крива), аналогичен таким славянским «племенным» названиям как «радимичи» (потомки Радима) и «вятичи» (потомки Вятко), которые соответствующим образом осмыслены уже в ПВЛ.
На Пелопонесском полуострове зафиксирован топоним Kryvitsani который со всей очевидностью связан со славянским этнонимом кривичи (не случайно Констанин Багрянородный практически тождественной пелопонесскому Kryvitsani формой именует восточноевропейских кривичей)[13]. Соответствующая пелопонесская параллель не оставляет никаких сомнений в славянской принадлежности рассматриваемого этнонима. По всей видимости, в ходе бурных событий эпохи великого славянского расселения одна часть праславянского «племени» кривичей оказалась в Восточной Европе, а другая – далеко на юге Греции. В этой связи немаловажно, что латыши и поныне называют русских krievi, а Россию – Krievija – именами, производными от названия «кривичи»[14].
Теперь рассмотрим археологические данные о кривичах и их этнической принадлежности. Ныне большинство археологов согласно с тем, что кривичи археологически представлены культурой длинных курганов, чего не отрицают и сторонники балтской их атрибуции, «отдавая» кривичам, как минимум, культуру смоленско-полоцких длинных курганов[15].
Кривичская культура (или культуры, если разделять псковские и смоленско-полоцкие длинные курганы) длинных курганов занимает одно из ключевых мест в работах В.В. Седова. Все её материалы, бывшие в распоряжении науки на начало 1970-х гг., были им монографически опубликованы[16]. Эта сводка сохраняет своё значение по сей день, так как, несмотря на то, что впоследствии был раскопан ряд новых памятников, качественных сдвигов в наших знаниях об этой культуре не произошло и новая более полная сводка её материалов пока никем не составлена.
В период своего расцвета в VIII-IX вв. культура длинных курганов занимала огромную территорию: Псковщину, часть Новгородчины, Верхнее Поднепровье и Подвинье с сопредельными регионами. Имя своё культура получила по характерному типу погребальных памятников – удлинённым курганам от 10 до 100 и более метров длиной, в которых содержится иногда весьма значительное число захоронений (от одного-двух до двадцати с лишним) по обряду трупосожжения, которые в большинстве своём являются безурновыми и безынвентарными, или содержат весьма незначительный инвентарь (бронзовые бляшки, пряжки, ножи, кресала, глиняные пряслица, стеклянные бусы и т.д.). Жили носители культуры длинных курганов преимущественно на открытых селищах, хотя постепенно появляются и городища (например, Изборск), дома строили преимущественно наземные, посуду делали вручную, без гончарного круга. В развитии культуры длинных курганов наблюдается два этапа: на первом (V-VII вв.) она охватывала преимущественно современную Псковщину и значительную часть Новгородчины (псковские длинные курганы), а с конца VII в. начала распространяться на юг, охватив будущие Полоцкую и Смоленскую земли (смоленско-полоцкие длинные курганы), что, очевидно, отражало процесс расселения её носителей. При этом культура длинных курганов в Смоленско-Полоцких землях имеет ряд отличий от Псковщины, в частности, там нет очень длинных курганов, превышающих 30 метров. В IX-X вв. длинные курганы постепенно сменяются полусферическими, культура длинных курганов исчезает и занятый ею регион становится частью древнерусской культуры.
В.В. Седов убедительно обосновал принадлежность культуры длинных курганов известному по летописям восточнославянскому этнополитическому союзу кривичей, приведя в её пользу следующие аргументы:
- сопоставление длинных курганов с пришедшими им на смену полусферическими, славянская принадлежность которых уже вне всяких сомнений, показывает, что они совершенно идентичны в устройстве и в особенностях погребального ритуала;
- длинные курганы и полусферические обычно находятся в одних группах, образуя единые могильники, что говорит о преемственности оставившего их населения. На каком-то этапе длинные курганы сосуществуют с полусферическими, что наглядно показывает постепенную смену погребального обряда;
- керамические материалы IX-Х вв. генетически связаны с керамикой культуры длинных курганов;
- никакого притока нового населения в конце I – начале II тыс. н.э. в регион Верхнего Поднепровья и Подвинья, равно как и в бассейн Чудского озера, не фиксируется. Некоторые предметы материальной культуры выходят в этот период из обращения, но, во-первых, происходит это постепенно, а во-вторых, далеко не только на территории культуры длинных курганов, поэтому говорить о каком-либо сломе культурной традиции невозможно;
- ранние памятники культуры длинных курганов на Псковщине, занятой до этого финно-угорской культурой текстильной керамики, не обнаруживают с ней никакой преемственности, свидетельствуя о приходе в регион крупных масс нового населения с новым хозяйственным укладом, которое и явилось создателем новой культуры;
- ареал культуры длинных курганов полностью совпадает с тем ареалом, который летописи отводят кривичам: в Повести временных лет в легенде о призвании варягов среди призывающих названы кривичи и один из братьев Рюрика Трувор садится на княжение в Изборске[17], а в Устюжском (Архангелогородском) летописном своде Изборск прямо назван городом кривичей[18];
- лингвистические материалы показывают родственность смоленско-полоцких и псковских говоров[19]. Единственный период, когда эти два региона были охвачены единой культурой – это время культуры длинных курганов;
- лингвистически древнейшие контакты славян с предками эстонцев относятся ко времени до образования древнерусского языка и датируются временем, начиная с VI в. (Э.Н. Сетяля), что полностью соответствует археологически фиксируемым контактам носителей культуры длинных курганов с предками эстонцев;
- культура длинных курганов не имеет местных корней и генетически никак не связана с предшествующими балтскими и финно-угорскими культурами. Отдельные финские или балтские черты в культуре не являются для неё основными и носят региональный характер. Они отражают ассимиляцию славянами автохтонного населения.
Все эти аргументы[20] никем не опровергнуты, но, несмотря на это, периодически выдвигаются гипотезы о неславянской этнической атрибуции культуры длинных курганов и её балтской, либо даже финно-угорской принадлежности (С.К. Лаул, Г.С. Лебедев, А.Н. Башенькин, В.Я. Конецкий, Е.А. Шмидт и др.)[21]. Однако, все эти предположения не имеют серьёзной комплексной аргументации. Они, в отличие от концепции В.В. Седова, основаны не на всём комплексе археологических, исторических и лингвистических данных, а только на каких-то отдельных частях его, которые абсолютизируются, а все остальные моменты при этом игнорируются. Добавим несколько исторических аргументов в пользу правоты В.В. Седова и кривичской принадлежности культуры длинных курганов:
- если предположить финское происхождение культуры длинных курганов, то это означает, что накануне формирования Древнерусского государства имела место мощная экспансия финского населения в Верхнее Поднепровье и Подвинье. Никаких исторических, лингвистических или топонимических подтверждений этому нет;
- если предположить балтское происхождение культуры длинных курганов, то непонятно, почему возникла она вне балтского культурного и гидронимического ареала на Псковщине и Новгородчине. Балтская экспансия в этот регион неизбежно оставила бы сильные следы в гидронимии, но их практически нет;
- если предположить любое неславянское происхождение культуры длинных курганов, то не ясным станет вопрос, с какими археологическими реалиями связывать называемый в летописях восточнославянский этнополитический союз кривичей (летописная локализация которого идеально совпадает с ареалом распространения рассматриваемой культуры), так как на смену культуре длинных курганов приходит уже вполне стандартная древнерусская культура, отражавшая процесс нивелировки славянского и иного населения Восточной Европы, его интеграции в рамках древнерусской народности.
Предположение о разном происхождении и разной этнической сущности культур псковских и смоленско-полоцких длинных курганов не имеет достаточного обоснования, так как в этом случае непонятен механизм распространения единого специфического погребального обряда на соответствующей территории. Тезис Е.Р. Михайловой, согласно которому «сложный комплекс погребальной обрядности культуры псковских длинных курганов, распространившийся по огромной территории, следует трактовать скорее как явление духовной жизни и религиозных практик древнего населения, чем как отражение неких социальных или этнических структур»[22] ничего не проясняет, а только запутывает проблему. Каким образом единый «сложный комплекс погребальной обрядности» мог распространиться среди разноэтничного населения на огромных территориях в условиях отсутствия государственных институтов и социально-политического единства, если не было тех, кто его распространял в ходе своей миграции?
По мнению этой исследовательницы, постепенная смена культуры длинных курганов древнерусской культурой означала смену населения соответствующих регионов[23], с чем невозможно согласиться, так как процесс нивелировки культур отдельных славянских этнополитий охватил в то время всю Восточную Европу, что, однако, не говорит о том, что там произошла смена населения. Просто в условиях становления древнерусской народности и формирования Древнерусского государства стирались локальные различия между культурами вошедших в его состав «племён», вырабатывалась единая древнерусская культура. Процесс этот шёл постепенно: в каких-то районах местные культурные особенности исчезли раньше, в каких-то – позже. Но нет никаких оснований трактовать процесс постепенного угасания «местных» восточнославянских культур как смену этнического лица соответствующих регионов.
К этому можно добавить то, что именно ареал всей культуры длинных курганов (как псковских так и смоленско-полоцких) соответствует территории кривичей, как очерчивают её летописи и данные языкознания.
Таким образом, тезис В.В. Седова о кривичской принадлежности культуры длинных курганов является наиболее фундированным и учитывающим всю совокупность фактов, а не какие-то отдельные из них, как это имеет место быть у его оппонентов. На данный момент, на наш взгляд, нет никаких серьёзных оснований сомневаться в правоте В.В. Седова в этом вопросе.
Более сложный характер имеет проблема истоков кривичской культуры длинных курганов. Уже в ранних своих работах В.В. Седов выдвинул гипотезу о приходе её носителей в середине I тыс. н.э. из Центральной Европы[24], но тогда в её пользу не было прямых оснований, она вытекала из того факта, что В.В. Седов не обнаруживал иных её истоков: до формирования культуры длинных курганов её будущие земли были заселены финнами и балтами, древности которых не имеют с ней генетической связи, а каких-либо существенных импульсов с юга В.В. Седов не видел в имеющихся материалах. Все местные культуры, предшествующие или синхронные культуре длинных курганов, в том числе и тушемлинскую, он рассматривал как дославянские[25].
В своих последних работах В.В. Седов привёл новые веские аргументы в пользу своей позиции. Он собрал и обобщил данные о находках вещей провинциальноримских типов, массово появившихся в лесной зоне Восточной Европы в середине I тыс. н.э. (шпоры и удила, железные бритвы, железные пластинчатые кресала, пинцеты, В-образные рифленые пряжки, некоторые типы подвесок, железные втульчатые наконечники копий, новые типы серпов, каменные жернова для ручных мельниц и т.д.). Учитывая стремительность и массовость их распространения, а также то, что в этот период собственно провинциальноримские культуры (пшеворская и черняховская) уже прекратили своё существование, невозможно говорить о распространении в середине I тыс. н.э. в лесной зоне Восточной Европы провинциальноримских артефактов вследствие торговых или культурных связей. Оно, безусловно, отражает мощную миграцию населения из центральноевропейского пшеворского ареала[26], которое только и могло быть создателем культуры длинных курганов.
Причины, побудившие большие массы среднеевропейского населения к миграции, состоят в гуннском нашествии и резком похолодании, вызвавшем подъём уровня рек и озёр, увеличение болот, что вело к затоплению плодородных почв. Вследствие этого Среднее Повисленье опустело и есть основания полагать, что значительная часть его обитателей отправилась на северо-восток, в лесную зону Восточной Европы[27]. В.В. Седов сделал в этой связи одно весьма тонкое наблюдение относительно топографии поселений культуры псковских длинных курганов: «создаётся впечатление, что переселенцы на прежних местах пострадали от наводнений и переувлажнённости почвы и поэтому на Северо-Западе выбирали для своего местопребывания участки, не подверженные подобным процессам, – песчаные возвышенности в сухих боровых лесах, при сухопутных дорогах, очевидно бывших в то время основными путями миграционных передвижений»[28].
При этом на основе новых материалов В.В. Седов пересмотрел свой взгляд на тушемлинскую культуру, будущая территория которой также оказалась затронута миграцией пшеворского населения, которая и дала импульс к её возникновению. Таким образом, ядро создателей тушемлинской культуры было родственным носителям культуры псковских длинных курганов, а её создание стало первым этапом славянизации балтов Смоленского Поднепровья и Полоцкого Подвинья, влившихся в состав тушемлинского населения[29], которое впоследствии, при расселении на юг носителей культуры псковских длинных курганов, вошло в состав кривичей.
В.В. Седов вполне убедительно аргументировал решающую роль мигрантов из Центральной Европы в формировании культуры длинных курганов, а также тушемлинской и сомкнутых височных колец[30]. Правоту выводов В.В. Седова подтверждают данные других наук: лингвистики, топонимики, антропологии и генетики.
А.А. Зализняк показал родственность древненовгородского диалекта западнославянским (в первую очередь – лехитским) языкам, а также особую черту, выделяющую его на фоне всех славянских языков средневековья – отсутствие в нём второй палатализации[31], а поскольку датируется она временем до или около середины I тыс. н.э. (не позже VI-VII вв.)[32], то носители соответствующего диалекта должны были оторваться от остальных славян не позднее этого времени, что идеально согласуется с археологическими данными, которые, по мнению В.В. Седова, датируют приход славянских мигрантов на север будущей Руси из Средней Европы именно серединой I тыс. н.э. При этом «западные» черты древненовгородского диалекта имеют наибольшее соответствие в псковских говорах, что указывает на их кривичскую природу[33]. Это прекрасно стыкуется с тем, что в последнее время выяснилось, что культура псковских длинных курганов охватывала не только Псковщину, но и значительную часть Новгородчины, соответственно, именно кривичи были первыми славянскими насельниками региона[34].
Ю. Удольф на основе гидронимических данных выявил в своё время один из путей славянской миграции: из Повисленья через Среднее Понеманье в Новгородско-Псковские земли[35], а Р.А. Агеева выделила в Новгородско-Псковской земле ряд славянских гидронимов, соответствующих, по С. Роспонду, зоне «А» – славянской прародине в Повисленье, где сосредоточены славянские гидронимы наиболее архаичных типов[36]. Причём, выделенные Р.А. Агеевой по гидронимическим материалам регионы наиболее древней славянской колонизации Северной Руси, совпадают с районами скоплений ранних длинны курганов (бассейн реки Великой, земли в Южной Приильменье, район между Псковским и Чудским озёрами и рекой Лугой). Эти гидронимические данные указывают на очень раннее расселение славян в указанном регионе, происходившее тогда, когда были ещё продуктивны праславянские модели водных названий.
Важное значение имеют наблюдения Д.К. Зеленина о происхождении названия русских в языках их финно-угорских соседей, производном от традиционного экзоэтнонима балтийских славян венеды: «знаменательно, что эсты называли вендами (Wene) не кашубов или поляков, которые по языку ближе к балтийским славянам, а именно русских. Это обстоятельство можно объяснить только тем, что эсты наблюдали, как многие прибалтийские венды уходили из Ливонии на Русь и обратно уже не возвращались. Как видно из Хроники Генриха Латвийского, эсты хорошо знали ливонских вендов, и перенесение их имени на русских не может быть каким-либо странным недоразумением со стороны эстов»[37].
Антропология свидетельствует о близости антропологических характеристик славян, земли которых прилегают к Балтийскому морю[38]. Наконец, собранные Б.А. Малярчуком данные генетики свидетельствуют о сходстве псковско-новгородского населения с польско-литовским населением Северо-Восточной Польши (Сувалки – при этом, важно подчеркнуть, что нсаселение Сувалок отличается генетически как от населения остальных частей Польши, так и от остальных групп балтов), что позволило исследователю сделать вывод о западных истоках генофонда северо-западных русских[39].
Совокупность рассмотренных данных свидетельствует о том, что сложение культуры длинных курганов, которая не имеет местных корней и становление которой ознаменовано распространением в соответствующем регионе ряда провинциальноримских артефактов, отражало приход в район Чудского озера и реки Великой, на Навгородчину, а затем и в верховья Западной Двины, Волги и Днепра нового, очевидно, славянского, населения и этим населением были кривичи, которые в представлении древнерусских летописцев, безусловно, являлись частью славянской ойкумены. Об этом же говорит и само их имя.
Подводя итоги, можно сказать, что никаких серьёзных оснований сомневаться в славянской этнической принадлежности летописных кривичей нет, что, разумеется, не отменяет того, что определённую роль в становлении и развитии этого славянского этнополитического объединения сыграло и автохтонное балтское население региона, постепенно ассимилированное пришедшими в Среднерусские земли славянами-кривичами[40].
Опубликовано в: Вестник Липецкого государственного педагогического университета. Серия гуманитарные науки. 2013. Вып. 1 (8). С. 8-17.
[1] Последняя по времени и наиболее обстоятельная в научной литературе попытка обосновать балтскую атрибуцию кривичей принадлежит Е.А. Шмидту: Шмидт Е.А. Кривичи Смоленского Поднепровья и Подвинья (в свете археологических данных). Смоленск, 2012.
[2] См. например материалы, выложенные на сайте Tverža: http://tverzha.ru/
[3] Мачинский Д.А. 1) Миграция славян в I тыс. н.э. (по письменным источникам с привлечением данных археологии) // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981. С. 39-51; 2) О времени и обстоятельствах первого появления славян на Северо-Западе Восточной Европы по данным письменных источников // Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего средневековья. Л., 1982; 3) Этносоциальные и этнокультурные процессы в Северной Руси: период зарождения древнерусской народности // Русский Север. Л., 1986; Давидан О.И., Мачинская А.Д., Мачинский Д.А. О роли балтов в формировании культуры Северной Руси VIII-IX вв. (по данным летописей и археологии) // Проблемы этнической истории балтов. Рига, 1985.
[4] ПСРЛ. Т. I. Стб. 12; Т. II. Стб. 9.
[5] Мачинский Д.А. Миграция славян в I тыс. н.э. С. 44.
[6] ПСРЛ. Т. I. Стб. 5-6; Т. II. Стб. 5.
[7] ПСРЛ. Т. I. Стб. 10; Т. II. Стб. 8.
[8] Мачинский Д.А. Миграция славян в I тыс. н.э. С. 44. В рассказе о славянских языческих обычаях летописец тоже чётко причисляет кривичей к славянам, упоминая их в одном смысловом ряду с другими «племенами», о которых он писал в связи с расселением славян с Дуная: «Имеяхуть бо обычаи свои и законы отець своихъ и предания, кождо свой норовъ. Поляне бо своихъ отець обычаи имяху тихъ и кротококъ… а Деревляни живяху зверьскымъ образомъ, живуще скотьскы… а Радимичи и Вятичи и Северо одинъ обычай имяху… И аще кто оумряше творяху трызну надъ нимь и по семъ творяху кладу велику и възложать на кладу мертвеца и съжигаху и по семъ, събравше кости, вложаху въвъ ссудъ малъ и поставляху на столпе на путехъ, иже творять Вятичи и ныне. Си же обычаи творяху и Кривичи и прочии погании, не ведуще закона Божиа, но творяху сами себе законъ» (ПСРЛ. Т. I. Стб. 14; Т. II. Стб. 10).
[9] Некоторые соображения относительно тех реалий, которые могли стоять за этим летописным известием см.: Жих М.И. К проблеме реконструкции самоназвания носителей именьковской культуры // История и культура славянских народов: достижения, уроки, перспективы: материалы международной научно-практической конференции 25–26 ноября 2011 года. Пенза – Белосток – Прага, 2011. С. 27-28.
[10] ПСРЛ. Т. I. Стб. 20; Т. II. Стб. 14.
[11] Седов В.В. Длинные курганы кривичей. М., 1974. С. 36.
[12] Трубачёв О.Н. Ранние славянские этнонимы – свидетели миграции славян // Вопросы языкознания. 1974. № 6. С. 55.
[13] Там же. С. 62. Важно и то, что Константин Багрянородный в середине Х в. также относил восточноевропейских кривичей именно к славянам: «Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава (Киева – М.Ж.) и отправляются в полюдия, что именуется ‘’кружением’’, а именно – в Славинии вервианов (древлян – М.Ж.), другувитов (дреговичей – М.Ж.), кривичей, севериев (северян – М.Ж.) и прочих славян, которые являются пактиотами (данниками – М.Ж.) росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав. Потом так же, как было рассказано, взяв свои моноксилы (ладьи – М.Ж.), они оснащают их и отправляются в Романию (Византию – М.Ж.)» (Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 51).
[14] Иванов В.В., Топоров В.Н. О древних славянских этнонимах. Основные проблемы и перспективы // Из истории русской культуры. Том I. Древняя Русь. М., 2000. С. 426.
[15] Шмидт Е.А. Кривичи Смоленского Поднепровья. С. 60-63. Периодически выдвигается и предположение о финно-угорской принадлежности культуры длинных курганов, или, как минимум, псковских длинных курганов (см. например: Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Археологические памятники Древней Руси IX-XI вв. Л., 1978. С. 61-85).
[16] Седов В.В. Длинные курганы кривичей.
[17] ПСРЛ. Т. I. Стб. 19-20; Т. II. Стб. 14.
[18] ПСРЛ. Т. 37. С. 18; 57.
[19] Аванесов Р.И. Очерки русской диалектологии. М., 1949. С. 230-234; Николаев С.Л. К истории племенного диалекта кривичей // Советское славяноведение. 1990. № 4.
[20] Седов В.В. 1) Кривичи // Советская археология. 1960. № 1; 2) Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970. С. 91-124; 3) Длинные курганы кривичей. С. 36-41; 4) Об этнической принадлежности псковских длинных курганов // Краткие сообщения Института археологии. 1981. Вып. 166; 5) Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982; С. 46-58; 6) Славяне в раннем средневековье. М., 1995. С. 211-217; 229-238; 7) Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. М., 1999. С. 117-128; 140-145; 8) Славяне. Историко-археологическое исследование. М., 2002. С. 354-364. К этому можно добавить, что женщины культуры длинных курганов носили височные кольца – типично славянские украшения (Седов В.В. Очерки по археологии славян. М., 1994. С. 89-100). Балтские и финские женщины не носили височных колец.
[21] Историографию см.: Буров В.А. К проблеме этнической принадлежности культуры длинных курганов // Российская археология. 1996. № 1.
[22] Михайлова Е.Р. Культура псковских длинных курганов. Проблемы хронологии и развития материальной культуры. Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата исторических наук. СПб., 2009. С. 15.
[23] Там же.
[24] Седов В.В. 1) Кривичи. С. 54-59; 2) Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 195-108; 3) Восточные славяне в VI-XIII вв. С. 58.
[25] Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. С. 29-45.
[26] Седов В.В. 1) Славяне в древности. С. 298-301; 2) Древнерусская народность. С. 91-117; 3) Славяне. С. 348-354.
[27] Седов В.В. 1) Славяне в древности. С. 296-304; 2) Древнерусская народность. С. 115-117; 3) Славяне С. 348-354.
[28] Седов В.В. Древнерусская народность. С. 124.
[29] Седов В.В. 1) Древнерусская народность. С. 128-140; 2) Славяне С. 372-388. По мнению В.В. Седова, в рамках этого же славянского миграционного потока пришли в Восточную Европу предки словен ильменских и славян, заселивших будущую Ростово-Суздальскую землю (Славяне в раннем средневековье. С. 218-229, 238-246; Древнерусская народность. С. 145-165; Славяне. С. 364-372, 388-397).
[30] Иная концепция генезиса культуры длинных курганов, восходящая к идеям П.Н. Третьякова о заселении севера Восточной Европы не центральноевропейскими переселенцами, а расселявшимися на север потомками «зарубинцев», развивается ныне Н.В. Лопатиным и А.Г. Фурасьевым. Эти исследователи считают, что начиная с III в. потомки «зарубинцев», носители киевской культуры, расселялись в северном направлении, что привело к возникновению памятников круга Заозерье-Узмень, на основе которых впоследствии сформируются культуры длинных курганов и тушемлинская (Лопатин Н.В., Фурасьев А.Г. 1) О роли памятников III-V вв. в формировании культур Псковских длинных курганов и Тушемли-Банцеровщины // Петербургский археологический вестник. 1994. № 9; 2) Северные рубежи раннеславянского мира в III-V вв. М., 2007). Однако, сторонниками южного, «киевского», происхождения культур длинных курганов и тушемлинской выводы В.В. Седова об их возникновении в условиях и в результате расселения выходцев из Средней Европы, пока не опровергнуты. Н.В. Лопатин и А.Г. Фурасьев указывают, что часть (но далеко не все и не в таком количестве - !) вещей среднеевропейских типов была известна в Восточной Европе и ранее середины I тыс. н.э., в частности, на памятниках киевской культуры, как и браслетообразные височные кольца (Северные рубежи раннеславянского мира. С. 11). Но это не может поколебать построений В.В. Седова по существу, так как никоим образом не отменяет факта «взрывного» распространения в лесной зоне Восточной Европы не известных здесь ранее провинциальноримских артефактов в середине I тыс. н.э., отражавшего миграцию среднеевропейского населения. Но для нашей темы главное даже не в этом, а в том, что и в случае «киевского» происхождения культуры длинных курганов она не имела местных балтских корней и явилась результатом притока иноэтничного населения, коим были, очевидно, славяне, ведь принадлежность киевской культуры одной из крупных группировок предков исторических славян ныне практически общепризнана. Возможно, культура длинных курганов сложилась как результат синтеза культурных традиций среднеевропейских мигрантов, сыгравших в её становлении ключевую роль, и продвинувшихся на север потомков носителей киевской культуры при участии автохтонного населения. Если предположить, что и мигранты из Центральной Европы и носители древностей круга Заозерье-Узмень были представителями разных группировок славянства, а для такого вывода есть основания, так как, в конечном счете, и те и другие ведут своё начало от культуры подклёшевых погребений, то нет ничего удивительного в том, что они относительно легко ассимилировались друг с другом и ассимилировали местных балтов и финно-угров.
[31] Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М., 2004.
[32] Филин Ф.П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. М., 2006. С. 342; Lamprecht A. Praslovanština a její chronologické členění // Československé přednášky pro VIII. Mezinárodní sjezd slavistů. 1978. С. 145; Shevelov G.Y. A Prehistory of Slavic. Heidelberg, 1964. P. 302; Stieber Z. Zarys gramatyki porównawczej języków słowiańskich. Warszawa, 2005. С. 68.
[33] Николаев С.Л. К истории племенного диалекта кривичей. С. 54.
[34] Вопрос о происхождении сопочной культуры словен ильменских остаётся открытым: в ранних работах В.В. Седов полагал, что возникновение культуры новгородских сопок связано со второй, более поздней миграционной волной из Повисленья (Восточные славяне в VI-XIII вв. С. 66), однако затем пересмотрел свой взгляд на эти древности и присоединился к И.В. Ислановой, полагающей, что их генезис связан с памятниками типа Юрьевской Горки в Удомельском Поозерье (Исланова И.В. Удомельское Поозерье в эпоху железа и раннего средневековья. М., 1997. С. 22-56; 126-129). По мнению В.В. Седова, предки создателей культуры сопок изначально проживали небольшими островками в среде носителей культуры длинных курганов, сохранив при этом, в отличие от последних, традиции пашенного земледелия, бытовавшего на их висленской прародине. В VII в. происходит потепление климата и снижение увлажнённости, что способствовало распространению пашенного земледелия, ставшего основой экономики культуры сопок, о чём говорит топография её поселений. В этой связи в регионе Приильменья жители поселений типа Юрьевской Горки стали основой становления новой культуры и соответствующей ей этнокультурной общности, известной из русских летописей под именем словен, ассимилировав живших здесь носителей культуры длинных курганов (Славяне в раннем средневековье. С. 238-246; Древнерусская народность. С. 158-165; Славяне. С. 364-372).
[35] Udolph J. Die Landnahme der Ostslaven im Lichte der Namenforschung // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Wien, 1981. Bd. 29. S. 321-336.
[36] Агеева Р.А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М., 1974. С. 153-185. Ср.: Rospond S. Prasłowianie w świetle onomastyki // I Międzynarodowy kogres archeologii słowiańskiej. Т. I. Wrocław; Warszawa; Kraków, 1968. На совпадение между ареалами распространения архаичных славянских гидронимов и длинных курганов обратил внимание В.В. Седов (Славяне в древности. С. 301).
[37] Зеленин Д.К. О происхождении северновеликорусов Великого Новгорода // Доклады и сообщения Института языкознания АН СССР. М., 1948. Т. 26. С. 93.
[38] Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973. С. 260.
[39] Малярчук Б.А. Следы балтийских славян в генофонде русского населения Восточной Европы // The Russian Journal of Genetic Genealogy (Русская версия). 2009. Т. 1. № 1.
[40] О вкладе балтского субстрата в культуру славян Верхнего Поднепровья и Подвинья см.: Седов В.В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 162-190.
Tags: Исследования Project: Suzhdenia Author: Жих М.И.
Год выпуска:
2012
Выпуск:
12
"...Находки многочисленных предметов вооружения, меча, кольчуги, снаряжения коня и всадника, различных редких и великолепных украшений, клад, большое количество зерен культурных растений при относительно малочисленных земледельческих орудиях, свидетельствуют о том, что городище Никодимово являлось административно-территориальным центром значительной округи. Здесь находилась усадьба вождя и его дружины. Им принадлежали оружие и снаряжение всадника. Материалы Никодимовского городища чрезвычайно важны для изучения взаимоотношений в балто-славянском мире. Период существования городища Никодимово предшествовал зарождению государственности у восточных славян."
Так Богуславский с Бурминовым определили. Или сам Балязин. (см. Богуславский В.В., Бурминов В.В. Русь рюриковичей. Иллюстрированный исторический словарь).
Ну да, фраза из их словаря, даже " ильменск. словен" также написано. Короче концов нет.
Максим ЖИХ. К вопросу об этнической принадлежности кривичей
С братьями-белорусами тоже все понятно вполне. Кривичи создали Русь и баста! Никодимовское городище - столица! Под Могилевом - это главное. Уж не Седин ли ильменских словен от кривичей "породил"? Акценты Седина Анатолия Александровича (ученого секретаря Могилевского областного краеведческого музея), пусть даже закончившего археологический факультет Могилевского педагогического института, мне малоинтересны, если честно (учитывая склонность нынешних самостийных собратьев возвеличивать собственную самобытность и исключительность). Пардон, ежели обидел ненароком ваши национальные чувства.
"По всей видимости, роль катализатора, способствовавшего созданию государственного образования на территории Руси, сыграли выходцы из Скандинавии - варяги (норманны). Появившись в Новгороде первоначально в качестве наемной дружины местного князя, они смогли затем захватить власть. Организованный варяжским предводителем Олегом поход позволил в 882 году завоевать Киев и перенести туда центр объединенного государства. По традиции эта дата считается началом российской государственности.
Вместе с тем нельзя преувеличивать значение варяжского элемента в создании Древнерусского государства. Причины его появления коренятся в длительной эволюции восточнославянских, финно-угорских и других племен, постепенном совершенствовании хозяйственных и социальных структур, налаживании межплеменных связей. В конечном итоге именно это стало главным условием возникновения государства."
С братьями-белорусами тоже все понятно вполне. Кривичи создали Русь и баста! Никодимовское городище - столица! Под Могилевом - это главное. Уж не Седин ли ильменских словен от кривичей "породил"?
Легенда о Рюрике, "один в один" и даже год в год, есть не только в ПВЛ, но и в Нидерландах, да и не только это совпадение.
Час истины. Народы древней Руси.Передача 1
Час истины. Народы древней Руси.Передача 2
Сообщение отредактировал yustas: 21.09.2013 - 13:23 PM
С братьями-белорусами тоже все понятно вполне. Кривичи создали Русь и баста! Никодимовское городище - столица! Под Могилевом - это главное. Уж не Седин ли ильменских словен от кривичей "породил"? Акценты Седина Анатолия Александровича (ученого секретаря Могилевского областного краеведческого музея), пусть даже закончившего археологический факультет Могилевского педагогического института, мне малоинтересны, если честно (учитывая склонность нынешних самостийных собратьев возвеличивать собственную самобытность и исключительность). Пардон, ежели обидел ненароком ваши национальные чувства.
Вы не национальные чувства "поливаете" - а конкретных людей, которые здесь абсолютно не причем.
К тому же, тушемлинская культура это не только территория Белоруссии, но и России…
Про Никодимовское городище, то это просто хороший пример того, что тушемлинцы, возможно, уже тогда стояли у порога создания государства.
Ну да, фраза из их словаря, даже " ильменск. словен" также написано. Короче концов нет.
Возможно, они имели ввиду предположение В.В. Седова и И.В. Ислановой -
"Достаточно очевидно, что культура новгородских сопок не была эволюционным продолжением местной культуры прибалтийско-финского населения раннего железного века. Создателями ее могло быть только пришлое население. Ареал культуры сопок в значительной части перекрывает восточные области территории псковских длинных курганов. При этом выясняется, что на той же территории население, оставившее длинные курганы псковского типа, и носители культуры сопок какое-то время проживали чересполосно. Однако скоро начался процесс интеграции этих культур. Носители культуры псковских длинных курганов оказались включенными в единый этногенетический процесс и восприняли культуру сопок.
Ранее мною было высказано предположение о том, что распространение культуры сопок в Приильменье было результатом второй крупной миграционной волны на северо-запад Восточно-Европейской равнины, датируемой VII в. и исходившей из Висленского бассейна. Продвигаясь в Поильменье, переселенцы пересекли земли балтов, увлекли часть последних в миграционный поток и от них восприняли обычай сооружения погребальных курганов260.
Однако в археологических материалах Повисленья и Неманского бассейна каких-либо следов этой предполагаемой миграции не обнаруживается. В этой связи более вероятной ныне представляется мысль о расселении племенной группировки, создавшей культуру сопок, в большом миграционном потоке среднеевропейского населения, имевшем место в период великого переселения народов. На первых порах эти переселенцы, скорее всего, отдельными островками проживали среди носителей культуры псковских длинных курганов. Один из таких островков, возможно, зафиксирован в Удомельском поозерье, где И. В. Ислановой вычленен так называемый удомельский тип древностей третьей четверти I тыс. н. э.261
Селище Юрьвская Горка занимало узкую полоску берега р. Съежи близ оз. Удомля, его размеры 150 х 30-40 м262. Раскопками зафиксированы следы наземных жилищ с очагами или печами, сложенными из камней. Реконструировать их затруднительно. Судя по отсутствию столбовых ямок, это были срубные постройки. Только некоторые хозяйственные строения имели столбовую конструкцию стен.
Среди керамического материала этого поселения наиболее значительную часть составляли горшки с округлым, плавно сужающимся к днищу туловом, с наибольшим расширением в верхней трети. Ближайшие аналогии им обнаруживаются в синхронных памятниках Северо-Запада (Михайловское в верховьях Западной Двины, Псковское городище и др.), несколько отдаленные — в керамике корчакских поселений Правобережной Украины. В Удомельском поозерье это явно привнесенная посуда. Кроме того, в материалах селища имеются банковидные сосуды, которые находят параллели в местных древностях раннего железа и могут рассматриваться как культурное наследие аборигенного населения. С последним связываются и некоторые другие малочисленные типы керамики. Сравнительно небольшой процент глиняной посуды памятника составляют горшки со сглаженным ребром в верхней трети, которые стали основой керамики ладожского типа. Отдельные сосуды селища сопоставимы с керамикой культур псковских длинных курганов и тушемлинской.
В коллекции вещевых находок поселения довольно многочисленны пастовые и стеклянные бусы разных типов, позволяющие надежно датировать памятник серединой и третьей четвертью I тыс. н. э. Среди других находок имеются бронзовые спиральки, обоймица, подвески, фрагменты браслетов. Найдено три железных пряжки, из которых две определенно датируются V—VII вв. Кроме того, обнаружены железные ножи, трехчастные удила, топоры, пинцет, крючки, наконечник стрелы и фитильные трубочки, глиняные пряслица и каменные литейные формочки.
В могильнике, расположенном при поселении, исследовано восемь захоронений. Остатки трупосожжений помещались в неглубоких округло-овальных ямках. В двух случаях основную массу кальцинированных костей перекрывал слой обожженной глины, в одном глиной были обмазаны стенки и дно ямы, которая была обожжена. Часть исследованных погребений не содержала вещевых находок, в других найдены фрагменты глиняной посуды, пряслице, браслет с утолщенными концами, боевой нож и наконечники копья и дротика. Отмечая культурное своеобразие поселения и могильника Юрьевская Горка, И. В. Исланова высказала предположение, что этот комплекс и, очевидно, ему подобные, пока неисследованные, были основой развития культуры новгородских сопок, которая формировалась при взаимодействии с населением, представленным культурой псковских длинных курганов восточных земель Ильменского бассейна263. С этим положением на современном этапе следует согласиться.
В пользу такого решения вопроса свидетельствует прежде всего преемственность элементов культуры Юрьевской Горки и древностей поселения Бережок, принадлежащего к культуре сопок. Это проявляется и в керамических материалах, и в домостроительстве, и в погребальной обрядности. Поселения удомельского типа расположены в тех ландшафтных условиях, которые занимают памятники культуры сопок.
Активизация населения, представленного удомельскими и им подобными древностями, и включение носителей культуры псковских длинных курганов Ильменского региона в процесс становления новой культуры — культуры новгородских сопок, по всей вероятности обусловлены природно-климатическими изменениями, имевшими место в конце VI—VII вв. В это время в Европе, в том числе и в лесной зоне Восточно-Европейской равнины, наступило потепление. Повышаются среднегодовые температуры, наблюдается значительное уменьшение увлажненности. Количество осадков в VII в. было на уровне современности, а к началу VIII в. даже на 50 см меньше. Опускаются уровни озер и рек и их стока. Понижение зеркала Балтийского моря привело к падению уровней грунтовых вод, усыханию и сокращению болот.
Период VIII—X вв. характеризуется теплым, умеренно влажным и малоизменчивым климатом. Это было время интенсивного почвообразования, особенно в поймах рек. Пойменные участки активно осваивались земледельцами. Создаются весьма благоприятные условия для развития земледелия и животноводства.
География и топография памятников культуры сопок показывают, что население в VIII—IX вв. обживало местности, наиболее целесообразные для пашенного земледелия. Уже обращалось внимание на то, что сопки тяготеют преимущественно к дерново-карбонатным почвам, наиболее плодородным в Северо-Западном регионе. Многие памятники культуры сопок приурочены также к плодородным аллювиальным участкам речных и озерных долин264.
Земледельческий уклад населения культуры сопок представляется несомненным. Доминировало, очевидно, пашенное земледелие, поскольку подсека на дерново-карбонатных почвах из-за особенностей их химического состава вообще невозможна265. Непосредственные следы древней пахоты зафиксированы при исследованиях культового сооружения культуры сопок у д. Коломно в Юго-Западном Приильменье266. О пашенном земледелии говорят и находки железных наральников в древнейших слоях Ладоги и Новгорода.
Ландшафтная приуроченность к местностям, наиболее пригодным для пашенного земледелия, характерна также для памятников удомельского типа. Население же культуры псковских длинных курганов в третьей четверти I тыс. н. э., как отмечалось выше, предпочитало подсечно-огневую форму земледелия. Улучшение природных условий стало импульсом активизации пашенного земледелия, что способствовало единению разнокультурных группировок и становлению культуры сопок. При этом не исключено, что какие-то группы племен культуры длинных курганов некоторое время сохраняли свой прежний уклад. Допустимо также предположение об отливе в это время части носителей псковских длинных курганов на юг, где именно в этот период формируется культура смоленско-полоцких длинных курганов. В VIII в. в Ильменском регионе складывается новая погребальная обрядность. На смену грунтовым могильникам с захоронениями остатков трупосожжения в неглубоких ямках (или прямо на поверхности) приходят курганные насыпи — сопки с совершенно такими же погребениями.
Вопрос о конкретных условиях становления сопок остается нерешенным. Высказывалось предположение, что начало сооружения их обусловлено миграцией в Новгородские земли славянского населения из Верхнеокского региона и соседних земель Смоленщины, где известны курганы мощинской культуры (типа Шаньково—Почепок), которые по размерам (высотой до 5 м) сопоставимы с сопками267. Однако это мнение должно быть отвергнуто, поскольку особенности строения погребальных насыпей, деталей обрядности, характера вещевых инвентарей и керамического материала новгородских сопок и верхнеокских курганов мощинской культуры весьма и весьма различны. Ни о какой преемственности между ними не может быть речи. Не подкрепляется эта догадка и другими археологическими данными. Не находит она подтверждения и в материалах лингвистики, топонимики и антропологии.
География памятников культуры сопок и последующая история ее носителей дают полные основания связывать эти древности со словенами ильменскими (новгородскими), о которых в летописи сообщается: «Словени же седоша около езера Илмеря, и прозвашася своимъ имянемъ»268.
Культура сопок в IX—X вв. постепенно трансформируется в древнерусскую культуру Новгородской земли. Каких-либо нарушений в эволюционном развитии культуры Ильменского региона в это время не наблюдается. Эволюция достаточно отчетливо прослеживается и в керамических материалах, и в домостроительстве, и в топографии поселений. Между сопками и сменившими их курганами также выявляются связующие элементы, свидетельствующие о спокойном развитии культуры населения Приильменья в последних столетиях I тыс. н. э. Многие могильники с сопками продолжали функционировать и в X—XIII вв. В сопках и курганах IX—X вв. с захоронениями по обряду кремации тождественны все детали погребальной обрядности, однороден и состав вещевых находок. Курганы ильменских словен X—XII вв. нередко имеют в основаниях кольцевую обкладку из камней, в отдельных насыпях фиксируются и кладки из камней как наследие обрядности культуры сопок. Какого-либо притока новых групп населения в IX—X вв. в Ильменском бассейне по данным археологии не отмечено. Таким образом, устанавливается, что предки словен ильменских появились в Поильменье в середине I тыс. н. э. Какое-то время они проживали островками в восточных районах ареала культуры псковских длинных курганов. В хозяйственном укладе кривичей доминировало подсечное земледелие, среди ильменских словен в какой-то степени сохранялась пашенная обработка почв под посевы. Около рубежа VII и VIII вв. в связи с улучшением природно-климатической ситуации в экономике края больший вес приобретает пашенное земледелие. Носители культуры псковских длинных курганов включаются в единый этногенетический процесс формирования словен ильменских и, позднее, древнерусского населения Новгородской земли."
Интересно, сколько курганов осталось после раскопок графа Уварова, раскопавшего до 7500 курганов в Ростово-Суздальской обл.?
Если курганы остались вообще...?
"Кривичи - племя восточных славян, вошедшее в состав великорусской народности. Известия о нем идут от Константина Багрянородного и из Летописи, где кривичи выступают в группе северных славянских и финских племен, платящих дань варягам. Территория кривичей определяется Летописью, как верховья Волги, Двины и Днепра, с центром в Смоленске.С точки зрения киевлянина-летописца это - народ, стоящий на низком уровне культуры, дикий, который, как и вятичи, "не ведуще закона Божия, но творяще сами себе закон". Вместе со словенами, чудью и весью кривичи принимают участие в призвании князей. Они выступают и в походе Олега на Смоленск, Киев и "на Грекы", в походе Владимира на Рогволода Полоцкого. В 982 г. Владимир, строя города на южной границе княжества, по рекам Стугне и Суле, населяет их лучшими мужами из кривичей, вятичей, новгородцев и чуди. В XI и XII веках Полоцкое княжество считается землей кривичей. А последний раз термин Кривичи встречается под 1162 г. В течение двух последних десятилетий в науке очень спорным стал вопрос о роли кривичей в колонизации северо-восточной Руси. В противоположность В.О. Ключевскому , стороннику теории заселения этого края с юга, Шахматов , Будде , Спицын значительнейшую роль в этом процессе отводят племени кривичей, внося в исследование вопроса данные языка и археологии. Лингвистика и археология в общих чертах дают на этот вопрос сходные ответы. Археологический материал дает возможность разделить кривицкие погребения по обрядам погребения и курганному инвентарю на три группы: смоленскую - с центром близ огромного Гнездовского могильника, места первоначального Смоленска; двинскую - с центром в Полоцке, и псковскую - с центром в Изборске, на что есть косвенное указание в Летописи: туда после призвания князей садится Трувор . В вопросе о колонизации Северо-Восточной Руси защитники кривицкого заселения расходятся со взглядом графа Уварова , раскопавшего до 7500 курганов в Ростово-Суздальской обл. и огульно отнесшего их к финскому племени мерян. С последней точкой зрения современный археолог не может согласиться по двум причинам: 1) финны этой эпохи (X - XII веках) не знают погребений в курганах, и 2) анализ курганных находок из раскопок графа Уварова обнаруживает лишь слабую примесь финского элемента. С другой стороны, как обряд, так и инвентарь близки смоленским кривицким погребениям; на долю племени, оставившего их, приходится отнести главную часть колонизационной волны. Предположительно намечаются и исходные пункты колонизационного движения: через Зубцов на Волгу и Волок-Ламский на северные притоки Оки. Лингвисты несколько усложняют вопрос о колонизации внесением в него еще одного движения иных племен с Юга на Север; академик Шахматов говорит о землях, потерянных кривичами и занятых вятичами и дреговичами (время этих потерь точно не определяется). В общих чертах кривицкое движение признается и лингвистами столь же значительным. Профессор Будде находит группу кривицких пришельцев в Касимовском уезде, Рязанской губернии, где они столкнулись с северянами. Материалом археологическим удается наметить и границы кривицкого расселения к XII в. Оно захватывает северные уезды нынешних губерний Московской и Владимирской, Касимовский уезд, губернию Ярославскую, западную часть Костромской, Тверскую без северо-западной части. Курганы с погребениями этого типа доходят до Белозерского края, где известны пор. Суде. - Литература вопроса очень обширна; это, главным образом, отчеты о раскопках, из которых приводятся лишь наиболее подробные и ясные. Сводки данных раскопок до сих пор (1914) не сделано. См. академик Шахматов "К вопросу об образовании русских наречий" ("Журнал Министерства Народного Просвещения", 1900, книга 4); профессор Будде "К истории русских говоров" (Казань, 1896); А.А. Спицын "Расселение древнерусских племен по археологическим данным" ("Журнал Министерства Народного Просвещения", 1899, книга 8); интересна статья П.Н. Милюкова , где собрано много исторических данных о крив. колонизации, но, к сожалению, автор оперирует над материалом вятичей (Отчет, в "Трудах Х археологического съезда в Риге"); А.А. Спицын "К истории заселения верхнего Поволжья русскими" ("Труды II областного археологического съезда в Твери"); гр. А.А. Уваров "Меряне и их быт" ("Труды I археологического съезда в Москве"); А. Спицын "Владимирские курганы" ("Известия Императорской Археологической Комиссии", выпуск 15); А. С. "Курганы на реке Суде" ("Записки Императорского Русского Археологического Общества", новая серия, т. VIII); В.И. Сизов "Курганы Смоленской губернии" ("Материалы по арх. России", выпуск 28); С. Богоявленский и Ю. Готье "Отчет о раскопке могильника Волоколамского уезда" ("Древности", т. XIX, выпуск XII); Романов "Отчет о раскопке в имении Каховка Витебской губернии" ("Древности", т. XV); "Отчет о раскопке В.Н. Глазова в Псковской губернии" ("Записки Русского Отделения Императорского Русского Археологического Общества", т. V, выпуск I); "Отчет" о его же работах в Западной новой серии (т. XII); А. Тищенко "Отчет о раскопке в имении Паниковичи" ("Известия Императорской Археологической Комиссии", выпуск 53); профессор Грушевский "Киевская Русь" (СПб., 1911); профессор М.В. Довнар-Запольский "Очерк истории Кривичской и Дреговичской земель до конца XII столетия" (Киев, 1891).
" ... нельзя преувеличивать значение варяжского элемента в создании Древнерусского государства. Причины его появления коренятся в длительной эволюции восточнославянских, финно-угорских и других племен, постепенном совершенствовании хозяйственных и социальных структур, налаживании межплеменных связей. В конечном итоге именно это стало главным условием возникновения государства".
В VI-VII вв расселение славян, в том числе и в VII–VIII вв. дунайских славян на Восточно-Европейской равнине совпало с тем, что Славянское общество вступило в так называемую эпоху военной демократии.
А это говорит о том, что вступление в период военной демократии, как раз и стало основным условием для возникновения государства у славян на Восточно-Европейской равнине.
Это и есть тот период, с VI–VIII вв. по XI в. включительно, в котором находятся ответы на вопросы о том, как и почему возникло Древнерусское государство!
"Рассмотренные выше археологические материалы позволяют утверждать, что летописный рассказ о Подунавье как исходном регионе расселения славян связан не с первоначальным освоением славянами Восточно-Европейской равнины, а с несколькими миграционными волнами, исходившими из Дунайских земель в VII–X вв.
Кстати отмечу, что инфильтрация дунайских славян в те же столетия затронула и области Польши.
В Восточной Европе славянские переселенцы с Дуная, по-видимому, были более активной массой, среди них могли быть квалифицированные ремесленники, горожане, церковные деятели, владевшие грамотой, христиане и др. Вполне понятно в этой связи наличие в Повести временных лет лексем дунайского происхождения. Так, восточнославянский термин кънязь (вытеснивший более ранний — каган) является изустным заимствованием из диалектов моравско-паннонских славян.
Расселение дунайских славян на Восточно-Европейской равнине стало мощным стимулом консолидации разноплеменного, многодиалектного славянского населения, осевшего в этих землях ранее.
С широкой инфильтрацией дунайских славян в земли Восточной Европы, уже освоенные славянским населением, связано два существенных момента.
Славяне, заселившие лесные и лесостепные области Восточно-Европейской равнины, хоронили умерших исключительно по обряду трупосожжения, что обусловлено их языческим миропониманием. Этот ритуал функционировал до первой трети XI в. включительно, а в окраинных землях задержался до XII в. Пришедший на смену трупосожжениям обряд ингумации многие исследователи обуславливают влиянием христианской религии. Однако ряд фактов не позволяет согласиться с таким решением вопроса.
Обряд ингумации во многих регионах лесной зоны Восточной Европы появляется и получает распространение задолго до крещения Руси. Трупоположения в курганах середины и второй половины X в. известны как в Гнездовском курганном комплексе, где появление их объяснимо ранним проникновением христианства в среду древнерусского дружинного сословия, но и в местностях, отдаленных от зарождающихся городов и торговых магистралей того времени. Таковы, например, курганы с трупоположениями в могильниках бассейнов Мологи и Луги в Новгородской земле. Серединой X в. датируются и трупоположения в десятках курганных некрополей области расселения смоленско-полоцких кривичей. Существенно то, что захоронения по обряду ингумации второй половины X в. совершались не на горизонте, а в подкурганных ямах. Подобные курганы с трупоположениями в могильных ямах очень рано появляются и в Рязанском Поочье. Думается, что раннее появление захоронений по обряду ингумации в могильных ямах находится в прямой зависимости от расселения дунайских славян в лесных областях Восточно-Европейской равнины. В Среднем Подунавье такая обрядность (правда, бескурганная) была характерна для славянского населения начиная с VII–VIII вв.
С миграцией дунайских славян, по всей вероятности, связано и распространение гончарной керамики. Выше было отмечено, что круговая глиняная посуда в Гнездово была привнесена в 20–30-х гг. X в. переселенцами из Моравского Подунавья. То же можно утверждать и относительно появления гончарной керамики в некоторых других регионах Древней Руси. Так, только привнесением извне можно объяснить распространение в X в. круговой посуды в Рязанском Поочье."
Военная демократия (англ. military democracy) — термин, введённый в научный оборот Льюисом Морганом в своём труде «Древнее общество» для обозначения организации власти на стадии перехода от первобытно-общинного строя к государству. Полноправными членами общества считались взрослые и здоровые мужчины. Они должны были явиться на народное собрание с оружием. Без него воин не обладал правом голоса. Военная демократия существовала практически у всех народов, являясь последним этапом догосударственного развития общества. К военной демократии можно, например, отнести римскую общину периода царей, а также греческие полисы «гомеровской эпохи». Археологически эпоха военной демократии соответствует периоду начала использования металлов, что повлекло за собой изменения в экономическом и политическом развитии обществ.
"Древнерусская дружина была первым крупным надплеменным образованием, сформировавшимся из разноэтничного населения. Это был первый шаг, импульсировавший этноязыковое объединение разноплеменного славянского населения, расселившегося на широких просторах Восточной Европы. Формирование единой дружинной культуры на Восточно-Европейской равнине стало мощным консолидирующим явлением в постепенном создании общности культуры и языка среди славянского населения Древней Руси. Древнерусская дружина требовала постоянного пополнения и пополнялась выходцами из регионов различных племенных образований восточноевропейских славян. Прослужив по несколько лет в единой культурной среде, дружинники возвращались в свои родные места уже не кривичами, северянами, хорватами, словенами или мерей, а русами.Судя по письменным источникам, в военных походах вместе со сформировавшейся русской дружиной участвовали племенные ополчения, что в некоторой степени также способствовало стиранию этноплеменных различий славянства Восточной Европы.
Великокняжеская дружина в X — первой половине XI в. была основным элементом государственного управления на Руси. Дружина активно включалась в различные социально-политические системы, создавая структуру государственного управления и заменяя княжеской администрацией прежние органы самоуправления племенных княжений. Дружина участвовала в сборах подати и осуществляла местную судмордаю власть. Все это несомненно сыграло активную роль в интеграционных процессах в условиях становления древнерусской народности.
Определенная роль в консолидации славянского населения Восточной Европы принадлежит и развивающимся торговым связям. В IX—X вв. доминировала международная торговля, в которой самое активное участие принимали воины-дружинники. Для этого времени характерна фигура купца, который без труда превращался в воина и отправлялся в далекий поход с целью более легкой наживы. Судя по курганным материалам Руси и Скандинавии, основными атрибутами купцов были миниатюрные складные весы и гирьки для взвешивания серебра. Наряду с ними в таких погребениях нередки мечи, копья, боевые топоры. По подсчетам В. Б. Перхавко, 34% древнерусских курганных захоронений с торговым инвентарем сопровождалось предметами вооружения."
" Племенные союзы восточных славян (восточнославянские союзы племен, племена восточных славян) — форма социальной организации восточнославянского общества в период разложения первобытнообщинного строя и формирования государственности. Союзы племен носили не только родовой, но и территориально-политический характер. Образование союзов — этап на пути складывания государственности восточных славян"
Седов В.В. локализует Русский каганат в районе распространения памятников роменской и боршевской культур, которые в свою очередь возникли на субстрате колочинской и мощинской культуры, а это говорит о том, что территория Русского каганата, в дальнейшем, стала ареалом распространения северян, вятичей и донских славян.
Возможно, территория Русского каганата была значительно шире и включала территорию распространения кривичей и словен.
"Каких-либо данных, позволяющих сомневаться в существовании в IX в. Русского каганата, у нас нет. Мнения историков относительно его местонахождения из-за отсутствия конкретных исторических свидетельств разошлись. Одни исследователи (А. А. Шахматов, А. А. Васильев, Дж. Бери и другие) утверждали, что это государственное образование находилось в Новгородской земле и его создателями были русы-варяги. П. П. Смирнов и О. Прицак склонны были локализовать каганат русов на верхней Волге, Г. А. Вернадский — в Приазовье, исследователь истории хазар М. И. Артамонов — в Поднепровье. Согласно А. П. Новосельцеву, Русский каганат возник в северной части восточнославянского ареала, где властвовали варяги, затем сфера его влияния распространилась на юг до Среднего Поднепровья103. Привлекая археологические материалы более раннего времени (VI—VII вв.) Б. А. Рыбаков считал, как уже говорилось, что племя русь проживало в Среднем Поднепровье и оно стало основателем Русского каганата IX в.104 В настоящее время археологические материалы позволяют локализовать Русский каганат вполне определенно.
"Последний период истории Русского каганата не отражен письменными документами. Не исключено, что овладение Киевом Олегом и объединение Среднеднепровского региона с северными восточнославянскими землями в единую государственную территорию было концом Русского каганата. Впрочем, возможно, что Русский каганат ранее не выдержал военного натиска Xазарского государства. Византия активно поддерживала хазар против руси. Набег руси 860 г. на Константинополь вызвал усиление дипломатической активности Византийской империи, и в Xазарию вскоре было направлено греческое посольство.
Согласно русским летописям, накануне образования Киевской Руси поляне, северяне и вятичи платили дань хазарам, а под 885 г. говорится и о взимании хазарами дани и с радимичей. Когда были установлены эти даннические отношения, сказать затруднительно. Возможно, такая ситуация сложилась в 60—70-х годах IX в. Под натиском хазар Русский каганат как единое государственное образование, объединявшее земли полян, северян, вятичей и донских славян, может быть, тогда перестал существовать. Только поляне при этом смогли сохранить свою политическую самостоятельность, образовав свое племенное княжество с центром в Киеве. Власть в этом образовании и была вскоре захвачена Аскольдом и Диром."
"За древлянами следуют дреговичи, поселившиеся между Припятью и Двиною. Название дреговичей встречается у болгарских славян и в Германии. За дреговичами следуют полочане, т. е. кривичи. Старые города у них были: Изборск, Полоцк (от реки Полоты), Смоленск, позднее встречающийся в летописи Торопец (от реки Торопы), у простого народа слывет теперь Кривитепск, Кривич и Кривиг. За кривичами идут славяне новгородские. Во всех названиях племен мы замечаем, что они происходят или от мест, или от имен родоначальников, или называются собственным существительным, как например дулебы; одни только жители Новгорода и окрестных мест «прозвашась своим имянем», как говорит летописец, - славянами. Эта странность может объясниться тем, что славяне ильменские, будучи позднейшими выселенцами от кривичей, не успели приобрести еще для себя видового названия в отличие от соплеменников и удерживали название родовое в отличие от чужеплеменников-финнов, которыми были окружены. Северяне, по летописцу, пошли от кривичей и поселились на реках Десне, Семи и Суле. Названия радимичей и вятичей летописец прямо производит от имен родоначальников и сообщает предание, что оба эти племени происходят от ляхов. Мы не имеем никакого права заподозрить это предание, которое показывает, что эпоха прибытия этих племен не была слишком отдаленна, о нем помнили еще во времена летописца. Что племена эти пришли позднее других, доказывают избранные ими жилища: радимичи поселились на Соже, а вятичи должны были перейти далее на восток, на Оку, потому что земли по Десне, лежащие между Сожью и Окою, уже были заняты северянами."
"И 59 по сихъ 60 братьи 61 держати . почаша родъ ихъ кнѧженьє в Полѧхъ 62. [а] Ж в Деревлѧхъ 63 своє . а Дреговичи 64 своє . а Словѣни 65 своє в Новѣгородѣ а другоє на Полотѣ иже 66 Полочане ѿ нихъже 67. Кривичи же 68 сѣдѧть на верхъ Волги . а 69 на верхъ Двинъı и на верхъ Днѣпра . ихже градъ єсть Смоленскъ туда 70 бо сѣдѧть Кривичи таже Сѣверъ 71 ѿ нихъ на Бѣлѣѡзерѣ сѣдѧть Весь а на Ростовьскомъ 72 ѡзерѣ Мерѧ 73"
Кривичам предшествовала тушемлинская культура, которая вероятно имела связь или плотные контакты с колочинской культурой.
Волынцевская культура - археологическая культура раннего Средневековья (VIII-IX вв.), расположенная в междуречье Днепра и Дона. Отождествляется с предками северян. Генетически связана с именьковской культурой, начиная с конца VIII века сменяется роменской культурой.
Предполагается, что волынцевская культура возникла в результате массовой миграции представителей именьковской культуры и их метисации с населением колочинской и пеньковской культур.
В 1973 г. вышла в свет монография Т. И. Алексеевой, в которой подводится итог предшествующих исследований и на значительно более представительных, чем ранее, антропологических материалах, рассматриваются вопросы, в т. ч. антропологии северян. Автор относит северян к долихокранному среднелицему типу, наряду с радимичами, дреговичами и смоленскими кривичами, у которых — черепной указатель: 71–73; скуловая ширина: 130–133; угол выступания носа: 27–30; носовой указатель: 49–51.
С вятичами у кривичей, вероятно, так же были союзнические отношения, этому могло способствовать сходство в их происхождении, так как в дальнейшем -
"после образования Киевской Руси кривичи (наряду с вятичами) приняли активное участие в колонизации восточных земель (современные Тверская, Владимирская, Костромская, Рязанская, Ярославская и Нижегородская области, север Московской, а также Вологодчина) где возможно ассимилировали, а возможно и оттеснили местные финские племена дьяковской культуры."
"Большинство исследователей считает, что субстратом вятичей являлось местное балтское население. Предшественниками славянского населения в бассейне верхней Оки были представители сложившейся к III—IV векам мощинской культуры. Такие особенности культуры, как домостроительство, обрядность, керамический материал и украшения, в частности вещи, инкрустированные цветными эмалями, позволяют отнести её носителей к балтоязычному населению".
"Летописи, указывающие на происхождение кривичей, в частности — полочан (наряду с древлянами, полянами (днепровскими) и дреговичами) от осевших на территории Белоруссии племён белых хорватов, сербов и хорутан, мигрировавших в верховья Днепра в VI—VII веках."
Однако - "На основании исследований языка новгородских берестяных грамот (А.А.Зализняк) и особенностей древнекривичского диалекта (С.Л.Николаев) выявляется сугубая архаичность кривичской речи и её исходная принадлежность к сев.-зап.-слав. диалектной группе (польск., сев-лехитск., лужицк.), тогда как отражённый в тех же грамотах диалект ильменских словен относился к юго-вост. группе, в которую входили также южн. диалекты вост.-слав. зоны, болг., с.-хорв., словен."
"Этнически русины происходят от восточнославянских племён тиверцев, уличей и белых хорват, которые населяли территорию Восточных Карпат в VI—VII веках нашей эры. Существует также точка зрения, что к предкам русинов следует относить чёрных хорват.
Русины известны также под именами: «руснаки», «руськи», «руски», «угрорусины», «угрорусы», «карпатороссы», «рутены», «русины», «русские». На заре становления государственности восточных славян — Великой Моравии, земли современных русин населяли славяне: белые и черные хорваты...
Дославянское население этой территории составляли северофракийские племена, разгром которых в ходе дако-римских войн с последующим созданием в 107 г. н. э. римской провинции Дакия, положил начало славянскому заселению Закарпатья. Дакское население внесло существенный вклад в формирование раннеславянской культуры. Дальнейшее культурное влияние на славян Закарпатья оказали соседние народы, поскольку эта территория была затронута Великим переселением народов; в течение V века славяне здесь контактировали с гуннами, гепидами, вандалами, герулами, остготами, лангобардами. В начале VI века в переселение широко включились славяне, которые пришли новой волной в Карпатскую котловину с запада под натиском аваров. В конце VII века часть Верхнего Потисья входит в состав Аварского каганата. Основу населения всего Верхнего Потисья в VI—IX веках составляли славяне, но среди них массами расселились авары, которые в VII—VIII веках смешивались со славянами, а затем растворились среди них полностью.После падения Аварского каганата на эту территорию распространяется культурное и политическое влияние первого западно-славянского государства — Великой Моравии (790—910 г. н. э.)"
С времен образования Киевской Руси современные земли расселения русинов — Лемковщина (Закарпатской обл. Украины и Восточной Словакии), а также Паннонии никогда не входили в состав древнерусских государств."
"Наиболее вероятно, что племя кривичей, действительно, состояло из нескольких групп: в летописи упоминаются «все кривичи», различаются кривичи-полочане и смоленские кривичи, которые вели самостоятельную внешнюю политику. Археологи отделяют псковских кривичей от смоленско-полоцких. Кроме того, латыши до сих пор именуют русских этнонимом, производным от имени кривичей (krievs), что говорит о его собирательности. Археологи называют кривичей «племенной группировкой», сложившейся в результате взаимодействия славянских переселенцев с местным балтоязычным населением. Возможно, что кривичи — это политическое образование, известное по прибалтийским легендам о Великой Криви.
Ильменские словене также находились в конфедеративных отношениях с соседними народами. Полагают, что на месте Новгорода располагались посёлки различных племен, окружавших пустое пространство, служившее местом сбора союзного веча. Из этих поселков возникли «концы» (самоуправляющиеся районы) города, в том числе Словенский и Неревский концы(нерева — балтское племя). В середине IX века сложилась конфедерация племен, располагавшихся на обширных пространствах, в которую входили чудь, словене (Новгород), кривичи (Полоцк), весь (Белоозеро), меря (Ростов) и мурома (Муром).
"Возможность существования этнонима кривичи (кривы, крэвы) правдоподобна уже во время формирования и развития банцаровской археологической культуры [22]. Однако существует мысль, что сам этот этноним появился значительно раньше. Существовал он уже, по крайней мере, в II тыс. до н. э. как этническое наименование какой-то части носителей культуры шнуровой керамики, периферийные роды которых могли быть захвачены могучим движением индоариев с Северного Причерноморья на восток. И по приходу на полуостров Индостан они стали известны там как народ крыви (А. Ахуджа, Н. Гусева). Вероятность этой «фантастической» гипотезы возрастает, если учесть, что известный в ведийской мифологии змей Крыви, которого побеждает бог-громовержец Индра, был тотемным предком народу крыви, что хорошо стыкуется с распространённым на всем балтском пространстве культом змеев (ужей), тоже тесно связанным с культом предков.
«Кривская проблема», которая возникла не вчера и не сегодня, начинает приобретать всё большее значение в балтско-славянских этногенетических студиях [23]. Есть основания полагать, что архаичное название кривичей — *kriev- (*kreiv-). Кривичи - форма, вероятно, вторичная [24], созданная по известной модели: этнохороним > этноним, сравн.: лит. Suvalkija > suvalkietis > suvalkieciai. На славянской языковой почве это название могло быть переосмыслено как патронимическое [25].Г. Хабургаев высказал мнение, что летописные этнонимы на -ик- отображают генетическую связь их носителей с неславянскими племенными объединениями, таким образом, возможно, что кривичи — это славянизированные потомки восточнобалтского этноса *krieva [26].
О том, что название этноса кривичи походит от названия страны *Krieva, свидетельствует не только то, что современное латышское название России (в старину — территории на юг и восток от современной Латвии, которые принадлежат к белорусскому этническому пространству) звучит как Krievija.
Исследователи подметили интересную ареальную дистрибуцию парадигм номинации жителей той или иной местности в балтских языках. Примером тому яркая диалектная особенность латышского языка, которая проявляется в том, что восток и запад Латвии противопоставлены друг другу по способу образования названий жителей. Окончание -nieks (-niece), -inieks (-iniece) употребляется при назывании людей по месту жительства или рождения в Курземе и в западных районах Земгале и Видземе, т.е. во всей западной, поморской части Латвии, тогда как жители восточных районов страны употребляют окончание -ietis (-iete)[27].
А. Непакупны показал, что такая ситуация наблюдается и на литовской языковой территории [28]. Да, топонимы на -ininkai в Жамойти встречаются чуть не втрое чаще, чем в восточных районах, в Аукштоте, а топонимы на -ieciai встречаются в районе городов Joniskelis, Vabalninkas и Birzai, в части Северной Литвы, которая непосредственно граничит с Восточной Земгале, входящей в ареал -ietis. Интересно наблюдение А. Непакупного о том, что соответствующий -nieks / -ininkai германский суффикс -ing- выступает в названиях жителей и очень продуктивен в словообразовании германоязычных стран. Суффикс -ing- также характерен для местных названий восточных районов Скандинавии, в частности, Восточной Швеции. В балтском ареале мы встречаем его и в названии ятвягов (< лит. jotvingai при закономерном слав. ятвязь). Впрочем, такой же суффикс -ing- отобразился в германизированной форме названия прибалтийско-финского народа водь (kreving- при лат. krievini — уменьшительная форма от krievs «(позже) русский») [29].
Принимая во внимание вышесказанное, можно даже заключить, что второй компонент в титуле прусского первосвященника Крыве-Крывейтэ может тоже отсылать к месту его происхождения, а весь титул тогда означал бы ‘Крыве с Кривии’ или ‘Крыве с земли крэваў (крываў)’.
На сегодняшний день наиболее аргументированной представляется гипотеза, согласно которой наше этническое название происходит от имени мифического родоначальника определенной религиозной традиции— наивысшего священника Крыва [30], культ которого в той или иной степени был свойственен в свое время большинству балтских народов (сравн.: лит. krivis, krive, krivaitis, лат. krivs ‘священник’, лит. krivule, krive ‘искривленный на конце жезл священника; символ соединенной определенной религиозной традиции территориально-родственного объединения’ и др.). В тех или других вариантах эту версию поддерживали такие исследователи, как Г. Миллер, М. Карамзин, Т. Нарбут, А. Киркор, М. Касторский, П. Третьяков, В. Седов, Б. Рыбаков, Дз. Мачинский, Г. Лебедев, Э. Зайковский, В. Топоров [31] и др. Надо отметить, что эта гипотеза хорошо стыкуется с сообщениями античных авторов о некой особой набожности и религиозности «гиперборейцев». Впрочем, на упрямую приверженность кривичей своей религиозной традиции и их нежелание принимать христианство обращал внимание еще в XII ст. русский летописец. К тому же, как недавно заметил В. Топоров,
«кривичи могут осмысливаться как определенного рода левиты, племя жрецов, священников» [32].
...Какие же факты могли бы более точно свидетельствовать в пользу рассматриваемой гипотезы? Из средневековых письменных источников мы знаем пока только одно, но очень показательное свидетельство. Так, в грамоте великого князя литовского, дедича кревского, витебского, полоцкого и др. Ольгерда, сохраненной в списке 1451 г., говорится:
«Кгды в паньстве нашом литовском, земяне наши господарске трудность мають в росправе межи себе в спорах и нестатках вшеляких, смежных кривдах и покривдженях, для неменея или одлеглости Кревов, терпять или терпити дають другим обиды, настия, напасти, прото мы господар уставуем, ижбы вот толь хоружии нашии в хоружствах своих в Великом Княжстве Литовском, таковыи спорности, то само яко Кревове с тоюж моцою судили и суды свои в дело вводили, кром одзыву, а одзыв по ваге речи и обычаю давному идеть до нас господаря»[40].
Тут, как видно, слово крэвы употреблено, во-первых, как термин, и, во-вторых, в недвусмысленном контексте. Припомним, что в традиционных обществах судебные функции были исключительной прерогативой служителей культа. Да, рассматривая культуру древних иранцев, М. Бойс отмечала, что
«именно из среды священнослужителей (как и в средневековой Европе) происходили судьи, разные чиновники и правители, нужные каждому развитому обществу» [41].
...К косвенным историческим свидетельствам можно добавить и то, что в Великом Новгороде резиденция епископа располагалась в Людиным конце, основанным, как известно из археологических исследований, кривичами. Не менее интересно, что там же была ул. Прусская [46], такая же улица известна и в Креве. А из того, что концевую структуру имели, по-видимому, все большие кривские города, нельзя не отметить в рассматриваемом контексте, что в средневековом Полоцке был Крывцов посад (вспомним очень правдоподобное сравнение крывец — крывіс), а среди микротопонимов Витебска известен был Кривой мост. В основанной кривичами в VII ст. Старой Ладоге было урочище Кривая Часовня, которое Г. Лебедев, специально изучавший топографию этого поселения эпохи викингов, небезосновательно связывал с культом Крыве-Крывайтиса [47].
...Предыдущее же подведение итогов вышеизложенного материала позволяет сделать такие утверждения:
1. Истоки этнохоронима Кривия уходят в глубокую старину;
2. наиболее обоснована сакральная этимология наименований кривичи и Кривия; есть основания полагать, что сакральный статус территории, где проходит т.н. главный европейский водораздел, откуда вытекают крупнейшие европейские реки (Волга, Двина, Днепр, Неман), находит подтверждение не только в древних представлениях близких и далеких народов, но и соответствует реалиям здешней этнокультурной традиции."
Судя по генетическим данным кривичи входили в значительную широтную контактную зону Южной Прибалтики, включавшую западных славян - лужицких и поморских славян, полян, мазуров и т.д., а также западных и вочточных балтов - прусов, ятвягов, аукштайтов, латгалов и т.д.
"Летописи, указывающие на происхождение кривичей, в частности — полочан (наряду с древлянами, полянами (днепровскими) и дреговичами) от осевших на территории Белоруссии племён белых хорватов, сербов и хорутан, мигрировавших в верховья Днепра в VI—VII веках."
Северных белорусов, в значительной степени можно отождествлять с кривичами.
Поэтому -
"Сравним теперь генофонд белорусов с другими генофондами народов Европы (рис. 1). Поскольку предполагается, что балтский субстрат может быть существенен в генофонде белорусов, рассмотрим – насколько близок генофонд белорусов к современным балтам? Мы видим, что генетические расстояния до балтов – и от северных, и от южных белорусов – одинаково велики: до латышей d=0.23, до литовцев d=0.20. До многих популяций западных славян это расстояние на порядок меньше: до поляков d=0.01, до сорбов (лужичан) d=0.02, словаков d=0.04. От белорусов до украинцев в среднем генетическое расстояние столь же мало: d=0.04, варьируя между разными популяциями от d=0.01 (между южными белорусами и подольскими украинцами) до d=0.08 (между северными белорусами и западными украинцами).
Рис. 1. Генетические расстояния от белорусских популяций до народов Европы по данным о гаплогруппах Y хромосомы (отцовская линия наследования)
От белорусов до русских популяций в среднем генетическое расстояние немногим больше: d=0.06. Но если исключить генетически резко своеобразные северные русские популяции (расстояние от белорусов до них составляет около d=0.17), то расстояние до остальных русских популяций снизится всего лишь до d=0.02.
В генофонде белорусов нами обнаружены 12 гаплогрупп Y хромосомы: E3b1, E3b3, G2, I(xI1a,I1b,I1c), I1a, I1b, I1c, J1, J2, N3, R1a, R1b3. Наиболее распространены у белорусов четыре гаплогруппы: R1a, I1b, N3, R1b3 (частота каждой из этих гаплогрупп – более 5%, гаплогруппы перечислены в порядке убывания частоты). Наибольшая часть генофонда белорусов представлена гаплогруппой R1a (60%), и гаплогруппой I1b (17%).
Для исследования характера распространения этих гаплогрупп в других частях Евразии были привлечены литературные данные. Высокие частоты гаплогруппы R1a типичны как для славяноязычных народов (в том числе и всех восточных славян), так и для некоторых тюркоязычных народов Северной Евразии. Эта гаплогруппа вообще широко распространена в Евразии, но внутри Европы более характерна для восточной, чем для западной её части. Гаплогруппа I1b достигает максимальной частоты у хорватов и боснийцев и наиболее распространена в балканском регионе (от 15 до 40%). За пределами этого региона она встречена с меньшей частотой (7-17%) у всех славяноязычных народов Восточной Европы. Гаплогруппа N3 характерна для финноязычных народов Восточной Европы и балтов: на границе ареалов белорусов и балтов происходит резкое падение частоты N3. Гаплогруппа R1b3 встречается у белорусов с небольшой частотой: это гаплогруппа, более характерная для населения Западной Европы.
Различия между северными и юго-западными белорусами всё же проявляются – в большем тяготении северных белорусов к русским Тверской области, а южных белорусов – к русским Воронежской области. Таким образом, сходны популяции, находящиеся примерно на одной географической широте, в то время как между популяциями разных широт наблюдаются большие различия."
"По маркерам Y хромосомы при сравнении белорусских популяций с популяциями Восточной, Западной, Северной и Южной Европы, выявлена генетическая общность, охватывающая территорию от Польши до запада Центральной России, включая Белоруссию. На юге граница общности проходит между ареалом белорусов и украинцев (возможно, область колзабавний границы леса и лесостепи в исторический период), на северо-востоке – между белорусами и северо-западной областью русского ареала. Общность образует единый плотный кластер, включающий белорусов, поляков, русских юго-западных областей (Белгородской, Воронежской, Курской, Орловской областей), а также русских Тверской области."
Митохондриальная ДНК скорее всего отражает картину истории миграций населения на определенной территории, так как на прежнем месте, в случае военных событий, чаще всего остается значительная часть женщин, они то и и продолжают участие в развитии человеческой популяции на данной территории.
"Однако анализ частот гаплогрупп мтДНК выявил существенные различия между южными и северными белорусами.Оно достигается за счет выраженного своеобразия северных белорусов, которое не связано с балтским субстратом в материнских линиях наследования – северные белорусы в равной степени генетически удалены и от балтов, и от западных славян (в том числе и от поляков), и от финно-угров, и от практически всех популяций восточных славян[Балановский, 2005]. Возможно, этот результат связан с дрейфом генов – только увеличение выборок северных белорусов поможет дать более корректное объяснение своеобразия северных белорусов. Очень велико сходство южных белорусов с южными и западными русскими популяциями: к ним южные белорусы в 3-5 раз генетически ближе, чем к северным белорусам.
В генофонде белорусов нами обнаружены 23 гаплогруппы мтДНК: C, F, G, H, HV, I, J, K, N, N1b, pre-HV, pre-V, R, T, U2, U3, U4, U5a, U5b, U7, U8(xK), V, W. Из них 17 встречаются со средней частотой, удовлетворяющей 1% критерию полиморфизма. Наиболее распространены у белорусов четыре гаплогруппы: H, J, U5a, T (частота каждой из этих гаплогрупп – более 5%, гаплогруппы перечислены в порядке убывания частоты). Наибольшая часть генофонда белорусов представлена гаплогруппой H (38%), а остальные частые гаплогруппы J, U5a, T встречаются в 4 раза реже (7-10%)."
"По отцовской линии отличия белорусов от балтов выражены очень явно – по гаплогруппам Y белорусы принадлежат к кругу восточных и западных славян. По материнской линии (гаплогруппы мтДНК) белорусы в равной степени похожи и на балтов, и на славян – как западных, так и восточных, приближаясь лишь к южным и западным русским популяциям. Можно выдвинуть гипотезы, чтоженская часть популяции представляет более древний субстратили же что брачные миграции женщин охватывали очень широкий ареал и включали представительниц разных этносов, тогда как славянская экспансия нашла отражение в миграциях, главным образом, мужской части славянского населения.Эти гипотезы требуют проверки на более обширном материале."
Лингвистические исследования так же подтверждают это.
"С территорией Беларуси связаны особые надежды иследователей этногенеза и ранней истории славян и балтов. "Зримые" следы контактов славян и балтов нашли именно здесь своё наиболее полное выражение: начавшись, видимо, в VI-VII вв. н.э., когда в балт. появляются первые "славизмы" (ситуация до этой даты составляет особую тему), эти контакты проходят через всё Средневековье (ятвяги, пруссы, литовцы, латгалы - преимущественные участники их с балт. стороны) и продолжаются и по сей день (лит., лтг., лтш., блр., польск., русск). Значение этой ситуации приобретает дополнительную остроту из-за того, что при несомненной "балтийскости" этого ареала в ранние периоды его истории на нём же находится весьма древний этноязыковой и культурный славянский локус, соседящий с сев.-карпатским и вислинским (в нижнем и среднем течении) ареалами, где наличие праславянского элемента устанавливается с достаточной надёжностью. Поэтому славизация блр. ареала в любом случае предполагает связь двух элементов (слав. и балт.), характер которой изменяется в течение времени. Кроме того, есть основание думать, что эти контакты были не столько "пограничными", сколько "рассеянными" или по всему ареалу, или последовательно по разным его частям. Следовательно, постановка проблем этногенеза и ранней истории славян применительно к блр. ареалу с необходимостью предполагает и учёт балт. материала, при том, что для эпохи со 2-ой пол. І-го до начала ІІ-го тысячелетия сама задача проведения границы между балт. и слав. языковыми фактами в значительном числе случаев очень непроста. Следует иметь в виду, что Беларусь один из тех ареалов, где соприкосновение балт. и слав. миров засвидетельствовано весьма рано; попытка "изолированно" взглянуть на слав. проблему чревата не только односторонностью, но серьёзными аберрациями, прежде всего искажающими временную перспективу.
Помимо тех общих соображений и идей, относящихся к проблеме происхождения славян и балтов и обсуждающихся в последние годы в науке, в настоящее время появились некоторые очень важные и вполне конкретные дополнительные, ранее неизвестные факторы, которые должны быть учтены прежде всего в связи с блр. ареалом и смежными с ним территориями. Речь идёт о выдвижении принципиально новых точек зрения на членение и балт., и слав. диалектных континуумов.
В первом случае существенна явно наметившаяся тенденция отнесения к зап. балтам кроме пруссов и ятвягов ещё и куршей, земгалов и, возможно, селов, диалекты которых ранее рассматривались как вост.-балт. Вероятно, ревизия старой классификации балт. языков затрагивает и хронологический аспект проблемы. Во всяком случае, эти "новые" зап.-балт. диалекты, оказавшиеся в значительной степени субстратом по отношению к вост.-балт. диалектам (лит., лтш., лтг.), настоятельно призывают исследователей к более точному определению локуса лит. и лтш. языкового элемнета в ареальном плане в более раннюю эпоху, и блр. ареал и его непосредственное окружение под этим углом зрения должны привлечь особое внимание (в другом месте указывались пучки гидронимических изоглосс, связывавших вост. Литву, Латгалию и смежные блр. территории с локусом, лежащим к юго-востоку, приблизительно в треугольнику Калуга - Брянск - Орёл).
Сходные, но, может быть, ещё более острые проблемы возникают и во втором случае, относящемся к классификации позднепраслав. диалектов и небезразличном для уяснения ареальной структуры ранней Славии. На основании исследований языка новгородских берестяных грамот (А.А.Зализняк) и особенностей древнекривичского диалекта (С.Л.Николаев) выявляется сугубая архаичность кривичской речи и её исходная принадлежность к сев.-зап.-слав. диалектной группе (польск., сев-лехитск., лужицк.), тогда как отражённый в тех же грамотах диалект ильменских словен относился к юго-вост. группе, в которую входили также южн. диалекты вост.-слав. зоны, болг., с.-хорв., словен.
Это новое понимание членения балт. и слав. диалектов в ранний период в обоих случаях должно рассматриваться как сигнал к очень серьёзному пересмотру многих традиционных постулатов балт. и слав. этногенетических исследований. Особое значение в данном случае приобретает кривичская проблема. Кривичи териториально связаны как с областью распространения древнего смоленского диалекта (зап. часть её в пределах Беларуси), так и с ареалом древних новгородских говоров. То, что речь кривичей была вполне реальным элементом др.-русск. диалектной картины не вызывает сомнения. Но теперь нет сомнения и в том, что эта речь была связана на правах ближайшего родства и с сев.-зап.-слав. диалектами, среди которых она выделяется своей нетривиальностью, объясняемой чаще всего её архаичностью, иногда праслав. уровня. Такая принадлежность кривичского диалекта подтверждается и положительно - наличием определённых сев.-зап.-слав. языковых черт, и более косвенными фактами, в том числе и "отрицательного" характера.
Выделенность кривичей среди других вост.-слав. диалектов неслучайна. Они отсутствуют в летописных списках вост.-слав. племён: ряд особенностей их похоронного обряда отсылает к "западным связям"; продвижение с запада на восток, вплоть до Москвы и Подмосковья, свидетельствуется рядом разнородных фактов. Зап.-слав. локус кривичей (практическая его транскрипция для определённого периода, вероятно, сев.-польск., возможно, привислинск. ареал) делает возможным предположение, что слав. языковому этапу их истории мог предшествовать балт. этап, о чём могли бы свидетельствовать некоторые особенности балт. речи прусско-ятвяжско-южнолитовской полосы, к которым как бы "подстраиваются" некоторые др.-кривичск. (уже слав.) языковые особенности (ср. отсутствие 2-й палатализации, мена k : t / k' : t' [независимо от направления процесса: t' > k или k' > t'], -tl- > -kl- и т.п.). Весьма существенно, что наиболее убедительное объяснения этнонима крив- предполагает связь с обозначением высшей жреческой должности как раз в прусско-литовской зоне, отмеченной двумя крупными святилищами в Ромове и Вильнюсе. - Kriv-, Krivait- (в этом смысле кривичи могут пониматься как своего рода левиты, племя жрецов, священнослужителей). Лтш. krievi как современное обозначение русских первоначально, возможно, связывалось с теми славизирующимися (или славизированными) потомками зап. балтов, которые вошли в соседство с латышами, пребывали какое-то время к вост. от них и в конце концов дали своё имя для обозначения русских. Так или иначе kriv-комплекс оставил по себе следы от Прибалтики до Москвы, причём гуще и надёжнее всего они именно на западе, в балт. зоне (ср. городские урочища и другие названия этого корня). В этом же контексте весьма интересны параллели между кривичами и латгалами, во многом повторившими историческую судьбу первых (ср. сходный "разброс" - новгородские, смоленские, полоцкие латгалы); топонимические следы пребывания латгалов на территории к востоку от их исторически засвидетельствованной территории (М.Букшс, С.Кобульшевский и др.); славизацию латгалов при сохранении традиционных этнографических лтг. черт и антропологических особенностей, а в ряде случаев и своего этнического самосознания (ср. данные Н.В.Волкова-Муромцева и т.п.).
Таких языковых, этнических, культурных "превращений" на блр. ареале немало, и "гордые ятвяги", конечно, не исчезли с лица земли полностью и продолжают жить в иной "этноязыковой" форме. Во свяком случае сама память об этой "иной" форме, а через неё и об исходной, жила, видимо, гораздо дольше, чем обычно предполагают. Этноязыковые процессы, происходящие на наших глазах в зонах, где контактируют блр., польск., русск. элементы с лит., лтг., лтш. - живой пример того же явления, более того - сама суть модуса взаимного существования слав. и балт. на территории Беларуси почти в течение полуторатысячелетия.
При том, что в последние годы многое сделано для расширения источниковедческой базы темы этногенетической истории Беларуси, насущными дезидератами продолжают оставаться: составление общеблр. диалектного словаря, собрание и исследование топонимии и гидронимии (особенно в басс. Зап.Двины), расширение лингво-географических и диалектографических исследований, выявление новых балтизмов (с учётом элементов, равно допускающих как балт., так и слав. трактовку), исследование народной культуры во всём её многообразии - от материальной (этнография) до духовной (представления о мире, религия, мифология, обряды, фольклор и т.п.). Возможности и перспективы, которые должны открыться в результате выполнения этих задач, несомненно, оправдают затраченные усилия."
1. кривичи изначально имели наиболее тесную связь с северо западными славянами и вероятно, с западными балтами.
2. возможно, граница между северным и южным центрами возникновения Восточных славян проходила по южной границе обитания кривичей или границе взаимодействия кривичей с соседними племенами (радимичами, вятичами, северянами).
Например, дреговичи, то есть южные белорусы, генетически тяготеют к юго восточной группе славян "От белорусов до украинцев в среднем генетическое расстояние столь же мало: d=0.04, варьируя между разными популяциями от d=0.01 (между южными белорусами и подольскими украинцами) до d=0.08 (между северными белорусами и западными украинцами).
Возможно, дреговичи, как и первоначально ильменские словене, входили или происходили из одной линвистической зоны "в которую входили также южн. диалекты вост.-слав. зоны, болг., с.-хорв., словен."
Валентин Янин и Валентин Седов высказали мнение о том, что было два центра формирования Восточных славян северный и южный.
"И все же, откуда пошла русская земля? Почему бесперспективны поиски прародины древнерусской народности? Было ли новгородское вече колыбелью демократии?"
Валентин Янин, академик РАН; Валентин Седов, член-корр. РАН; Николай Макаров, член-корр. РАН.
Происхождение древнерусского города.
Чтобы, по совету ("Можно было и ссылкой ограничиться. Форум не резиновый."), не загружать форум предлагаю ссылку на сообщение с этим роликом -
Следует еще коснуться событий происходивших в районе обитания - племён белых хорватов, сорбов (лужицких сербов) и хорутан.
"Сóрбы (сербы) — средневековое западнославянское племя, образовавшее вместе с далеминцами, мильчанами, лужичанами, нишанами, сусельцами и другими племенами одно из трёх крупных объединений полабских славян — союз племён лужицких сербов[4]. Сорбы являются одними из предков лужичан, славянского народа на востоке Германии. В «Баварском Географе» IX века племя сорбов упоминается как Surbi.
Войдя в состав государства Само, сорбы во главе с князем Дерваном, временно освободились от власти франков."
Объединялись полабские славяне в три племенных союза: лужичане, лютичи (велеты или вильцы) и бодричи (ободриты, ререги). Родственными им также являлись племена поморян, проживавших по южному побережью Балтийского моря, примерно от устья Одры до устья Вислы, а на юге, по реке Нотечи, граничавших с польскими племенами. Вендами немцы традиционно называли и называют до сих пор исконное, коренное славянское население Германии.
Занимали эти славяне обширную территории от устья р. Лабы (Эльбы) и её притока р. Салы (Зале) на Западе, до р. Одры (Водры, Одера) на востоке, от Рудных гор на юге и до Балтийского моря на севере. Таким образом, земли полабских славян охватывали не менее трети современного немецкого государства.
Белые хорва́ты — восточнославянское племя, жившее в окрестностях города Перемышль на реке Сан.
Этноним «белохорваты» встречается у Константина Багрянородного, который дал описание жизни и истории хорватов. Этноним «белые хорваты» известен в «Повести временных лет»: «А се ти же словѣни: хорвате бѣли и серьб и хорутане».
Государство Само — раннесредневековое (VII век) славянское государственное образование (союз племён, конфедерация), упомянутое в письменных источниках. Существовало на территории современных Чехии и Нижней Австрии, объединив предков современных чехов, словаков, лужицких сербов и словенцев. Точных данных о границах государства не сохранилось, предположительно являлось предшественником Карантании или Великоморавской державы.
После смерти Само в 658 году государство, созданное им, распалось под напором авар.
Каранта́ния (словен. Karantanija, Korotan) — государство славян в восточных Альпах в VII—IX веках.
Образовано в начале VII века на землях распавшегося государства Само с кельто-романским населением и пришедшими в VI веке славянами.
Славянские племена расселились на восточных склонах Альп и в верхнем течении Муры, Дравы и Савы в конце VI—начале VII века. Уже под 595 год в «Истории лангобардов» Павла Диакона упоминается Славянская провинция (лат. provincia Sclaborum). Славянское население этого региона практически сразу же попало под власть Аварского каганата. Однако в 622 году, воспользовавшись войной аваров с Византией, славяне подняли восстание, во главе которого встал князь Само, который разгромил в 623 году аварские войска, а в 631 году отразил набег франков. Таким образом было создано независимое славянское государство, охватывающее территорию современной Моравии, Нижней Австрии, Штирии, Каринтии, Словении и части западной Венгрии.
Государство Само представляло по сути союз славянских племён. Уже в 631 году упоминается некая Вендская марка (лат. marca Vinedorum), которая, вероятно, представляло собой автономное княжество хорутан (карантанцев) в составе государства Само. После смерти Само в 658 году его держава распалась. Карантанское княжество получило независимость.
С другой стороны название древнего кельтского племени, проживавшего в этом регионе, — карнов (лат. carni) — вероятно, восходит к кельтско-иллирийскому слову carn (скала). В любом случае название Карантания, по всей видимости, характеризует горный характер земель, населённых предками словенцев.
Большинство населения Карантании составляли славяне, переселившиеся в этот регион в VI веке. Сохранилось также романизированое кельтское население, а также потомки римлян (главным образом, в городах). На ранней стадии истории страны, вероятно, существовали поселения аваров. Правящий класс был практически полностью славянским. «Повесть временных лет» упоминает древнеславянский народ хорутане рядом с сербами и хорватами.
С самого начала существования Карантанского княжества оно вело практически непрерывную борьбу за существование со своими соседями: Аварским каганатом, лангобардами, баварами. Особенно усилилось аварское давление в начале VIII века. Карантанцы были вынуждены искать помощи у баваров. В 745 году после особенно разорительного набега аваров карантанский князь Борут обратился за поддержкой к герцогу Баварии Одило, а взамен за помощь признал сюзеренитет Баварии над Карантанией.
После вхождения в состав франкской империи Карантания сохранила свою автономию. Карантанский князь Войномир в 796 году по повелению герцога Фриуля Эрика предпринял поход на аваров, одержал победу и разгромил столицу Аварского каганата. В 803 году аварская держава перестала существовать. Князьями Карантании при франках оставались славяне, однако постепенно усиливалось немецкое влияние, прежде всего со стороны Фриульской марки, которой юридически подчинялось карантанское княжество. Германизация вызвала в 819 году восстание славян Нижней Паннонии, долины Савы и части Карантании во главе с Людевитом Посавским. Восстание было вскоре разгромлено, чем воспользовались франки, сместив в 820 году славянского князя Карантании и разделив её территорию между несколькими немецкими маркграфами. Славянская знать была отстранена от власти, немецкие колонисты, дворяне и церковь получили значительные земельные владения.
В результате Карантанское княжество перестало существовать.
Вели́кая Мора́вия (Великомора́вская держа́ва) — славянское государство, существовавшее в 822—907 годах на Среднем Дунае. В период наибольшего могущества включало в себя территории современных Венгрии, Словакии, Чехии, а также Малую Польшу, часть Украины и исторической области Силезия.
Располагалось на территориях бывших славянских государств Само и Карантании.
Оказала большое влияние на культурное развитие всего славянского региона: здесь была создана первая славянская письменность и возник церковно-славянский язык.
После того, как папа Римский признал за славянским языком статус литургического и разрешил чтение Евангелия по-славянски во время богослужения, стала активно развиваться литература на этом языке, сначала переводы проповедей, затем и оригинальные сочинения, например, «Проглас» святого Кирилла.
Перейдя Дунай, венгры стали совершать набеги на земли Восточно-франкского королевства. В 901 году Восточно-Франкское королевство заключило мир с Великой Моравией, а Моймир II помирился с братом, который вернулся на родину. Этот мирный договор также положил конец войне между Великой Моравией и франкским вассалом Богемией, шедшей с 895 года.
В период с 902 по 906 годы Моймир II несколько раз отбивал нападки венгров (иногда с помощью баварских войск). Моймир II и Святополк II предположительно погибли в 907 году в битве при Пресбурге.
Авары сыграли важную роль в этногенезе славянских народов, способствуя их переселению на Балканы (хорваты, хорутане), а также консолидируя их в первичные государственные образования (Государство Само).
Что подвигло западных славян на колонизацию территории носителей тушемлинской (банцеровской) археологической культуры, возможно они были как-то были связаны между собой?
Ведь, эти земли были и в сфере интересов кочевых племен - гуннов, авар, хазар и т.д.
Может, миграции Западных балтов и носителей Киевской археологической культуры на эту територию, во времена Великого переселения народов, заложили основу этому?
Непонятно...
Что же происходило на территории Южной Балтики от Одера до территории распространения кривичей в 6-8 веках?
Или, ответ прост - эти территории не подчинялись никому (эпоха военной демократии), а потом - появились викинги!
Сообщение отредактировал yustas: 10.10.2013 - 22:47 PM