Исторический форум: история России, всемирная история

ТОТАЛИТАРИЗМ И «ХРУЩЕВСКАЯ ОТТЕПЕЛЬ»

Автор: Андрей Ляпчев

Существует множество толкований и объяснений сущности тоталитаризма. Я считаю, что лучше всех объяснил это явление Оруэлл…
Английский писатель Джордж Оруэлл (1903-1950) известен во всем мире благодаря сатирической сказке «Скотный двор» и роману «1984». Его талантливые художественные сатирические книги, нужно читать, в первую очередь, именно как явления Большой Литературы, а не как трактаты по истории, социологии и политологии. Но кроме этого Оруэлл является автором глубоких эссе и публицистических выступлений. Здесь мы встречаемся не с едким сатириком, а с внимательным наблюдателем и систематизатором, исследующим феномен тоталитаризма.
Джордж Оруэлл прожил бурную жизнь. Служил полицейским в Бирме, воевал против фашистов в Испании, видел жизнь людей в Англии и Франции. В годы Второй мировой войны Оруэлл был комментатором Би-би-си. В одном из своих выступлений в июне 1941 года, посвященных теме «Литература и тоталитаризм», Оруэлл говорил:
«Мы живем в эпоху тоталитарных государств, которые не предоставляют, а возможно и не способны предоставить личности никакой свободы. Упомянув о тоталитаризме, сразу вспоминают Германию, Россию, Италию, но, думаю, надо быть готовым к тому, что это явление сделается всемирным. (…) Тоталитаризм посягнул на свободу мысли так, как никогда прежде не могли и вообразить. Важно отдавать себе отчёт в том, что его контроль над мыслью преследует цели не только запретительные, но и конструктивные. Не просто возбраняется выражать – даже допускать – определённые мысли, но диктуется, что именно надлежит думать; создается идеология, которая должна быть принята личностью, норовят управлять её эмоциями и навязывать ей образ поведения. Она изолируется, насколько возможно, от внешнего мира, чтобы замкнуть её в искусственной среде, лишив возможности сопоставлений. Тоталитарное государство обязательно старается контролировать мысли и чувства своих подданных по меньшей мере столь же действенно, как контролирует их поступки. (…)
Есть несколько коренных различий между тоталитаризмом и всеми ортодоксальными системами прошлого, европейскими, равно как восточными. Главное из них то, что эти системы не менялись, а если менялись, то медленно. В средневековой Европе церковь указывала, во что веровать, но хотя бы позволяла держаться одних и тех же верований от рождения, до смерти. Она не требовала, чтобы сегодня верили в одно, завтра в другое. И сегодня дело обстоит так же для приверженца любой ортодоксальной церкви: христианской, индуистской, буддистской, магометанской. В каком то отношении круг его мыслей заведомо ограничен, но этого круга он держится всю жизнь. А на его чувства никто не посягает.
Тоталитаризм означает прямо противоположное. Особенность тоталитарного государства та, что, контролируя мысль, оно не фиксирует ее на чем-то одном. Выдвигаются догмы, не подлежащие обсуждению, однако изменяемые со дня на день. Догмы нужны, поскольку нужно абсолютное повиновение подданных, однако невозможно обойтись без коррективов, диктуемых потребностями политики власть предержащих. Объявив себя непогрешимым, тоталитарное государство вместе с тем отбрасывает само понятие объективной истины. Вот очевидный, самый простой пример: до сентября 1939 года каждому немцу вменялось в обязанность испытывать к русскому большевизму отвращение и ужас, а после сентября 1939 года – восторг и страстное сочувствие. Если между Россией и Германией начнется война, а это весьма вероятно в ближайшие несколько лет, с неизбежностью вновь произойдет крутая перемена. Чувства немца, его любовь, его ненависть при необходимости должны моментально обращаться в свою противоположность…»
Оруэллу можно возразить, что и в истории прошлых веков есть яркие примеры, когда государство под страхом смерти требовало от своих подданных «сегодня верить в одно, завтра в другое». (Реформация в Англии в первой половине XVI века, проводимая королем Генрихом VIII; церковная реформа патриарха Никона в России.) Но многое о ХХ веке он понял абсолютно верно. Развитие средств массовой информации в ХХ веке сделало возможным манипулирование общественным сознанием так, как в прежние века было «технически невозможно».
Во времена, когда для большинства стран телевидение было еще чем-то фантастическим, Оруэлл уже знал: «Что касается широких масс, их мнения, необычайно быстро меняющиеся в наши дни, их чувства, которые можно регулировать, как струю воды из крана, - все это результат гипнотического воздействия радио и телевидения…»
И здесь можно возразить: все равно, контроль государства над мыслями и чувствами каждого человека принципиально невозможен даже при современном развитии СМИ. На это мы с полной ответственностью заявляем: во все времена были государства, выполняющие свои функции плохо и неэффективно. Если тоталитарное государство контролирует мысли своих подданных халтурно, это еще не значит, что такое государство не имеет право называться тоталитарным. Слабость, половинчатость, неэффективность контроля над чувствами подданных является свидетельством несовершенства того или иного тоталитарного государства, так ведь и все другие формы государственного устройства на практике оказываются весьма «несовершенными». («Совершенство» - далеко не всегда положительное явление.)
В эссе «Англичане» Оруэлл четко объясняет, чем отличается реальная, далеко не совершенная, английская демократия от тоталитаризма: «Если демократия означает власть народа или социальное равенство, то ясно, что Британия не демократическая страна. Однако она демократична во вторичном значении этого слова, привязавшегося к нему со времен взлета Гитлера. Прежде всего, меньшинства обладают достаточными возможностями, чтобы быть выслушанными. Более того, возжелай общественное мнение высказаться, его невозможно было бы игнорировать. Оно может выражаться косвенными путями – через забастовки, демонстрации и письма в газеты, но оно способно влиять на политику правительства, и влияние это весьма ощутимо. Британское правительство может проявлять несправедливость, но не может проявить абсолютный произвол. Не может делать то, что в порядке вещей для правительства тоталитарного государства».
Оруэлл не бывал ни в гитлеровской Германии, ни в сталинском СССР, но его описание тоталитаризма позволяет лучше осознать даже многое из того, что происходило в нашей стране и в мире после смерти Сталина, например, осмыслить такое явление, как «разоблачение культа личности Сталина» во времена «хрущевской оттепели». Освобождение и реабилитация политзаключенных, заслуживают безусловной положительной оценки, но методы «развенчания культа Сталина», являются почти классическим примером тоталитаризма на практике. «Закрытый доклад» Хрущева на ХХ Съезде КПСС (позднее зачитываемый на многочисленных собраниях и коммунистов и беспартийных) вовсе не разрешал людям иметь свое личное мнение о Сталине. Каждому советскому человеку вменялось в обязанность изменить свое отношение к Сталину в соответствии с этим докладом. Несогласных как бы и не существовало, а с теми, кто активно не соглашался, расправлялись жестко...
В марте 1956 года в Тбилиси проходят мирные митинги рабочих и студентов под лозунгом «Не допустим критики Сталина». В ночь на 10 марта, желая отправить телеграмму в Москву, митингующие направились к телеграфу. Демонстрация была расстреляна по приказу властей. По данным МВД Грузии, было убито 15 и ранено 54 человека, из которых 7 умерло в больницах, 200 человек было арестовано...
Не церемонились и с теми, кто считал хрущевскую критику недостаточной. Только в начале 1957 года более 100 человек были привлечены к уголовной ответственности за «клевету на советскую действительность». В частности, члены группы аспиранта МГУ Л. Краснопевцева за выпуск листовки, в которой содержалось требование суда над всеми виновниками в преступлениях сталинской эпохи, получили от 6 до 10 лет заключения. Кто в чем виновен и какого наказания заслуживает, могло решать только государство….
Тоталитарное государство, главным образом в лице Хрущева, определяло, что именно нужно народу для «развенчания культа». Доходило до абсурда. Город-герой Сталинград 11 ноября 1961 года был переименован в Волгоград. Но ведь слово «Сталинград» во всем мире связано не только с именем Сталина и символизирует совсем не репрессии и беззакония. Сталинградская битва – одно из главных сражений Второй мировой войны... Но уже никто не протестовал. Тоталитарное государство одержало очередную победу над своими подданными…
Ярким примером демократизации общественной жизни в годы «оттепели» считается публикация, при активной поддержке Хрущева, в журнале «Новый мир» повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Через 20 лет Александр Исаевич в интервью для Би-би-си вспоминал: «Напечатание моей повести в Советском Союзе в 62-м году подобно явлению против физических законов…»
Задумаемся над фактами. Первоначально тираж журнала «Новый мир» с текстом повести составлял 96.900 экземпляров, но по разрешению ЦК КПСС было отпечатано ещё 25.000 экземпляров. Через 2 месяца, в январе 1963 года, повесть переиздана «Роман-газетой» тиражом 700.000 экземпляров, а летом 1963 года выходит отдельная книга тиражом 100.000 экземпляров. Таким образом, в Советском Союзе менее чем за год повесть вышла тремя изданиями общим тиражом более 920.000 экземпляров. (И это при том, что все издательства в стране – государственные.) А 11 апреля 1964 года в газете «Правда», главной партийно-государственной газете Советского Союза, под заглавием «Высокая требовательность» публикуется обзор писем читателей о повести «Один день Ивана Денисовича»...
Совсем иначе в те же годы сложилась участь романа В. Гроссмана «Жизнь и судьба». Роман расценили, «как вещь политически враждмордаю». В феврале 1961 года рукописи, черновики и подготовительные материалы у Гроссмана были конфискованы. Василий Семенович обращается с письмом к Хрущеву, требуя, чтобы ему вернули рукопись: «Эта книга мне так же дорога, как отцу дороги его честные дети. Отнять у меня книгу — это то же, что отнять у отца его детище... Нет смысла, нет правды в нынешнем положении, — в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал жизнь, находится в тюрьме, — ведь я ее написал, ведь я не отрекаюсь от нее». Через несколько месяцев Гроссмана приглашают к М. Суслову, одному из лидеров государства, который объясняет писателю, что и речи быть не может о публикации романа или возвращении рукописи…
Эти две непохожие истории объединяет одно: В обоих случаях тоталитарное государство решало: «правильные» или «неправильные» мысли, чувства и эмоции вызовет у читателей та или иная книга. В начале 60-х Солженицыну повезло, Гроссману – нет...
Дело здесь не в личных качествах Хрущева, а в сущности тоталитарного государства…
Прежде чем расстаться с Оруэллом вспомним ещё одно его высказывание из эссе «Вспоминая войну в Испании» (1942): «Что меня поразило и продолжает поражать – так это привычка судить о жестокостях, веря в них или подвергая их сомнению, согласно политическим предпочтениям судящих. Все готовы поверить в жестокости, творимые врагом, и никто – в творимые армией, которой сочувствуют; факты при этом полностью не принимаются во внимание».
Оруэлл говорит здесь об англичанах середины прошлого века. Но ведь именно так судят о жестокостях сегодняшние русские, украинцы, грузины, люди других национальностей. Идет ли речь гражданской войне после 1917 года, о книге А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», о современных межнациональных конфликтах…
Истоки тоталитаризма не в особенностях каких-либо идеологий, а в людях. Обыкновенных людях, не желающих понимать и не умеющих уважать чужие мнения.
Главное в борьбе с тоталитаризмом, не осуждение конкретных политических режимов, а признание одним из фундаментальных прав человека право иметь свое, - пусть даже ошибочное, - суждение по самым разным мировоззренческим вопросам.

Когда Хрущев занял место Сталина, у него были выраженные промасонские (или прозападные) замашки, что отражалось прежде всего на социальной политике. Мой вопрос - почему Хрущеву так и не удалось довести дело до логической развязки необратимого морального и физического ослабления тогдашнего советского общества? Кто конкретно из людей или что конкретно ему помешало? Прошу ответить по делу.
Спасибо за помощь.

А тяжело было это сделать, кстати потом при Брежневе даже общество немного укрепилось, советскости было больше, а это не под силу побороть даже генсеку, потом её меньше стало, Брежнев многое недопонял, потом чехарда и результат всем известный.

Ярослав Стебко, при Брежневе советсткости естественно больше было, но немаловажной была фигура Брежнева.
"А тяжело было это сделать" - это я понимаю. Мой вопрос, в чем объективная причина, что Хрущев так и не сделал?

Когда Хрущев занял место Сталина, у него были выраженные промасонские (или прозападные) замашки, что отражалось прежде всего на социальной политике. Мой вопрос - почему Хрущеву так и не удалось довести дело до логической развязки необратимого морального и физического ослабления тогдашнего советского общества? Кто конкретно из людей или что конкретно ему помешало? Прошу ответить по делу.
Спасибо за помощь.

Вряд ли Хрущев так глобально задумывался, когда все это он начинал. Ему досталась страна с атомной бомбой и народом в коммуналках и лагерях. Нужно было с этим что то срочно делать. Он это сделал. Дал стране квартиры, которые стоят до сих пор и надежду на перемены. Тогда в них верили. И стал кормить страну за счет целины.А Горбачев пришел уже когда надо было просто брать и спасать страну, а он ее просто пронежно какал. Хотя сраведливости ради надо заметить, что механизм развала СССР заустил именно Хрущев. У Хрущева был запас прочности и решительности,а у Горбачева одна говорильня. Так что это еще вопрос кто кого!

Ярослав Стебко, при Брежневе советсткости естественно больше было, но немаловажной была фигура Брежнева.
"А тяжело было это сделать" - это я понимаю. Мой вопрос, в чем объективная причина, что Хрущев так и не сделал?

Хрущёв не то чтобы не сделал, он сделал многое совершенно противоположное.