Малороссия ‒ часть Европейской России, крайне неопределенная по объему (см. Украина). Название Малая Россия возникло с того времени, когда цари Московские стали именоваться самодержцами Великие и Малые и Белые России. По Андрусовскому договору к Московскому государству присоединена была территория нынешних Черниговской и Полтавской губерний. И в настоящее время под М. в официальных сферах разумеют иногда только эти две губернии; так, когда от полтавской городской думы в конце XIX в. в мин. внутр. дел поступило ходатайство о разрешении подписки на сооружение памятника основателю новой украинской или малороссийской литературы Котляревскому, то подписка эта разрешена была только в пределах двух названных губерний. Но "черкасский" (по старинному термину московских приказов) или южно-русский народ, как коренное население древней России Киевского периода ее политической жизни, в настоящее время занимает гораздо более широкую область, чем Черниговская и Полтавская губерния. По переписи 1897 г. говорящих на украинском или малорусском языке числилось в губерниях и областях:
В других губерниях Кавказа, Средней Азии, Сибири и Польши есть также малороссы.
МАЛОРО́ССИЯ (Малая Русь, Малая Россия), название Галицкой митрополии в 14 – нач. 15 вв., одно из названий Галицко-Волынского княжества во 2-й трети 14 в., название части укр. земель в кон. 16 – нач. 20 вв. Впервые термин «Малая Русь» (греч. Μιϰρὰ Ρωσία) встречается в грамотах Константинопольской патриархии в нач. 14 в. для обозначения Галицкой митрополии. В 1330-х гг. термин временно вошёл в светскую практику и стал использоваться для обозначения территории Галицко-Волынского кн-ва, войдя затем в офиц. титул последнего галицко-волынского кн. Болеслава Юрия Тройденовича. После прекращения существования Галицко-Волынского кн-ва (1340) термин снова использовался для обозначения Галицкой митрополии до нач. 15 в., после чего надолго вышел из употребления.
Возвращение к использованию термина «М.» для наименования части территории Речи Посполитой с православным населением произошло в последней четв. 16 в. в среде укр. духовенства и книжников. Впервые после долгого перерыва он упоминается в письме членов львовского братства к тырновскому митр. Дионисию Ралли. По мнению ряда исследователей, употребление термина было связано с укрепившимися связями Киевской митрополии с Рус. гос-вом и Моск. патриархатом. М. назывались укр. и белорус. земли в соотношении с «Великой Русью», т. е. территорией Рус. гос-ва (киевский митр. Пётр Могила и его преемники сохраняли офиц. титул «Всея Руси», в то время как в письмах к царю и моск. патриарху именовались только «митрополитами Малой Руси»).
С началом Освободительной войны украинского и белорусского народов 1648–1654 термин «М.» стал использоваться гетманом Б. М. Хмельницким в письмах к царю для обозначения территории гетманства. С вхождением укр. земель в состав Рус. гос-ва после Переяславской рады 1654 термин «М.» («Малая Русь») включён в офиц. титул рус. царя Алексея Михайловича, тем самым был закреплён его переход из употребления в чисто церковной среде к использованию для офиц. обозначения укр. земель. В ходе т. н. Руины (период 1660–80-х гг., когда казачество оказалось на пороге гражд. войны), после заключения Андрусовского перемирия 1667 и «Вечного мира» 1686 вплоть до ликвидации института гетманства в 1764 М. называлась только та часть укр. земель, которая находилась под контролем рус. правительства (без Запорожья), обозначая территорию Левобережной Украины. С нач. 18 в. термин «М.» использовался наряду с понятиями «Украина Малороссийская» и «Украина казако-русская». С 1764 одно из неофиц. названий Малороссийской губернии.
После ликвидации автономии гетманства и губернской реформы 1775 термин «М.» использовался как полуофиц. название части Левобережной Украины (без территории Слободской Украины) с Киевом вплоть до 1920-х гг., после чего вместе с термином «Великороссия» стал вытесняться из употребления.
Лит.: Максимович М. А. Об употреблении названия Россия и Малороссия в Западной Руси // Максимович М. А. Собр. соч. К., 1877. Т. 2; Соловьев А. В. Великая, Малая и Белая Русь // Вопросы истории. 1947. № 7; Толочко П. Русь – Мала Русь – руський народ у другій половині XIII – XVII ст. // Київська старовина. 1993. № 3; Флоря Б. Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII–XV вв. // Славяноведение. 1993. № 2; Мыльников А. С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы: представления об этнической номинации и этничности XVI – начала XVIII вв. СПб., 1999; Любавский М. К. Историческая география России в связи с колонизацией. М., 2000.
Степанов Д.Ю. Малороссия // Большая российская энциклопедия
Новороссия - это степная зона Северного Причерноморья, Северного, Западного и Юго-Западного Приазовья (иногда сюда включали также Дон и Кубань с её черноморским побережьем). Малороссией называли разные земли, причём в XIX-XX вв. этот топоним одновременно использовали в широком и узком смысле.
30 мая – очередная (уже 142-я) годовщина издания знаменитого «Эмского указа». Сразу поясню выставленные здесь кавычки. Дело в том, что никакого такого указа как некоего законодательного акта просто не было. В тот день в 1876 году император Александр II, находившийся на отдыхе в немецком курортном городке Эмсе, скрепил своей подписью журнал заседаний «Особого совещания для пресечения украинофильской пропаганды».
Совещание рекомендовало: а) усилить контроль за ввозом в Российскую империю книг и брошюр на малорусском наречии из-за рубежа (так, чтобы для провоза такой литературы требовалось получать разрешение Главного управления по делам печати); б) запретить печатание в России сочинений на малорусском наречии, кроме исторических памятников (включая сюда произведения народного творчества – песни, сказки, пословицы) и художественной литературы; в) временно прекратить «всякие на том же наречии сценические представления, тексты к нотам и публичные чтения (как имеющие в настоящее время характер украинофильских манифестаций)».
На основании этих рекомендаций была выработана ведомственная инструкция, разосланная в цензурные комитеты. Вот эту инструкцию, как правило, и выдают за царский указ. Обычно сей документ характеризуется украинскими «национально сознательными» авторами как «варварский запрет языка целого народа», «возмутительное гонение на украинское слово», «ошеломляющий удар по украинской культуре» и т.п.
Верны ли подобные характеристики? Позволю себе утверждать, что неверны. Меры, предложенные Особым совещанием для пресечения украинофильской пропаганды, оказались направлены… именно против украинофильской пропаганды. Ни народного языка (разговорной малорусской речи), ни литературы на этом языке, ни вообще малорусской культуры «Эмский указ» не запрещал.
Естественной сферой распространения малорусского наречия являлся сельский быт Малороссии. Запретить это наречие здесь не представлялось возможным. Да никто и не пытался. «Эмский указ» данную сферу не затрагивал.
Точно так же литература на малорусском наречии в то время ограничивалась произведениями народного творчества, поэзией, повестями и рассказами из простонародного быта. Ни на что из перечисленного «варварский запрет» не распространялся.
Исходя из содержания «Эмского указа» можно было запретить издание научных книг на малорусском наречии. Но… Таких книг просто не существовало. И не могло существовать. Словарный запас сельских говоров был слишком беден для написания монографий.
Можно было бы запретить периодические издания на малорусском наречии. Однако, опять же, ни газет, ни журналов как таковых тоже не было. И не потому, что их запрещали. Просто для печатной продукции данного вида не находилось читателей. Затеянный украинофилами в 1861–1862 году эксперимент с изданием по-малорусски журнала «Основа» закончился конфузом. Оконфузиться ещё раз никому не хотелось.
Может показаться, что запрещался малорусский театр. Но и это не соответствует действительности. Не соответствует по той же причине: запрещать оказывалось нечего. «До 1876 года постоянного украинского театра не было, а только ставились в разных местах любительские спектакли, – отмечал видный украинский историк Дмитрий Дорошенко. –Репертуар был слишком примитивный и ограниченный, и об основании специальной украинской труппы никто, наверное, не думал».
Эти-то любительские спектакли украинофилы додумались использовать для своих политических демонстраций. Что и вызвало их запрещение. Иными словами, запретили демонстрации, а не театр.
То же самое можно сказать об издаваемых украинофилами «культурно-просветительных» брошюрах на малорусском наречии. В соответствии с «указом» их нельзя было печатать. Только вот брошюры те выпускались украинофилами не с культурно-просветительской, а исключительно с пропагандистской целью. Следовательно, запрещалась не культурно-просветительная работа, а пропаганда.
А ещё «Эмский указ» запретил подписи на малорусском наречии к нотам. Это правда. Вот только народные музыканты (кобзари, лирники, бандуристы и т.п.) нотами не пользовались. Соответственно, их запрет не касался, народной культуры никак не стеснял.
Справедливости ради следует признать, что сам по себе запрет подписей к нотам являлся, конечно, совершенно бесполезным перегибом. Потому его достаточно быстро отменили. Хотя и данный запрет, и его последующую отмену мало кто заметил. Как, собственно, не заметили и весь «указ».
«Я не припоминаю себе, чтоб кто-нибудь говорил про какое-то ошеломление от этого удара», – писал в мемуарах многолетний лидер украинства Михаил Грушевский.
«Отсутствие хоть какого-то протеста против указа 1876 года, которым запрещено было украинское слово, доказывало полное бессилие украинской интеллигенции и полную темноту народа», – сокрушался другой мемуарист и крупный деятель украинского движения Евгений Чикаленко.
«О запрете народ, собственно, теперь и не думает и даже мало его чувствует, – сообщал в письме к выдающемуся украинофилу Михаилу Драгоманову его соратник Юрий Цветковский. –Народ ещё не дошёл до того самосознания, в силу которого он мог бы чувствовать всю тяжесть вышедшего указа».
В сущности, единственными пострадавшими от «варварского запрета» являлись участники украинофильского движения. Они ставили своей целью расчленение России, для чего хотели как можно сильнее обособить малорусов от великорусов, противопоставить первых вторым. Для чего, помимо прочего, настойчиво трудились над созданием самостоятельного малороссийского (позднее переименованного в украинский) литературного языка.
Трудились не потому, что в этом языке нуждалась малорусская культура. Культурные потребности малорусы (как и великорусы) удовлетворяли с помощью русского литературного языка, являвшегося в Малороссии таким же своим, как и в Великороссии. Но общность литературного языка малорусов и великорусов противоречила политическим планам украинофилов. Что и обусловило их языкотворческие потуги.
Придумывались новые (или заимствовались из иностранных языков) слова. Не потому, что в этих словах существовала потребность, а чтобы вытеснить из малорусской речи слова русские. Сочинялся новый алфавит. Не для того, чтобы лучше выражать на письме звуки речи, а чтобы иметь самостоятельную форму письменности, отличную от той, которой пользуются великорусы. Вся печатная продукция, выпускаемая украинофилами, издавалась, прежде всего, не с просветительской целью, а чтобы приучить читательскую публику к нововведениям.
Вот эту деятельность и запрещал «Эмский указ». Запрещал с точки зрения государственных интересов вполне правомерно. Тот же Михаил Грушевский в тех же мемуарах признавал, что замыслы украинофилов (а они, напомню, сводились к расчленению России) были «разбиты и спутаны зловещим указом 1876 года».
Возможно, сегодня кому-то в цивилизованном мире такие меры запретительные покажутся антидемократичными. Но нельзя забывать, что речь идёт о ХIХ веке, когда цензурные ограничения являлись обычной практикой не только в России, но и во многих странах Западной Европы.
Впрочем, запрет оказался недолговечным. Удалось сбить волну украинофильских демонстраций, и уже в начале 1880-х годов запрещение малорусских спектаклей было отменено. Малорусские труппы свободно гастролировали во всей России, даже в Петербурге, где их представления дважды посетил Александр III, оставшийся очень довольным игрой актёров.
Тогда же вновь стали печататься просветительские брошюры. Главное управление по делам печати тоже не свирепствовало и щедро давало разрешения на ввоз литературы из-за границы. Формально «указ» не отменялся, но фактически его положения почти не применялись. Как пояснял известный украинский писатель Иван Франко, «тот указ не был законом в полном значении этого слова», а всего лишь «распоряжением, порожденным минутной потребностью». Ситуация изменилась, и потребность исчезла.
Откуда же тогда столь громкие жалобы на «возмутительные гонения» и «ошеломляющий удар»? Жалобы, вслед за тогдашними украинофилами упорно повторяемые украинскими авторами вплоть до сего дня.
Ларчик открывался просто. Этими жалобами маскировалась полная несостоятельность украинства. Когда в 1904 году правительство вознамерилось уже и формально отменить фактически недействующий указ, активистов украинского движения охватила паника.
«Мы дрожали, что вот-вот рухнет закон 1876 года… и мы сгорим от стыда за свою никчемность», – признавался один из таких активистов Пётр Стебницкий.
«Запрещение украинского слова в любую минуту готово пасть – и в каком свете покажет себя наша Украина?– бил тревогу Михаил Грушевский. –До сих пор всё списывалось на запреты: мол, имели бы украинцы и то, и то, если бы не запрещали. Непредубеждённые люди готовы сейчас верить, что украинцев в их стремлении к своей национальной культурной работе сдерживают только препятствия со стороны российского правительства, что убрать те препятствия со стороны российского правительства и сразу вспыхнет работа тех скрытых национальных сил, широко разовьётся украинская культура. А если в действительности не вспыхнет, а начнёт тлеть и шипеть, как мокрое горит?»
Предчувствие не обмануло «национально сознательных» деятелей. Указ отменили официально. Ничто больше даже формально не сдерживало печатания газет, журналов, книг на столь старательно создаваемом ими языке. И…
«Какой чрезвычайно маленький процент подписчиков и читателей среди тридцатимиллионного украинского населения находят первые украинские газеты и журналы, – в отчаянии писал Грушевский. –Ни один не может покрыть даже минимальных расходов издания! Какой незначительный процент выпадает на украинскую книжку в общей сумме того, что вращается на украинской территории! Как слабо проявляет себя украинская стихия в жизни! Чем заявила о себе раскрепощённая украинская литература? Чем проявили себя те украинские учёные, которые, мол, по-украински не писали потому, что им это запрещают?»
«Цензура… Реакция… Брехня! Это лишь «отвод глаз», прикрытие чужой виной собственной никчемности!», – не сдерживал эмоций известный украинский писатель и общественный деятель Гнат Хоткевич.
«Раньше казалось, что вот если бы разрешили печатать украинские книжки на таких же цензурных условиях, как и московские, то немедленно и появятся сотни всяческих изданий, и наша литература – особенно народная – расцветёт. Но не так оно случилось, как думалось», – выражался более деликатно Дмитрий Дорошенко.
В самом деле, формальная отмена «Эмского указа» выявила страшную тайну украинства – его никчемность. Как ни старались украинские деятели, они не смогли внедрить в народные массы ни сочинённого ими языка, ни своих идей.
С гораздо большим успехом взялись за такое внедрение впоследствии большевики. Но это несколько другая история.
Ни народного языка (разговорной малорусской речи), ни литературы на этом языке, ни вообще малорусской культуры «Эмский указ» не запрещал.
Столь часто цитируемый вами Каревин пытается переврать исторические факты, подобно другим лживым националистам. Позорный Эмсский указ Александра II запрещал ввоз книг из-за границы без особого разрешения Главного управления по делам печати и печатание оригинальных произведений и переводов (за исключением исторических памятников), а также сценические представления, тексты к нотам и публичные чтения в Российской империи на украинском языке. В нём содержался запрет на преподавание в первоначальных училищах любых предметов на украинском языке и требование убрать из библиотек низших и средних училищ все запрещённые книги на украинском языке.
Сообщение отредактировал Стефан: 04.06.2018 - 01:20 AM
Это ложь. Содержали оригинальные произведения и переводы на украинском языке (за исключением исторических памятников) какую-либо пропаганду или нет - не играло роли, т.к. они были однозначно запрещены. Данный факт возмущал даже тех подданных Российской империи, для которых этот язык не был родным.
Это ложь. Содержали оригинальные произведения и переводы на украинском языке (за исключением исторических памятников) какую-либо пропаганду или нет - не играло роли, т.к. они были однозначно запрещены. Данный факт возмущал даже тех подданных Российской империи, для которых этот язык не был родным.
По-первых, ув-й г-н stan4420, Польша тогда входила в состав РИ и почти вся пропаганда её радикалов печаталась во Франции или в ВБ. Конечно, пытались привозить и оттуда. После разгрома польского восстания в 1863 г. поляки-украинцы обосновались в австрийской Галиции ("Молодая Украина" как пример) и наладили там выпуск своей периодической пропаганды и своё "хождение в народ" для создания условий для проявления враждебности двух частей древнерусского народа.
Прицел был выбран дальний и за него ухватились австрийцы во время подготовки к ПМВ - в 1910 г. в Австрийской Галиции стали официально переписывать русинов в "украинцы", которые на первоначальном этапе были поляками-"украинцами". В конечном итоге в годы ПМВ это вылилось в создание УСС, которые воевали с РИА на стороне германцев. Потом, с 1918 г., они превратились УГА, которая стала воевать с Польшей за "самостийность" ЗУНР, но потерпела поражение...
Во-вторых, ув-й г-н Стефан, мы здесь уже имеем представление о Ваших "украинофильских" предпочтениях, но обвинять г-на stan4420 во "лжи" Вы не имеете никаких оснований, т.к. он выложил даже не своё мнение, а Каверина. Это вечная особенность споров вокруг пропаганды при нежелании ознакомиться с реальным состоянием дел - "душа не приемлет". Так и Одессу запорожские казаки построили приплыв туда на своих подводных лодках...
Императорская Академія Наукъ, ознакомившись съ докладомъ Коммиссіи, не можетъ не признать, что цензурныя стѣсненія малорусскаго печатнаго слова, начавшіяся при томъ только съ 1863 года, не были вызваны какими бы то ни было угрожающими единству Россіи стремленіями малорусскаго народа или его интеллигенціи. Равнымъ образомъ, ничто не указываетъ на существованіе такихъ стремленій и теперь. Правительственныя распоряженія, поразившія свободное развитіе малорусской литературы, во-первыхъ, помѣшали до сихъ поръ опредѣлиться взаимнымъ отношеніямъ великорусской и малорусской литературъ, которыя, какъ въ этомъ убѣждена Академія Наукъ, не разойдутся ни въ цѣляхъ, ни въ направленіяхъ; во-вторыхъ, вызвали неестественный ростъ малорусской литературы въ Галиціи, литературы, въ значительной степени враждебной Россіи. Въ настоящее время эти правительственныя распоряженія служатъ источникомъ сильнаго и вполнѣ естественнаго недовольства образованныхъ слоевъ малорусскаго населенія Россіи. Кромѣ того, они нарушаютъ интересы сельскаго населенія Малороссіи: распространеніе книгъ духовно-нравственнаго, воспитательнаго, общеобразовательнаго содержанія задерживается отчасти полнымъ незнакомствомъ, отчасти недостаточнымъ знакомствомъ малорусовъ съ великорусскимъ книжнымъ языкомъ. Все это весьма невыгодно отражается на интересахъ всего русскаго народа.
Академія Наукъ не можетъ не замѣтить, что русское законодательство съ того самаго времени, какъ былъ составленъ первый цензурный уставъ, держалось всегда того правила, что печатное слово можетъ быть предметомъ преслѣдованія или какого бы то ни было воздѣйствія только за внутренній смыслъ того, что имъ выражено: „цензура въ сужденіяхъ своихъ принимаетъ всегда за основаніе ясный смыслъ рѣчи, не дозволяя себѣ произвольнаго толкованія оной въ дурную сторону“ (Ценз. уст., ст. 106). Внѣшняя оболочка мысли, способъ выраженія ея, слова, буквы изъяты отъ цензорскихъ и всякихъ иныхъ усмотрѣній (ср. тамъ же, ст. 106 и 111). Только сцѣпленіе несчастныхъ случайностей могло поэтому подвести подъ запретъ цѣлый языкъ; только несчастная случайность могла побудить правительство къ преслѣдованію цѣлой письменности и къ принятію на себя заботы о малорусскомъ правописаніи.Академія Наукъ убѣждена въ томъ, что распоряженіе 1863 года и Высочайшія повелѣнія 1876 и 1881 годовъ не могутъ быть согласованы съ основными началами русскаго законодательства. А между тѣмъ существованіе Высочайшихъ повелѣній 1876 и 1881 годовъ не можетъ не стать предметомъ величайшихъ безпокойствъ Законодателя, послѣ выраженнаго Имъ въ Именномъ Высочайшемъ указѣ 12 декабря 1904 года требованія объ охраненіи полной силы закона. Предначертанія законовъ 18/30 мая 1876 года и 8 октября 1881 года, вопреки точному разуму основныхъ государственныхъ законовъ, не были разсмотрѣны въ Государственномъ Совѣтѣ, а состоявшіяся Высочайшія повелѣнія, вопреки тѣмъ же законамъ, не были {II} обнародованы Правительствующимъ Сенатомъ; подобное отступленіе отъ установленнаго закономъ порядка составленія и обнародованія законовъ устраняетъ въ народѣ, на который распространяется дѣйствіе законовъ 1876 и 1881 годовъ, увѣренность, что они, при предварительномъ ихъ обсужденіи, привлекли къ себѣ въ полной мѣрѣ вниманіе Законодателя и составляютъ проявленіе дѣйствительной и непосредственной Монаршей воли (ср. извл. изъ Журн. Ком. Мин. отъ 21 и 24 дек. 1904 г. и 4 янв. 1905 г.).
Въ силу всѣхъ этихъ соображеній Императорская Академія Наукъ полагаетъ, что необходимо нынѣ же отмѣнить Высочайшія повелѣнія 18/30 мая 1876 года и 8 октября 1881 года, а также удостоившееся Высочайшаго одобренія распоряженіе Министра Внутреннихъ Дѣлъ 1863 года, послужившее для тѣхъ повелѣній основаніемъ.
Вмѣстѣ съ тѣмъ все вышеизложенное привело Академію Наукъ къ убѣжденію, что малорусское населеніе должно имѣть такое же право, какъ и великорусское, говорить публично и печатать на родномъ своемъ языкѣ.{III}
Об отмене стеснений малорусского печатного слова. СПб.: Тип. Имп. академии наук, 1905. С. II–III.
Это хороший ответ на ложь пропагандистов.
Сообщение отредактировал Стефан: 04.06.2018 - 19:30 PM
Итакъ Малорусы, какъ народники и демократы, въ началѣ XIX в. до 40-хъ годовъ его естественно встрѣчали себѣ сочувствіе только у тѣхъ изъ великорусскихъ литераторовъ, которые были наиболѣе свободны отъ западническо-аристократическаго оттѣнка, свойственнаго значительной части великорусской литературы 20-хъ, 30-хъ и начала 40-хъ годовъ, т.е. у тѣхъ, которые слыли у своихъ противниковъ, и отчасти справедливо, за глашатаевъ реакціи. Этимъ объясняется презрительный и даже враждебный взглядъ на нихъ западниковъ, выразившійся особенно рѣзко въ незаслуженномъ и крайне одностороннемъ отзывѣ Бѣлинскаго но поводу сборника «Ластівка», изданнаго Гребенкою въ 1841 г.: «Хороша литература, которая только и дышетъ, что простоватостью крестьянскаго языка и дубоватостью крестьянскаго ума»! И самъ ученый издатель и комментаторъ Бѣлинскаго, С.А. Венгеровъ, объясняетъ этотъ презрительный отзывъ знаменитаго критика его «безсознательно-пренебрежительнымъ отношеніемъ къ «мужицкому» и «простонародному», которое замѣчается у него и въ другихъ случаяхъ. Этотъ аристократическій налетъ, сказывавшійся въ великорусской литературѣ вплоть до 50-хъ годовъ, не былъ, конечно, чуждъ и малорусской интеллигенціи, считавшей въ своихъ рядахъ много потомковъ казачьей старшины, но никогда не выражался на малорусскомъ языкѣ именно потому, что эти аристократы, истинные и самозванные, тянули къ своимъ великорусскимъ товарищамъ и вмѣняли себѣ въ обязанность презрѣніе къ простонародной рѣчи, которой нѣкоторые изъ нихъ кстати и не знали. Потому въ дѣлѣ демократизма малорусская литература лѣтъ на 50 обогнала великорусскую. Отсюда и сравнительная близость старшихъ малорусскихъ писателей къ тѣмъ изъ великорусскихъ литераторовъ, которые были на худомъ счету у московскихъ и петербургскихъ либераловъ. Но въ дѣйствительности малорусская литература до половины 40-хъ годовъ отличалась отъ великорусской именно только своимъ глубокимъ, послѣдовательнымъ демократизмомъ, что вполнѣ понятно, такъ какъ {4} малорусская народность была тогда представляема почти только низшими сословіями; а въ другихъ своихъ стремленіяхъ и въ составѣ своихъ дѣятелей украинская письменность была такъ-же разнообразна, какъ великорусская. Работниками на ея нивѣ являлись люди самыхъ различныхъ направленій и состояній: Котляревскій – офицеръ, рѣшительный монархистъ и консерваторъ, Квітка – помѣщикъ, державшійся того-же образа мыслей, Петръ Артемовскій-Гулакъ – профессоръ русской исторіи и также отнюдь не отличавшійся вольнодумствомъ, Гречулевичъ (проповѣди котораго во второмъ изданіи были привѣтствованы «Русскою Бесѣдою», органомъ московскихъ славянофиловъ конца 50-хъ годовъ) – священникъ, искренне заботившійся о духовномъ просвѣщеніи своей паствы, которая говорила только по-малорусски, и т.д. Гроза, разразившаяся надъ Кирилло-меѳодіевскимъ братствомъ приблизительно такимъ-же образомъ, какъ надъ кружкомъ Петрашевскаго, показала великорусскимъ либераламъ, что Украинцы – не сплошь невѣжественные и косные мужики и любители этихъ мужиковъ со всею ихъ темнотою, а правительство усмотрѣло въ намѣреніяхъ братства признакъ того, что вредныя ученія проникли и въ эту, до тѣхъ поръ, какъ оно думало, безразличную среду, и даже преувеличило значеніе этого открытія. Но на дѣлѣ и Кирилло-меѳодіевское братство не было такимъ характеристическимъ явленіемъ, по которому представлялось бы возможнымъ опредѣлить отличительныя черты тогдашняго украйнофильства: сущностью этого направленія было просто литературное и народно-воспитательное движеніе южной вѣтви Русскаго народа, сознавшей себя, какъ этнографическую величину, особую отъ вѣтви сѣверной, имѣвшую свое самостоятельное прошлое и тѣмъ пріобрѣтшую право на развитіе не только тѣхъ свойствъ, которыми она примыкаетъ къ Русскому племени вообще, но и своихъ отличій отъ политически господствующей его части, точно такъ-же, какъ эта господствующая часть развиваетъ свои отличія отъ своихъ южныхъ соплеменниковъ, – движеніе, успѣвшее уже кое что создать на пользу южно-русскаго народа, а слѣдовательно и на пользу всего Русскаго племени.
Послѣ сказаннаго понятно, сколько жизни и энергіи должно было внести въ дѣятельность поборниковъ малорусской народности то пробужденіе всего русскаго общества, которымъ отмѣчается вторая половина 50-хъ годовъ. Все то, о чемъ еще недавно едва смѣли мечтать передовые русскіе люди, казалось, готово было осуществиться. Начались толки о близкомъ освобожденіи крестьянъ. Если ожиданіе этого великаго правительственнаго акта возбуждало самыя свѣтлыя и далеко идущія надежды среди Великорусовъ, то каково же было настроеніе народа украинскаго, и въ его дѣятеляхъ, всецѣло преданныхъ демократическимъ идеаламъ, и въ крестьянской массѣ, еще помнившей свободу, которая была отнята у нея всего сто съ небольшимъ лѣтъ тому назадъ? И вотъ къ 60-мъ годамъ мы видимъ небывалое оживленіе въ украинской литературѣ. Много книгъ разнообразнаго содержанія на малорусскомъ языкѣ стало появляться не только на Украйнѣ, но и въ Москвѣ, въ Саратовѣ, особенно въ Петербургѣ. Такъ, въ 1857 г. явились первыя повѣсти Марка Вовчка, изображающія печальное положеніе украинскаго простонародья, преимущественно крѣпостныхъ, драматическія произведенія Ващенка-Захарченка, сборникъ Николая Гатцука «Вжинокъ рідного поля», напечатанный въ Москвѣ, въ типографіи Каткова, выдуманною собирателемъ азбукою, которую онъ предложилъ и въ своей позднѣйшей книжкѣ (1863 г.) «Украінська абетка». Появившійся въ томъ-же 1857 г. по-великорусски историческій романъ Куліша «Чорна рада» {5} (въ «Русской Бесѣдѣ») былъ напечатанъ и по-малорусски въ 1859 году, когда вышелъ и «Малорусскій литературный сборникъ» Д.Л. Мордовцева и др. Съ 1860 до 1863 г. включительно издано нѣсколько дешевыхъ книжекъ для просвѣщенія простого народа: буквари («граматки»), какъ «Домашня наука» Шейковскаго, свѣдѣнія о космографіи и естественныхъ наукахъ, какъ «Дещо про світъ Божій» и т.п., и самъ Катковъ собиралъ деньги на такія изданія. Въ 1861 и 1862 годахъ издавался научно-литературный журналъ «Основа» подъ редакціей Бѣлозерскаго. Въ томъ-же 1861 г. было оффиціально поручено Кулішу перевести на малорусскій языкъ Положеніе о крестьянахъ. Можно было ожидать полнаго расцвѣта малорусской письменности во всѣхъ родахъ, выработки единаго малорусскаго литературнаго языка, осмысленнаго первоначальнаго обученія малорусскаго простого народа посредствомъ родной его рѣчи…
Правда, въ это время на горизонтѣ внутренней политики собирались все болѣе и болѣе грозныя тучи, изъ которыхъ можно было ожидать грома, но не въ сторону Малороссіи. А между тѣмъ эта гроза нежданно-негаданно оборвалась отчасти и на нее. Для объясненія этого страннаго «похмелья во чужомъ пиру» слѣдуетъ возвратиться отъ 1863 г. на нѣсколько лѣтъ назадъ. Въ то самое время, какъ Россія готовилась къ освобожденію крестьянъ, Польша мечтала объ освобожденіи изъ-подъ русскаго ига, и польскіе помѣщики правобережной Украйны задумали воспользоваться этими ожиданіями для цѣлей польскаго дѣла, убѣдивъ правительство, что освобожденіе крестьянъ пойдетъ удачно лишь тогда, когда они будутъ достаточно просвѣщены, и такимъ путемъ испросивъ разрѣшеніе на устройство деревенскихъ школъ при помѣщичьихъ домахъ. Образовалось въ Кіевѣ тайное школьное общество для распространенія польщизны въ крестьянской средѣ.Кіевскіе студенты изъ Малорусовъ отвѣтили на эти затѣи въ 1859 году устройствомъ воскресныхъ и другихъ частныхъ низшихъ школъ, къ которымъ вскорѣ присоединилось народное училище въ Бѣлой Церкви, открытое по почину о. Лебединцева, законоучителя тамошней гимназіи, впослѣдствіи протоіерея Софійскаго собора, поборника употребленія малорусскаго языка въ обученіи простого народа и въ проповѣди и перевода Св. Писанія на этотъ языкъ. Въ этихъ школахъ преподаваніе велось какъ по малорусскимъ, такъ и по великорусскимъ книжкамъ. Поляки пустили въ ходъ обвиненіе учителей этихъ школъ въ возбужденіи крестьянства къ мятежу, обзывая ихъ при этомъ хлопоманами, – кличкой, примѣнявшейся впослѣдствіи къ украйнофиламъ и нѣкоторыми великорусскими охранителями, хотя она была изобрѣтена польскими помѣщиками для обозначенія своихъ-же демократовъ. Попечитель Кіевскаго учебнаго округа, Н.И. Пироговъ, подсмѣивался надъ этими доносами, выводя изъ нихъ лишь то, что, значитъ, школы идутъ хорошо, но администрація вдалась въ обманъ, вслѣдствіе чего получались такія странныя явленія, какъ, напр., то, что Кулішева «Граматка», свободно продававшаяся на лѣвомъ берегу Днѣпра, была воспрещена на правомъ. Невѣроятно, но вѣрно, что поляки въ борьбѣ съ украинскими воскресными школами нашли себѣ пособниковъ среди высшаго кіевскаго духовенства. Совокупными усиліями этого страннаго союза былъ вытѣсненъ изъ Кіевскаго Университета ревностный приверженецъ воскресныхъ школъ, популярный между русскими студентами профессоръ русской исторіи Павловъ, состоявшій по назначенію Пирогова инспекторомъ этихъ школъ, но навлекшій на себя непріязнь кіевскаго, впослѣдствіи с.-петербургскаго митрополита Исидора своимъ свободомысліемъ, которое позволило и полякамъ ославить его безбожникомъ и космополитомъ. Какъ-бы для того, чтобы{6}усугубить противуестественность этого похода противъ малорусской народной школы, къ числу враговъ ея присоединилась и редакція еврейской газеты «Сіонъ», пустившая впервые обвиненіе украинцевъ въ «сепаратизмѣ». Это словечко было немедленно подхвачено Катковымъ и, къ сожалѣнію, Иваномъ Аксаковымъ. Къ этому времени, въ 1862 г., подоспѣли петербургскіе пожары, которые Катковъ приписалъ въ значительной мѣрѣ воскреснымъ школамъ. Вслѣдствіе такого извѣта эти школы были закрыты по всей Россіи, и къ 1863 г., когда вспыхнуло польское возстаніе, въ юго-западной Руси народное образованіе оказалось почти всецѣло въ польскихъ рукахъ. Правда, въ 1862 г. еще держалась русская школа въ Бѣлой Церкви, и митрополитъ кіевскій Арсеній предписалъ священникамъ своей митрополіи завести приходскія школы, но въ то время, какъ и теперь, эти училища значились больше на бумагѣ, а гдѣ и были, едва влачили жалкое существованіе. Однако петербургскіе украйнофилы тѣмъ менѣе падали духомъ, что нашли энергическаго защитника украинскаго народнаго образованія въ лицѣ министра народнаго просвѣщенія, Головина, назначеннаго по рекомендаціи умнаго, просвѣщеннаго и либеральнаго Великаго Князя Константина Николаевича. Головинъ рѣшительно стоялъ за допущеніе малорусскаго языка въ низшія школы и за распространеніе Евангелія въ малорусскомъ переводѣ, который и былъ предъ тѣмъ представленъ Морачевскимъ правительству для разрѣшенія. Съ цѣлью подготовленія народныхъ учителей въ Кіевѣ была открыта «Временная педагогическая школа», въ которой большинство преподавателей, и при томъ добровольныхъ и безплатныхъ, состояло изъ студентовъ, учившихъ недавно въ воскресныхъ школахъ, но устройство сельскихъ школъ, мысль о которыхъ была сочувственно встрѣчена крестьянствомъ, не могло состояться безъ содѣйствія помѣщиковъ, а на него, конечно, нельзя было разсчитывать. Изданіе малорусскихъ книгъ продолжалось по прежнему, и нѣкоторые изъ украйнофиловъ добивались даже введенія малорусскаго языка въ украинскія училища уже не какъ вспомогательнаго, а какъ главнаго, и въ поддержку этимъ требованіямъ въ журналѣ министерства народнаго просвѣщенія была напечатана статья Лавровскаго о самостоятельности малорусскаго языка («Обзоръ замѣчательныхъ особенностей нарѣчія малорусскаго сравнительно въ великорусскимъ и другими славянскими нарѣчіями»). Однако старанія Головина все чаще разбивались о противодѣйствіе министра внутреннихъ дѣлъ, Валуева, и Св. Синода съ первоприсутствующимъ митрополитомъ Исидоромъ во главѣ. Въ письмѣ къ Головину отъ 18 іюля 1863 г. Валуевъ возражаетъ противъ его заступничества за права малорусскаго языка тѣмъ, что будто-бы такого языка и нѣтъ, а называютъ малороссійскимъ тотъ-же русскій языкъ, лишь испорченный польскимъ, и что замыслы Малорусовъ не только совпадаютъ съ намѣреніями поляковъ, но и чуть-ли не вызваны польскою интригою. Если бы не были извѣстны подлинныя даты тогдашнихъ событій, трудно было-бы повѣрить, что это сказано черезъ полгода послѣ появленія польскихъ мятежныхъ шаекъ. При сопоставленіи доносовъ тѣхъ самыхъ поляковъ, которые тогда уже вполнѣ раскрыли свои карты, невольно вспоминаются знаменитыя слова ксендза въ комедіи Бомарше: «Клевещите, клевещите: изъ этого всегда что-нибудь да останется». Но весьма вѣроятно, что мысль о связи малорусскаго литературнаго движенія съ политическимъ польскимъ внушена не дѣятелями будущаго возстанія, что́ было-бы странно, а дѣло не обошлось безъ участія такихъ лицъ, которыя близко знали еще не за долго до того модныя среди украинскихъ поляковъ «балагульство» и «козакофильство», состоявшія во{7}внѣшнемъ подражаніи малорусскимъ крестьянамъ и прежнимъ казакамъ и отразившіяся въ произведеніяхъ Мальчевскаго, Залѣсскаго, Чайковскаго (Садыкъ-паши) и особенно – Тимка́ Падуры, но не поведшія ни къ малѣйшему сближенію между польскими помѣщиками и ихъ малорусскими крѣпостными. Какъ бы то ни было, враги духовной самостоятельности малорусскаго племени, и чужіе и свои, добились того, что на малорусскую письменность обрушился тяжкій ударъ. Любопытно, что непосредственной причиной его было не какое-либо неблагонадежное сочиненіе на малорусскомъ языкѣ, а упомянутый выше переводъ Евангелія, тщательно, благоговѣйно и умѣло исполненный инспекторомъ Нѣжинскаго Лицея, Филиппомъ Семеновичемъ Морачевскимъ, смотрѣвшимъ на свой трудъ, какъ на богоугодный подвигъ. Когда этотъ переводъ, горячо одобренный и рекомендованный Академіей Наукъ, поступилъ на благословеніе Св. Синода, оттуда онъ былъ посланъ для оцѣнки и заключенія епископу Калужскому Іакову Миткевичу, шефу жандармовъ князя Долгорукому и Кіевскому генералъ-губернатору Анненкову. Изъ нихъ первый сначала склонялся къ одобренію труда Морачевскаго, но потомъ, уступивъ постороннимъ вліяніямъ, объявилъ его излишнимъ при великорусскомъ переводѣ, понятномъ будто бы всякому Малорусу, второй отозвался умѣренно и неопредѣленно, третій призналъ его «опаснымъ и вреднымъ» потому, что существованіе особой малорусской литературы, дозволеніе котораго вытекаетъ изъ дозволенія Св. Писанія на малорусскомъ языкѣ, повлечетъ за собою отторженіе Малороссіи отъ Россійской державы (чѣмъ, сколько извѣстно, повторилъ доводы своего предшественника, Васильчикова). Нечего и прибавлять, что Св. Синодъ не далъ своего благословенія на обнародованіе перевода Морачевскаго. Но дѣло не ограничилось этимъ отказомъ. Мысль, высказанная Анненковымъ, вошла уже въ обиходъ нѣкоторыхъ правительственныхъ сферъ, и 20 іюня 1863 г. состоялось распоряженіе министра внутреннихъ дѣлъ, удостоившееся Высочайшаго одобренія, о пріостановкѣ печатанія книгъ религіозныхъ и учебныхъ на малорусскомъ языкѣ, такъ что примѣненіе этого языка, какъ и сказано прямо въ этой бумагѣ, оказалось разрѣшеннымъ лишь для изящной словесности. Тщетны были протесты Головина: Валуевъ отвѣчалъ на нихъ упомянутымъ выше письмомъ, а его распоряженіе было вскорѣ подтверждено путемъ соглашенія между нимъ и шефомъ жандармовъ (объ этомъ узаконеніи относительно малорусской литературы и о послѣдовавшихъ за нимъ ср. приложенія I и VIII).
Украинская литература, полная надеждъ на лучшее будущее, была разомъ пришиблена: ея дѣятелямъ, не смотря на разнообразіе ихъ призваній, оставалось довольствоваться писаніемъ безвредныхъ, но и безполезныхъ разсказиковъ и стишковъ, а если они хотѣли преподать народу кое-какое поученіе по части сельскаго хозяйства, вопросовъ нравственныхъ или чего-бы то ни было изъ круга знаній, доступныхъ и нужныхъ простолюдину, они были вынуждены, наперекоръ свойству предмета и направленію своихъ способностей, предлагать такое поученіе въ беллетристической формѣ, чему не мало примѣровъ, смѣшныхъ для непосвященнаго въ эту тайну и глубоко прискорбныхъ и досадныхъ для знающаго ее, нетрудно привести вплоть до настоящаго времени.
Но стремленіе образованныхъ украинцевъ къ просвѣщенію своей меньшей братіи, любовь къ своему языку, уже испытавшему свои силы на разныхъ поприщахъ, наконецъ, и естественная реакція противъ незаслуженнаго гоненія, почти отнявшаго у нихъ право на пользованіе родною рѣчью, не только спасли ихъ отъ унынія, но и заставили подумать о {8} средствахъ къ удовлетворенію своей законной потребности въ словесномъ общеніи съ непросвѣщенными земляками. Это средство было подъ рукою: за австрійскимъ рубежомъ, въ Галиціи, такіе-же Малорусы, какъ наши, говорятъ, пишутъ и печатаютъ на своемъ языкѣ невозбранно. И вотъ, литературная работа украинцевъ переносится во Львовъ къ великой пользѣ и гордости Австріи, но и къ не меньшему, если не еще большему, вреду и униженію Россіи. Со второй половины 60-ыхъ годовъ Галицкая малорусская письменность начала расширяться и совершенствоваться въ такой мѣрѣ, о какой при своихъ мѣстныхъ силахъ она едва-ли когда могла бы мечтать (ср. приложеніе ІV). Нисколько не умаляя дарованій и учености зарубежныхъ Малорусовъ, можно смѣло сказать, что, помимо значенія всякаго прилива новыхъ сотрудниковъ, присоединеніе къ нимъ соплеменниковъ изъ Россіи имѣло для поднятія ихъ литературы важность особенную, такъ какъ 1) даровитыхъ людей между нашими Малорусами должно быть больше, чѣмъ у австрійскихъ, уже по той простой причинѣ, что первые чуть не въ десятеро многочисленнѣе послѣднихъ (ср. приложеніе IX), 2) наши, отчасти по той-же причинѣ, гораздо богаче зарубежныхъ. И всѣ эти дарованія и деньги, которыя, будучи употреблены на мѣстѣ, принесли бы Россіи неисчислимую пользу, стали уходить за границу на созданіе такого умственнаго центра, на который почти всякій украинскій писатель съ тѣхъ поръ всецѣло возлагаетъ свои надежды, если въ своемъ литературномъ творчествѣ выйдетъ изъ тѣсныхъ рамокъ безразличной беллетристики. А между тѣмъ такой центръ могь бы, – нѣтъ! долженъ былъ бы находиться въ предѣлахъ Россійской Имперіи, въ которой живетъ огромное, подавляющее большинство малорусовъ. Но и для этого большинства перенесеніе литературной дѣятельности въ Галицію послужило далеко не полнымъ вознагражденіемъ за утрату права на родное слово въ отечествѣ, такъ какъ сочиненія, написанныя въ Россіи и напечатанныя во Львовѣ, лишь рѣдко доходили до тѣхъ, кому они были предназначены, и такимъ образомъ по большей части не достигали своей главной цѣли, а необходимѣйшій источникъ духовнаго просвѣщенія, Св. Писаніе, которымъ галицкіе Малорусы свободно пользуются въ переводѣ на ихъ родной языкъ, было доступно украинскому простонародью лишь въ церковно-славянскомъ или въ великорусскомъ переводѣ, что равняется тому, что оно вовсе не было ему доступно. Какая тяжкая ошибка съ точки зрѣнія политики, и внутренней и внѣшней! И какъ она очевидна, особенно послѣ того, что уже случилось! И тѣмъ не менѣе эта роковая ошибка не только не была исправлена, но черезъ 13 лѣтъ еще усугублена. {9}
Об отмене стеснений малорусского печатного слова. СПб.: Тип. Имп. академии наук, 1905. С. 4–9.
Императорская академия наук подошла к вопросу об украинском языке с чисто научной точки зрения. Националисты как тогда, так и теперь не могут простить учёным их стремления отстоять права носителей братского языка.
Прицел был выбран дальний и за него ухватились австрийцы во время подготовки к ПМВ - в 1910 г. в Австрийской Галиции стали официально переписывать русинов в "украинцы"
Это антиисторический шовинистический бред. Слова "украинцы" и "украинский язык" не упоминаются в переписи населения Австро-Венгрии 1910 г. (официальные наименования "русины" и "русинский язык" по-прежнему использовались там вплоть до последних лет Первой мировой войны), и хотя опрашиваемые указывали лишь свой родной язык, именно таким образом вычисляли количество представителей какой-либо национальности (аналогично выясняли национальный состав по результатам переписи населения Российской империи в 1897 г.). Указанный этноним был введён в широкий оборот, заменив этноним "русины" в качестве официально утверждённого наименования восточных славян Австро-Венгрии в 1917 г., т.е. незадолго до исчезновения самой дуалистической монархии в 1918 г. Интересно отметить, что первое в России официальное упоминание этнонима "украинцы" в циркуляре председателя Совета министров Российской империи П.А. Столыпина относится к 1910 г. "Германскоподданный" в очередной раз опозорился из-за сочинения им околонаучного фальсификаторского вранья. Я уже не раз писал ему, что расизм – губительная идеология. Попытки разжечь межнациональную рознь при помощи фальсификации исторических фактов будут по-прежнему жёстко пресекаться.
Первая попытка «отыграть назад» была сделана Тимашевым сразу же после получения окончательного варианта Эмского указа. Из документов неясно, какие именно шаги были предприняты. Но ясно, что они предпринимались, поскольку 27 мая товарищ (заместитель) министра внутренних дел кн. Н.А. Лобанов-Ростовский отправил своему шефу, находившемуся как раз в Киеве, секретную телеграмму: «Я полагаю приостановиться какими бы то ни было распоряжениями относительно Киевского Отдела впредь до получения сообщения Вашего Высокопревосходительства по сему предмету».1 Вероятно, Лобанов-Ростовский был в курсе первоначальных планов Тимашева и теперь ждал, не удастся ли министру, а вернее всего, самому Константину Николаевичу убедить царя изменить решение. В телеграмме, которую сопровождавший Тимашева правитель канцелярии МВД Л.С. Маков отправил в Петербург своему заместителю С.С. Перфильеву 6 июня, говорилось: «Доложите князю, что господин министр просит приостановить исполнение по известному журналу Совещания до его возвращения».2 Значит, Тимашев действительно ждал результатов каких-то неизвестных нам хлопот и, сознавая, что пауза затягивается, счел нужным подтвердить Лобанову-Ростовскому необходимость тянуть время. Только 6 июля, через полтора месяца после указа, распоряжение о закрытии КГО было передано киевскому гражданскому губернатору Гессе – все усилия спасти Отдел оказались тщетны.3 Дондуков-Корсаков уехал в это время из Киева, чтобы не участвовать в закрытии любимого детища.
Не менее интересные события происходили и с распоряжением о высылке из края Драгоманова и Чубинского.4 Драгоманов, слухи о грядущей высылке которого ходили с 1875 г., еще в феврале уехал за границу. Дондуков-Корсаков, к которому Драгоманов пришел просить паспорт, своей волей выдать его не мог, потому что Драгоманов состоял уже тогда под надзором полиции. Но генерал-губернатор отправил депешу Потапову, и тот 10 января подписал разрешение, а уже на {182} следующий день канцелярия киевского генерал-губернатора с небывалой для русской бюрократии оперативностью выдала Драгоманову заграничный паспорт.5
Чубинского тоже в беде не бросили. 2 августа Дондуков-Корсаков отправил исполнявшему тогда обязанности министра внутренних дел Лобанову-Ростовскому пространное письмо с просьбой разрешить Чубинскому остаться на полгода в Киеве в связи с тем, что тот «занят управляющим сахарного завода».6 Уже через неделю Лобанов-Ростовский сообщал о разрешении задержаться на 3 месяца. Хлопоты на этом не прекратились, и 26 ноября царь, оставив в силе решение о высылке, разрешил Чубинскому жить в столицах, что позволило ему из Киева сразу переехать в Петербург.7 Чубинский был принят на службу в Министерство путей сообщения, и в начале 1879 г. после настойчивых ходатайств министра путей сообщения адмирала К.Н. Посьетта и с согласия нового киевского генерал-губернатора М.И. Черткова он смог вернуться на Украину.8 Тогда же, весной 1879 г., в должности мирового посредника был восстановлен и шурин Драгоманова П.А. Косач, но, по просьбе III отделения, не на прежнем месте в Новоградволынске, где у жандармов не было офицера для слежки, а в Луцке.9 Таким образом, персональные репрессии, вызванные Эмским указом, затронули весьма ограниченный круг людей и не были продолжительными.
Без сколько-нибудь заметного рвения исполнялись и предписания, касавшиеся епархии МНП. Впрочем, само министерство весьма рано, уже 15 июня, направило кураторам Киевского, Одесского и Харьковского учебных округов секретный циркуляр, содержавший параграфы 5 и 6 Эмского указа об устранении из школьных библиотек украинских книг и составлении поименных списков преподавателей с указанием «благонадежности их по отношению к украинофильским тенденциям». Однако уже на уровне кураторов округов энтузиазм испарялся. Куратор Киевского округа подготовил свой доклад только к 9 февраля 1877 г. П. Антонович сообщал, что директора гимназий и училищ округа охарактеризовали неблагонадежными 8 преподавателей. В своем докладе министру куратор настойчиво защищал всех, в части случаев доказывая, что обвинения неосновательны, в других – что украинофильские симпатии подозреваемых носят поверхностный характер.10 Пятеро из упомянутых преподавателей, в том числе братья П. и И. Житецкие, были поставлены перед выбором: принять предложенные им аналогичные должности в великорусских губерниях, самим найти себе место за пределами Малороссии или уволиться из МНП, если они хотят в Малороссии остаться. Судя по документам, Е. Дьяконенко принял {183} предложенное ему место в Уфе, Т. Беленький сам нашел место в Баку, Н. Билинский уволился, П. Житецкий перешел на работу в военное ведомство. Последний после высылки Чубинского стал ключевой фигурой в Громаде. В Одесском округе был обнаружен один украинофил, который согласился на перевод в Тулу. Куратор Харьковского округа ответил, что неблагонадежных преподавателей не выявлено.11
Что касается конфискации книг, то в архивах сохранились лишь два донесения из реальных училищ Киевского округа, в одном из которых было обнаружено пять книг на украинском, в другом две.12 (Это лишнее свидетельство справедливости замечания Драгоманова, что введение украинского как единственного языка преподавания обрекало бы учеников на пищу св. Антония.)
В качестве еще одной иллюстрации к поведению в этот момент Дондукова-Корсакова отметим, что когда киевский гражданский губернатор Гессе обратился к нему 29 июля с запросом, не следует ли изъять из книжных лавок еще не распроданные украинские книги, изданные до указа, генерал-губернатор наложил резолюцию «Не отвечать».13
Наиболее длительный и серьезный административный эффект имели цензурные параграфы Эмского указа. С момента его принятия все издания на украинском языке должны были проходить через Главное Управление по делам печати. Секретное предписание, сообщавшее начальнику ГУП В.В. Григорьеву первые три пункта указа, относившиеся к цензуре, было получено 5 июня. Указ безусловно ужесточил цензурную политику по сравнению с началом 70-х гг., когда Валуевский циркуляр хоть и не был отменен, но на практике не применялся. Напомним, что беспрепятственное прохождение через цензуру в 1872 г. украинских популярных дешевых книжек для народа, которые как раз и запрещались циркуляром 1863 г., и послужило Драгоманову основанием для объявления антракта в развитии украинофильства оконченным. Антракт в цензурных гонениях оказался вдвое короче.
С июня 1876 г. рассмотрение всех рукописей на украинском было выделено ГУП в особое производство. Это архивное дело охватывает период до апреля 1880 г. и позволяет с точностью установить не только общий характер цензурных репрессий, но и их процентное соотношение к числу поданных рукописей.14 Эти подсчеты оказываются совсем небесполезны, поскольку дают весьма неожиданный результат. Итак, с июня 1876 по апрель 1880 г. в ГУП было представлено 53 заявки на издание на украинском языке или ввоз таковых из-за границы. Из них в той или иной степени были затронуты цензурными репрессиями 16 произведений. Из этого числа 4 были запрещены к ввозу в империю, а из 12 заявок на издание половина была отвергнута в целом, в остальных {184} же были сделаны существенные цензурные изъятия. Среди 10 запрещенных к изданию или распространению в империи книг 3 пострадали по формальному признаку. Как перевод с русского не разрешили печатать «Мороз, Красный нос» Некрасова.15 Знаменитым стал случай со сборником украинских песен Н.В. Лысенко. Петербургский цензурный комитет, пересылая его в ГУП, полагал возможным разрешить распространение при изъятии четырех песен. Однако ГУП запретил сборник в соответствии с пунктом третьим Эмского указа, возбранявшим совместное печатание текстов и нот.16 Часто цензоры оговаривали разрешение на печать «непременным условием, чтобы не было допущено никаких отступлений от общерусского правописания».17
Здесь мы сталкиваемся с довольно тонким моментом. Ясно, что попытки регулировать внешним административным воздействием развитие того языка, существование которого в качестве литературного не только отрицается, но и подавляется, выглядят не просто репрессивными, но и ханжескими. Практика эта была, однако, типична по отношению к украинскому языку как со стороны властей Российской империи, так и со стороны польской администрации в Галиции, которая даже пыталась перевести его на латиницу. В обоих случаях в основе лежало стремление максимально сократить грамматические и орфографические отличия от соответственно русского и польского и закрепить статус украинского как диалекта. И польская, и русская стороны воспринимали возрастание таких отличий не просто как отход от их языка, но дрейф в сторону врага. Было бы, однако, неверно вполне приравнивать запрет целенаправленно стремившейся к увеличению дистанции между русским и украинским кулишовки, которая к тому моменту была весьма влиятельна, но далеко не общепринята среди украинцев, к запрету языка как такового.18 То же цензурное ведомство давало, например, разъяснения, что за образец правописания должно быть принято «Собрание сочинений на малороссийском наречии» И.П. Котляревского (Киев, 1875), которого сами украинцы считали родоначальником современной украинской литературы.19
Таким образом, в общей сложности репрессиям подверглось 30 % представленных в цензуру сочинений: в 10 % сделаны изъятия, 20 % запрещены. Очевидно, что немалое число рукописей просто не пытались подавать в цензуру, многие сочинения сразу издавались за границей, какие-то вовсе не были написаны их потенциальными {185} авторами, не надеявшимися получить разрешение на издание, а значит, и гонорар. В то же время, если верны подсчеты Д. Балмута, сообщающего, что в 1896 г. Киевский цензурный комитет запретил 42 % украинских сочинений,20 конец 70-х не был самым свирепым периодом в цензурной политике по отношению к украинским публикациям.
Оговоримся, что духовная цензура поняла Эмский указ как запрет любых сочинений на украинском. Запрошенный о возможности ввоза в Россию изданного во Львове «Жития мучеников Бориса и Глеба» комитет духовной цензуры ответил: «Хотя по содержанию своему означенная брошюра безукоризненна, но, как написанная на малорусском наречии, не может быть допущена к обращению в пределах Империи». Комитет иностранной цензуры, не удовлетворившись этим решением, обратился в ГУП, и не напрасно. ГУП постановило, что раз издание «напечатано кириллицей, то не только следует пропустить брошюру, а радоваться, что в Галичине партия, противная украинофилам, издает книги, печатая их церковным шрифтом».21 Таким образом, оспорив неверную аргументацию духовной цензуры, ГУП отменило решение, которое в действительности соответствовало указу, потому что речь шла о недорогой брошюре для народного чтения, каковые указ запрещал.
Всеми органами, которых касался Эмский указ, он исполнялся без рвения. В определенном смысле здесь верна знаменитая фраза о том, что суровость российских законов смягчалась небрежностью их исполнения. Целый ряд высокопоставленных чиновников, включая министра внутренних дел, его заместителя, киевского генерал-губернатора, попечителя Киевского учебного округа, целенаправленно стремились смягчить сам указ или его исполнение. С большой вероятностью можно предположить, что шаги в этом направлении предпринимал и в. кн. Константин Николаевич. Никто из них не разделял украинофильских идей. У нас нет оснований, чтобы судить, были ли Тимашев и Лобанов-Ростовский принципиальными противниками указа или делали это из стремления угодить великому князю. Но определенно можно утверждать, что Дондуков-Корсаков и П. Антонович были убежденными сторонниками более гибкой политики в украинском вопросе. Указ, без сомнения, был уникальной по своему характеру и длительности действия ряда статей репрессивной мерой в национальной политике Российской империи. (Цензурные запреты, лишь отчасти смягченные, просуществовали до 1905 г. В 1896–1900 гг. Киевский цензурный комитет ежегодно запрещал не менее 15 % украинских изданий, что было существенно выше его «нормы» по другим языкам, которая не превышала 2 %).22 Но, toute proportions garde, неверно характеризовать указ как тотальный «запрет украинства», что характерно не только для Савченко, вынесшего это определение в заголовок своей книги, но и для более поздней историографии. {186}
1 ГАРФ, ф. 109, оп. 50, ед. хр. 85 (1875 г.). Л. 120 об.
2 Там же. Л. 133.
3 Там же. Л. 128.
4 Им запрещалось жительство «в тех губерниях, где население сплошь или только частью принадлежит к Малорусскому племени (Киевской, Подольской, Волынской, Полтавской, Харьковской, Черниговской, Екатеринославской, Воронежской и Херсонской), равно и в столицах и столичных губерниях». Драгоманову запрещался также выезд за границу. РГИА, ф. 1282, оп. 1, ед. хр. 374. Л. 4. {182}
5Дорошкевич О. Листи М.П. Драгоманова до О.М. Пипіна… С. 93; Драгоманов М.П. Автобиография // Былое. Июнь. 1906. С. 201–202.
6 РГИА, ф. 1282, оп. 1, ед. хр. 374. Л. 14–15 об.
7 Там же. Л. 31.
8 Там же. Л. 42; ГАРФ, ф. 109, оп. 50, ед. хр. 85 (1875 г.). Л. 113.
9 ГАРФ, ф. 109, оп. 50, ед. хр. 85 (1875 г.). Л. 122–123 об.
10Савченко Ф. Заборона… С. 214–220. {183}
11Савченко Ф. Заборона… С. 222–223.
12Савченко Ф. Заборона… С. 213.
13Міяковський В. Ювілей Цензурного Акту 1876 року. С. 13.
14 РГИА, ф. 776, оп. 11, ед. хр. 61а. 2-ое отделение ГУП. «По высочайшему повелению о недопущении к печати и распространению книг и брошюр на малороссийском наречии». {184}
15 РГИА, ф. 776, оп. 11, ед. хр. 61а. Л. 30.
16 Там же. Л. 77. Уже в 1880 г. именно этот случай, обнажавший всю нелепость некоторых пунктов Указа, стал поводом для выступления киевского генерал-губернатора в пользу его пересмотра.
17 Там же. Л. 41.
18 Дж. Шевелев упоминает о двух больших «лингвистических дискуссиях» среди самих украинцев в 1891–1893 и 1907–1912 гг. Shevelov G.Y. Evolution of the Ukrainian Literary Language // Ivan L. Rudnytsky (ed.) Rethinking Ukrainian History. Edmonton, 1981. P. 225.
19 РГИА, ф. 776, оп. 11, ед. хр. 61a. Л. 41 об. {185}
20Balmuth D. Censorship in Russia, 1865–1905. University Press of America, Washington, 1979. P. 215.
21Науменко В. Найближчі відгуки указа 1876 р. про заборону українського письменства // Украина. Июнь 1907. С. 249–250.
22BalmuthD. Censorship in Russia… P. 126. {186}
Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб.: Алетейя, 2000. С. 182–186.
Державнѣйшій, Богомъ почтенный и Богопрославленный великій царю и великій княже великаго Владимира, Московскій, Новгородскій, Казанскій, Астраханскій, великаго Сѣвера и великаго Смоленска, Ѳеодоре Іоановичу, всея великія Россія самодержавный! молимъ Господа Бога хранити и возрастити царство твое, и покорити подъ нозѣ твои всякого врага и противника твоего, и да тя умножитъ Богъ, да видиши наслѣдники царства твоего и узриши сына нарожденнаго изъ утробы твоея. Да вѣси убо, великій царю, яко отшедшу ми отъ великія Россія преславнаго ти царства, по случаю прійдохъ во градъ Лвовъ, и ту сущая обрѣтохъ благочестивыя христіяны, братство узаконенное Вселенскаго патріарха пришествіемъ, зѣло нищихъ и всегда во печали и скорби сущихъ: благочестія ради и истины и православія ради утѣсняеми, и умалишась паче всѣхъ жителей града того, понеже нарочитіи ихъ во иновѣріе разыдошась, и не имуще прибѣжища. Сего ради къ тебѣ, благоутробному и тихому пристанищу общаго и благосердаго отца, милостыни и милости просяще прибѣгаютъ: понеже во Лвовѣ храмъ всесвятыя и пречистыя Божія Матере Успенія, отъ древнихъ лѣтъ създаный, нынѣ многимъ временемъ до основанія огнемъ погорѣвши растлѣся, они же неимущи имѣнія ново возбудовати церковъ, да славится Богъ и воспоминается имя прежнихъ благочестивыхъ родовъ святой памяти великаго князя Владимира, крестившаго весь Російскій родъ, паче же да славится великолѣпое имя владычици нашея Богородици, еяже есть храмъ сей. Сего ради вси обрѣтаеміи во Лвовѣ градѣ духовніи, священици и дидаскали, Російскій и Греческій родъ, просяще умолиша насъ благословитися имъ на сія подвигы: и положихъ основаніе святаго храма пресвятыя Богородици. Да будеши убо новый ктиторъ, и да прославляется имя твое во всѣхъ странахъ Російскихъ, и да будетъ похвала и слава вездѣ великаго царства твоего. Простри всещедрую десницу пребогатаго царства милостыни твоея во създаніе и украшеніе и благолѣпіе святаго храма, да освятишись: освящаютъ бо ся любящіи благолѣпіе храма Господня. Писанъ во Лвовѣ, мѣсяца іюня 15, року отъ созданія міру 7100, отъ воплощенія же Господа нашего Іисуса Христа 1592. – «Діонисіе, милостію Божіею митрополитъ Турнавскій и екзархъ Малой и Великой Россіи».
Послание тырновского митрополита Дионисия царю Фёдору (15 июня 1592 г.) // Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией. Т. 4. СПб.: Тип. Э. Праца, 1851. С. 49.
Первое время сине-желтое полотнище вызывало определенный дискомфорт у украинцев: особенно это касалось поклонников спорта. Так вышло, что национальные цвета независимой Украины стали совпадать с цветами Швеции. Поэтому, наблюдая за состязаниями по какому-нибудь биатлону, украинские болельщики сталкивались со сложностями в дифференциации своих атлетов от шведских спортсменов. И здесь, после того, как очередная доза поддержки была случайно отдана северному чужаку, рождался эмоциональный вопрос: "Почему у нас как у шведов?".
9) Малая Россія, Лифляндія и Финляндія суть провинціи, которыя правятся конфирмованными имъ привиллегіями, нарушить оныя отрѣшеніемъ всѣхъ вдругъ весьма непристойно бъ было, однакожъ и называть ихъ чужестранными и обходиться съ ними на такомъ же основаніи есть больше, нежели ошибка, а можно назвать съ достовѣрностію глупостію. Сіи провинціи, также и смоленскую, надлежитъ легчайшими способами привести къ тому, чтобъ онѣ обрусѣли и перестали бы глядѣть какъ волки къ лѣсу. Къ тому приступъ весьма легкій, естьли разумные люди избраны будутъ начальниками въ тѣхъ провинціяхъ; когда же въ Малороссіи гетмана не будетъ, то должно стараться, чтобъ вѣкъ и имя гетмановъ изчезло, не токмо бъ персона какая была произведена въ оное достоинство.
Собственноручное наставление Екатерины II князю Вяземскому при вступлении им в должность генерал-прокурора (1764 года) // Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 7. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1871. С. 348.
