Около пяти столетий заморины — правители Каликута (области на полуострове Индостан) — обеспечивали безопасность торговли Аравийского и Красного морей, поддерживали постоянные связи с портами Персидского залива и Африки. Однако появился авангард португальцев, которые намеревались основать империю и полностью овладеть Индийским океаном, что считали своим божественным правом. Первоначально они обосновались в Кочине на Малабарском берегу и сразу столкнулись с королевством Каликут, которое лежало севернее. Основные столкновения происходили на море.
Известно, что Али Марракаре, семья адмиралов Каликута, занимала особое положение в государстве, обладала почти суверенными правами и передавала права на весь флот и морские силы по наследству. Общество внутри общества, они содержали свою морскую базу в Понани, хорошей природной гавани южнее Каликута. Там они построили крепость, верфь, орудийную мастерскую. Статус великих адмиралов был подобен статусу великих герцогов в средневековых королевствах.
В продолжавшихся столетие войнах с португальцами семья выдвинула четырех замечательных морских руководителей, чьи инициатива, мужество, мореходное искусство позволяют поставить их имена в один ряд с величайшими флотоводцами мира. Наиболее ярким из них являлся Кунджали III, который сорок лет с неизменным искусством достигал победы за победой и никогда не имел поражений или тяжелых потерь. Кунджали, как писали португальские историки, захватил не менее пятидесяти их кораблей за один год, и «правителям моря» было трудно поддерживать свои прибрежные коммуникации.
Каликутский адмирал являлся образцом рыцаря в личной жизни, и его рыцарство признавали даже противники. Личность романтическая и мужественная, Кунджали III вошел в индийскую морскую историю как один из ее великих героев.
Одна из примечательных побед Кунджали произошла в 1569 году. Отвечая на агрессивную деятельность каликутского флота, вице?король Португалии, герцог де Атоквера, собрал против него 36 мощных судов под командованием дона Мартино де Миранда. Кунджали следовал своей обычной тактике. Он избегал решительных действий, но постоянно тревожил неприятеля. Португальский адмирал был так сбит с толку этим методом, что принял бой в невыгодном для себя положении. Результатом явилась победа Кунджали. Раненный в бою Миранда умер позднее в Кочине.
Кунджали являлся крупным организатором, о чем свидетельствует его сорокалетняя успешная деятельность на море — несмотря на многократные попытки португальцам не удалось одержать над ним верх. Стоило разбить, захватить или рассеять один флот Каликута (что вызывало у португальцев вздох облегчения), как появлялся другой.
Тактика Кунджали была проста. Корабли Каликута, подобные галиотам, были малыми, легкими и быстроходными. Они имели две наклонные мачты с большим и малым треугольными парусами, несли на борту поворачивающиеся орудия или малые пушки и передвигались иногда на 50 веслах. Адмиралы Каликута научились противопоставлять их тяжелым и хорошо вооруженным португальским кораблям. Скорость позволяла Кунджали уклоняться от действий, если погода или положение оказывались для него неблагоприятны. В ходе сражения он разделял корабли неприятельской боевой линии своими маневренными судами и брал по отдельности на абордаж. Адмирал любил атаковать заштилевшие неуклюжие галеоны; его галиоты на веслах могли передвигаться при очень слабом ветре. Обычно португальские и другие западные историки считают такие нападения действиями «морских пиратов». Но они не были пиратскими в точном смысле этого слова — каликутцы защищали свои территориальные воды против иностранных агрессоров.
Люди, служившие под командованием наследственных адмиралов, были жестокими бойцами, однако индийские хроники показывают, что флот Каликута имел твердо установленные правила дисциплины, послушания и иерархию офицеров, которые являлись высокоуважаемыми гражданами своего общества. Только их нападения на торговые суда, используя тактику уклонения и изматывания, позволили западным авторам считать их пиратами.
Подвижность и энергичность действий флота Кунджали производят впечатление. Скорость позволяла ему появляться в неожиданных местах. Он мог внезапно нападать на португальские колонии на восточном берегу Индии, несколькими днями позднее провести смелый рейд против захваченного португальцами Цейлона, а через два дня — атаковать большой конвой, отбивая отставшие суда.
Кунджали III умер в 1595 году, но он сделал свое дело. К началу XVII века Португалия оказалась в упадке. Энергичные голландцы пришли в Индийский океан, в Атлантике уже проявляла свою морскую мощь Великобритания. Индийская империя Португалии начала приходить в упадок и разваливаться. Существует много причин неудачи португальцев в создании прочной империи на земле Индии, но определенно можно утверждать, что борьба наследственных адмиралов Каликута, которые сто лет подрывали португальское морское владычество, явилась одной из важнейших.
Андреа Дориа, генуэзский адмирал и государственный деятель, вошел в историю как упорный борец против врагов Генуи и против врагов христианства — мусульман.
Представитель младшей ветви большой генуэзской аристократической семьи Дориа, Андреа родился 30 ноября 1466 года в Онелье. Мальчик рано остался без отца; мать умерла, когда юноше было восемнадцать лет. Он восемь лет состоял в папской гвардии, затем был профессиональным солдатом на службе различных правителей Италии, в Святой земле стал кавалером Иерусалимского (ныне Мальтийского) ордена. Однако бывалый воин был удивлен, когда летом 1512 года дож, управлявший Генуей, в ходе разговора об обороне города предложил ему принять командование морскими силами со званием «капитан галер и начальник порта». Несмотря на то что в четырех основных морских победах генуэзцев XIII–XIV веков командовали представители семьи Дориа, сам Андреа знал очень мало о сражениях на море. Тем не менее 46?летний Дориа принял предложение.
Вскоре ему пришлось начать действовать в новом своем звании. Он осадил укрепленную башню, которую французы содержали после прошлой оккупации города в поддержку своего судоходства, конкурировавшего с генуэзской торговлей. Используя легкие быстроходные парусные суда, Андреа абордировал и захватил в жестокой схватке наиболее приблизившееся французское судно снабжения. Французы в ответ блокировали Геную, изгнали дожа и установили оккупационное правление. Андреа с малыми мореходными судами удалось освободить дожа, его основных советников и тайно перевезти их в Лериси на южное побережье. К счастью, испанцы разбили французов в следующем году в Наварре, и те по условиям мирного договора были обязаны оставить Геную. Андреа вернулся на свой пост. Командуя шестью галерами, он вел в ближайших морях войну против турок и пиратов. В одном из походов моряк захватил три галеры корсаров?берберов и двух турецких купцов с драгоценностями, что положило начало и «флоту Дориа», и его большому личному богатству. Он в решительном бою разгромил корсара из Северной Африки Гад?Али, который в 1514–1516 годах терроризировал западное побережье Италии. В этой первой важной победе генуэзцев над пиратами были взяты семь арабских судов, включая флагманскую галеру и главу пиратов. Андреа Дориа возвратился подлинным героем, а трофейные суда пополнили его флот.
В 1516 году Андреа с двумя генуэзскими галерами принял участие в соединенном рейде христианских государств на пиратскую гавань в Бизерте, где базировалась флотилия Хайдреддина Барбароссы. Дориа участвовал в первоначальной атаке, но затем без согласования с архиепископом Фредерико Фрегозо, который командовал христианскими силами, уклонился от осады и захватил несколько одиночных турецких судов. Архиепископ прогнал слишком независимого генуэзца. Тот вернулся в Геную и продолжил операции против корсаров и турок в центре Средиземного моря.
В период Итальянских войн 1494–1559 годов Дориа, ставивший целью отстоять независимость Генуи, первоначально рассчитывал на помощь Франции и в 1522–1525 и 1527–1528 годах служил королю Франциску I. Франциск тогда воевал против испанского короля Карла V, который являлся также императором Священной Римской империи. Дориа скоро доказал свою ценность, прорвав блокаду Марселя и доставив в него конвой судов с продовольствием, что помогло защитникам продолжить сопротивление. В 1525 году он атаковал пятнадцать испанских галер у Генуи и тринадцать из них взял. Моряк был готов силой освободить попавшего в плен короля, но Франциск предпочел решить вопрос дипломатическим путем.
Через несколько месяцев, не получая от Франции денежных вознаграждений, Андреа, силы которого составляли шесть галер и две бригантины, перешел на службу к папе Клименту VII. Тот решил принять меры против берберских пиратов, которые активизировались под руководством Хайдреддина Барбароссы. С десятью своими и четырьмя папскими галерами моряк встретил Хайдреддина между мысом Пиомбино и островом Эльба. В стремительной атаке он захватил 15 из 16 пиратских кораблей Сам Барбаросса, видя поражение, бежал на быстроходном флагманском галиоте.
Через год папа заключил союз с Франциском I, республикой Венецией и герцогом Миланским в связи с наступлением императорских испанских войск Карла V на Северную Италию. В июле блокировавшие Геную силы столкнулись с Андреа, который по договору с папой имел 11 собственных, 16 венецианских судов, 16 галер и 4 галеона Франции. Вынужденный снять осаду, Карл послал из Испании под командованием Антонио Ланнея, вице?короля Неаполя, эскадру из 20 галер и 21 другого судна. 19 ноября 1529 года Андреа встретил испанские силы со своим флотом. Командуя правым флангом, он в разгаре боя поставил свою галеру между двумя испанскими, потопил одну и повредил вторую. К концу 4?часового беспощадного боя вице?король отступил. В сражении Дориа продемонстрировал не только личную храбрость, но и умелое управление соединенными силами.
Когда служба Андреа у папы Климента VII завершилась, Андреа возвратился со своим выросшим до 23 галер флотом во Францию, к Франциску I. Первоначально ему пришлось оказать помощь при изгнании испанцев из родной Генуи и восстановлении там французского влияния.
В августе 1527 года Андреа женился. Тогда же в Геную прибыл особый посланник французского короля, чтобы сообщить Дориа о присвоении ему звания адмирала и вручить орден Святого Михаила. В следующем году Франциск I назначил его командовать объединенными франко?генуэзско?венецианскими силами с приказом освободить французский гарнизон, осажденный испанцами в Неаполе, затем захватить у Испании Сицилию. Экспедиция затянулась, операции у Корсики и Сардинии проходили с переменным успехом, плохая погода прервала военные действия. Это послужило поводом для критики Андреа при французском дворе, где многие завидовали его высокому положению. Возможно, из?за это была задержана выплата ему жалованья и расходов на галеры, несмотря на неоднократные его обращения к королю. Более того, французское командование захотело овладеть захваченными испанскими судами и схватить самого Андреа. Адмирал вывел свои суда из Марселя в Геную и предложил свои услуги императору. Карл V принял Андреа с распростертыми объятиями. Франциск I осознал по следствия своей ошибки и умолял папу помочь изменить решение Андреа, но тщетно. Карл V обрел нужного ему флотоводца. Никогда моряки Франциска I не одерживали против него побед.
С помощью испано?имперских войск Дориа в 1528 году освободил Геную от французов и добился восстановления Генуэзской республики. Благодарный город предложил Дориа стать постоянным дожем, но он отказался и, как человек много знающий о жизни, принял пост дожа?судьи. Андреа присвоили титул «Старший член совета, отец своей страны». В октябре того же года адмирал изгнал французов из ближайшей Савонны и захватил этот торговый город для Генуи. Чтоб ослабить вездесущих корсаров?берберов, Андреа сам штурмовал Черчел западнее Алжира. Неожиданное нападение генуэзцев оказалось успешным: мусульмане покинули город, оставив рабов?христиан и награбленное добро.
В 1532 году султан Сулейман Великолепный захватил Будапешт и готовился осадить Вену. Дориа предложил, используя десанты против форпостов Оттоманской империи в западной части Средиземного моря, отвлечь силы Сулеймана. Карл V принял предложение и в качестве цели указал вход в Патрасский залив на севере Пелопоннеса, которым завладели турки. Оттуда они постоянно угрожали Южной Италии и Венеции. Последняя от участия уклонилась, хотя являлась главным заинтересованным лицом. Однако, когда Андреа проходил остров Занте, венецианский адмирал Винченцо Капелло по собственной инициативе присоединился к нему с 60?ю галерами. 21 сентября флот приблизился к Корон, крепости у входа в Патрасский залив. Оттоманский флот бежал. Атакующие силы итальянской пехоты были немедленно высажены для штурма крепости. Несколько кораблей поставили под ее башни. Длинные реи латинских парусов опустили на их вершины и стены. Вольные моряки под прикрытием огня артиллерии галер по этим импровизированным мостикам взошли на центральную башню крепости. Скоро гарнизон окружили в центральном замке, и он сдался на следующий день. Андреа овладел укрепленными замками у входа в залив — Рио и Антирио и разрушил их. Корон же был значительно усилен и занят гарнизоном. После этого Андреа вернулся в Геную. Историки согласны с тем, что на отступление султана от Вены той зимой в значительной мере повлияли атаки христиан на окраинах его собственных средиземноморских владений.
Император Карл, восхищенный успехом, присвоил Андреа титул князя Мелфи. С этого времени испанскому правительству не следовало предпринимать в Италии важных военных действий без консультаций с адмиралом. Испанский флот в море должен был подчиняться Дориа.
Султан в следующем году послал эскадру из 60 галер и 30 меньших судов под командованием Люфти Пасция с требованием освободить Корон к середине лета. Император Карл и папа направили Андреа продолжить движение на восток, в то же время поддерживая и усиливая Корон. Андреа вышел из Неаполя с 59 галерами, 2 галеонами и 30 вспомогательными судами. 2 августа турецкий флот был обнаружен у юго?западной оконечности Пелопоннеса. Дориа развернул свои вспомогательные суда с большими галеонами в одну линию, а главные силы — галеры под своим командованием — в другую. Люфти вместо атаки ходил вдоль берега, стреляя по вспомогательным судам и галеонам с большого расстояния. Турки не преуспели в абордаже галеонов, а когда Андреа выдвинулся вперед с главными силами, турецкий адмирал не принял боя и отступил. Корон был снова обеспечен.
Поняв важность флота, султан пригласил Барбароссу, который принял командование турецким флотом в 1534 году и обещал разбить Дориа. В течение года он увеличил флот султана до 84 галер с соответствующими вспомогательными силами, следующей весной предпринял опустошительную крейсерскую экспедицию вдоль всего южного и северного побережья Италии, против Корсики и Сардинии, после чего вернулся в Тунис.
Следующей весной под командование Андреа Дориа были собраны 290 судов с войсками — участвовал и сам император. Этот флот блокировал Тунис. Но хитрый Барбаросса бежал через пустыню в Бона, где спрятал лучшие галеры. Он продолжил набеги и через 10 месяцев совершил жестокий налет на Порт?Магон (остров Менорка), который он разрушил, уведя в рабство 5500 человек. Таким образом, решительная победа Андреа в Тунисе становилась бессмысленной.
Через три года Барбаросса покинул Золотой Рог у Константинополя во главе грозного флота из 122 военных галер и судов снабжения. Он занял позицию в заливе Арта севернее Пелопоннеса (Греция). Гигантский флот из испанских, венецианских, генуэзских и папских сил в количестве 195 судов возглавил Андреа Дориа. Однако решающего сражения не произошло. Противники маневрировали, ограничиваясь стычками галер. Турки безуспешно пытались атаковать высокобортные галеоны. К вечеру второго дня по причине неопределенности положения генуэзский флотоводец собрал свои силы и, к огромному разочарованию венецианцев, пошел в Мессину. Есть разные мнения о политических и военных причинах этого шага. Отступление Андреа позволило Турции в последующее десятилетие занять венецианские владения в Адриатике.
Через три года император поручил Дориа вести большую десантную экспедицию против Алжира, главного оплота пиратов, которых Карл надеялся уничтожить сразу и навсегда. Однако вопреки мнению адмирала, войска были высажены осенью. В результате штормов флот и десант понесли большие потери.
Через пару лет Барбаросса, выступавший перед тем в качестве союзника Франции, зашел с мирным визитом в Геную и позволил Андреа вновь обрести популярность, которую тот быстро терял. Жестом дружбы Дориа позволил Барбароссе выкупить его помощника Драгута, который служил гребцом на флагманской галере адмирала. Позднее пришлось пожалеть об освобождении Драгута, который сменил Барбароссу, умершего через год в Константинополе. Уже в 1550 году Андреа ходил к пиратскому оплоту Джерба, откуда Драгут осуществлял свои набеги. В то время как старый адмирал осаждал входные укрепления, у вождя пиратов созрел план бегства. Он построил комбинацию неглубокого канала и переволок на катках через непроходимую в прилив равнину на конце острова, противолежащем выходу, и успел уйти в море ранее, чем его бегство обнаружили.
В 1553 году с помощью турецкого флота Франция отняла Корсику у Генуи, находившейся в зависимости от испанских Габсбургов. Позднее, когда Дориа было около 85 лет, он успешно руководил освобождением Корсики. За три года в Генуе против старого флотоводца были организованы три заговора. В течение последующих лет он ухитрился помешать попыткам Испании поставить гарнизон в Генуе. Старый адмирал, пяти дней не доживший до 94 лет, умер 25 ноября 1560 года, узнав о поражении христианского флота. Следующее десятилетие вплоть до сражения при Лепанто, христиане не предпринимали серьезных попыток бороться за господство на Средиземном море.
Часто имя Хайдреддина Барбароссы упоминали в ряду пиратов. Однако он не был обычным разбойником. Талант военачальника и организатора выдающийся моряк продемонстрировал и как корсар, и как адмирал флота султана.
Будущий адмирал турецкого флота, носивший имя Азор, родился около 1468 года на острове Митилини (Лесбос). Братья Барбаросса, получившие прозвище из?за рыжих бород, были греками, сыновьями гончара Якоба Рейса, переселившегося с Балкан на Лесбос и перешедшего в ислам, когда остров захватили турки. На небольшом судне сыновья Рейса начинали и морскую службу, и разбой. Когда брата Аруджа захватили рыцари?иоанниты, Азору пришлось несколько лет пиратством собирать выкуп, чтобы его спасти. Арудж, достигший положения правителя Алжира, погиб в бою весной 1518 года. Азор сменил его и продолжал пиратские разбои. В руках опытного и расчетливого человека оказались тысячи пиратов флотилии брата. Чтобы получить необходимую поддержку, Азор Барбаросса объявил себя вассалом турецкого султана, получил титул бейлербея (бея над беями) и 2000 янычар. В 1519 году он успешно противостоял нападению испанцев на Алжир и перебил испанский десант на берегу. Однако измена некоторых феодалов заставила Барбароссу оставить Алжир и обосноваться сначала в гавани Джиджели, а затем на острове Джерба — пиратском гнезде братьев Барбаросса. Отсюда, опираясь на предоставленные султаном войска, он начал отвоевывать Алжир и в 1525 году вернул его с помощью местного населения. В 1529 году он окончательно выбил испанцев с близлежащего острова Пеньон. В мае Барбаросса сосредоточил против острова около полусотни судов, и через шестнадцать суток обстрела крепостные стены рухнули. Пираты ринулись в проломы, и к исходу дня 21 мая укрепления пали окончательно. Чтобы навсегда устранить опасность, Барбаросса согнал тысячи пленников, которые построили огромный мол, соединивший остров с материком. Алжир стал центром деятельности берберских пиратов.
По совету главного визиря Ибрагима турецкий султан в 1533 году пригласил Барбароссу принять командование турецким флотом в Северной Африке. Хайдреддин, тогда самозваный «король Алжира», прибыл в Золотой Рог на манер римских завоевателей — с собственным флотом. Корабли его главных сил были великолепно украшены и нагружены подарками для султана. Барбаросса обещал султану разбить главного его противника на море Андреа Дориа. В 1534 году он принял командование, усилил турецкий флот до 84 галер и открыл 40?летний период ожесточенных войн, завершенных сражением при Лепанто.
Весной 1534 года Барбаросса предпринял опустошительную крейсерскую экспедицию вдоль всего южного и северного побережья Италии, дойдя на севере до Чивита?Веккии. Были разрушены Реджио, Мессина, Неаполь, Фунди и другие города. Одно время Барбаросса стоял на якоре у Тибрского холма вблизи Рима. До возвращения в Тунис по приходе зимы он еще успел обрушиться на Корсику и Сардинию. В августе пираты взяли Гулетгу, укрепленный городок, прикрывавший подступы к Тунису, а вскоре и сам Тунис, причем последним Барбаросса овладел с помощью дипломатии. Однако, уже попав в город, ему пришлось мечом доказывать свое господство.
Весной 1535 года христиане выступили с ответным ударом. Под командование Андреа Дориа были собраны 290 судов с войсками. В походе участвовал сам император. Дориа запер своего старинного соперника в Тунисе, захватил город и передал правление вассалу Испании. Однако хитрый Барбаросса спрятал лучшие галеры в Бона, 200 милями западнее Туниса. Покинув блокированный город, он прошел через палящую пустыню к Бона, откуда бежал морем в Алжир. Через 10 месяцев Барбаросса разрушил Порт?Магон (остров Менорка) и увел в рабство 5500 человек. С пленниками, взятыми на Менорке, в октябре Барбаросса прибыл в Константинополь, к турецкому султану. Обрадованный богатой добычей, султан 15 октября 1535 года назначил моряка командующим всем турецким флотом и бейлербеем Африки. Базируясь в Алжире, Барбаросса продолжал набеги на острова и города Средиземноморья. Он пытался разорить Ниццу, опустошил Эльбу и Липарские острова, затем Бизерту и остров Корфу. Тысячи пленников стали его добычей.
В феврале 1536 года был заключен франко?турецкий договор, по которому султан Сулейман Великолепный послал в помощь королю флот Барбароссы. В 1536 году на пути во Францию батареи порта Реджо обстреляли турецкие галеры. Город был разорен янычарами. В этом городе стареющий пират нашел себе молодую жену. В Марселе Барбароссу торжественно встречали. Но Барбаросса отплатил за встречу попыткой взять Ниццу, а затем королю пришлось немало уплатить, прежде чем удалось выдворить пиратскую флотилию, наносящую ущерб французским прибрежным городам. На обратном пути Барбаросса напал на острова Эльбу, Искью, Прочиду и Липарские, захватив 7000 пленников и большую добычу. В следующую кампанию (1536–1537) турецкий флот под командованием Барбароссы захватил Бизерту в Тунисе, создал угрозу Неаполю, опустошил несколько островов в Эгейском и Ионическом морях — владения Венеции, союзницы императора. В 1537 году при столкновении Дориа и Барбароссы у Мессины первый захватил 12 турецких галер, но пират в отместку ограбил побережье Апулии, затем напал на остров Корфу.
В 1537 году соединенные флоты христианских государств под командованием Андреа Дориа нанесли поражение Барбароссе у Мессины. Но тот взял реванш в заливе Превеза.
Барбаросса узнал, что Дориа собирает в Лионском заливе мощный флот всех стран христианского мира для решающего удара по пиратам. Дориа располагал 200 кораблей, включая 80 венецианских, 36 папских, 30 испанских галер, 60000 человек и 2500 орудий. Барбаросса перевел в Ионическое море силы вдвое большие. 25 сентября 1538 года в заливе Превеза встретились в безветрие два самых могущественных флота. Пока стоял штиль, противники бездействовали. Когда же ветер подул в спину Барбароссе, это позволило ему маневрировать и атаковать беспомощные корабли неприятеля. Последовавшая морская битва не стала решающей в борьбе между христианами и турками. В первый день происходили лишь стычки между передовыми галерами, высланными Дориа и Барбароссой. На второй день, 26 сентября 1538 года, когда Барбаросса вышел из узкого пролива с главными силами, Андреа приблизился и маневрировал мористее. Барбаросса выстроил флот у берега. Однако сражение не состоялось. В сумерки Андреа Дориа, видя неопределенность положения, собрал свои силы и, к огромному разочарованию венецианцев, пошел в Мессину. Существует мнение, что в намерения императора Карла не входило генеральное сражение. Другие пишут, что имело место сражение возле занятого противником берега накануне сезона, когда неудачная погода могла привести к несчастью. Некоторые считают, что Дориа и Барбаросса имели тайное намерение не вступать в генеральное сражение, ибо оно было выгодно лишь Венеции, с которой никто не был в дружбе. Рассказывали, что Барбаросса ревел от хохота, хвастаясь, что Андреа пришлось «погасить свой фонарь, чтобы не видели, куда он убегал». Турецкий адмирал сообщил о своей победе, чтобы остаться героем в глазах султана.
В 1538–1540 годах Барбаросса продолжал успешные военные действия у берегов Ионического и Адриатического морей, за что получил от султана почетное звание Хайр?эд?Дин («Хранитель веры»).
20 октября 1541 года свыше пятисот судов христианского флота под флагом Андреа Дориа подошли к Алжиру. После отказа алжирцев сдаться 23 октября испанцы высадили на берег 25 тысяч человек. Однако ураган с ливнем вечером того же дня выбросил десятки судов на скалы, разметал палатки лагеря, а утром нападение пиратов Барбароссы довершило разгром. Только 30 октября остатки испанских войск, отбиваясь от преследователей, смогли дойти до места, где их приняли на борт уцелевшие корабли.
Вскоре пираты отбили Джербу, где воздвигли пирамиду из костей перебитых христиан — защитников острова.
В 1543 году султан послал Барбароссу с флотом на помощь французскому королю Франциску I, который воевал с императором Карлом V. Хайдреддин появился у Марселя во главе мощных, хорошо организованных сил, включавших 110 галер. Следуя приказу султана помочь его новому квазисоюзнику Франциску I прорвать испанскую блокаду Марселя, Барбаросса сделал то же, что и Андреа Дориа 30 годами ранее. Он помог Франциску быстро овладеть Ниццей 22 августа 1543 года, за что французы предоставили ему порт в Тулоне. Император Карл, руководивший действиями в Германии, поручил Андреа Дориа поддержать флотом с моря планируемую операцию по освобождению Ниццы. Снова Хайдреддин и Андреа имели шанс встретиться в открытом море, командуя мощными силами. Но в это время Барбаросса отплыл в порт Антиб, западнее Ниццы. Как теперь понятно, до него дошел слух о заключении в Греции мирного договора между императором Карлом и Францией.
После заключения мира в 1544 году на обратном пути Барбаросса разграбил и опустошил остров Эльба, города Теламо, Монтеана, Порто?Грекале, Орбетелло с островами Джильо, Искья, Прогида, Липарскими и побережье залива Поликастро.
На следующий год Барбаросса, тяжело нагруженный добычей, направился на запад в мирное путешествие. Когда он пришел в Геную, то выкупил своего помощника Драгута, захваченного генуэзскими моряками. Позднее Андреа Дориа пришлось пожалеть об освобождении Драгута, ставшего преемником Барбароссы.
19 июня 1547 года Сулейман заключил пятилетнее перемирие с Габсбургами, благодаря чему на Средиземном море установилось относительное спокойствие. Этот период совпал со смертью Хайр?эд?Дина Барбароссы. Барбаросса, «король моря» мусульман, умер 4 июля 1547 года в Константинополе. Он ушел на покой, когда ему было около 80 лет. Награбленные богатства позволили ему стать независимым даже от султана. Капудан?паша построил над морем роскошный дворец, а поблизости мечеть и мавзолей необычайной красоты. В мавзолее и похоронили Барбароссу. На протяжении многих лет корабли турецкого флота салютовали, проходя мимо мавзолея знаменитого турецкого флотоводца.
Современники отмечали недюжинную физическую силу Барбароссы, хотя он и был среднего роста. Его храбрость, ловкость и сноровка, знание законов моря помогали ему успешно завершать самые отчаянные предприятия. Однако ум и решительность в нападении, прозорливость и отвага в обороне, работоспособность и непобедимость сочетались в нем с неумолимой и холодной жестокостью.
Именем Барбароссы не раз называли турецкие корабли. В известной степени он создал тот флот, который в последующие десятилетия боролся за господство на Средиземном море.
Один из «пиратов королевы Елизаветы» и активнейший участник англо?испанской борьбы XVI века, Фрэнсис Дрейк отличился тем, что возглавил второе в истории кругосветное плавание, а в 1587–1588 годах стал одним из тех, кто руководил разгромом «Непобедимой армады».
Фрэнсис Дрейк родился около 1540 года в Тейвистоке, графство Девоншир. С юных лет он служил на море. В 1565 году Дрейк перевозил рабов из Гвинеи в Южную Америку, командовал кораблем «Джюдит» в пиратской экспедиции Джона Гаукинса против испанских работорговцев (1567), в 1567–1577 годах осуществил несколько успешных морских походов к испанским владениям в Вест?Индии.
В 1577–1580 годах Дрейк совершил второе (после Ф. Магеллана) кругосветное плавание. Командуя кораблем «Пеликан» (по пути переименованным в «Голден Хинд»), он оставил Плимут в составе экспедиции из пяти судов, достиг Тихоокеанского побережья Америки и участвовал в грабеже испанских владений. В 1578 году в устье Ла?Платы моряк захватил португальское судно, взял в плен лоцмана Г. да Силва и прошел Магелланов пролив. Шторм разметал и уничтожил суда экспедиции. Корабль Дрейка унесло на юг до 57 градуса южной широты. Это позволило установить, что материк, который ожидали найти между 40 и 45 градусами южной широты, не существует. Дрейк обогнул Америку с юга, пройдя проливом, который назвали его именем. Двигаясь на север вдоль берегов Южной Америки, пират обследовал их и одновременно грабил испанские суда и города в Перу и Чили. Он прошел до 48 градуса северной широты и вновь спустился на юг, открыл бухту Сан?Франциско, откуда пошел к Моллукским островам. В июле 1580 года его корабль обогнул мыс Доброй Надежды и в сентябре с богатой добычей вернулся в Плимут. Королева Елизавета I встретила его с почестями и наградами. Дрейк стал мэром Плимута, инспектором королевской комиссии по проверке состояния флота, в 1584 году его избрали членом палаты общин. Когда при дворе Елизаветы задумали поход для организации базы на Азорских островах, руководителем экспедиции намечали Дрейка.
После того как испанцы вероломно захватили английские суда, доставившие по приглашению короля пшеницу в голодающую Испанию летом 1585 года, Елизавета наложила эмбарго на испанскую собственность в Англии и приказала Дрейку, получившему звание генерал?адмирала, собрать большой флот. Моряк созвал бывших соратников. Вице?адмиралом стал Мартин Фробишер, а контр?адмиралом — кузен королевы Фрэнсис Ноллис. Всего удалось вооружить 21 судно с 2300 солдатами и матросами — самый большой флот, которым Дрейк командовал. Первый набег он совершил на бухту Виго, затем — на острова Зеленого Мыса. В начале 1586 года десант с судов Дрейка овладел городом Санто?Доминго на Эспаньоле и другими испанскими городами. 28 июля Дрейк прибыл в Плимут с крупной добычей.
Плавание показало слабость империи Филиппа II. Но мысль о вторжении в Англию неустанно занимала испанского короля, ибо соперничество англичан на море с Испанией все больше возрастало. Первоначальный план испанцев, разработанный маркизом Санта?Круц, предполагал сосредоточить в Кадисе и Лиссабоне около 150 военных судов и транспортный флот, способный перевезти в Англию армию в 55 тысяч человек. Однако ввиду трудностей такой массовой транспортировки план изменили. Решено было использовать для вторжения в Англию армию, находившуюся в Нидерландах. Командовавший ею герцог Пармский должен был приготовить войска и соответствующее число плоскодонных судов для переправы через пролив, а Санта?Круц — доставить на своих судах другую часть войск в Ла?Манш и прикрыть переправу соединенной испанской армии под начальством герцога. Испанцы спешно готовились к завершению плана и весной 1587 года уже были близки к этому, когда адмирал Дрейк внезапно появился перед Кадисом.
В Англии знали об испанских планах. Контрудар готовили в строжайшей тайне. В марте 1587 года Дрейк собрал 13 кораблей и несколько меньших судов с отрядом пехоты. Ему предстояло уничтожать испанские суда и запасы на стоянках, чтобы не позволить собрать все силы Санта?Круца в Лиссабоне. 19 апреля Дрейк внезапно вступил в гавань Кадиса, где стояли еще не готовые к походу корабли. Отбив попытки испанских галер контратаковать его суда, Дрейк приступил к истреблению кораблей и запасов. Было уничтожено 30 судов, 10000 тонн провизии. Дрейк захватил во внутренней гавани огромный галеон самого маркиза Санта?Круца, после чего благополучно вышел в море.
По пути к Лиссабону англичане разрушили замок Сагриш — жилье Генриха Мореплавателя, истребили рыболовные суда и захватили 47 каравелл, перевозивших продовольствие в Лиссабон. Подойдя к сильно укрепленной португальской столице, Дрейк попытался выманить испанцев в море. Однако и здесь их флот еще не был готов. Так как атаковать Лиссабон было рискованно, Дрейк ушел в море, к мысу Сан?Висенти, где препятствовал соединению испанских кораблей. В мае Дрейк ходил к Азорским островам, взял большой каррак «Святой Филипп» с восточными товарами огромной ценности и 26 июня 1587 года вернулся в Плимут. Уничтожение кораблей и запасов для них побудило испанцев отложить экспедицию на год. 9 февраля 1588 года скончался маркиз Санта?Круц. Назначенный вместо него против своего желания герцог Медина Сидония, по собственному признанию, не имел для этой экспедиции ни опыта, ни знаний.
Елизавета, обеспокоенная приготовлениями испанцев, пробовала умилостивить Филиппа II, но безуспешно. Тогда она вновь обратилась к своему генерал?адмиралу. В конце 1587 года она назначила его командиром эскадры из 30 судов, которым предстояло уничтожать испанские корабли при встрече. Однако после смерти Санта?Круца Елизавета рассчитывала на мирные переговоры и остановила действия флота. Дрейк был вынужден ограничиваться разведкой. Он упрашивал королеву разрешить поход для истребления испанских кораблей к Лиссабону. Только 10 мая Тайный совет решил создать два флота: один под командованием первого лорда адмиралтейства Хоуварда и второй — под командованием его заместителя Дрейка, который в этом году получил чин вице?адмирала. Через несколько дней 34 корабля и 8 пинас Хоуварда и 40 судов Дрейка соединились в Плимуте. Пока эскадры готовились, пришло известие, что «Непобедимая армада» готова выйти из Лиссабона.
К маю 1588 года у испанцев на реке Тахо стояли 130 судов водоизмещением 57 тысяч тонн с 2400 орудиями, 8000 матросов и 19000 солдат. У англичан главные силы из 80 судов под командою адмирала Хоуварда были сосредоточены в Плимуте, эскадра пролива из 50 линейных судов под командою Сеймура — на Темзе в Дуврском проливе, и эскадра графа Юстина Нассауского блокировала Дюнкирхен и Ньевпорт, в которых стояли плоскодонные суда герцога Пармского.
30 мая флот испанцев выступил. Герцогу Медина Сидония следовало при встрече с Дрейком у устья Ла?Манша стараться его уничтожить. Так как английская артиллерия была лучше, испанцы рассчитывали на абордаж.
Уже после первой бури герцогу Медина Сидония пришлось зайти с частью флота на ремонт в Корунью. Ввиду значительных повреждений флота и приближения осени, военный совет высказался за отсрочку экспедиции; но так как приказание короля было категорично, то Сидония все же решил наступать и вышел из Коруньи 12 июля по направлению к мысу Лизард. По пути треть флота рассеяла буря. На военном совете большинство высказалось за нападение на неприятельский флот в Плимуте. Но герцог отказался от удобного случая, заявив, что главная его задача — соединение с герцогом Пармским. Тем временем Дрейку стало известно, что армаду видели у мыса Лизард, в 60 милях от Плимута. На следующий день, как только позволил ветер, англичане вышли в море. К вечеру выступили и 50 судов Хоуварда, предупрежденного Дрейком, а жители страны с оружием направлялись к побережью.
Испанский флот направился в Кале, оставив в тылу английский плимутский отряд. Англичане не замедлили воспользоваться этим, вышли в море и, заняв наветренное положение, все время тревожили испанцев. Дрейк вновь отличился. С восемью судами он неожиданно атаковал испанский арьергард. Армада шла необычным строем: более слабые суда окружало кольцо больших галеонов. Англичане первой целью избрали галеон «Сан?Жуан». Под огнем артиллерии испанские корабли смешались, сталкиваясь между собой. Дрейк, несмотря на приказ, оставил позицию, погнался за поврежденным галеоном «Розарио» и взял его, овладев значительными богатствами. Вечером 21 июля Дрейк по приказу Хоуварда написал Генри Сеймуру в Дувр, чтобы тот готовил свою эскадру (30 кораблей) встречать идущую на восток армаду. В боях у Портленда 23–24 июля, продолжавшихся много часов, испанцы потеряли лишь два галеона. Еще три дня испанцы отбивали нападения англичан, а 27 июля укрылись в Кале. Здесь же англичане сосредоточили соединенные флоты Хоуварда и Сеймура (140 судов). 28 июля они атаковали испанцев брандерами, вызвав панику. Некоторые суда оказались на мели. Главные силы отступили к Гравелину, где 29 июля на них обрушились англичане. Испанцы были разбиты наголову. Дрейк находился в гуще сражения. Он единственный из британских адмиралов был уверен в том, что армада потерпела неудачу. Англичане преследовали испанцев, пока те не миновали берега Шотландии, и не потеряли ни одного корабля.
Разгром «Непобедимой армады» дал Дрейку основание добиваться переноса войны в пределы испанской территории. Однако походы 1589 года к берегам Португалии, хотя и принесли прибыль, но не такую, какую привыкли получать от Дрейка. Лиссабон взять так и не удалось, а большинство участников экспедиции погибли от болезней и лишений.
В 1594 году Дрейку пришлось оборонять берега Англии, тогда как Норрису и Фробишеру — изгонять высадившихся в Бретани испанцев. Только после устранения угрозы нападения испанцев Елизавета I разрешила задуманный Дрейком поход в Вест?Индию. 6 королевских кораблей и 21 судно купцов Сити 29 августа 1595 года оставили Плимут. По пути 26 сентября Дрейк безуспешно пытался высадиться на Канарских островах. При этом испанцы узнали от пленного англичанина, что экспедиция направляется к Пуэрто?Рико, и оповестили власти в Вест?Индии. Испанцы приготовились и отразили нападение на Сан?Хуан. Дрейк с отрядом шлюпок в ночной атаке сжег 4 фрегата. Однако подходы к городу преграждали затопленные суда. Отказавшись от дальнейших нападений на Пуэрто?Рико, Дрейк направился к Панаме. Англичанам удалось ограбить и истребить несколько населенных пунктов, однако больших успехов они не добились: после предыдущих набегов испанцы укрепили города и держали под контролем важные дороги. Начались большие потери в экипажах кораблей от болезней. Заболел и сам Дрейк. Он скончался утром 28 января 1596 года близ Порто?Бельо. Тело знаменитого моряка было опущено в свинцовом гробу в воды залива. В знак признания его заслуг рядом были затоплены несколько судов. Принявший командование Томас Баскервиль пробился мимо испанской эскадры и привел последнюю экспедицию Дрейка в Плимут к концу апреля 1596 года. Весть о смерти Дрейка вызвала восторг и празднества в Испании. Но поражение «Непобедимой армады» уже лишило страну звания великой морской державы, и немалую роль в этом сыграл Фрэнсис Дрейк, мореплаватель и воин.
Случалось, что человек, не имевший большого морского опыта, однако умный и решительный, входил в историю именно как флотоводец. Такова была и судьба дона Хуана Австрийского. В Кипрской войне 1570–1573 годов, направленной против турок, дон Хуан возглавил объединенный флот «Священной лиги», в которую вошли Испания, Венеция, Генуя и суда папы римского. Благодаря престижу королевского имени и энтузиазму он смог скоординировать цели адмиралов лиги и соединить флоты в единую силу.
Дон Хуан родился 24 февраля 1547 года в Регенсбурге, в Германии. Он был незаконным сыном римского императора Карла V и сводным братом короля Испании Филиппа II. Отнятый в раннем детстве у матери, дочери бюргера, он воспитывался при испанском дворе. После смерти Карла по завещанию отца Филипп II Испанский, относившийся к мальчику по?братски, признал его законным, представил двору и дал в 1559 году имя дон Хуан Австрийский. Предполагали, что он пойдет по церковной стезе. В 1561–1564 годах дон Хуан учился в университете Алькала, но больше увлекался военным делом. В 1564 году он поступил на морскую службу, в следующем — участвовал в освобождении Мальты от турок. В 1568 году в звании капитан?генерала — командующего эскадрой — дон Хуан выступил против берберских корсаров. В марте следующего года его назначили главнокомандующим испанских сил, пытавшихся покорить морисков (христиан мавританского происхождения) в Гренаде.
Тем временем турки отвоевывали один за другим острова, принадлежавшие Венеции. В 1570 году турецкие войска угрожали Кипру. Против них летом собрались в Кадиксе превосходящие силы Венеции, Испании и папы римского, насчитывавшие 197 галер, 1300 орудий, 48000 матросов и 16000 солдат. Однако союзники медлили, позволив туркам осенью овладеть Никосией и осадить Фамагусту, и, не приняв серьезных мер, на зиму вернулись в свои порты. Только небольшой отряд Кирини отогнал 12 турецких галер от Кипра. Обойдя берега острова, венецианцы истребили возведенные турками укрепления, но не имели сил деблокировать Фамагусту и вернулись на Крит.
Благодаря дипломатическим усилиям папы к кампании 1571 года была организована «Священная лига», в которой Испания брала на себя половину военных расходов, Венеция — треть, а папа — одну шестую. Подготовка флотов началась уже ранней весной. Так как принцы Анжуйский и Савойский отказались принять командование соединенным флотом, было решено назначить 24?летнего дона Хуана Австрийского. К 1571 году тот имел блестящую репутацию как самый храбрый, благородный и умный военачальник, который внимательно выслушивал советы и извлекал из них пользу, принимал твердые решения.
Уже в марте 1571 года 30 турецких галер прибыли на Родос, преграждая путь к Кипру. В мае на острове были сосредоточены 250 галер и армия из 80000 человек. Не дожидаясь падения Фамагусты, Али?паша с флотом и частью войск 13 июня появился у острова Милос, а затем у Крита. Однако усиленный до 60 галер отряд Кирини укрылся в укрепленном порте Канея. Турки высадились, разорили остров, но после перестрелки с гарнизоном отправились далее. Пока турки совершали набеги на острова и порты, союзники соединились в Мессине. С другой стороны, прибывший в Лепанто с флотом Али?паша получил ираде (указ) султана атаковать союзный флот.
К этому времени союзники в Мессине ожидали главнокомандующего, который прибыл 24 августа, совершив переход из Неаполя за двое суток. Сделав смотр флотам, дон Хуан разработал организацию сил и дал подробные инструкции относительно походного и боевого строя. В бою 200 галер развертывались в строй фронта на ширину около 5 миль, причем так плотно, чтобы между судами не могли пройти неприятельские галеры. Расстояние между эскадрами составляло четыре ширины галер. 6 галеасов выстраивали впереди галер и размещали на них по 100 аркебузиров. Каждая эскадра отличалась цветом вымпелов (синий, зеленый, желтый и белый — для резерва). В походе дозор выдвигали вперед на 20 миль днем и на 8 — ночью. Арьергард держался в миле от главных сил. Был назначен начальник тыла для помощи отстающим судам; эту должность по очереди выполняли командиры арьергарда. Галеасы составляли отдельный отряд, а грузовые нефы были выделены из построения, чтобы не задерживать перемещений.
26 сентября соединенный флот прибыл в Корфу. Узнав от высланных на разведку галер о том, что турки отделили 60 галер, дон Хуан хотел этим воспользоваться. Сначала он должен был пополнить запасы провизии на нефах путем реквизиций. 30 сентября флот перешел в бухту Коменица. Отправив людей на берег за провиантом, главнокомандующий развернул галеры вдоль берега носами в сторону входа; галеасы оберегали вход в бухту, а в море дежурили патрульные суда. Дон Хуан знал, что турки в Лепанто, хотя и не ведал их численности. С другой стороны, турецкие разведывательные суда преуменьшили численность союзников. На турецком военном совете некоторые предлагали Али?паше отказаться от боя и идти в Дарданеллы, рассчитывая, что осенью союзники к проливам не пойдут. Они опасались преимущества христиан в боевой подготовке, вооружении и снаряжении: аркебузы против луков, стальные доспехи. Молодой и храбрый турецкий главнокомандующий, игнорируя трудности, решил выполнить приказ султана.
3 октября 1571 года союзники вышли из Коменицы и 4 октября заняли порт Петала в заливе Аспро?Потамос, запирая турецкий флот. Они решили отомстить за взятие Кипра. Турецкий флот тем временем вышел из Лепанто и 6 сентября перешел в бухту Галата. Высланный на разведку Кара?Джали не смог подойти близко к союзникам, но сообщил, что их численность меньше, чем думали ранее.
Утром 7 октября 1571 года противники увидели друг друга. Союзники располагали 6 галеасами и 203 галерами. В сражении дон Хуан возглавил центр, тогда как левым флангом (53 галеры) командовал венецианец Барбарелло, а правым из 50 галер — генуэзец А. Дориа. На судах было до 80000 человек, в том числе 25000 солдат, вооруженных аркебузами. Венецианские галеасы были выдвинуты вперед, а позади центра, под командованием испанского адмирала Санта?Круса и сицилийского капитана Кардоны, был построен резерв (38 галер). Противостоящий турецкий флот включал до 230 галер и 66 галиотов. Али?паша построил суда традиционным полумесяцем. Его центр составили 91 галера, 5 галиотов, за которыми следовал резерв (5 галер, 25 галиотов). Левый фланг (61 галера, 33 галиота) возглавлял алжирец Улудж?Али, правый (53 галеры, 3 галиота) — османский наместник в Александрии Мехмет?Сирок?бей (Сирокко). Из 25000 янычар только 2500 имели аркебузы, остальные были вооружены луками.
Дувший с утра свежий ветер к 11 часам стих. По сигналу дон Хуана (зеленый квадратный флаг на мачте) союзный флот начал строиться в боевой порядок. Главнокомандующий отказался от сбора совета, сказав: «Теперь время советов прошло, и надо сражаться». Были заряжены пушки, гребцы раскованы и получили вино. Сам дон Хуан с секретарем Жуаном Сото на самой быстроходной галере обошел боевой строй, воодушевляя команды. Он приказал поторопить медленное построение союзников. Тем временем турки быстро развернулись в порядке и наступали.
Сражение началось в полдень. Огонь с галеасов, сосредоточенный на галерах Али?паши и соседних, вызвал первоначально замешательство, но турецкий главнокомандующий личным примером восстановил порядок. Турецкие галеры прошли мимо галеасов, которые в бою более участия не принимали. Ядра турецких пушек давали все время перелеты, суда их пострадали от огня галеасов. Тем не менее турки вели бой решительно. Когда командовавший правым флангом союзников Дориа, опасаясь обхода, обрушился на самый левый фланг врага, за ним вправо подался и центр. Между центром и левым флангом образовался разрыв. Командовавший правым турецким флангом Сирокко ввел свои легкие суда в этот разрыв. Турки обошли левый фланг союзников и со стороны берега, окружив Барбарелло со всех сторон. На помощь пришла часть венецианской эскадры, которая решительным натиском отбросила правый фланг турок. Большая часть турецких судов выбросилась на берег, 30 галер было взято в плен.
Дориа, заметив намерение Улудж?Али обойти его, оторвался от центра и пошел к югу. Улудж?Али атаковал его галеры, но на помощь Дориа подошли галеры Санта?Круса, а затем и центра.
В центре два корабля дон Хуана сцепились с кораблями капудан?паши. Завязалась рукопашная схватка, длившаяся час. Турки не успели помочь своему флагману: Али?паша пал в бою от пули. Его корабль взял дон Хуан, поднял на нем свой флаг, а голову капудан?паши вздели на копье. Турецкие галеры гибли одна за другой.
Левый фланг долго сопротивлялся Андреа Дориа, но, зная о трудном положении центра, турки направились на помощь капудан?паше. Однако прибытие Андреа Дориа к месту боя стало решающим. Улудж?Али скрылся под покровом ночи. Турки потеряли 225 судов; из них 94 прибились к берегу и были сожжены, а остальные достались союзникам с 117 большими и 556 малыми пушками. Было пленено 3600 турок и освобождено 15 тысяч христиан. Потери членов лиги составили всего 15 галер и 8000 убитых. В значительной мере благодаря твердости и решительности дона Хуана была одержана решительная победа. Гегемония турецкого флота на Средиземном море пала.
Сражение при Лепанто стало последним крупным сражением гребных флотов на Средиземном море.
Осенью 1573 года дон Хуан Австрийский командовал экспедицией по отвоеванию Туниса у турок. Поход завершился занятием северной части страны. Полководец намеревался стать правителем отдельного королевства, однако этому воспротивился сводный брат — король Испании Филипп II. До 1576 года дон Хуан был генерал?викарием Милана, Неаполя, Сицилии.
В 1576 году дон Хуана назначили генерал?губернатором Нидерландов, открыто выступивших против испанского господства. Он сначала отказался от этого трудного поста. Потом принял его только на том условии, что ему позволят вторгнуться в Англию и жениться на Марии Стюарт, королеве Шотландии, тогда пленницы Англии. В Нидерландах он заключил «Бессрочный эдикт» с голландскими повстанцами (февраль 1577 г.), по которому в обмен за его признание как генерал?губернатора и реставратора католической религии испанские войска должны были быть выведены оттуда. Провинции Голландия и Зеландия не согласились на возврат католицизма и отказались признать власть Испании. Тогда дон Хуан ввел в действие войска и завершил войну взятием Намюра.
В Нидерландах дон Хуан проявил себя как незаурядный военачальник и дипломат. Но в последние месяцы его действия были стеснены недостатком средств из?за недоверия короля.
Умер флотоводец во время эпидемии чумы октября 1578 года в Бурже около Намюра. В историю он вошел как победитель при Лепанто, которая открыла эру побед христианских флотов над мусульманскими.
Столетиями берега Черного моря принадлежали татарам, затем море стало турецким озером. До Азовских походов кроме казаков лишь один из выдающихся полководцев и сподвижников Ивана Грозного, Даниил Адашев, нападал на берега Крыма.
Даниил происходил из костромских дворян, связанных родством с московскими боярами. Он был одним из сыновей окольничьего Федора Григорьевича Адашева, верного слуги Ивана IV. Его брат, Алексей Федорович, с конца 1540?х годов был приближенным Ивана IV Грозного, членом Избранной рады, которая способствовала проведению реформ, укреплявших центральную власть в России. Алексей Адашев был окольничим, начальником челобитного приказа, постельничим, ведал личным архивом царя и хранил печать «для скорых и тайных дел». Он руководил работой по составлению официальной разрядной книги и «государева родословца», редактировал материалы официальной летописи — «Летописца начала царства». Сторонник активной внешней позиции в отношении татарских ханств, Алексей Адашев руководил политической подготовкой присоединения Казанского и Астраханского ханств, вместе с Василием Серебряным возглавлял осадные работы под Казанью в 1552 году — именно взрывы их подземных мин решили судьбу крепости, взятой штурмом 2 октября 1552 года. Младший брат во многом сопутствовал ему. Его подвиги при осаде Казани удостоились внимания царя. В 1553–1554 годах Даниил подавлял восстание в Поволжье, в начале Ливонской войны 1558–1583 годов был начальником передового полка, участвовал в штурме Нарвы и взятии других городов. Действия Адашева отличались стремительностью, дерзостью и настойчивостью. В феврале—сентябре 1559 года, назначенный окольничим, «первым воеводой большого полка», он по повелению Ивана Грозного возглавил поход на Крымское ханство.
Еще в 1556 году русские и украинские казаки ходили на Керчь и Очаков, в 1558 году очистили от татар устье Днепра. Это позволило в 1559 году снарядить поход Вишневецкого и Адашева. Первый должен был построить суда на Донце и через Азовское море напасть на Керчь, но действовал нерешительно. Адашев получил задачу выйти на Черное море из устья Днепра и выполнил ее. Под его руководством при месте впадения реки Псел в Днепр (у острова Хортица), в районе будущего Кременчуга, была построена флотилия из 150–200 казацких чаек для 8?тысячного русского войска. На флотилии с отрядом молодых бояр, стрельцов и казаков Адашев спустился по Днепру в Черное море. Его суда от устья реки направились к острову Долгий у Кинбурнской косы, далее на Джарылгач и Перекоп. Воины с флотилии захватили два турецких корабля, высадили десант на западном побережье Крыма, вблизи Перекопа, и набегами опустошали его берега. Шесть недель русские войска держали в страхе татар и возвратились через Березань и Очаков без потерь и с немалой добычей. За 2, 5 недели Адашев разбил несколько отрядов хана Девлет?Гирея, освободил от татарского плена в приморских улусах много русских и литовцев.
Действуя на Черном море «в малых челнах, как в больших кораблях», флотилия благополучно возвратилась на Днепр. На обратном пути Адашев отбивался от войск Девлет?Гирея, которые берегом преследовали шедшие по Днепру суда. Когда же у монастырского острога полководец развернул войска, Девлет?Гирей не решился атаковать и отступил.
Плененных в Крыму турок Адашев отослал очаковским пашам, велев сказать, что царь воюет лишь с врагом Девлет?Гиреем, а с султаном хочет оставаться в дружбе.
Тем временем Алексей Адашев с И.М. Висковатовым вел дипломатическую подготовку Ливонской войны, способствовал заключению выгодного перемирия с Ливонией в 1559 году и в 1560 году был послан в Ливонию воеводой. Но он потерял доверие царя. Гонения на Адашевых начались с того, что в период болезни Ивана Грозного Федор Григорьевич отказался присягать малолетнему сыну царя Дмитрию, ибо опасался, что власть перейдет в руки Романовых. Этот шаг отца вызвал недоверие и к сыну Алексею, до того близкому другу монарха и проводнику реформ в России. Алексей Адашев противился активизации войны в Ливонии и усилению влияния Захарьиных при дворе, что могло послужить причиной его опалы и ареста. Заключенный под стражу в Юрьеве (Тарту), он умер там в 1561 году. Очевидно, Иван IV не решился казнить своего прежнего любимца. Однако казни подверглись его родственники, в том числе младший брат.
В 1560 году Даниил Адашев командовал «нарядом» (был начальником артиллерии) в Ливонии, затем состоял вторым воеводой большого полка при А. Курбском и под его командованием участвовал в успешных походах русских войск.
По рассказу Курбского, Даниил Адашев с родственниками погиб в числе первых, когда начались казни бояр. Погиб воин около 1563 года вместе с 12?летним сыном Тархом. Он прожил короткую жизнь, но имя его вошло в историю в связи с первым морским походом России к берегам Крыма.
Весной 1592 года японские войска вторглись в Корею и вскоре овладели всей страной. Народ поднялся на борьбу. При помощи китайских войск захватчиков изгнали из Кореи. Победы над японским флотом, господствовавшим на море, одержал корейский флотоводец Ли Сун Син.
Ли Сун Син родился 8 марта 1545 года в Сеуле. С детства он проявлял большие способности в изучении книги учения Конфуция, с двенадцати лет приступил к освоению военного дела и выделялся среди сверстников в верховой езде и стрельбе из лука. Высшую военную подготовку будущий адмирал получил в королевском военном училище в Сеуле. В 1576 году Ли Сун Син блестяще выдержал государственные экзамены по военному делу, затем 15 лет служил в провинции на невысоких постах, пока его в 1591 году не назначили командующим морскими силами Левого побережья провинции Чжелла.
В Корее того времени флот считали вспомогательной силой, нужной лишь для перевозок. Ли Сун Син думал иначе. Он писал: «Флот является самым лучшим средством обороны страны от неприятеля с моря». Командующий энергично взялся за укрепление обороны южного побережья Кореи. Под его руководством проводили исследование прибрежных районов и течений. Были приведены в порядок запущенные дела, велись работы по укреплению флота. По проекту Ли Сун Сина строился бронированный «черепаховый» корабль «Кобуксен».
Изобретение «черепаховых» кораблей опередило на столетия постройку броненосцев в странах Европы. По форме такой корабль напоминал черепаху. Верхнюю палубу обшивали железом, чтобы прикрыть от огня неприятеля экипаж. Железные стержни по бортам служили таранами. Для стрельбы по неприятелю использовали 12 отверстий по бортам и по одному в носу и корме. Судно приводили в движение веслами. Оно обладало маневренностью и значительной скоростью. Благодаря таким качествам «Кобуксен» намного превосходил суда своего времени.
Времени на подготовку оказалось немного, ибо уже в следующем году на берега Кореи высадились японские войска.
Тоетоми Хидэеси, овладевший фактически властью в Японии, задумал создать огромную империю, включающую Корею, Китай, Филиппины. Он располагал 500?тысячной армией, в большинстве составленной из профессионалов, владевших огнестрельным оружием, и 200 тысяч направил для завоевания Кореи.
Японцы высадились в Пусане 13 апреля 1592 года и приближались к Сеулу, которым они овладели 15 мая, а 15 июня вступили в Пхеньян. Слабо вооруженная, плохо подготовленная корейская армия терпела поражения и отступала.
Снабжение японской армии зависело от господства на морских путях от Японии до Корейского полуострова и вдоль его берегов. Однако воеводы побережья северной части провинции Кенсан Пак Хен и южной части Вон Гюн поторопились сжечь свои корабли и бежали вслед уехавшему вглубь страны королю. За два месяца войны японцы завладели тремя четвертями территории Кореи и ожидали ее полной капитуляции. Однако сопротивление им оказал Ли Сун Син, который с первых дней вторжения выдвинул идею общенародной борьбы с захватчиками.
Флотоводец, кроме своих кораблей, объединил корабли соседней северной части провинции, уцелевшую часть кораблей Вон Гюна и помешал свободным действиям японского флота.
В сражении 7 мая в Южном море корейский флот добился победы; неприятель лишился 26 кораблей и более половины личного состава. На следующий день произошло сражение у острова Хансандо. Утром 8 мая флот Ли Сун Сина приближался к берегу Косен. Его обнаружили два дозорных корабля противника, сразу же вернувшиеся в бухту, где стояли 36 больших, 24 средних и 13 малых судов противника. Атаковать сгрудившиеся неприятельские суда в гавани Кеннэян из?за обилия подводных камней флотоводец не стал. Кроме того, в случае поражения японцы могли бежать на берег. Ли Сун Син направил в порт несколько кораблей, чтобы выманить неприятеля к острову Хансандо. Они вошли в бухту, и когда японцы приготовились к бою, изобразили бегство. Японские суда стали их преследовать. Но корейцы привели преследователей к острову Хансандо, где поджидали их главные силы. Ли Сун Син развернул стоящий в засаде флот в строй «Хагиктин» (крылья журавля) и атаковал, открыв огонь из пушек. Корейцы охватили кольцом японские суда. В бою были разбиты и потоплены 59 неприятельских судов, притом наиболее сильные корабли. Через десять дней после первого боя корейский флот вновь сражался с японцами у Ангорпхо и истребил 31 крупное, 15 средних и 6 малых судов. Эти морские сражения народ назвал знаменитой битвой у острова Хансандо, в ходе которой были потоплены более 100 неприятельских кораблей; потери экипажей, по японским данным, составили 9000 человек.
Победа нарушила планы захватчиков. Войска Коноси гнались за королем, бежавшим из Пхеньяна на запад. Флот следовал вдоль берега к Пхеньяну, чтобы после поражения корейцев двигаться в Китай. Однако теперь под угрозой оказались морские коммуникации японцев. Более того, победа на море вызвала организацию в Корее первых крупных партизанских отрядов, выступивших на борьбу с захватчиками.
Через несколько недель другой неприятельский флот направился вдоль западного побережья Кореи к Пхеньяну для поддержки сухопутных войск. В боях у Танпхо, длившихся несколько дней, Ли Сун Син вновь разбил японцев, потопив 72 корабля.
Именно в этом сражении корейцы впервые использовали «черепаховый корабль» как главную ударную силу. Предлагая это нововведение, Ли Сун Син писал: «Я уже давно ожидал нападения островных разбойников и, беспокоясь об этом, после долгих размышлений построил черепаховый корабль. В передней части корабля устроена голова дракона, откуда можно стрелять из пушек. Весь корабль покрыт железной броней, и на корабле выставлена железная труба. Из корабля можно видеть, что делается снаружи, но снаружи нельзя видеть, что делается внутри корабля, и корабль может двигаться между сотнями вражеских судов и обстреливать их из пушек».
Летом этого же года японцы собрали 73 корабля и вновь направились вдоль берегов к северу. Однако Ли Сун Син 8 июля у острова Хансан напал на неприятеля и уничтожил 59 кораблей.
Отбив натиск японцев, Ли Сун Син перешел в наступление и со 160 кораблями появился в 1?й день 9?го месяца у Пусана. Японцы располагали 470 большими и малыми судами, привязанными у берега. Воины ожидали атаку на берегу. Но их огонь не помешал флотоводцу. Ли Сун Син докладывал: «До сих пор мы уже четыре раза выступали против врага и десять раз вели бои на близком расстоянии с победными результатами для нас. Однако если говорить о доблести наших людей, то самым знаменательным является последнее сражение у Пусана. Раньше в сражении наибольшее количество вражеских судов не превышало семидесяти с лишним, а в этот раз наши люди проявили отвагу, бросившись на противника, имевшего более 400 кораблей. Наши люди, пренебрегая неприятельским огнем, в жестоком бою, продолжавшемся целый день, разрушили более сотни неприятельских судов и, вселяя страх в сердце врага, заставили его скрыться». Преимущество корейцам давали «корабли?черепахи».
Японские войска в Корее были отрезаны от баз и оказались в трудном положении. Морские победы воодушевили корейцев на борьбу. И на юге, и на севере Кореи возникали отряды «Армии справедливости» из крестьян, ремесленников, городской бедноты. Ли Сун Син помогал партизанам, снабжал их оружием и координировал свои действия с ними. Однако победы на море без поддержки сухопутных войск не могли решить исход войны. Японцы продолжали разорять страну. До конца 1592 года в войне не произошло больших изменений. Но в следующем году на помощь Корее прибыли китайские войска. В январе японцы потерпели поражение под Пхеньяном, в марте под Хяндю. Они начали отступать к югу. Тем временем Ли Сун Син, базируясь на острове Хансан, в районе Пусана топил японские корабли. В августе 1593 года его утвердили командующим всем флотом побережья провинций Кенсан, Чжелла и Чунчен. Ли Сун Син работал день и ночь, совершенствуя конструкцию кораблей и артиллерии, луков и стрел. Он придавал большое значение сбору информации, выслушивал советы людей любого ранга, заслужил любовь подчиненных и народа.
Но эпидемия и голод стали новыми врагами в освобожденных провинциях. Чтобы облегчить снабжение армии, Ли Сун Син организовал хозяйства при военных управлениях и подразделениях. По призыву флотоводца население собирало медь и бронзовую посуду для отливки пушек.
Союзные войска оттеснили захватчиков в район у юго?восточного побережья. Но корейская бюрократия, опиравшаяся на королевских фаворитов, связывала активные действия армии. Наступление сухопутных войск по решению чиновников было задержано. Три с лишним года длились переговоры с японцами, удерживавшими юг страны.
Популярность Ли Сун Сина в народе встревожила окружение короля. Враги оклеветали адмирала. Ли Сун Сина во второй месяц 1597 года из?за придворных интриг сместили с поста. Во главе флота поставили адмирала Вон Гюна, который вскоре развалил морские силы. «Черепаховые корабли» забросили, люди разбегались. Когда японцы в марте 1597 года вновь высадились в Корее, они располагали сильным флотом и нанесли поражение Вон Гюну в первом же сражении у острова Кочжедо. Разгромив корейский флот, японцы смогли успешно наступать и вскоре подошли к Сеулу.
Вновь двору пришлось прибегнуть к помощи Ли Сун Сина. Королевский указ восстановил флотоводца в должности командующего флотом трех провинций. Собрав уцелевшие корабли, моряк с 12 небольшими судами нанес поражение противнику в проливе Мен, использовав военную хитрость. Ли Сун Син поставил свой отряд у острова Чин. Здесь, в проливе Мен, существовало хорошо известное флотоводцу коварное течение с водоворотами из?за резкой разницы высот прилива и отлива и множества островов. Как и ранее, японский флот взаимодействовал с армией. 330 судов обогнули южное побережье и в 16?й день 9?го месяца 1597 года приблизились к проливу Мен. Посланные в погоню за несколькими корейскими кораблями японские суда попали в горловине у скалы Ульдор в сильное течение и потеряли управление. Корейские корабли атаковали противника и одно за другим потопили 51 судно с 4000 человек, не потеряв ни одного корабля. Японцам пришлось отступить, и больше они не пытались подходить к восточному побережью.
Ли Сун Син, основав базу на одном из островов, восстанавливал флот. Строили суда, набирали моряков. На суше помогли оттеснить японцев, которые за год понесли большие потери, вновь прибывшие на помощь китайские войска. Японцам пришлось покинуть юго?восточную оконечность Корейского полуострова. Однако десятки тысяч войск Кониси оставались в его юго?западной части, где их блокировал флот Ли Сун Сина.
К ноябрю 1598 года японцы стянули до 500 судов в район Норянчжина. 19 ноября Ли Сун Син, чтобы отрезать пути отступления противнику, направился к проливу Норян. Корейско?китайский флот начал сражение по уничтожению захватчиков. Ли Сун Син решительно атаковал противника. В сражении, длившемся до заката, было уничтожено около 200 судов и более 10000 врагов. В этом бою флотоводец погиб на палубе своего корабля от случайной пули. В его честь по всей Корее были построены храмы и памятники.
Имя Ли Сун Сина чтят в Корее и по сей день. В июле 1950 года Президиум Верховного народного собрания Корейской Народно?Демократической республики учредил орден Ли Сун Сина двух степеней для награждения выдающихся офицеров военно?морского флота КНДР за боевые заслуги и подвиги.
Всемирная история (Historia Universal), 2008, Editorial Sol 90, Barcelona (España). Перевод греческого перевода, выходившего с газетой "Εθνος" (продолжение):
Англия приобретает собственную национальную Церковь.
Генрих VIII, дальновидный политик, применил в качестве предлога для расхождения с папой римским свои семейные отношения, утвердив Англиканскую Церковь. Его дочь Елизавета Iподтвердила Раскол с Римом, но уже на основании политических причин.
Весь XVI век Англия, как и остальная Европа, потрясалась религиозными войнами. Хотя в начале своего правления Генрих VIII издал указ против Лютеранства, которым даже добился того, что папа Лев X назвал его "защитником веры", немного спустя король Англии положил начало процессам, которые завершились созданием национальной Церкви. Поводом для этого послужил отказ папы римского пособствовать разрушению брака короля с Екатериной Арагонской.
Иллюстрация. Абсолютный монарх. Через Генриха VIII английский феодализм уступил место монархическому абсолютаризму. Генрих VIII был характерным для Эпохи Возрождения монархом: он был чрезвычайно образованным, а также покровителем искусств и наук. Хотя и абсолютарный, он хотел править убеждением, и искал поддержки у Парламента, и в первую очередь в Палате Общин. На иллюстрации: Генрих VIII, работа Ганса Хольбейна, XVI век.
С 1530 года Генрих VIII активно участвовал во внутренних вопросах и в церковных раздорах. Более того, он сумел лично возглавить Англиканскую Церковь. Также, он неоднократно вмешивался в вопросы церковного права, принимая новые законы, стремясь узаконить свою тайную связь с молодой придворной фрейлиной при королеве, Анной Болейн, после того как позаботился, чтобы архиепископ Кантербери, высший судья в рамках Английской Церкви, признал брак короля с Екатериной Арагонской недействительным. Напряжённые отношения с папой римским привели к окончательному тупику, когда Генрих VIII, следуя решению парламента, объявил себя главой Англиканской Церкви (Закон о Владычестве). Таким образом было фактически узаконено подчинённое положение Церкви Англии трону.
Иллюстрация. Национальные обеты. Браки между потомками королевских семейств представляли из себя разновидность межгосударственных соглашений. Католические короли Испании преследовали цель заключения союза с Англией, и поэтому их дочь Екатерина сперва вышла замуж за принца Артура, а впоследствии его брата, принца Генриха. Гораздо позже развод с ней, который Генрих VIII, уже будучи королём Англии, попросил у папы, положил начало вражде между двумя государствами. На иллюстрации: рукописный брачный договор между Генрихом VIII и Екатериной Арагонской.
Одновременно, Закон о Владычестве отдавал в полную власть монарха судебную льготу по желанию взывать к обвинению об измене, что давало ему удобную возможность использовать такую возможность чтобы использовать её против любого своего противника (критиковавшего его за религиозную политику или из-за его семейных неурядиц). Благодаря этому Генрих VIII подавил все иные мнения, отвечая на реакцию тем, что обращался к Закону о Владычестве. Среди пострадавших оказался и Томас Мор, политический деятель в первые годы правления Генриха VIII, фанатичный каьлдик и автор книги "Утопия".
Только остававшиеся верными Риму монастыри могли поставить рамки планам монарха в отношении реорганизации Церкви. Именно поэтому политик Томас Кромвель взялся рассеивать религиозные Ордена с конфискацией их имущества, которое либо уступалось, либо продавалось, в стремлении уменьшить недовольство аристократии.
Король основал 6 новых епископств, которые, в политическом отношении, не уравновесили до недавнего времени многочисленный клик в составе Палаты Лордов. В результате этого на политической сцене стали преобладать миряне, а не клирики.
Период волнений.
Однако Эдвард VI, сын и преемник Генриха VIII, не сумел продолжить политику своего отца, т. к. был слишком юнным (он воцарился в 9-летнем возрасте) и болезненным. Тогда королевский совет, под президентством герцога Соммерсета, дяди нового монарха, открыл дорогу для распространения Протестантства. Была издана книга молитв на английском языке (Common Prayer Book), принудительная для всех подданных королевства. Однако эта книга не удовлетворяла ожиданий протестантов. Поэтому её заменили другой, содержащей смешанные черты Лютеранства, Кальвинизмаи Цвинглианства.
Успех Протестантизма оказался временным, когда на трон после Эдварда VI взошла Мария Тюдор, которая при помощи политической поддержки Испании постаралась вновь связать Англиканскую и Папскую Церкви. 10.000 женатых священников тогда утратили свой сан, а протестантские епископы под давлением правительства были вынуждены отступить, и в конце концов были заменены католиками. Парламент отменил антиклерикальные законы Генриха VIII, и, весной 1555 года, начались систематические гонения "еретиков", через осуждение и сожжение на костре примерно 300 протестантских клерикалов и мирян. Через некоторое время после этого было достигнуто примирение с папой римским, что ознаменовало окончательное поражение Реформации в Англии.
Однако народ Британии в своей основе с нетерпением ожидал смерти бездетной королевы, которая была абсолютно нелюбима ему из-за своей пропапской и происпанской политики. Её смерть ознаменовала своего рода перемирие в Англии, и получила развитие надежда, что Елизавета I, дочь Анны Болейн и наследница престола, вернёт законную силу предыдущему религиозному режиму.
Иллюстрация. Начало Раскола. Екатерина Арагонская, вдова принца Артура, вышла замуж за брата своего бывшего мужа, Генриха VIII. Брак с его невесткой стал основным доводом, к которому король прибег, когда в 1527 году попросил расторжения брачных уз, через 18 лет после их скрепления и супружеской жизни, в которой имелось уже 6 детей. Екатерина Арагонская опротестовала решение о расторжении брака, что было поддержано папой Климом VII. Тогда король Англии разорвал отношения с Римом. На иллюстрации: вершение суда по делу Екатерины Арагонской, Работа Ласлея Потта.
Поначалу Елизавета I видела, что её позиции очень шаткие, чтобы раскрывать сразу свои политические намерения. При поддержке своего советника, Уильяма Сесила (человека, которому она целиком доверяла), королева тонкой дипломатией принялась решать вопросы касавшиеся отношений с Францией, Испанией, посланниками папы римского и протестантами. Все требовали немедленного решения церковных проблем.
После смерти Марии Тюдор в страну вернулись протестанты, и Елизавета I теперь уже вынуждена была принять решение перед лицом вопроса о назначении епископов в 25 из 26 епископств. Её приверженность Протестантизму выразилась умеренно, т. к. многие члены Нижней Палаты Парламента были консерваторами, и ещё неокрепшая власть королевы принуждала её не презирать их возможной поддержки.
Итак, Елизавета I сформулировала новый Закон о Владычестве (Act of Supremacy), согласно которому не королева была главой Церкви (как предусматривал аналогичный закон Генриха VIII), но её управитель. Новый Закон Равенства принуждал всех верующих периодически принимать участие в литургии, не принуждая их к участию в евхаристии (святом причастии). Оба закона, а также сохранение структур церковной иерархии послужили базой Англиканской Церкви. Её служба, во многом напоминаюшая католическую, приняла окончательную форму после принятия указа о литургии от 1559 года. Первоначально не были изгнаны сторонники иных религиозных догм, но лишь те, кто выказывал противоречие политике короны. Конечно, в том же году Елизавета I издала закон против католиков, увеличивая экономические последствия в случае отсутствия на литургиях, и ограничивая возможность передвижения для таких лиц не выше чем 5 километрами от их дома. В конце концов королева предприняла широкомасштабные гонения с большим числом жертв.
Положение Англиканской Церкви оставалось ненадёжным, что было связано с постоянной угрозой со стороны Испании, папы римского и Марии Стюарт, которая была католичкой, и только что была включена в состав английского двора, отказавшись от своих прав на шотландский престол. Папа римский Пий V поддерживал планы по свержению Елизаветы I, которую отлучил от Церкви в 1570 году. Тогда королева заключила союз с Францией и сумела не допустить заговора против себя, в котором принимали участие итальянский торговец Риндольфи, Мария Стюарт, папа римский, Филипп II, герцог Норфолк, а также члены шотландской и французской аристократии.
Поддержка, которую предоставила Елизавета I протестантам Нижних Провинций и её жестокая политика против Католицизма принудили Филиппа IIобъявить ей войну. Однако проражение Непобедимой Армады ещё более усилило Елизавету I и укрепило позиции Англиканской Церкви, открыв дорогу Англии, сделавшую её силой мирового масштаба.
Иллюстрация. Расцвет искусств. Во времена правления Елизаветы I произошедший экономический расцвет привёл к развитию литературы и искусства (особенно архитектуры, музыки и театра). Великие драматурги тех лет стали первопроходцами направления, впоследствии получившего название Елизаветского.
"Я должен прислушатся к повелениям своей совести, и подумать о спасении своей души. Это гораздо важнее всего, что может мне подарить мир. Я не признаю этих ошибок от короля" (Томас Мор (1478 - 1535 г. г.), британский политик и гуманист).
Иллюстрация. Портрет Томаса Мора работы Ганса Гольбейна, XVI век.
Социальные изменения.
Создание динамичной торговли куплепродажи и аренды больших территорий, конфискованных у церковных общин и монастырей, усилило экономические возможности землевладельцев, которые т. о. составили зажиточную сельскую аристократию, которая и поддержала парламентские институты в XVI - XVII веках. Кроме того, возможность покупки, аренды и эксплуатации земли стала важным шагом к развитию сельского хозяйства. Другим примечательным моментом в развитии общества стало доброжелательное сотрудничество аристократии с королём Генрихом VIII в вопросах связанных с мерами, принятыми для реорганизации национальной Церкви.
Иллюстрация. Важный свидетель. Бывшее в X веке центром бенедиктинских монахов, Вестминстерское аббатство было тесно связано с англиканской реформой. Именно там происходило большое число коронаций, браков и отпеваний английских королей.
Хроника событий.
1509 год: Генрих VIII становится королём Англии и женится с Екатериной Арагонской.
1527 год: Генрих VIII просит у папы римского, чтобы он объявил его брак с Екатериной Арагонской недействительным.
1529 год: Вопрос развода пришёл в тупик после отказа папы римского, и послужил поводом к тому, чтобы король создал Англиканскую Церковь.
1534 год: Генрих VIII прервал отношения с Римом, и стал главой Англиканской Церкви. Принимается Закон о Владычестве.
1553 год: Возвращение Англии в лоно Католицизма при Марии Тюдор.
1559 год: Елизавела I пошла по стопам Генриха VIII, и утвердила Англиканскую Церковь.
1588 год: поражение Непобедимой Армады.
Иллюстрация. Осуждённая на смерть. Королева Шотландии Мария Стюарт была вынуждена отречься от престола и бежать в Англию по 2 причинам: она была замужем за убийцей своего второго супруга, и она противоречила Кальвинизму. В Англии ей было суждено прожить в качестве пленницы Елизаветы I 19 лет, прежде чем её обвинили в заговоре против королевы и осудили на смертную казнь. На иллюстрации: Марию Стюарт ведут ко двору двору казней, Сципионе Ваннутелли, XIX век.
Шесть браков короля.
Политика, которой следовал Генрих VIII в его браках, находилась под влиянием его страстей, его стремления приобрести мужское потомство, а также под влиянием международной дипломатии. Всё это оставило свой след на эпохе его правления, и привело к основанию Англиканской Церкви. Король дважды развёлся (в первый раз со своей первой супругой, Екатериной Арагонской, и вторично - со своей пятой женой, Анной Клевской). По обвинению в измене он отрубил голову своим второй и третьей жёнам (Анне Болейн и Екатерине Говард). Третья жена, Джейн Сеймур, скончалась на родах Эдварда VI. И только Екатерине Парр, шестой жене короля, удалось избежать таких перипетий. В таких условиях на семейную нестабильность повлияли и происпанские с профранцузскими группировками, которые стремились добиться доступа к английской политической сцене.
Молчаливый компромисс.
Англиканская Церковь, утверждённая Елизаветой I, появилась в условиях молчаливого компромисса Католицизма и Кальвинизма. Хотя она подчёркивала значение личной инициативы и подталкивала к личному пониманию Библии со стороны каждого верующего, система иерархии Англиканской Церкви была схожей с католической в отношении молитвы и литургии. Действовали одинаковые установления для епископов и для священников (единственной разницей было разрешение браков для англиканского клира), таинств, сохранялся католический годовой набор религиозных праздненств, а также постных и нерабочих дней. Однако синтез Католицизма и Кальвинизма создал напряжение в ходе всей дальнейшей истории Англии.
Основы для возникновения великой державы.
Поражение испанцев в 1588 году стало событием величайшего значения для победы Англии, которая в годы правления очень умелой Елизаветы I превратилась в могущественную морскую и колониальную державу. Ещё перед этим королева навела порядок в экономическом хаосе, который оставила после себя Мария Тюдор. Выход из кризиса начался в 1555 году, с созданием Московской Компании, затем - нахождением и использованием богатых рыбным промыслом территорий Нового Света. Всё более увеличивавшийся английский флот открыл новые торговые пути, положив начало, однако, предосудительной практике африканской работорговли. Корона не мешкаясь применяла и пиратские суда, во главе с Джоном Хокинсом, Фрэнсисом Дрейком, Мартином Фробишером и другими, с целью препятствовать торговым путешествиям Испании и Португалии в Южную Атлантику и в Карибское море. В 1584 году сер Уолтер Ралей основал Вирджинию (Virginia), первую английскую колонию в Северной Америке, названной в честь королевы Елизаветы I, "кололевы девственницы" (virgin queen). Также в 1600 году была основана Компания Восточных Индий. Избыток капитала был вложен посредством акций в новые торговые, промышленные и экономические компании, что привело, в 1571 году, к возникновению фондовой биржи Лондона.
Иллюстрация. Период непримиримости. Хотя Елизавета I положила крепкие основы Англиканской Церкви, окончательная победа последней в Англии над Католической Церковью и возможность употребления относительно неё терпимой позиции была делом многих лет нетерпимости. Гонения, казни, штрафы и массовое бегство были повседневным феноменом в течении многих десятилетий. На иллюстрации: епископ проповедует против Католицизма в присутствии короля Якова I в 1604 году, резьба по дереву, работа тех лет.
Религиозные войны во Франции.
Установление французского государства, свободного от религиознных распрей, было процессом длившимся много лет. За этот период произошло 8 религиозных войн с тысячами жертв, в числе которых было и 2 короля Франции - жертвы религиозной непримиримости.
Франция стала характерным примером того, как государственная власть пересиливает религиозную, а также примером непримиримости догмата, который не согласился с переменами и вызвал Религиозные войны, утопившие страну в крови в период 1562 - 1598 годов. Так, Франциск I (1515 - 1547 г. г.), хотя и не выбрал какой-то одной догмы, с одной стороны преследовал кальвинистов, а с другой - преследовал союза с немецкими протестантскими государствами, одновременно оставаясь верным своему соглашению с папой Львом X, позволявшим ему назначать высшее духовенство, обеспечивая себе огромные ежегодные доходы.
Религиозные споры являли собой мощную преграду его стремлению низвержения владычества Габсбургов, и поэтому король Франции стремился жестокими преследованиями ограничить растущее влияние Кальвинизма, сторонники которого во Франции назывались гугенотами, через французское искажение немецкого слова eidgenossen (федералист). При Генрихе II (1547 - 1559 г. г.), преемнике Франциска I, количество гугенотов, несмотря на гонения, возросло, и они даже смогли осуществить своей первый Собор в Париже.
Иллюстрация. Екатерина Медичи воспользовалась присутствием многих гугенотов в городе в связи с бракосочетанием её дочери Маргариты с Генрихом Наваррским, чтобы перебить их в ходе резни Варфоломеевской ночью. Она ошибочно верила, что таким образом сумеет окончательно решить религиозную проблему. На иллюстрации: Франсуа Дибуа, Варфоломеевская ночь, XIX век.
В тот же самый период возросло влияние династии де Гизов, родственного ответвления Лотарингской династии, и в результате они обратились в католических советников Франциска II. Но опекунство над ним всё-ещё сохраняла его мать, Екатерина Медичи. Соперничество де Гизов и гугентов, которых представляла династия Бурбонов и Антонио де Наварра, жестоко выразилось, когда Карл IX признал, на некоторых условиях, движение гугенотов Указом Сен Жермена. На это де Гизы ответили битвой при Ваши и вырезанием тысяч кальвинистов. В течении 36 лет во Франции было вызвано 8 Религиозных войн, принёсших катастрофические результаты в северной и восточной частях страны.
Сен-Жерменский мир 1570 года принёс длительное перемирие, что позволило генералу гугенотов, Колиньи, увеличить своё влияние на Карла IX. Екатерина Медичи, увидев угрозу, возникшему для шаткого равновесия между католиками и протестантами, вызвала резню, получившую в историографии название "ночь святого Варфоломея" (Варфоломеевская ночь), в 1552 году, в ходе которой тысячи гугенотов по всей стране потеряли свою жизнь. Новые сражения принудили Генриха III сделать уступки гугенотам в Булонском Эдикте, и, одновременно, объявить протестанта Генриха Наваррского своим преемником на французском троне.
В качестве реакции на их удаление от трона, де Гизы вновь вступили в союз с Испанией, что привело к тому, что в Париже вновь развернулась жестокая борьба за власть. Война трёх Генихов послужила поводом для серии политических убийств, первой жертвой которых стал Генрих де Гиз (убитый по приказу короля), а затем и сам Генрих III. Таким образом, Генрих Наваррский взошёл на французский трон как Генрих IV, предварительно отрёкшись от Протестантизма, пояснив: "Париж стоит мессы". Новый король провёл победоносную войну против Испании, реформировал систему управления и экономику, и сумел добиться тонкого, юридического и политического балланса между противоборствующими догматами.
Генрих IV под воздействием философа Бодена считал, что монархия - это одна из форм верховнейшей власти. Кроме того, он положил основание для ликвидации разногласий между католиками и гугенотами, и издал Нантский Эдикт, который положил конец Религиозным войнам. Этот эдикт признал за гугенотами право следовать собственной религии, занимать любые должности, и дозволил им на 8 лет сохранять за собой свои военные бастионы. Дальновидность Генриха IV и способности его премьер-министра, герцога Сали, преобразовали сельское хозяйство и экономику Франции, а также освободили социальные силы, которые оставались в тени в связи с религиозными разногласиями. Благодаря этому, очень скоро французское государство сильно развилось в отраслях экономики и культуры. И этому развитию Франции не помешал даже факт убийства Генриха IV фанатиком-католиком.
"Я увидела короля на кровати, и не поверила собственным глазам [...] я бы упала наземь в обморок, если бы меня в тот момент не поддержали фрейлины. Герцог Эспернонский и другие постарались успокоить меня, говоря мне, что король, хотя он и был серьёзно ранен, ещё не умер" (Мария Медичи (1573 - 1641 г. г.), супруга Генриха IV, об убийстве своего мужа).
Иллюстрация. Екатерина Медичи, камея с рельефным изображением королевы, XVII век.
Террор.
Некоторые кальвинисты поддерживали теорию узаконивания террора. Конкретно, они утверждали, что когда под угрозой находится свобода вероисповедания, внутренний мир нации, и ставится под сомнение способ вершения правосудия, тогда ответственные должны заплатить. Их убийство является делом могласным с Божьей Волей, а также с человеческой натурой. Согласно с этим сильным ещё средневековым воззрением, монархи должны были быть гарантами мира и справедливости, а следовательно французские короли, которые не добивались успеха в этой своей роли, немедленно становились искупительной жертвой этой жестокой осуждающих их на погибель теории. Как бы то ни было, убийство, как совершенно приемлимое политическое деяние, принималось как таковое не только гугенотами, но и католиками, что подтверждается убийством короля Генриха IV в 1610 году.
Иллюстрация. Священный союз Парижа. В 1576 году Генрих де Гиз создал католическую конфедерацию для защиты его веры против гугенотов и низложения короля Генриха III. В феврале 1593 года, при Генрихе IV, т. н. Священный союз Парижа организовал акцию протеста против политики компромисса, которой придерживался король. На иллюстрации: работа анонимного художника XVI века.
Установление абсолютаризма.
Юрист Жак Боден (1530 - 1596 г. г.) развил теорию абсолютарного режима. В 1577 году он издал работу "Шесть книг о Республике", где поддерживал идею всесилия монарха ("король выше закона"). Монарх никогда не мог стать предметом осуждения или наказания. Но параллельно Боден не признавал самодурство монарха, т. к. король должен был всегда вести себя согласно с естественным правом, хотя как законодатель и высший судья он находился выше закона. Жан Боден считал высшим назначением государства и общества общее благо, которое для него действовало в качестве единственного признака для оценки власти. В случае спора между законом и общим благом, всегда должно преобладать общее благо.
Работа приписываемая Герарду Давиду, портрет Изабеллы I Католички, королевы Кастилии, около 1520 года. Символическое изображение королевы Испании в качестве святой Екатерины Александрийской у ног Пресвятой Девы Марии. Находится в церкви Colegiata de Santa María la Mayor, в Торо (ныне в провинции Замора в Испании). Копия - в коллекции Lord Methuen.
Михель Зиттов, портрет Фердинанда Католика Арагонского, конец XV - самое начало XVI века. (о том, где хранится портрет выяснить не удалось...).
Хуан Фландес, портрет Хуаны Кастильской (Безумной), около 1496 года (или 1500 год?). Музей Истории Изобразительного Искусства, Вена.
Тициан Вечеллио, портрет Карла I с собакой, одна из ранних работ мастера из его серии портретов императора и короля Испании, 1533 год. Музей Прадо, Мадрид.
Антонис Мор, Портрет Филиппа II, 1544 год, Музей Изобразительных искусств, Будапешт.
3. Короли Англии:
Михель Зиттов, портрет Генриха VII с колье Ордена Золотого руна и с розой Тюдоров (смесь Алой Розы Ланкастеров и Белой Розы Йорков), около 1500 года (или 1505 год?).Национальная Картинная Галерея, Лондон, NPG 416.
Ганс Гольбейн, портрет Генриха VIII, между 1535 и 1537 годами. Галерея Искусств Уокера, Ливерпуль.
Уилльям Скротс, портрет Эдуарда VI, около 1550 года. Хэмптон-Кортский дворец.
Неизвестный автор, портрет Джейн Грей, 1590-е годы. Национальная Портретная Галерея, Лондон, NPG 6804.
Ганс Эворт, портрет Марии I Кровавой Тюдор, 1554 год. Национальная Портретная Галерея, Лондон.
Антонис I Мор, Мария Кровавая Тюдор, 1554 год. Музей Прадо, Мадрид.
Работа приписываемая елизаветинской придворной художнице по имени Levina Teerlinc / (Teerling), портрет Елизаветы I Великой Тюдор как 13-летней принцессы принцессы, 1556 год. Royal Collections Trust, Виндзорский замок.
4. Короли Франции:
Жан Перреаль (Жан Парижский), портрет Людовика XII, около 1510 - 1514 года. Королевская коллекция Её Величества королевы Англии, Елизаветы II, Виндзор.
Йос ван Клеве, портрет Франциска I, около 1532 - 1533 года. Музей Искусств, Филадельфия, Галерея 254 (европейской искусство 1500 - 1850 годов), 2-й этаж, Галерея Рубинштейна, порядковый номер в каталоге - Cat. 769.
Франсуа Клуэ, портрет Генриха II Валуа, 1559 год. Королевская Коллекция Её Величества королевы Англии, Елизаветы II.
Франсуа Клуэ, портрет Франциска II, 1560 год. Версальский дворец, Париж.
Франсуа Клуэ, портрет Карла IX, около 1572 года. Версальский дворец, Париж.
Жан де Курт (ранее картина приписывалась Франсуа Клуэ), портрет Генриха III Анжуйского (ранее ошибочно считалось, что изображён Франсуа Алансонский, в связи с ошибочной надписью внизу портрета), около 1570 года. Музей Конде, замок Шантийи.
Франс Пурбус Младший, портрет Генриха IV Наваррского, ранее 1622 года (год смерти художника). Версальский дворец, Париж.
5. Королева Шотландии:
Роланд Локей, портрет Марии Стюарт, королевы Шотландской, между 1610 - 1616 годами. Государственная Коллекция Произведений Искусства Объединённого Королевства.
Альфред Колер. Карл I/V (1516-1556). (Испанские короли. Ростов-на-Дону, 1998):
Введение:
Император Карл V.
Школа Пауля Рубенса после Тициана, первая четверть XVII века.
Среди испанских королей Карл I/V во многих отношениях представляется исключением: более чем при всех королях до и после него, на это правление накладывали отпечаток другие королевства. То, что Карла обычно называют Карлосом V, демонстрирует значение его распространявшегося за пределы Испании владычества. Это согласуется с исследованиями его политики в Испанском королевстве. По сути, уже современников Карла интересовали лишь некоторые этапы: вопрос его прихода к власти (1517 г.) и последовавшие восстания комунерос *. Возможно, за этим кроется лишь выражение «национально-исторических» интересов. Прежние исследования при всем их полном интернационализме все же совершенно четко показали, что этого правителя невозможно загнать в тесные рамки национально-исторических критериев. Лишь в европейском масштабе можно оценить его личность и правление. Тем понятнее, что в Карле V привлекает необычность его жизни и деяний.
В его монаршей судьбе чрезвычайную роль сыграл случай, игра династических сил, благодаря которой Карл смог получить в свое распоряжение огромные и доныне никогда не объединявшиеся сферы господства в Западной, Южной и Центральной Европе. После него они больше никогда не входили в состав единой империи. Карл V владел Нидерландами и, помимо важнейших графств (Брабанта, Голландии, Зеландии и т.д.), ему принадлежали еще и фрейграфство Бургундия,
[50]
Испанское королевство на Иберийском полуострове с Балеарскими островами, Сардинией, Сицилией и Неаполем в качестве вассалов арагонской короны. На время его правления приходятся завоевание, колонизация и христианизация земель Центральной и Южной Америки, беспрецедентный, стоивший коренному населению этих земель огромных жертв процесс европеизации, последствия которого ощутимы и поныне.
Охотно используемое в связи с Карлом V выражение: «В моем государстве никогда не заходит солнце», выражает полноту власти императора, и его собственный девиз «Plus ultra», означающий «дальше, сверх этого», в сочетании с изображением Геркулесовых столпов символизирует хождение неизведанными путями, ведущими за пределы тогда еще почитаемой в качестве меры вещей античности. Создать из этих в государственно-правовом, социальном, экономическом и церковно-религиозном отношении в высшей степени различных подвластных территорий единое государство, решить организационные проблемыкоммуникации и координации — едва ли было разрешимой проблемой. А о том, что у Карла были такие намерения, свидетельствуют его собственные размышления, которыми он поделился в конце правления, во время своего отречения в Брюсселе (1555). Карл утверждал следующее: «Любой из вас помнит, что 5 января 1555 года исполнилось сорок лет с того дня, когда здесь [в Брюсселе], в этом же помещении, в возрасте пятнадцати лет, я получил от своего дедушки по отцовской линии, императора Максимилиана, верховную власть над бельгийскими провинциями.
После последовавшей вскоре кончины моего дедушки по материнской линии, короля Фердинанда Католического, под мое попечительство было передано наследство, для распоряжения которым здоровье моей
[51]
матушки было слишком слабо. Семнадцати лет отроду я, таким образом, отправился за море, чтобы принять во владение Испанское королевство. В девятнадцать лет, после смерти императора, я отважился притязать на императорскую корону не для того, чтобы расширить свои владения, но чтобы иметь возможность действовать еще эффективнее на благо Германии и моих других королевств, а именно бельгийских провинций, и в надежде сохранить мир между христианскими народами и объединить их вооруженные силы для защиты католической веры против турок» 1.
Родившийся 24 февраля 1500 года в Генте и окрещенный в честь Карла Великого, мальчик сразу после рождения считался будущим наследником обширного государства, разбросанного по всей Европе. В его пользу складывались непредсказуемые обстоятельства, связанные с высокой смертностью в доме Трастамара, с которым породнился путем брака отец Карла, Филипп Красивый, сын императора Максимилиана I. В рамках двойного брачного проекта Филипп в 1496 году взял в жены Иоанну, дочь Католических королей Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского. Хуан же, единственный наследник дома Трастамара, в 1497 году женился на Маргарите Австрийской, единственной сестре Филиппа. Хуан скончался еще во время медового месяца; ставшая наследницей его сестра Изабелла, выданная замуж в Португалию, умерла в 1498 году при родах сына Мигеля, который, в свою очередь, умер в 1500 году. Так что наследницей испанского престола стала Иоанна, следующая по старшинству дочь Католической королевской четы.
[52]
Перед ее сыном Карлом открылась неожиданная возможность унаследовать огромную державу. Поскольку отец Карла, Филипп, умер рано (в 1506 году), а его жившая в Испании мать, Иоанна, помешалась и была признана неспособной к управлению государством, Карл воспитывался в Нидерландах тетей Маргаритой, в духе замешанной на рыцарских представлениях о благородстве позднесредневековой бургундской культуры, в которой преобладали рыцарские турниры и охота. Духовному образованию уделялось мало внимания. По настоянию бургундских штатов, в 1515 году Карл принял на себя звание герцога Бургундского в Нидерландах. Тогда отношения с французской короной, чьими первыми вассалами традиционно являлись бургундские герцоги, были еще хорошими. Эти доставшиеся от отца, Филиппа, добрососедские отношения, похоже, поддерживались главным образом для того, чтобы без помех вступить в испанское наследство. Когда же это произошло, отношения Карла с Францией дали трещину. В отличие от своего отца, вскоре после вступления на испанский престол (1517) он занял антифранцузскую позицию.
Провозглашение королем Испании в Брюсселе (март 1516)
После смерти королевы Изабеллы (1504) в Кастильском королевстве сложилась сложная ситуация. До этого правила королева, которая на самом деле не правила, о чем всем было известно. От ее имени вначале правил Филипп Красивый, а затем Фердинанд. После смерти Фердинанда регент, кардинал Хименес де Сиснерос, предупреждал юного Карла: «Смерть Фердинанда, вашего дедушки, не дает вам никаких прав на Кастилию; любые перемены могут вызвать
[53]
восстание в стране и оскорбить чувства тех, кто, хотя поневоле признали королеву неспособной к управлению, однако не решались лишить ее права» 2. Поэтому при Брюссельском дворе стремились просигнализировать о вступлении в наследство католических государей путем провозглашения Карла королем Кастилии и Арагона (14 марта 1516 года). Эта попытка поставить всех перед свершившимся фактом вызвала бунт — Перес усматривает в нем «государственный переворот». Собрание кастильских кортесов в Вальядолиде еще в 1518 году напоминало, что у матери больше прав, чем у сына.
После избрания Карла императором (1519) прибавилась еще одна проблема, так как императорское звание было выше королевского и поэтому при перечислении титулов называлось первым. И все же в Кастилии должны были по-прежнему ставить имя королевы перед именем короля. Для официальных текстов был найден следующий компромисс: «Карл, божьей милостью король Римский, Иоанна, божьей милостью королева Кастилии» 3. После подавления восстания комунерос в 1521 году (т. е. восстания ряда кастильских городов) имя Иоанны, которую ее сын пережил только на три года, исчезает полностью.
Прежде чем отправить Карла для вступления в испанское наследство, главный советник старший камергер Гильом де Круа, сеньор Шьевр, принял все мыслимые меры, необходимость которых объяснялась международным положением Бургундии и соответственно Нидерландов. Для бургундского политика крайне важны были гладкие отношения с Францией, тем более, что престиж Франциска I после его победы в Италии, при Мариньяно, 13/14 сентября 1515 года чрезвычайно поднялся. После переговоров с Англией для обеспечения торговых интересов 13 августа
[54]
1516 года Шевре заключил с Францией Нуайонский мир. В основе его лежала договоренность о брачном союзе Карла с Луизой, годовалой дочерью короля Франциска I, которая Карлу в качестве приданого должна была принести Неаполь (которым он уже владел де-факто), и это взамен высокой годовой дани и уступки Наварры. В случае смерти Луизы ее место должна была занять другая, еще не рожденная дочь французского короля, в противном случае — Рене Французская.
Согласно К. Бранди этот договор был «иллюзорен»: «Ведь едва ли можно было ожидать, что семнадцатилетний король совершенно серьезно будет ждать еще годовалую принцессу, чтобы получить от Франции во владение в качестве приданого пусть даже и обремененный данью Неаполь, и к тому же отдать Наварру, которая и так уже была у него в руках. Но французов явно устраивал такой мнимый успех, о чем убедительно свидетельствуют письма Карла своему будущему тестю и тогдашнему сюзерену» 4. Не вызывают поэтому удивления опасения кардинала Хименеса де Сиснероса, тем более что ему трудно было представить вассальную зависимость от Франции.
Вступление Карла на престол в Испанском королевстве (1517)
Первая встреча Карла со своим Испанским королевством произошла импровизированно — без праздничного приема, — после того как его флот причалил 17 сентября 1517 года к северному испанскому побережью в Тасонесе. На Карла и его бургундский двор — как в свое время и на его отца — поглядывали с недоверием, и его старший камергер Гильом де Шьевр и канцлер Жан де Соваж сполна ощутили на себе антипатию
[55]
испанской аристократии. Карла это, впрочем, не касалось. Но его часто попрекали незнанием кастильского языка и отсутствием наследника. Сначала он посетил в Тордесильясе свою отстраненную от управления мать, Иоанну, чтобы заручиться ее поддержкой. Затем встретился с братом, Фердинандом, который, вопреки желанию испанских кортесов, по планам Карла, должен был покинуть Испанию, что, должно быть, тогда и произошло.
В последующие месяцы шли переговоры с кортесами как в Кастилии, так и в Арагоне. Кастильские кортесы опасались занятия важнейших и самых доходных должностей бургундцами. Это относилось и к церковным приходам. Так, с большим неудовольствием было встречено предложение Шьевра выбрать его племянника архиепископом Толедо. Испанские хронисты весьма подробно сообщают о дурном настроении кортесов и духовенства из-за самонадеянного поведения бургундского двора во время пышного въезда Карла в Вальядолид и последовавших праздников и турниров. Руководствуясь мнением, что власть монархии должна быть ограничена кортесами, они хотели заблаговременно закрепить свои привилегии, во всяком случае, до того, как приносить присягу королю. Педро Руис де Виленна, член Верховного суда Вальядолида, предупреждал короля в докладной записке (зима 1516/17), что ему следует выступить за социальную справедливость, соразмерное распределение налогов и законодательные реформы.
Кортесы передали Карлу 88 статей, в которых не только повторили прежние требования, но также подчеркнули актуальность новых пожеланий. Речь шла, в частности, об эмбарго на экспорт золота, серебра и лошадей, отчуждении имущества короны, устранении несовершенств судопроизводства, ограничении пропо-
[56]
ведей отпущения грехов, возмущении против расценок духовного суда и против предоставления папой церковных приходов иностранцам. Им было важно, чтобы Карл поскорее женился и не покидал страну до рождения инфанта, обеспечив тем самым престолонаследие в Испанском королевстве. Другое важное требование заключалось в том, чтобы налоги собирали сами города, а не королевские откупщики.
Благоприятный ответ королевского правительства способствовал тем не менее одобрению кортесами ассигнований, прежде чем Карл отправился дальше, в Арагон, чтобы задержаться там на восемь месяцев для ведения переговоров с кортесами. Тем временем скончался Шьевр, и на его место в качестве главного советника был назначен Меркурино Гаттинара. На капитуле * Золотого руна в Барселоне Карл сделал важный политический жест, произведя в рыцари восемь кастильцев из знатнейших семей, одного арагонца, а также одного неаполитанца.
Карл проследовал в Сантьяго-де-Компостела, не заезжая в Валенсию, где набирало силу движение хер- ланий (ремесленных братств). По всему королевству наблюдались признаки серьезных волнений. Непопулярность короля становилась всеобщей. В Вальядолид доставили послание города Толедо. Города решились на сопротивление, когда Карл потребовал со всего королевства дань за свое коронование императором. И не случайно в Толедо поднялось восстание именно в тот момент, когда Карл V торопился из Вальядолида в Лa-Корунью, чтобы отплыть в Нидерланды и там
[57]
вступить на престол Священной Римской империи. Он бы охотнее остался в следующем году в Кастилии и Арагоне — в Вальядолиде, Бургосе, Толедо, Сарагосе и Барселоне, — если бы смерть Максимилиана в январе 1519 года полностью не изменила его планы на будущее. Предвыборную борьбу за императорство можно было начать и из Испании. При этом кандидат от Габсбургов имел бы даже преимущество: кто из жителей империи знал испанский, кому было известно положение короля и влияние кортесов? Так что габсбургской пропаганде удалось сделать из Карла серьезного соперника Франциску I.
Испанское королевство Карл покинул поспешно и в тот момент, когда недовольство его двором достигло высшей точки. Регентом был оставлен Адриан Утрехтский. На руку короне были социальные антагонизмы в лагере восставших комунерос. Симпатизировавшие им поначалу гранды вскоре отошли от руководимых мелким дворянством сообществ кастильских городов, из которых были изгнаны королевские чиновники. Целью возглавляемого городом Толедо движения (циркуляр от 8 июня 1520 года) были городской налоговый суверенитет и передача церковных приходов исключительно кастильцам; регентство также должно бы перейти к кастильцу — требование, получившее широкую поддержку.
«Дворянство не занимало в отношении этого восстания совершенно отрицательную позицию, но неоднократно возглавляло антиправительственные массовые выступления, пытаясь направить их в русло удовлетворения отдельных требований. Таким образом оно оказалось в двусмысленном положении, меж-
[58]
ду короной и городским населением. Высшая аристократия своей противоречивой политикой явно преследовала цель показать себя королевской власти единственным гарантом спокойствия и порядка в Кастилии» 5. Корона также воспользовалась тем, что к восстанию не присоединились важнейшие города Кастилии, и особенно Арагона. Движение не приняло общеиспанского характера, да и отдельные группы не наладили связей с зарубежными державами, прежде всего с Португалией и Францией, так что восстание не пошло дальше первых шагов.
Авильская хунта 1 августа 1520 года объединяла первоначально только города Толедо, Сеговию, Сала- манку, Торо и Самору (последний вскоре устранился) и представляла радикальную «революционную» линию, не признавая законной властью в Кастилии ни регента Адриана Утрехтского, ни Королевский совет. После взятия Медины-дель-Кампо и Тордесильяса (конец августа 1520 года) Кастилией стала править эта хунта, лишившая Королевский совет всех полномочий. В их руках оказалась королева Иоанна, хотя и высказавшая им симпатию, но в конце концов отказавшаяся от какого-либо сотрудничества. Этот опыт скорее послужил на пользу, чем во вред реставрации монархической власти. То же можно сказать и о переданном комунерос императору в Нидерланды и поддержанном также Адрианом Утрехтским Королевском контракте от 20 октября 1520 года, в котором, по существу, повторялись прежние требования к Карлу V: вступление в брак, запрещение неиспанцам занимать должности при дворе, усовершенствование денежной системы, устранение злоупотреблений в «обеих Индиях» (в Америке) и т. д. Впрочем, существенные решения лежали в военной сфере, тем более что Карл не доверял своему регенту в Испании.
[59]
В вопросе о том, оставлять Карлу королевский титул или нет, силы разделились на радикальных и умеренных. К последним принадлежал Бургос, один из влиятельных городов Кастилии. Назначение коннетабля Кастилии Иньиго Веласко и адмирала Кастилии Фадрика Энрикеса (оба принадлежали к высшей аристократии) соответственно вице-королем и регентом Кастилии ускорило отмежевание дворянства от городских комунерос. В 1520 г. верные королю войска отвоевали Тордесильяс, а в апреле следующего года они одержали победу над Падильей в Вильяларе, близ Торо-на-Дуэро. Затем пали Вальядолид и Толедо. Из королевства Арагон была организована оборона королевства Наварра от французских войск. В королевстве Валенсия (включая Мальорку) хермании продержались до весны 1522 года. В этом регионе, в котором Карл не побывал во время своего первого посещения Иберийского полуострова, обе соперничавшие и противоборствующие группы — дворянство и цеховые хермании — искали поддержки короля.
В ходе борьбы против херманий получило широкое распространение насильственное крещение морисков (оставшегося в Испании мусульманского населения), работавших в дворянских поместьях. При этом с новой остротой встала старая проблема. В 1525 году Великий инквизитор Альфонсо де Манрике созвал собрание теологов, на котором было принято решение поставить морисков перед выбором: крещение или изгнание, и Карл оформил это соответствующим указом, который бойкотировало валенсийское дворянство. В результате в королевстве Валенсия вспыхнули восстания, так что в 1525 году Карлу не удалось добиться осуществления своего постановления. Наученный горьким опытом, Карл не стал применять подобные
[60]
меры по отношению к морискам Гранады во время своей поездки в 1526 году.
Еще в ноябре 1522 года в Вальядолиде император устроил явно показное судилище над комунерос, где было вынесено почти 300 приговоров. Отдельные члены Авильской хунты были казнены; большинство же заплатило за политическое выступление против королевской власти своим имуществом, конфискованным в пользу жертв комунерос.
[61]
Примечания
5. Bernecker/Piestscmann, Geschichte Spaniens, с. 83.
Годы Карла в Испании: двор, правительство и администрация
Исходя из средневековых представлений об императорстве, верховный канцлер и идейный вдохновитель, юрист из Верхней Италии Меркурино Гаттинара усматривал призвание своего господина в том, чтобы «один пастырь объединил весь мир». Несмотря на полноту власти и притязания на главенство, успехи и неудачи Карла переплетались все теснее. Мысли о всеобщем политическом единстве Европы были весьма популярны в широких кругах европейской общественности, в частности в империи, так как негативные последствия затянувшегося на десятилетия франко-габсбургского конфликта сильно недооценивались. Естественно, имелись и враги «Monarchia universalis» *, особенно в Испании, где эта идея вызывала воспоминания о временах Филиппа Красивого, который, впрочем, носился с подобными планами совсем недолго и интересовался в основном своими доходами.
При взгляде на развитие политики и власти Карла в Испанском королевстве становится заметным контраст между первоначально негативным отношением
[61]
к императорству, связанным с критическим отношением к имперской политике Карла и растущим признанием европейской значимости политики императора, и сопутствующим повышением роли Испании. За несколько последующих десятилетий Испании суждено было стать финансовой и военной сверхдержавой. Абсолютно убежденный в законности своего права на власть, Карл отклонял мнение, будто с выбором в императоры испанского короля осуществляется идея «Translatio imperii» ** в пользу Испании, как выразился епископ Руис де ла Мота. И напрасно писал конквистадор Эрнан Кортес в своем первом письме Карлу V о завоевании государства ацтеков: «Ваше Величество с тем же правом может носить титул императора этой необозримой провинции, как и императора Германии» 6.
Карл V представлял собой законченный образец средневекового странствующего короля. Он путешествовал, можно сказать, до самой смерти. Желание быть одновременно везде было неразрешимой проблемой Карла. «Между тем личное присутствие правителя, персональное осуществление своих прав и обязанностей даже в прогрессивных режимах того времени было политической реальностью высшего ранга; институты представительства отсутствующего сюзерена слишком часто бывали ненадежными и неудовлетворительными. Чаще всего господство означало очень конкретное, личное осуществление прав на политическую власть и авторитет, и, напротив, отсутствие правителя означало поэтому скрытое ослабление, если не угрозу его господству» 7.
Не учитывая момента вступления на престол (1517- 1520 годы), Карл находился в Испанском королев-
[62]
стве в течение следующих лет: 1522-1529, 1533-1539 и 1556-1558 годы; отсутствовал в течение 1529-1533, 1539-1541 и 1543-1556 годов. На время отъезда императора назначались регенты и учреждались регентские советы. Карл учился на прежних ошибках и поэтому использовал свои династические возможности. Он последовательно оставлял регентами или представителями свою супругу Изабеллу, сына Филиппа и дочь Марию вместе с ее супругом Максимилианом. Связанные с этим более сотни полномочий, ограничений и инструкций объясняли формальный вид так называемых правил регентства Карла V.
Для следующих «испанских» годов (1522-1529, 1533-1539) императора верна характеристика Роаля Тайлера: «Карл действительно завоевал Испанию; но и Испания его покорила, причем настолько быстро, что он закончил свою жизнь испанцем» 8. Можно говорить о «процессе испанизации», начавшемся в двадцатые годы и интенсивно продолжавшемся в тридцатые. Властно-правовую преемственность по отношению к Католической королевской чете Карл выразил средствами геральдики. Это было важно, поскольку его предшественники сами широко использовали это средство. Еще будучи претендентом на императорскую корону (в 1519 г.), Карл в качестве испанского короля использовал их эмблемы: стрелы и ярмо, а в «испанские годы» распоряжался вывешивать свой герб и девиз во многих местах, например, во дворце Альгамбра в Гранаде, в Алькасаре в Севилье и в университете Саламанки. Католические монархи — как и большинство европейских правителей — любили разъезжать по своей стране; так появилась эта густая сеть дворцов в Кастилии (Вальядолид, Толедо, Мадрид, Сеговия, Бургос, Тордесильяс, Медина-дель-Кампо), в Андалусии (Севилья, Кордова и Гранада) и в
Карл V выучил кастильский язык и, как правило, делал своей резиденцией кастильские города и замки. Вальядолид, Толедо и Бургос, но еще и Сеговия, Авила и Мадрид попеременно пользовались императорской благосклонностью. Время от времени император разворачивал оживленное строительство. Так, в Толедо в 1537 году по проекту придворного архитектора Алонсо де Коварубиаса был перестроен городской замок Алькасар, а в Гранаде к Альгамбре Насридина пристроили целый дворец. В Мадриде Карл проживал в комплексе зданий, в котором его дочь Хуана позднее устроила королевский францисканский монастырь, известный как «Monasterio de Descalzas Reales» ***. В Андалусии Карл V побывал лишь однажды, а именно во время своей свадьбы и медового месяца (1526). Женитьбе Карла на португальской принцессе Изабель (10 марта 1526 года в Севилье) предшествовали годовые переговоры его секретаря Барросо в Лиссабоне. Этот наконец осуществившийся брак свидетельствовал о преемственности его династической политики. Дружба с Португалией принесла не только кратковременное облегчение плачевного финансового положения Карла, но и дала политическое преимущество в споре с Францией.
По мнению Сандоваля, больше всего Карлу V нравилась Гранада. Это подтверждается тем обстоятельством, что здесь (в отличие от Валенсии) он пощадил мусульман. Разумеется, во дворце Альгамбра ни Карл, ни его португальская супруга не чувствовали себя комфортно. Так что для будущих посещений — которым так и не суждено было состояться — они распоряди-
[64]
лись пристроить новые покои. Впрочем, гораздо существеннее была политическая и династическая функция города и его кафедрального собора: во-первых, он стал символом ликвидации ислама на Иберийском полуострове. Во-вторых, Гранада в 1526 году играла для Карла ту же роль, «которая после этого, при Филиппе II, перешла к Эскориалу, — здесь был семейный склеп династии: в «Королевской часовне» в кафедральном соборе находятся могилы его испанских предков. В 1525 году Карл приказал перенести в нее из Тордесильяса бренные останки своего отца, Филиппа. В 1526 году он велел переоборудовать алтарный придел собора в императорский мавзолей для себя и своей семьи; при этом именно благодаря его содействию собор был перестроен в стиле ренессанса. В Гранаде была погребена в 1539 году умершая в Толедо императрица Изабель, сюда он перевез в 1546 году прах своих скоропостижно скончавшихся сыновей Хуана и Фернандо, а также невестки Марии, первой жены сына Филиппа. Позднее здесь упокоилась и его мать. Да и до распоряжения 1558 года все завещания императора содержали статью о захоронении в Гранаде. При этом высокое династическое значение этого города для императора подтверждается документально» 9.
Хотя Гранада никогда не претендовала на роль «центра всей державы», в 1540 году здесь, около Альгамбры Насрида, было начато строительство императорского дворца в стиле ренессанса. Он должен был стать не только «одной из официальных королевских резиденций», «но и одновременно по своей концептуальности и выражению воззрений Карла V на власть своеобразным документом политической архитектуры» 10.
Влияние бургундского двора на Испанию имело решающее значение. Так, был перенят и развит дворцовый церемониал: «Его веселая пестрота постепенно
[65]
сменила размеренную торжественность», символом которой было «черное платье испанца» 11. Изменился в те годы и состав советов: бургундцы, первоначально бывшие в большинстве, уступили под натиском испанцев. Также повысилось значение браков между бур- гундцами и испанцами; так, например, Генрих, граф Нассау, сменивший Шьевра на посту старшего камергера Карла, взял в жены испанку из дома Мендосы.
В качестве секретарей появляются, с одной стороны, бургундец Лалеман, сеньор Буклан, а с другой — испанец Франсиско де лос Кобос. Когда в 1528 году Лалеман попал под подозрение в причинении вреда интересам императора, Кобос поднялся до первого секретаря и советника Карла в финансовых делах — лучший пример «испанизации» центральных органов власти в Испанском королевстве. Новый помощник императора «не извлекал ни малейшей выгоды из своего положения, как некогда Шьевр. Только технически ловчее подключался к финансовым источникам. Как секретарь совета по Индии он приобрел контроль над плавлением и постановкой пробы на благородные металлы и имел от этого 1 процент и приобрел столь же доходную соляную монополию, распространявшуюся также и на американские колонии, — что ему приносило гарантированные крупные доходы» 12. После смерти Гаттинары (5 июня 1530 года) духовник Карла, Лоайза, предложил назначить его секретарем по Испанскому королевству. Отныне Франсиско Кобос делил с Гранвеллем, который ведал всеми неиспанскими делами, обязанности умершего первого канцлера.
За этим стояло намерение больше не назначать никого на этот пост, чтобы в итоге его ликвидировать. К тому же прошло уже несколько лет после того, как великий канцлер Гаттинара в 1524 г. созданием Госу-
[66]
дарственного совета попытался «ввести институты верховных и центральных совещательных органов» 13. Если взглянуть на структуру власти в Испанском королевстве в целом, то становится очевидным, что, за исключением института Инквизиции, не существовало ни одного органа власти, объединявшего королевства Кастилию и Арагон. Эту структурную особенность Карл перенял от своих предшественников, Католических монархов. И даже развернутая Гаттинарой в 1522-1525 годах реформаторская деятельность едва затронула центральные совещательные органы, лишь увеличила их количество. В Кастилии были Королевский совет Кастилии, Верховная палата, Финансовый совет и Высший королевский совет Индий. Королевский совет Кастилии был — как и его одноименный орган управления в Арагоне — высшим судебно-административным органом. Гаттинара попытался сузить его административную компетенцию, однако на его подсудность не посягал.
Верховная палата, которая выделилась при Гаттинаре из Королевского совета Кастилии, давала королю советы по всем внутренним делам, которые тому предстояло решать лично. Финансовый совет, в ведении которого были финансы, несмотря на все попытки сделать из него общегосударственный институт, так и остался чисто кастильским органом, хотя и способствовал унификации кастильской финансовой системы. Для организации эмиграции в Америку и торговли с этими странами еще при Католических монархах в Севилье существовала Договорная Палата. Все Испании не хватало «подкрепленного органами власти руководства», что в 1524 году Гаттинара исправил созданием Высшего королевского совета Индий. Его личное председательство в этом учреждении демонстрирует значение, которое отводилось этому органу.
[67]
Прежде всего этот Совет заложил организационные основы управления испанскими заморскими территориями и тем самым попытался взять под контроль самоуправство конквистадоров. Развитие упомянутых институтов привело к «дифференцированию задач и компетенции отдельных совещательных органов» 14 и повышению их эффективности.
Подъем в эпоху Карла V переживала и Инквизиция. «Уже с первого знакомства Испании с учением Лютера на основании непосредственно относящихся к этому мер правящих кругов можно установить, что реакция Инквизиции на проникновение идей Лютера была несоразмерно велика. В частности, это объясняется тем, что Инквизиция в своей деятельности зашла в тупик. Поэтому и был умело использован «призрак Лютера». В наступлении на лютеран она нашла новое поле деятельности, которым могла оправдать свое существование и в итоге даже расшириться» 15. Это соприкосновение с Лютером восходит к Вормскому рейхстагу (1521): в то время как ориентированный на Эразма Императорский совет в лице Хуана де Вальдеса и Хуана де Вергара, выступавших с критикой церкви, отнеслись к Лютеру с пониманием, реакция испанских богословов была в высшей степени негативной, так как они ориентировались на мнение папы. Уже в 1521 году в Испании Адриан Утрехтский, следуя указаниям папы, распорядился запретить ввоз книг Лютера.
В последующие десятилетия Инквизиция главным образом пристально следила за северо-испанскими портами и Валенсией. И лютеран, которые, как правило, были иностранцами, до середины века почти не было. Тем не менее лютеранство стало синонимом тягчайшей формы ереси, тогда как алюмбрадизм (религиозное течение, выступавшее за непосредственное обще-
[68]
ние верующих с Богом без посредников) и эразмизм (движение сторонников Эразма Роттердамского) преследовались меньше. Разумеется, позитивное отношение к эразмизму двадцатых годов в последующее десятилетие сменилось на негативное. После отмежевания Эразма от Лютера уважение к нему в Испании сначала возросло. Так что великий гуманист мог написать: «Я благодарен Испании больше, чем своей собственной или какой-либо другой стране». В 1527 году Альфонсо Манрике, архиепископ Севильи и Великий инквизитор, созвал тридцать два теолога в Вальядолид на консилиум, чтобы проверить список тезисов Эразма. Поскольку эта ученая комиссия так и разошлась, не придя ни к каким выводам, дальнейшие нападки на ученого были запрещены.
Впрочем, в 1538 году некоторые книги Эразма оказались в Испании в списке запрещенных Инквизицией. Такой поворот событий был тем тягостнее, что при дворе Карла приверженцев Эразма было не так уж и мало. К ним принадлежал Альфонсо де Вальдес из Куэнки, который с 1522 года состоял на службе у Гаттинары, а с 1526 года был латинским секретарем Карла и сопровождал императора в Болонью и Аугсбург. Вместе с братом Хуаном он написал диалог («Lactancio у el Arcediano»), содержавший едкую критику папы по поводу разграбления Рима войсками Карла V в 1527 году. Рукопись ходила по двору Карла и удостоилась гневного осуждения папского нунция Кастильоне как гнусная клевета.
Аутодафе (казнь еретиков) алюмбрадистов в Толедо (1529) и поход Карла в Италию в том же году отмечают перелом во взглядах богословов и Инквизиции. С Карлом V в Италию отправились последователи Эразма, и после возвращения императора в Испанию (1533) представители ортодоксального католицизма,
[69]
а также соответственно критики Эразма усилились. Отныне Инквизиция не делает различий между отдельными «еретическими» течениями, но осуждает любые из них. Выступила Инквизиция и против Хуана де Вальдеса (его работу «Dialogo de Doctrina Chris-tiana» 1529 года Инквизиция приравнивала к ереси Лютера). До 1541 года Инквизицией было вынесено не менее 21 приговора эразмистам — поворот, который с тревогой отмечал в 1534 году Луис Вивес.
Со времен Католических королей как Южная Италия, так и Северная Африка представляли собой важные направления испанской средиземноморской политики. Защита арагонского наследства против французской короны определенно восходила к средневековым интересам королевства Арагон, стремившегося обеспечить себе морское превосходство в западном Средиземноморье. Усилия по овладению североафриканскими портами для контроля за действиями магрибских властителей, предпринимаемые после завершенияРеконкисты (1492), диктовались интересами кастильской политики. Карл V по обоим направлениям стремился сохранить преемственность в политике своих предшественников. И все же лишь к концу двадцатых годов ему представилась возможность заняться итальянскими делами лично; с еще большей задержкой к нему пришла инициатива также и в агрессивной североафриканской политике.
После поворота в войне в Неаполитанском королевстве и в Ломбардии (1528) стала реальной поездка Карла в Италию. Свое нетерпение Карл выражал на Государственном совете и при дворе. Последнее из его
[70]
высказываний по этому поводу, в ноябре 1528 года в Толедо, передает в своей хронике Сайта Крус. Однако приготовления отняли у Карла еще месяц: хотя полномочия по управлению для императрицы и указания отдельным членам Совета он оформил уже 28 апреля 1528 года, свое второе, впоследствии уничтоженное завещание император составил лишь 3 марта 1529 года при содействии Лоайса. В тот же день были готовы и должным образом оформлены последние подробные инструкции по правительственным делам. На следующий день Карл покинул Толедо, чтобы сесть на корабль в Барселоне.
Хотя Карл находился в Болонье с декабря 1529 года, папа Клементий VII короновал его императорской короной лишь 24 февраля 1530 года, в день его рождения. Давно уже было решено, что император должен ехать в Германию для решения вопроса о Лютере. Охотнее всего Карл нанес бы визит в Неаполитанское королевство. Так что еще И января 1530 года он попросил совета у своего брата Фердинанда: «Тогда пожелал я [у Фердинанда] узнать, как ему кажется, должен ли я посещать, если бы у меня было время, королевство Неаполь, если вы, вследствие недобрых настроений в Германии или отсутствия денег, столь неотложно необходимых как для вашего избрания, так и для моего дела, обнаружите, что это дело могло бы подождать, и свою поездку туда я могу перенести на позднюю осень. Коротким визитом, длившимся менее нескольких месяцев, я скорее натворил бы бед, чем сделал пользу. Но если германские дела позволили бы, это было бы в высшей степени замечательно. После этого я мог бы посетить Германию, а по окончании поехать во Фландрию, а оттуда в Испанию. Если германские дела не позволяют этого, то об этом не стоит и думать, и пусть все идет своим чередом, то есть,
[71]
вернусь ли я тогда в Испанию, так и не увидев того королевства, или снова сюда приеду, чтобы его увидеть и отсюда уж поехать в Испанию» 16.
Фердинанд был в ужасе и взмолился, чтобы брат немедленно приехал в империю, что в конце концов Карл и сделал. Так что Южную Италию императору довелось посетить лишь в связи со своей антимусульманской политикой, а именно с операцией против Хайреддина Барбароссы в Тунисе (1535). Летом того же года он провел несколько дней на Сицилии (в Трапани, Монреале и Палермо). Хронист Санта Крус описывает его праздничный въезд с триумфальной аркой, торжественной символикой и лозунгами, славившими победителя Туниса: речь шла о «борце за превосходство Европы над Африкой и Азией» и «победоносном императоре Карле, отце отчизны, покорителе Африки, освободителе стран» 17.
Антимусульманская политика Католической четы в Испании отразилась на мусульманских братьях по вере в Северной Африке. Те частенько промышляли пиратством, наводя страх на испанское побережье и грабя Кадис, Малагу, Мурсию и Валенсию, а также Сицилию и Неаполь в Италии. На это испанская политика со времен Католической четы отвечала оккупацией отдельных портовых городов и местностей на север-ном побережье Африки: на западном побережье Марокко — Санта-Крус-де-мар-Пекунья, на северном побережье — Велес де ла-Гомера; дальше — Тенес, Алжир со скалой Пеньон д'Анхель (гора Ангела), а также Делис и Бухья. Они находились под постоянной угрозой, и время от времени их приходилось сдавать. В мае 1529 года пришлось также уступить Хайреддину Барбароссе цитадель Алжира. Весной 1530 года Карл отправил генуэзский флот под командованием Андреа Дориа на операцию против пиратского гнезда
[72]
Херхель западнее Аллсира. Она прошла удачно, но не затронула власти Хайреддина Барбароссы. Не смогли ничего изменить и переселившиеся окончательно на Мальту весной 1530 года иоанниты *. В 1531 году Альваро де Базан Онейне овладел на алжирской территории портом властителя Тлемсена.
Когда в августе 1534 года Хайреддин Барбаросса завоевал Тунис и изгнал Бей Мули Хасана, Карл активизировался, разумеется, сначала дипломатически: «Прежде чем предпринимать против корсаров свою первую экспедицию, тунисский поход, уполномочил он посла, посланного к королю Туниса, вступить в переговоры с Барбароссой. Тот смог бы, в случае его перехода на сторону императора, править в качестве вассала на всем или на некоторой части северного побережья Африки. Но Барбаросса приказал схватить и казнить послов» 18. Последовал полный разрыв, и Карл снарядил в Испании и Италии флот, чтобы в июле 1535 года напасть на Тунис и сокрушить Барбароссу, тем более что тот сотрудничал с Францией и султаном, и мог стать серьезной угрозой испанско-арагонской политике в западном Средиземноморье.
Удачно проведенная экспедиция против Туниса была успехом флота, который был обеспечен умелым взаимодействием с сухопутной армией. Завоевание мусульманского города удалось в высшей степени хорошо использовать в пропагандистских целях по всей Европе, ведь можно было, например, указать на освобождение множества христиан. Таким образом, Карл значительно поднял свой авторитет в глазах европейской общественности. Лично для него было крайне важно отличиться в качестве полководца императорских
[73]
войск. «Исторически тунисская операция отмечает блестящую и в военном смысле уникальную вершину турецкой политики Карла V, одновременно также последнее наступление императора Священной Римской империи во главе европейских армий против неверных: ибо вновь на мгновение ожила идея позднего средневековья об императоре» 19.
Совсем иными оказались властно-политические последствия, так как император все же не достиг важнейшей цели: захватить Барбароссу в плен и тем самым действительно лишить его могущества. Тому удалось сбежать, и он продолжал свою политику из Алжира. Когда Карл захотел повторить тунисский триумф в Алжире, он потерпел провал из-за непогоды: часть его флота затонула при высадке десанта 25 октября 1541 года.
[74]
Примечания
* Иоанниты, или госпитальеры — члены военно-монашеского ордена.
Большие военные расходы, еще более возросшие с тридцатых годов, с давних пор требовали заботливого внимания императора к испанским финансам. Испания и ее заморские территории все чаще служили финансовой базой европейской политики Карла. Без кастильских налогов Карл вряд ли смог бы финансировать свои войны. С двадцатых годов вырос также импорт серебра из Америки, обеспечивающий Карла платежными средствами в огромном объеме. Выкачивание ресурсов благородных металлов позволило увеличить расходы и использовать краткосрочное финансирование посредством займов. Но это вело к чрезмерно высоким государственным расходам: с середины сороковых годов государственная казна истощилась, а с осени 1555 года государству ежедневно грозило
[74]
банкротство, происшедшее наконец в 1557 году. Так что успехи и неудачи политики Карла отражались на состоянии финансовых возможностей Испанского королевства вместе с его заморскими территориями. Если свои первые войны Карл финансировал бургундскими деньгами, то с двадцатых годов впервые приобретают значение привозимые из Америки в Испанию благородные металлы; казалось, этот источник никогда не иссякнет. Поэтому всеповышающиеся расходы на содержание двора и войны никого не беспокоили. Но лишь весьма незначительная часть богатства Америки пошла на пользу промышленному развитию Испанского королевства.
Реорганизованный Карлом Финансовый совет оказался не в состоянии разработать надежные методы оценки доходов, чтобы начать экономить денежные средства. Постоянные поступления, складывающиеся главным образом из налога алькабала *, далеко не покрывали постоянных расходов, к которым часто добавлялись непредвиденные траты. Со временем последние намного превысили постоянные расходы, к которым, как правило, не причислялись затраты на выплаты по процентам. Вдобавок, со времени Католической четы, корона выпускала долговые обязательства. Они, как и выплаты по процентам и другие годовые платежи, списывались на определенные источники доходов постоянных поступлений; казначейство получало лишь остаток после покрытия обязательств.
Проведенные в 1523 году после создания Финансового совета реформы не ликвидировали этот старо-давний обычай. Позднее это еще более обременило корону, так как для покрытия процентных и текущих
[75]
платежей по долговым обязательствам перед банкирами она вынуждена была выпускать векселя на постоянные доходы. Так уплывали доходы, пока, наконец не перестали доходить до казначейства. Короне теперь приходилось занимать деньги под соответственно высокий процент в счет будущих поступлений.
Из отчета Финансового совета от февраля 1544 года становится очевидным рост задолженности — и это в то время, когда вследствие волнений в Перу импорт серебра из Америки существенно сокращается. Эта статья дохода, в период с 1534 до 1543 года приносившая в год приблизительно 252 000 дукатов, в последующие шесть лет резко сократилась до 118 000. Займы Карла в 1546 года составляли в общей сложности 2 270 000 дукатов.
В последующие пять лет доходы из Вест-Индии достигли лишь четверти той суммы, которая в целом поступала в период с 1503 по 1560 год. После Шмалькальденской войны (1546/1547) удалось ограничить займы суммой в 180 000 дукатов. «К концу правления Карл жил буквально за счет долгов, то есть ему удавалось балансировать платежи только потому, что его кредиторы опасались потерять все, что отважились ему ссудить, в случае отказа от такой схемы расчетов. Но чем хуже становилось положение, тем больше делалось попыток скрыть всю правду от возможных заимодавцев. Действительная сумма задолженности и то, насколько источники дохода и основные фонды были уже заложены или проданы, утаивались от всех, за исключением небольшой группы высших чиновников. Фактически всего не знал даже ни один из членов Финансового совета, особенно о старых долгах, так как подобные знания могли стать опасным оружием в их руках» 20.
Смерть Изабеллы и регентство Филиппа и его братьев и сестер в Испании
После смерти супруги Карла, Изабеллы, 20 апреля 1539 года при родах седьмого ребенка, на ее место в качестве возможного регента выдвинулся Филипп. На несколько дней император уединился в иеронимитском монастыре Ла-Сисла, близ Толедо. В своих мемуарах Карл вспоминает о смерти своей жены, вызвавшей большую тревогу во всем мире, следующим образом: «Он [т. е. Карл] оказался один и ощутил сильное желание сделать все возможное, чтобы сохранить добрый мир, и хотя он должен был себе признаться, что принц, его сын, еще юн для того, чтобы в его отсутствие править и заменить императрицу, и хотя ему приписывали еще и другие сомнения, все же он прислушался к собственному доброму и чистому внутреннему голосу, призывавшему сделать то, что надлежало сделать для своих подданных, чтобы предотвратить еще большие беды для них. Так что он решился покинуть Испанию и впервые передать правление здесь в руки своего сына, принца, каким бы юным он ни был» 21. Наделение властью двенадцатилетнего инфанта было связано с составлением того первого значительного политического завещания императора, которое, как и более поздний документ, появившийся в связи со вторым регентством Филиппа в 1543 году, дает ясное представление о надеждах, возлагаемых Карлом на сына и на будущее династии. Воодушевленный примирением с Франциском I в ходе семейных переговоров в Ницце, император уже представлял себе династический порядок в Европе под руководством обоих великих домов: Бургундского и Валуа. Императорство понималось Карлом как
[77]
естественная предпосылка преимущества дома Габсбургов. Мир в Италии должно было обеспечить постоянное господство в герцогстве Миланском одной из этих двух династий.
Открытым оставался еще вопрос присоединения Нидерландов. «Он (вопрос) приобретал значение тоже только в случае «германского решения» бургундской проблемы, когда инфанта Мария как наследница Нидерландов вышла бы замуж за старшего сына Фердинанда, тогда как ее брак с герцогом Орлеанским возобновил бы древнее право французской короны на Бургундию, как лен, передаваемый второму по рождению. Кроме того, за обоими решениями постоянно стояло еще и третье, испанское, в том числе и для Нидерландов» 22. Вопрос этот, вместе с Испанским королевством и заморскими территориями, должен был унаследовать Филипп. Конечно, император колебался еще и в завещаниях от 1543 и 1544 годов относительно постоянного объединения Нидерландов с Испанией.
Инструкции в связи со вторым регентством Филиппа от 4 и 6 мая 1543 года хорошо вписываются: в общий династический контекст. Одновременно в них содержались личные указания сыну в отношении доверия к Советам. Их следует оценивать как отражение политического опыта императора и можно рассматривать как «монаршее зерцало», вышедшее из-под пера монарха. Сюда же можно отнести и политическое завещание от 18 января 1548 года. Когда Филипп отправился в Нидерланды, чтобы отец смог представить его в Священной Римской империи как своего наследника, регентами в Испании были назначены 29 сентября 1548 года: Максимилиан, старший сын брата Карла, Фердинанда, и его супруга, старшая дочь Карла. В силу императорской инструкции от 23 июня 1551
[78]
Года Филипп вновь принял регентство. Когда, добивалась руки Марии Английской, Филипп отплыл в Англию для вступления в брак, то назначил (12 июня 1554 года) вместо себя младшую сестру Хуану, вдовствующую инфанту Португальскую, мать наследника Дона Себастьяна. Так что представлять отца в Испании довелось всем троим детям Карла V.
Первые годы правления Карла V совпали с решающей фазой заморской Конкисты, связанной с именем Эрнана Кортеса. Король Испании стал свидетелем невероятного увеличения государства. Столь же огромны, разумеется, были сопутствующие этому процессу властно-правовые и организационные проблемы, главным образом гуманитарные. С многоплановыми проблемами Конкисты Карл столкнулся еще на первых заседаниях Советов, и, хотя эти феномены во многом были продолжением Реконкисты, речь все же шла о порабощении и христианизации коренного населения Америки. В 1529 году Эрнан Кортес находился при дворе Карла и с ним также Франсиско Писарро, планировавший в то время завоевание империи инков в Перу. Все конквистадоры, ссылаясь на то, что действуют от имени «всемогущего императора Дона Карлоса», порабощали коренное население Америки, силой насаждали христианство и вводили кастильское право и законы, при этом сохраняя лишь часть правовой системы индейцев.
«Просто поразительно, насколько быстро, несмотря на своеволие конквистадоров, в Америке была создана функционирующая испанско-кастильская администрация. С 1500 года корона добивалась введения административной системы, подобной действующей на
[79]
ранее завоеванных Канарских островах» 23. Это предусматривало создание провинций, во главе которых стояли губернаторы, наделенные судебно-административными функциями. В военном отношении американские территории делились на военные округа. Еще до образования вице-королевств Новая Испания (1535) и Перу (1543) по образцу королевских Верховных судов Вальядолида и Гранады в Америке были созданы апелляционные суды, так называемые Audiencias: в 1511 году в Санто-Доминго; за этим последовало учреждение Audiencia в Мехико (1527), направленного против вопиющего самоуправства Эрнана Кортеса, и затем в Панаме (1535), Гватемале и Лиме (1542), Гвадалахаре и Боготе (1548). Именем Карла, естественно, основывались также новые города и перестраивались по испанскому образцу индейские.
Значение Испанской Америки для экономики Испании, и тем самым для мировой экономики состояло главным образом в поставляемых оттуда благородных металлах. Общее количество (в период с 1503 по 1660 годы) оценивается в 300 тонн золота и 25 000 тонн серебра 24. В основе правовых и социальных проблем лежало введение в 1503 году на американских территориях системы repartimientos (трудовой повинности индейцев), позднее известной как энкоменда. Практически энкоменда означала «безудержную эксплуатацию индейцев с насильственным привлечением рабочей силы, труда женщин и детей, разрывом семей, зверским террором в случае неповиновения или побега, причем часто им даже не обеспечивался прожиточный минимум питания» 25.
В 1512 году с принятием «Бургосских законов» была сделана попытка смягчить эту рабскую систему с помощью бюрократического контроля. Но осуществление королевских законов против произвола столкну-
[80]
лось с трудностями, связанными с большой удаленностью. Проблема приняла гигантские размеры, когда Кортес ввел эту систему в Мексике, чтобы покрыть расходы на Конкисту. Карл не выступил принципиально против, но попытался ограничить энкоменду в отношении размера дани с индейцев; с 1536 года обладатели энкоменды больше не имели права ее взимать.
Параллельно шла острая полемика относительно оправданности испанского владычества и жестокого обращения с индейцами главным образом между доминиканцем, епископом Чапаса Бартоломе де лас Касасом, знакомым с местными условиями, и богословами и правоведами Испании, такими как Паласио Рубиос, доминиканец Франсиско де Виториа, гуманист и придворный историограф Хуан Хинес де Сепульведа. Если Паласио Рубиос и Сепульведа отстаивали законность вторжения и неполноценность индейцев в аристотелевском смысле, Виториа ставил под сомнение наличие правооснований испанского господства в Америке. Лас Касас, решительнейший враг энкоменды и ярый критик конкисты, в 1540 году приехал в Испанию, где ему удалось оказать решающее влияние на издание Карлом V «Новых законов». Эти законы еще более ограничивали энкоменду и тем самым облегчали положение индейцев. И лас Касас, назначенный в 1543 году епископом Чапаса, стал проводить их в жизнь, несмотря на протесты обладателей энкоменды. Однако восстание Франсиско Писарро в Перу (1544) вынудило императора уступить. Хотя в 1549 году он запретил замену дани на трудовую повинность, практика эта продолжала существовать в отдельных латиноамериканских странах.
Таково было непреодолимое противоречие, которым отмечено развитие Америки, сколь бы необычными ни
[81]
казались публичная самокритичность и добрая воля испанской короны в XVI веке. Связанная с этим дискуссия об обращении с индейцами снова развернулась в 1550-1551 годы при дворе Карла в Вальядолиде, на этот раз между Сепульведой и лас Касасом. Поводом к ней послужил запрет на публикацию узаконивающих Конкисту тезисов Сепульведы, которого добился лас Касас от Филиппа II в 1547 году. Назначенная Карлом комиссия в своем заключении (1554) признала верной точку зрения Лас Касаса, подкрепив тем самым сомнения в законности Конкисты и крещения Америки.
Отречение и возвращение Карла в Испанию (1555-1556)
В пятом и последнем завещании от 6 июня 1554 года Карл закрепил для Испании престолонаследие по праву первородства по мужской линии, причем для Дона Карлоса, дяди короля, предусматривалосьрегентство. «Детям Филиппа и Марии предстояло править как в Англии, так и в Нидерландах, что, впрочем, не касалось дочерей. Завещание учитывало новую неслыханную возможность: объединение Англии и Нидерландов в одних руках с одновременной двойной династической связью с Империей и Испанией» 26.
Постоянная враждебность Франции, провал английского брачного проекта (Филипп II — Мария Кровавая) и необходимость религиозно-политического решения в Империи, обеспечивавшего длительный религиозный мир, укрепили Карла в намерении отречься от императорского и испанского престолов, а также сложить с себя звание герцога Бургундского. Церемониальные действия, собственно говоря, начались 22 октября 1555 года с низложения суверенитета орде-
[82]
на Золотого Руна. 25 октября последовала передача Нидерландов королю Филиппу в главном зале Брюссельского замка. Это знаменательное событие неоднократно описывалось. 16 января 1556 года последовала передача Кастилии, Арагона, Сицилии и земель Нового Света. 12 сентября 1556 года Карл уступил в пользу своего брата, Фердинанда, императорство. Принять отречение и утвердить императором Фердинанда курфюрсты смогли лишь в феврале 1558 года.
28 сентября 1556 года Карл высадился в Ларедо, на северном побережье Испании. Своей последней резиденцией бывший император избрал Сан-Иеронимо де Юсте, в Эстремадуре. Место это находилось на юго-западных отрогах Сьерра де Гредос с видом на долину Пласенсия. Карлу была знакома эта местность, так как он бывал здесь еще при жизни своей супруги. «Там он надеялся наслаждаться зимой солнечными деньками, а в жаркое время года свежим горным воздухом. Там была форель в реке, трюфеля, спаржа и изобилие фруктов в долине. Конечно, осень в тех краях дождлива и туманна, что довольно обычно для гор. Врачи не одобрили выбор Карла. Но на первой же встрече с ними он отказался обсуждать этот вопрос» 27. Лишь около 50 человек последовали за ним в Сан-Иеронимо де Юсте; хотя первоначально предполагалось значительно большее количество. Общее руководство этим миниатюрным придворным штатом осуществлял дон Луис Мендес Кихада, служивший Карлу уже более тридцати лет; еще в его состав входили секретари Карла, Ван Мале и Гастелу, а также фламандский врач Матис, механик и часовщик Джованни Торрьяно (известный в Испании как Хуанелло), музыканты, повара, управляющий винным погребом, пивовар, парикмахеры и камердинер.
[83]
Переехал Карл 3 февраля 1557 года; свита не разделяла восхищения этим местом. Но климат оказал благотворное влияние на Карла; иногда он даже выезжал на охоту. Однако подагра, начавшая его мучить примерно с 1530 года, все более ухудшала его состояние; со временем и ванны и кровопускания стали приносить ему все меньше облегчения. А привычка пить холодное пиво и есть зажаренную дичь еще больше ухудшала самочувствие; и, простудившись в конце августа 1558 года, Карл V 21 сентября умер. Уже вскоре после его смерти возникла легенда, будто бы император стал монахом в Сан-Иеронимо де Юсте, жил по уставу монахов-иеронимов и присутствовал на собственных похоронах. Уже в XVII веке в эту историю поверил известный хронист Сандоваль, а в XIX веке эта легенда была вновь возрождена, причем упор в ней перенесли на типичное католическое поведение императора, который в эпоху Реформации защищал староцерковные структуры и институты.
Жозеф Жюст Скалигер, автор системы Хронологии Мировой истории, которой в целом мы пользуемся и поныне, а также гений в иных научных отраслях. Скалигер, "Об исправлении хронологии":
Эпоха средневековых пережитков. Предсказатели и пророки грядущих бед (корни этого - в эсхатологии евангелиста Иоанна, в византийских Хрониках, повествующих о дурных знамениях и кометах, в предсказаниях грядущего конца света, приписываемых императору Льву VI Мудрому, и в легендарных западноевропейских средневековых пророчествах грядузих бед, например у Великого магистра Ордена тамплиеров, Жака де Моле). Пензенский, "Нострадамус", ЖЗЛ:
Глава 27
СОКРОВИЩА МОНТЕСУМЫ
"С первыми лучами солнца испанский военачальник был уже на ногах и
принялся собирать свой отряд. Тревожный звук трубы прокатился по водам и
лесам и замер где-то в горах, отозвавшись далеким эхом. Люди становились под
знамена; сердца их бились от волнения. Расположение города угадывалось лишь
по священным огням на алтарях бесчисленных ступенчатых храмов Теокалли, едва
видных в предутренней дымке. Но вот наконец первые лучи солнца, поднявшегося
на востоке над горной грядой, пробили туман и осветили храмы; башни и дворцы
стали видны во всем своем великолепии. Было 8 ноября 1519 года -
знаменательный день в истории: в этот день европейцы впервые вступили в
столицу западного мира".
Так один из историков прошлого века, В. X. Прескотт, о котором мы еще
будем говорить, описывает тот момент всемирно-исторического значения, когда
испанский авантюрист Эрнандо Кортес вместе с четырьмя сотнями воинов получил
наконец возможность бросить первый взгляд на Мехико - столицу царства
ацтеков. Армия Кортеса прошла дамбу, соединявшую с сушей столицу ацтеков,
расположенную на острове посреди озера, и миновала большой деревянный
подъемный мост; испанцев сопровождал шеститысячный отряд союзных племен,
главным образом тлашкаланцев - заклятых врагов ацтеков. Каждому из испанцев
было ясно, что им предстоит иметь дело с весьма могущественным правителем;
об этом свидетельствовали не только бесчисленные отряды войск, которые
окружали их со всех сторон, не только колоссальные строения, возвышавшиеся
перед ними, но и рассказы местных жителей. Однако все это не поколебало их
решения, и они продолжали свой путь.
Вступив на главную улицу города, они увидели большую группу людей в
пестрых, ярких одеждах; она медленно двигалась им навстречу. Впереди шли три
важных сановника с золотыми жезлами в руках, за ними медленно плыл
сверкающий золотом паланкин, его несли на своих плечах ацтекские вельможи.
Над паланкином возвышался украшенный драгоценными камнями и серебром
балдахин из разноцветных перьев. Придворные были босы; они двигались
размеренным шагом, опустив глаза. На определенном расстоянии процессия
остановилась. Паланкин опустили на землю, и из него вышел высокий худощавый
мужчина лет сорока. Цвет кожи у него был чуть светлее, чем у его
соплеменников, лицо обрамляли гладкие, не очень длинные волосы и реденькая
бородка. На нем был расшитый жемчугом и драгоценными камнями плащ,
завязанный у шеи шнурами, на ногах - золотые сандалии; украшенные золотом
ремни обхватывали щиколотки. Он шел к Кортесу, опираясь на двух придворных;
чтобы ноги его не касались земли, слуги расстилали перед ним покрывала,
вытканные их хлопковой пряжи.
Так предстал перед Кортесом Монтесума II, царь ацтеков.
Кортес соскочил с коня и двинулся навстречу Монтесуме, также опираясь
на двух своих офицеров. Пятьдесят лет спустя Берналь Диас, один из тех, кто
сопровождал завоевателя, вспоминая об этой встрече, написал: "Я никогда не
забуду этого зрелища; хотя прошло уже много лет, оно и сейчас стоит у меня
перед глазами, словно все это было лишь вчера".
Когда эти двое глянули друг другу в глаза и выразили свои дружеские
(лишь на словах) чувства, в их лице столкнулись два мира, две эпохи.
Впервые в истории великих открытий, которой посвящена эта книга,
человек христианского Запада столкнулся не с остатками чужой цивилизации,
которую надо было бы реконструировать, а с самой этой цивилизацией во плоти
и крови. Встреча Кортеса с Монтесумой равносильна, например, встрече
Брупп-бея с Рамсесом Великим в Деир аль-Бахари или Кольдевея с
Навуходоносором, которого он повстречал бы вдруг, прогуливаясь по висячим
садам Вавилона, и с которым вступил бы, как Кортес с Монтесумой, в беседу.
Но Кортес был завоевателем, а не ученым. Красота привлекала его только
в том случае, если она воплощалась в каких-то материальных ценностях, а
величие интересовало его лишь в сравнении с самим собой. Он интересовался
только тем, что могло принести пользу лично ему, испанской короне, на худой
конец церкви, но отнюдь не науке. (Если только не относить его
географические открытия за счет жажды знаний.)
Не прошло и года после этой встречи, как Монтесума был мертв, а
блистательный город Мехико - разрушен. Только ли Мехико? Приведем слова
Шпенглера: "Эта история дает единственный в своем роде пример насильственной
смерти цивилизации. Она не угасла сама по себе, никто не заглушал и не
тормозил ее развития - ей нанесли смертельный удар в пору ее расцвета, ее
уничтожили грубо и насильственно, она погибла, как подсолнух, у которого
случайный прохожий сорвал головку".
Чтобы разобраться во всех этих событиях, необходимо бросить
ретроспективный взгляд на те освещенные заревом пожаров, занавешенные
сутанами и отгородившиеся мечами кровавые десятилетия, которые вошли в
историю христианского Запада под названием "Эпохи конкистадоров".
В 1492 году генуэзский капитан Кристобаль Колон, который приобрел
мировую известность под именем Христофор Колумб, открыл во время своего
путешествия в Индию острова Гуанахани, Кубу и Гаити, а в последующие свои
путешествия - Доминику, Гваделупу, Пуэрто-Рико, Ямайку. В конце концов он
доплыл до побережья Южной и Центральной Америки. В эти же годы Васко да Гама
проложил истинный, то есть самый близкий морской путь в Индию, позднее
Охеда, Веспуччи и Фернан Магеллан исследовали южное побережье Нового Света.
После путешествия Джона Кабота и кругосветного плавания Магеллана
существование Американского континента, протянувшегося от Лабрадора до
Огненной Земли, перестало быть тайной. А когда Нуньес Бальбоа с пафосом,
который не был чужд ни одному великому исследователю, вошел в воду Тихого
океана и со шпагой в руке торжественно объявил этот океан на вечные времена
владением испанской короны, когда Писарро и Альмагро вторглись с западного
побережья в страну инков (Перу), величайшая в истории Европы авантюра была
завершена.
Вслед за открытием началось исследование, а за исследованием пришло
завоевание, ибо Новый Свет таил в себе колоссальные богатства и как новый
рынок и как сокровищница, которую можно было грабить. Справедливо будет
отметить (отвлекаясь от всякого рода морально-политических макиавеллизмов),
что последняя причина была основной побудительной силой, заставлявшей все
новые и новые группы людей пускаться в самые рискованные путешествия, причем
на таких суденышках, которые ныне и на реке-то не встретишь. Впрочем,
несправедливо было бы видеть в манящем блеске золота единственную
побудительную причину экспедиций. Стремление к обогащению сочеталось не
только с жаждой приключений, а корыстолюбие - не только со смелостью,
граничащей с безумством. Исследователи и завоеватели предпринимали походы не
только в своих, личных интересах, не только для Фердинанда и Изабеллы, а
впоследствии для Карла V, но и для папы Александра VI Борджиа, который в
1493 году поделил мир между Португалией и Испанией. Они отправлялись в путь
как посланцы его апостолического высочества под знаменами св. Девы, как
миссионеры, борцы против язычества, и не было такого корабля, который
отправился бы в путь без священника, призванного водрузить в новых землях
крест.
С началом походов исследователей конкистадоров в Америку мир впервые в
истории человечества стал глобальным. Религия, политика, приключения в
равной мере внесли в это свой вклад.
Немалую службу экспансионистской политике этой поистине всеевропейской
державы, в которой "никогда не заходило солнце", сослужили астрономия,
география и их отпрыск - навигационная наука.
Идальго устали от пустых мечтаний - им нужны были дела; этим в первую
очередь объясняется тот факт, что фанатической вере удалось собрать под
своими священными хоругвями всех, кто жаждал приключений.
Этот краткий обзор вполне достаточен для нашего рассказа. Мы уже
неоднократно упоминали о тех случайностях, которые сыграли решающую роль в
истории науки об исчезнувших цивилизациях. Поэтому мы с удовлетворением
отмечаем, что Эрнандо Кортес - а он, как человек, открывший ацтеков,
интересует нас больше всех остальных конкистадоров - должен был стать
адвокатом. Он презирал эту специальность, и его первая попытка избежать
своей участи, отправившись в путешествие в составе экспедиции Николая Овандо
- последователя Колумба, закончилась неудачей лишь потому, что Кортес
сорвался со стены, по которой он, цепляясь за малейший выступ, карабкался на
балкон, где ему назначила свидание некая красавица. Повреждения, полученные
им в результате этого пикантного приключения (первого достоверно известного
нам приключения Кортеса), приковали его к постели, и флотилия Овандо отбыла
без него. Поневоле напрашивается вопрос, не сложилась ли бы история Нового
Света несколько по-иному, если бы стена, с которой упал Кортес, была немного
повыше? Впрочем, когда обстоятельства того требуют, люди всегда находятся,
даже такие, как Кортес.
Экспедиция Кортеса была беспримерной. За шестнадцать лет до этого,
когда девятнадцатилетний Кортес впервые высадился в Эс-паньоле, он
высокомерно заявил губернаторскому писцу, который хотел приписать ему
земельный надел: "Я прибыл сюда за золотом, а не для того, чтобы копаться в
земле, как крестьянин". Однако с золотом нужно было подождать. В 24 года
Кортесу пришлось под командованием Веласкеса принять участие в завоевании
Кубы; он отличился в этой кампании, но был посажен в тюрьму за то, что
примкнул к противникам Веласкеса, назначенного губернатором острова. Ему
удается бежать, его ловят, но он бежит снова. Впрочем, в конце концов
строптивый идальго мирится с губернатором. Удалившись в свое имение, он
первым на Кубе принимается за разведение вывезенного из Европы рогатого
скота, добывает золото и таким образом наживает целое состояние - от 2 до 3
тысяч кастелльянос. Епископ Лас-Касас, один из немногих друзей индейцев в
Новом Свете, замечает по этому поводу: "Одному лишь Господу Богу ведомо,
сколько индейских жизней было загублено из-за этих денег; надо думать, он
призовет его за это к ответу".
То, что Кортес нажил свое состояние именно таким путем, сыграло
решающую роль в его дальнейшей судьбе. Теперь, когда он мог финансировать
или принять участие в финансировании той или иной экспедиции, он добился
назначения на пост командующего эскадрой, которую снарядил и оснастил вместе
с губернатором Веласкесом. Он поставил себе задачу доплыть до берегов той
сказочной страны, о которой самозабвенно рассказывали местные жители. Однако
в последний момент у него снова начались распри с губернатором. Когда Кортес
со своим флотом, в который было вложено все его состояние и состояние его
друзей, находился уже в Тринидаде (на Кубе), Веласкес решил арестовать его.
Но Кортес пользовался необыкновенным расположением солдат - они буквально
молились на него, и исполнение приказа привело бы к солдатскому бунту. Так
Кортес отправился со своими одиннадцатью кораблями (самый большой из них был
водоизмещением 100 тонн) в одну из самых авантюристических экспедиций.
В его распоряжении было 110 матросов, 553 солдата - из них 32
арбалетчика и 13 пушечных мастеров (артиллеристов), 10 больших Фальконетов,
4 малых и 16 коней, - с этими силами он собирался завоевать страну, о
которой не имел ни малейшего представления. Кортес обратился с речью к своим
воинам; он стоял под сенью черного бархатного знамени, на котором был выткан
красный крест и золотом вышиты слова: "Друзья, последуем за крестом! Под
этим знаком мы, если мы верующие, победим". Вот последние слова этой речи:
"Нас немного, но мы сильны своей решимостью, и если она нам не изменит, то
не сомневайтесь: Всевышний, который никогда еще не оставлял испанцев в их
борьбе с язычниками, защитит вас, даже если вы будете окружены толпами
врагов, ибо ваше дело - правое и вы будете сражаться под знаком креста.
Итак, смело вперед, не теряйте бодрости и веры. Доведите так счастливо
начатое дело до достойного его завершения".
16 августа 1519 года Кортес высадился на побережье неподалеку от того
места, где впоследствии был заложен город Веракрус. В этот день началось
завоевание Мексики. Кортес думал, что ему придется иметь дело с отдельными,
разрозненными племенами, однако оказалось, что ему противостоит государство;
он считал, что ему придется помериться силами с дикарями, но оказалось, что
ему предстоит иметь дело с высокоцивилизованным народом; он ожидал увидеть
на своем пути деревушки, мелкие поселения, а перед ним высились огромные
города с храмами и дворцами. Но ничто не повлияло на его решение овладеть
этой страной; вероятно, он принадлежал к числу тех людей, которых
последующие поколения проклинают только в том случае, если они терпят
поражение.
Мы не можем останавливаться на подробностях этого безумного похода, в
результате которого Кортес через три месяца очутился в столице Монтесумы. Он
преодолел все препятствия: труднопроходимую местность, губительный климат,
неведомые болезни. Он вступает в сражения с армиями противника,
насчитывающими тридцать-пятьдесят тысяч человек, и разбивает их наголову. Он
продвигается со своим отрядом от города к городу, и молва о непобедимости
обгоняет его. Точный расчет полководца сочетается в нем с хладнокровием
палача; не раз он учинял массовую резню. Но, как дальновидный политик, он не
забывал каждый раз одарить очередные посольства Монтесумы. Одновременно он
старается натравить вассальные племена ацтеков друг на друга, так ему
удается превратить в друзей своих вчерашних врагов - тлашкаланцев.
Целеустремленно движется он вперед и вперед, и это продвижение не в силах
задержать половинчатые и бесполезные меры Монтесумы, который, хотя и
располагает по меньшей мере стотысячной армией, почему-то просит Кортеса не
вступать в пределы ацтекской столицы.
Победный марш Кортеса почти не поддается объяснению. Силу его
составляли поистине легендарная слава и хорошо организованное и
дисциплинированное войско. Здесь, как говорит один историк" "снова греки
сражались против персов". Но "греки" были сильны на этот раз не только своей
дисциплиной, они были вооружены огнестрельным оружием - неизвестным страшным
оружием для тех, с кем им приходилось сражаться. Кроме того, у них были
кони, вызывавшие смятение среди индейцев: всадник вместе со скакуном
представлялся им единым фантастическим существом. От этого суеверия ацтеки
не освободились даже тогда, когда отбили у испанцев одного из коней,
разрубили по приказанию своего предводителя его тушу на куски и разослали их
по всем городам страны.
Неотвратимо приближался день захвата столицы - 8 ноября 1519 года. До
какого-то времени это была только оккупация, но находка сокровищ в
мексиканской столице, о которых Кортес мечтал еще в девятнадцать лет, а
также несколько поспешное водружение креста на храмах ацтекских божеств
привели к целому ряду осложнений, едва не лишивших Кортеса и его солдат всех
плодов их завоевания.
10 ноября 1519 года, на третий день после того, как испанцы вошли в
столицу ацтеков, Кортес обратился к Монтесуме с просьбой разрешить построить
часовню в одном из отведенных ему и его людям дворцов. Монтесума немедленно
согласился, более того, он прислал на помощь Кортесу своих мастеров.
Между тем испанцы, осмотревшись в отведенном им помещении, заметили на
одной из старых стенок следы свежей штукатурки и с уверенностью, которую они
обрели в результате бесчисленных реквизиций, предположили, что здесь скрыта,
очевидно, недавно замурованная дверь. Их не смущает, что пока еще они здесь
находятся на положении гостей, - не задумываясь, они взламывают дверь и
зовут Кортеса.
Взглянув в пролом, Кортес вынужден на мгновение закрыть глаза: перед
ним оказалась большая кладовая, вся заставленная изделиями из золота и
драгоценностями. Грудами лежали здесь богатейшие великолепные ткани,
украшения, драгоценная утварь, чудесные произведения ювелирного искусства,
золотые и серебряные изделия, золотые и серебряные слитки. Берналь Диас,
оставивший нам описание похода Кортеса, заглянул через его плечо. "Я был, -
писал он впоследствии, - еще совсем молодым человеком, и мне показалось, что
здесь собраны все богатства мира".
Испанцы оказались перед сокровищами Монтесумы, точнее говоря,
сокровищами его отца, приумноженными стараниями сына.
Кортес сделал самое умное из всего, что мог сделать: он приказал
немедленно заделать дверь. Он не строил иллюзий насчет своего положения, он
знал, что находится на краю вулкана, извержение которого может начаться
каждую минуту.
При мысли о том, какие шансы на успех имела ничтожная кучка испанцев в
этом гигантском городе, где, по примерным подсчетам, было не менее 65 000
домов, поражаешься наглости этих людей. В самом деле, на что они
рассчитывали? Как должна была развиваться далее эта авантюра? Наконец, была
ли у них реальная возможность вывезти эти сокровища из города на глазах
повелителя ацтеков и его многочисленных войск? Неужели конкистадоры были так
ослеплены, что всерьез рассчитывали захватить в этой стране власть и
поработить ее экономически, так же как они это сделали на диких островах
Нового Света? Да, они действительно были ослеплены, впрочем, их ослепление
не выходило за рамки реальной политики, хотя сегодня эта политика и
представляется в достаточной степени ирреальной. Существовала лишь одна
возможность, одно средство получить достаточную власть в столице; изыскать
ее могли только авантюристы, а осуществить - только конкистадоры. Кортес
достаточно хорошо разобрался в истинном отношении ацтеков к Монтесуме, чтобы
понять: если испанцам удастся захватить в плен Монтесуму, любые враждебные
действия его подданных будут исключены.
По прошествии некоторого времени Кортес предложил Монтесуме поселиться
в том дворце, где жил он, Кортес, и тем самым соединить царскую резиденцию
со своей собственной. Он сумел привести убедительные доводы, подкрепив свою
сдержанную просьбу завуалированными угрозами - у дверей стояли в полном
боевом вооружении его лучшие воины, - и Монтесума, поддавшись на какое-то
мгновение ничем не оправданной слабости, согласился.
К вечеру того же дня в одном из дворцов Монтесумы, отведенном Кортесу и
его людям, в специально выстроенной часовне патеры Ольмедо и Диас читали
мессу. Слева от них лежали отделенные стеной сокровища, в которых были
кровно заинтересованы все молитвенно преклоненные испанцы, а справа - в
другом, непосредственно примыкавшем к часовне помещении, находился Монтесума
- еще царь, сидящий в самом сердце своей державы, но уже не более как
заложник в руках кучки бесчестных людей. Окружавшие его придворные пытались
утешить своего господина, но он живо чувствовал всю унизительность своего
положения. Берналь Диас отмечает, что все испанцы были настроены серьезно и
благоговейно "отчасти из-за самой церемонии, а отчасти потому, что месса
призвана была оказать поучительное влияние на погрязших во мраке язычников".
Все шло как по писаному, успехам Кортеса, казалось, не будет конца, как
вдруг одно за другим последовали три события, резко изменившие всю картину.
Первые разногласия возникли в среде самих испанцев. Захватив в плен
Монтесуму, Кортес уже не видел больше оснований скрывать, что ему удалось
найти запрятанные сокровища. Несчастный император попытался спасти свое
достоинство, "подарив" сокровища великому повелителю Кортеса - далекому
испанскому королю - и одновременно принеся ему вассальную клятву; если
вспомнить, в каком положении находился Монтесума, этому акту вряд ли можно
придать большое значение. Кортес приказал принести клад в один из залов и
взвесить его. Весы и гири пришлось принести свои - ацтекам они были
неизвестны, хотя подданные Монтесумы отлично владели искусством счета. Клад
был оценен в 162 000 золотых песо; выраженная в долларах (подсчет был сделан
в прошлом столетии) эта сумма составляла 6,3 миллиона. Для XVI столетия она
была колоссальной, по всей вероятности, таких богатств не имел в своей казне
ни один из европейских монархов. Стоит ли удивляться тому, что солдаты
буквально обезумели, подсчитав, сколько придется на долю каждого?
Однако у Кортеса были свои соображения насчет дележа. Да и так ли уж он
был не прав? Ведь он отправился в поход по поручению испанского короля,
который имел все основания рассчитывать на часть добычи. Но кто снарядил
корабли, кто и до сих пор сидит по уши в долгах, как не он, Кортес? Ведь
наступит день, когда придется их отдавать! И Кортес распорядился разделить
всю добычу на пять частей: одну от отделил для короля; другую взял себе;
третья предназначалась для Веласкеса (ведь, отправляясь в Мексику, Кортес
нарушил его приказ и попросту удрал от него, теперь необходимо было его
подмазать); четвертый пай был отдан пушечным мастерам, самопальщикам,
арбалетчикам и гарнизону Вера-Крус; и лишь оставшуюся часть - одну пятую
сокровищ Монтесумы - поделили между солдатами; на долю каждого досталось по
сто песо - ничтожная сумма, если учесть все перенесенные ими тяготы, пустяк
для тех, кто видел весь клад.
Дело чуть до дошло до открытого бунта. Начались кровавые дуэли. Кортесу
пришлось вмешаться; он действовал не строгостью, а обещаниями, уговаривая
солдат, как об этом рассказывает один из его воинов, "с помощью красивых
слов, которые у него всегда были в запасе на все случаи жизни". Солдаты
послушались его. Кортес пообещал им такое вознаграждение, о котором они и
мечтать не смели; однако пока солдаты получили лишь пятую часть всей добычи
- остальные четыре пятых оставались во дворце.
События, происшедшие спустя несколько месяцев, были куда более
серьезными. Во главе гарнизона Веракрус стоял преданный Кортесу офицер; он и
сообщил конкистадору, что по приказанию разгневанного Веласкеса в гавань
Веракрус прибыла эскадра под командованием некоего Нарваэса. Единственная
его цель - захватить Кортеса, отстранить его от должности, арестовать за
открытый мятеж и превышение полномочий и доставить в кандалах на остров
Куба. От того же офицера Кортес узнает совершенно невероятные подробности:
на 18 каравеллах Нарваэса находятся 80 всадников, 80 самопальщиков, 150
арбалетчиков и множество пушек. Так Кортес, который и без того сидит на
пороховом погребе в самом центре враждебной ему столицы ацтеков, внезапно
приобретает еще одного врага - на этот раз в лице своих соотечественников.
Этот враждебный Кортесу отряд не только намного сильнее, чем его
собственный, - он представляет собой наиболее мощные вооруженные силы из
всех когда-либо вступавших в бой в Новом Свете. И тогда происходит нечто
невероятное, настолько поразительное, что каждый, кто до сих пор считал
Кортеса просто счастливчиком и объяснял его успехи свойственной ему
напористостью и плохим вооружением индейцев, должен был теперь изменить свою
точку зрения. Кортес принимает решение выступить навстречу Нарваэсу и
разбить его наголову.
Каким же образом он предполагал это сделать?
Он отваживается оставить две трети своих солдат под командованием Педро
Альварадо в Мехико - в качестве гарнизона и одновременно для охраны
Монтесумы - ценного заложника. Сам же с оставшейся третью, что составляло
семьдесят человек, выступает навстречу Нарваэсу. Покидая Мехико, он
умудрился до такой степени запугать Монтесуму рассказами о том, каким
наказаниям он подвергнет соотечественников, что нерешительный правитель,
ожидая от возращения испанцев самого ужасного, не желал слушать свою
советников и приближенных, пытавшихся убедить его воспользоваться самым
благоприятным для восстания моментом. Более того, стараясь задобрить
Кортеса, он дошел в своей кротости до того, что проводил его (разумеется,
под охраной Альварадо) до плотины, обнял на прощание и пожелал успехов.
Пополнив свой отряд за счет союзников - теперь он уже насчитывает 266
человек, - Кортес спускается вниз, на равнину, в Tierra caliente. Льет
дождь, бушует непогода. Через разведчиков Кортес узнает, что Нарваэс дошел
до Семпоалы; таким образом, теперь его отделяет от противника только река.
Тем временем Нарваэс, опытный и рассудительный военачальник, решает
идти вечером к реке, чтобы напасть на Кортеса, однако его солдаты выражают
недовольство: кому захочется воевать в такую проклятую погоду? И Нарваэс,
уверенный, что в эту темную и дождливую ночь Кортес не решится на переправу,
возвращается в город и спокойно располагается на отдых, целиком положившись
на превосходство своих сил.
Но Кортес все-таки переправляется через реку. Он застает врасплох
часовых противника, и вот уже немногочисленные, плохо вооруженные солдаты с
кличем "Espiritu Santo!" ("Святой дух!") врываются под командованием Кортеса
в лагерь Нарваэса, до отказа набитый солдатами и вооружением. Это случилось
в ночь под Троицын день 1520 года. Нападение застает Нарваэса врасплох; в
коротком, но ожесточенном ночном бою, озаряемом лишь пламенем пожарищ и
вспышками орудий - впрочем, пушкари успевают сделать не более одного
выстрела, - Кортес захватывает лагерь. Нарваэс сражается на вершине одного
их храмов. Метко пущенное копье попадает ему в глаз. Стоны Нарваэса
перекрывает торжествующий возглас Кортеса: "Победа!" Впоследствии
рассказывали, будто за правое дело Кортеса вступились кокуйо - светляки
фантастических размеров: целыми роями слетались они к лагерю, и людям
Нарваэса казалось, что их окружает огромная армия, движущаяся при свете
факелов. Однако совершенно очевидно, что заслуга победы принадлежала
Кортесу; все ее значение можно было оценить лишь тогда, когда большинство
побежденных согласилось принести Кортесу клятву верности и когда он
подсчитал трофеи - пушки, ружья, коней. Только теперь, впервые за все время
экспедиции Кортеса, в его распоряжении оказались действительно мощные
вооруженные силы. Впрочем, то, что Кортесу каким-то чудом удавалось до сих
пор с маленьким отрядом, ему не удалось сделать, имея большую армию.
Глава 28
ОБЕЗГЛАВЛЕННАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Испанцы вторглись в страну с мечом и крестом: под сенью креста
маршировали они, призывая на помощь Espiritu Santo - Святой дух. Кресты, а
затем и церкви поднимались там, где испанцы утверждались более или менее
прочно. Священники исповедовали воинов перед каждой битвой, служили
торжественные мессы после каждой победы и пытались обратить в христианскую
веру ацтеков.
Здесь не место исследовать значение и правомочность миссионерской
деятельности. Для нас важно одно: вторгшись в царство ацтеков, испанцы
впервые столкнулись не с дикими племенами, вся религия которых сводится к
нескольким обрядам и примитивному анимизму, к обожествлению природы и духа,
а с древней религией, которая хоть и была в целом политеистичной, но в
почитании двух своих главных богов - Хуицилопочтли и Кецалькоатля -
проявляла явно монотеистические тенденции; кроме того, благодаря тесной
связи с астрономией эта религия наложила определенный отпечаток на всю
цивилизацию страны, что до сих пор было характерно во всяком случае, в
известном тогда мире - для всемирных и искупительных религий.
Ошибка испанцев и их священников заключалась в том, что они слишком
поздно это заметили. Но могли ли они это вообще заметить? Необходимо
вспомнить, какое значение имела церковь в начале XVI века. В те годы, когда
Кортес маршировал по Мексике, Мартин Лютер был всего-навсего мятежным
монахом, автором нескольких крамольных статей, Коперник еще не возвестил
миру о своей теории, а Галилео Галилей и Джордано Бруно еще не успели
родиться. В те времена не существовало искусства, науки, да и самой жизни
вне церкви. Все западноевропейское мышление было христианским.
Ограниченность такого представления о мире, абсолютная вера в его
правильность, в вечность его существования и его очистительную силу
неизбежно порождали нетерпимость. Все, что не было христианским, объявлялось
языческим; все, кто жил и мыслил по-иному, считались варварами.
Эти представления, присущие людям XVI столетия, мешали им признавать
право на существование каких-либо иных воззрений даже в тех случаях, когда
эти воззрения являлись следствием совершенно другого взгляда на мир, другого
восприятия окружающего. Эти представления были весьма ограниченными, и они
не могли быть поколеблены даже тогда, когда завоеватели Мексики столкнулись
с очевидными признаками высокоорганизованной и высокоразвитой в социальном
отношении жизни ацтеков, познакомились с их системой образования и
воспитания, узнали о некоторых поистине поразительных открытиях, сделанных
ацтекскими жрецами в области астрономии.
Уверенности завоевателей в том, что они имеют дело с дикарями, которые
нуждаются в обращении в истинную веру, не могли поколебать даже явные
признаки цивилизации: большие города, образцовая система дорог и связи,
великолепные здания и храмы. Богатейший город Мехико с его лагунами,
прудами, улицами, плавающими островами цветов (чинампами, которые видел еще
Александр Гумбольдт) был для них всего лишь дьявольским наваждением.
К несчастью, религия ацтеков включала один обряд, который и в самом
деле должен был вызывать у каждого, кому приходилось об этом узнать, чувство
отвращения и мысли о кознях дьявола: в государстве ацтеков богам приносились
бесчисленные человеческие жертвы; жрецы вспарывали обреченному грудную
клетку и извлекали из нее еще трепещущее окровавленное сердце. И только
теперь мы имеем, быть может, право напомнить испанцам, которые со всей
страстью восстали против этого кровавого обычая, о заживо сожженных на
бесчисленных кострах людях - жертвах их собственной инквизиции.
Таким образом, в цивилизации ацтеков высокая нравственность сочеталась
с варварскими обычаями и традициями. Само собой разумеется, что испанцы не
сумели увидеть в этой двойственности единства своеобразной культуры; они не
смогли понять, что ацтеков в отличие от дикарей, с которыми приходилось
иметь дело Колумбу, Веспуччи и Кабралю, можно было запугивать только до тех
пор, пока дело не касалось их религии. Испанцы не отдавали себе отчета в
том, что благодаря страху ацтеков перед оружием они могли творить
безнаказанно любые злодеяния и насилия, совершать любые недостойные поступки
- все, кроме одного: кроме святотатства и осквернения храмов. Но именно это
они и сделали. В результате Кортес чуть было не лишился всех плодов своих
побед - и военных и политических.
Интересно, что наиболее ревностными миссионерами в окружении Кортеса
были как раз не священники. Патеры Диас и Ольмедо (в особенности последний)
действовали очень осторожно, с большим тактом.
Скорее всего, первым, кто предпринял попытку обратить в христианство
Монтесуму, был сам Кортес - это подтверждается всеми сообщениями; быть
может, он сделал это, повинуясь бессознательному желанию искупить свои
грехи. Монтесума выслушал его весьма вежливо, но когда Кортес стал
противопоставлять кровавым жертвоприношениям религии ацтеков чистую и
простую службу католической мессы, он дал понять конкистадору, что, по его
мнению, человеческие жертвоприношения - обряд более невинный, чем
христианский обычай вкушать плоть и кровь бога. Трудно сказать, был ли
Кортес настолько силен в споре, чтобы противопоставить что-нибудь этой точке
зрения. Впрочем, это его не остановило. Он попросил разрешения осмотреть
один из больших храмов ацтеков. Монтесума посоветовался со своими жрецами, и
после долгих колебаний разрешение на осмотр было дано. Кортес тотчас
отправился в Большой Теокалли - храм, расположенный в центре города,
неподалеку от того дворца, который был отведен испанцам. Он высказал патеру
Ольмедо мысль, что это самое подходящее место для водружения креста, но тот
отговорил его. Потом оба они очутились перед большим камнем из яшмы, на
котором производилось заклание жертв: их убивали с помощью ножей из
обсидиана - вулканического стекла, - и увидели статую бога Хуицилопочтли. Он
был ужасен: с точки зрения испанцев, Хуицилопочтли был похож на настоящего
дьявола, такого, каким его издревле малевала их собственная церковь. Тело
этого безобразного бога - бога войны ацтеков - было опоясано змеей,
сделанной из жемчуга и драгоценных камней. Берналь Диас, который и здесь не
отставал от Кортеса, отвел взгляд; и вот тут-то он увидел нечто еще более
страшное: все стены этого обширного помещения были залиты кровью. "Смрад, -
писал он впоследствии, - был сильнее, чем на бойне в Кастилии". Он бросил
взгляд на алтарь: там лежали три сердца, которые, как ему показалось, еще
трепетали и дымились.
Спустившись по бесчисленным ступенькам вниз, испанцы обратили внимание
на большое здание, стоявшее на холме. Войдя в него, они увидели, что оно до
потолка заполнено аккуратно сложенными черепами: то были черепа бесчисленных
жертв. Один из солдат принялся их считать и пришел к выводу, что их должно
здесь быть по меньшей мере 136 тысяч.
Вскоре после этого - время просьб уже миновало, настало время
приказаний, подкрепленных угрозами, - Кортес занял одну из башен Большого
Теокалли. После первого посещения башни Кортес разразился непристойной и
грубой богохульной речью, вызвав на этот раз замешательство Монтесумы.
Впервые он пришел в волнение и посмел возразить, обратив внимание Кортеса на
то, что подобных речей его народ не стерпит. Но Кортес продолжал упрямо
проводить свою линию: он приказал очистить помещение башни, соорудить там
алтарь и крест, а также поставить изображение св. Девы. Золото и драгоценные
камни, находившиеся в храме, были вынесены (не будем уточнять, куда именно),
а стены украшены цветами. И когда здесь наконец грянуло "Те deum",
собравшиеся на лестнице и на площадке Большого Теокалли испанцы, по словам
очевидцев, заплакали от радости.
Теперь до того злодеяния, которое переполнило чашу терпения жителей
Мехико, оставался один шаг.
Вот как это случилось. В отсутствие Кортеса - он в это время отправился
навстречу Нарваэсу, чтобы одержать свою блестящую победу, - ацтекские жрецы
обратились к его заместителю Альварадо с просьбой разрешить им провести в
Большом Теокалли (в одной из башен которого, как мы уже упоминали,
находилась часовня испанцев) ежегодный традиционный праздник с массовыми
плясками, торжественными богослужениями и обрядовыми песнями, посвященными
богу войны Хуицилопочтли.
Альварадо разрешил, но поставил два условия: 1) ацтеки не должны
приносить при этом человеческих жертв; 2) при них не должно быть оружия.
В день празднества в Теокалли собралось примерно 600 ацтеков, в
большинстве своем представители самых знатных родов (сведения об их
численности разноречивы), все они были безоружны. Надев лучшие наряды и
украсив себя драгоценными камнями и ожерельями, они приступили к совершению
религиозных обрядов. Вскоре с ними смешалось множество испанцев в полном
вооружении; в разгар празднества раздался условный сигнал, по которому
испанцы бросились на ацтеков и безжалостно перебили их.
Злодеяние это совершенно непонятно; оно осталось необъяснимым и
исторически, ибо какое этому, собственно, можно дать объяснение? Один из
свидетелей этой бойни писал: "Кровь текла ручьями, словно вода в сильный
ливень".
Когда Кортес, одержав победу, возвратился со своим войском в Мехико,
город был уже совсем другим. После неслыханного злодеяния весь народ
восстал. Одного из братьев Монтесумы, Куитлауака, восставшие поставили во
главе войска вместо плененного повелителя и начали штурмовать дворец, в
котором укрепился Альварадо. Кортес прибыл как раз вовремя, но, сняв осаду с
дворца, он, таким образом, попал в западню сам. Более того, каждая вылазка,
которую предпринимал Кортес, была Пирровой победой: он разрушил триста домов
- ацтеки уничтожили все мосты, по которым он мог бы отступить из города; он
сжег Большой Теокалли - ацтеки с новой яростью бросились на штурм его
укреплений. Непостижимый Монтесума, человек с несомненно богатым военным
прошлым (насколько известно, он принимал участие в девяти сражениях), при
котором государство ацтеков достигло наивысшего расцвета и могущества, стал
после вторжения испанцев совершенно безвольным монархом; теперь он предложил
выступить посредником между испанцами и своими соотечественниками.
Облачившись в парадные одежды и надев все свои регалии, он взошел на стену
дворца и обратился к своему народу. И тогда народ свершил свой суд над ним -
в него полетели камни и стрелы. 30 июня 1520 года Монтесума, который до
последних дней своей жизни оставался пленником испанцев, умер. Опасность,
угрожавшая испанцам, достигла, казалось, наивысшей точки. Последний козырь
авантюристов в игре, где на карту была поставлена Мексика, был бит:
плененный ими правитель страны Монтесума - мертв. Наступила самая страшная
ночь Кортеса, ночь, которая вошла в историю под названием "Ночь печали".
Мы уже упоминали, что при дележе сокровищ Монтесумы дело дошло чуть ли
не до мятежа.
Когда Кортес отдал ночью приказ готовиться к прорыву, приказ, на
который его толкнуло отчаяние (ведь он собирался пробиться с кучкой своих
людей сквозь армию, насчитывающую десятки тысяч солдат), он велел снести в
одну комнату все золото, все драгоценности Монтесумы и презрительно сказал:
"Пусть каждый возьмет сколько хочет", а потом добавил: "Смотрите, не
перегружайтесь, помните: темной ночью налегке ехать - вернее доехать". И
только ту часть добычи, которая предназначалась для испанского короля, он
приказал навьючить на лошадей, идущих в середине колонны; он рассчитывал,
что в случае поражения сокровища помогут ему оправдаться перед монархом.
Старые сподвижники Кортеса знали цену его советам и не стали жадничать,
но новички - те, кто присоединился к нему после победы над Нарваэсом, -
оставили этот совет без внимания; они нацепили на себя все украшения, какие
только могли унести, наполнили золотыми слитками пояса и сапоги, привязали
покрытые жемчугом и драгоценными камнями предметы обихода прямо к телу,
одним словом, нагрузились так, что уже после первого получаса пути еле
плелись в арьергарде. И все-таки, несмотря на их жадность, большая часть
сокровищ Монтесумы осталась во дворце.
В эти первые полчаса ночи на 1 июля 1520 года испанцам удалось, не
возбудив подозрений ацтеков, питавших какую-то удивительную неприязнь к
ночным боям, пройти через мертвый город и достигнуть плотины. Однако здесь
их заметили; раздались окрики часовых; загудел огромный барабан - сигнал
жрецов Теокалли, и с этого момента начался ад.
Это действительно был ад в полном смысле слова. Испанцам удалось
преодолеть с помощью переносного моста, который они сами же соорудили,
первый пролет плотины. Тут пошел дождь, и шум падающей воды смешался с шумом
весел бесчисленных пирог. Крики отчаяния испанцев, которые скользили по
мокрой земле и не могли ни на метр продвинуться дальше, перекрыл боевой
свист ацтеков. В испанцев полетели камни и стрелы, а вслед за этим, едва
различимые в темноте и за стеной дождя, на испанцев обрушились ацтекские
воины, которые пустили в ход свои боевые топоры и палицы с остриями из
твердого, как железо, обсидиана.
Между тем передовой отряд испанцев, достигший второго пролета,
недоумевал, почему задерживается переносной мост. Но вот пришла весть,
ужаснее которой трудно было себе представить: переносной мост под тяжестью
сражавшихся настолько ушел в землю, что не было никакой возможности его
вытащить. До этого момента можно было еще говорить об организованном
отступлении, теперь же началось бегство. Паника овладела и солдатами и
офицерами. Отряда больше не существовало - осталась кучка обезумевших от
страха людей. Каждый думал лишь о своем спасении. Вплавь, цепляясь за хвосты
лошадей, за доски и бревна, пытались они достигнуть берега. Оружие, вещевые
мешки, а в конце концов и золото, которым были наполнены карманы и пояса
испанцев, - все кануло в пучину.
Здесь не место описывать подробности этого проигранного испанцами
сражения, достаточно упомянуть, что все они, включая и Кортеса, который, по
единодушному свидетельству очевидцев, проявил настоящие чудеса храбрости,
были изранены, покрыты ссадинами и синяками. Наступило утро, хмурое,
дождливое. Плотина осталась позади; ацтеки не торопились преследовать
испанцев - они занялись подсчетом трофеев. Теперь Кортес мог наконец
произвести смотр остаткам своего отряда. Сведения современников о потерях,
понесенных испанцами в эту ночь, разноречивы. Сопоставляя их данные, можно
прийти к выводу, что отряд Кортеса потерял не менее трети своего состава.
Численность войск его союзников тлашкаланцев уменьшилась, по одним
сведениям, на одну четверть, по другим - на одну пятую часть. Армия потеряла
все ружья и боеприпасы, часть аркебуз, много коней. Теперь отряд Кортеса
представлял собой лишь жалкое подобие того отряда, который девять месяцев
назад вошел в столицу ацтеков.
Впрочем, их путь еще не был закончен. Долгие восемь дней брели они,
стараясь идти как можно быстрее, - не следует забывать, что все они едва
держались на ногах от усталости, к тому же им не хватало еды; не раз во
время пути им приходилось отбиваться от преследователей. Так шли они,
стремясь поскорее достигнуть Тлашкалы - земли своих союзников, заклятых
врагов ацтеков. И когда наконец 8 июля 1520 года они перевалили через
хребет, окаймлявший долину Отумбы, их глазам представилась картина, которая,
казалось, не оставляла никакого сомнения в дальнейшей судьбе отряда.
Вся долина, через которую пролегал их единственный путь, была,
насколько простирался взор, заполнена ацтекскими войсками, построенными в
строгом боевом порядке. Впереди боевых колонн были видны предводители
племен; в разноцветных одеяниях и украшениях из перьев они резко выделялись
на белоснежном фоне хлопковых панцирей рядовых воинов - словно пестрые птицы
на белом снегу.
Положение было отчаянное, но у испанцев не было выбора. В самом деле,
что они могли предпринять? Вернуться? Но позади их ожидал плен, а участь
людей, попавших в плен к ацтекам, была известна: их некоторое время
откармливали, нередко посадив на это время в деревянные клетки, а затем
приносили в жертву богам. Оставалось одно: попытаться пробиться вперед.
Другого выхода не было.
Горстке испанцев, лишенных огнестрельного оружия, благодаря которому
они одержали свои первые победы, противостояла армия ацтеков, насчитывавшая,
по приблизительным подсчетам, не менее 200 000 человек. И в этой безнадежной
ситуации, когда, казалось, у испанцев не было ни малейших шансов на успех,
внезапно происходит чудо.
Разделив свой отряд на три группки, прикрыв их с флангов остатками
кавалерии (в отряде оставалось всего лишь 20 всадников), Кортес врезался в
бушующее море ацтекских войск, которое, казалось, вот-вот захлестнет его
воинов. Кавалеристам удалось пробить узкий коридор в толще неприятеля, но
ацтеки сомкнули свои ряды позади атакующих, словно гибкие травы позади
плуга. Кортес сражается в первых рядах; под ним убивают коня - он
пересаживается на другого, его ранят в голову, но он продолжает сражаться.
Однако его окружают новые силы. Отражая и нанося удары, он внезапно замечает
впереди, на небольшом холме, группу великолепно одетых всадников, окруживших
паланкин. Кортес сразу же догадался, что среди них находится вражеский
военачальник Сихуаку - он узнал его по возвышающемуся у него над головой
боевому штандарту с золотой сеткой, который являлся одновременно и знаменем
и знаком главнокомандующего. И вот тут-то происходит чудо, которое совершает
не пресвятая Дева и не какой-нибудь святой, а Эрнандо Кортес. Забыв о ране,
Кортес вздыбил коня и, рассыпая направо и налево удары, расчищая себе дорогу
копьем и мечом, врезался вместе с двумя-тремя своими ветеранами во фланг
ацтеков. Вражеские воины не в состоянии его задержать; на полном скаку он
подлетает к паланкину... и вот уже вражеский главнокомандующий падает,
пронзенный копьем Кортеса. С ликующим возгласом выхватывает у него Кортес
золотое знамя и высоко поднимает его над головой.
И тогда поражение оборачивается победой. Увидев в руках белого
завоевателя, который в этот момент, вероятно, казался ацтекам еще более
могущественным, чем их собственные боги, свое знамя, свой символ победы,
ацтекские воины бросились бежать. В тот миг, когда Эрнандо Кортес поднял над
головой вражеское знамя, судьба Мехико была решена - царство последнего
Монтесумы перестало существовать.
Предоставим в заключение слово историку: "Как бы мы ни оценивали это
завоевание с точки зрения моральной, с точки зрения военной оно достойно
восхищения. Кучка авантюристов, плохо вооруженных, с весьма скудным
снаряжением, высадилась на побережье мощной державы, населенной горячим,
воинственным племенем... не зная ни языка, ни страны, не имея ни карты, ни
компаса... не ведая того, что принесет им следующий шаг, - попадут ли они к
враждебно настроенным племенам или же угодят куда-нибудь в пустыню; во время
первых стычек с местными жителями они чуть было не терпят поражение, но им
все-таки удается продвинуться вперед и дойти до столицы. Знакомство с
высокой культурой и моралью этого народа не только не поколебало их
намерения, но даже еще более укрепило его; они умудрились захватить в плен
правителя, убить на глазах его подданных его министров и, будучи с большими
потерями изгнаны из города, сумели вновь собраться с силами и благодаря
искусно разработанной и бесстрашно осуществленной операции возвратиться в
этот город вновь, утвердив тем самым свое господство над всей страной. Разве
не удивительно, что все это смогла осуществить жалкая кучка авантюристов?
Этот факт действительно похож на чудо, во всяком случае, он является
беспримерным в истории".
Для полноты картины следует добавить, что в последовавшие за сражением
при Отумбе месяцы ацтекский народ сумел в последний раз перед своей гибелью
вновь подняться, проявив при новом властителе такую твердость духа, какую во
время правления Монтесумы в нем трудно было даже подозревать; впрочем, для
"американских римлян", кем ацтеки и являлись до прихода Кортеса, она была
вполне естественной. Брат Монтесумы Куитлауак правил всего лишь четыре
месяца - он умер от оспы; его преемником был двадцатипятилетний Куаутемок.
Он ожесточенно защищал столицу своего государства и нанес большой урон
получившему солидные подкрепления Кортесу - значительно больший, чем все
ацтекские полководцы до него. Однако в конце концов Мехико был разрушен, его
дома сожжены, боги низвергнуты, каналы засыпаны. (Сегодня город Мехико уже
не "Венеция".) Куаутемока испанцы захватили в плен и повесили.
Вслед за этим началась христианизация и колонизация страны. На месте
Теокалли, по крутым ступеням которого жрецы сбрасывали во время последней
осады попавшихся к ним в руки испанцев, предварительно вырвав у них из груди
сердце, был воздвигнут видный издалека храм св. Франциска. Дома были
отстроены заново, и уже через несколько лет в городе жили несколько
испанских (нередко смешанных) семейств и не менее тридцати тысяч индейских.
Земля была захвачена испанцами и разделена по принципу так называемого
репартимьенто; для всех народов, некогда входивших в царство ацтеков, а
также для всех племен, покоренных испанцами впоследствии, это означало
рабство; исключение, и то временное, было сделано только для тлашкаланцев,
которым Кортес был так многим обязан. Да и кто мог ожидать, что они
останутся свободными?
Впрочем, успех, от которого выиграла далекая Испания, омрачало одно
обстоятельство - потеря сокровищ Монтесумы. Испанцы рассчитывали, что,
возвратившись в Мехико, они сумеют разыскать оставленную ими в бурную "Ночь
печали" часть клада, но клад исчез бесследно и не найден вплоть до
настоящего времени. Пытаясь выведать, куда ацтеки его запрятали, Кортес,
прежде чем повесить Куаутемока, подверг его пыткам, но так и не сумел ничего
добиться. Тогда он приказал обыскать все плотины и лагуны. Были найдены
кое-какие драгоценности и золото на общую сумму около 130 000 золотых
касталльянос, что составило примерно одну пятую часть всех сокровищ
Монтесумы, то есть именно ту сумму, которую Кортес собирался преподнести в
дар испанскому королю. Но золото ацтеков так и не попало в испанскую казну:
корабль, на котором оно было отправлено (об этом писал в своем письме от 15
мая 1522 года Кортес), был захвачен французами, и обладателем золота
нежданно-негаданно стал вместо Карла V Франциск I Французский, разумеется,
не ожидавший такого поворота событий. Вспоминая об этом, невольно
испытываешь какое-то злорадное удовлетворение.
Пора, однако, прервать наше повествование для того, чтобы сделать
кое-какие выводы.
Книга наша не является рассказом о великих географических открытиях и
уж тем более не историей военных и политических завоеваний прошлого. Нас
интересует история открытий древнейших цивилизаций, и нам пора наконец
разобраться в том, какое значение имеют завоевания Кортеса для изучения
истории древнейших цивилизаций Центральной Америки. То, что такая древняя
цивилизация существовала здесь до вторжения Кортеса, ясно из всего нами
рассказанного.
Если рассматривать Кортеса не как конкистадора, а просто как одного из
первооткрывателей цивилизации, которая была мертва уже для человека XVII
столетия, а для нас и подавно мертва, так же как любая из тех цивилизаций, о
которых мы уже рассказали, возникает вполне закономерный вопрос: какие
сведения оставили об этой цивилизации ее современники или их ближайшие
потомки?
И вот тут выясняются удивительные вещи; так же как и все остальные
свидетели, Кортес никогда не упускал случая подчеркнуть лишний раз силу и
могущество того народа, который он поработил, иначе он бы проиграл в глазах
критически относившихся к нему современников. Однако он никогда не
обмолвился и полусловом о том, что он не просто разрушил варварско-языческую
державу, а фактически походя обезглавил целую цивилизацию. Ничего не говорил
он также и о том, что, собственно, эта цивилизация собой представляла,
каково было ее истинное значение. Если это еще можно объяснить духом времени
и мировоззрением столетия, которое знало хронистов, но еще не знало
историков, то совершенно необъясним другой, прямо-таки беспрецедентный факт:
потомство, которое вступило в жизнь в начале XVI века, не только не удержало
в памяти подробностей о жизни и культуре ацтеков, но позабыло даже о самом
их существовании. И по мере того как Новый Свет все сильнее втягивался в
орбиту политической и хозяйственной жизни Европы (его связь с Европой была
значительно сильнее, чем, скажем, у Месопотамии), тот факт, что в Америке
некогда существовали государства с самобытной культурой, был настолько
прочно забыт, что вплоть до недавнего времени наука не уделяла изучению этих
цивилизаций того внимания, которого они заслуживали. О пробеле в данной
области науки свидетельствуют не только наши собственные недостаточные
знания, но хотя бы и тот факт, что в большинстве энциклопедий и во многих
специальных трудах по всеобщей истории о цивилизациях тольтеков, майя и
ацтеков либо вовсе не говорится, либо едва упоминается.
Объясняется это нередко тем, что древнеамериканские цивилизации не были
так тесно связаны с нашей цивилизацией, как, скажем, вавилонская, египетская
и греческая, однако этот довод нельзя признать состоятельным. Вспомним хотя
бы, что не менее далекие цивилизации Китая и Индии гораздо более знакомы
нам, чем древнеамериканские, несмотря на то что и в экономическом и в
политическом отношениях они гораздо более далеки от нас, чем Мексика,
полностью испанизированная еще четыреста лет назад и включенная впоследствии
в континентально-американскую сферу влияния. Вспомним еще об одном факте:
первый американский научно-исследовательский археологический институт,
основанный в 1879 году, занимался на протяжении нескольких десятилетий
только раскопками в Европе. И даже сегодня из тех колоссальных сумм, какие
американские научные институты расходуют на археологические изыскания, лишь
ничтожная доля попадает в руки нескольких ученых, занимающихся
археологическими раскопками в той части света, где эти институты
расположены.
Таким образом, цивилизация ацтеков - это не только исчезнувшая, но и
забытая тотчас после открытия цивилизация; мы имеем все основания это
утверждать.
Мы так часто упоминали о могуществе и величии цивилизации ацтеков, что
пора уже перестать ее переоценивать. Но мы должны были столь упорно вбивать
это сознание потому, что среди других американских цивилизаций она была
открыта первой и тем самым обеспечила себе место в этой книге, где
излагается история археологических исследований. Далее мы увидим, что в
Америке были и другие, гораздо более значительные цивилизации и что
цивилизация ацтеков сама является всего лишь отблеском еще более высокой,
более древней культуры.
Так мы снова входим в русло нашего рассказа. Мы приходим ко второму
открытию древней Америки. Оно связано с именами двух людей - один из них, не
переступая порога своей комнаты, открыл существование древних ацтеков;
другой, пробиваясь сквозь джунгли с мачете в руках, открыл еще более древний
народ, впервые обнаруженный одним из сподвижников Кортеса.
На этот раз ученый отнесся к нему с тем почтением к прошлому, которому
научились лишь в XIX веке. Впрочем, и второе открытие в общем ничего не
дало: для того чтобы древние американцы могли занять подобающее им место в
истории цивилизации, понадобилось еще и третье, которое было сделано уже в
наши дни. Обо всем этом мы поговорим в одной из последующих глав.
Голливудская экранизация. Шекспир, Юлий Цезарь, 1953 год. Марлон Брандо как Марк Антоний в погребальной речи в честь Цезаря "исполнил". Пожалуй, лучшая роль Брандо в кинематографе. Чувствуется, что Марк Антоний, связанный обязательствами перед убийцами Цезаря, так и распирается чувствами. Но он сдерживает своё желание высказать всё что хочет, и говорит только то, и только так, как было уговорено. И всё же ему удаётся возбудить толпу...
.png)
.jpg)
_-_Google_Art_Project.jpg)
