←  Высокое Средневековье

Исторический форум: история России, всемирная история

»

Таинственный 13 век

Фотография Play Play 14.05 2008

Нет в истории средневековой Руси эпохи страшнее, чем трагическое XIII столетие. Кривой татарской саблей надвое рассечено наше прошлое. И уже дня современников монгольского нашествия ужасы кровавого разорения Руси стали исходной точкой отсчета времени. Уже тогда, как и сейчас, упоминая то или иное событие, говорили: это случилось до монгольского нашествия — или после него.

Археологи видят в земле страшный след, оставленный завоевателями. Порой он предстает веред ними черной угольной прослойкой пожарища. И нередко такая прослойка оказывается последней в ряду напластований; выше ее — сосновый лес или пашня, а в ней самой — бесчисленные останки мертвецов, которых уже некому было убрать.

Виден след завоевателей в резких изменениях предметов, окружавших человека XIII столетия. Если в слое, обнажаемом при раскопках, встречаются изделия из стекла и шифера, сердоликовые бусы, ювелирные вещи, украшенные эмалью, сканью или зернью — значит, перед археологом остатки домонгольского периода. Если всего этого нет, мы вошли в следующий исторический период. Целые отрасли древнего ремесла, разрушенные завоевателями, уже не возобновлялись.

Историк не может взять в руки половину обгоревшей страницы и сказать: другая половина сожжена в годину монголо-татарского разорения. Потому что книги и документы сгорают целиком и ветер развеивает их пепел. Но если мы войдем в любое хранилище древних документов, то на полках с рукописями домонгольского периода увидим лишь немногие чудом уцелевшие книги. Один из самых страшных ударов в XIII веке получила коллективная память Руси, сохранившаяся в древних рукописях.

И если в самом нашествии, его причинах и следствиях, пристально изученных несколькими поколениями историков, загадок осталось немного, то XIII век — одна из главных причин загадочности предшествующих столетий. Уничтожение летописей и летописных центров, истребление государственник актов, сожжение архивов — все это начисто стерло намять о многих событиях, фактах и именах IX, Х и последующих веков.

Впрочем, одна великая загадка рождена самим нашествием. Она не является достоянием собственно истории, которая занимается анализом только того, что произошло, и не любит пользоваться сослагательным наклонением. Но сам вопрос возникает неизбежно: какой была бы Русь, если бы ее движение вперед не было остановлено монгольским разгромом? Монголы отбросили страну на несколько столетий назад, вызвав регресс экономики и культуры, разрушив ремесло и сельские хозяйство. Как сложилась бы судьба Руси, если бы такого регресса не было?

Эту проблему нельзя решить обращением к опыту тех русских областей, которые не подверглись непосредственному военному нашествию. И Новгород, и Псков, и Смоленск, и Полоцк наравне со всей Русью испытали последствия завоевания. И их развитие было замедлено на длительный срок, будучи отягощено к тому же возникшей с начала XIII века военной опасностью с Запада.

Иные зарубежные историки пытаются отыскать положительное в монгольском завоевании. Ни в коей мере не объединяясь с ними, назовем единственное полезное его следствие. Борьба с завоевателями вызвала сплочение Русской земли для отпора и ускорила создание национального государства, мощный ствол которого вырос из корня, ожившего в первые десятилетия после нашествия Батыя. И практическое осознание единства Руси — главное в развитии нашей страны в XIII веке.

А какой Русь была в год татаро-монгольского нашествия? С какими землями Русь тогда была связана торговыми путями? Какими были ее денежные системы? В каком мере при развитии раздробленности жители одной области чувствовали чужестранцами своих соседей? Как был организован обмен информацией, в том числе летописной? В какой мере в Киеве сохранялись древние вечевые институты? И в какой мере Новгород развил у себя органы бярской республики? Очень мало знаем мы здесь.

Вот примеры очень конкретных загадок.

В начале XIII века в Новгороде происходит отторжение всей системы монастырей из ведения главы церкви — архиепископа. Главу монастырской системы — архимандрита — новгородцы начинают избирать на вече, сделав его самостоятельной, подчиняющейся только республиканской власти персоной. Почему это случилось?

С начала XIII века и только с этого времени источники, говоря об основах новгородской конституции, называют постоянно «Правду Ярослава». Имеется ли в виду «Русская правда» Ярослава Мудрого или речь идет о каком-то более позднем документе более позднего князя?

Камень и дерево

В последние годы, когда интерес к русским художественным древностям вырос до масштабов массового туризма, стали широко известны произведения скульптуры, украшающие стены владимирско-суздальских церквей предмонгольского времени. Напомним, что, называя Русь этой поры «светло-светлой и прекрасно украшенной», автор сказания «О погибели Русской земли» имел в виду и эти прекрасные цветы искусства.

Владимирская скульптура возникает как бы из ничего в середине ХII века и расцветает от десятилетия к десятилетию. Успенский собор 1161 года, Покров на Нерли 1165 года, Дмитриевский собор 1197 года, потрясающий фантастичностью своего замысла и осуществления Георгиевский собор в Юрьеве-Польском 1234 года — вот главные вехи этого расцвета.

С Георгиевским собором связана одна загадка, недавно блестяще разрешенная. В XV веке здание собора рухнуло, но вскоре было вновь собрано Василием Дмитриевичем Ермолиным: «В городе Юрьеве-Польском была каменная церковь святого Георгия с приделом святой Троицы, обе резаные из камня, и развалились они до земли; по повелению великого князя Василий Дмитриев те церкви все собрал вновь и поставил как и прежде». Текст сообщения не вполне точен. Восстановленное Ермолиным здание не стало таким, как и прежде.

Только часть резных камней легла на первоначальные места; большинство же их было положено в ином порядке. Великолепный ковер белокаменной резьбы, составлявшей ранее единую композицию, был как бы разрезан на куски, из которых сшили лоскутное одеяло. И не один исследователь с досадой останавливался перед фасадами Георгиевского собора, пытаясь угадать в нагромождении фрагментов детали великого замысла. Сейчас можно говорить уже о восстановлении — пусть кабинетном — этого замечательного памятника древнего искусства. Исследователя, решившего эту проблему, зовут Георгий Карлович Вагнер.

Но вся владимирская скульптура возникает как бы на пустом месте. Ее истоки неясны, а все неясное порождает догадки, вступающие друг с другом в противоречие.

Вот одна из попыток объяснения. Владимирская скульптура возникла, когда после удачного похода на Волжскую Булгарию Андрей Боголюбский наложил на побежденных обязанность присылать ему камень и мастеров для его обработки. Но все важнейшие постройки Андрея возведены до похода. Вот другое объяснение. Летопись сообщает, что на строительство «бог привел мастеров из всех земель». Одни исследователи искали родину этих мастеров в Западной Европе с ее романским стилем, другие — в Закавказье... И одиноко звучало мнение польского историка И. Стржиговского:

«Строительным материалом на севере было дерево. Что не сгорело, то сгнило, и мы должны ожидать чуда, чтобы узнать, чем, собственно, было северное искусство, славянское или германское. На славянской почве таких счастливых находок до сих пор нет».

И вот недавно это чудо, наконец, произошло. Расколки средневекового Новгорода, в почве которого великолепно сохраняются древние деревянные предметы, дали в руки исследователей тысячи великолепно украшенных вещей. В средневековом Новгороде украшали все: и ложку, и наличники дома, и детскую колыбель, и посох, и донце прялки, и спинку возка, и ковш, и кресло. С костью обращались так же. Любой мягкий предмет, поддающийся резцу, покрывали ковром или ковриком орнамента.

Летом 1953 года на раскопках разобрали, между прочим, уже сфотографированную и перенесенную на чертежи деревянную мостовую XI века. Работница перевернула толстую плаху и села на нее как на скамеечку. Сидеть на такой скамеечке оказалось почему-то не очень удобно, и при поисках причин неудобства обнаружилось, что плаха покрыта глубоко врезанным орнаментом. До того, как стать частью мостовой, плаха служила колонной в какой-то постройке. Сам факт вторичного использования предмета датировал его временем не позднее рубежа X—XI веков.

А когда колонну отмыли, то с восторгом увидели деревянную копию знаменитых деталей георгиевской композиции: китовраса и грифона, окруженных узором хитро сплетенного орнамента. Впрочем, сказать «копия» — значит поставить все с ног на голову. Деревянная колонна стояла в Новгороде по крайней мере за двести лет до появления первых владимирских белокаменных резных плит. Итак, и приемы и композиции каменной резьбы давно уже бытовали на Руси в деревянной и костяной резьбе. И решение белокаменной загадки нет нужды искать за пределами Руси — в Булгаре, Закавказье и Западной Европе.

Разумеется, обращение к образцам из этих стран обогащало замыслы русских художников, но основа художественных приемов была своя. Осталась тут, однако, еще одна, уже не загадка, а загадочка. Ну, хорошо. Во Владимире, как и в Новгороде, в X—XII веках много урезали по дереву и кости, перенеся затем эти приемы на камень. Дерево и кость во владимирской земле не сохраняются. Но почему же сам-то Новгород не украсил резьбой стены своих каменных зданий? Они ведь, как раз напротив, отличаются строгостью и заметным аскетизмом внешнего убранства.

Эта загадочка не очень трудна. Достаточно подойти к стене любой новгородской церкви и пощупать камни, из которых она сложена. Если владимирский белый известняк плотен и великолепно поддается резцу, то ильменский розовый известняк рыхл и насыщен раковинами. Этот камень резьбой не украсишь.

Рубль. А что это такое?

С одним из самых загадочных порождений XIII века нам приходится сталкиваться ежедневно. Произнося слово «рубль», мы всякий раз прикасаемся к тайне, проникнуть в которую не удается уже нескольким поколениям исследователей. Ответа на эту загадку нет, но путь к ответу, много раз заводивший ученых в тупики и тупички, кажется, уже найден. Правда, исследование не может пока преодолеть самый трудный его участок. Однако выйдем сначала к исходной точке этого пути, к моменту, когда на Руси впервые было произнесено — тогда ни для кого не загадочное — слово «рубль».

Еще совсем недавно считалось, что это произошло в начале XIV века: рубль впервые был упомянут в договорной грамоте Новгорода и тверского князя Михаила Ярославича, составленной в 1316 году. В 1952 году эта дата отодвинута в конец XIII века: слово «рубль» сверкнуло серебряным блеском в строках найденного в Новгороде берестяного письма некоего Матвея, озабоченного прозаической продажей медвежьих шкур. Возникнув впервые около этого времени, слово «рубль» быстро приобрело ту популярность, которая не утрачена им и сегодня.

Какое же понятие получило такое имя? Как выглядел рубль в момент его возникновения? Почему это понятие стало называться термином «рубль»? Вот составные части нашей загадки.

Сформулировав ее, вернемся в наши дни. Сейчас рублем называют денежную единицу, равную ста копейкам. Мы можем представить ее себе в виде бумажного рубля, или в виде самой крупной нашей металлической монеты, или, наконец, в виде горсти денежной мелочи. Но так было не всегда. Бумажные деньги появились в середине XVIII века. Рубль — цельная монета впервые был отчеканен в XVII веке при царе Алексее Михайловиче, а регулярно его стали чеканить со времен Петра I. Счетный рубль в виде горсти монет — древнее. И если исходить из формулы «рубль равен ста копейкам», то его историю нужно начинать со времен Ивана Грозного, когда впервые, в 1533 году была отчеканена копейка. А что было раньше?

Реформа 1533 года подвела итог образованию общерусской денежной системы. До того в разных русских землях чеканили разные монеты и использовали разные системы их счета. Задумал общерусскую монету еще Иван III. По существу, главное в реформе было сделано еще при нем. Он воспользовался тем, что деньги, чеканившиеся в Москве, были ровно вдвое легче, чем деньги, чеканенные в Новгороде, и повелел чеканить в Москве монеты не только привычной московской нормы, но и нормы новгородской. Эта последняя, называющаяся «новгородской денгой», или «новгородкой», впоследствии и была переименована в копейку. С Ивана III и стали считать:

московский рубль = 100 новгородкам = 200 «московкам»,

а немного позднее:

московский рубль = 100 копейкам = 200 денгам.

Обратите внимание, здесь говорится не просто о «рубле», а о «московском рубле». Дело в, том, что еще при Иване III существовал в Новгороде свой рубль, который равнялся не 100 новгородским денгам, а 216.

А теперь займемся арифметикой. Московская денга при Иване III весила около 0,4 грамма, а новгородская — 0,79 грамма. Значит, московский рубль тогда равнялся 79 граммам серебра, а новгородский — 170 граммам серебра. Это очень разные пригоршни.

Продвинемся теперь еще немножко в глубь времен по нашему пути. В Новгороде впервые монету стали чеканить в 1420 году и сразу же по норме 0,79 грамма, сохранившейся затем и при Иване III. Значит, новгородский рубль и в 1420 году весил 170 граммов серебра. В Москве все обстояло гораздо сложнее. Там монету начали чеканить раньше, еще при Дмитрии Донском, и с тех пор она несколько раз уменьшала свой вес, увлекая за собой и вес рубля. В 1420-х годах московская денга весила около 0,7 грамма, за тридцать лет до того, в конце княжения Дмитрия Донского, — около 0,9 грамма. Самые же древние московские монеты (выпущенные еще лет на десять раньше) весят около 1 грамма. Помня, что в московском рубле было 200 московских денег, легко сосчитать, что вначале московский рубль равнялся приблизительно 200 граммам серебра.

Рассуждая так, мы добрались до того верстового столба, за которым наша дорога становится труднопроходимой. В самом деле, до 1420 года в Новгороде и до 1380-х годов в Москве монеты еще не чеканились. Нам нечего взвешивать и умножать в поисках более ранних рублей. Но ведь рубль-то появился в XIII веке!

Ну, разумеется, на помощь нам должны прийти серебряные слитки. Каждому, хоть немного интересовавшемуся нумизматикой, хорошо известно, что чеканке монет на Руси предшествовало обращение денежных слитков определенного веса. Чего проще, кажется, взвешивай слитки и клади а одну сторону тяжелые, те, которые весят около 200 граммов, а в другую те, что полегче, — около 170 граммов. Первые будут московскими рублями, вторые—новгородскими.

Все это очень просто только на первый взгляд. А в действительности... Дай мне руку, читатель! Сейчас мы вместе войдем в музейное хранилище древних монет. Вот шкафы со слитками из разных кладов. Слитки тускло поблескивают своими спинками. Их сотни! А вот весы. Сколько тянет, например, вот этот слиток? 196 граммов. А этот? 197. А тот? Снова — 196. Можно больше не трудиться. Все остальные покажут примерно тот же вес, других — нет. Ладно, признаем все эти слитки московскими рублями. Но где же тогда новгородские?

Откроем летопись. Мы уже знаем, что монету новгородцы начали чеканить в 1420 году. А до какого года они отливали слитки? Летопись рассказывает, что до 1448 года. Двадцать восемь лет новгородцы пользовались параллельно слитками и монетой. (И продолжали бы употреблять слитки, если бы не поймали за руку денежного мастера по имени Федор Жеребец. Этот мастер что-то такое делал со слитками, что шло ему на пользу, а всем людям во вред. И чтобы не запутаться, какой слиток хороший, а какой — жульнический, новгородцы вынуждены были запретить употребление слитков вообще.)

Но — никаких других слитков, кроме тех, которые мы уже видели в музее, в природе не существует! Как это объяснить? Можно, например, предположить, что слитки были московскими рублями. А новгородский рубль существовал только как совокупность монет. Себе, мол, новгородцы чеканили деньги, а для москвичей отливали рубли. А как же быть тогда с новгородскими рублями более раннего времени? Ведь монет тогда не было, а рубли уже строго различали. Если же эти музейные слитки — новгородские рубли, то непонятно, почему летопись и другие документы никак не оговаривают разницы между новгородским слитком — рублем и рублем в монете? Ведь первый весит около 200 граммов, а второй только 170 граммов. Для новгородского же летописца рубль — просто рубль, идет ли речь о серебряном слитке или о 216 денгах.

Вот по таким тропкам нам приходится ходить после уже упомянутого столба, до которого дорога была прямоезжей и хорошо накатанной.

Несколько лет назад сотрудница Государственного Эрмитажа Марина Петровна Сотникова взялась всерьез за те самые слитки, которые мы с вами только что взвешивали. Она начала с того, что хорошо вымыла их с мылом. И оказалось, что поверхность многих слитков покрыта рядами тонких царапин. С весом слитков эти царапины не связаны, потому что сравнительно небольшие колзабавния веса не совпадают с числом черточек. Однако объяснение им было дано исчерпывающее. Мастера отливали слитки из разнокачественного серебряного лома, очищая его при этом от примесей. Когда заказчик, принесший ливцу груду такого лома, получал потом готовые слитки, они, естественно, весили заметно меньше, чем отданный на переплавку материал. Ливец отчитывался перед заказчиком. Если на слитке нацарапано 10 черточек, значит — угорела десятая часть сданного серебра; если таких черточек 16, значит — угорела шестнадцатая часть и т. д. Самое важное для нас заключается в том, что мастера, отливавшие слитки, очень хорошо умели достигать нужного веса, даже имея дело с разнокачественным исходным материалом.

Потом Марина Петровна исследовала слитки, так сказать, изнутри, и здесь ее ожидала самая большая неожиданность. Оказалось, что слитки «позднего типа» (какого это «позднего» — чуть дальше) отлиты в два приема. Наверху, на «казовой» стороне, они имеют приливку серебра прекрасного качества, создающего блестящую поверхность. А основная часть слитка — с пористой поверхностью и выполнена из серебра худшего качества. Значит, сначала в форму заливали не очень хорошее серебро, а потом сверху к нему подливали еще немного отличного по качеству металла.

Исследовательница нашла, как мне кажется, не очень убедительное истолкование такого приема. Она вспомнила о махинациях Федора Жеребца и решила, что перед нами образчики его «мастерства». Жеребец, по ее мнению, подмешивал в серебро неценные примеси и маскировал свое воровство доливкой хорошего серебра. Но против такого объяснения можно выдвинуть возражения. Во-первых, отлитые в Новгороде слитки широко расходились по всей Руси. Из них в Новгороде, в Москве и в других городах чеканили монету, и будь это фальсификация, ее заметили бы повсюду.

Во-вторых, таких слитков очень много. Практически на большинстве слитков позднего типа заметны следы двойного литья; некоторые из них встречены в кладах еще XIV века. М. П. Сотникова, хорошо зная об этом, выдвинула дополнительное объяснение. Впервые слитки стали подделывать задолго до Федора Жеребца, но мастера или инициаторы фальсификации долго не попадались, а вот Федору не повезло, и все шишки пришлись на его долю. Но, опять-таки, если это действительно фальсификация, как же ее не замечали в Москве и Твери, в Рязани и Нижнем Новгороде? Там ведь уже в XIV веке начали чеканить из серебра слитков собственную монету.

Конечно, обман был бы очень быстро разоблачен. И если этого не случилось, значит, на Руси хорошо знали, что в Новгороде слитки отливают в два приема и что основная отливка там делается из серебра более низкой пробы. Кстати, на поверхности слитка часто отлично виден шов. «Фальсификатор» и не думает маскироваться.

И самое главное возражение. Если Федор Жеребец фальсифицировал слитки, которые должны были весить около 200 граммов, значит, в Новгороде между 1420 и 1448 годами пользовались двумя разными рублями: слитком и монетами, рублем в 200 граммов и рублем в 170 граммов. Почему же летописец говорит просто о «рубле», не делая никаких оговорок?

Снова мы возвращаемся к мысли, что о двойном литье знали повсеместно, что оно было попросту принятым в практике денежного производства способом. Но если это так, значит, повсеместно знали о действительной цене такого слитка! Сколько же в нем было хорошего серебра? Такой подсчет проделан самой М. П. Сотниковой:

«По произведенному расчету на объем частей суммарное содержание чистого серебра в слитках двойного литья, как правило, на 20—24 грамма меньше нормы». А теперь произведем простейшую арифметическую операцию на вычитание. Если нормой слитка был вес около 196 граммов, то в слитках двойного литья содержалось около 170 граммов серебра нормальной для того времени чистоты.

А если это правильно, значит, слиток двойного литья и есть новгородский рубль, которому полагается быть равным приблизительно 170 граммам. Мы уже говорили о том, что слитки двойного литья принадлежат к «позднему типу». Что это значит? Оказывается, все денежные слитки, которые употреблялись на Руси с XII по XV век, разделяются на две группы. К первой принадлежат длинные слитки в виде палочки. Ко второй — горбатые слитки с изогнутой спинкой, более короткие.

Это и есть «поздняя» группа. Весят и те и другие одинаково — около 196 граммов. Но мы теперь знаем, что их равенство кажущееся. Длинные слитки содержат 196 граммов чистого серебра, а в коротких чистого серебра только 170 граммов. Группа коротких слитков впервые появляется в кладах рубежа XIII—XIV веков, а ведь это и есть время появления термина «рубль». Новым термином обычно называется новое явление. Иными словами, первыми рублями были короткие слитки двойного литья. Что касается длинных слитков, то им в источниках XII—XIII веков соответствует древний термин «гривна серебра».

Итак, мы ответили на два вопроса из трех, поставленных в начале рассказа. Имя «рубль» было дано 170 граммам чистого серебра. Рубль в момент его возникновения выглядел как короткий серебряный слиток с горбатой спинкой, весящий около 196 граммов, но содержащий только 170 граммов чистого серебра. Но почему же это понятие получило название «рубль»! Ответа на этот вопрос нет и пока не предвидится.

В популярной, чаще всего околонаучной, литературе можно часто встретить такое объяснение. Сначала на Руси обращались большие слитки — гривны. Потом их стали рубить пополам, и обрубки назвали рублями.

Мы уже видели, что это не так. Разрубленные пополам слитки находили в русских кладах. Их даже много. Но они относятся ко времени не раньше второй половины XIV века и назывались не рублями, а полтинами, то есть равнялись половине рубля.

Может быть, термин «рубль» возник потому, что в сравнении с древней гривной серебра в нем как бы была «отрублена» существенная часть весом около 24 граммов? Но тогда почему же этот термин с такой легкостью усвоили в Москве, где гривна по существу осталась неизменной, но зачем-то получила новое название? Новое название присваивается обычно новому явлению.

А может быть, это слово вообще не русское, а только русифицированное. Восточная метрология средневековья знала термин «ратль», обозначавший различные единицы веса, близкие нашей гривне. Исследователи обращают иногда внимание на созвучие в названиях русского рубля и индийской рупии.

Впрочем, вопросы, остающиеся нерешенными, можно нанизывать как бусины на нить ожерелья. Зачем, например, возникло двойне литье? Можно ведь было просто отливать слитки в 170 граммов, но зато чистопробные. Или, если уж так необходимо было сохранить неизменным старый вес, чтобы не менять систему гирь, то отливать слитки низкой пробы в один прием. Так обычно поступают с монетой. При реформах монету, как правило, или портят добавлением лигатуры, сохраняя ее вес, или уменьшают вес, сохраняя качество металла. Зачем же новгородцам понадобился их сложный способ?

И еще. Почему, по каким причинам, в Новгороде перешли с употребления единицы весом в 196 граммов чистого серебра к единице менее ценной?

А может быть, все приведенное выше построение сомнительны. Ведь сделано сравнительно мало проб горбатых слитков. Но вдруг среди них найдутся и вполне добротные? В этом случае окажется, что горбатый слиток сначала ничем не отличался по качеству от своего длинного предшественника, а двойное литье началось не в момент возникновения термина рубль, а несколько позднее. Как до этого разбирались в достоинстве слитков, внешне не различимых?

Вопросы. Вопросы.

В берестяном письме Матвея, впервые упомянувшем рубль, говорится о продаже медвежьих шкур. Наверное, ему удалось их продать с выгодой. Но самый дорогой медведь, за которым охотятся нумизматы, пока не убит. Он лежит в своей берлоге и прислушивается, как охотники делят его шкуру. Будем надеяться, что в последнее время прислушивается с опаской.


В. Янин
Ответить