Исторический форум: история России, всемирная история

Алисе понравится, градостроительная часть)))

Сей­час я жи­ву в по­каза­тель­ной юго-за­пад­ной час­ти Мос­квы, ко­торая, по мыс­ли Хру­щёва, да­ёт пред­став­ле­ние о со­вет­ском го­роде при ком­му­низ­ме. Здесь за­ложе­ны ос­но­вы бы­та мос­кви­чей на сле­ду­ющее сто­летие, здесь оби­та­ют те, кто яко­бы ещё при сво­ей жиз­ни всту­пит в царс­тво божье на зем­ле. По­это­му сто­ит рас­ска­зать о сти­ле мо­ей жиз­ни в этом по­каза­тель­ном угол­ке бу­дуще­го, о со­вет­ском об­ра­зе жиз­ни хру­щев­ской эпо­хи. Я глу­боко ве­рю, что он из­ме­нит­ся к луч­ше­му, что лю­ди, жаж­ду­щие не столь­ко ком­му­низ­ма, сколь­ко эле­мен­тарно­го по­ряд­ка, ког­да-ни­будь за­живут спо­кой­нее, и лет че­рез пять­де­сят эти стро­ки бу­дут чи­тать­ся с удив­ле­ни­ем и не­дове­ри­ем. Тем луч­ше! Тем по­лез­нее кое-что за­писать те­перь, что­бы не за­былось или не ока­залось бы на­рочи­то за­бытым.
 

Наш Ок­тябрь­ский рай­он от на­чала до кон­ца пе­ресе­ка­ет­ся пря­мым и ши­роким прос­пектом Ле­нина, от быв­шей Ка­луж­ской пло­щади до стро­яще­гося Уни­вер­си­тета им. П. Лумум­бы, дли­ной в нес­коль­ко ки­ломет­ров. На всём про­тяже­нии — од­на об­щес­твен­ная убор­ная, так что ког­да наш «царь До­дон» встре­чал заг­ра­нич­ных пре­зиден­тов и ко­ролей, то на прос­пект в ра­бочее вре­мя сго­нялось до по­лумил­ли­она слу­жащих (во что это об­хо­дит­ся?!), и они ча­сами при лю­бой по­годе пе­реми­нались с но­ги на но­гу вдоль пе­рек­ры­того для го­род­ско­го дви­жения прос­пекта, и в при­лежа­щих дво­рах об­ра­зовы­вались жёл­тые лу­жи, ко­торые за­час­тую не вы­сыха­ли до отъ­ез­да вы­соких гос­тей. Раз­го­воры в сто­тысяч­ной тол­пе, сос­то­ящей из кад­ро­вых ра­бочих про­из­водс­тва и ра­бот­ни­ков на­уч­но-ис­сле­дова­тель­ских ин­сти­тутов, бы­ло бы по­лез­но за­писать на маг­ни­тофон­ную лен­ту и сдать на хра­нение в Ин­сти­тут мар­ксиз­ма-ле­ниниз­ма. Для по­уче­ния.
 

Куль­тур­ным цен­тром рай­она яв­ля­ет­ся Мос­ков­ский Го­сударс­твен­ный Уни­вер­си­тет им. Ло­моно­сова на Ле­нин­ских го­рах, на­ша дос­топри­меча­тель­ность для по­каза про­вин­ци­алам и инос­тран­цам. Это — не­лепое по ар­хи­тек­ту­ре и аля­пова­тым ук­ра­шени­ям зда­ние с пре­тен­зи­ей на ве­личие, очень не­удоб­ное для жиль­цов: в этом «хра­ме на­уки» по­меща­ют­ся об­ще­жития для сту­ден­тов и квар­ти­ры для про­фес­со­ров, ак­то­вый зал, кух­ни, сто­ловые и про­чее. Ха­рак­терны два фак­та: в ниж­них по­меще­ни­ях и ко­ридо­рах за­были ус­тро­ить на­дув­ную вен­ти­ляцию, но за­навес в па­рад­ном за­ле обо­шел­ся на­роду в один мил­ли­он руб­лей!
 

Сна­чала сту­ден­ты на заг­ра­нич­ный ма­нер ком­форта­бель­но жи­ли в не­боль­ших ком­на­тах, но Хру­щёв об­ра­тил вни­мание на не­обыч­но вы­сокий про­цент бе­ремен­ностей и на­бил людь­ми по­меще­ния так, что­бы от­нять у сту­ден­тов воз­можность от­да­вать вре­мя ли­рике.
 

Зда­ние, парк и эс­пла­наду стро­или зак­лю­чён­ные, МГУ — это храм на­уки ста­лин­ской эпо­хи, и ког­да при­дёт вре­мя бе­реж­но­го от­но­шения к ста­рине и вос­ста­нов­ле­ния при­мет прош­ло­го, то в пар­ке выс­тро­ят выш­ку с чу­челом стрел­ка и ку­сок за­бора с ржа­вой ко­лючей про­воло­кой. Пе­ред па­рад­ным подъ­ез­дом хо­тели воз­двиг­нуть мо­нумент Ко­рифею На­уки, но пос­ле хру­щёв­ских ра­зоб­ла­чений пло­щад­ка пус­ту­ет, и уни­вер­си­тет сто­ит за­дом к скром­ной ста­туе то­го, чьё имя но­сит. Я жи­ву на прос­пекте Вер­над­ско­го, из ок­на ви­жу зда­ние ут­ром в ро­зовой дым­ке, а ночью — в ог­нях про­жек­то­ров, при­вык к не­му, оно пос­тро­ено и на мои день­ги, и это не­лепое по­рож­де­ние ста­лин­ско­го вре­мени я бе­зус­ловно люб­лю, но стран­ною лю­бовью…
 

От Ка­луж­ской (Ок­тябрь­ской) пло­щади до Ка­луж­ской зас­та­вы зда­ния при­земис­тые и доб­ротные, они выс­тро­ены до ре­волю­ции — здесь на­ходят­ся за­город­ные по то­му вре­мени боль­ни­цы, мо­нас­тыр­ское под­ворье, ста­рин­ный дво­рец, мел­кие мас­тер­ские. При Ста­лине сю­да на­чало втор­гать­ся жи­лищ­ное стро­итель­ство, но по вы­шине и сти­лю ма­лочис­ленные но­вые зда­ния раз­нятся от ста­рых толь­ко без­вку­си­ем — наг­ро­мож­де­ни­ем ук­ра­шений всех сти­лей и эпох или пол­ным их от­сутс­тви­ем и не­доб­ро­качес­твен­ностью пос­трой­ки; но­вые в от­ли­чие от ста­рых веч­но сто­ят об­шарпан­ные, с об­ва­лив­шей­ся шту­катур­кой, пос­то­ян­но неб­режно ре­мон­ти­ру­ют­ся и кра­сят­ся и за­тем сно­ва сто­ят об­шарпан­ны­ми.
 

От Ка­луж­ской зас­та­вы до ов­ра­га близ ули­цы Крав­ченко ещё не­дав­но прос­ти­рались свал­ка и пус­тошь, в ко­торую впол­за­ли по­ля, ого­роды и сви­нар­ни­ки кол­хо­за се­ла Се­мёнов­ское. В 1957 го­ду здесь сто­яли че­тыре но­вых зда­ния — две­над­ца­ти­этаж­ный дом пре­пода­вате­лей МГУ с на­селе­ни­ем поч­ти в 10 000 че­ловек, шко­ла, ук­ра­шен­ная ко­лон­на­ми так, что в яр­кий лет­ний день в ком­на­тах го­рели элек­три­чес­кие лам­пы, Крас­ный дом с на­селе­ни­ем при­мер­но в 8000 че­ловек и наш, то­же пред­назна­чавший­ся для об­слу­жива­юще­го пер­со­нала МГУ. Кру­гом — грязь и га­дость, и бы­ло со­вер­шенно не по­нят­но, за­чем от ок­ружной до­роги по свал­кам и ов­ра­гам по­тяну­ли ку­да-то вдаль ве­лико­леп­ное шос­се.
 

К на­шему до­му мы до­бира­лись на трам­вае, сто­яли в оче­редях, дра­лись, ви­сели на под­ножках и каж­доднев­но рис­ко­вали уме­реть под ко­леса­ми. И вдруг вдоль стро­ив­ше­гося шос­се по­явил­ся один ог­ромный дом, по­том вто­рой… двад­ца­тый. А в то же вре­мя под зем­лей шло стро­итель­ство мет­ро, и че­рез нес­коль­ко лет на­ис­ко­сок от на­шего до­ма вы­рос­ла стан­ция «Уни­вер­си­тет­ская». За 10 лет ро­дил­ся го­род с на­селе­ни­ем поч­ти в пол­милли­она че­ловек!
 

Де­вяти­этаж­ные до­ма ров­ной гря­дой про­тяну­лись вдоль прос­пекта Ле­нина и пер­пенди­куляр­ных улиц, а внут­ри, как гри­бы, вы­рос­ли са­ды, скве­ры и меж­ду ни­ми пя­ти­этаж­ные до­ма. На мес­те край­не­го кол­хозно­го ого­рода по­явил­ся бла­го­ус­тро­ен­ный кры­тый ры­нок, но из сви­нар­ни­ка ещё дол­го слы­шалось счас­тли­вое хрю­канье.
 

По­том на этом мес­те воз­нёсся к не­бу де­сяти­этаж­ный Дво­рец мо­ды, го­род по­полз по хол­му вы­ше и в кон­це кон­цов на на­ших гла­зах съ­ел се­ло и кол­хоз. Ког­да он доб­рался до ов­ра­га, Хру­щёв был объ­яв­лен скле­роти­ком и ли­шён влас­ти. Нас­ту­пила но­вая, бо­лее ра­зум­ная и прог­рессив­ная эпо­ха, а с нею вмес­те и в ар­хи­тек­ту­ру во­шёл и бо­лее сов­ре­мен­ный стиль: на на­шем прос­пекте за ов­ра­гом под­ня­лись двад­ца­тиче­тырё­хэтаж­ные до­ма-баш­ни, и го­род ещё быс­трее за­шагал даль­ше. Та­ким об­ра­зом, прос­пект от­ра­жа­ет че­тыре эпо­хи, я жи­ву в сред­ней час­ти, в хру­щёв­ской.
 

На­ши до­ма од­ной вы­соты (де­вять эта­жей), од­ной дли­ны (в квар­тал), од­ной фор­мы (ти­па до­миков на дет­ских ри­сун­ках), од­но­го цве­та и од­но­го офор­мле­ния: они выс­тро­ены по од­но­му про­ек­ту и яв­ля­ют­ся яр­ким об­ви­нитель­ным ма­тери­алом го­сар­хи­тек­ту­ре хру­щёв­ско­го вре­мени, свя­зан­ной по ру­кам и но­гам ука­зани­ями без­гра­мот­но­го сво­еволь­ца. Пус­тых прос­транств не ос­тавле­но для удов­летво­рения бу­дущих, по­ка ещё не­из­вес­тных нужд, не вы­деле­ны учас­тки и для пос­трой­ки вспо­мога­тель­ных зда­ний, ко­торые тре­бу­ют­ся уже те­перь: до­ма сто­ят впри­тык, го­род мо­жет внут­ренне бла­го­ус­тра­ивать­ся и ук­ра­шать­ся за счёт не­из­бежно­го в бу­дущем сно­са не­дав­но выс­тро­ен­ных зда­ний: га­ражи не пре­дус­мотре­ны, мес­та ав­тосто­янок то­же, школ ма­ло (де­ти учат­ся в две, а то и в три сме­ны), они очень не­удоб­ные, не­сов­ре­мен­ные, по­меще­ний для уч­режде­ний нет, они не пре­дус­мотре­ны.
 

Со­вер­шенно от­сутс­тву­ют пред­при­ятия и уч­режде­ния, где мож­но бы­ло бы ра­ботать, — ут­ром и ве­чером сот­ни ты­сяч че­ловек заг­ру­жа­ют со­бой тран­спорт. Ма­гази­нов не хва­та­ет, они пе­репол­не­ны да­же те­перь, при ос­тром не­дос­татке про­дук­тов и то­варов. А что бу­дет, ес­ли ког­да-ни­будь снаб­же­ние в на­шей стра­не улуч­шится? Ес­ли по­надо­бят­ся по­меще­ния для но­вого ви­да тор­говли или об­слу­жива­ния? Об этом ник­то не ду­мал: под над­зо­ром не­куль­тур­но­го хо­зя­ина в его вот­чи­не пла­ниро­вали го­род без­глас­ные ра­бы или рав­но­душ­ные чи­нов­ни­ки — они ук­ра­ли у на­шего го­рода его бу­дущее!
 

Часть зда­ний и все пер­вые эта­жи пой­дут под слом, ког­да со­вет­ский че­ловек за­хочет жить сов­ре­мен­но, спо­кой­но и куль­тур­но, как лю­ди дав­ным-дав­но жи­вут в дру­гих стра­нах.
 

Се­год­ня пер­вые эта­жи за­няты под квар­ти­ры: в ок­нах от ху­лига­нов и во­ров встав­ле­ны ре­шёт­ки, став­ни ни­ког­да не от­кры­ва­ют­ся из-за улич­ной пы­ли и ча­да, и здесь же, в ред­ких ма­гази­нах, бес­ко­неч­ные оче­реди, ру­гань и фан­тасти­чес­кая по­теря дра­гоцен­но­го вре­мени. Пла­ниров­щи­ками бу­дуще­го го­рода оно не це­нилось. Что­бы ку­пить всё нуж­ное к зав­тра­ку и обе­ду, я ежед­невно ут­ром выс­та­иваю де­сять оче­редей (к кас­сиршам и про­дав­цам), это моя нор­ма. А до­мохо­зяй­ки те­ря­ют вре­мени и нер­вов ещё боль­ше. Итак, пер­вое, что сле­ду­ет от­ме­тить: в ком­му­низм мы об­ре­чены вой­ти с хвос­та­ми.
 

Ну­мера­ция в на­шем рай­оне уди­витель­но за­путан­ная: де­вяти­этаж­ные до­ма по прос­пекту име­ют по­ряд­ко­вые но­мера, а пя­ти­этаж­ные, бес­по­рядоч­но раз­бро­сан­ные меж­ду скве­рика­ми и са­дика­ми, име­ют но­мера по близ­ле­жаще­му вы­соко­му до­му и на­зыва­ют­ся кор­пу­сами, по­это­му два со­сед­них кор­пу­са мо­гут иметь оди­нако­вые но­мера, ес­ли толь­ко они чис­лятся за раз­ны­ми до­мами. От­сю­да не­сус­ветная пу­тани­ца и боль­шие не­удобс­тва: най­ти зна­комо­го че­лове­ка у нас не­лег­ко, осо­бен­но гос­тю, ко­торый при­ехал из цен­тра в так­си или в ав­то­бусе, да ещё ве­чером.
 

Ког­да не вид­но жи­телей, наш по­каза­тель­ный рай­он дей­стви­тель­но по­хож на го­род: не­дав­но я при­ехал до­мой поз­дно ночью, вы­шел из мет­ро, и при све­те лу­ны пус­тынные пря­мые ули­цы с вы­соки­ми ров­ны­ми ря­дами до­мов про­из­во­дили куль­тур­ное впе­чат­ле­ние За­пада. Но сол­нце взой­дёт, и зре­лище бес­куль­турья и бед­ности зас­ло­нит со­бой всё.
 

Днём ули­цы за­пол­не­ны ба­бами в плат­ках, на тро­ту­арах — гряз­ные кол­хозные спе­кулян­тки про­да­ют из меш­ков се­меч­ки, вок­руг них нап­лё­вана ше­луха, и ког­да де­вуш­ка, оде­тая в им­пор­тное платье, шляп­ку и ту­фель­ки, по­луча­ет в ней­ло­новую су­моч­ку два ста­кана гряз­ных се­мечек, то ста­новит­ся по­нят­но, что Мос­ква за­селе­на не­дав­ни­ми при­шель­ца­ми из де­ревень и го­род по­ка окуль­ту­рил их толь­ко внеш­не.

Мно­го пь­яных, они вид­ны на каж­дом ша­гу. Нель­зя прой­ти по ули­це, что­бы кра­ем уха не ус­лы­шать по­хаб­ную ру­гань от мир­но бе­седу­ющих сту­ден­тов с пор­тфе­лями или да­же жен­щин со свёр­тка­ми. В те­чение де­сяти дней я за­секал ко­личес­тво встреч со сквер­носло­вами: по­лучи­лась рас­плыв­ча­тая циф­ра 1-10, в за­виси­мос­ти от мар­шру­та мо­ей про­гул­ки. Но про­гул­ка без не­из­бежнос­ти ус­лы­шать по­хаб­щи­ну у нас не­воз­можна: и в са­мом де­ле, че­му удив­лять­ся? Ведь все эти ха­мы да­же не за­меча­ют, что сквер­носло­вят, ина­че они во­об­ще не го­ворят, до­бавоч­ные сло­ва по­мога­ют им уло­жить скуд­ные мыс­ли в ещё бо­лее скуд­ный на­бор слов.
 

В вы­ход­ные дни и в ре­лиги­оз­ные пра­вос­лавные и му­суль­ман­ские праз­дни­ки по ули­цам ша­та­ют­ся груп­пы пь­яных — муж­чин и жен­щин — с гар­мошкой, виз­гом, при­тап­ты­вани­ем: это те, кто гу­ля­ет и хо­чет по де­ревен­ско­му обы­чаю по­казать дру­гим, что у них есть день­ги. Ле­том тут и там из рас­кры­тых окон не­сёт­ся пь­яный рёв: там справ­ля­ют­ся се­мей­ные тор­жес­тва.
 

Из окон сво­ей ком­на­ты я ви­жу цис­терну с пи­вом и длин­ную оче­редь бед­но оде­тых муж­чин с по­мяты­ми ли­цами. В жа­ру и хо­лод они дол­го сто­ят в оче­реди за круж­кой пи­ва, из кар­ма­на вы­нима­ют пол-лит­ра и до­лива­ют в пи­во вод­ку, пь­ют, тут же ря­дами мо­чат­ся в кус­ты и ста­новят­ся в оче­редь сно­ва: кру­жек ма­ло, что­бы вы­пить три круж­ки, на­до сто­ять час. Это — кад­ро­вые ра­бочие. Пь­ют, идя на ра­боту, пь­ют пос­ле ра­боты, еле дер­жась на но­гах от ус­та­лос­ти. Пь­ют, ку­рят и спо­рят о фут­бо­ле.
 

На рай­он, где жи­вёт нес­коль­ко сот ты­сяч че­ловек, пос­тро­ен один (!) ки­ноте­атр и ни од­но­го об­щес­твен­но­го клу­ба с танц­пло­щад­кой (!!), ни од­но­го спор­тивно­го за­ла (!!!) При­чем глав­ное в том, что и мес­та для них не ос­тавле­ны. Этот го­род ком­му­нис­ти­чес­ко­го бу­дуще­го не­куль­тур­но­му Хру­щёву мыс­лился толь­ко как ог­ромная ноч­лежка для стро­ите­лей ком­му­низ­ма, для вы­пол­ня­ющих план вин­ти­ков, но не для лю­дей, име­ющих куль­тур­ные зап­ро­сы. И он дей­стви­тель­но выс­тро­ил фан­тасти­чес­кую за­худа­лую де­рев­ню с до­мами в де­вять эта­жей.
 

В вы­ход­ной день здесь от тос­ки деть­ся не­куда, и мо­лодёжь мо­жет толь­ко ут­ром из­ны­вать от без­делья, по­ка к обе­ду не раз­до­будет вод­ки. Пь­янс­тво ка­тас­тро­фичес­кое, в каж­дом ма­гази­не со съ­ес­тны­ми про­дук­та­ми ви­но про­да­ёт­ся ста­кана­ми, а вод­ку про­да­ют без оче­реди, пь­яни­цы по­купа­ют её в склад­чи­ну и тут же, в ма­гази­не, обо­ротясь ли­цом к сте­не, по оче­реди рас­пи­ва­ют бу­тыл­ку из гор­лышка. От­сю­да пор­ногра­фичес­кие ри­сун­ки в ко­ридо­рах (иног­да в свер­хна­тураль­ную ве­личи­ну), надпи­си, свас­ти­ки. До пос­ледней по­бел­ки я нас­чи­тал в ко­ридо­рах на­шего до­ма 14 свас­тик! Это не от со­чувс­твия Гит­ле­ру, а от бе­зыс­ходной, мер­твя­щей ску­ки.
 

В этой свя­зи по­лез­но упо­мянуть два слу­чай­но под­слу­шан­ных раз­го­вора.

В об­щес­твен­ной убор­ной око­ло стан­ции мет­ро с гор­дым наз­ва­ни­ем «Уни­вер­си­тет­ская» в вы­ход­ной день ви­жу двух по­жилых ра­бочих, ко­торые мир­но рас­пи­ва­ют вод­ку из ста­канов, ук­ра­ден­ных в ав­то­матах, кря­ка­ют и с ап­пе­титом за­кусы­ва­ют кол­ба­сой. Один из них го­ворит:

— Люб­лю пить вод­ку в убор­ной! Зде­ся куль­тур­ная об­ста­нов­ка, по­нял? Не то, что до­ма, — же­на орёт, де­ти. От­ды­ха не­ту! А ту­та те­бе умы­валь­ник и пис­су­ары, и зер­ка­ло, и чис­тый воз­дух, а глав­ное — спо­кой­ствие: от­ды­хай се­бе и нас­лаждай­ся жизнью!
 

И дру­гой при­мер: в ра­бочий день ви­жу двух гряз­ных ра­бочих, воз­вра­ща­ющих­ся с за­вода (спе­цовок в нуж­ном ко­личес­тве у нас не да­ют, и ра­бочие хо­дят на за­вод в нес­ти­ран­ной рва­ной собс­твен­ной одеж­де, по­ка она не ис­тле­ет). Пле­тут­ся в тем­но­те, один, пос­тарше, по­уча­ет то­го, кто по­моло­же:

— Неп­ра­виль­но де­ла­ешь, па­рень, не­куль­тур­но: окон­чил ра­боту и на­пил­ся. Идёшь, ша­та­ешь­ся. А до­ма мать и же­на под­ни­мут вой. Раз­ве так де­ла­ют? О семье не за­ботишь­ся, па­рень! Пить на­до ут­ром, пе­ред ра­ботой: за день на ра­боте хмель прой­дёт, и ве­чером пой­дёшь до­мой трез­вый, в са­мом что ни на есть луч­шем ви­де! По­нял, в чём она на­ходит­ся, куль­ту­ра-то?
 

Каж­дый день ут­ром я иду на стан­цию мет­ро и ви­жу од­ну и ту же кар­ти­ну: на тро­ту­арах топ­чутся дав­но и хо­рошо зна­комые лю­ди — по­хожий на обезь­ян­ку ста­рый ки­та­ец про­да­ёт са­модель­ные раз­движ­ные ве­ера и ша­рики из яр­ко рас­кра­шен­ной бу­маги; веч­но пь­яный без­но­гий ста­рик пред­ла­га­ет са­модель­ные ку­хон­ные мо­чал­ки из мед­ной про­воло­ки; кол­хозные ба­бы с се­меч­ка­ми для по­каза то­вара усер­дно плю­ют нап­ра­во и на­лево; ста­рая ма­тер­щинни­ца в ла­таных ва­лен­ках и мод­ной шляп­ке раз­ло­жила ядо­вито ок­ра­шен­ные са­модель­ные ле­ден­цы — пе­туш­ки и че­ловеч­ки на па­лоч­ках; нес­коль­ко ма­лино­вых бабь­их рож тон­ки­ми го­лоса­ми из-под гряз­ных плат­ков, по­верх ко­торых «для ги­ги­ены» наш­лепну-ты бе­лые нак­рахма­лен­ные ша­поч­ки, соб­лазня­ют про­хожих кан­це­роген­ны­ми пи­рож­ка­ми, тут же не­оп­рятные дев­чонки из ма­гази­нов про­да­ют бес­числен­ные ре­чи Ку­куруз­ни­ка и ту­алет­ную бу­магу, сквер­но из­го­тов­ленные и очень до­рогие вя­заные ве­щи, фран­цуз­ские, ан­глий­ские и италь­ян­ские пар­тий­ные га­зеты и, на­конец, бой­ко рас­ку­па­емый то­вар — мо­роже­ное: тол­стые ма­мы, по­жима­ясь от сту­жи, в трид­ца­тиг­ра­дус­ный мо­роз сто­ят в оче­реди и пич­ка­ют мо­роже­ным свой по­синев­ший на вет­ру соп­ли­вый прип­лод. Это не го­род и не Де­рев­ня. Это — Мос­ква пя­тиде­сятых го­дов.
 

Во дво­ровых са­диках на ска­мей­ках, на гряз­ных пус­тых ящи­ках и на про­волоч­ных сет­ках для мо­лоч­ных бу­тылок си­дят по-де­ревен­ски ба­бы в плат­ках. Раз­го­воры стан­дар­тные: «Вче­ра мой Мить­ка вер­нулся пь­яный в дым», «У со­седей Сте­паныч цель­ную ночь лу­пил же­ну», «На­ши та­тары вто­рые сут­ки гу­ля­ют, мы не спим ни ми­нуты» и так да­лее. Каж­дый куль­тур­ный и хо­рошо оде­тый че­ловек, про­ходя ми­мо, ви­дит их пол­ные за­вис­ти и зло­бы гла­за, слы­шит за спи­ной ядо­витое ши­пенье.
 

— Вот ска­жи, — об­ра­тилась как-то к Анеч­ке од­на из та­ких баб, — это спра­вед­ли­во, что я си­жу в ста­ром сит­це­вом платье, а ты идёшь в но­вом, да ещё и в шёл­ко­вом? Иде со­вет­ская власть, а? Иде спра­вед­ли­вость и ком­му­низм?

— Во-пер­вых, не ты, а вы, — при­ят­но улы­ба­ясь, от­ве­тила Анеч­ка, — ведь я не ба­ба, си­дящая с ва­ми ря­дом у му­сор­но­го ящи­ка. Во-вто­рых, это спра­вед­ли­во, по­тому что я — учё­ный спе­ци­алист, а вы — тём­ная де­ревен­ская та­тар­ка, я — по­лез­ный для го­сударс­тва че­ловек, а вы — сбе­жав­ший из кол­хо­за де­зер­тир, то есть бес­по­лез­ный му­сор. В-треть­их, ска­жите спа­сибо Со­вет­ской влас­ти — толь­ко при ней Мос­ква мо­жет быть до та­кой сте­пени за­мусо­рена вред­ны­ми людь­ми, как вы са­ми, ваш спе­кулянт-муж, ко­торый сей­час сто­ит в оче­реди за ней­ло­новы­ми блуз­ка­ми, и пь­яни­ца сын — вон он орёт пес­ни и ло­ма­ет кус­ты. Ес­ли бы не Со­вет­ская власть, в этом до­ме жи­ли бы по­лез­ные лю­ди, слу­жащие и ра­бочие, а не че­лове­чес­кие по­дон­ки!
 

В на­шем до­ме два дет­ских са­да. Это по­нят­но — ведь здесь жи­вёт око­ло шес­ти­сот де­тей. Ког­да в ве­сен­ний день они вы­сыпа­ют во двор — ни прой­ти, ни про­ехать, шум и крик ог­лу­шитель­но зву­чит меж вы­соки­ми сте­нами. Дом рас­по­ложен про­тив пар­ка, но без­моз­глые пла­ниров­щи­ки за­няли двор де­ревь­ями и кус­та­ми, они всем ме­ша­ют, де­ти тес­нятся на до­рогах, где ме­ша­ют ав­тотран­спор­ту, иг­ра­ют меж му­сор­ны­ми ящи­ками и гряз­ны­ми боч­ка­ми, выб­ра­сыва­емы­ми ма­гази­нами.
 

В цен­тре дво­ра, сре­ди кус­тов, есть дет­ская пло­щад­ка с обо­рудо­вани­ем для игр, и там дей­стви­тель­но всег­да мно­го де­тей. Но тут же вры­ты два сто­ла и скамьи, на них всег­да ре­жут­ся в до­мино и в кар­ты от­цы и де­душ­ки этих де­тей, и от сто­лов на весь двор плы­вет по­хаб­ная ма­тер­щи­на. Она как зло­вон­ное об­ла­ко, де­ти как бы ку­па­ют­ся в вол­нах сквер­носло­вия. Ни­какие про­тес­ты не по­мога­ют.
 

— Все ру­га­ют­ся, — от­ве­ча­ют па­пы и де­душ­ки. — И ма­мы, и ба­буш­ки то­же до­ма за­гиба­ют как по­ложе­но. И че­го вы бес­по­ко­итесь? Все ру­га­ют­ся!
 

Гм… Не все, ко­неч­но. Ста­лин был ха­мом и ма­тер­щинни­ком. Хру­щёв — хам и ма­тер­щинник. Это — вож­ди, «ле­нин­цы» и «мар­ксис­ты». А что же спра­шивать с ря­довых ра­бочих? Нет, вре­мя для борь­бы с пь­янс­твом и сквер­носло­ви­ем в СССР ещё не соз­ре­ло. Это де­ло да­лёко­го бу­дуще­го.
 

От­сю­да вто­рой вы­вод — мы пле­тём­ся к ком­му­низ­му с вод­кой и ма­том…
 

А от пь­янс­тва пря­мая до­рога к ху­лиганс­тву, к бес­смыс­ленной пор­че го­сударс­твен­но­го иму­щес­тва: у нас в до­ме пор­тят те­лефон­ные ап­па­раты и буд­ки, бь­ют стёк­ла, ло­ма­ют де­ревья, топ­чут цве­ты. Од­нажды ху­лига­ны мо­лот­ка­ми про­били на каж­дом эта­же ды­ры в кар­тонной об­шивке стен, дру­гой раз пе­рере­зали про­вода во мно­гих мес­тах, в тре­тий — в под­ва­ле ло­мами раз­би­ли тру­бы с го­рячей во­дой и ус­тро­или под до­мом го­рячий по­топ и тем выз­ва­ли рас­ход в 50 000 руб­лей и т. д. А кто пос­ме­лее, тот идёт рвать су­моч­ки у жен­щин — день­ги-то на вод­ку нуж­ны?! И бо­ять­ся не­чего, по­тому что хру­щёв­ская ми­лиция без­дей­ству­ет, а Ста­лин вы­учил со­вет­ских лю­дей не ока­зывать ни­кому по­мощи — моя ха­та с краю…
 

В ог­ромном дво­ре иг­ра­ют сот­ни де­тей, но там нет убор­ной, и де­ти мо­чат­ся в лиф­тах и за лиф­то­выми клет­ка­ми. А гля­дя на них, то же де­ла­ют и пь­яные, а кое-кто из них и не толь­ко мо­чит­ся. На об­щих соб­ра­ни­ях жиль­цов по воп­ро­сам о пра­вилах со­ци­алис­ти­чес­ко­го об­ще­жития всег­да выс­ту­па­ет на­ша не­мая убор­щи­ца и пре­дель­но по­нят­ны­ми жес­та­ми по­яс­ня­ет, что в лиф­тах сквер­но пах­нет, что мо­чить­ся там мож­но, но вот по боль­шо­му де­лу бе­гать ту­да нель­зя, это не­куль­тур­но!
 

Слу­шате­ли ки­ва­ют го­лова­ми, друж­но под­ни­ма­ют ру­ки и еди­ног­ласно го­лосу­ют «за»…
 

Тут бу­дущий мой чи­татель вос­клик­нет:

— А в мо­ём до­ме и в мо­ей квар­ти­ре всё бы­ло не так!
 

Воз­можно!
 

Я не пи­шу со­ци­оло­гичес­ко­го ис­сле­дова­ния, а толь­ко даю для не­го чер­но­вой ма­тери­ал. Пи­шу о том, что лич­но ви­дел и пе­режил, мои за­пис­ки — сви­детель­ские по­каза­ния оче­вид­ца, и не боль­ше. Опи­сыва­ет­ся Мос­ква в хру­щёв­ское вре­мя, об­разцо­во-по­каза­тель­ная юго-за­пад­ная часть и ве­личес­твен­ный де­вяти­этаж­ный дом-ги­гант на уг­лу прос­пектов Ло­моно­сова и Вер­над­ско­го.

В 60-м году мне было уже одиннадцать лет и я вырос в коммунистической до мозга костей семье. Но вырос не в вакууме, а гуще своих сверстников, детей обычных людей. Такой выплеск эмоций был вообще невозможен ни при Хрущеве. ни позже. Этого человека немедленно бы задержали с целью выяснения личности, и за антисоветскую пропаганду дали срок. Ужэ коль выстаки бульдозером сносили, то что такое какой то пьяный мужик?

так его тоже это и смутило.

Кто мог отдать простому покупателю книгу жалоб и предложений? Да и существовала ли в начале 60-х такая книга в аптеках?

он умер в 60-х, так что раз написал значит была.

Хрущев конечно был чудак, но и другие генсеки не лучше и не хуже.

ну он там пишет что при сталине излишне все были запуганы, но при хрущеве напротив атмосфера вседозволенности, всех преступников надо сначала коллективом на поруки брать.

Скорее система сломит любого реформатора.

об этом он тоже говорит.

И при Хрущеве был рост благосостояния - хотя бы массовое жилищное строительство для пролов, которые при Сталине обитали в коммуналках и бараках.

какое жилье он построил чуть позже выложу.

там контраст на контрасте.

Опи­сыва­ет­ся Мос­ква в хру­щёв­ское вре­мя

Брешет ваш очевидец!

В Москву я первый раз попал в июле 1964 года. Она оглушила меня многолюдьем, суетой, своей мощью и непривычностью. Через год, в 1965, я приехал туда к двоюродному брату, жившему в Нахабино.

Два дня мы с ним гуляли по Москве. Все самое замечательное, красивое, и величественное я увидел за эти два дня. Люди хорошие, хоть и сильно занятые. Столпотворение, Вавилон. Разноязычие и многоличие. Я объедался московским пломбиром, курил сигареты Друг и ВН, ел какие то пельмени и пирожки на ВДНХ, катался на метро и эскалаторах.

Короче, я навсегда влюбился в ту Москву и люблю ее до сих пор. Я нырял в нее, как рыба в воду.

А нынешнюю не люблю. Всегда стараюсь побыстрей уехать из нее.

Но не исчезла, а наоборот, видоизменившись, стала сильнее.

Ну естественно рыночная экономика сильней коммунистической.

ну он там пишет что при сталине излишне все были запуганы, но при хрущеве напротив атмосфера вседозволенности, всех преступников надо сначала коллективом на поруки брать.

Была установка на построение коммунизма, поэтому требовалось искоренить преступность - кого на поруки, а кого и расстреливали, вседозволенность была выборочная.

какое жилье он построил чуть позже выложу. там контраст на контрасте.

Но до Хрущева вообще отдельных квартир не было.

А нынешнюю не люблю. Всегда стараюсь побыстрей уехать из нее.

Поезжайте в Париж, там Вам точно понравится)

Но до Хрущева вообще отдельных квартир не было.

ну почему не было, были, только мало. Для тех , кто ровнее

 

Но до Хрущева вообще отдельных квартир не было.

ну почему не было, были, только мало. Для тех , кто ровнее

 

ну да, для народных артистов и генералов МГБ.

Ну естественно рыночная экономика сильней коммунистической.

Ответьте, не кривя душой, кто сильнее: рыночная экономика или властная вертикаль с суверенной демократией? Может ли первая победить вторую, а вторая - первую?

Мне кажется, что силовая власть с всесильной бюрократией в два присеста сожрет рыночную экономику, если захочет, а вот обратный процесс невозможен. Кишка тонка у рынка!

Поезжайте в Париж,

Ваша фамилия не Паниковский?

В Мос­кве су­щес­тву­ют две ка­тего­рии до­мов, где жизнь на­лаже­на луч­ше, и жи­вут там дру­гие лю­ди. Это — ве­домс­твен­ные и ко­опе­ратив­ные до­ма. В ве­домс­твен­ных до­мах пуб­ли­ка куль­тур­нее и до­ма чи­ще. У нас есть не­мало дру­зей, ко­торые жи­вут в ве­домс­твен­ных до­мах, мы с Анеч­кой бы­вали у них в гос­тях, и я спе­шу под­твер­дить, что по­ряд­ки и стиль жиз­ни в на­шем до­ме ху­же, чем там.
 

Но я жи­ву с Анеч­кой в мо­ём жэ­ков­ском до­ме, и ес­ли го­ворить прав­ду, то да­же рад это­му: это обыч­ный мос­ков­ский дом, и я опи­сываю обыч­ную мос­ков­скую жизнь сво­его вре­мени. Но и в ве­домс­твен­ных до­мах нес­по­кой­но, и там мно­гие му­ча­ют­ся, по­тому что для то­го, что­бы лю­ди жи­ли, как им хо­чет­ся, нуж­но, что­бы они за­нима­ли са­мос­то­ятель­ную квар­ти­ру под зам­ком. Это эле­мен­тарно и ес­тес­твен­но. Но вот это­го-то у нас по­ка нет! И даль­ше: вый­дя на ули­цу, счас­тли­вый об­ла­датель от­дель­ной трёх­комнат­ной квар­ти­ры (боль­ших у нас не стро­ят) сра­зу же по­пада­ет в обыч­ную не­ус­тро­ен­ную со­вет­скую жизнь — в ма­гази­не, на тран­спор­те, на ра­боте и во вре­мя от­ды­ха он ви­дит рас­хля­бан­ность и де­зор­га­низа­цию свер­ху и царс­тво ан­ти-НО­Та.
 

Ах, да что там! Ку­да уж го­ворить о на­уч­ной ор­га­низа­ции на­шей жиз­ни, нам хо­тя бы ми­лици­онер не спал бы на пос­ту и кас­сирша не гру­била! А улуч­шить жизнь на од­ном её учас­тке нель­зя, на­до под­ни­мать куль­ту­ру во­об­ще, ши­роким фрон­том, это ком­плексное ме­роп­ри­ятие, на­чина­юще­еся в семье и в дет­до­ме, про­дол­жа­юще­еся в шко­ле, за­кан­чи­ва­ющее на ра­боте и на от­ды­хе и ох­ва­тыва­ющее все слои об­щес­тва и все об­ласти че­лове­чес­кой де­ятель­нос­ти. Ра­бочие у нас го­ворят, что сам Хру­щев, его род­ня и прид­ворные са­нов­ни­ки уже дав­но всту­пили в ком­му­низм, но двух­сотмил­ли­он­но­му на­селе­нию стра­ны от это­го не лег­че.
 

До­ма-ка­зар­мы на Ле­нин­ском прос­пекте яв­ля­ют­ся ве­щес­твен­ным до­каза­тель­ством не­ком­пе­тен­тнос­ти пар­тий­но­го ру­ководс­тва и при­нижен­ности спе­ци­алис­тов, обя­зан­ных де­лать то, что они счи­тали пло­хим и вред­ным.
 

Пос­ле ус­тра­нения Хру­щёва в про­из­водс­тво бы­ло пу­щено боль­шое ко­личес­тво но­вых ти­повых про­ек­тов, и, хо­тя стро­итель­ство жи­лых до­мов по уни­каль­ным про­ек­там у нас по­ка от­сутс­тву­ет, внеш­ний вид до­мов всё же стал раз­но­об­разнее, а внут­ренняя их пла­ниров­ка — бо­лее удоб­ной. Ушёл толь­ко один че­ловек — и из­ме­нились це­лые ули­цы го­рода!
 

Ста­ли ли но­вые до­ма бо­лее до­роги­ми?
 

Нет, они об­хо­дят­ся де­шев­ле. Но чуть-чуть при­от­кры­лась до­рога ини­ци­ати­ве, спе­ци­алис­тов ста­ли боль­ше слу­шать, смол­кла лжи­вая прис­казка сво­еволь­ца «На­до по­сове­товать­ся с на­родом!» — и ре­зуль­та­ты не за­мед­ли­ли ска­зать­ся: там, где кон­ча­ет­ся хру­щёв­ская часть на­шего прос­пекта, это­го ар­ха­ичес­ко­го во­ен­но­го по­селе­ния, там на­чина­ет­ся са­мый обык­но­вен­ный сов­ре­мен­ный го­род с раз­но­об­разны­ми по ар­хи­тек­ту­ре и цве­ту до­мами.
 

Я при­веду ещё два прос­тых, ма­лень­ких и ха­рак­терных при­мера.
 

За пос­ледние один­надцать лет в стра­не бы­ли выс­тро­ены ты­сячи боль­ниц. Од­на на на­ших гла­зах вы­рос­ла на мес­те свал­ки вбли­зи сви­нар­ни­ка се­ла Се­мёнов­ское. Это — но­вень­кая, «с иго­лоч­ки», боль­ни­ца на­шего по­каза­тель­но­го рай­она.
 

Мы с Анеч­кой слу­чай­но по­быва­ли в ещё бо­лее по­каза­тель­ной боль­ни­це для чле­нов пра­витель­ства и инос­тран­цев. Обе — уве­личен­ный ва­ри­ант рус­ских боль­ниц прош­ло­го ве­ка, слег­ка из­ме­нил­ся толь­ко внеш­ний вид: на­ша боль­ни­ца не име­ет тош­нотвор­ных ам­пирных ко­лонн и об­ли­цова­на стан­дар­тным ка­фелем, а не ош­ту­кату­рена. Но ни од­ной по­пыт­ки осу­щес­твить сов­ре­мен­ные дос­ти­жения в боль­нич­ном стро­итель­стве сде­лано не бы­ло: с мо­мен­та вво­да в дей­ствие оба эти уч­режде­ния — брак, удос­то­вере­ние в от­ста­лос­ти и по­тере де­нег, ма­тери­ала, зе­мель­но­го учас­тка, тру­да и, глав­ное, вре­мени. Эти не­сов­ре­мен­ные боль­ни­цы не толь­ко об­ла­да­ют ма­лой про­пус­кной спо­соб­ностью (как гос­ти­ницы ста­лин­ско-хру­щёв­ской пос­трой­ки), но и внут­ренне не прис­по­соб­ле­ны для ус­та­нов­ле­ния но­вей­ше­го, с каж­дым го­дом ус­ложня­юще­гося обо­рудо­вания. А уж об обес­пе­чении удобств боль­ным и об­слу­жива­юще­му пер­со­налу, об обес­пе­чении сни­жения экс­плу­ата­ци­он­ных рас­хо­дов за счёт пос­то­ян­но­го со­вер­шенс­тво­вания тру­да и го­ворить не­чего. Так как мес­то за­нято и так как нуж­ды го­рода и на­уки рас­тут и их дав­ле­ние де­ла­ет­ся всё нас­той­чи­вее, то при­дёт вре­мя, ког­да эти но­вые зда­ния при­дёт­ся ло­мать и пе­рес­тра­ивать.
 

В ма­лень­кой Шве­ции как раз в это вре­мя наш­ли оп­ти­маль­ный ва­ри­ант боль­нич­но­го зда­ния — в двад­цать эта­жей и боль­ше, со сквоз­ны­ми шах­та­ми, по ко­торым дви­жут­ся с эта­жа на этаж ап­те­ка и кар­то­тека, те­леви­зи­он­ные ка­меры наб­лю­да­ют в па­латах за каж­дым дви­жени­ем боль­ных, а в убор­ных, ко­ридо­рах и на ра­бочих мес­тах — за каж­дым дви­жени­ем слу­жащих, с пер­фо­кар­та­ми вмес­то ис­то­рии бо­лез­ни, элек­тро­кара­ми вмес­то но­силок, дик­то­фона­ми в кар­ма­не ха­лата вра­ча, об­хо­дяще­го боль­ных, с пнев­ма­тичес­кой поч­той меж­ду эта­жами, с раз­движ­ны­ми сте­нами из плас­тмас­сы, элек­трон­но-вы­чис­ли­тель­ной ма­шиной, по­мога­ющей ста­вить ди­аг­ноз и ука­зыва­ющей луч­ший ме­тод ле­чения каж­до­го боль­но­го и к ве­черу под­счи­тыва­ющей, оп­равдал ли се­бя или нет каж­дый ра­бот­ник, — та­кие боль­ни­цы у нас не­воз­можны, по­тому что они ра­ци­ональ­ны, а ра­ци­она­лиза­ция свя­зана с сок­ра­щени­ем ко­личес­тва ра­бочей си­лы, та­кое сок­ра­щение в мас­шта­бе стра­ны не­из­бежно вы­зовет воз­никно­вение без­ра­боти­цы, ко­торая при со­ци­ализ­ме яко­бы не­воз­можна, чёрт по­бери, ведь «лю­дей на­до кор­мить!» Да и кто сог­ла­сит­ся ин­тенсив­но ра­ботать за ни­щен­ский ок­лад?
 

Мне рас­ска­зали, как на не­кото­рых за­водах сна­чала ус­та­нав­ли­ва­ют сов­ре­мен­ные ли­нии свя­зан­ных меж­ду со­бой про­из­водс­твен­ных ав­то­матов, бе­гут в пар­торга­низа­цию, по­луча­ют стро­жай­шее зап­ре­щение ко­го-ни­будь уволь­нять и, на­конец, пе­рехо­дят к ста­рому рит­му ра­боты, при ко­тором или ав­то­маты ра­бота­ют с пол­ной наг­рузкой, а не­нуж­ные ра­бочие без де­ла сло­ня­ют­ся по за­воду, или ав­то­маты сто­ят, а ра­бочие, об­ли­ва­ясь по­том, ра­бота­ют де­дов­ски­ми спо­соба­ми.
 

А вот ещё при­мер — на­ши ком­би­наты бы­тово­го об­слу­жива­ния.
 

Все они выс­тро­ены при Хру­щёве. Ос­новное сло­во, слы­шаще­еся в тол­пе воз­буждён­ных за­каз­чи­ков, всег­да од­но: «Бе­зоб­ра­зие!». По­тому что ве­лик про­цент руч­но­го тру­да, ма­шины не­сов­ре­мен­ные, ра­бота­ют мед­ленно и пло­хо, ма­тери­алы для по­чин­ки — от­хо­ды с фаб­рик и за­водов, а мас­те­ра — пь­яни­цы, ин­ва­лиды, во­ры или слу­чай­ные лю­ди, не спо­соб­ные ус­тро­ить­ся по­луч­ше, по­тому что зар­пла­та здесь столь низ­кая и нас­то­ящий, зна­ющий своё де­ло мас­тер в та­кой ком­би­нат на ра­боту не пой­дёт. Но да­же и эти го­ре-спе­ци­алис­ты вы­пол­ня­ют за­каз хо­рошо, ес­ли су­нешь им в кар­ман день­ги и не пот­ре­бу­ешь кви­тан­ции: ра­бота «на­лево» — это сти­мул, тог­да каж­дый на­чина­ет ду­мать и ше­велить­ся!
 

Нуж­но ска­зать ещё нес­коль­ко слов об ар­те­лях и кус­та­рях на­шего рай­она. Они до Хру­щёва бы­ли и вы­пол­ня­ли чрез­вы­чай­но нуж­ную на­селе­нию фун­кцию, до­пол­няя ка­зен­ные гос­предпри­ятия, — чи­нили обувь, ча­сы и дру­гие до­маш­ние ве­щи, ши­ли кеп­ки нес­тандар­тно­го раз­ме­ра или пок­роя и про­чее. Бра­ли до­роже, чем го­сударс­твен­ные, но и ра­бота­ли ка­чес­твен­нее, а сырь­ём им слу­жил то­вар, ук­ра­ден­ный и пе­реп­ро­дан­ный ра­бочи­ми с гос­про­из­водс­тва. Хру­щёв, не обес­пе­чив за­мены, этих ре­мес­ленни­ков прик­рыл — со­ци­ализм в эпо­ху пе­рехо­да к ком­му­низ­му не сов­местим с ар­те­лями ре­мес­ленни­ков, тем бо­лее в та­кой вы­соко­раз­ви­той стра­не, как СССР. И по­лучи­лось, что я, нап­ри­мер, не мо­гу сей­час за­казать се­бе ве­сен­нюю се­рую кеп­ку, да, обык­но­вен­ную ве­сен­нюю се­рую кеп­ку, по­тому что у ме­ня боль­шая го­лова, а в ма­гази­не для ве­лика­нов про­да­ют­ся зим­ние чёр­ные кеп­ки из шуб­но­го сук­на!
 

В го­роде с се­мимил­ли­он­ным на­селе­ни­ем, в Сто­лице Ми­ра, как лю­бит вы­ражать­ся на­ша пот­ре­пан­ная со­быти­ями и це­лова­ни­ем столь­ких са­пог «Прав­да», ку­пить се­рую лёг­кую кеп­ку на мою го­лову нель­зя, и я хо­жу по­это­му с не­пок­ры­той го­ловой, как сту­дент.
 

Но ведь не в мо­ей кеп­ке де­ло. Ме­тод — сна­чала ду­шить, а по­том не спе­ша на­чинать бес­ко­неч­ные раз­го­воры о за­мене — раз­ве это не тот же при­ём, ко­торым бы­ла про­веде­на кол­лекти­виза­ция сель­ско­го хо­зяй­ства в на­чале трид­ца­тых го­дов? Она обош­лась в мил­ли­оны че­лове­чес­ких жиз­ней и от­бро­сила на­шу аг­рарную эко­номи­ку на­зад так да­леко, что и сей­час, спус­тя трид­цать пять лет, стра­на не мо­жет за­лечить эту ра­ну, и всё же та­кой яв­но не­удач­ный, я бы ска­зал, про­тиво­реча­щий здра­вому смыс­лу, ме­тод и по сей день вос­пе­ва­ет­ся на все ла­ды как эпо­халь­ный ска­чок, боль­шой ска­чок впе­рёд и на­силь­ствен­но на­вязы­ва­ет­ся на­селе­нию в поз­днее за­во­ёван­ных зем­лях — За­пад­ной Ук­ра­ине и При­бал­ти­ке.
 

В са­мом на­чале сво­его царс­тво­вания Хру­щёв опо­вес­тил на­селе­ние, что ком­му­низм не­дале­ко и вхо­дить в не­го на­ши лю­ди уже впол­не го­товы, по­тому что со­вет­ский че­ловек — это но­вый че­ловек, об­ла­да­ющий все­ми нуж­ны­ми ка­чес­тва­ми. Это­му но­вому че­лове­ку про­тивос­то­ит жи­тель Аме­рики, где все раз­ла­га­ют­ся за­живо. При лю­бом ан­ти­об­щес­твен­ном пос­тупке ху­лига­на и во­ра на­до пе­ревос­пи­тывать, и для это­го сле­ду­ет не на­казы­вать, а брать на по­руки.
 

Ла­кей­ская пе­чать за­пес­тре­ла со­об­ще­ни­ями о том, как пой­ман­ных с по­лич­ным мер­завцев вмес­то то­го, что­бы в по­ряд­ке су­щес­тву­юще­го за­коно­датель­ства су­дить в на­род­ном су­де, ста­ли су­дить в кол­лекти­ве по мес­ту ра­боты, сты­дить, ука­зывая, что мы од­ной но­гой уже в ком­му­низ­ме и, вы­мучив из ви­нов­ни­ка ле­нивое обе­щание ис­пра­вить­ся, брать его на по­руки, а за­тем за­бывать, ос­тавляя пос­ту­пок без­на­казан­ным: раз де­сять или двад­цать пь­яный муж изобь­ёт де­тей и же­ну, тог­да рас­ка­ча­ет­ся об­щес­твен­ность, ему проч­тут лек­цию и от­пустят с ми­ром — до сле­ду­ющих на­руше­ний и сле­ду­юще­го обя­затель­ства ис­пра­вить­ся.
 

По­том ста­ли про­щать не прос­тупки, а прес­тупле­ния. Фун­кции су­да пер­вой в стра­не не­закон­но прис­во­ила се­бе КПСС, а по­том с её лёг­кой ру­ки все дру­гие ор­га­низа­ции, и суд как еди­ное го­сударс­твен­ное уч­режде­ние для раз­бо­ра дел по­терял зна­чение. При­веду два при­мера.
 

Муж од­ной из до­черей мо­ей со­сед­ки на за­воде ук­рал для про­дажи ми­ни­атюр­ный элек­тро­мотор с до­рого­го им­пор­тно­го стан­ка. Его пой­ма­ли, «су­дили» в це­хе, ука­зали на близ­кий при­ход ком­му­низ­ма и ос­та­вили без­на­казан­ной пор­чу цен­но­го го­сударс­твен­но­го иму­щес­тва.
 

В на­шем ин­сти­туте ком­со­моль­цы сгру­жали бу­магу для ин­сти­тут­ской ти­пог­ра­фии, и один сде­лал дру­гому за­меча­ние по по­воду не­чес­тной ра­боты. Ком­со­мол­ка, «дру­жив­шая» с лен­тя­ем, за­мани­ла в вы­ход­ной день чес­тно­го ра­ботя­гу за го­род, где он и был звер­ски из­бит при­яте­лями лен­тяя. По­том ком­со­моль­ская ор­га­низа­ция «су­дила» ви­нов­но­го, вы­нес­ла ему по­рица­ние и ос­та­вила де­ло без пос­ледс­твий, так что те­перь и по­тер­певший, и ху­лига­ны про­дол­жа­ют ос­та­вать­ся в од­ной ор­га­низа­ции, ве­лича­ют друг дру­га то­вари­щами и вмес­те идут к ком­му­низ­му.
 

Ми­лиция и ОБХСС с вос­торгом ух­ва­тились за но­вое нап­равле­ние — оно ос­во­бож­да­ло ор­га­ны под­держа­ния по­ряд­ка от вся­кой ра­боты и за­боты: каж­дый ми­лици­онер, сос­тавляв­ший акт о на­руше­нии, ста­новил­ся вра­гом сво­ему на­чаль­ни­ку и то­вари­щу по­тому, что все от­де­ления ми­лиции в пре­делах рай­она, и все рай­оны в пре­делах го­рода, и все го­рода в пре­делах стра­ны со­рев­но­вались друг с дру­гом в том, у ко­го мень­ше за­мече­но на­руше­ний — ведь чис­ло прес­тупле­ний рас­тёт толь­ко в Аме­рике, а у нас оно рез­ко сни­жа­ет­ся, пос­коль­ку стра­на за­селе­на но­выми людь­ми, а пре­ми­аль­ные на­чис­ля­ют­ся, ис­хо­дя из ре­зуль­та­тов со­рев­но­вания!
 

Ког­да Анеч­ка ра­бота­ла в ми­лиции, то нас­лу­шалась там раз­го­воров о ещё од­ной при­чине без­дей­ствия ор­га­нов по­ряд­ка. «Вот выз­ва­ли, об­ви­ня­ют в зло­упот­ребле­ни­ях в ма­гази­не, — объ­яс­ня­ла ей ка­кая-то тру­жени­ца со­вет­ской тор­говли, — а я не бес­по­ко­юсь: че­го мне? Су­ну де­сят­ку, и всё!»
 

А раз по до­роге на Кав­каз по­пут­чи­ца, за­веду­ющая боль­шим ларь­ком, доб­ро­душ­но и до­вер­чи­во нам объ­яс­ня­ла тех­ни­ку ор­га­низа­ции фик­тивных взло­мов и ог­рабле­ний по пред­ва­ритель­но­му сго­вору с ми­лици­ей.
 

За­тем ста­ло пе­рес­тра­ивать­ся и пра­восоз­на­ние на­селе­ния за счёт его гор­ласто­го и бес­со­вес­тно­го боль­шинс­тва, ко­торое де­ла­ет по­году на всех соб­ра­ни­ях кол­лекти­вов: каж­дый ху­лиган, осо­бен­но не­совер­шенно­лет­ний, мо­жет рас­счи­тывать у нас на ярос­тную за­щиту со сто­роны дру­гих дей­стви­тель­ных или воз­можных пра­вона­руши­телей гро­мог­ласны­ми ссыл­ка­ми на гу­ман­ность и ком­му­низм, а нас­то­ящие со­вет­ские лю­ди бес­силь­но мол­чат. По­это­му, ес­тес­твен­но, на ули­це и в об­щес­твен­ных мес­тах нас­ту­пила власть ху­лиганья, рас­по­ясав­ше­гося при двой­ной под­дер­жке пар­тии и ми­лиции.
 

Толь­ко к са­мому кон­цу это­го уди­витель­но­го вре­мени в ЦК и пра­витель­ство по­сыпа­лись про­тес­ты, и хру­щёв­ская прес­са раз­ре­шила се­бе пер­вые роб­кие про­яв­ле­ния не­сог­ла­сия с тол­стовским и хрис­ти­ан­ским неп­ро­тив­ле­ни­ем злу. В «Кро­коди­ле» по­яви­лась ка­рика­тура: пь­яный ху­лиган идёт по ули­це, все раз­бе­га­ют­ся и пря­чут­ся кто ку­да, а он орёт: «Граж­да­не, ку­да ж вы?! Бе­рите ме­ня на по­руки!»

В те­ат­ре, с эс­тра­ды, я слы­шал ди­алог:

— Вче­ра ве­чером на ули­це ви­жу, пь­яный ху­лиган из­би­ва­ет ста­руш­ку. Под­ска­кива­ет ми­лици­онер. Ху­лиган бро­са­ет­ся и на не­го. Ми­лици­онер, к счастью, не рас­те­рял­ся: рас­кры­ва­ет ко­буру и…

— Вых­ва­тыва­ет пис­то­лет и стре­ля­ет в ху­лига­на?!

— Ну, что вы… Вы­нима­ет ка­ран­даш, что­бы…

— Сос­та­вить акт?!

— Да нет же, как мож­но! Что­бы под­чер­кнуть в га­зете под­хо­дящее мес­то в од­ной не­дав­ней ре­чи!
 

Та­ков быт ули­цы и на­шего дво­ра. Пра­во, пос­тавлен­ное на за­щиту на­руши­телей про­тив по­тер­певших. Ор­га­низо­ван­ная де­зор­га­низа­ция. Хру­щёв­щи­на в чис­том ви­де.
 

На­ис­ко­сок от мо­его до­ма — ки­ноте­атр и обув­ной ма­газин.
 

Ес­ли хвост в кас­су ки­ноте­ат­ра вь­ёт­ся зме­ёй в три коль­ца — зна­чит фильм за­пад­ный. Ес­ли хвост не­боль­шой — фильм наш.
 

В ма­гази­не все пол­ки за­пол­не­ны оте­чес­твен­ной про­дук­ци­ей, но по­купа­телей ма­ло — все толь­ко бе­га­ют и ищут. Но в од­ном уг­лу тол­кучка, ссо­ры, шум. Там да­ют им­пор­тную обувь. За­пад­ную — фран­цуз­скую, италь­ян­скую, ан­глий­скую — са­пож­ки, сто­ящие ме­сяч­ный ок­лад тех де­вушек, что рвут­ся к стой­ке.
 

А как жить по­том? От­ку­да и как они до­быва­ют день­ги?
 

В трол­лей­бу­се ти­хо, я слу­шаю раз­го­вор си­дящих впе­реди ме­ня мо­лодых жен­щин.

— Ты че­го та­кая сон­ная?

— У ме­ня со­сед ин­ва­лид, по­луча­ет боль­шую пен­сию. Вче­ра дочь с му­жем всю ночь би­ли его го­ловой об сте­ну, вы­кола­чива­ли день­ги. Толь­ко зад­ремлю, опять в стен­ку бух-бух-бух… Не да­ли спать. Со­вес­ти у лю­дей нет, а ещё сту­ден­ты!
 

В на­шем до­ме сын-под­росток вы­бил ма­тери зуб, вы­кола­чивал день­ги на «лич­ную жизнь». Все бы­ли за то, что­бы взять его на по­руки и пе­ревос­пи­тать. Я хо­тел пе­редать де­ло в На­род­ный суд, мне не поз­во­лили, и в ви­де про­тес­та ме­сяца на два я ушёл из то­вари­щес­ко­го су­да.
 

И опять тот же воп­рос: вы­воды?
 

На­ши ог­ромные до­ма — бро­шен­ное ни­чей­ное иму­щес­тво: их мо­жет пор­тить вся­кий, кто хо­чет. И де­ревья, и цве­ты — всё ни­чей­ное. Всё про­зяба­ет без хо­зя­ина: зас­ту­пить­ся не­кому. Всё, что я ви­жу вок­руг — ни­кому не нуж­но. При­дёт в не­год­ность это — сде­ла­ют или пос­тро­ят дру­гое. «На ули­це не ос­та­нем­ся, — го­ворят мне во дво­ре. — На то и Со­вет­ская власть».
 

Эта вар­вар­ская или иж­ди­вен­ческая мыс­лишка — ос­но­ва по­веде­ния лю­дей на ули­це и в до­ме. Она счи­та­ет­ся за­во­ева­ни­ем ре­волю­ции. По­жилые баб­ки на ска­мей­ках, их пь­яные сы­новья и рас­пу­щен­ные де­ти — все за неё. Спо­рить, до­казы­вать, ос­та­нав­ли­вать — бес­по­лез­но. За­щищать не­чем — за­кон и си­ла за на­руши­телей. На­казы­вать — опас­но, не­воз­можно, бес­по­лез­но.
 

Да и за­чем? В об­ста­нов­ке, в ко­торой мы жи­вём, спо­кой­ные и чес­тные лю­ди — то­же без­за­щит­ные и ни­чей­ные.
 

И я то­же — ни­чей­ный.

Од­на­ко по­ра с фе­шене­бель­ных прос­пектов, по ко­торым та­щат­ся пло­хо оде­тые ма­локуль­тур­ные лю­ди, вче­раш­ние обы­вате­ли за­худа­лых де­ревень, вой­ти в ог­ромный, об­ли­цован­ный свет­лым кам­нем дом, ко­торый вну­шитель­но вы­сит­ся на уг­лу двух прос­пектов, на­ис­кось от стан­ции мет­ро с обя­зыва­ющим наз­ва­ни­ем «Уни­вер­си­тет­ская».
​

Это моё жи­лище, моя кре­пость, как го­ворят ан­гли­чане: в этой кре­пос­ти я и жи­ву, осаж­дённый та­тара­ми.
 

В до­ме по­меща­ют­ся че­тыре ма­гази­на. При дру­гих по­ряд­ках, не вы­ходя из до­ма, мож­но бы­ло бы спо­кой­но жить ме­сяца­ми, та­кой дом сде­лал бы честь лю­бой сто­лице. Но не дом де­ла­ет быт, а лю­ди, и по­ряд­ки у нас хру­щёв­ские.
 

Вот от них-то и все на­ши бе­ды.
 

Дом де­вяти­этаж­ный, с трид­цатью подъ­ез­да­ми. На­селе­ние дос­ти­га­ет вось­ми с по­лови­ной ты­сяч че­ловек, а ко­личес­тво квар­тир — се­мисот. Пе­ред до­мом парк, внут­ри до­ма — свой сад.
 

Пос­трой­ка до­ма со­лид­ная, квар­ти­ры обо­рудо­ваны ком­форта­бель­но — есть газ, го­рячая во­да круг­лые сут­ки, лифт, му­сороп­ро­вод. В са­нуз­лах — фин­ское обо­рудо­вание, на по­лу — фин­ский пар­кет. Всё чу­дес­ное, вы­соко­го ка­чес­тва. Но обо­рудо­вание приг­на­но неп­рочно, сто­ит ко­со, всю­ду ды­ры, на­ляпан це­мент. На пер­вый взгляд трёх­комнат­ная квар­ти­ра ка­жет­ся хо­рошей, а чуть приг­ля­дишь­ся — и со всех сто­рон вы­пира­ют все не­додел­ки, вся неб­режность и не­уме­ние стро­ите­лей. Нет, это не за­пад­ная сов­ре­мен­ность, это по­ка наш пе­реход­ный пе­ри­од и пер­вые ша­ги к сов­ре­мен­ности.
 

Дом был выс­тро­ен для пре­пода­вате­лей МГУ, но вмес­то них все­лили ра­бот­ни­ков рай­жи­лот­де­ла, во­ен­ных, инос­тран­цев и ре­аби­лити­рован­ных; все вмес­те они сос­тавля­ют око­ло по­лови­ны на­селе­ния. Вто­рая по­лови­на — рваньё и от­бро­сы из под­ва­лов и ла­чуг, дав­но бро­шен­ных ста­рыми мос­кви­чами, кад­ро­выми ра­бочи­ми, и са­моте­ком за­селён­ны­ми пь­яни­цами, ворь­ём и слу­чай­ны­ми про­ходим­ца­ми, хлы­нув­ши­ми в Мос­кву на по­ис­ки бо­лее лёг­кой жиз­ни. Дос­та­точ­но ска­зать, что де­сять про­цен­тов на­селе­ния ве­личес­твен­но­го до­ма — та­тары из за­холус­тных де­ревень, нег­ра­мот­ные, ал­ко­голи­ки и аг­рессив­ные наг­ле­цы. Часть их ус­тро­илась при до­ме двор­ни­ками — их в ЖЭ­Ке 120 че­ловек (спа­сибо со­ци­ализ­му, при нём без­ра­боти­цы ни­ког­да не бу­дет!). Тут иг­ра­ет роль то об­сто­ятель­ство, что в ми­лиции мно­го та­тар, че­рез ко­торых и да­ют­ся взят­ки на­чаль­ству.
 

Мно­жес­тво по­лез­ных и нуж­ных лю­дей в Мос­кве без­на­дёж­но бь­ёт­ся в тис­ках не­веро­ят­ной жи­лищ­ной нуж­ды: од­на на­ша сот­рудни­ца, кан­ди­дат на­ук, вер­нувшись из Лон­до­на пос­ле кур­са спе­ци­али­зации, наш­ла, что её муж жи­вёт с дру­гой жен­щи­ной и ей от­го­рожен уз­кий про­ход в три мет­ра дли­ной и один метр ши­риной: пря­мо из две­ри она на ко­ленях впол­за­ет на на­ры, где жи­вёт и ра­бота­ет — пи­шет док­тор­скую дис­серта­цию, и не име­ет на­деж­ды стать на оче­редь, ибо у неё уже пол­ная мос­ков­ская нор­ма жил­пло­щади-3 м²! А мои со­седи и по­доб­ный им че­лове­чес­кий му­сор жи­вут в но­вых до­мах и в ус­ло­ви­ях ком­форта, ко­торый им не ну­жен.
 

Ну вот, те­перь по­ра рас­ска­зать о со­седях.
 

Та­тар­ское на­шес­твие боль­но кос­ну­лось ме­ня с Анеч­кой: мы по­лучи­ли ком­на­ту в 13 м² в трёх­комнат­ной квар­ти­ре, где две дру­гие ком­на­ты в 18 и 20 м² за­нима­ет та­тар­ская семья. Гла­ва семьи — ко­нюх на скла­де, умер от пь­янс­тва и ту­бер­ку­леза. Его вто­рая же­на, Фа­тиха, — пси­хичес­ки не­пол­но­цен­ная: три го­да она про­сиде­ла в 1-м клас­се сель­ской шко­лы и бы­ла ис­клю­чена как неп­ри­год­ная для уче­ния (мо­жет толь­ко под­пи­сывать­ся). Это ма­лень­ко­го рос­та бе­зоб­разная ста­руха; за во­ровс­тво её в де­рев­не жес­то­ко би­ли, и сле­ды по­бо­ев ос­та­лись на ли­це. Фа­тиха — злая, за­вис­тли­вая и хит­рая тварь. В квар­ти­ре она под­во­ровы­вала, что мо­жет, и гры­зет Анеч­ку из зло­бы, за­вис­ти и по рас­че­ту, ду­мая, что ес­ли мы не вы­дер­жим и уй­дем, то они зах­ва­тят на­шу ком­на­ту.
 

Смор­щенная и зло­вон­ная, она при­ходи­ла в ярость, ког­да Анеч­ка по­яв­ля­лась в кух­не с под­ри­сован­ны­ми гу­бами или в но­вом платье:

— На­маза­лась! Мы, ес­ли на­мажем­ся и оде­нем­ся, бу­дем ещё луч­ше!
 

И так бы­ло каж­дый день. Я ухо­дил на ра­боту ут­ром, при­ходил ве­чером. Це­лый день ос­тавшу­юся од­ну Анеч­ку со­седи гры­зут нас­мерть и фак­ти­чес­ки бес­при­чин­но. Ког­да в не­дели де­журс­тва ста­рой Фа­тихи на­ша фин­ская чу­дес­ная убор­ная при­ходит в сос­то­яние кло­аки и я, ука­зывая се­бе на нос, про­тес­тую, то Фа­тиха ре­шитель­но от­ве­ча­ет:

— Убор­ный не ро­за, ню­хать не на­до!
 

Вна­чале Фа­тиха с по­мощью со­седей-та­тар пи­сала на нас до­носы в дом­ком. Убе­див­шись, что это не по­мога­ет, она пус­ти­лась на про­вока­ции: ис­ца­рапа­ет се­бе ли­цо в кровь, вы­бежит на лес­тни­цу и зо­вёт сво­их та­тар на по­мощь, кри­ча, что Анеч­ка её из­би­ва­ет. Но на её бе­ду та­кие про­вока­ции то­же не при­нес­ли поль­зу. Так и жи­вёт она за кар­тонной сте­ной как при­та­ив­ший­ся враг.
 

Стар­шая дочь умер­ла в су­мас­шедшем до­ме, вто­рая, Ха-ни­фа, — нер­вно-пси­хичес­кая боль­ная, уме­рен­ная ал­ко­голич­ка, член КПСС, фаб­ричная ра­бот­ни­ца. Под вли­яни­ем ал­ко­голя впа­дала в ярость, что то­же не спо­собс­тву­ет спо­кой­ствию Анеч­ки и ус­пе­ху ле­чения ги­пер­то­нии. Она не ме­нее опас­на, чем Фа­тиха. Од­нажды она выз­ва­ла сви­дете­лей, что­бы они удос­то­вери­ли, что ночью мы пы­тались взло­мать их за­мок в це­лях ог­рабле­ния квар­ти­ры. А де­ло бы­ло про­ще: млад­шая дочь, Рах­ми­ля, при­вела с ули­цы не­из­вес­тно­го муж­чи­ну, по­тому что мать у­еха­ла в гос­ти но­чевать и кой­ка бы­ла сво­бод­на, но не мог­ла от­крыть дверь, так как пь­яная сес­тра не слы­шала сту­ка. Под­ня­лись мы и уви­дели, как Рах­ми­ля ста­ра­ет­ся от­крыть дверь всем, что по­пада­ет­ся под ру­ку. Кста­ти, о Рах­ми­ле.
 

Же­лая най­ти с нею об­щий язык, Анеч­ка по­мог­ла ей при­лич­но одеть­ся. Пом­ню, Рах­ми­ля выш­ла на кух­ню в шляп­ке, с су­моч­кой, на вы­соких каб­лу­ках.

— Ну, как? Хо­роша?

Да, — от­ве­тила Анеч­ка. — Но ты, Рах­ми­ля, ни­ког­да не под­мы­ва­ешь­ся и от те­бя пах­нет, как от ко­былы ле­том. На­до мыть­ся!
 

И она объ­яс­ни­ла, как это де­ла­ет­ся. Ми­нут че­рез де­сять я за­шёл в умы­валь­ную вы­мыть ру­ки. В ван­ной, фин­ской, мо­гущей быть бе­лос­нежной и блес­тя­щей, сто­яла на чет­ве­рень­ках Рах­ми­ля так, как бы­ла, — в шляп­ке, в туф­лях на вы­соких каб­лу­ках и с мод­ной су­моч­кой в од­ной ру­ке, а дру­гой под­мы­валась.
 

Ус­та­новить кон­такт с Рах­ми­лей так и не уда­лось: она ста­ла при­водить муж­чин в кух­ню и де­лать лю­бовь на на­шем ку­хон­ном сто­лике. Ме­ня это не ус­тра­ива­ло: по­лучить си­филис от слу­чай­ной хо­рошень­кой жен­щи­ны пло­хо, но под­хва­тить его от собс­твен­но­го ку­хон­но­го сто­ла — ещё ху­же. Я по­жало­вал­ся в дом­ком, и с Рах­ми­лей мы окон­ча­тель­но пос­со­рились. Как раз в это вре­мя с боль­шим тру­дом я до­бил­ся при­ёма у ге­нера­ла ми­лиции и рас­ска­зал ему о на­шем житье-бытье. Ге­нерал по­думал, по­чесал за­тылок и по­сове­товал нам пос­ко­рее бе­жать, по­ка та­тары не сго­вори­лись и не сде­лали нам срок.
 

Та­ковы до­чери. Те­перь о сы­новь­ях. У стар­ше­го, Эн­ве­ра, — опу­холь моз­га. Он — са­пож­ник, во­ру­ет ко­жу в гос­мастер­ской и до­ма шь­ёт бо­тин­ки, бь­ёт же­ну и за­яв­ля­ет, что бу­дет жить с собс­твен­ной до­черью, ког­да та под­растёт: раз­дви­га­ет ре­бён­ку нож­ки, ос­матри­ва­ет и при­гова­рива­ет: «Эх, рас­тёт для ме­ня цве­точек!»
 

Же­на не спит но­чами, сте­режёт дочь, днём бе­га­ет к Анеч­ке пла­кать­ся, но не прочь по­пут­но пе­рех­ва­тить вод­ки у Ха­ни-фы. Вто­рой сын, Ша­миль, смог слу­жить в ар­мии, же­нил­ся и ушёл из до­ма. У не­го рус­ская чис­тень­кая же­на и сын, стра­да­ющий су­дорож­ны­ми при­пад­ка­ми. Тре­тий сын, Ра­виль, си­дит в пси­хо­изо­лято­ре, это не­мой иди­от с ух­ватка­ми го­рил­лы. Чет­вёртый, Алим, жи­вёт с на­ми: это во­сем­надца­тилет­ний по­луне­мой мик­ро­цефал, злая тварь, ко­торая, ког­да ра­зоз­лится, но­ровит уку­сить мать. Ра­бота­ет в мас­тер­ской для ду­шев­но­боль­ных, кле­ит там ко­робоч­ки. Мать в вос­торге от его ума и кра­соты, об­ра­ща­ет­ся к не­му на «вы» и на­зыва­ет его толь­ко «ко­мис­са­ром» или «ди­рек­то­ром». Ког­да сын про­винит­ся, мать кри­чит:

— Ди­рек­тор, Вы не хо­тите по го­лым жо­пам мок­рым тряп­кам?
 

Не умея при­учить сы­на к че­лове­чес­кой ре­чи, мать на­учи­лась го­ворить с ним на его зве­рином язы­ке, она те­перь хо­рошо мя­ука­ет и ры­чит, и они бег­ло объ­яс­ня­ют­ся друг с дру­гом: ког­да в на­шей квар­ти­ре нет скан­да­ла, рё­ва или ма­та, то слы­шит­ся лас­ко­вое зве­риное ур­чанье.
 

С Ха­нифой жи­вёт муж, рус­ский, приб­лу­див­ший­ся сол­дат, по­томс­твен­ный ал­ко­голик — у не­го отец и брат ши­зоф­ре­ники. Это вор, он при­нима­ет то­вар в рес­то­ранах, снаб­жа­ет семью, кор­мится сам, про­да­ёт во­рован­ные про­дук­ты из-под по­лы, а свой ок­лад пус­ка­ет на вод­ку. Об­ра­щение в ОБХСС и в ми­лицию бес­по­лез­но, жа­лобы по мес­ту ра­боты — то­же: там жи­вут со взя­ток, во­ры в тор­говле нуж­ны преж­де все­го са­мим ди­рек­то­рам, и Бо­рис Ва­силь­евич на на­ших гла­зах бла­годенс­тву­ет вот уже ко­торый год. Прав­да, в ОБХСС выс­та­вили ему кар­точку «Вор», а в ми­лиции «Ху­лиган», но на этом и ус­по­ко­ились.
 

Но ког­да он в пь­яном ви­де за­мах­нулся на Анеч­ку ста­мес­кой, да ещё при сви­дете­ле, чле­не пар­тии, за­веду­ющем сто­ляр­ной мас­тер­ской, то мне уда­лось ус­тро­ить ему при­вод, кар­точку ху­лига­на, штраф и пре­дуп­режде­ние. Сей­час с ним ус­та­нови­лось сос­то­яние во­ору­жён­но­го ней­тра­лите­та. В трез­вом ви­де Бо­рис Ва­силь­евич неп­ло­хой че­лове­ке пре­тен­зи­ями на куль­ту­ру, нап­ри­мер, лю­бит ки­но. Ког­да у нас со­бира­ют­ся гос­ти, поч­тенные ста­руш­ки, учё­ные с име­нами, из-за кар­тонной сте­ны слы­шит­ся зыч­ный и соч­ный мат и пе­ре-мат, и я по­том за­яв­ляю со­седу энер­гичный про­тест, то он толь­ко не­до­умён­но раз­во­дит ру­ками и оби­жен­но го­ворит:

— Так я же не ру­гал­ся! Прос­то рас­ска­зывал На­таш­ке и Ань­ке (мень­шой до­чери и же­не) про ки­но!
 

Так дли­лось пять лет, во вре­мя ко­торых мы уси­лен­но уха­жива­ли за со­седя­ми, же­лая по­дар­ка­ми, уго­щени­ями и мяг­костью най­ти путь к ми­ру: да­вали под­ра­ботать Фа­тихе, кор­ми­ли ва­рень­ем иди­отов, под­но­сили бо­каль­чик Бо­рису. Это бы­ло ос­лепле­ние, ка­кое-то стран­ное на­итие, мы точ­но за­были наш ла­гер­ный опыт. По­том об­ре­зали ма­тери­аль­ную по­мощь и по­дач­ки, за каж­дый скан­дал ста­ли пла­тить уси­лени­ем на­жима. И тут всё пош­ло на лад! Ха­мы под­жа­ли хвос­ты, ста­ли ти­ше. Но моя кре­пость сде­лана из кар­то­на и втис­ну­та в клет­ку со зверь­ём. Мы жи­вём всег­да на­чеку.
 

Ан­гли­чане го­ворят: «Мой дом — моя кре­пость!» Мы с Анеч­кой пов­то­ря­ем: «Наш дом — опас­ный обезь­ян­ник!»
 

Ко­неч­но, мож­но бы­ло бы об­ме­нять­ся ком­на­той, но в чем га­ран­тия, что бу­дущие со­седи ока­жут­ся луч­ше те­переш­них? Та­тары — прос­тые лю­ди, в ка­кой-то ме­ре они ме­ня бо­ят­ся; а ес­ли со­сед­кой бу­дет со­вет­ская ге­нераль­ша? Мой при­ятель по Па­рижу, от­став­ной пол­ковник КГБ, жи­вёт в квар­ти­ре, где со­сед­ка на­от­рез от­ка­залась при­нимать учас­тие в убор­ке: «Чис­то­та ме­ня не ин­те­ресу­ет. Ес­ли она вам нуж­на — уби­рай­те са­ми!» И всё. Же­на пол­ковни­ка чис­тю­ля. Она нер­вни­ча­ет и стра­да­ет, мо­ет и уби­ра­ет за со­седей, он ру­га­ет­ся и ищет но­вую квар­ти­ру, а мы наб­лю­да­ем и по­ка прис­ми­рели в сво­ей ком­на­туш­ке. Та­ких при­меров мно­го. Ку­пить от­дель­ную квар­ти­ру че­рез ко­опе­ратив бо­им­ся: вдруг по жре­бию по­лучим 20-й этаж? Там лю­ди кля­нут свое житьё из-за не­пола­док с лиф­та­ми, и все ста­ра­ют­ся ку­да-ни­будь сбе­жать. У нас лиф­ты то­же час­то сто­ят, и по­это­му ка­кой му­зыкой зву­чат для нас сло­ва от разъ­ярён­ных ожи­да­ющих:

— Каж­но­му га­ду да­ют ком­на­ту на вто­ром эта­же, а тут вот стой пос­ле ра­боты и жди!
 

Анеч­ка го­ворит, что на­до бе­жать преж­де, чем мы од­ряхле­ем. А са­ма не­дав­но спас­лась от моз­го­вого уда­ра тем, что у нее вов­ре­мя пош­ла гор­лом кровь. Ку­да же бе­жать? Ведь Фа­тиха в ожи­дании руб­ля хоть по­даст круж­ку во­ды или со­об­щит в дом­ком… Нет, по­ка на­до си­деть на мес­те…
 

Чувс­твуя се­бя до­ма как в осаж­дённой кре­пос­ти, я вы­нуж­ден был пой­ти на ра­боту в то­вари­щес­кий суд при на­шем до­ме, что­бы най­ти хоть ка­кую-ни­будь опо­ру в пар­тий­ной ор­га­низа­ции, дом­ко­ме и ми­лиции.
 

Я мно­го и уто­митель­но тру­жусь в ин­сти­туте, всё сво­бод­ное вре­мя пи­шу для се­бя, а ча­сы ве­чер­не­го от­ды­ха от­даю об­щес­твен­ной ра­боте.
 

И не жа­лею.
 

Я жи­ву сре­ди лю­дей, и то­вари­щес­кий суд да­ёт мне воз­можность взгля­нуть на жизнь в сот­нях ком­нат до­ма. Я люб­лю жизнь и хо­чу её знать.

***

СССР — это стра­на тор­жес­тву­юще­го ме­щанс­тва, в ко­торой на­лет ни­щен­ской ма­тери­аль­ной куль­ту­ры сгла­дил внеш­ние приз­на­ки ра­бочих и ин­телли­ген­тов, и все на­селе­ние, от мо­его вож­дя Ни­киты Сер­ге­еви­ча с его род­ней до мо­его со­седа Бо­риса Ва­силь­еви­ча с его род­ней, под­ве­дено под один ин­теллек­ту­аль­ный уро­вень. Или вы­нуж­де­но прит­во­рять­ся, что под­ве­дено.
 

Мы чувс­тву­ем се­бя на ос­тро­ве. Он от­нюдь не не­оби­та­ем. Ря­дом — нас­то­ящие ин­телли­ген­тные лю­ди и мой вер­ный ма­лень­кий, тол­стень­кий и — увы! — уже ста­рень­кий Пят­ни­ца.
 

Что ж, и это счастье! Пусть всё так длит­ся хо­тя бы еще сто лет!
 

Но преж­де чем рас­ска­зать о то­вари­щес­ком су­де, опи­шу сво­их со­седей по ко­ридо­ру: это ти­пич­ный на­бор слу­чай­но соб­ранных вмес­те со­вет­ских лю­дей — ес­ли чи­татель пред­ста­вит се­бе их, то ему лег­ко пред­ста­вить се­бе жизнь и в ос­таль­ных ста двад­ца­ти се­ми ко­ридо­рах до­ма.
 

Спра­ва от на­ших две­рей жи­вут две семьи. Мо­лодая че­та — Ду­ня и Рус­лан, ев­реи, бес­партий­ные, оба ин­же­неры, оба ми­лые и вос­пи­тан­ные. У них ма­лень­кая дочь. И рус­ская семья — два сы­на, сле­сари-ста­ноч­ни­ки, хо­рошо оде­тые и под­тя­нутые, же­на стар­ше­го бра­та ти­хая, ми­лая и скром­ная зак­рой­щи­ца и вос­пи­тан­ный маль­чик-школь­ник, а так­же мать брать­ев — ма­люсень­кая и хло­пот­ли­вая ста­руш­ка вось­ми­деся­ти че­тырёх лет, шус­трая, всег­да при­вет­ли­вая.
 

В сле­ду­ющей квар­ти­ре жи­ла по­жилая куль­тур­ная жен­щи­на, ре­аби­лити­рован­ная зак­лю­чён­ная, му­жа ко­торой по­губи­ли в ла­герях. Ев­рей­ка. Мать взрос­лой за­муж­ней до­чери-вра­ча. Жить бы ей и жить, но дочь не ос­тавля­ла мать в по­кое ни на день — всё тре­бова­ла де­нег и по­мощи, и до­вела её до ин­фар­кта. В двух дру­гих ком­на­тах про­жива­ет мо­лодой сле­сарь-ле­каль­щик То­ля, веж­ли­вый, хо­рошо оде­тый, иде­аль­ный тип вы­сокок­ва­лифи­циро­ван­но­го со­вет­ско­го ра­боче­го, его ми­ловид­ная же­на, за­веду­ющая от­де­лом ра­ди­отех­ни­ки боль­шо­го уни­вер­ма­га, и че­тыр­надца­тилет­няя хо­рошо выш­ко­лен­ная дочь.
 

Пос­ле смер­ти ре­аби­лити­рован­ной в ос­во­бодив­шу­юся ком­на­ту все­лили ста­руш­ку Ма­рию Ва­силь­ев­ну, су­домой­ку из рес­то­рана, пь­яни­цу и прос­ти­тут­ку. До ухо­да на ра­боту Ма­рия Ва­силь­ев­на ус­пе­вала, как го­ворит­ся, на ско­рую ру­ку об­слу­жить шо­феров, под­во­зящих во двор то­вары на­шим ма­гази­нам, — ко­го за бу­тыл­ку ке­фира, ко­го за бул­ку хле­ба, ко­го за па­кет кар­тошки, в за­виси­мос­ти от ма­гази­на и гру­за. 
 

Ве­чера­ми Ма­рия Ва­силь­ев­на сда­ет свою ком­на­ту для пь­янок и раз­вра­та: по квар­ти­ре в од­них ру­баш­ках ме­чут­ся пь­яные дев­ки, муж­чи­ны ре­вут пес­ни, пь­яная Ма­рия Ва­силь­ев­на на кух­не жа­рит мя­со. Бле­вать все бе­га­ют без раз­бо­ра, кто ку­да до­бежит — и в ку­хон­ный мо­еч­ный ре­зер­ву­ар, в уни­таз, в умы­валь­ник и да­же в ван­ную. Мат и рёв слыш­ны с лес­тни­цы, са­ма Ма­рия Ва­силь­ев­на фра­зы не свя­жет без по­хаб­щи­ны. Од­нажды я с Анеч­кой шёл в гос­ти, вдруг из две­рей вы­пол­зла (на ру­ках и ко­ленях) Ма­рия Ва­силь­ев­на, до­пол­зла до лес­тнич­ной пло­щад­ки, по­дума­ла, вер­ну­лась, от­кры­ла крыш­ку по­мой­но­го вед­ра, выб­ле­вала ту­да и упол­зла об­ратно в квар­ти­ру.
 

Дру­гой раз мне по­вез­ло: выз­ванный То­лей в ка­чес­тве пред­се­дате­ля то­вари­щес­ко­го су­да, я бе­жал на по­мощь и нат­кнул­ся на за­мес­ти­теля на­чаль­ни­ка ми­лиции (он же по­мощ­ник по по­лити­чес­кой час­ти), тол­сто­го и чис­тень­ко­го стар­ше­го лей­те­нан­та в фор­ме, и на опе­ратив­ни­ка в штат­ском. Улиз­нуть обо­им стра­жам по­ряд­ка не уда­лось. Мы зас­та­ли ве­селье в са­мом раз­га­ре — и го­лых де­вок, и пь­яных му­жиков, и за­бив­шихся в угол ми­ловид­ную То­лину же­ну с доч­кой, и, глав­ное, пе­регар­ную вонь и бле­воти­ну в ван­ной. Са­ма хо­зяй­ка не мог­ла сто­яла на но­гах, не опи­ра­ясь спи­ной о сте­ну, и еле ше­вели­ла язы­ком. Лей­те­нант стал на­зывать эту ста­рую по­тас­ку­ху ма­машей, а она его сы­ноч­ком, он да­же ра­ди шут­ки ук­рал из её кар­ма­на ключ и по­том со сме­хом по­дарил ей на па­мять. Но про­токол сос­та­вить от­ка­зал­ся на­от­рез, рас­ска­зал пь­яной га­дине о ком­му­низ­ме, ко­зыр­нул мне и был та­ков! Он не хо­тел вре­дить сво­ему на­чаль­ни­ку ми­лиции про­токо­лом и тем под­твер­дил хру­щёв­ский те­зис, что толь­ко в Аме­рике лю­ди раз­ла­га­ют­ся за­живо!
 

В сле­ду­ющей квар­ти­ре жи­вёт поч­тенная ста­руш­ка, её по­жилая дочь-па­рик­ма­хер и ма­лень­кий вну­чок Ди­моч­ка. Семья ти­хая, скром­ная. Третью ком­на­ту за­нима­ет Ка­тя, прос­ти­тут­ка сред­них лет, ког­да-то по­пав­шая под трам­вай око­ло «Мет­ро­поля» и по­теряв­шая ру­ку и но­гу. Ка­тя об­слу­жива­ет всех ин­ва­лидов на­шего до­ма, и ког­да ту­да вры­ва­ют­ся их же­ны и на­чина­ют ко­лотить ва­ля­ющих­ся в пос­те­ли раз­де­тых лю­дей-об­рубков, то не вы­бира­ют кос­ты­лей из гру­ды, а бь­ют ко­го по­пало и чем по­пало.
 

Ка­тя не прочь и сдать ком­на­ту и под крат­ковре­мен­ное ис­поль­зо­вание: ту­да по­хажи­ва­ет мой со­сед Бо­рис Ва­силь­евич, Ха­нифа уже вы­била его от­ту­да кос­ты­лём хо­зяй­ки в соп­ро­вож­де­нии та­кого ма­та, что все жен­щи­ны и де­ти на­шего ко­ридо­ра приш­ли в изум­ле­ние. А пух­лая ро­зовая вдо­ва с шес­то­го эта­жа рас­ска­зыва­ла Ан­не Ми­хай­лов­не, что Бо­рис Ва­силь­евич, об­ни­мая её на Ка­тиной кро­вати, су­мел ук­расть из кар­ма­на до­маш­не­го ха­лати­ка два руб­ля.
 

Сле­ду­ющую квар­ти­ру за­нима­ет вдо­ва круп­но­го пар­тий­но­го ра­бот­ни­ка, ши­зоф­ре­ника, мно­го лет от­равляв­ше­го ей жизнь по­пыт­ка­ми са­мо­убий­ства и буй­ством. Она уха­жива­ла за ним по но­чами, а днём ра­бота­ла вра­чом-рен­тге­ноло­гом, бы­ла всег­да за­нята, я бы ска­зал, на­элек­три­зова­на энер­ги­ей и выг­ля­дела ху­дой и здо­ровой. Те­перь он умер, она бро­сила ра­боту, рас­полне­ла, опус­ти­лась, взгляд по­тух: оди­ночес­тво до­кона­ло её быс­трее тре­вог.
 

В пос­ледней квар­ти­ре ко­ридо­ра то­же жи­вут две семьи. Му­жа в од­ной семье Анеч­ка пом­нит по ави­аци­он­но­му за­воду па­рень­ком-ком­со­моль­цем; те­перь он в ле­тах, ком­му­нист, ра­бота­ет всё там же по проф­со­юз­ной ли­нии. Же­на — до­род­ная, ад­ми­нис­тра­тор гос­ти­ницы, ком­му­нис­тка. Дочь окон­чи­ла вуз, пе­дагог, ком­со­мол­ка. Спо­кой­ная рус­ская семья. Ма­лень­кую ком­на­ту за­нима­ют ре­аби­лити­рован­ные зак­лю­чён­ные: се­дов­ла­сый ин­же­нер Ми­ша и быв­шая опе­реточ­ная пе­вица Софья Вла­дими­ров­на. Ла­герь пе­рело­мил им хре­бет, и пос­ле ре­аби­лита­ции они не смог­ли стать на но­ги: ин­же­нер Ми­ша це­лые дни хо­дит по до­му с мок­рым зло­вон­ным меш­ком че­рез пле­чо, ро­ет­ся в по­мой­ных вед­рах и му­сор­ном ящи­ке, а Софья Вла­дими­ров­на, про­бежав­шись по ма­гази­нам с са­модель­ным ла­гер­ным кос­ты­лём под мыш­кой, оде­той и с кос­ты­лём ук­ла­дыва­ет­ся в гряз­ную пос­тель и ва­ля­ет­ся в ней це­лый день. По­мо­еч­ник и си­мулян­тка — две ти­пич­ные ла­гер­ные фи­гуры, они жи­во на­поми­на­ют нам ми­нув­шие го­ды, но бед­ным со­седям не до сен­ти­мен­таль­ных рас­сужде­ний: ку­ча зло­вон­ных объ­ед­ков на ку­хон­ной га­зовой пли­те от­равля­ет су­щес­тво­вание пе­дан­тичной да­ме-ад­ми­нис­тра-то­ру — го­товить для се­бя и семьи вкус­ную еду сре­ди гря­зи, за­разы и зло­вония по­ис­ти­не не­воз­можно.
 

Вот и все о на­шем ко­ридо­ре. Кар­ти­на яс­на. По­чему мои со­седи та­тары, Марья Ва­силь­ев­на и Ка­тя жи­вут в ве­лико­леп­ном до­ме, пос­тро­ен­ном для пре­пода­вате­лей МГУ? Их мес­то в ла­герях или де­рев­нях, от­ку­да они сбе­жали.
 

По­чему де­сять лет нель­зя най­ти уп­ра­ву на прос­ти­тут­ку и со­дер­жа­тель­ни­цу до­ма сви­даний? Из гу­ман­ности? А это гу­ман­но, что дочь То­ли и ма­лень­кий Ди­моч­ка рас­тут сре­ди та­кой нравс­твен­ной гря­зи?!
 

Ес­ли это гу­ман­ность, то толь­ко хру­щёв­ская!
 

Не мо­гу не ска­зать нес­коль­ко слов о вли­янии та­кой жиз­ни на ок­ру­жа­ющих.
 

Я пом­ню Анеч­ку в ла­герях. Там бы­ло мно­го сквер­но­го. И все мы по­это­му воз­му­щались, и Анеч­ка, с её пря­мым и жи­вым ха­рак­те­ром, — не ме­нее дру­гих.
 

Раз­ду­мывая о прош­лом и нас­то­ящем, я при­хожу к вы­воду, что при­чиной на­шего воз­му­щения был все­об­щий нравс­твен­ный про­тест, ис­хо­див­ший из убеж­де­ния в без­нравс­твен­ности не­кото­рых яв­ле­ний на­шей тог­дашней жиз­ни. Все тог­да по­нима­ли, что эти на­руше­ния, преж­де все­го, не­нор­маль­ны, и по­тому осуж­да­ли их, ин­стинктив­но тре­буя соб­лю­дения нор­мы: воз­му­щал­ся по­тер­певший, воз­му­щались сви­дете­ли, а на­руши­тель и пок­ры­ва­ющее его на­чаль­ство сму­щались, чувс­тво­вали се­бя не­лов­ко, не смот­ре­ли в гла­за, де­лали вид, что ни­чего не ви­дели. Этим они под­твержда­ли не­нор­маль­ность на­руше­ния. Факт амо­раль­нос­ти ни­кем не от­ри­цал­ся, а си­ла про­тес­та за­висе­ла от тем­пе­рамен­та.
 

У Анеч­ки он бы­вал всег­да бур­ным. Ког­да мы по­сели­лись в мо­нумен­таль­ном до­ме-двор­це по­каза­тель­но­го рай­она на­шей со­ци­алис­ти­чес­кой сто­лицы, то ре­ак­ция Анеч­ки на все бе­зоб­ра­зия бы­та вна­чале бы­ла та­кая же, как ког­да-то в ла­гере, а по­том на­чала сгла­живать­ся все боль­ше и боль­ше, до пол­но­го ис­чезно­вения: на мо­их гла­зах Анеч­ка адап­ти­рова­лась к на­шему бы­ту, как к зло­вонию: он стал нор­маль­ной сре­дой для неё, как за­вод­ской хи­мик мо­жет не ощу­щать и не за­мечать за­паха, ска­жем, се­рово­доро­да или кар­би­да.
 

«Че­ловек есть су­щес­тво ко все­му при­выка­ющее, и, я ду­маю, это са­мое луч­шее его оп­ре­деле­ние», — за­метил Дос­то­ев­ский, опи­сывая цар­скую ка­тор­гу. Про­быв столь­ко лет в зак­лю­чении, мы не мог­ли к не­му при­вык­нуть, но за­то адап­ти­рова­лись к со­вет­ско­му бы­ту в хру­щёв­ское вре­мя. Вот два при­мера это­го бы­та.
 

Мо­лодая рас­фу­фырен­ная де­вуш­ка схо­дила с трол­лей­бу­са — она, оче­вид­но, спе­шила в гос­ти. За ней стал схо­дить по­жилой пь­яный муж­чи­на и сблев­нул ей на го­лову и пле­чи. Мы с Анеч­кой сош­ли рань­ше и обер­ну­лись на крик. Об­га­жен­ная де­вуш­ка сто­яла в от­ча­янии, по её ли­цу стру­илась бле­воти­на и слё­зы. Ми­мо про­ходи­ли ос­таль­ные пас­са­жиры — два офи­цера, жен­щи­на, сту­ден­тка. Ни один муж­чи­на не бро­сил­ся за­дер­жать пь­яно­го, не на­кос­ты­лял ему по шее; ни од­на жен­щи­на не бро­силась к по­тер­певшей и не по­мог­ла прой­ти в убор­ную — она у нас как раз нап­ро­тив ос­та­нов­ки. Пь­яный мед­ленно про­ковы­лял даль­ше, лю­ди ог­ля­дыва­ли по­тер­певшую и рав­но­душ­но шли даль­ше без те­ни воз­му­щения на ли­цах — это бы­ли адап­ти­рован­ные граж­да­не.
 

И, на­конец, пос­леднее наб­лю­дение. В мет­ро пь­яный об­ле­вал спи­ну и по­дол ши­нели ми­лици­оне­ра, чи­тав­ше­го кни­гу. Тот ог­ля­дел­ся, брез­гли­во смах­нул с ши­нели бле­воти­ну, сде­лал шаг в сто­рону от лу­жи и сно­ва ут­кнул­ся в кни­гу. Я, в ярос­ти скре­жеща зу­бами, под­ско­чил и про­рычал:

— Жаль, что мер­за­вец не сблев­нул вам за ши­ворот, то­варищ ми­лици­онер! Очень жаль!
 

Мо­лодень­кий ми­лици­онер ни­чего не по­нял. Меж­ду тем по­езд ос­та­новил­ся, пь­яный вы­шел, и мы по­кати­ли даль­ше.

— А что же я мог сде­лать? — на­конец спро­сил он.
 

Я взор­вался:

— Схва­тить его! При­тащить в ми­лицию! На­бить мор­ду! Зас­та­вить вы­чис­тить ши­нель и са­поги! Сос­та­вить про­токол! По­лучить с не­го за убы­ток! По­садить и дать год за по­зор­ное по­веде­ние в мет­ро — ведь кру­гом жен­щи­ны и де­ти!
 

Ми­лици­онер с удив­ле­ни­ем ме­ня выс­лу­шал.

— Я, граж­да­нин, сме­нил­ся с пос­та, и так кри­чать на ме­ня не сле­ду­ет: вы, ко­неч­но, по ви­ду, мо­жет, и про­фес­сор, но и я окон­чил де­сять клас­сов. Дер­жи­тесь, как по­ложе­но!
 

И ут­кнул­ся опять в кни­гу.
 

Ну, яс­но те­перь, что та­кое хру­щёв­щи­на и стиль жиз­ни в царс­тво­вании Хру­щёва?
 

Ко­неч­но, сна­чала бы­ла бес­силь­ная ярость. А по­том по­нима­ние не­воз­можнос­ти борь­бы со злом, ко­торое на­саж­да­ет­ся свер­ху.
 

А в ре­зуль­та­те — адап­та­ция. Че­ловек — су­щес­тво, ко­торое ко все­му при­выка­ет… Ана­лизи­руя сме­ну ре­ак­ций Анеч­ки, я ду­маю, что при­чина здесь в без­вы­ход­ности по­ложе­ния, в соз­на­нии, что на­руше­ния на­саж­да­ют­ся свер­ху и по­тому пе­рес­та­ют быть на­руше­ни­ями и ста­новят­ся нор­мой. А про­тив норм про­тес­то­вать нель­зя. По­яс­ню мою мысль ещё од­ним при­мером.
 

На вось­мом эта­же на­шего до­ма жи­вёт боль­шая та­тар­ская семья — муж-двор­ник, же­на-му­сор­щи­ца и вы­род­ки де­ти. Лет пять то­му на­зад про­ходя­щей по тро­ту­ару Анеч­ке де­ти сбро­сили на го­лову па­кет с гли­цери­ном и мар­ганцов­кой - от уда­ра па­кет с трес­ком взор­вался у неё на го­лове. Шляп­ка бы­ла ста­рая, гла­за и ли­цо ос­та­лись це­лыми, и Анеч­ка не очень ис­пу­галась. Но ярость её бы­ла ве­лика. Прош­ли го­ды сос­то­яния бес­пра­вия, при­нижен­ности и бес­си­лия.
 

Не­дели две то­му на­зад мы воз­вра­щались с кон­церта. Сей­час вес­на. На Анеч­ке бы­ла но­вая мод­ная шляп­ка в ви­де свет­ло­го муж­ско­го ци­лин­дра — она ей шла, и Анеч­ка очень гор­ди­лась ею. На лес­тни­це те же ша­луны, ко­торые под­росли в без­на­казан­ности и ста­ли злос­тны­ми ху­лига­нами, под­сте­рега­ли иду­щих и мо­чились на них в про­лёте меж­ду лес­тни­цами. Но­вая шляп­ка бы­ла из­га­жена мо­чой. И что же? Пять лет обу­чения сми­рению не прош­ли да­ром: Анеч­ка спо­кой­но по­мыла шляп­ку и ста­ла но­сить её даль­ше. Де­нег на но­вую у нас нет, да и не к че­му ее по­купать — ведь мы во влас­ти ху­лиганья.
 

Мне по­каза­лась при­меча­тель­ной имен­но вя­лость ре­ак­ции: вы­рабо­талась при­выч­ка к уни­жению. Раз­ве я мог ду­мать, вы­пол­няя в спец­ла­гере два ри­сун­ка на те­му уни­жения жен­щин — с мо­лодой ис­ка­лечен­ной ла­гер­ни­цей и воль­но­на­ем­ной на­чаль­ни­цей мед­санчас­ти, — что нас­та­нет вре­мя, и я бу­ду об­ду­мывать тре­тий ри­сунок об уни­жении жен­щи­ны — и на этот уже раз с Анеч­ки, сво­ей же­ны, мос­квич­ки, воль­ной граж­данки Со­вет­ско­го Со­юза?!
 

Вче­ра на лес­тни­це ле­жал в собс­твен­ной бле­воти­не, мо­че и ка­ле мер­твец­ки пь­яный жи­лец 3-го эта­жа, мо­лодой че­ловек. Был праз­днич­ный день. На­ряд­но оде­тые де­воч­ки спо­кой­но ша­гали че­рез не­го, ста­ра­ясь не об­ма­зать­ся и ве­село ще­беча о пред­сто­ящем праз­дни­ке в шко­ле. Я наб­лю­дал за вы­раже­ни­ем дет­ских лиц: ве­сёлое до пь­яно­го, нес­коль­ко оза­бочен­ное при пе­реша­гива­нии и сно­ва ве­сёлое. Но ни те­ни гад­ли­вос­ти и воз­му­щения. Это бы­ли адап­ти­рован­ные де­ти, и Анеч­ка те­перь то­же адап­ти­рова­на.

 

Опи­сыва­ет­ся Мос­ква в хру­щёв­ское вре­мя

Брешет ваш очевидец!

 

В Москву я первый раз попал в июле 1964 года. Она оглушила меня многолюдьем, суетой, своей мощью и непривычностью. Через год, в 1965, я приехал туда к двоюродному брату, жившему в Нахабино.

Два дня мы с ним гуляли по Москве. Все самое замечательное, красивое, и величественное я увидел за эти два дня. Люди хорошие, хоть и сильно занятые. Столпотворение, Вавилон. Разноязычие и многоличие. Я объедался московским пломбиром, курил сигареты Друг и ВН, ел какие то пельмени и пирожки на ВДНХ, катался на метро и эскалаторах.

 

вы в мск из какого населенного пункта приехали?

Ну, те­перь по­ра рас­ска­зать и о то­вари­щес­ком су­де: это то­же ку­сочек мо­его су­щес­тво­вания и кар­ти­на об­щес­твен­ной жиз­ни го­рода и эпо­хи, и, го­воря о ней, я не вы­хожу из ра­мок те­мы.
 

В до­ме свы­ше се­мисот квар­тир, из них трис­та кон­флик­ту­ют, то есть за мол­ча­ливы­ми ко­ридор­ны­ми две­рями в них ки­пят ожес­то­чён­ные свал­ки. Поч­ти каж­дую не­делю по втор­ни­кам в 7 ча­сов ве­чера в по­меще­нии «Крас­но­го угол­ка» со­бира­ют­ся судьи, сто­роны, сви­дете­ли и слу­шате­ли (весь сос­тав су­да — ре­аби­лити­рован­ные кон­три­ки). Я при­хожу из ин­сти­тута или Ле­нин­ской биб­ли­оте­ки ус­та­лый, по до­роге кля­ня на све­те всё, кро­ме Анеч­ки, ди­вана и пач­ки га­зет. Но вхо­жу в зал, за­нимаю мес­то пред­се­датель­ству­юще­го за сто­лом, пок­ры­тым зе­лёным сук­ном, и ус­та­лость вдруг ухо­дит: я люб­лю эту ра­боту и люб­лю этих лю­дей — ведь они мои сов­ре­мен­ни­ки, во­лей-не­волей я свя­зан с ни­ми уза­ми жиз­ни: и чис­тень­кий, веж­ли­вый, под­тя­нутый ле­каль­щик То­ля всем те­лом при­жат ко мне так же, как и мер­зкая кур­ва Марья Ва­силь­ев­на: все мы — со­седи, все во­лей-не­волей дос­ко­наль­но зна­ем друг дру­га.
 

В то­вари­щес­ком су­де раз­би­ра­ют­ся де­ла раз­ные — и пос­ложнее, и поп­ро­ще. Рас­ска­жу о тех и о дру­гих.
 

В квар­ти­ре две семьи без де­тей. Муж — док­тор на­ук, же­на — кан­ди­дат и их де­ревен­ские ма­лог­ра­мот­ные ста­рич­ки, и вто­рой муж — док­тор на­ук с же­ной-кан­ди­датом и на­бором де­ревен­ских ста­риков. Все че­тыре уче­ных — фи­зики, ра­бота­ют под ру­ководс­твом зна­мени­того ака­деми­ка Ка­пицы в су­губо пе­редо­вом на­уч­но-ис­сле­дова­тель­ском ин­сти­туте. Все чет­ве­ро — чле­ны пар­тии, пер­вый муж — член пар­тий­но­го бю­ро ин­сти­тута, вто­рой — сек­ре­тарь пар­торга­низа­ции от­де­ла. Все чет­ве­ро ро­дились пос­ле ре­волю­ции. При за­селе­нии до­ма ими бы­ло куп­ле­но му­сор­ное вед­ро для кух­ни, од­на­ко без крыш­ки. По­том за­каза­ли крыш­ку. Она обош­лась в один рубль, но при рас­чё­те до­ли каж­дой семьи вспых­ну­ла со­ра, даль­ше — боль­ше, неп­ри­язнь пе­реш­ла во враж­ду, враж­да — в не­нависть, не­нависть — в дра­ки. На­чина­ют бой всег­да кан­ди­даты — од­на дру­гой вса­жива­ет удар меж­ду ног ос­тро­конеч­ным нос­ком мод­ной туф­ли и вцеп­ля­ет­ся в мод­ную при­чёс­ку про­тив­ни­цы. На кри­ки, на бе­гу во­ору­жа­ясь чем по­пало, вклю­ча­ют­ся док­то­ра, оба мо­лодые и по-де­ревен­ски жи­лис­тые; пос­ледни­ми под­тя­гива­ют­ся на пе­редо­вые ли­нии ста­рики — к это­му вре­мени сра­жение пе­рехо­дит в ко­ридор и жи­лые ком­на­ты, ста­рики на кух­не де­рут­ся ско­вород­ка­ми и кас­трю­лями. Мы сна­чала их штра­фова­ли, но они все по­луча­ют та­кие мощ­ные ок­ла­ды, что на­ши штра­фы их не пу­гали. Тог­да мы пос­ла­ли ака­деми­ку и пар­торга­низа­ции ин­сти­тута опи­сание всех их под­ви­гов. Ака­демик за­явил, что по­седе­ет и сой­дёт с ума, и умыл ру­ки, а пар­торга­низа­ция сна­чала вле­пила мужь­ям по «стро­гачу», а по­том пос­та­вила воп­рос об ис­клю­чении. И что же? Страс­ти не­мед­ленно стих­ли, по­том од­на семья сроч­но вы­еха­ла, и в квар­ти­ре во­цари­лись по­кой и по­рядок.
 

При­мер вто­рой. В трёх­комнат­ной квар­ти­ре, по­мимо од­ной пос­то­рон­ней семьи, в двух ком­на­тах жи­вут: ба­буш­ка с де­сят­ком икон у из­го­ловья кро­вати, бе­лень­кая внуч­ка с «му­жем»-нег­ром из Уни­вер­си­тета им. П. Лу­мум­бы и ма­лень­ким ре­бён­ком-му­латом, а в дру­гой ком­на­те — стар­шая дочь с мужем, её быв­ший муж с но­вой же­ной и стар­шая дочь. Негр прек­расно ус­во­ил рус­скую ма­тер­щи­ну и бь­ёт ста­руху, а в дру­гой ком­на­те пь­яни­ца быв­ший муж бь­ёт непь­юще­го нас­то­яще­го му­жа, а в ко­ридо­ре бо­гомоль­ная ба­буш­ка кас­трю­лей про­ломи­ла го­лову со­сед­ке. При по­сеще­нии квар­ти­ры прой­ти нег­де — всю­ду ве­щи, кро­вати, лю­ди, мат и дра­ки: чёрт его зна­ет — ни­чего не раз­бе­рёшь! Мы тро­нули нег­ра — он бы­ло на­чал об­кла­дывать и ме­ня, но я по-ан­глий­ски за­рычал: «Вон, чёр­ная со­бака, знай своё мес­то!» — и от­крыл дверь, и га­нец мгно­вен­но прис­ми­рел и уб­рался. Стар­шую дочь вы­сели­ли к му­жу. Быв­ше­му му­жу с ор­де­нонос­ной женой-фрон­то­вич­кой че­рез суд и про­куро­ра наш­ли ком­на­ту и вы­сели­ли. Ста­руху ош­тра­фова­ли на по­лови­ну пен­сии. И сра­зу в квар­ти­ре то­же ста­ло ти­хо.
 

Мел­кие де­ла мы щёл­ка­ем как оре­хи: сна­чала уго­вари­ва­ем, по­том уг­ро­жа­ем, на­конец штра­фу­ем. Пять руб­лей штра­фа вно­сят по­рядок и мир: со­вет­ские тру­жени­ки — лю­ди не­бога­тые. Но иног­да на­тыка­ем­ся на неп­ре­одо­лимые пре­пятс­твия. Вот два при­мера.
 

В на­шем подъ­ез­де де­воч­ка с три­над­ца­ти лет за­нима­ет­ся прос­ти­туци­ей — она ра­бота­ет под па­мят­ни­ком Мар­ксу и в са­дике ря­дом, где обыч­но мос­ков­ские прос­ти­тут­ки, сре­ди ко­торых мно­го ма­лоле­ток, ло­вят при­ез­жих и ко­ман­ди­рован­ных: их за это на­зыва­ют мар­ксистка­ми.
 

С вы­соты па­мят­ни­ка ве­ликий Карл смот­рит вниз и мол­чит от сты­да, но ещё ху­же то, что по­мал­ки­ва­ет и без­дей­ству­ет ми­лиция, по­тому что ве­ликий Ни­кита уда­лил из уго­лов­но­го ко­дек­са статью о прос­ти­туции: ведь в со­ци­алис­ти­чес­кой стра­не прос­ти­туции быть не мо­жет (на этом же ос­но­вании «Мед­гиз» вы­пус­тил из пе­чати мой пе­ревод кни­жеч­ки о ги­ги­ене для де­вушек без раз­де­ла о лоб­ко­вых вшах, по­тому что при со­ци­ализ­ме их нет!). Сло­вом, по­шуме­ли, по­бол­та­ли и от­пусти­ли де­вуш­ку за­нимать­ся прос­ти­туци­ей даль­ше — это не воз­бра­ня­ет­ся за­коном.
 

Вто­рой при­мер. Вдо­вец сред­них лет со­житель­ству­ет со сво­ей род­ной до­черью-школь­ни­цей. До­каза­тель­ства кос­венные, он про­гово­рил­ся в пь­яном ви­де, она то­же пря­мо не от­ри­ца­ет, а кое-что со­седи ви­дели. Но за­кон тре­бу­ет ус­та­нов­ле­ния пря­мого фак­та, а под их пос­телью ник­то из нас не ле­жал. Учас­тко­вый упол­но­мочен­ный ми­лиции и я выз­ва­ли от­ца на со­бесе­дова­ние. Учас­тко­вый (млад­ший лей­те­нант из сол­дат) го­ворит гроз­но:

— Ты — прес­тупник: де­ла­ешь из де­воч­ки нес­час­тную жен­щи­ну. Вот я смот­рел её школь­ный днев­ник — од­ни еди­ницы, к ко­торым она са­ма прис­та­вила крю­чок, что­бы по­лучи­лась чет­вёрка!

— А как ты дос­тал днев­ник?

— Она са­ма мне да­ла. До­ма, в ва­шей ком­на­те.

— Так вот, лей­те­нант, преж­де чем ты мне сде­ла­ешь срок, я сде­лаю его те­бе: ты ше­рудил у ме­ня в ком­на­те без раз­ре­шения про­куро­ра на обыск.
 

Встал и ушёл. На фор­маль­ном доп­ро­се па­па и дочь от­ри­цали ви­ну. Тем де­ло и кон­чи­лось.
 

Вы­воды? Вот они.
 

Лю­ди на­бива­ют­ся в ком­на­ты, как сель­ди в боч­ке. Они жи­вут в не­дос­той­ных че­лове­ка ус­ло­ви­ях. Об­щий куль­тур­ный уро­вень край­не ни­зок — не бед­ность ви­нова­та преж­де все­го, а имен­но бес­куль­турье. У нем­цев та­кая бед­ность выг­ля­дела бы ина­че, луч­ше, чи­ще. Де­ревен­ско­го пар­ня мож­но обу­чить фи­зике, и он ста­нет ква­лифи­циро­ван­ным спе­ци­алис­том, но куль­тур­ным че­лове­ком его сде­лать нель­зя. Куль­тур­ны­ми лю­ди вы­рас­та­ют в куль­тур­ных семь­ях. Куль­ту­ра внут­ренняя — это бо­гатс­тво, ос­но­вание для ко­торо­го по­луча­ет­ся поч­ти всег­да по нас­ледс­тву. Был ли внут­ренне куль­ту­рен су­мас­брод, пь­яни­ца и лен­тяй ге­нерал Вась­ка Ста­лин? Вряд ли! И опи­сан­ные вы­ше фи­зики не бы­ли рус­ски­ми ин­телли­ген­та­ми, они бы­ли со­вет­ски­ми спе­ци­алис­та­ми и толь­ко.
 

Нор­ма в Мос­кве — 3 квад­ратных мет­ра жил­пло­щади. При та­кой нор­ме куль­ту­ры ждать не при­ходит­ся. Мы бах­ва­лим­ся де­шевиз­ной на­ших квар­тир и ука­зыва­ем, что аме­рика­нец тра­тит на оп­ла­ту квар­ти­ры чуть ли не треть за­работ­ка. Но он жи­вёт в квар­ти­ре из нес­коль­ких ком­нат, а у нас под квар­ти­рой по­нима­ет­ся од­на пе­рена­селён­ная ком­на­та, точ­нее — мес­то для спанья, ноч­лежка. А в ноч­лежке ссо­ры и раз­врат не­из­бежны, как не­из­бежно и раз­ру­шение че­лове­чес­ких душ. А уж о де­тях в этих ус­ло­ви­ях и го­ворить не при­ходит­ся.
 

Бы­ло бы оши­боч­но ду­мать, что ра­бота в то­вари­щес­ком су­де все эти го­ды про­тека­ла глад­ко, без суч­ка и за­дорин­ки. Суд под­чи­нен ЖЭ­Ку и на­ходит­ся под над­зо­ром учас­тко­вого на­род­но­го судьи, а вмес­те они по­луча­ют инс­трук­ции от сво­их пар­тий­ных ор­га­низа­ций, а те — от рай­ко­ма, гор­ко­ма и ЦК.
 

Я гнул ли­нию на стро­гое при­мене­ние по­ложе­ния и пос­ле пре­дуп­режде­ния сра­зу же пе­рехо­дил к штра­фу и об­ра­щению к ад­ми­нис­тра­ции на про­из­водс­тве. Но жес­ткая ли­ния не со­от­ветс­тво­вала ли­нии Хру­щёва на уго­вари­вание и пе­ревос­пи­тание, она на­ходи­лись в ло­гичес­ком про­тиво­речии с не­под­ле­жав­шей об­сужде­нию пред­по­сыл­кой, что со­вет­ский че­ловек — это но­вый, по су­щес­тву без­греш­ный че­ловек, го­товый живь­ём и с пот­ро­хами вой­ти в близ­кое царс­тво не­бес­ное на зем­ле. До­ведён­ный до бе­шенс­тва, я не раз ухо­дил из сос­та­ва су­да, но сме­нял­ся осо­бен­но без­зу­бый ру­ково­дитель ЖЭ­Ка или на­шей пар­торга­низа­ции, и ме­ня воз­вра­щали сно­ва.
 

Дол­жность судьи — вы­бор­ная, но у нас, сла­ва бо­гу, не лож­ная бур­жу­аз­ная де­мок­ра­тия, и за все эти го­ды ме­ня на­селе­ние до­ма ни ра­зу не вы­бира­ло. Я — та­кой же из­бран­ник на­рода, как Ста­лин и Хру­щёв! Да и не мог­ло бы на­селе­ние до­ма выб­рать ме­ня, по­тому что на­руши­тели и гор­лохва­ты не до­пус­ти­ли бы это­го и при под­дер­жке их за­кутан­но­го в плат­ки бабья на об­щих соб­ра­ни­ях жиль­цов ме­ня про­кати­ли бы на во­роных. Я гор­жусь этим. Ме­ня не ус­тра­ива­ет одоб­ре­ние соб­ра­ния на на­шей лес­тнич­ной пло­щад­ке. По­рядоч­ные лю­ди на соб­ра­ние не при­дут, а го­лоса Фа­тихи, Ка­ти, Ха­нифы, Марьи Ва­силь­ев­ны и Рах­ми­ли мне не нуж­ны. Я их не це­ню.
 

Тя­жёлый удар под­держа­нию по­ряд­ка Хру­щёв на­нёс не толь­ко пе­реда­чей фун­кций го­сударс­твен­но­го су­да в ру­ки раз­личных про­из­водс­твен­ных кол­лекти­вов, но и пе­реда­чей фун­кции ми­лиции об­щес­твен­ным дру­жин­ни­кам. С тех пор при ви­де скан­да­ла пос­то­вой ми­лици­онер бе­гом нёс­ся за угол и от­си­живал­ся там, по­ка сту­ден­ты-дру­жин­ни­ки под­став­ля­ют свои гру­ди и го­ловы под уда­ры ху­лига­нов. На пос­ледних стра­ницах га­зет по­яв­ля­лись за­мет­ки о пос­мер­тных наг­ра­дах уби­тым дру­жин­ни­кам, сдоб­ренные со­от­ветс­тву­ющей бол­товней о ком­му­низ­ме и са­хар­ны­ми слю­нями вос­торга пе­ред но­вым со­вет­ским че­лове­ком. Пос­те­пен­но, од­на­ко, сту­ден­ты по­ум­не­ли и выш­ли из доб­ро­воль­ных дру­жин — ту­да ста­ли по на­ряду наз­на­чать­ся ра­бочие с про­из­водс­тва, за­час­тую та­кие же на­руши­тели и пь­яни­цы, как и те, ко­торых они дол­жны за­дер­жи­вать и пе­ревос­пи­тывать на хо­ду. На­конец, это на­до­ело всем, и в пос­леднее вре­мя пат­ру­ли дру­жин­ни­ков в Мос­кве — яв­ле­ние ред­кое. Под­го­ня­емый стра­хом пе­ред Бо­рисом Ва­силь­еви­чем, я кое-как ла­виро­вал и Дер­жался в су­де, упо­вая на то, что мой со­сед — пер­воклас­сный бал­бес и не по­нима­ет всей мо­ей тра­гичес­кой бе­зоруж­ности: ког­да Бо­рис Ва­силь­евич ви­дит ме­ня, раз­гу­лива­юще­го под ру­ку с учас­тко­вым, он воп­ре­ки опы­ту и ра­зуму под­да­ёт­ся гип­но­зу блес­тя­щих пу­говиц и по­гон.

Фа­тиха и её вы­водок де­гене­ратов при­вез­ли с со­бой уй­му кло­пов в дрях­лой гряз­ной ме­бели. Яс­но, что кло­пы ри­нулись и к нам. 

— Кло­пам и че­лове­кам жи­вут вмес­те, — со­лид­но объ­яс­ня­ла Фа­тиха. — Где бу­дет че­лове­кам, там бу­дет и кло­пам!

Де­ло не толь­ко в раз­ном уров­не куль­ту­ры, в де­ревен­ской при­выч­ке к гря­зи и на­секо­мым — де­ло ещё и в том, что все эти пь­яни­цы и вы­род­ки фи­зичес­ки сла­бы и очень ус­та­ют на не­тяжё­лой ра­боте. Ко­неч­но, им, при­дя до­мой, не хо­чет­ся опять и опять всё пе­рево­рачи­вать вверх но­гами. По­это­му на­до воз­дать дол­жное упорс­тву Анеч­ки, её са­мо­от­вержен­ности: она, преж­де все­го, ра­бота­ла са­ма и сво­им при­мером зас­тавля­ла та­тар кое-как сле­довать за нею.

Те­перь кло­пов у нас не ста­ло, хо­тя ре­визии и пов­торные об­ра­бот­ки квар­ти­ры ан­тикло­пином про­из­во­дят­ся пе­ри­оди­чес­ки.

Кста­ти: под­да­ва­ясь об­ще­му кри­тичес­ко­му от­но­шению к влас­ти, Фа­тиха не­доволь­на жизнью из-за час­то­го от­сутс­твия апель­си­нов и ба­нанов, о ко­торых сов­сем не­дав­но она да­же не слы­хала, а стар­ший сын ру­га­ет ка­чес­тво со­вет­ских из­де­лий — он не­дав­но вы­пил це­лую бу­тыль ан­тикло­пина и да­же не опь­янел!

По­ка мы во­ева­ли с кло­пами, гряз­ну­ли в хлеб­ном и мо­лоч­ном ма­гази­нах раз­ве­ли та­рака­нов. С ни­ми бо­роть­ся труд­но, по­тому что мы жи­вём на вто­ром эта­же, пря­мо над мес­та­ми их мас­со­вого вып­ло­да и сыт­ной кор­мёжки, а на­ши кар­тонные сте­ны — как ре­шето, тру­бы за­дела­ны так неб­режно, что ког­да в не­далё­ком бу­дущем раз­мно­жат­ся мы­ши, а по­том и кры­сы, то и для них пу­ти прод­ви­жения уже го­товы.

За­тем Анеч­ка пе­ренес­ла свою де­ятель­ность в рай­со­бес, под­давшись уго­ворам сот­рудниц по­могать им и га­зет­ным стать­ям о том, что ра­бота да­ёт по­жило­му че­лове­ку хо­роший жиз­ненный то­нус. Од­на­ко ско­ро Анеч­ка за­мети­ла, что как толь­ко ин­ва­лиды-об­щес­твен­ни­ки яв­ля­ют­ся по­могать, то штат­ные ра­бот­ни­ки вста­ют, ус­ту­па­ют им мес­та и ра­боту, а са­ми ухо­дят бро­дить по ма­гази­нам или сто­ять в оче­редях. Так прош­ло нес­коль­ко лет.

На­конец, об­наглев окон­ча­тель­но, рай­со­бес­ни­цы ста­ли наг­ру­жать ин­ва­лидок ра­ботой для се­бя лич­но — сшить платье, свя­зать сви­тер и то­му по­доб­ное, Анеч­ка взбун­то­валась:

— Это как в ла­гере! Не хо­чу! Я — не зак­лю­чён­ная!

И уш­ла из со­беса в ми­лицию. Со свой­ствен­ным ей на­пором она на­чала ра­ботать в дет­ской ком­на­те. Её ста­ли хва­лить. Обе­щали вы­дать би­лет опе­ратив­ни­ка. И опять всё лоп­ну­ло.

— Не мо­гу ви­деть эту без­ру­кость, эту го­тов­ность ни­чего не де­лать, что­бы соз­да­вать ви­димость бла­гопо­лучия у нас на фо­не аме­рикан­ско­го раз­ло­жения! Я не же­лаю ду­мать об Аме­рике, я хо­чу, что­бы у нас в рай­оне бы­ло ти­хо и хо­рошо! — вол­но­валась Анеч­ка. — Но как раз это­го до­бить­ся нель­зя: ми­лиция — это го­вориль­ня. При­ведут на­руши­теля, пот­реплют язы­ком и от­пустят.

Ког­да я пред­ло­жила штра­фовать ро­дите­лей или от­да­вать под суд, то ра­бот­ни­ки ми­лиции приш­ли в ужас: это не­педа­гогич­но! На­до вос­пи­тывать и ро­дите­лей! Всё! Ухо­жу! Я не же­лаю иг­рать роль иди­от­ки — им за эту роль хоть пла­тят, а мне она за­чем?

И уш­ла.

А я ра­ботаю в то­вари­щес­ком су­де по-преж­не­му и с ин­те­ресом наб­лю­даю даль­ней­шее раз­ви­тие тен­денций на­шей об­щес­твен­ной жиз­ни.

Я пе­режил Ста­лина, пе­режи­ву Хру­щёва! Я упо­ваю не на ра­зум на­шего ру­ководс­тва, а на его ин­стинкт са­мосох­ра­нения…

***

Я рас­ска­зал о сво­ём до­ме и о лю­дях, с ко­торы­ми я жи­ву. Хо­чу под­вести ито­ги.

Пла­ниров­ка рай­она пло­хая, но луч­ше­го, по­жалуй, и ожи­дать бы­ло нель­зя: стра­на изо­лиро­вана от ми­ровой куль­ту­ры сис­те­мой вы­ез­дных виз. Са­мый тя­жёлый грех пла­ниров­щи­ков — плот­ная зас­трой­ка без мес­та, ос­тавлен­но­го в за­пас на бу­дущее. С рос­том ма­тери­аль­ной куль­ту­ры при­дёт­ся сно­сить хо­рошие до­ма под шко­лы, ма­гази­ны, га­ражи… По­ка уже лю­ди вы­селя­ют­ся из ниж­них эта­жей, но их не хва­тит, и оче­редь дой­дёт до це­лых до­мов.

Уро­вень ма­тери­аль­ной куль­ту­ры да­леко опе­редил рост ду­хов­но­го раз­ви­тия. Мет­ро, ав­то­бус­ные и трол­лей­бус­ные ли­нии, трид­ца­ти­этаж­ные до­ма, под­земные пе­рехо­ды и эс­та­кады — всё это рас­тёт быс­тро, из­ме­няя лик Мос­квы чуть ли не из ме­сяца в ме­сяц.

Но за­мыз­ганный и за­тур­канный со­вет­ский че­ловек, без­мерно пе­рег­ру­жен­ный за­бота­ми и ус­та­ющий от бес­смыс­ленной тра­ты сил боль­ше, чем от по­лез­ной ра­боты, он ду­хов­но рас­тёт толь­ко на стра­ницах га­зет: его рост тор­мо­зит­ся не­ус­тро­ен­ностью жиз­ни, гран­ди­оз­ным бес­по­ряд­ком, при­леж­но и нас­той­чи­во на­саж­да­емым свер­ху са­мым вы­соким ру­ководс­твом стра­ной.

У нас ма­ло нас­то­ящих за­коре­нелых прес­тупни­ков, сре­ди вось­ми ты­сяч жи­телей на­шего до­ма — ни од­но­го. Но мел­ких на­руши­телей, ме­ша­ющих чес­тным тру­жени­кам спо­кой­но жизнь, — уй­ма. Жить, ра­ботать и тво­рить в та­ких ус­ло­ви­ях не­обык­но­вен­но тя­жело и, глав­ное, неп­ло­дот­ворно. Слиш­ком мно­го в на­шей об­щес­твен­ной жиз­ни тра­тит­ся сил на пре­одо­ление внут­ренне­го тре­ния.

Нет по­ряд­ка в до­ме, го­роде, стра­не!

Слад­кие обе­щания не вы­пол­ня­ют­ся, бла­город­ные при­зывы ока­зыва­ют­ся об­ма­ном, лю­ди ус­та­ли от не­со­от­ветс­твия меж­ду тем, что пи­шет­ся, и тем, что де­ла­ет­ся вок­руг.

Со­вет­ские слав­ные тру­жени­ки хо­тят так ма­ло — здра­вого смыс­ла, чес­тнос­ти и по­ряд­ка. Хо­тят ува­жения к се­бе.

Дож­дутся ли они их?

вы в мск из какого населенного пункта приехали?

Из пригородного поселка в Марийской АССР. Контраст? Разумеется.

Но и Йошкар-Ола тоже начала со второй половины 50-х интенсивно строиться. Появились новые микрорайоны, бульвары, машин прибавилось.

Вот только недостаток продовольствия в Поволжье заставил мою мать искать для нас сытный и теплый край.

Мы нашли его на Украине, где кукуруза была выше человека, помидоры стоили меньше 5 копеек, арбузами и дынями пацаны играли в футбол, а крупные и спелые абрикосы валялись на земле.

Это 1964 год, Хрущева готовились сместить, а граф Толстой еще строчил свой пасквиль.

Ваша фамилия не Паниковский?

А ​Паниковский-то говорил поезжайте в Киев - вот она оговорка по Фрейду)))

Ответьте, не кривя душой, кто сильнее: рыночная экономика или властная вертикаль с суверенной демократией? Может ли первая победить вторую, а вторая - первую?

Экономика в принципе сильней любой вертикали, но если вертикаль принимает форму террора и тоталитаризма, то она может временно победить экономику.

Вы же знаете из истории, что Гитлер расстреливал генералов и эсэсовцев, но кланялся в ноги Круппу, а Шпееру прощал даже прямую измену.

К-49 написал:

МТС паразитировали на нуждах колхозов. Фактически было сделано все правильно технику и спецов надо было отдавать на места, но нужно было на первых порах этой техникой как то маневрировать. Пока промышленность не завалила село тракторами, машинами и комбайнами. Можно согласиться, что с роспуском МТС можно было подождать год-два. Но ведь на местах обкомы и райкомы тоже шестерили. А потом обвинили в своей угодливости Хрущева.

То, что МТС драли с колхозов три шкуры правда. Но и порядок обращения с техникой там был повыше, да и дисциплина труда тоже. Организация работы в колхозах сильно зависела от личности председателя. Если это был толковый и знающий дело руководитель, то и колхоз был на высоте. Если так себе, то и колхоз лежал на боку и это при одинаковом строе и одинаковых экономических условиях. При одном председателе наш колхоз был миллионером, при другом (первый умер) вышел на ноль, то есть ни мы не должны государству, ни оно нам. А при третьем съехали до четырех миллионов долга. Люди в колхозе были одни и те же.

Есть у меня книга Быстролетова "Путешествие на край ночи". Написана интересно, читается легко. Сам Быстрлетов около 18-ти лет прожил за границей, сначала голодным студентом, а затем очень обеспеченным человеком. Занимался вербовкой иностранцев в интересах ОГПУ-НКВД. Был очень успешен в этих делах и ценим руководством госбезопасности. А потом устав от опасной и нервной, полной стрессов работы попросился на отдых в СССР. Приехал с женой, устроился и начал нормальную жизнь обычного человека. А потом был арестован, как подозрительное лицо и осужден на 20-ть лет. Сидел долго и в разных лагерях. Естественно, что от таких условий взгляды его стали крайне критическими. 

То, что я прочитал из его воспоминаний о московской жизни, как раз и показывает, что по другому смотреть на жизнь он уже не умел. Слишком глубоко въелась в его натуру обида на власть, от нее он не смог избавиться до самой смерти. Два высших образования, доктор наук, знаток двух десятков иностранных языков свысока смотрел на окружающих, многие из которых из деревенской грязи попали в столицу. Да, вот такими они были, не слишком культурными, но это они строили новую жизнь и все-таки построили. Их дети были уже другими.

Прав он насчет Хрущева. Часть вещей, им сделанных, нанесли сильнейший удар в нашу спину. Своим поведением он дал повод народу по иному, критически смотреть на власть. Ну а потом начались насмешки и падение авторитета и партии и власти.   

он дал повод народу по иному, критически смотреть на власть.

Это большое достижение для народа. но слишком незначительное для власти.

Хрущев пытался сделать немало позитивного для советского общества. Взят хотя бы его попытку децентрализовать вертикаль управления. Можно сколь угодно критиковать создание региональных совнархозов, разделение райкомов на промышленные и сельскохозяйственные, но нельзя отрицать, что в современном мире высокая концентрация власти, командное управление экономикой есть тупик, а не магистраль.

Хрущев,НМВ, мыслил во многих вопросах правильно. Насколько я помню, также мыслил и Берия со своими реформами. Но была командно-административная система, которую не смог сломать ни один российский правитель последующих поколений правителей.

Мы и сейчас живем во многом в этой несколько реформированной системе

Гитлер расстреливал генералов и эсэсовцев, но кланялся в ноги Круппу

Сталин был менее радикален.

поезжайте в Киев

Из Нигерии есть много дорог.

Вот так «Известия»! Выпуск 2-й: «Ополовиненный СНК».

Существует мнение, что одной из задач большого террора было привлечение технократов и специалистов на место "профессиональных революционеров"

Из Нигерии есть много дорог.

Какую бы дорогу Вы не выбрали, такому мыслителю как Вы везде будут рады.