Если до октября 1942 года послания немецких солдат из Сталинграда мало отличались от писем с других участков фронта, то с начала советского контрнаступления содержание корреспонденции существенно меняется:
«Лучше не говорить родине всего. Скажу вам лишь одно: то, что в Германии называют героизмом, есть лишь величайшая бойня, и я могу сказать, что в Сталинграде я видел больше мертвых немецких солдат, чем русских. Кладбища вырастали каждый час... Война в России закончится только через несколько лет. Конца не видно»; «Оснащенные самым современным оружием, русские наносят нам жесточайшие удары... здесь мы должны в тяжелых боях завоевывать каждый метр земли и приносить большие жертвы, так как русский сражается упорно и ожесточенно, до последнего вздоха»; «Я не думаю, что Сталинград падет — русс ведь так упрям, вы себе и представить не можете»; «Специального сообщения о том, что Сталинград пал, тебе еще долго придется ждать. Русские не сдаются, они сражаются до последнего человека»; «Минуты не проходит, чтобы земля не гудела и не дрожала; иной раз кажется, что наступил конец света. Наш блиндаж трясется так, что стены и потолок осыпаются. Ночью настоящий град бомб. Вот каков фронт под Сталинградом. Уже много наших солдат рассталось здесь со своей молодой жизнью и не увидит больше родины. Никакие бомбы не помогают, русский как танк, его не прошибешь».
31 декабря 1942 года один из солдат направил письмо своей семье в Берлин:
«Сейчас канун Нового года, а когда я думаю о доме, у меня сердце разрывается. Здесь все плохо и безнадежно. Уже четыре дня я не ел хлеба и живу только на супе в обед, а утром и вечером глоток кофе... Всюду голод, холод, вши и грязь. Днем и ночью нас бомбят советские летчики, почти не прекращается артиллерийский огонь. Если в ближайшее время не произойдет чудо, я погибну, мне очень плохо... Иногда я молюсь, иногда думаю о своей судьбе. Все представляется мне бессмысленным и бесцельным. Когда и как придет избавление? И что это будут — смерть от бомбы или от снаряда? Или же болезнь? Такие вопросы занимают нас постоянно... Как может все это вынести человек? Или все эти страдания — наказание Божье? Мои дорогие, я не должен был вам этого писать, но мое терпение кончилось, я растерял и юмор, и мужество, я разучился смеяться. Мы здесь все такие — клубок дрожащих нервов, все живут как в лихорадке. Если из-за этого письма я предстану перед трибуналом и меня расстреляют, то для моего измученного тела это будет избавлением от страданий».
В январских письмах 1943 года — вопль о помощи:
«Часто задаешь себе вопрос: к чему все эти страдания, не сошло ли человечество с ума? Но размышлять об этом не следует, иначе в голову приходят странные мысли, которые не должны были бы появляться у немца»; «Все это не поддается описанию, и никто не знает, сколько это продлится... Надежды на освобождение тают с каждым днем... Я никогда не думал, что придется пережить такое, и мое убеждение — война не должна повториться»; «Хватит, мы с тобой не заслужили такой участи... Если мы выберемся из этой преисподней, мы начнем жизнь сначала. Хоть раз напишу тебе правду, теперь ты знаешь, что здесь происходит. Пришло время, чтобы фюрер освободил нас. Да, Кати, война ужасна, я все это знаю как солдат. До сих пор я не писал об этом, но теперь молчать уже нельзя»; «О таких вещах запрещено писать, и они могут уничтожить это письмо. Но я не открываю никаких секретов... Порви это письмо или не показывай его никому... Ты меня не узнаешь, и виновата в этом проклятая война. Покажется ли над горизонтом заря надежды? Покинем ли мы когда-нибудь Россию?»; «У всех у нас только одно желание: покой и мир... И наесться досыта».
Главным становится мотив предчувствия смерти:
«Мы никогда уже не покинем Россию»; «каждый из нас здесь и погибнет»; «если из-за этого письма меня притянут к военному трибуналу и расстреляют, это будет для меня благом».
Copyright © 2024 Your Company Name